Диалог с душой

Татьяна Зиновьевна Ермакова

Что мы знаем о душе? Что это? Любой человек, в своей жизни думает о ней, о смысле своего существования и о смерти. Что нас ждет за порогом жизни? Никто не вернулся оттуда и не рассказал, как устроен мир, куда уходит душа каждого из нас. За что придется держать ответ и каким будет наказание за наши поступки, слова и намерения?Главный герой романа, итальянский врач, смог найти доказательства существования многих жизней души, воплощающейся на Земле ради одной цели – выполнение свой миссии.

Глава 3

Утро выдалось пасмурным, с мелко моросящим дождем. Серые тучи заволокли небо, скрывая солнечный свет. Настроение было с таким же оттенком, тоскливо безрадостное. Ночной сон не принес облегчения, но Дин помнил его до мельчайших деталей, словно смотрел документальный фильм с высоты птичьего полета. Одноэтажные серые здания, выстроенные строгими рядами и засыпанные грязным снегом, сторожевые вышки с автоматчиками, лай овчарок и дымящиеся высокие трубы…. Тусклое солнце придавало этому месту жуткий оттенок. И вся эта картина была заполнена отдаленным мощным гулом, похожим на глухой рев дикого зверя. Дин проснулся в холодном поту, весь сжавшись в один большой сгусток страха. Он попытался расслабиться, глубоко и медленно вдыхая воздух. Тело постепенно откликалось на его действия, но мысли остались сумбурными. Сценарии его снов все дальше затягивали Дина в исторические события, связанные с трагедиями Второй мировой войны, которая катком прокатилась по всей Европе, уничтожив миллионы людей и историческое наследие поколений. Он не понимал, что может его объединять с этим периодом истории. Размышляя о своих снах, Дин предполагал, что они, возможно, являются ключом к разгадке многих историй, как его жизни, так и скорее всего, тех, с кем он общается. Головоломка раскручивалась и все больше набирала обороты.

В десять часов утра в клинике был назначен сеанс сеньору Леону. Он опаздывал уже на двадцать минут. Это было более чем странно, потому что вчера Леон подтвердил свой визит. Прождав еще десять минут, Дин уже собирался работать с документами, как дверь открылась, и в кабинет вошел пациент. Его лицо было угрюмым, взгляд блуждал по стенам кабинета, и он даже не посмотрел в сторону врача.

— Доброе утро, сеньор Леон! — Дин приветливо улыбнулся, приглашая пациента пройти в кабинет.

— Конечно….. наверное….. доброе, — Леон пробурчал приветствие и молча, опустился в кресло.

— У вас, что-то, случилось? — Дин старался говорить мягко и не навязчиво.

— Не знаю…. Сегодня я не хотел приходить к вам. Не знаю, что на меня нашло, но ноги к вам не шли. Я бродил в парке возле клиники, оттягивая время приема, и потом вдруг понял, что если мы не докопаемся до истины, мне лучше не станет… И что я буду делать дальше? — Леон говорил сбивчиво. Его руки дрожали, и, чтобы скрыть эту дрожь, он постоянно сгибал указательный палец на правой руке. — Я всю жизнь занимался благотворительностью, никогда никому не желал и не делал зла, я люблю свою семью, ко мне уважительно относятся на работе, я с детства посещаю все церковные праздники…. Что я делаю не так? Почему я не могу просто радоваться своей жизни? Почему вы не можете мне помочь? Скажите? — лицо Леона выражало безысходность.

— Сеньор Леон. Вы должны понимать, что человек очень сложная система и до конца не изученная. Мы не знаем многих процессов, происходящих в теле человека, а тем более в его душе. Я вам рассказывал, что понимание жизни с точки зрения религии, не сильно отличается от новых открытий в медицине о душе. Она бессмертна, и, если это так, то выходит, что в этой жизни вы проходите уроки, не усвоенные в прошлых своих воплощениях. Мы должны узнать, где вы совершили ошибки, какая причина ваших жизненных трудностей, и поверьте, двигаемся мы в правильном направлении, но эта дорога длинная и сложная. И….у вас болит указательный палец?

— А… Да… Периодически его сводит судорога. Не понимаю почему, — Леон опять стал разминать палец.

— Вы умеете обращаться с оружием, Леон, — Дин внимательно посмотрел на пациента.

— Нет, что вы. Никогда не брал его в руки. У меня, можно сказать, патологическая неприязнь любого оружия. Я ненавижу насилие и даже не могу смотреть, как охотятся на животных. Мы даже перестали общаться с моим другом детства. Он заядлый охотник и его рассказы меня всегда раздражали своей жестокостью, — по лицу Леона пробежала судорожная гримаса презрения.

— Хорошо. Тогда приступим. — Дин сел в кресло напротив пациента, положил диктофон и собрался с мыслями.

— Я вам доверяю, доктор. Давайте тогда продолжим, — Леон немного расслабился, положил руки на подлокотники кресла и закрыл глаза.

Дин спокойно и медленно проговаривая слова, как будто случайно щелкнул пальцами и погрузил Леона в его воспоминания.

— Где вы сейчас находитесь?

— Я гуляю в лесу и играю с детьми с соседней фермы.

— Сколько вам лет, Леон, и как вас зовут?

— Десять. Меня зовут Клаус… Клаус Вагнер.

— Давайте отправимся дальше. Вы уже взрослый человек. Сколько вам лет сейчас? Чем вы занимаетесь?

— Мне 18 лет. Я поступил на службу в армию, — Леон говорил молодым, но строгим голосом.

— Какой сейчас год, Клаус?

— 1917 год. Идет война. Меня отправляют на восточный фронт, в Латвию.

— Что с вами происходит через шесть месяцев после отправки на фронт?

— Я тяжело ранен… Лежу в госпитале…. Я военнопленный… У меня забинтовано все лицо… Жгучая боль в левом глазу… За мной ухаживают русские сестры милосердия. Они очень добрые. Я не вижу их лиц, но у них такие мягкие и нежные руки. Они гладят меня, когда делают перевязку и что-то говорят, но я не понимаю их речь, — лицо Леона расплылось в улыбке.

— Куда вас отправили после госпиталя, Клаус?

— Я в лагере для военнопленных. Нас очень долго везли в темных и холодных вагонах. Многие солдаты умерли. Я пока жив, но мне очень хочется домой. Я устал, я хочу есть…, хоть корочку хлеба.., — голос звучал тихо, но в нем было столько страдания и тоски. — В лагере нас заставляют много работать и плохо кормят. Сильно болит лицо и глаз, но здесь нет врачей, и я боюсь, что умру от незаживающей раны. Она гноится.

— Представьте, что прошло двадцать лет. Где вы находитесь, и что происходит с вами?

— Я офицер вермахта. Служу в комендатуре лагеря для заключенных, у меня в подчинении сорок человек, — лицо Леона выражало высокомерие и презрение. Губы сжались в тонкую нить, спина выпрямилась, и всем своим видом пациент стал напоминать профессионального военного.

— Где находится этот лагерь? Вы можете сказать, как он называется? — Дин уже предполагал, что ответ прозвучит угрожающе страшным.

— Он расположен недалеко от Мюнхена. Это лагерь Дахау.

— В чем заключается ваша работа, Клаус?

— Следить за порядком в лагере. Я курирую медицинский блок. Наша задача создавать новые лекарства для солдат вермахта и научиться лечить их от тяжелых болезней и ранений, — он чеканил слова, словно отдавал рапорт начальнику.

Дин замер, боясь двигаться дальше. Все, что он знал о концлагерях, о тех чудовищных зверствах фашистов против разных народов в период правления Гитлера и в годы Второй мировой войны, могло сейчас выплеснуться на него, как цунами, в откровениях Клауса. Все разрозненные кусочки мозаики сегодняшних проблем Леона сложились в полную картину его прошлой жизни. Звериная натура Клауса, совершившая столько зла, проявляла себя в новом воплощении бессмертной души в теле Леона. Лишенный прошлых воспоминаний мозг, на подсознательном уровне подавал знаки Леону, подталкивая его к познанию самого себя.

Дин много раз задавал себе один и тот же вопрос — почему душа, наделенная любовью, вселенскими знаниями и возможностями, живет в симбиозе с примитивным человеком и порождает столько страданий, жестокости, преступлений, отчаяния и скорби? Почему она позволяет развиться в человеке таким порокам? Почему мы лишены этой памяти предыдущих воплощений? Почему каждый раз приходится начинать с нулевой точки отсчета и постоянно делать выбор? Может именно возможность ВЫБОРА и есть ответ на этот мучительный вопрос? И именно скорби помогают раскрыться душе в полную силу и показать человеку его истинное Я? Эти вопросы постоянно мучили Дина, добавляя больше загадок, чем полноценных ответов.

— Вы сможете описать медицинский блок? И что там происходит? — Дин внимательно наблюдал за пациентом, тревожась за его эмоции.

— Да, смогу, — мышцы лица заиграли, выдавая одну маску за другой. Жестокость, презрение, превосходство, злоба… Руки Леона быстро сжались в кулаки, и он опять стал разминать указательный палец правой руки, — В первом блоке проводятся испытания, связанные с возможностями человека на больших высотах. Мы должны понимать, на какой высоте наступает необратимая гипоксия мозга, когда летчик не сможет управлять самолетом. Наконец, мы продвинулись в своих исследованиях! Наши врачи гениальны! Прекрасные результаты! Это очень важно для нашей армии, — легкий взмах руки пациента, словно отдающий приказ подчиненным, и голос стал звучать жестко. — Весь этот материал уже отработан. В отходы. Нужно еще несколько раз проверить все данные опытов…. Не беспокойтесь, мы предоставим вам много нового материала. Вы же знаете, что у нас их тысячи, молодых и здоровых. Продолжайте работать!

Дин был сражен услышанным. В своей практике, он впервые столкнулся с такой исторически реальной личностью. — Продолжайте, Клаус. Что еще вы видите в медицинском блоке?

— В правом крыле находится инфекционный бокс. Я не захожу в него никогда. Предпочитаю работать с документами… В соседних кабинетах я вижу кровати с детьми. Возле них врачи. Они исследуют возможности переливания крови разных людей и осложнения после этих манипуляций…. У них неплохие результаты, — Леон говорит надменным голосом с чувством превосходства и уверенности в правильности своего дела.

— Вы можете сказать какой возраст у детей, — сердце Дина стучало как сумасшедшее. Он хотел прекратить сеанс, страшась услышать нечеловеческие признания, но понимал, что нужно двигаться дальше.

— Мы работаем с детьми шести, семи лет.

— Клаус, вы испытываете жалость к этим малышам?

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Нет. Они рабочий материал, — лицо Леона исказилось в гримасе непонимания.

— Они умирают от ваших опытов? — Дин не узнавал свой собственный голос.

— Конечно. Это естественный процесс. Каждый день у них берут по пятьсот миллилитров крови для наших солдат. Их всегда можно заменить новым материалом, — и опять лицо Леона выражало удивление.

Дин медленно задал новый вопрос, и он повис в воздухе, словно огромная плита, готовая рухнуть и придавить все вокруг своей мощью: — Если опыт был неудачен, что вы делаете с детьми?

— Иногда, если есть время и желание, я их расстреливаю. За медицинским боксом есть площадка для этих целей….А потом, конечно крематорий. Они нам больше не нужны, — равнодушный и отстраненный голос Леона был жутким в своей циничности и жестокости.

Дин молчал несколько минут, отрешившись от сеанса. Затем последовал очередной вопрос: — Что находиться в других блоках, Клаус?

— Дальше блок операционный. Здесь оперируют отмороженные конечности у пленных, ну и другие вещи. Я не хочу на это смотреть и слушать их крики.

–Почему? — Дин надеялся услышать в голосе Леона хоть малейшую тень сочувствия.

— Они меня раздражают, и у меня появляется желание всех пристрелить, — Леон вновь стал разминать указательный палец.

Конец ознакомительного фрагмента.