Голуби над куполами

Татьяна Окоменюк, 2020

Новый остросюжетный роман немецкого русскоязычного прозаика Татьяны Окоменюк поднимает проблему выживания человеческого сообщества в замкнутом пространстве. Автор переносит читателя в самое настоящее подземелье – старое заброшенное бомбоубежище времен Советского Союза. Именно там проводят несколько лет своей жизни семеро мужчин, ставших по воле рока рабами одной из этнических преступных группировок Москвы. Героев романа трудно назвать ангелами. Каждый из них имеет свои странности, обладает непростым характером и оригинальным представлением о должном и сущем. Но все они – обычные люди, которым просто не повезло. Кто-то из них попал в неволю по собственной глупости, кто-то оказался «в ненужное время в ненужном месте», кто-то принял происходящее с ним за реалити-шоу. Жизнь мужчин в плену мучительна и трагична. Они не видят солнечного света, питаются отбросами, тяжело работают. У них нет лекарств, теплой одежды, самых необходимых вещей. При этом герои справляются со своей главной экзистенциальной задачей – сохраняют свою личностную идентичность и находят в себе силы, чтобы остаться людьми.

Глава 3

Притирка

Батюшку с Владиком Паштет застал за работой. Те восседали на перевернутых набок дощатых ящиках над горой муки, высыпанной на пол из пятидесятикилограммового рогожного мешка. Зачерпывая зерновой продукт большими мерными стаканами, мужчины рассыпали его в яркие бумажные пакеты, украшенные рисунком мельницы. Видя, как Владик то и дело засовывает в муку грязные, в язвах, руки, предварительно почесав ими давно не мытую голову, Тетух с трудом сдерживал рвотные спазмы. Присмотревшись внимательно, он понял, что продукт лежит не на голом полу, а на прозрачной полимерной пленке. Из такой же пленки на работниках были защищающие одежду самодельные пелерины. Но их руки, ноги, волосы, лицо были белыми и пушистыми, совсем как у реликтовых гоминидов йети.

Фасовщики работали споро, их действия напоминали движения роботов: раз — зачерпнули, два — высыпали, три — сорвали защитную пленку и зажали пальцами самоклеющееся отверстие пакета. При этом они что-то бубнили себе под нос. Павел напряг слух — ну да, не показалось: монах разучивает с Владиком девяностый Псалом «Живые в помощи». Он уже слышал его на зоне от одного сидельца. Посмеялся тогда над набожностью нестарого еще мужика, а слова молитвы — поди ж ты! — запомнил…

— Что ж вы так долго? Мы уж волноваться начали, — всплеснул Русич испачканными мукой ладонями. — А где же ваши товарищи?

— Тамбовский волк им товарищ! — харкнул Паштет на пол. — Дай че-нить пожрать.

— Свежего завоза не было. В ассортименте — все тот же блевонтин, — в голосе монаха не было ни малейшей иронии.

— Давай блевонтин!

— У нас не принято в одиночку трапезничать. Вот придут остальные, тогда и…

— Че за гонево, Жорик? У меня — язва. Если я с утра за ворота ниче не закину, через час-другой начинаю блевать вприсядку. Оно тебе надо?

— Не Жорик я, а отец Георгий. Именем сим наречен при постриге в малую схиму в честь преподобного Георгия Исповедника.

— Вот те нате — хрен в томате! — присвистнул Павел. — А как тебя мамка с папкой звали?

— Александром.

— Гыыы… И чем же тебе родное имя не потрафило?

— Оно относится к прошлой, мирской, жизни. Дав Богу обет безбрачия, послушания и нестяжания, я начал новую духовную жизнь с новым именем, — кротко улыбнулся он бесноватому придурку.

Пашка присел рядом на свободный ящик. Протянул руку к стопке бумажных пакетов. «Мука пшеничная цельнозерновая специального помола. Высший сорт. Масса нетто 2 кг. Наполни выпечку здоровьем! — прочитал он вслух. — Мдааа… Со здоровьем, канеш, круто загнули. Если выйду отсюда, никогда не куплю в магазине ничего сыпучего. Буду жрать только в Макдональдсе». Крест на пузе!

— А там, по-вашему, мука откуда? — ухмыльнулся Русич в бороду.

Тетух печально вздохнул, комкая в кулаке жесткий бумажный пакет с яркой мельницей на этикетке. Повторив манипуляцию с еще двумя экземплярами, засунул их в карман.

— Павел, что вы делаете? У нас же все лимитировано!

— Подтирачку для задницы заготавливаю. Впрочем, с вашей хавкой гадить все равно нечем.

Подивившись наглости новенького, монах развел руками.

— Я бы, на вашем месте, не дразнил бандитов понапрасну.

— Волков бояться — в хате ср… опорожнять кишечник! — ощерился Тетух. — Или вы тут совсем в быдло превратились, непротивленцы хреновы? Учил же вас классик по капле выдавливать из себя раба…

— На все воля Господа! Кто мы такие, чтобы спорить с нею? — провел Русич пальцами по усыпанной мукой бороде.

Пашка уже настроился на дискуссию, но тут из-за угла показались навьюченные трофеями Лялин с Бураком.

— Бог в помощь! — шутливо бросил опер фасовщикам.

— Во славу Божию! — на полном серьезе ответил ему монах. — Давайте, братья, перекусим и совместно добьем дневную норму.

Быстро сварили пшеничную кашу и липкие сосиски, обрезали гниль с помидоров и огурцов, вскипятили чай. В этот раз никто не жаловался на отсутствие аппетита. Голод, как известно, не тетка, пирожка не поднесет.

После обеда все уселись кружком вокруг мучной кучи. Поскольку совков и мерных стаканов на всех не хватило, Паштет был назначен «старшим по заклейке», а Лялин — упаковщиком малых, двухкилограммовых, пакетов в большие хозяйственные мешки из полипропилена. Спустя несколько часов все свободное пространство помещения было заполнено готовой продукцией.

— Давайте закругляться, мужики! — стопорнул Пашка коллег, направившихся за новым мешком. — Если джигиты зафиксируют наш трудовой энтузиазм, обязательно поднимут норму выработки. Оно нам надо?

— Он прав! — поддержал его Лялин. — Не будем рвать жилы. Посмотрим, как пролезет первый блин. Отряхиваемся, моем руки, убираем рабочее место. И это… мы с бульбашом приволокли много разного добра, которое, надеюсь, улучшит наши бытовые условия. Надо только приложить к этому руки и голову. Где тут у вас инструменты? От их наличия напрямую зависят и наши возможности.

Владик махнул рукой в сторону большого фанерного ящика, подпирающего наполненные мукой рогожные мешки. Там оказались: топор, несколько молотков, ножовка по металлу, пила, коробка с гвоздями, гайками и шурупами, набор отверток, плоскогубцы, кусачки, шило, ножницы, стамеска, долото, зажимы, дрель с набором сверел и прочая дребедень, при помощи которой они в прошлом году мастерили санки и детские коляски.

— Что ж, на безрыбье и рыба — раком, — вздохнул Лялин, перебирая поступивший в его распоряжение арсенал. — Попробуем довести облик нашего узилища до уровня мировых стандартов.

Для начала нужно было составить список обнаруженного в подвале добра и наметить фронт работ. В привычной для себя роли писаря выступил Бурак. Зачерпнув из бочки пригоршню таблеток, он вместе с Лялиным направился к горячим трубам, на которых уже сушились найденные на свалке мешки с пластами технической ваты.

Каллиграфическим почерком артист вывел на трубе цифру 1 и вопросительно уставился на опера.

— Слышь, Иван! — вскинулся тот, дотронувшись ладонью до шершавой металлической поверхности. — Может ли быть такое, чтобы трубы были горячими, а воды горячей в помещении не было?

— Я не по этому делу, — поправил Бурак очки. — В туалете есть только холодная. Для помывки мы греем воду на плитке.

— С тобой все ясно, лицедей батькович! Пошли шукать нужный вентиль.

— Спроба — не хвароба^[5], — буркнул тот, топая за правоохранителем.

Искомое обнаружили не сразу. Пришлось провернуть около десятка спрятавшихся среди труб вентилей. Когда же наконец из крана потекла теплая жидкость желтоватого цвета, по коридорам подземелья пронесся победный крик. На шум сбежались все обитатели темницы. Не веря своему счастью, мужчины тут же устроили в умывальниках помывку и постирушку. Без мыла, без шампуня, без стирального порошка, зато с горячей водой, совсем, как в «мирное» время.

— Сюда б еще коврик резиновый на пол, — размечтался Бурак, — и была б душевая точка не хуже, чем в трехзвездочном отеле.

— Будет! — пообещал Паштет. Он болезненно переживал тот факт, что все сегодняшние успехи связаны с инициативой Лялина, а вовсе не с его, Пашкиной. — Будет! — повторил он, — и исчез за дверью.

Оплетенный паутиной, он вскоре появился в производственном помещении, которое, с его легкой руки, все стали называть рабочкой. В руках у него был ворох больших хозяйственных мешков синего, зеленого и черного цвета.

— Вот! — кивнул он подбородком на доставленный полипропилен.

Мужчины недоуменно переглянулись.

— Навозну кучу разрывая, Тетух нашел жемчужное зерно, — перефразировал Крылова Бурак.

— Не Тетух, а Тетух, — поправил его Пашка. Судя по спокойной реакции последнего, текст басни не был у него на слуху. — Объясняю для дебилов, мешки — рабочий материал для будущих ковров.

В этом месте Владик громко засмеялся. Остальные тоже с трудом сдерживали улыбку.

— Че ржете, как кобылы тыгыдымские? — психанул Павел, ожидавший иной реакции «социума» на свои инициативы. — Как-то в зоновской библиотечке мне на глаза попалась брошюрка «Полезные вещи из мусора». Я, по приколу, ее изучил, делать-то на киче все равно нечего. Так вот, коврикам этим там целая глава посвящена. Изготовить их совсем несложно. Нужно по спирали нарезать из пакетов полоски шириной три сантиметра. Связать их между собой и смотать в клубки. Затем при помощи толстого крючка вывязать цепочку из воздушных петель и обвязать ее столбиками без накида. Форма коврика может быть любой: круглой, квадратной, прямоугольной. Лично у меня лучше всего получаются овальные…

Рассказ Тетуха прервал истерический хохот его друзей по несчастью. У белоруса от смеха слетели с носа очки. Русич своей бархатной шапочкой-скуфейкой вытирал текущие из глаз слезы, а сползший на пол Владик дергался в конвульсиях, как припадочный.

— А крестиком ты, случаем, не вышиваешь? — всхлипнул Юрий, держась за живот.

— У ментов нет мозгов ни на децал, — обиделся Павел. — Причем тут крестик? Лежать на мягком каждый хочет, а как помочь, так всем — по сараю. Зубы они скалят… Вы че, сами не видите, что спать на этих досках просто невозможно? Тут коврики нужны в три слоя… и на пол тоже… и в душевую.

— Да ладно тебе, на обиженных воду возят, — обнял его за плечи Бурак. — Мы очень рады, что вы с Юрием у нас появились, как ни кощунственно это звучит. На самом деле, мы давно так не смеялись, все больше печалились. А помощь тебе мы, конечно, окажем. Говори, что нужно делать.

И работа закипела: монах нарезал ленточки, Бурак связывал их между собой, Владик сматывал сырье в клубки, Лялин вытачивал из металлического штыря крючок.

Тетух был счастлив — наконец-то все вертелось не по ментовскому, а по его, Пашкиному, сценарию. Сам он тем временем приволок с мусорной кучи мешок пластиковых бутылок. Из одной вырезал совок, из шести других при помощи проволоки, гвоздя и палки изготовил вполне приличную метелку. Глава «Поделки из пластиковых бутылок» в брошюре «Полезные вещи из мусора» была его любимой.

После ужина, состоящего из кислого, с душком, творога, подгнивших бананов и все того же жуткого чая, стали готовиться ко сну. На зоне Пашка как «белый человек» всегда спал внизу, но здесь предпочел верхотуру — от проходящей рядом трубы исходило тепло, да и грызуны на второй этаж не допрыгивают.

К ужасу новеньких, выяснилось, что спать придется при включенном свете, иначе не избежать визита крыс. Последние до того обнаглели, что умудряются не только хозяйничать в коробке с продуктами, но и безнаказанно скакать по спящим людям.

— Не, мужики, так не пойдет, — зазвенел металлом голос Тетуха. — Мне световых пыток хватило в следственных изоляторах. Надо что-то другое придумать.

— Уже придумал! — соскочил с нар Лялин, направляясь за угол. Вскоре он вернулся с несколькими оранжевыми строительными касками, предварительно отмытыми им от слизи и грязи. Опер нахлобучил их на защитные проволочные каркасы лампочек, получились вполне приличные бра, съемные в рабочее время суток.

От зависти у Пашки аж в глазах потемнело — опять мент обошел его в сноровке. Он долго вертелся в своем спальнике, стуча зубами от холода, пока его не осенило: бутылки!

Еще в его первую ходку они с пацанами грелись зимой при помощи наполненных горячей водой двухлитровых пластиковых бутылок. Шутили, что те заменяют им женщин. Запаса тепла двух горячих емкостей хватало на всю ночь. Однако бывали случаи, когда отдельные сидельцы получали во сне ожоги, не почувствовав прямого соприкосновения бутылки с голым телом. Тяжелые были времена.

С подачи своего муженька, матушка от него отказалась. Гревака не было совсем — ни писем, ни свиданий, ни посылок. Отчим считал, что он, Пашка, — «позор семьи» и не заслуживает даже панировочных сухарей. Руководство колонии злобствовало: за малейшую провинность — дубинкой по почкам, ШИЗО, лишение ларька. Чтоб не стать калекой и не потерять авторитет в глазах «честных бродяг», приходилось крутиться, изворачиваться, обдумывать каждый шаг, напрягать все извилины… Тогда ему казалось, что он переживает худший отрезок своей жизни. Но нет! Вышло совсем, как в анекдоте: «Помнишь, я говорил тебе, что жизнь — дерьмо? — Помню. — Так вот, в сравнении с нынешней, она была повидлом». А ведь еще сутки назад он даже представить себе не мог, что жизнь начнет выписывать такие зихера, что тюрьма ему покажется раем.

— Але, гараж! — издал возглас триумфатора Павел. — Предлагаю простое и эффективное средство для сугреву. Набираем в пластиковые бутылки горячей водички, обкладываем себя со всех сторон и до самого утра смотрим африканские сны. Дешево и сердито!

Пашкина идея пришлась узникам по душе, благо, бутылок в подвале было по ноздри и выше. Впервые за годы плена «старички» спали в тепле с мягким притушенным светом.

А вот Тетух с Лялиным уснуть не могли. Лежали, таращась в потолок, хоть глаза зашивай. Да и как уснешь при таких шумовых эффектах: Бурак всю ночь кашляет, Русич вскрикивает во сне, Владик немилосердно храпит…

А под утро явились крысы, гадкие, огромные, с двадцатисантиметровыми хвостами. Они по-хозяйски обошли территорию и ничего, кроме банановых шкурок, не обнаружили — Юрий успел превратить в холодильник большой герметический шкаф, выбросив оттуда всю противопожарную начинку.

Неожиданные перемены в рационе безумно разозлили грызунов. Диета, по всей видимости, в их планы не входила. Крысы стали возмущенно пищать, шипеть, угрожающе скрежетать зубами. «Погрызут в отместку мои новые кроссы, — с досадой подумал Паштет. — А мусорские шкары, ясен пень, не тронут. Они ж не дебилы, чтобы жрать дешевый китайский дерматин». Мужчина снял со своей лампы каску, и делегацию пасюков, словно ветром сдуло.

— Слушай, я вот что думаю, — подал вдруг голос Лялин. — Бомбоубежище — это, как правило, поддомник. В таком случае, прямо над нами — подвал, а выше — какое-то предприятие или длиннющий многоквартирник.

— И в чем тут трабла? — зевнул Павел.

— Понимаешь, если у нас есть воздух, вода и работает канализация, значит, у бункера имеются хозяева.

— Ну, так чичи — и хозяева. Открыл Америку…

— Да нет, — наморщил лоб опер. — Такие помещения обязательно состоят на учете у местных управляющих компаний. Рано или поздно там должны заметить существование левой точки, потребляющей воду, тепло, электроэнергию.

— Жди, пока заметят, если нечего делать. Я же сольюсь, штурмуя выход. Сначала усыплю бдительность хачей, потом вырублю их чем-то тяжелым.

— Нет, Джавдет мой, — хохотнул Юрий. — Встретишь — не трогай его.^[6]

— Ты че, стебешься надо мной? — начал заводиться Пашка.

— Упаси меня бог! Я добрый, белый и пушистый.

— Хороший мент — мертвый мент, — процедил Тетух сквозь зубы, поворачиваясь лицом к стене.

* * *

Открыв глаза, Павел не сразу сообразил, что вокруг происходит. Стена, в которую он уткнулся носом, пахла плесенью, по ней ползали мокрицы и бегали тараканы. На одной ноте гудела труба, проходившая как раз над его головой. Свет в помещении был довольно тусклым, воздух затхлым и влажным. Сам он, полностью одетый, валялся на нарах. С соседних — на него щерилось лохматое небритое существо с лицом землистого цвета. За столом восседал тощий дядька с бабским хвостом на затылке. Макая указательный палец в ложку с белым порошком, он сосредоточенно чистил им свои зубы.

В углу комнаты на коленях стоял самый настоящий батюшка. Уставившись в карманный иконостас, состоящий из трех образков — каждый размером с открытку — он что-то бормотал себе под нос. Пашка прислушался. «Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет наступающий день и всецело предаться Воле Твоей Святой. На всякий час сего дня во всем наставь и поддержи меня…».

«Утренняя молитва, — догадался он, переводя взгляд на усатого, коротко стриженного качка, подтягивающегося на вбитой в дверной проем металлической трубе. — Куда я попал? Фантасмагория какая-то!».

Во рту был неприятный медный привкус, живот урчал, в ушах стоял высокочастотный звон, похожий на стрекот кузнечиков. Руки и грудь Павла были покрыты мелкой сыпью и немилосердно чесались. Беспокоила боль в подложечной области. Мужчина попытался встать, сделав рывок корпусом, но приподняться удалось лишь наполовину.

Увидев в своей постели пластиковые бутылки с прохладной уже водой, Паштет вспомнил все. Лучше б не вспоминал… Жил бы счастливо в полном неведении и, подобно Владику, тянул бы всем счастливую лыбу.

— С добрым утром, Павел! — поприветствовал его Русич. — Как самочувствие?

— Издеваешься, бесогон? — спустил тот ноги со шконки. — Как в этом замесе можно себя чувствовать? Только, как камбала, которая уже лежит на сковородке, но глазами еще вращает.

— Ничего, бог управит, — не обиделся Русич за бесогона. — Жизнь от идеала, мил-человек, отличается так же, как метр плотника от эталона в палате мер и весов. Всякое наказание в настоящее время кажется печалью, но после, наученным через него, доставляет мирный плод праведности.

В глазах отца Георгия, пойманных в сетку красных воспаленных капилляров, была такая бездонная глубина, что Пашке стало не по себе. Однако согласиться с услышанным не позволяла натура.

— Че-та я не вкурил: причем тут наказание? Ты что, всерьез думаешь, что твой бозя превратил нас в рабов именно за наши грехи? Лично я за свои уже ответил.

Отложив в сторону карманный молитвослов, монах присел на скамью. Его серые, с прищуром, очи смотрели на собеседника остро и испытующе. Пальцы механически поглаживали длинный черный шнурок, на котором висел простенький крестик из белого металла.

— Один древний философ, проданный в рабство, воскликнул: «Хорошо! Теперь я смогу расплатиться за старые долги!». Мудрые люди понимали, что в своих прошлых жизнях не обошлись без того, чтобы взять в долг. За все приходится платить: за успех, за малодушие, за упоение собственным горем… Я уже не говорю о семи смертных грехах.

Тетух спрыгнул с хлипкой шатающейся конструкции.

— Не, я фигею от поповской интерпретации бытия! — всплеснул он руками. — Грехи смертные! Смешно, братцы. Подумаешь: уныние, чревоугодие, гнев… Да это — обычные качества человеческой натуры! Пусть себе гомо сапиенс гневается, завидует, унывает, ест все, что хочет… Кому это мешает? Ой, сера с небес на меня еще не пролилась? — уставился он «испуганно» в потолок. — Кажись, пронесло… Так вот, Русич, поверь мне на слово: районный суд куда стремнее суда Cтрашного.

Переступив через отжимающегося от пола Лялина, Пашка помчался в туалет — его опять тошнило.

— Мы хотим, чтобы менялись обстоятельства, а Господь хочет, чтобы менялись мы, — бросил ем в спину монах. — Все, что с тобой случается, принимай как доброе, зная, что без Бога ничего не бывает.

Когда Тетух вернулся обратно, все, кроме Юрия, сидели за столом. Лялин же отрабатывал удары на самодельной боксерской груше. «Надо ж как у мусора чердак варит. Я бы не додумался подвесить набитый крупой мешок на торчащий из стены крюк, — подумал он завистливо. — Ну, ничего, на следующем повороте я его, по-любасу, обойду, крест на пузе».

— Павел, что с тобой? Голова не кружится? — прошепелявил монах, натягивая на голову свою скуфейку. — Не делай резких движений, приляг.

— Это не сотрясуха. Это — хронический гастрит… Походу, уже язва.

— Сейчас бы медок хорошо помог, сало, гранаты, алоэ, орехи грецкие… Но нет ведь у нас ничего, даже глины, — расстроился разбирающийся в народной медицине монах.

— Это — судьба. В зоновской медчасти тоже не было никаких лекарств, кроме цитрамона. И откуда только эти хвори берутся?

— Злоупотребление спиртным, неумеренное курение, малоподвижный образ жизни, неправильное питание, — отчеканил опер, направляясь в «душевую».

Как ни странно, Паштет не взвился. То ли притерпелся уже к лялинским моралите, то ли счел замечание справедливым.

— Питание? — хмыкнул он. — Трехразовое: понедельник-среда-пятница. Обычное дело для штрафного изолятора, где день — летный, день — нелетный. В летные — жрачка жирная, жуткого качества. Опять же, нервяк на взводе.

— Тебя посодют, а ты не воруй, — процитировал белорус героя Анатолия Папанова.

Это был явный перебор. «Одно дело терпеть подколки мента, доказавшего свое физическое превосходство, и совсем другое — «понаехавшего в «нерезиновую» клоуна из Бульбостана», — рассудил Тетух, разворачивая корпус в сторону Бурака.

— Слышь ты, комедиант! Шуруй на Хутор Угрюмого Йоргена, и будут тебе счастье великое и пряник к чаю. Кстати, о прянике, че нам сегодня господь подогнал?

В этот день Создатель поскупился, как никогда, послав рабам своим прокисший творог и раздувшиеся пакеты кефира. Аппетита у Павла не было совсем, но он хорошо усвоил: если утром не перекусить, замучают изжога и ноющая боль в подреберье.

— Мужики, кто-нить нормально готовить умеет? — скривился он, держась пятерней за живот.

— Оладушки, например.

— Для них сахар нужен, а его у нас мало. На Новый год бережем, — развел руками отец Георгий. — Без сахара никак — нужно кислоту приглушить. Сам видишь, какая у нас молочка.

— До Нового года еще, как до китайской границы, можно и не дожить, — стоял Тетух на своем. — Давайте себя сегодня побалуем.

После некоторых раздумий Русич махнул рукой.

— И то правда. Бог даст день, даст и пищу!

Пока кипятили воду на чай, монах растер ложкой творог, добавил туда кефира, сахара, муки и все размешал. Получилось жидкое, с пузырьками воздуха, тесто. На хозяйстве оказалась бутылка просроченного растительного масла. На нем и жарились оладьи. Вкус у них оказался совсем, как у сырников. Радости узников не было предела. Давно они не едали вкусненького. Так, благодаря Павлу, завтрак превратился в настоящий праздник желудка. Оно и понятно, сырники — не вчерашняя каша на воде.

— А ты — молоток, — стал подлизываться к нему белорус. — И вязать умеешь, и балаболишь потешно, и поешь, и чечетку бьешь… Прям, человек-оркестр!

Примечания

5

Попытка — не пытка (бел.).

6

Реплика Саида, героя истерна «Белое солнце пустыни».