Против течения. Книга первая

Татьяна Леншина

Может ли прошлое человека предопределить будущее, или оно определяется решимостью личности что-то изменить в своей жизни? Плыть по течению, живя той жизнью, которой все живут, или плыть против течения, сопротивляясь ему? Что делает человека сильнее и выносливее – успех или неудачи? Ответы на вопросы читатель найдет, прочтя невыдуманные истории о жизни нескольких поколений простой русской семьи. В ряде случаев по этическим соображениям имена людей, сыгравших в жизни героев особую роль, изменены.

История вторая.

Юра

Мать и отец

Анна (25.01.1918 г.р.) и Алексей (21.02.1910 г.р.) Большаковы, 1936 г.

Юра возвращался в город по той лесной тропинке, где час назад они шли вдвоем, задевая склонившиеся под тяжестью снега ветки деревьев. От их случайных прикосновений снежные шапки срывались с веток, падали, шурша, задевая другие ветки, засыпая ее шарф и воротник. Девушка оборачивалась, доверчиво, по-детски смотрела на Юру и смеялась, стряхивая снежную пыль рукой, одетой в шерстяную варежку, и ее лицо сияло в серебристом свете луны.

— Да… Милая какая… Недотрога, — улыбнулся он и вспомнил, как долго и упорно пришлось отваживать всех ее «провожатых».

Жаль, что так некрасиво получилось с Толей Самохваловым. Неплохой парень. Толя за Люсей ходил, как говорится, по пятам. У них с Юрой состоялся мужской разговор, перешедший в драку. Юре не хотелось бить паренька, который был младше его и физически намного слабее, но тот не унимался, наскакивая на Юру бойким петушком. Ну, и пришлось слегка поучить его уму-разуму. Две недели не ходил Толя на танцы из-за лилового синяка под глазом. Зато другим была наука. Быстро поняли, что к чему.

Подойдя к родительскому дому, Юра открыл калитку и подошел к крыльцу. Света в окнах не было, все давно спали. Он, обмахнул веником налипшие на валенки снежные обледенелые комочки, открыл дверь веранды, поднялся по деревянной скрипучей лесенке и вошел в темные сени. Стараясь не споткнуться, нащупал в темноте дверную ручку и с усилием открыл набухшую тяжелую дверь. Пытаясь не шуметь, он снял пальто, поставил валенки на печку, сунул сушиться в теплую печурку шерстяные, связанные матерью, перчатки и носки, на цыпочках прошел в свою комнату и включил настольную лампу.

Дом был деревенский, разделенный деревянными переборками на маленькие комнатки. Свет настольной лампы, пробивающийся сквозь щели в переборке, разбудил чутко спавшую мать. Слышно было, как она заворочалась на постели, встала, тихими шагами пошла на кухоньку и забрякала посудой.

— Иди, поешь, полуношник, — негромким голосом позвала она сына. — И где тебя только носит по ночам.

— Мам, не ворчи, — откусывая хороший кусок пирога, ответил Юра, — еще только одиннадцать часов.

Но мать не унималась.

— Мы — люди деревенские, рано ложимся, рано встаем. Надо печь топить, на двор, к скотине. И тебе на работу, и отцу. Да и вообще, пора бы и нагуляться тебе, Юрик. Уж двадцать седьмой год скоро, сынок. Пора бы и о женитьбе подумать. Хватит девок—то перебирать.

— Мам, не начинай, я тебя прошу.

— Молоком—то запивай, — ответила мать, пододвигая кружку и продолжая высказывать упреки. — Как не начинать, сынок. Вспомни Наталью Нестерову.

— Ой, мам, ну это когда было, еще в школе учился. Ну, чего ты старое ворошишь.

Но мать упорствовала.

— Как не ворошить. Ты вспомни, как переживала девушка. Сбил ее с панталыку, дурочку наивную да и бросил. А бабы говорили тогда, что она на аборт ходила. Мне счужа и то стыдно за нее было, да и за тебя тоже. Да и жалко ее. Красивая девушка была. Слава богу, уехала от стыда. А из Владивостока девушка Валя мне письма писала. Это как? Писала, как тебя любит, замуж за тебя собиралась.

— Мам, уймись, я прошу тебя. Я сам разберусь в своей жизни. Чего ты начинаешь каждый раз.

Из-за переборки послышался голос отца.

— Заканчивай, мать, прения, иди спать, вставать рано. Будет время на разговоры. Оставь ты его в покое. Сам уже мужик взрослый, разберется как-нибудь и без нас.

— Как же, жди, разберется. Тебе бы только спать. Поговорил бы с сыном. Чего у него на уме, — укладываясь в постель, ворчала мать.

Юре не спалось. В воображении вновь и вновь возникал образ девушки. Вроде ничего особенного. Обыкновенная деревенская девчонка. Не таких видел Юра, когда учился в Москве. Москва… давно ли он бродил по ее старинным переулкам и улицам, ездил в метро, ходил в театры и на выставки, бегал в кинотеатры с друзьями.

Он достал с книжной полки черный в кожаном переплете альбом и при свете настольной лампы принялся листать его, разглядывая фотокарточки. Ему хотелось вспомнить те годы, когда он был беззаботным мальчишкой, бегал в школу, получал нагоняи от матери за свои детские шалости.

Черный альбом завела мать, наклеивая в него в хронологическом порядке его детские фотографии, фотографии всех родных и близких. В нем же были вклеены и снимки, которые он присылал родным, когда будучи студентом, жил и учился в Москве.

Открыв первую страницу альбома, Юра увидел фотографию, на которой приезжий фотограф запечатлел его родителей в день их свадьбы. Алексей и Анна — молодые, красивые. Мать рассказывала, что познакомилась с будущим мужем, когда работала в столовой на станции Мантурово, что в 70—ти километрах от Кологрива. Ей в тот год только-только исполнилось восемнадцать лет. Алексей был шофером и заезжал в столовую вместе с другими ребятами обедать.

Высокий, широкоплечий, с русыми кудрями, он нравился Анне, и, в то же время, казался ей многое повидавшим человеком, который знает, что делает. Всегда гладко выбритое лицо, глаза, спокойные, холодные, светло-голубые, смотрели так, как смотрят на мир глаза человека, знающего жизнь. Немногословный, сдержанный, он был для нее олицетворением надежности, монолитом, разрушить который не под силу никому и ничему.

Родом Алексей был из деревни Хмелевки, расположенной в трех километрах от Кологрива, на противоположном берегу реки Унжи. Окончив семь классов школы, Алексей был призван на действительную военную службу. Для обучения молодых солдат водительскому мастерству в советской стране создавались специальные учебные роты, где каждый новобранец проходил курс подготовки по управлению и ремонту автомобильной техники. Алексей, попав в учебную роту, получил профессию шофера.

Вернувшись в отчий дом после службы в армии, Алексей отдыхал недолго. Старшие братья уехали из деревни и обосновались в Подмосковье. В деревне в 30-е годы организовали колхоз, но Алексей видел, как тяжело приходится колхозникам жить на трудодни. Он решил уехать попытать счастья на станцию Мантурово. Станция в то время начала отстраиваться и постепенно превратилась в многолюдный рабочий поселок, отличавшийся от Кологрива выгодным географическим положением — пересечением трех транспортных потоков: железнодорожного, автомобильного и водного. Шоферы были нарасхват. Алексей устроился работать на «фанерник» — Мантуровский фанерный завод. Ему дали койко-место в шумном рабочем общежитии.

Обедали водители в столовой при железнодорожном вокзале, оставляя свои машины на разгрузке. Пока потные грузчики разгружали машину, перетаскивая листы фанеры в железнодорожный вагон, Алексей с другими водителями сидел в обеденном зале. Мужики, стуча ложками, громко схлебывая, уплетали горячий борщ, искоса поглядывая на молоденьких официанток и отпуская в их адрес сальные шуточки.

Нюра сразу же понравилась Алексею. Красивая, высокая, ладная, она отличалась своей скромностью и стыдливостью, никогда не отвечала на грубые шутки и приставания. Подавала тарелки, ни на кого не глядя, опустив глаза. В поселке все друг друга более-менее знали. Алексей навел справки и узнал, что девушка была родом из деревни Крисовы Орического района Кировской области. Семья была многодетная: мать, отец и шестеро детей. Когда Нюра окончила 4-е класса школы, ее отдали в няньки в станционный поселок Брантовку. Девушка водилась с грудным ребенком директора молокозавода. Ребенок подрос, Нюре дали «отставку», поехала она в поисках работы на станцию Мантурово, где и устроилась официанткой в местную столовую.

Жила девушка на квартире у старой одинокой вдовы, та их и сосватала:

— Не глупи, Нюрка, выходи замуж. Алексей — парень видный, да еще и шофер! С ним не пропадешь, — увещевала она скромную девушку.

После недолгих размышлений Нюра дала согласие стать женой Алексея. Расписались они в мантуровском отделе ЗАГС. Молодую жену Алексей привез в родную деревню Хмелевку, познакомить с родителями — Большаковыми: Натальей Алексеевной и Иваном Капитоновичем.

Деревня Хмелевка на карте Кологривского района.

Большаки

Большакова Наталья Алексеевна (фото 1943 г.) и Большаков Иван Капитонович (фото 30-х гг. ХХ в), затем фотограф соединил эти фотографии и отретушировал.

Юра с детских лет пристрастился к чтению, читал много, запоем. Однажды, будучи школьником, он прочел повесть Лескова «Житие одной бабы». Именно эта книга и заставила его задуматься о происхождении своей родовой фамилии. Были в ней такие строки: «…сельские большаки, то есть этакие богатенькие мужички, что капиталец кой-какой имеют и свои маслобойни…». Он принялся расспрашивать мать и отца, кем были его бабушка и дедушка. Их на тот момент уже не было в живых. Но на стене в зале (так называли родители самую большую комнату в доме) висела в простой деревянной рамке их совместная фотография.

Бабушку Наталью Алексеевну Большакову Юра хорошо помнил, ведь она умерла совсем недавно, а вот дед Иван Капитонович ушел из жизни, когда Юре было всего четыре года. Юра приставал к родителям с вопросами о происхождении своих предков, но отец не любил вспоминать прошлое, а вот мать более охотно делилась своими воспоминаниями.

Анна Ивановна, сидя долгими зимними вечерами за рукоделием, рассказывала сыну об известных ей фактах истории семьи Большаковых. Родители Алексея — Иван Капитонович и Наталья Алексеевна Большаковы — потомственные крестьяне. Фамилию свою получили не потому, что были богатыми людьми, а потому, что прадед Капитон был старшим сыном в семье, то есть большаком. От прозвища Большак и пошла их фамилия. Всех его детей записали в Церковной Метрической книге как Большаковых.

По рассказам матери Юра восстановил некоторые фрагменты истории семьи Большаковых, начиная с коллективизации в 1927 году, когда в СССР осуществлялось объединение единоличных крестьянских хозяйств в колхозы — коллективные хозяйства.

Курс на всеобщую коллективизацию был взят на 15—м съезде ВКП (Б). Сплошная коллективизация началась в 1929 г. после опубликования в газете «Правда» статьи И. В. Сталина «Год великого перелома». Деревня стала главным источником доходов государства для вложения капиталов в промышленность. Основная форма объединения — колхозы. В них обобществлялись скот, земля, инвентарь. Нежелание крестьян вступать в колхозы решалось силой: конфисковывали имущество, запугивали людей, сажали под арест.

Мать рассказывала, что дед Иван Капитонович отличался строгостью нрава, был трудолюбив. Анна Ивановна вспоминала их рассказы о годах жизни в деревне тех лет. Когда до деревни докатилась волна перемен (20—30 гг. ХХ в.), его считали зажиточным или как тогда говорили «середняком». В колхоз идти он, как и многие крестьяне из их деревни, не захотел. Первыми активистами по раскулачиванию в деревне стали Куликовы.

Конец ознакомительного фрагмента.