Я уехала в кантон Ури. Дневник эмигрантки

Татьяна Масс

«Татьяна Масс, писатель эмиграции». Из французской газеты «Le Progres»: Татьяна Масс стала представителем Франции для «Арены» – сборника русских писателей эмиграции, изданного в США издательством «Окно». Её творчество очень серьёзно встречено критикой и читателями. С тех пор Татьяна продолжает получать множество писем от читателей из разных стран. Что человек должен пережить и испытать, чтобы написать такую историю? Прочитав повесть «Я уехала в Кантон Ури», находишь ответ.

Май 1998 года

Рига, Латвия

Дом Печати¹ в Риге расположен на острове Кипсала². 20-этажное здание из стекла и бетона застыло на берегу Даугавы уродливым серым айсбергом. Советские архитекторы 70-х годов, кажется, пытались сделать что-то очень современное, позабыв о вечности. И как это всегда бывает, из-за зацепки за сиюминутность, здание очень быстро вышло из моды и стало неуклюжим памятником соцреализму. Из окон Дома Печати видны — за рекой — острые крыши Старой Риги — картонные декорации к спектаклю, который никогда не надоедает. Потому что в тех разноцветных домах с кривыми стенами ручной кладки ещё играет средневековая человеческая жизнь, не придушенная даже строгими архитектурными регламентами Тевтонского Ордена³.

Бар на первом этаже Дома Печати в конце огромного стеклянного вестибюля всегда заполнен посетителями. Сильный аромат свежемолотого кофе и свежеиспечённых булочек приманивает журналистов, просителей, ходоков по редакциям, деловых людей. В баре уютно, а рядом, за стеклянными стенами, суета сует, журналистика как иллюзия сотворения мира: «нет новости — нет события».

Анна спустилась выпить кофе. Она подсела к столику, где известный журналист из Юрмалы Александр Трейч беседовал с Синтией Ладогиней — редакторшей нового гламурного журнала на латышском языке. Только что вышла вторая книга Трейча и он раскрыл на столике сигнальный экземпляр перед 35-летней блондинкой Синтией.

Все постоянные посетители кафе — журналисты, работающие в этом Доме Печати, играли в игру, незнакомую новеньким или посетителям. Эта игра называлась: «Посмотрите, с кем я сижу». Негласные правила этой игры оттачивались годами и любой журналист, известный своими демократичными статьями, был всё-таки вовлечён в её странно несерьёзный процесс: маститый редактор мог сесть за стол только с коллегой из той же весовой категории — известным журналистом или редактором из другого издания.

Эта табель о рангах имела исключения. Допускалось быть за одним столиком с молоденькой практиканткой или красивой коллегой женского полу, что могло навести на мысль о неких романтических отношениях, льстившую мужскому самолюбию прославленных журналистов или редакторов.

Анна тоже, сопротивляясь вначале, всё-таки приняла правила этой игры и всегда автоматически анализировала компанию людей, с которыми могла выпить кофе, не уронив в глазах окружения своего престижного положения красивой светской женщины, жены известного художника, знаменитой журналистки.

Для точного выбора оставалось не так много времени — ровно столько секунд, сколько их требовалось на путь от входной двери до столика. Нужно было ещё не ошибиться в полумраке цветных галогеновых светильников!

Синтия, кажется, была не слишком рада — всё своё внимание Трейч переключил на Анну, описывая теперь уже для неё все те многочисленные трудности, поджидавшие его новую книгу в типографии.

Секретарша из какой-то редакции прошла мимо, демонстрируя новые джинсы в обтяжку. У девушки были коротковаты ноги, она, по-видимому, это знала, надев сапоги на высоких каблуках.

— Ух ты! — покрутил ус Трейч, провожая девушку блеснувшим взглядом. — Это из вашей редакции?

— Что ЭТО? — подчёркнуто не поняла Анна.

— Красавица эта.

Анна полистала его книгу и наугад прочитала оттуда:

— «И что ещё оставалось делать ему? Лишь продолжать стынуть на этом ветру измен, согреваемому теплом своей запоздалой любви…»

— О! Как вы красиво это написали! — воскликнула Синтия.

— И как некрасиво он говорит о девушках!

— А как же Пушкин, — встал в позу известный журналист. — Прошла любовь, явилась муза, и прояснился тёмный ум, свободен, вновь ищу союза и так далее.

— Пушкин не называл женщин ЭТО, — парировала Анна. В этих кофейных спорах — она это точно знала — важен не смысл, а тон. Можно сказать любую глупость, но самоуверенно небрежным тоном.

— В книгах не называл, а в гусарском кругу и похуже у него с языка слетало, — так же небрежно отозвался Трейч.

На них уже начали оглядываться, кофе сегодня получался занятный, с живой дискуссией, что вызывало интерес у соседних столиков.

Оглянувшись на шум и увидев Анну, Елена Власова — редакторша приложения «Синема», подсела к ним.

— Ты уже читала журнал «Пипл»?

— А почему я должна его читать? — Анна не любила Власову за вкрадчивость манер.

— Как? Ты не знала, что там опубликовали рейтинг самых талантливых восточноевропейских художников? И про Олега тоже написали.

Анна сделала преувеличенно удивлённое лицо, а Трейч поспешил сказать:

— Я был на последнем вернисаже твоего мужа — это было что-то потрясающее.

Власова не осталась в стороне:

— Да, на творчестве её мужа уже сделали себе имя несколько европейских искусствоведов.

— В «Пипл» написано, что крупные европейские галереи стоят в очередь за его работами. И про тебя там тоже есть, — с заметной завистью сказала Елена Власова. — Все женщины в его работах похожи на его жену — Анну.

— Ну, дай, пожалуйста мне, я хочу прочитать сама, — сказала Анна, и Власова протянула ей разноцветный блестящий журнал.

— Прочти вслух! — попросил Трейч, и Анна с некоторой долей иронии прочитала:

— Культовый художник Олег Бревис.

«В его гардеробе царит брэнд Sisley — удобный, практичный исключительно из натуральных тканей. Обожает охотничий стиль без намёка на орнамент, хотя к самой охоте как истинный пацифист равнодушен. При выборе одежды доверяет собственному вкусу — предпочитает неделями мысленно подбирать гардероб, после чего решительно покупает всю коллекцию сразу. В мужских пристрастиях не оригинален — любит дорогой табак, spiritus и женщин. Женщинами любуется, используя своё положение художника, всю жизнь лепит собирательный образ самой прекрасной дамы, черты которой всё чаще, если судить по его последней выставке в Вене, находит в своей жене — русской красавице Анне. Замечен в приготовлении изысканно простых блюд из дичи и баранины.»

— А где вы обычно ужинаете? — спросил Трейч, я тоже обожаю дичь…

Анна не успела ответить.

— Анна, тебя ответсек⁴ ищет — там что-то срочное, поднимись, пожалуйста в редакцию, — подбежала к их столику Света — секретарша Аниного шефа.

Анна поднялась наверх, суховато выслушала новое задание — разобраться с какой-то инсулиновой проблемой. Ответсек дал ей номер телефона и адрес, по которому её уже ждали. Анна не собиралась сегодня уже отлучаться из редакции, вечером они с Олегом ужинают в Юрмале вместе с его другом, но ответсек сказал, что это задание — вопрос человеческой жизни и смерти.

***

В Старой Риге она быстро нашла нужную улицу и дом, но не могла найти место для парковки. Наконец, кое-как пристроив машину, она направилась по нужному адресу.

В трёхэтажном доме XVI века, который был поделён на квартирки при советской власти, на втором этаже ей открыли дверь, — и на площадку вырвался запах лекарств — корвалола, валерьянки.

В дверях стояла заплаканная полная женщина.

— Я из редакции, Анна Журавлёва. Это же вы звонили нам?

— Да, это я звонила. Меня зовут Демидова Нина Павловна.

— Очень приятно.

Женщина осмотрела Анну с ног до головы — всё в журналистке: косметика, волосы, дорогая куртка из неведомой кожи, туфли и сумка — выдавало человека из другого круга.

«Богатые люди нас не поймут», — подумала, поджав губы, женщина.

Анна осмотрела квартиру — старые но хорошо сохранившиеся обои, полированная стенка, литовский телевизор, тахта под пледом местного рижского производства — какая-то советская тоска и безысходность во всём этом. Да ещё хозяйка так зажалась. Если бы это посещение у неё было запланировано, оделась бы попроще. Редактор однажды во время планёрки сказал, не обращаясь ни к кому:

— Когда собираетесь на интервью, не разряжайтесь, понимаешь, эт само, как на бал. У многих людей сейчас такая суровая жизнь, а тут вы со своими бриллиантами, понимаешь… (их редактор был косноязычен).

Все поняли что он имеет в виду её — Анну Журавлёву, которой не хватало времени с утра выбрать стиль.

Между ней и хозяйкой моментально пробежал холодок.

Анна достала фотоаппарат из сумки.

— А что вы хотите фотографировать? — сдержанно спросила Демидова.

— Ну, сейчас посмотрим, что — столик с лекарствами, пустой шприц, вашего мужа — нужно иллюстрировать такие вещи.

— Вы лучше заведующую аптеки сфотографируйте, — попросила женщина. — Эту фашистку, перед которой мы на коленях вчера стояли, просили нам продать инсулин хоть за доллары.

— Вообще-то инсулин бесплатно должны давать?

— Бесплатно всегда давали. При советской власти.

— А почему она вам отказала? Он вообще у них есть в аптеках? Мы писали недавно, что запасы инсулина в рижских аптеках ограничены.

— Она сказала, что инсулин есть, но из-за дефицита его теперь будут выдавать только гражданам Латвии.

— А те диабетики, которые русские, пусть…

— Да, пусть загибаются — вчера так почти она и сказала нам.

Анна сфотографировала со спины её мужа — полного пожилого человека, дремавшего после обеда в спальне на разобранной двухспальной кровати. Столик возле его кровати с пузырьками и коробками лекарств. Люстра в спальне была похожа на люстру в маминой квартире и это как-то смягчило внутренне закрывшуюся вначале Анну.

Нина Павловна тоже, почувствовав эту перемену, разговорилась, шелестя документами, справками, доказывающими долгую историю отношений её мужа и диабета. Она не сомневалась, что на этот раз — при журналистке — директор аптеки не откажет.

«У людей ещё жива вера во всесильность прессы», — подумала Анна. У неё самой уже такой веры не было.

— Пойдёмте. Пока ваш муж отдыхает, попробуем добиться вместе.

В аптеке была очередь. Анна показала удостоверение «Пресса» продавщице и прошла за стойку в кабинет заведующей. Демидова осталась в зале.

Заведующая сразу начала объяснять что-то на латышском, которого Анна не знала — не успела выучить, 4 года назад приехав в Ригу из Москвы.

— Я не говорю по-латышски, — извинилась Анна, но её собеседница не собиралась переходить на русский. Анна, как всегда в таких случаях, перешла на английский, что вызвало бурю возмущения на лице у стареющей сухопарой женщины.

— Я у себя дома! — на прекрасном русском, почти без латышского акцента, произнесла она.

— Но английский — язык международный, — ответила Анна и не давая ей опомниться сразу спросила на русском:

— Вчера в вашей аптеке отказали в выдаче инсулина человеку, который не может жить без инсулиновых инъекций. Как это вообще возможно?

— В нашей аптеке запас инсулина подходит к концу. Раньше он поступал к нам из Москвы, сейчас этот канал уже не функционирует, а для того, чтобы сделать закупки инсулина в Европе, нужна валюта, которой, как вы понимаете, у нас нет. Поэтому по постановлению Рижской мэрии инсулин выдаётся только гражданам Латвии при предъявлении справки от врача.

— А русские диабетики что должны делать? Вы же знаете, что почти всем русским жителям Латвии гражданство до сих пор не дали. Значит, это можно назвать так: «Медицина на службе у национализма». Русские диабетики будут умирать в своих постелях? Что им делать, госпожа заведующая? Как можно отказать человеку в праве на жизнь?

Заведующая под напором этих вопросов сжалась, но уступать не собиралась.

— Если мы не можем обеспечить инсулином всех, то поможем в первую очередь гражданам своей страны. Так не было, пока инсулина хватало. Но сейчас у нас его и правда нет. У меня на складе осталось 3 коробки — это на 30 человек. А у нас каждый день по 10 человек приходит за этим лекарством.

— Я сейчас была в квартире у Демидова, которому вы отказали вчера в инсулине — он уже слёг. Если вы не продадите ему инсулин, он умрёт. Может быть, сегодня. Немедленно выдайте для него хоть немного инсулина, чтоб не случилось трагедии, а мы в это время что-то должны придумать.

— Это кто, ваш родственник? — заколебалась заведующая.

— Да! — соврала Анна.

— Хорошо, один раз в исключительном порядке.

Анна пошла за Демидовой, которая трясущимися руками, но сохраняя достоинство, полезла за рецептом в кошелёк.

Получив инсулин и выйдя из аптеки, Демидова выглядела уставшей и вовсе не радостной:

— Это Жене на неделю хватит. А потом что? Не можем же мы за каждой упаковкой в редакцию звонить.

— У вас есть родственники в России? Нужно просить их выслать с поездом, — предложила выход Анна.

— Я уже позвонила сестре в Ленинград, она обещала прислать.

— Пусть пришлёт побольше. А сейчас хоть на неделю ему хватит. Мы тоже об этой проблеме дадим материал. Может возьмём под контроль редакции.

— Да, спасибо, большое вам спасибо! Я сейчас иду делать инъекцию — он уже пропустил одну.

Анна решила не возвращаться в редакцию — вечером там уже никаких дел у неё не было. Она поехала в салон к Расме, чтоб сделать свежее лицо на вечер. Расмочка — так ласково звали клиентки добродушную миниатюрную косметологиню, славившуюся на всю Ригу и Юрмалу своими гуттаперчевыми руками, уложила её на белоснежную кушетку под холодный пар, ароматизированный неведомыми травами. Слегка почистив лицо и освежив его 2 масками — зелёной и белой, Расма сделала Анне свой знаменитый массаж, после которого всем, кто хоть раз его заказал, хотелось летать. Массируя лицо, плечи, шею, Расма отдавала своим клиенткам столько тепла и умения, так старалась над каждым сантиметром, что после этого массажа кожа светилась.

Затем Расма, как фокусник, сказала: «Сейчас!» — и вынесла свой чудо-крем, который как крем Маргариты из Мастера творил такие вещи, — кожа начинала матово светиться и даже самые мелкие морщинки под глазами исчезали.

Анна, отдохнувшая и посвежевшая, с изысканным макияжем, наложенным на её отполированную процедурами кожу, была настолько хороша, что даже Расма загляделась на дела рук своих, невольно улыбаясь своей клиентке, избалованной жизнью, молодой, красивой женщине — жене богатого человека. Завидовать Анне было невозможно — можно было только любить её — небожительницу, незнакомую ещё с трудностями и бедностью, из которых всю жизнь пришлось выбиваться ей — Расме.

Приехав в молодости из маленького городка в Ригу, Расма работала по санаториям на Юрмальском побережье, едва вытягивая двоих детей после развода с пьяницей-мужем. После перестройки, работая в шикарном салоне, Расма, экономя каждую копейку, три года копила денег на свой маленький салон, но так и не накопила. Пришлось брать кредит и заложить квартиру, чтобы купить помещение и оборудование. В этот салон, расположенный на маленькой зелёной улочке в не самом центре Риги, приходили её личные клиентки, для которых она делала на заказ кремы и составляла программу детоксикации — этот курс она недавно прошла в Швеции. Постепенно Расма перестала сама работать массажисткой, набрав молодых косметичек. Но для некоторых клиенток она всегда делала исключение. С Анной Расма всегда работала лично. Потому что, когда в первый раз она не набрала денег, чтобы выплатить банку нужную сумму, именно Анна и ещё две другие клиентки одолжили ей деньги. Все эти дамы были русские, ни одна латышская клиентка не одолжила Расме ни копейки, хотя в те дни все видели, что Расма ходит, как в воду опущенная, мучимая воображаемыми ужасами выселения из своей небольшой квартирки в Задвинье⁵.

Анна всегда каким то точным наитием выбирала себе парикмахершу или косметичку, предпочитая талантливого и увлечённого мастера-одиночку имперсональному обслуживанию в крупных фирменных залах, поражающих завитринной роскошью обстановки и аппаратов. Расма была тот самый тип мастера-одиночки, добивающегося совершенства постоянным трудом. Поэтому Анна и поддержала её салон в самые трудные времена. И никогда не пожалела об этом, — Расма платила ей материнским уходом, замечая и ликвидируя любую проблему вовремя: сухость ли кожи в морозное время, усталость век ли от постоянной работы за компьютером.

— Как поживает ваш муж? — спросила Расмочка на прощанье. — Мой сын видел его по телевизору недавно.

— Как всегда, — сидит в своей мастерской, — ответила Анна, набирая номер няньки своего двухлетнего сына.

— Иветта, как дела?

— Мы сейчас гуляем, скоро вернёмся домой, Митя сегодня целый день капризничает немного.

— Я сейчас приеду, — ответила Анна. Она видела сына утром, ей хотелось его поцеловать на ночь.

Приехав минут через 10 домой, она застала его уже спящим. Няня — немолодая женщина, нанятая Анной по рекомендации, сидела рядом в кресле и читала женский журнал при свете ночника.

— Только что уснул, — прошептала Иветта.

Анна любовалась на маленькие ручки, полуоткрытый рот сына, которому недавно исполнилось два года, принюхивалась к сладкому запаху своего детёныша и не удержавшись, погладила его по тёплой спинке.

Митя от её прикосновения разулыбался во сне, узнав материнское прикосновение.

***

Вечеринка с однокурсником Олега по Академии Художеств⁶ в Питере Володей Поповым и его женой Мариной была назначена на 20 часов вечера. Анна опаздывала, но так как не она была главным действующим лицом этой встречи, она не спешила особо, наслаждаясь не быстрой ездой с открытым окном по лесной Юрмальской дороге, вдыхая запахи пряной сосновой смолки, настоявшейся тёплым, но дождливым днём. Асфальтовое шоссе с вековыми огромными соснами — почётным караулом по краям — блестело под мелким дождём. Анна, взвешенная в этой нирване, вдруг подумала, что скоро всё это кончится. Просто кончится всё хорошее в её жизни…

Она испугалась этой мысли, неожиданно приплывшей в её сознание невесть откуда, прогнала её, но лёгкий осадок страха всё же остался, подтачивая её детскую нераненность и безоглядность в жизни — все качества, которые делали её счастливой. Через некоторое время, оглядываясь в прошлое, Анна знала, что именно с того вечера из неё начало уходить то, что было у героев её любимого писателя Германа Гессе: какое-то «наперекор», какое-то презрение к смерти, какая-то рыцарственность, какой-то отзвук сверхчеловеческого смеха, бессмертной весёлости…

***

Когда Анна приехала в клуб, все трое — Олег, его друг Володя Попов с женой Мариной, прилетевшие вчера из Парижа, уже сидели в отдельном кабинете, потягивая аперитив. Володя — высокий, с открытой улыбкой, за которой стояла уверенность в своей жизни, был одет очень просто для такого места: мятые серые брюки и сине-серый пуловер. Но он, по-видимому, не смущался особо, вольготно расположившись в кресле на террасе с бокалом в руке. Володя Попов постоянно жил в Париже, лишь наездами бывая в России. Его работы висели в крупных галереях мира, но при этом Володя оставался симпатичным простым парнем, умудрившись не потерять друзей при своей сногсшибательной карьере мировой знаменитости.

Марина — его жена или подруга — эта молодая женщина была бы совершенно неприметна, если бы не какая-то нерусская угловатая грациозность в движениях и красивая, немного сделанная, как показалось вначале Анне, улыбка. Невысокая Марина была одета с недоступным пока пониманию Анны французским шиком: на голове у неё был маленький пёстрый беретик а-ля 30-е годы, маленькое чёрное платье украшала простая «бабушкина» брошь.

На их фоне Олег со своей любовью к элегантности и Анна, помнившая, что идёт на встречу с людьми, приехавшими из Парижа, были одеты чересчур по-вечернему. На нём был чёрный костюм и серая рубашка. Анна надела вечернее платье из Италии, купленное в Милане в бутике Валентино⁷ — коричневый шёлк и чёрные кружева. К платью ещё полагались длинные перчатки, но Анна забыла их дома и теперь была рада этому: перчатки были бы уж лишними в такой демократичной, как оказалось, обстановке.

Терраса этого кабинета выходила на закрытый садик с бассейном и плещущимися в нём золотыми рыбками. Анна с Мариной по деревянному настилу приблизились к барьеру и некоторое время постояли там, рассматривая игру рыб в подсвеченной воде.

— Можно загадать желание, — тихо сказала Марина.

Марина говорила с сильным акцентом: родилась и выросла она во Франции, в семье русской эмигрантки и француза.

— Давай загадаем, — предложила Анна.

— Я уже загадала, — засмеялась Марина.

— А я ещё нет. Не могу выбрать самое важное.

Вспомнив про напугавшую её в дороге мысль, Анна закрыла глаза и обращаясь ко всем золотым рыбкам, тихо плещущимся в цветной воде, попросила:

— Пусть ничего не меняется. Пусть всё остаётся, как есть, в моей жизни.

Олег позвал их:

— Дамы, возвращайтесь за стол — уже принесли закуски. Мы голодные!

Пока вышколенные, высокие, все как на подбор блондины, официанты расставляли закуски и разливали вино, мужчины всё не могли закончить тему, которая заводила их сильнее всего:

— Есть такой популярный художник Марк Костаби⁸, — пробуя салат, рассказывал Володя. — Он американец эстонского происхождения. Так он гордится тем, что к картинам вообще не прикасается: просто командует, иногда даже по телефону. У него несколько мастерских, он говорит, что нужно сделать, какие должны быть идеи. В Москве группа художников-«негров» выполняла его заказ, а он потом приехал и подписал картину. Этот человек считает, что самое главное для картины — идея. На этом он выстроил целую фабрику, целый мир Костаби. Печатаются громадные монографии, он продаётся на крупнейших аукционах.

Олег пожал плечами:

— А с другой стороны, на сегодняшний день так легко создавать «шедевры», что никакой «негр» уже не нужен. Берёте палку, заматываете её в грязный носок и несёте в галерею. Если вы попали в правильную галерею, понравились нужным людям, то через некоторое время будете ведущим скульптором Москвы и ваш бред будет продаваться за миллионы.

— А чем занимаетесь вы, Марина? — спросила Анна у скромно молчавшей гостьи из Франции.

— Я пишу книги об экологии. Представитель от партии зелёных⁹ в мэрии 16 округа Парижа.

— Экология меня тоже очень интересует. Если бы мы разобрались уже с политическим устройством в маленькой, но гордой стране Латвии, я бы занялась этой темой.

— А что у вас с политикой? Вы же теперь живёте в независимой стране, — заинтересовался Володя.

— В которой русская диаспора — почти половина населения — не имеет никакого гражданства, — продолжила Анна. — Только унизительный штамп в советском паспорте: «Житель».

— А у вас есть гражданство?

— Нет, у нас тоже этот самый штамп. Но при этом картины Олега висят в национальном музее живописи и его имя уже увековечено в Энциклопедии латышской живописи.

— Да, — задумалась Марина. — На уровне культуры нет у человечества таких лимитов, как в политике.

— А как с этим делом в Литве и Эстонии? — удивлённо поднял брови Володя.

— В Литве — нулевой вариант: там дали гражданство всем русским, проживающим в Литве на момент принятия независимости. Кстати, Литва сегодня идёт лучше всех трёх прибалтийских республик с экономической точки зрения. А вот Эстония и Латвия считают русских «оккупантами» и дают гражданство только тем русским, чьи предки жили в Латвии до 41 года.

— Их обиды можно понять, — мягко сказал Марина, чтоб не обидеть разгорячившуюся Анну.

— Ну мы их прекрасно понимаем! — раскрасневшись лицом после бокала вина, громко доказывала Анна. — А они почему-то не хотят. И опять идёт насилие над судьбами людей, теперь уже русских людей! Какие же «оккупанты» эти русские рабочие, о которых я писала недавно статью! Приехав сюда по разнарядке в те времена, когда это была одна страна СССР, эти люди всю жизнь, по 25 лет проработали на рижских стройках и заводах, а сегодня их с семьями выселяют на улицу из старых бараков, в которых они прожили всю жизнь в ожидании квартир, но так и не дождавшись! Или…

Володя смотрел на Анну и думал о том, что он уже отвык от такой резкой эмоциональности русских женщин.

— Аня, хватит загружать! Это только я такой терпеливый, что могу слушать твои байки день и ночь! — рассмеялся Олег. — Я ей говорю, уходи ты из редакции, сиди дома, пиши книги, занимайся чем твоей душеньке угодно…

— Да ты же знаешь, я не смогу усидеть дома.

— Ну, а так я не могу от того, что моей жены никогда нет дома, что мой ребёнок видит целыми днями только толстое глупое лицо няньки, — Олег внутренне начинал горячиться, хоть старался говорить спокойно.

— Моя жена меня тоже загружает, — вступился за Анну Володя. — Говорит, что скоро конец света наступит.

— Вот пройдите по магазинам, — встрепенулась Марина, как боевая лошадь при звуках полковой трубы. Посмотрите, сколько вещей — синтетических, крашеных, невероятных расцветок продаётся в бутиках и супермаркетах. И женщины ходят, рассматривают, не покупают — каждая ищет чего-то особенного. Вкусы меняются, делаются изысканнее и тоньше, а производители травят воду и воздух, производя всё новые и новые окраски, ткани, чтобы угодить потребителям. Наступит однажды такой день, когда на Земле не останется ни одной капли свежей чистой воды!

— Господи! — взмолился Олег. — Да что же это такое! Собрались с друзьями посидеть спокойно это называется. Всё, Федя, дичь! — крикнул он метрдотелю, заглянувшему на шум из-за приоткрытой двери. И стараясь увлечь всех, он неподражаемо вкрадчивым тоном начал:

— Здесь повар работает из Канады — латыш канадский. Этот мужик всю жизнь собирает рецепты приготовления диких косуль или кабанов. Такие блюда, которые уже никто никогда не попробует! Древнейшие рецепты! Королевские или там викинговские. Косуля на вертеле!

— Я не буду кушать косулю, — сказала тихо Марина, но все её услышали и после паузы раздался взрыв смеха. Смеялись все: Олег, Анна, Володя и сама Марина — до слёз, до опустошения.

— Ой, я ведь не знал, когда в этом клубе ужин планировал, Володь, что твоя жена — зелёная, — вытирал слёзы Олег.

***

На другое утро Анна должна была поехать в редакцию, но она проспала планёрку. Кроме того, ещё ночью Олег всех пригласил на отцову дачу в лесах Гауйи¹⁰. Его отец Вадим Бревис снимал кино в Германии и его дача стояла пустая.

— Я бы должна поехать всё-таки в редакцию, — вяло попыталась сопротивляться Анна за утренним кофе. Олег хмуро посмотрел на неё, — его вчерашнее веселье уступило место сонной хандре:

— Никуда ты не пойдёшь. Я вообще позвоню твоему редактору, что ты больше не работаешь в этой газетёнке.

— Ой, опять! Ты не уважаешь мою работу — я знаю, но хоть немного уважения к единственной нормальной русской газете могу я от тебя ждать! Я же не смогу сидеть дома! Для чего мне превращаться в тоскующую богатую дамочку, если я обожаю свою работу! Я даже запах редакции обожаю!

— Дерьмом пахнет ваша газетка! Жёлтым дерьмом!

Анна неожиданно для себя расплакалась:

— Ну каждый день одно и то же! Ой как мне это надоело!

— А ты сама виновата. Я тебе сто раз говорил: не люблю я энтузиасток. Они мне смешны.

— А чем они тебя, бедные, так рассмешили?

— Своей наивностью и бессодержательностью. Наивно веря, что могут своими судорогами изменить этот мир, они на самом деле не имеют ничего за душой. Убери от них подальше все проблемы внешнего мира, они просто умрут от скуки. Мне нравятся женщины, которые умеют наполнить собой пространство без слов.

— Ну и что ж ты не ищешь себе такую женщину!

Разгоравшийся скандал предотвратил телефонный звонок: Володя и Марина подъезжая к их дому, уточняли адрес.

Он приехали через несколько минут, за это время Анна успела подкрасить глаза, чтоб не было заметно покрасневших век, а Олег переоделся из халата в кожаные джинсы и ветровку, чтобы ехать за город. Погода совершенно испортилась: шёл дождь и мокрый ветер трепал деревья за окнами.

Пока гости входили в дом и рассматривали его, нянька привела Митю.

— Ой, какой мужик у вас растёт! — поздравил Володя, а Марина неумело погладила ребёнка по щеке. Трёхлетнему Мите не понравилось, он сурово посмотрел на гостей и потянулся к матери. Всем стало чуть неловко.

— Значит, презрев эту погоду, едем! Мы затопим камин и выпьем вина из отцовского погреба. Он со всего света навозил себе коллекционных вин, — с энтузиазмом сказал Олег. И Анне опять резанули ухо его непривычно бодрые нотки. У неё складывалось такое впечатление, что он как будто немного заискивал перед гостями: Володя уже стал мировой знаменитостью, а Олег пока только европейской…

Марина осматривала двухэтажный дом, в правом крыле которого располагалась гордость Анны: крытая терраса, оформленная в стиле испанского сада с чашами. Гостиная с настоящим камином с тяжёлой чугунной решёткой, витражами в окнах, давала ощущение средневекового замка. Кухня — длинный дубовый стол, стулья с высокими резными спинками, открытый очаг — была срисована Олегом в одной уютной траттории на юге Италии.

— Ничего себе! — удивлялся Володя.

— Какой смешанный и очень уютный стиль у вашего дома, — сказала Марина.

— Этот дом достался Олегу от бабушки. Просто повезло, что он оказался в таком месте. Сегодня Межа-парк¹¹ — престижный район, как Рублёвское шоссе в Москве. А в советские времена — Олег рассказывал — сюда только один трамвай ходил.

— А дом был очень обычный. Мы его перестроили. Олег сам всё нарисовал с архитектором: сделали террасу, сад, — вежливо объясняла Анна гостям. Она думала о том, что нужно бы позвонить в редакцию — предупредить хотя бы, что она не приедет сегодня.

— Извините, Марина, я вас оставлю на минутку, — Анна вышла в другую комнату.

— Здравствуй, Светочка, соедини меня пожалуйста с Александром Григорьевичем. Ну тогда с Гришиным. Серёжа, привет! Я не смогу сегодня быть в редакции — приехали наши друзья из Франции, мы везём их на дачу, прикрой меня, если что…

— Ань, ты бы хоть заранее позвонила — тебя тут ответсек искал — он даже звонил тебе, кажется!

— А что случилось?

— Умер один товарищ, к которому ты вчера ходила.

— Демидов!

— Да, да, Демидов…

— Всё, Серёж, пока!

Пока Анна лихорадочно искала номер телефона Демидовых, в дверях появился Олег:

— Ну, мы тебя вообще-то ждём-с!

— Одну минуту! Пожалуйста, одну минуту! — замахала она на мужа. Набрав номер и услышав чей-то приглушённый, тихий голос Анна положила трубку: почувствовала, что не может по телефону расспрашивать о том, что случилось и почему умер этот человек. Нужно было ехать туда самой.

— Олег, — тихо сказала она, — можете поехать без меня? Я вас догоню через полчаса. Мне очень нужно заехать по одному адресу.

— А хочешь, вообще не езди с нами? — разозлился муж.

— Понимаешь, я вчера помогала одному человеку, а сегодня он умер, — тихо продолжала Анна.

— Ну и что, причём ты-то? Может его машина сбила или он уже давно болел? Ты какая-то убогая энтузиастка, пионерка, блин! Меня уже тошнит от твоих дел. Или ты едешь сейчас с нами или вообще не приезжай. Мы после дачи поедем ужинать на корабле… там будут модели из Ригас Модес¹², я с радостью побуду свободным господином!

Все эти слова Олег выговаривал тихим голосом, чтоб его не услышали гости, отчего его угрозы приобретали особую зловещесть для его жены. И она сдалась:

— Хорошо, поедем все вместе на дачу. Всё равно я уже ничем не смогу помочь этой семье… Хотя могла бы помочь другим таким больным. Срочно написать про эту проблему…

— Ой, Ань, не бери на себя только роль парки, перерезающей нить жизни. Журналистика сегодня теряет свою роль правой руки партии и государства и становится просто развлекаловкой. Ничем ты уже никому не поможешь. Давай, вытри слёзы, я тебя люблю. Иначе уже давно бы перестал бы бороться с тобой.

***

Через год, уезжая из Риги, Анна вспоминала тот день на даче и ужин на корабле, когда Олег пригласил на танец красивую высокую девушку-латышку, супер-модель Ингу, чьё лицо смотрело почти с каждой обложки глянцевых журналов. Девушка была настолько хороша, что всем в её присутствии становилось немного грустно…

______________________________

¹ Дом Печати в Риге — в настоящий момент здание пустует; на первом-втором этажах бывшего типографского корпуса располагаются магазины.

² Остров Кипсала (до 1919 рус. Кипенгольм) — район Риги на одноимённом острове, площадью 1,975 км². В начале 2000-х годов в период бума на рынке недвижимости Латвии остров Кипсала позиционировался как рижский Манхэттен — место многоэтажной застройки.

³ Тевтонский Орден (лат. Ordo Teutonicus) — германский духовно-рыцарский орден, основанный в конце XII века. Под протекторатом Тевтонского Ордена Ливония находилась с 1492 по 1561 гг.

⁴ Ответсек — ответственный секретарь редакции; в СМИ относится к категории руководителей.

⁵ Задвинье (латыш. Pārdaugava) — общее наименование левобережья Даугавы (Западной Двины) в Риге.

⁶ Академия Художеств — сейчас Санкт-Петербургский государственный академический институт живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина. Ведёт свою историю от Императорской Академии Художеств. Основан в 1757 году.

⁷ Валентино — известный итальянский дизайнер одежды, основатель модного дома Valentino.

⁸ Марк Костаби — Калев Марк Костаби (род. 1960, Лос-Анджелес) американский художник эстонского происхождения.

⁹ Партия Зелёных — одна из целого ряда экологических французских политических партий.

¹⁰ Гауйя (или Гауя) — самый большой национальный парк в Латвии. Этот район иногда называют «Ливонской Швейцарией».

¹¹ Межа-парк (латыш. Mežaparks) — правобережный микрорайон в Риге, расположен на берегу озера Кишэзерс.

¹² «Ригас Модес» — одноимённый рижский Дом Моды и ателье. Во времена Советского Союза пользовался популярностью.