Богини далеких странствий

Татьяна Николаевна Данилова, 2020

Что побуждало представительниц прекрасного пола отправляться в далекий неизведанный путь? Причин может быть много. Это и желание увидеть мир, и надежда обрести счастье, и потребность быть рядом с любимым. Но, пожалуй, главным стимулом для большинства героинь этой книги стала любовь. Ведь только любовь способна наполнить невиданной силой душу и тело, чтоб совершить невозможное.

Екатерина Невельская. В Амурской экспедиции, с Амуром в сердце

Екатерина Невельская (1831–1879) стала участницей опасной экспедиции на Дальний Восток. Знатная и образованная красавица могла бы блистать в светских салонах, а она решила отдать руку и сердце невзрачному на вид морскому офицеру Геннадию Невельскому и последовать за ним к берегам Амура. Зато она смогла пожить у залива Счастья.

Об этой свадьбе судачил весь Иркутск. В провинциальном городке, как правило, мало что происходит, а тут такое событие: прелестная Катюша Ельчанинова, племянница и воспитанница гражданского губернатора Владимира Николаевича Зарина, отдала руку и сердце какому-то немолодому, невзрачному флотскому офицеру по фамилии Невельской.

Пересуды о браке Невельского с Ельчаниновой возникали в иркутских салонах подобно пене, а слово «мезальянс» то тут, то там перекатывалось с языка на язык. Но с этим приходилось смиряться. День 16 апреля 1851 года, когда состоялся ритуал венчания, многим запомнился: невеста — ослепительная блондинка в белом подвенечном платье, жених — в парадном черном костюме… Да и на самой свадьбе нашлось место для многочисленных гостей, которые восхищались красотой невесты и поражались ее неожиданному выбору. Праздник затянулся на весь медовый месяц: приемы, салоны, прогулки в окрестностях озера Байкал, — и скоро обыватели привыкли к этой необычной паре. Но едва иркутяне смирились в душе с мезальянсом и порадовались за молодых, как те укатили… Ведь супругом 19-летней выпускницы Смольного Екатерины Ивановны Ельчаниновой стал не кто иной, как капитан 1-го ранга Геннадий Иванович Невельской, который незадолго до бракосочетания был назначен начальником Амурской экспедиции, целью которой являлось изучение Приамурья и Приморья. Так что будущего легендарного адмирала углядела в неказистом флотском офицере юная белокурая красотка. Однако вопреки расхожему мнению о блондинках эта женщина с первых же дней показала характер и серьезный основательный подход к институту брака.

Е.И. Невельская (Ельчанинова)

Она не стала дожидаться мужа из его рискованной экспедиции, а заявила, что отправится вместе с ним. Тут и за примером не надо было далеко ходить: он явился в лице супруги собственного дяди Варвары Григорьевны Зариной, которая, несмотря на уговоры родных остаться в Москве, решительно последовала за своим мужем в Сибирь.

Смолянка

По правде говоря, история Катюши Ельчаниновой немного смахивает на сказку про Золушку, причем во множественном числе, поскольку у нее была еще и сестра Саша, — обе сиротки-погодки, которых приютил добрый и весьма богатый дядя. Вот только вместо злой мачехи была вполне доброжелательная тетушка — немногим старше самих сестричек. Они родились — в Подмосковье одна и на Смоленщине другая — в 1830 и 1831 годах в семье мелкопоместных дворян Ивана Матвеевича Ельчанинова и Марии Николаевны, урожденной Зариной. После смерти родителей по решению семейного совета воспитание обеих девочек было поручено родному дяде по матери Владимиру Николаевичу, который был гражданским губернатором Иркутска, а значит, вторым лицом после Н.Н. Муравьева. Третья их сестра, Вера, осталась на попечении московских родственников, а единственный брат Николай поступил в университет. Надо сказать, что еще при жизни родителей девочек решили определить на казенное воспитание в Смольный институт благородных девиц, в те годы больше известный как Смольный монастырь, поскольку он был закрытым учебным заведением наподобие лицея или кадетского корпуса. Готовили там девиц, которые могли бы осчастливить в браке будущих сильных мира сего. Их обучали закону Божьему, российской и немецкой словесности, французскому языку, географии, всемирной и российской истории, арифметике, физике, рисованию, чистописанию, церковному и классическому пению, художественному рукоделию, музыке, танцам, домоводству. Все лето воспитанницы проводили в саду Смольного, отгороженного от Невы высокой каменной стеной. Разумеется, девушки не могли не мечтать о своих принцах, которые рано или поздно прискачут в их застенок на белом коне и умчат на волю. Сестрички Ельчаниновы в этом могли рассчитывать на некоторые преимущества, хотя бы потому, что были весьма привлекательными. Каким-то чудом сохранилось словесное описание Кати Ельчаниновой, сделанное ее подругой по Смольному: «Младшая сестра, впоследствии Невельская, была сама радость и веселье, и при большом уме была и очень собой хороша. Она была небольшого роста, блондинка с правильными чертами лица и с прелестными большими голубыми глазами, имевшими ту особенность, что, когда лицо ее смеялось и голос звонко раздавался от смеха, они не изменяли своего вдумчивого выражения, придавая тем ей особую оригинальную прелесть». Выпуск из Смольного института почти совпал с сиротством обеих сестер: в 1848 году умерла Мария Николаевна, а отец ушел из жизни еще раньше. Летом того же года В.Н. Зарин с племянницами выехал к своему новому месту службы в Иркутск. Что же застали молодые выпускницы Смольного на новом месте? Их представили недавно прибывшему сюда молодцеватому боевому генералу Муравьеву и его супруге-француженке. Муравьев — генерал-губернатор Восточной Сибири, знал Зарина очень давно, еще по совместной службе на Кавказе и в Туле, причем их связывали доверительные и вполне дружеские отношения. Кстати, именно Владимир Николаевич Зарин ездил в Петербург за невестой Муравьева и привез француженку в Богородицк, где и состоялось их венчание. Да и сам Зарин незадолго перед тем женился на своей незабвенной Варваре Григорьевне Гежинской. В общем, племянницы сразу попали в дружеские объятия местной элиты. Чиновник муравьевского штаба Б.В. Струве писал, что Владимир Николаевич Зарин «привез с собою в Иркутск двух своих племянниц-сирот, только что вышедших из Смольного монастыря, два прекрасных цветка — Blanche et Rose, как их стали называть в Иркутске; они поражали всех своею скромностью и в то же время развитостию ума».

Они чуть не разминулись

Доброжелательные светские свахи стали приглядывать девушкам перспективных женишков… Но вскоре в Иркутск прибыли офицеры транспорта «Байкал» во главе с капитан-лейтенантом Геннадием Ивановичем Невельским. Появление этих офицеров, к тому же окруженных ореолом таинственности и секретности, вызвало много слухов: поговаривали даже, что они приехали после исполнения какого-то важного царского поручения. В общем, эта зима с 1849 по 1850 год запомнилась жителям Иркутска надолго, хотя бы обилием балов, которые следовали один за другим, и если ранее на балах не хватало кавалеров, то наконец-то в них не было недостатка.

Не сохранилось прямых свидетельств, где, когда и при каких обстоятельствах Геннадий Невельской был представлен Кате Ельчаниновой, однако, скорее всего, это произошло на одном из балов.

Помните песенку:

Жил отважный капитан.

Он объездил много стран.

И не раз он бороздил океан…

…Но однажды капитан

Был в одной из дальних стран

И влюбился, как простой мальчуган…

Это как будто о нем, о Невельском, сказано… Пропал бравый моряк, пропал. Он увидел Катю — и она сразила его наповал. Разумеется, как опытный мореход он пошел на абордаж, но, похоже, был отшвартован на исходные позиции… Моряк призадумался, может быть, посмотрел на себя в зеркало, а заодно и правде в глаза. Кто он? Уже не первой молодости, неказистый, маленького роста, с лицом, украшенным оспенными крапинками. А кто она? Молодая, веселая, красивая, маленькая, воспитанная, белокурая, привлекательная. Из этого следовало, что ее избранниками должны быть принцы, ну если и не коронованные особы, то, во всяком случае, юные красавцы и сынки высокопоставленных папаш.

…Короче, Невельской «отдал швартовые» и уехал обратно в Петербург. По делам, разумеется, но с тяжелым сердцем. И от неудачного первого и единственного сватовства-предложения, и от неизвестности, что ожидает его в стольном граде. А рассчитывал он на многое. С Муравьевым были согласованы предложения о дальнейшей деятельности на Дальнем Востоке, главным из которых стало создание Амурской экспедиции для дальнейшего исследования Приамурья и Сахалина.

А что Катя? Вышло так, что капитан сделал стратегически верный ход, отступив от собственных притязаний, а у девушки появилось свободное время подумать. Ну, хотя бы о том, кому именно она отказала.

Ведь отказала она человеку весьма и весьма достойному, пусть даже и неказистому на вид, и, может быть, на общем фоне красавцев и аристократов, которые выстроились в очередь к ее ручке, она своей женской интуицией или трезвым умом смогла это оценить. Или же было в Невельском что-то такое, что задело ее душу, заставило сердце встрепенуться? Бог знает…

Отважный капитан

Геннадий Иванович Невельской был старше своей избранницы на 18 лет. Он родился в 1813 году в Костромской губернии в имении Дракино. Хотя по документам значилось, что он на год моложе, однако это вовсе не значит, будто он пытался скрывать свой истинный возраст. Просто при поступлении в 1829 году в Морской корпус Невельской опоздал с подачей заявления, и пришлось внести коррективы в свидетельство о рождении.

Невельские — старинный дворянский род, обосновавшийся на костромской земле в XVI веке при царе Иване Грозном. В роду Невельских существовала легенда, что кому-то из предков удалось спасти жизнь царю Алексею Михайловичу. Так вот, пустошь Дракино и была подарена царем основателю той ветви Невельских, к которой принадлежал и Геннадий Иванович. При Петре I служил на флоте боцманом Григорий Дмитриевич Невельской — он стал основателем флотской династии, — так что о том, чтобы избрать какую-то другую профессию, кроме морской, для Геннадия Ивановича не могло быть и речи. Подобно большинству дворянских недорослей своего века, он получил домашнее образование, но рассказы и книжки по морской истории и морской тематике, о морской службе вообще, надо думать, преобладали. Еще совсем недавно было совершено первое русское кругосветное плавание под руководством Ивана Федоровича Крузенштерна и Юрия Федоровича Лисянского. Когда сведения об этом доползли до Костромы, то, наверное, родной дядя Петр Алексеевич вспомнил, что учился в Морском корпусе вместе с братом кругосветного мореплавателя Ананием Лисянским.

В 1823 году по стране прокатилась эпидемия оспы, не обошла она стороной и семью Невельских: в том году умерла его сестренка Елизавета, переболел ею и Геннадий.

Мать Геннадия Невельского Феодосью Тимофеевну изображают злой Салтычихой, и это не лишено оснований. Получила огласку история с крепостной девушкой Анной Никитиной, которая утопилась, доведенная до самоубийства злой помещицей. Дело о самоубийстве замять не удалось, и даже в такой страшный век ему был дан надлежащий ход. В архиве Костромской области до пожара 1982 года сохранялось дело «Об убийстве девки Анны Никитиной» и «Дело по предписанию господина губернатора о жестоком обращении помещицы Невельской со своими людьми». За это последнюю арестовали и начали против нее следствие. Кончилось дело тем, что ее дочь, сестра Геннадия Ивановича, взяла мать на поруки и увезла на постоянное место жительства в Кинешму. Со временем туда переместилось все гнездо Невельских, но это было уже потом, когда Геннадий упорхнул из родимого дома. Матушкина жестокость по отношению к крестьянам вряд ли его как-то могла возмущать в детские годы. Скорее всего, его попросту все это не касалось — такие были времена, увы… тогда это, возможно, могло восприниматься как само собой разумеющееся. Итак, Невельской рос в семье, насквозь пронизанной морскими традициями, в которой служение Отечеству связывалось чаще всего с флотом, поэтому, получив блестящее по тому времени образование, Геннадий Иванович стал близок к царской семье, к высшему петербургскому обществу. Более того, он вошел в число немногих передовых и гуманных офицеров, которые не допускали издевательств над матросами, вчерашними крепостными.

Следует отметить, что в Петербурге, поступив в Морской корпус в 1829 году, Невельской сразу оказался в среде интеллектуалов и патриотов. Так, директором корпуса в те годы был вице-адмирал И.Ф. Крузенштерн — тот самый, который совершил первое русское кругосветное плавание. А вместе с Невельским учились Павел Кузнецов — будущий автор учебника по гидрографии, Николай Краббе — будущий военно-морской министр, Алексей Бутаков — будущий исследователь Каспийского и Аральского морей, Павел Казакевич — впоследствии выдающийся деятель гидрографии. В другой роте состояли Петр Казакевич — будущий сподвижник Невельского по плаванию на «Байкале» и государственный деятель на Дальнем Востоке в 1850–1860-х годах Степан Лесовский — будущий военно-морской министр.

Гардемаринская практика в навигацию 1831 года проходила на Балтийском флоте. Невельской попал на корабль «Великий князь Михаил». Уже в эти годы юноша стал целенаправленно и углубленно интересоваться Амуром, Сахалином и вообще Дальним Востоком, а интерес его «подогревал» и сам Крузенштерн. Из его слов выходило, что амурская и сахалинская проблемы не были решены до конца. Тогда на всех картах мира Сахалин изображался полуостровом, несмотря на то что на старинных чертежах, картах русских мореходов и землепроходцев он был обозначен как раз островом. Амур тоже выглядел рекой, не имевшей выхода к океану. В 1836 году мичман Невельской успешно сдал экзамены за курс офицерского класса, ему присвоили чин лейтенанта и назначили на корабль «Беллона». В том же году его взволновало одно любопытное сообщение: якобы японцы Могами Токунай и Мамия Риндзоо проплыли на лодке там, где был обозначен перешеек между Сахалином и материком. Более того, Риндзоо вроде бы удалось еще и пробраться с юга в лиман Амура и дойти даже до его устья. Это еще больше подлило масла в огонь, полыхавший в душе молодого офицера, — в общем, он заболел дальневосточной проблемой. Но служба есть служба, и пришлось ему оказаться вместо Сахалина в Лондоне, а оттуда без остановок через Бискайский залив идти до Гибралтара и далее, вперед по Средиземному морю… Впервые Невельской вступил на землю африканских, итальянских, греческих, французских портов: Палермо, Сиракуз, Мальты, Мессины, Ливорно, Специи, Бахии, Неаполя, Тулона, Алжира. Затем был Копенгаген, поездки в Гаагу, Веймар и Берлин.

В общем, с карьерой военного моряка все было в порядке: вскоре ему присвоили чин капитан-лейтенанта и наградили в размере полугодового жалованья. Служба шла хорошо и обещала другие отличия. В тридцать три года — капитан-лейтенант и кавалер двух орденов! И это в мирное время. Отныне он имел полное право претендовать на командирскую должность. Ему дают ответственные поручения. К примеру, он командируется на Черное море — в Севастополь и Николаев — осмотреть условия стоянки кораблей в портах, оценить оборудование ремонтных мастерских и составить об увиденном обстоятельный доклад. Невельской справился с этой работой успешно, но возвращение домой омрачила страшная для Невельского новость: в его отсутствие 12 августа 1846 года скончался И.Ф. Крузенштерн, который так много значил в его жизни. Мысленно он уже дал клятву — завершить на Амуре и на Сахалине то, что не успел сделать Иван Федорович, его духовный наставник.

На первом годичном собрании Русского географического общества, состоявшемся в том же 1846 году, идеи Невельского получили поддержку Федора Петровича Литке — руководителя и основателя общества. Началась подготовка экспедиции на Дальний Восток. Она должна была состоять из двух отрядов — морского и речного. Речному под командованием А.П. Баласогло было поручено спуститься по Амуру до лимана. Во время плавания ему надлежало описать реку на всем ее протяжении и наладить добрососедские отношения с местными жителями, а уже в самом лимане соединиться с морским отрядом под командованием Невельского. Морскому отряду предстояло описать Сахалин и, самое главное, окончательно выяснить возможность входа в Амур со стороны моря. Иными словами, разобраться, является ли Сахалин островом, или же все-таки он полуостров. Надо сказать, что Невельскому как умному и успешному офицеру прочили придворную карьеру и готовили в командование одним из лучших фрегатов того времени — «Палладой». Однако это не входило в планы самого Геннадия Ивановича — он мечтал о другом и сумел добиться своего.

Фрегат «Паллада». Художник А.П. Боголюбов

Так, 21 августа 1848 года транспорт «Байкал» под военным флагом и под командованием капитан-лейтенанта Геннадия Ивановича Невельского ушел в плавание из Кронштадта. Он направлялся в сторону Камчатки, планируя пройти вокруг мыса Горн, то есть через Атлантический в Тихий океан.

Результатом экспедиции 1848–1849 годов стало подтверждение гипотезы, что Сахалин все-таки остров, и основание на берегу Охотского моря, в заливе Счастья (это название дал ему Невельской) русского поселения, из которого теперь можно было вести торговлю с местными жителями и развернуть дальнейшие исследования Приамурья.

«Во имя угодника этого дня и в память Великого Петра, — писал Невельской, — я назвал его Петровское!» А кроме того, он основал на амурском мысе Куегда первый в Приамурье русский военный пост, названный Николаевским, потом он стал называться Николаевском-на-Амуре. Однако где-то Невельской допустил оплошность, если в 1849 году был произведен в капитаны 2-го ранга, но без пенсии. Обычно за совершение кругосветного или полукругосветного путешествия офицеры награждались орденами, получали следующие чины, а также могли рассчитывать на пожизненную пенсию. Невельскому не простили даже намека на непослушание: формально он не имел права идти в лиман Амура, не получив именного, личного царского повеления. А он пошел. И поплатился за это очередным орденом и пенсией. Правда, вскоре ему дали капитана 1-го ранга и назначили на должность офицера по особым поручениям при генерал-губернаторе Восточной Сибири. Существенным штрихом к биографии Невельского может служить и тот факт, что во время его службы с великим князем Константином на Балтике Геннадий Иванович при каких-то сложных обстоятельствах спас ему жизнь. Последующие годы подтвердили это: Константин до последних лет жизни Невельского находился с ним в личной переписке. А когда член царской семьи, руководитель Российского военно-морского флота состоит в дружеских отношениях с офицером и даже, как утверждали современники, «очень его любит», перед такими достоинствами меркнут многие недостатки.

Вот таким человеком был Геннадий Иванович Невельской, когда он прибыл в Иркутск: всем хорош, одна беда — неказист.

Но от судьбы не уйдешь

Невельской нашел в себе силы и волю не появляться больше на глаза очаровательной Катеньке Ельчаниновой. Возможно, он не хотел еще раз испытывать судьбу и постарался вырвать из сердца эту хрупкую красавицу, тем более что он слышал о каком-то армейском или гвардейском офицере, который частенько навещает Зариных. Он бывал в Иркутске неоднократно, вот только общества барышень Ельчаниновых предпочитал избегать. Однако и Саше и Катерине пора было думать о женихах. И не исключено, что когда стало известно, какому именно, пусть даже немолодому и не слишком красивому офицеру, отправлявшемуся на Амур, она отказала, то, может быть, она об этом и пожалела.

12 февраля 1851 года было принято решение об организации очередной Амурской экспедиции, которая подчинялась генерал-губернатору Восточной Сибири. Начальником ее назначался капитан 1-го ранга Г.И. Невельской.

Он холост по-прежнему и совсем не так счастлив, как хотелось бы его близким, поэтому его товарищ и соратник Михаил Семенович Корсаков решил познакомить своего друга и перспективного жениха со своей сестрой Верой. Не исключено, что слухи об этом докатились и до семьи Зариных-Ельчаниновых… В общем, так или иначе, Невельской все-таки снова встретился со своей суженой, сделал повторное предложение и… все закончилось свадьбой, породившей столько слухов.

Другу Михаилу Корсакову Невельской отписал: «Милый и любезный друг Миша, приготовься — я счастлив, я готов на подвиг для Отчизны. Не один — со мною решилась ехать и услаждать мое заточение и разделять труды на благо Отечества мой милый, несравненный, давно мною любимый всем существом человек — Екатерина Ивановна Ельчанинова — моя Катенька. Ты спросишь, как это случилось. Очень просто. Я приехал в Иркутск, увидел ее и не мог более уже противостоять тому беспредельному и глубокому чувству… Пусть говорят, что хотят, но я решительно не мог быть один. Я любил, люблю ее — этого ангела».

Было ли это чувство взаимным? Вопрос открытый. Возможно, на первых порах Екатерина только позволила себя любить. Любовь же, настоящая, несомненная, пришла к ней потом. Наверняка пришла.

Сначала весь Иркутск потрясла эта свадьба, а потом еще более невероятное известие: Катенька решила отправиться с мужем к месту его службы. Такого поступка от нее не ожидал никто. Однако первый биограф Невельского, Александр Карлович Сиденснер, сам в молодости знавший супругов, высказал мысль, что Екатерина Ивановна находилась под влиянием проживавших в Иркутске семей декабристов.

Но вот что написала сама Катя своему смоленскому дяде Н.М. Ельчанинову после трехнедельного замужества: «Более и более я привязываюсь к моему милому мужу и со всяким днем открываю в нем какое-нибудь особенное качество; он так внимателен, так любит меня, что не только я, даже все окружающие меня тронуты этим…»

Однако юная супруга, хотя и делала вид, что «ей не страшен серый волк», но все-таки в письме к смоленскому дядюшке проговорилась: «…Я боюсь за свои силы во время путешествия, нам надо сделать 5000 верст — 1000 верхом, а остальное — по воде. К счастью, я не трусиха и храбрая амазонка. Но все же, я думаю, мне не избежать самой ужасной усталости. Но, впрочем, я не одна буду переносить это. Мой друг будет со мной и будет поддерживать меня»

К предстоящей нелегкой дороге супруги приготовили специфический багаж: теплые меховые сапоги, теплые костюмы для верховой езды, разные защитные маски, сетки от комариного гнуса, тысячи мелочей, необходимых молодой женщине в дороге, а также книги на французском и других языках и даже ноты, поскольку Екатерина слыла талантливой музыкантшей.

«Амазонка» в пути

Но вот позади осталась иркутская застава, а впереди была дорога на Качугу. Последние объятия и поцелуи родных, друзей, и молодые остаются в обществе служанки Авдотьи и вестового, постоянно сопровождавшего Невельского во всех его разъездах. Сначала они ехали в экипаже вдоль Лены по берегу, любуясь красотами сибирской реки, проигнорировав на какое-то время благоустроенную лодку. Молоденькая путешественница была счастлива — она впервые оказалась наедине с божественными красотами природы.

Путешествие по Лене продолжалось две недели. «Это правда, что Лена прекрасна, — писала Катя родным. — Окружающая нас природа дика и в то же время величественна. Я думаю, что в ее оригинальности и заключается ее прелесть. Везде высокие горы, покрытые лесом, крутые обрывы. От времени до времени мы проходим мимо прелестных островов; это настоящие рощицы посреди реки. Впрочем, все вместе имеет грустный и мрачный вид, но всегда величественный и красивый».

Надо признать, что Невельской сделал все возможное, чтобы это путешествие не показалось Кате утомительным. Вскоре плавание по величавой Лене завершилось любованием изумительными творениями природы — Ленскими столбами, да и настроение юной путешественницы заметно поднялось. «Я теперь не такая печальная, — сообщает она в письме от 28 мая 1851 года, — и моя веселость напоминает времена Иркутска… Ваша Катя очень счастлива, она более и более привязывается к благородному другу, который ее выбрал между всеми. Я вам клянусь, что опасности столь необыкновенного путешествия меня пугают теперь меньше, чем когда-либо. Если я еще очень страдаю от нашей разлуки, то мой муж всегда найдет средство меня развлечь и успокоить. Он так нежно заботится обо мне, имеет такую глубокую привязанность ко мне, он такой благородный, безукоризненный герой. Ему всегда удается возвратить покой моей душе и мыслям, и я делаюсь опять весела и резва, забавляя и заставляя хохотать степенного генерала Невельского, благодаря сотням тысяч шалостей, которые приходят мне в голову. На коленях благодарю я Господа, что он мне послал в покровители этого чудного человека, любовь которого — моя гордость и будет для меня сильной опорой в испытаниях, которые меня, может быть, ожидают впереди…»

Они прибыли в Якутск, где предстояло хорошенько отдохнуть перед более трудной дорогой в Охотск и Аян. По городу тут же пронесся слух, что губернатором создаваемой Якутской области прочат Невельского. Естественно, это объясняло повышенное внимание к супруге будущего губернатора. Последовали званые обеды, где Катя старалась примерить на себя облик серьезной дамы.

Путешествие из Якутска в Охотск началось ранним утром 2 июня 1851 года. Караван из пятидесяти лошадей, навьюченных багажом и разными грузами. Конвой казаков, двое из которых понимали местные языки. Но как ни старался Невельской — он даже спал по нескольку часов в сутки, — все предусмотреть не мог, и вскоре выпускница Смольного смогла «насладиться всей прелестью» пути. Она признавалась родным: «Вы знаете, что я готова была встретить всякие препятствия и неудобства, но действительность превзошла все, что могло нарисовать мне мое воображение. Никогда не могла я себе представить, что такие дороги существуют на свете. То приходилось вязнуть в болотах, то с величайшим трудом пробираться по непроходимым лесным дебрям, то, наконец, переправляться вплавь через быстрые реки… Ах, что мы вытерпели! Несмотря на все усилия над собою, бывают минуты, когда я ослабеваю и теряю всякое мужество…»

Вскоре она начала испытывать странное недомогание — Катя была беременна. И дорога стала для нее настоящей пыткой. В Охотске у Невельской произошли преждевременные роды. «О как я рыдала, как я проклинала эту ужасную дорогу, которой опасности, ужасы и страшное утомление лишили меня самой сладкой надежды», — делилась она своим горем с родными.

Непредвиденные роды нанесли тяжелый удар по ее здоровью. Невельской твердо решил, что ни в какое Петровское он жену не возьмет, а отправит ее, после того как она немного подлечится, обратно в Иркутск. Он-то решил, но когда Катя подняла на него свои огромные глаза и слабым голоском промолвила: «Нет!» — он понял, что его решение ничего не значит.

И вот в конце июля маленькая эскадра из двух судов — «Шелихов» и «Байкал» — вышла из Охотского порта Аяна, держа курс севернее Шантарских островов, на Сахалинский залив. Там были и семьи мастеровых, решивших переселиться в этот неизвестный край. Невельской поощрял такое переселение, но в то же время оно не могло его не волновать, о чем опять же свидетельствуют письма Екатерины: «Он весь поглощен тою мыслию, чтобы ничего не опустить такого, что послужило бы на пользу будущей колонии и ее благосостоянию, сохранило бы здоровье всех тех, кого он увозит с собою к неведомым еще местам у устья реки Амур».

Основной состав Амурской экспедиции и большая часть грузов оказались на барке «Шелихов». С непривычки, как и большинство переселенцев, оказавшихся впервые на нетвердой «почве под ногами», супруга капитана 1-го ранга мучилась от последствий качки, а когда наконец-таки ее организм адаптировался к новым реалиям, пришла неожиданная беда: в тумане «Байкал» сел на мель, а «Шелихов» начал тонуть. У шхуны в районе форштевня оторвались две доски наружной обшивки, и вода стала заполнять жилые помещения. Это случилось совсем недалеко от залива Счастья.

Когда Екатерина Ивановна узнала о смертельной опасности, у нее хватило силы воли не поддаваться панике, а спокойно одеться потеплее, собрать все необходимое и ценное в узелок и спокойно ждать на складном стульчике дальнейших приказаний. Вскоре муж сообщил, что «Шелихов» вышел на мелководье, смертельная опасность миновала, но положение все же остается серьезным. Он разрешил ей подняться наверх.

«Я вышла из каюты, куда вода уже начала проникать. На палубе матросы равняли бочонки пороха, вытащенные из трюма, и работали, чтобы спасти груз и багаж. Офицеры, казаки, даже молодые женщины в слезах, из которых некоторые держали в своих руках младенцев, изо всех сил качали воду. Вода доходила да наших пяток. Дети и старухи, неспособные к работе, бегали, кидались то в одну, то в другую сторону, толкались, кричали, рыдали, ища убежища против воды, которая все подымалась. Ах! Ужасная картина!.. Я ходила от одной группы к другой, утешая их и объясняя, что опасность миновала, что все будут спасены, умоляя их оставаться спокойными и не волноваться за тех, которые работали для них. Увы! Это был напрасный труд! Они меня не слушали», — писала она потом в письме. Но кто в такой суматохе мог послушать молоденькую жену начальника, всем хотелось поскорее спастись — перед угрозой гибели все равны. Когда же спасательные шлюпки были спущены на воду и ей первой предложено покинуть борт тонущего судна, она твердо ответила: «Мой муж говорил мне, что при подобном несчастии командир и офицеры съезжают последними; я съеду с корабля тогда, когда ни одной женщины и ребенка не останется на нем, прошу вас заботиться о них». Поведение Екатерины Ивановны в роковую минуту произвело сильное впечатление на окружающих. Авторитет молодой супруги Невельского сразу возрос.

На «Байкале», куда перевозили всех, было суматошно: продолжалась доставка вещей, важных грузов, пороха… Только к вечеру следующего дня, когда начался прилив и корпус «Байкала» стал содрогаться от каждой новой волны, — «каждый толчок выбрасывал меня с койки полумертвой от ужаса», как признавалась потом родным эта юная храбрая трусиха, — судно благополучно снялось с мели без видимых повреждений и взяло курс в сторону залива Счастья. Катя с горькими слезами бросала последний взгляд в сторону «Шелихова», который тонул, погружаясь все больше и больше, одновременно разваливаясь на части. А вокруг плавала ее мебель — украшение будущего семейного гнездышка, в том числе разбитое фортепьяно розового дерева — подарок великого князя Константина. Слава богу, что уцелел «Байкал» — любимое детище Невельского.

Жизнь в заливе Счастья

Аборигены, о которых она так много слышала в Аяне, ей показались вполне дружелюбными людьми. Да и условия жизни — она уж думала, что придется ютиться в палатке — вполне сносными: в Петровском ее ждал небольшой трехкомнатный домик с кухонькой. В нем первое время Невельские должны были разделить свое пристанище с семейством другого военного моряка, помощника Невельского — Дмитрия Ивановича Орлова с женой Харитонией Михайловной и двумя детьми.

Сначала Петровское больше напоминало военный лагерь, если не считать нескольких построенных зданий: повсюду палатки, костры, а у основания песчано-галечной косы — поселения аборигенов-нивхов. Со стороны залива Счастья дружелюбно плескались волны, но с северной, открытой стороны Охотское море грохотало куда более грозно. Жизнь в этом поселении сложилась очень организованная, причем во многом благодаря молоденькой супруге начальника. Обедали все регулярно в полдень. Екатерина Ивановна вместе с Харитонией Михайловной и с верной своей Авдотьей каждый день начинали с планов, как вкусно и сытно накормить мужчин. Очень часто их выручала рыба, которую в изобилии поставляли местные жители, выменивая за нее ножи, стекло, бисер, табак, монисто и прочие житейские предметы и украшения. Остальное свободное время женщины употребляли на благоустройство жилищ — в общем, потихоньку привыкали.

Вскоре матросы переселились в построенные казармы, где для семейных отгородили отдельные «углы», а офицеры переехали во флигель. Палаточный городок перестал существовать. Екатерина Ивановна постепенно по-иному стала смотреть не только на Петровское, которое с каждым днем становилось ей все роднее, но и на коренных обитателей этих мест. Одетые в собачьи шкуры, пропахшие рыбой, они поначалу внушали ей отвращение и страх. Но вскоре она к ним привыкла и даже потихоньку начала понимать их язык. Эта женщина, умная, красивая, образованная, да к тому же еще и жена самого главного начальника, сумела своим простым обхождением завоевать любовь и русских переселенцев, и аборигенов. Вскоре ее стали величать матушкой-заступницей, поскольку к ней можно было в любое время прийти со своими нуждами.

15 октября Екатерине Ивановне исполнилось двадцать лет. Она ждала ребенка. Геннадий Иванович решил сделать ей неожиданный подарок. По его распоряжению тайком от именинницы на раму натянули большое полотно, сшитое из нескольких парусов. На нем художники нарисовали иркутский дом Зариных, в котором Катя провела счастливые годы юности. Вечером Катерина с другими женщинами занималась сервировкой стола, и тут ее неожиданно пригласили выйти на улицу… Сделав несколько шагов, она обомлела — прямо перед ней была дорожка, которая вела… к знакомому иркутскому дому. Его так искусно осветили, что в ночи он казался настоящим, объемным, таким знакомым… Катя разрыдалась и бросилась к мужу на шею. Но то были слезы счастья. Такого роскошного подарка она не ожидала! А затем пиротехники показали свое искусство, устроив праздничный фейерверк — невиданное в этих местах зрелище. На шум и вспышки сбежалось все население, нивхи ничего не могли понять, а когда до них дошло, что все это сделано нарочно в честь молодой русской хозяйки, то они решили — она богиня. Завершился радостный день праздничным столом, причем от щедрот хозяйки матросам и казакам перепало по чарке. Не обошли вниманием и присутствовавших местных.

С приходом холодов Катя с другими женщинами научилась добывать питьевую воду из снега и выбираться на улицу из заваленных сугробами домов через чердак. Долгие вечера жители Петровского обычно коротали за игрой в карты или шахматы, так что дом начальника вскоре стал культурным центром и своего рода клубом регионального значения, где юной жене Невельского выпала роль незаменимой хозяйки. На встречу Нового года в доме Невельских собрались все, даже прибыли офицеры из Николаевского, а умная, добрая и красивая хозяйка не давала гостям грустить.

Г.И. Невельской

Пришла весна. Ощущая поддержку «сверху», Геннадий Иванович действовал с размахом, но разумно: он заложил шеститонный ботик, который по готовности должен был перевозить всякие грузы между Николаевском и Петровским. «Молю Всевышнего, — восклицал Невельской в очередном письме Константину, — чтобы этот амурский первенец был предвестником флота Русского в водах Амура и Тихого океана, на славу и пользу Царя и Отечества». Но сам он не торопился в путешествие по краю, прежде всего потому, что опасался оставить одну свою несравненную Катюшу, которая вот-вот должна была разрешиться от бремени.

Долгожданное событие свершилось 1 июня 1853 года. Екатерина Ивановна родила дочь, которая была названа Екатериной, а отец часто называл ее по-своему — амурская барыня. Ведь она стала первой русской, родившейся в низовьях Амура. Радость была великая и не только в масштабах одной семьи, но и всех окрестных поселений. Однако к лету экспедиция начала ощущать недостаток продовольствия, и с наступлением теплых дней все активно принялись за возделывание огородов, посадку картошки, редиса, репы, капусты, сбор кедровых орехов… У местных жителей существовало поверье, что каждый копающий землю и сажающий что-нибудь впоследствии от плодов должен умереть. Русские поселенцы убедили их, что это вовсе не так, и постепенно приучили их к земледелию.

Всем доставило много радости событие, случившееся с молодой женщиной по имени Сакони. Муж привез ее к Екатерине Ивановне и слезно молил спрятать, так как гиляки с острова Лангр грозились ее украсть — таковы были тамошние нравы. Екатерина Ивановна приняла самое деятельное участие в ее судьбе. Она не только дала ей убежище, но и преподала азы цивилизации. Невельская показала ей, как пользоваться водой и мылом, а потом чистенькую Сакони одели в белую рубашку и сарафан. Молодой женщине так это понравилось, что она стала с тех пор мыться и расчесываться каждый день. Вскоре ее примеру последовали многие. А русским было забавно наблюдать, с каким восторгом смотрели нивхские женщины и девушки в подаренные им зеркальца на собственное отмытое изображение!

Случались и горькие события. Одним из самых неприятных за всю историю Амурской экспедиции был побег из Николаевского поста шести матросов, которые дезертировали на единственной имевшейся там лодке и прихватили с собой казну. Задумав побег, они особенно рьяно проявляли себя на службе, были на хорошем счету, им доверяли важные задания, поездки из Петровского в Николаевский. Догнать беглецов было не на чем. Однако скоро пришел корабль, на котором из провианта была одна мука, но зато прибыла целая партия новых поселенцев, которых предстояло кормить и где-то поселять, а там были и старики, и дети, и больные…

С приходом зимы все-таки пришлось урезать пайки, началась цинга. Неважно чувствовала себя и Екатерина Ивановна — малышке явно недоставало молока, а взять его было негде: на тысячи верст в округе не водилось ни одной коровы. За всю историю Амурской экспедиции зима с 1853 на 1854 год была самой холодной и самой жестокой. Всех объединяло одно желание — выстоять, победить холод и болезни.

Екатерина понимала, что зима не сулит ей перемен к лучшему, но надо было держаться в форме и подавать пример другим. Оставаться красавицей, в конце концов… Хозяйство у жены начальника было сложное и огромное: на первом месте стояла семья, ну а второй ее семьей стали офицеры экспедиции. Все мужчины были немного в нее влюблены. Во всяком случае, двое из них — Николай Константинович Бошняк и Воин Андреевич Римский-Корсаков — признавались в своей влюбленности в письмах к близким.

На первые зимние месяцы 1853 года пришлась самая большая смертность от цинги. До мая росло число крестов на окраине Петровского, где устроили кладбище. Заботы о семьях умерших также ложились на плечи Екатерины Ивановны, которой пришлось провести много часов, разделяя горе безутешных вдов и сирот.

Геннадий Иванович делал все, что мог, писал прошения и уповал на то, чтобы на следующую зимовку экспедицию вновь не оставили на голодном пайке. Дошло до того, что Невельской был вынужден дать распоряжение забить скот, только что доставленный им с «большой земли». Эта крайняя мера была необходима для спасения больных цингой.

Но жизнь брала свое. Рождались первые коренные жители этих мест, а с приходом весны начались заботы об огородах, теперь уже не только у русских, но и у аборигенов. Невельской советовал кроме картошки, редиски и капусты с репой сажать в виде опыта еще овес, ячмень, ядрицу.

На Пасху им пришлось делить одно яйцо на двоих. Но, несмотря на скудность пасхального рациона, Невельской издал приказ разделить его с местными жителями. Он оповестил нивхов: «Не пожелают ли они быть при богослужении и после него на чае, а потом, в 12 часов дня, на обеде». Надо сказать, что в поселении к тому времени появился и священник — Гавриил Иванович Вениаминов.

2 апреля 1854 года Екатерина Ивановна родила вторую дочку, которую назвали Ольгой, а 20 апреля Невельской вынужден был отправиться в срочную командировку. С тяжелым сердцем покидал он дом. Болела старшая дочь Катенька, ей становилось все хуже, тяжело страдала после родов и сама Екатерина Ивановна, нуждалась в заботе новорожденная. Но служба есть служба. К тому же осложнилась и международная обстановка: началась война с Англией и Францией.

Вернувшись домой, Невельской застал жену едва оправившейся от тяжелой болезни и в состоянии глубочайшего душевного расстройства. А их дочь Катенька отца так и не дождалась… Ему оставалось только уронить слезу на могилке своей любимой «амурской барыни».

В связи с начавшимися военными действиями обстановка требовала того, чтобы Невельской находился в Николаевске или в Мариинском посту. Из Петровского управлять экспедицией и всеми прибывающими войсками на устье Амура становилось невозможно. К этим соображениям прибавился опыт прожитых там лет, когда во время штормов землю затопляло, а зимой заносило дома до крыш. 8 августа 1855 года уже на новом месте, в Мариинском, у Невельских родилась дочь, которую назвали Марией.

Прощай, Дальний Восток

Летом 1856 года Невельские навсегда покинули Дальний Восток и отправились в Петербург. Детей везли в специальных люльках-корзинах, закрепленных по бокам лошади, а женщины более 250 километров проделали верхом в дамских седлах… В Иркутске уже никого из родных они не застали, а в Красноярске Екатерина Ивановна встретилась с сестрой Сашей, которую не видела целых пять лет.

В Петербурге в 1861 году у супругов родился долгожданный сын, его назвали Николаем. Геннадий Иванович был безмерно счастлив: в сыне он видел продолжателя семейной традиции — будущего моряка.

Чем жила эти годы Екатерина Ивановна? Наверное, заботами о детях, о муже, которому помогала писать книгу, а еще, быть может, воспоминаниями о тех самых трудных, горестных и необыкновенных пяти годах, проведенных на берегу залива Счастья. Самых счастливых годах…

После смерти Геннадия Ивановича в 1876 году она закончила и издала его книгу «Подвиги русских морских офицеров на крайнем востоке России. 1849–1855 гг.».

Екатерина Ивановна ушла из жизни в возрасте 48 лет в 1879 году, пережив мужа лишь на три года. В проливе Невельского есть мыс Екатерины — так увековечил имя своей единственной возлюбленной отважный капитан.