По ту сторону человечности. Сирота

Татьяна К. Бладвелл, 2021

Когда ты попадаешь в приют – ничего хорошего с тобой случиться не может. Только если не быть вздорного характера и не сбежать поступать в школу магии. Только активными действиями решается судьба, и Цесси, хоть и с характером, испорченным приютом, не собирается бросать свою мечту стать магом.

Предисловие

В один из последних тёплых осенних дней кузнец Евлампий Макаров работал в своей кузнице. Односельчанин Матвей Ивашкин привёл подковать свою тощую кобылу. Евлампий, осмотрев несчастное животное, предложил поменять все четыре подковы, но Матвей отказался наотрез.

— В долг не возьму, а на четыре новых подковы у меня денег нет. Да и на одну‑то… Сможешь сломанную починить?

Кузнец мог. Матвея ему было жаль. Родители у Ивашкина померли рано, жена после родов от горячки преставилась, остался он один с младенцем в худой избёнке. Евлампий знал, что Матвей отдал бы долг, расшибся бы, но отдал, потому предлагал от чистого сердца. Но сосед был гордый человек. Может и зря, думал кузнец, раздувая пламя в печи. Он спокойно и размеренно работал, в то время как мысль его блуждала совершенно произвольно, ни на чём надолго и всерьёз не останавливаясь. Евлампий был из тех людей, у которых на все жизненные ситуации был готов правильный и единственно верный ответ. Отец его спился и представлял собой теперь жалкое зрелище. Отец бы и кузницу пропил, если бы не дед. Дед был могучий кузнец, ещё видевший свободную жизнь, не под ярмом барина, а экономическим крестьянином. Евлампий взял раскалённую заготовку щипцами, примериваясь, как удачнее починить подкову. Мысль его теперь потекла в сторону историй, которые ему в детстве рассказывал дед. О том, как село и соседняя деревня до последнего противились переходу под барина. Из столицы присылали грамоты какие‑то, но гонцов вместе с грамотами утопили в лесных болотах. Не разобравшись и пару дворян утопили, которым эту землю государь жаловал. А потом пришла весть, будто бы их земли какому‑то князю подарили. «Вот собрались, — рассказывал маленькому внуку дед, — с вилами и топорами, стали князя поджидать. Вдруг видим — едет какой‑то человек, один, на лошади, без охраны. Ну какой это князь? Князья ведь в каретах с лакеями и охраной ездят. А этот подъезжает, спрашивает, это у вас тут призрак на поле с пшеницей завёлся? У нас, говорим. Только мы князя ждём, показать не можем. Езжай в трактир возле Храма, там расскажут. Так вот князя и пропустили. Он хитрый оказался, не сказал нам, что князь. Говорит, от призрака освобожу, а в оплату вы государевой воле покоритесь. Кто ж знал, что воля эта — закрепоститься и в рабство к этому самому князю пойти? А он, как с поля вернулся, говорили, очень смеялся, потому как с призраком поговорил. И потом нас переименовал. Было село Вольное и деревенька Свободолюбово. Стало село Убивцево и деревня Душегубово». Евлампий сплюнул на землю от этих воспоминаний. Князей, как и дед, он ненавидел. Старый князь, перехитривший всех, был давно мёртв, его сын, старик лет шестидесяти, разбитый параличом, догорал в усадьбе за селом. Молодой князь на своих землях почти не бывал, а год назад убыл по приказу Её Императорского Величества с посольством, да так и сгинул, никаких вестей от него не было почти год. Да и леший с ним. Евлампий оглядел подкову со всех сторон. Вот тут ещё подправить. Работать он любил. В работе всё просто. Никаких хитрых князей, никаких обманов и ловушек. Кузнец вдруг отвлёкся от работы и взглянул на улицу. Через широкие обитые железными лентами двери кузни, в которые телега пройдёт, ему хорошо была видна пустынная сельская улица, глиняная, размокшая от осенних дождей дорога и в конце села — Храм. Сегодня улица была пустынна, все, кто мог работать, ушли в поля, дособрать хлеба, пока ясная погода. И вот посреди этой улицы кузнец заметил человека, бредущего по глиняной дороге. Он был растрёпан, бос, одет в рваное тряпьё и на лице и руках издалека были видны следы запёкшейся крови. В руках человек нёс какой‑то свёрток, которым он явно очень дорожил: даже проваливаясь по колено в размокшую дорогу, он не выпускал его из рук, а только прижимал к себе.

— Эй, Улита! Глянь‑ка, какой бродяга пожаловал.

К кузнецу подбежала старшая дочь, молодая девица на выданье с некрасивым подбородком и масляными глазами.

— Да это же молодой князь! Ишь, тащит чего‑й‑то.

— И правда, похож. Только немытый и бородищей оброс. И чего он не свернёт на обочину, где посуше? Сбегай‑ка в усадьбу, скажи там.

Улита убежала. Евлампий снова сплюнул с отвращением, глядя, как нелепо пробирается босой князь по дороге.

— Не наше дело.

Вынеся такой вердикт, кузнец уже не отвлекался от подковы и своих разрозненных размышлений обо всём подряд, но в основном о ненависти к князьям — народным кровопивцам.

* * *

Иногда жизнь человека по случайному стечению обстоятельств рушится или необыкновенно, до неузнаваемости меняется, так что нет уже никакого понимания, что и почему происходит. Людям свойственно искать высший замысел в катастрофических событиях, пытаться понять и вписать ход случайных событий в общую логику своей жизни. Но не таков был князь, появившийся посреди одной из южных своих деревень в осенний день, спустя почти год после того, как его видели в последний раз. Он старался не задумываться о смысле того, что с ним происходило. Слухи о том, куда молодой князь Рутвенов пропал, ходили самые необыкновенные. Самой популярной легендой была та, в которой предполагалось, что он уехал в южные, дикие страны по особому тайному поручению Её Величества Императрицы. Эту легенду, впрочем, никто подтвердить не мог, а управляющие трёх обширных поместий князя, прибывая с отчётами в его столичную большую старинную усадьбу, неизменно слышали, что князь в отлучке. В высшем свете предпочитали вообще не обсуждать таинственных исчезновений, давно привыкнув к некоторой эксцентричности и замкнутому характеру семьи Рутвеновых. И вот князь вернулся. Он появился посреди села Убивцево, словно ниоткуда, немедленно провалился в дорогу по колено, выругался, бережно прижал к груди таинственный свёрток. Его лихорадило. Всё тело жгло огнём изнутри и каждый шаг отдавался болью. Он брёл, проваливаясь по колено в дорогу, потому что глина охлаждала и немного облегчала боль. Перед глазами у него плавали кровавые круги. Он был страшно измождён, как будто много дней ничего не ел и не спал. Он с огромным трудом поднялся вверх по дороге к усадьбе, которая возвышалась над селом напротив Храма. Молча прошёл мимо собравшейся у входа дворни прямо в гостиную, оставляя повсюду следы глины. Положил свой драгоценный свёрток на стол, через секунду, словно спохватившись, снова взял его в руки и сел на стул. Обвёл глазами перепуганную дворню.

— В селе есть кормилица?

Собравшиеся вокруг князя дворовые переглянулись. Ответил Григорий, старый слуга с длинной серой бородой и вытекшим правым глазом.

— Есть, на дворе Сучковых, а как же.

— Приведите. И пусть воды из колодца в баню натаскают. Воду не греть! Обед через три часа подавайте. Где управляющий?

— На полях он, ваша светлость.

— Его после обеда с отчётами ко мне в кабинет.

В доме забегали, засуетились. Молодой князь всё сидел на том же стуле, куда опустился с самого начала и смотрел в одну точку, прижимая к груди свёрток из белой шёлковой материи. Теперь всем стало очевидно, что там младенец. Доложили, что в бане всё готово. Он только кивнул и больше не пошевелился. Наконец привели кормилицу — весёлую, толстую девицу Марьяшку, с русой косой и ямочками на щеках. Князь встал и протянул ей свой драгоценный свёрток.

— Вот. Она родилась сегодня. Несколько часов назад. Надо что‑то… Не знаю, что нужно. Ты справишься?

— А как же, ваша светлость, — бодро отвечала Марьяшка. — Троих выкормила, да четвёртого, вишь ты, прибрала себе на руки Великая Матушка. И вымоем и покормим, и всё, что надо, сделаем, не тревожьтесь.

Лицо князя просияло, он бережно передал младенца женщине. Завёрнутая в то, что при ближайшем рассмотрении оказалось шёлковой наволочкой, девочка тихо спала, не обращая внимания на суету вокруг себя.

— Вот и прекрасно, распоряжайся. Если что‑то нужно будет — сразу говори.

— А как её зовут?

Князь на секунду замер. Он не думал, что ему придется давать имя человеку когда‑либо в своей жизни. Само собой ему на ум пришло одно из имён на языке Древних:

— Люцеспия.