Говорит и показывает. Книга 3

Татьяна Вячеславовна Иванько, 2019

Прошло двадцать лет, весь мир переменился, стали иным даже язык, люди не выпускают их рук электронные устройства, всё переменилось, но всё осталось прежним. Дети стали взрослыми, и каждый из них начинают уже свою, новую историю, чья окажется счастливой и светлой, а чья печальной?.. Старые узлы затягиваются с новой непреодолимой силой. Испытания и потери продолжаются, что можно преодолеть, на что закрыть глаза, что простить, а что навсегда останется неизменным. Неожиданные встречи с теми, кого давно потеряли, но не забыли, и с теми, кого никогда не знали. Новые горизонты, научный поиск, объединяющий всех героев в крепкую команду, разорвут ли её и заодно разрушит их жизни вмешательство извне или напряжение изнутри? Как оставаться самим собой в мире вечного противостояния мира и человека? И куда это приведёт…

Часть 20

Глава 1. Брат?

Я не мог и предполагать, что Майка видит меня во сне, тем более что она видит меня именно так. Но если бы я узнал это, то удивился бы только тому, что она вообще думает обо мне и радуется и мыслям этим, и снам. Потому что, зная то, что я знаю теперь, я ни чего странного не нахожу, что такой сон мог прийти в её сознание.

Дело в том, что я действительно приходил. Я видел её и её детей, и это было в мае. Но я не подошёл к ней тогда…

Но чуть позднее об этом…

После того, как Майка сказала мне, что, став моей женой, она не может быть моей женой, я, будто подхваченный невиданным ураганом, умчался вон из М-ска. Почти без сознания, без слуха, без зрения, без памяти. И ещё долго я не помнил себя, не наблюдал даже времени. Значительно позднее я с удивлением заметил, что прошло несколько лет. Именно тогда я и разыскал Майку, чувствуя, что не могу больше существовать, если не увижу её… Даже так как существовал до сих пор — без жизни.

И я увидел. Её, всё такую же, всё ту же, не изменившуюся нисколько, только какую-то милую, с новым взглядом, какой-то незнакомой мягкостью в движениях, с новой улыбкой. И дети. Его дети. Похожие на него… особенно мальчишка.

Я стоял неподалёку, скрытый за ветвями и какими-то горками и каруселями, невидимый ею и понимал, что я потерял её навсегда. Если она с ним, если родила ему детей, она и правда любит его. Его. Не меня. Выбрала его из нас двоих.

Его…

Как я его возненавидел! Он притворялся моим другом, только чтобы быть ближе к ней. Чтобы отобрать её у меня. Лгал каждым взглядом, каждым рукопожатием. Все эти годы. Не она не лгала. Не лгала. Нет, она не обманывала меня. Я почувствовал бы. Я чувствовал каждое движение её души с самого первого дня, как увидел её, как сел с ней за парту. Поэтому я знал и знаю, что она любила меня. И я жил этим. Вся моя душа жила, потому что она меня любила. Что говорить обо мне самом, нельзя рассказать, как я любил и, увы, люблю её.

И поэтому я поверил, что она не может быть моей. Это правда. Это ей открылось неожиданно для неё самой, ошеломило её саму и заставило поступить так, как она поступила. И за это я тоже люблю её. За то, что не лгала, не стала жить с нами двумя, как могла бы. Как делали многие, как я убедился позднее, когда имел многочисленные связи с женщинами, которые были связаны узами браков или длительных отношений и не отказывали себе в том, чтобы развлекаться со мной. У меня даже появилось с годами ощущение, что женщины идут на подобные связи куда легче и охотнее, чем мужчины. Ведь никто даже не забеременеет от женщин и не предъявит, если что, требование заботиться или платить, полная свобода…

Мне оставалось или умереть, покончив с собой, что я почти произвёл той жизнью, которую вёл в первые месяцы и даже годы после нашего расставания.

Я приехал в Москву. Поначалу я просто пришёл в первый же, попавшийся мне на глаза магазин и спросил, не нужен ли здесь грузчик. Ко мне вышел мордатый мужик с бритой головой, с наколками на пальцах, толстыми перстнями, прикрывающими их, и оглядел меня с ног до головы, небрежно цыкнув зубом.

— Откуда ты, лимита? Что-то не похож на обычного бича, — сказал он, ухмыльнувшись. — Пересидеть надо?

— От жены сбежал, — сказал я.

Он хмыкнул:

— Ну-ну, допустим, — и ещё раз оглядел меня, будто оценивая, но уже как-то иначе. — Ладно, заваливай, в подсобке топчан есть, жить, небось, негде?

Сначала я удивился его доброте, на Деда Мороза он не был похож, но быстро стало ясно, что платить надо за всё. Днём я работал как положено, а по вечерам, а потом и по ночам стали появляться поручения вроде пойти и сказать тому-то то-то, передать пакет, никогда не стал бы заниматься этим, будь моя жизнь той, что была с Майкой, но не теперь, теперь мне стало всё равно… Но и это закончилось очень быстро, после того, как он застал меня за компьютером, где я страдая от безделья ночью играл в тупейшие «ходилки».

— Это какой же уровень у тебя? — он вылупил коричневые глаза, похожие на жучков.

Я удивился, слежу я что ли за этими дурацкими уровнями, очумел от безделья, от отсутствия книг и даже телевизора.

— Так ты… рубишь, что ль, в компьютерах?

— Ну… так.

С этого вечера я стал можно сказать «штатным программистом» сразу нескольких группировок. Это было хотя бы не так скучно. Даже увлекало взламывать программы, которые мне приносили. Мне выделили квартиру в Сокольниках на двенадцатом этаже большого серого дома, мне нравилось сидеть на подоконнике обложенный со всех сторон моим «железом», вдохновляясь видом из окна.

Через год или два, я всё же попал в поле зрения тех, кто оказался недоволен, что я вообще существую на свете и работаю, очевидно, с успехом на «конкурентов», и меня попытались вначале поджечь в той самой квартире в Сокольниках, а потом даже подстрелили и я лечил ранение плеча и бедра, несколько месяцев провалявшись в больнице и думая, что рукой мне уже нормально не двигать.

Но меня поставили на ноги, хотя хромал я довольно долго, а рука вскоре действовала вполне сносно. Будь я музыкант, к примеру, плохо было бы дело, но обычному человеку страшноватые рубцы и небольшие ограничения не мешали жить, а работали обе руки почти одинаково.

Но зато это ранение вывело меня из-под интереса моих «чудесных» покровителей. Решив, что я не жилец, они оставили меня без внимания, и воспользовавшись этом, я скрылся, умолив моего лечащего врача и заведующего по совпадению, скрыть, что я жив.

— Как же ты будешь? Без паспорта сейчас хреново в Москве.

— В Питер поеду. И… зато неженатый буду теперь, — невесело усмехнулся я. — А то штамп есть, а жены нет.

Доктор усмехнулся:

— Куда ж девал-то? Или сама? — разглядывая меня с интересом.

— Сама, — нехотя ответил я.

Добрый доктор решил подбодрить меня и сказал почти игриво:

— Ну и чёрт с ней, эти с…

— Нет, она не такая, — сказал я мрачно.

— Чего ж не живёшь, если «не такая»?

Я ничего не сказал больше, и он перестал расспрашивать. Так перевели меня в Питер в Военно-медицинскую академию под видом контрактника Иванова Андрея, детдомовского парня, погибшего в Чечне, и похороненного теперь под моим именем…

А я стал на год моложе, и получил вполне себе нормальное имя, хотя и скучал по-прежнему теперь. Только Иван Генрихович знал, что я жив. Но в Питере я не остался, хотя влюбился в этот город сразу, едва вышел из поезда и вдохнул холоднющего местного воздуха.

Но там, в Питере я встретил, не поверите, Глухаря, моего «закадыку» по летнему лагерю, в котором я встретил свои семнадцать лет, первый сексуальный и алкогольный и наркотический опыт, и триппер.

Он выглядел похуже меня, успел уже сделать пару ходок в «места не столь отдалённые», покрылся наколками, приобрёл бельмо и сломанный в лепёшку нос. Но надо сказать эти преобразования только добавили разбойничьей интересности его простецкой внешности.

Увидев меня в коридоре госпиталя, он радостно всплеснул руками:

— Метла!? Твою ж мать, ты, чёрт, патлатый, глазам не верю!

Мы даже обнялись, вообразите. И вполне искренне. Даже я. Я правда был рад видеть его, как ни странно. Он навещал в госпитале приятеля. Всё выспросил у меня за сигаретой во дворе больницы и сказал, что отсюда мы уедем вместе, как только я выздоровею. Увидев некоторое замешательство на моём лице, он сказал, усмехнувшись:

— Да не боись, Метла, в ту же говёную болоту я тебя не тяну, — он толкнул меня в плечо. — Ты ж у нас парень головастый, и с образованием, вот и… Короче, у меня брат есть, я ж рассказывал тебе когда-то, вон серьга его у тебя в ухе до сих пор… — он подмигнул. — Так вот, он в Дубне, в ядерном институте, этим… физиком-кибернетиком… хрен его знает… Словом, он говорил, у них «дефицит кадров», то есть нужны такие, как ты, ну ты понимаешь… Поглядишь. Всё лучше, чем под братвой, кончат так или иначе… Што скажешь?

Что я мог сказать? Мне и во сне не снилось, попасть в такое место как институт ядерной физики. Я думал, он почил, как почти всё остальное, оказалось, нет. И очень даже жив…

Вот так и попал я в Дубну. А немного позже перешёл в Курчатовский институт. И моя жизнь вступила в светлую полосу или встала на прекрасные, нормальные светлые рельсы, как ни скажи, но у меня появилось всё, о чём я даже не смел мечтать когда-то. И дело не в зарплате, квартире и чём-то в этом роде. Нет. Я обрёл осмысленность существования.

Но чем интереснее и насыщеннее становилась моя интеллектуальная жизнь, тем беднее, обездоленнее даже я чувствовал себя, едва отвлекался от работы.

Поэтому я почти каждый день думал о Майке, и каждый день останавливал себя, готового броситься искать её по Москве. Останавливал той картиной, что я увидел однажды майским днём сквозь ветви кустов и детские горки… Она теперь была не моя. Моя Майка стала чужой. Значит я должен забыть её и не думать, не представлять, как бы всё было, если бы…

Да, узнай я, что она видит навязчивый сон с той самой несостоявшейся встречей, что я вынашивал в своей душе и представлял в моей голове все эти годы, со всеми словами, что сказал бы, я бы не удивился, я многое узнал о природе волновых колебаний пространства, энергий, я узнал, какой колоссальной энергией обладает наш мозг, какая это невероятная, почти неправдоподобная вселенная, излучающая в пространство и время потоки ещё не расшифрованных и не понятых волн и возможностей. И обмена между этими вселенными, как между теми, что плохо поддаются воображению и по одной, из которых несётся песчинкой, как атом, наша Земля. И это ещё никто не сумел и даже не попытался исследовать душу…

Но я топил свою боль и одиночество в работе. В детстве и юности я только мечтал о том, чем занимался теперь. Мечтал и не думал, что это когда-нибудь осуществиться. Моя жизнь стала как фантастический фильм вперемешку с «Девятью днями одного года». Да-да, я тоже ходил в белом халате по бетонным и стальным коридорам, абсолютно отрешённый от окружающего мира.

Иван Генрихович бывал у меня в Дубне, а потом в Москве, я предпочитал не ездить в М-ск, вернув настоящие фамилию и имя, я всё же не хотел, чтобы меня увидели там. Хотя все те, кто когда-то пытался расправиться со мной, давно рассеялись на бескрайних полях кладбищ, а большинство по подмосковным лесам и канавам. Я просто не хотел в М-ск, где я всегда был только с Майкой…

А вне сердца я жил так полно, как мало кто на этой планете. Все двадцать четыре часа суток были посвящены вдохновенной науке. Я счастлив. Это поднимает меня над землёй, когда ловишь мысль, как птицу счастья за хвост. Это настоящее полное и ни от кого, кроме меня и, может быть, Бога, не зависящее счастье. А чем глубже я погружаюсь в физические тайны мироздания, тем прочнее становится мысль о Боге.

Но, бывало, мысль не давалась или утекала между пальцев, вот тогда наступала тоска, хватала за сердце, заставляла вспомнить, до чего я несчастлив, одинок и несовершенен. Появлялись те самые, готовые на любые приключения женщины, изредка Глухарь, с которым мы напивались время от времени. Но таких моментов было немного. К моему счастью.

И главную часть моей жизни составляла теперь жизнь моего мозга. Много этапов, тысячи неудачных опытов, сотни удачных, открывающих, кажется, новые перспективы, но за ними только убегающие вдаль горизонты, всегда манящие и всегда недостижимые.

Но кое-чего за неполных пятнадцать лет в «Курчатнике» я всё же достиг. Лаборатория биополимеров, где в сотрудничестве с биохимиками, биофизиками, гистологами, анатомами, биологами, иммунологами, а позднее и врачами, мы, математики и физики, придумали и осуществляли задуманное: синтез настоящих биополимеров. Чтобы возможно стало для любого человека вырастить искусственный орган, если нужно. Абсолютно любой орган.

Создать 3-D модель, подходящую только конкретному индивидууму, на особый биополимерный каркас напылить клетки того самого индивида и получить готовый орган, который можно пересадить вместо больного или утраченного.

Пока это вполне осуществимо для полых органов и кожи, с теми, что называют паренхиматозными, дела обстоят сложнее. Хотя продвигались тоже и очень даже успешно: на каркас напылял клетки, главное было заставить их не стареть раньше времени и функционировать как положено.

Всё кажется просто, но только в теории. Однако, на практике клетки, то не хотели прилипать к каркасу, то гибли, то начинали безудержно размножаться, то нападал неизвестный вирус и «поедал» всё. Так что мы выкручивались и так, и эдак, временами нападала хандра и безысходность, вот в такие дни я и погружался в разврат и пьянство, но это помогало, как ни странно: едва перестанешь думать неотступно, правильная мысль сама и придёт. И сразу оформленная, красивая, как невеста, будто нарочно скрывалась, причёсывалась, да платьишко выбирала.

Так и пролетели полтора десятка лет, каким-то образом я оказался почти женат, то есть по-настоящему, сожительствовал с Оксаной, которая умудрилась родить мне сына двенадцать лет назад, свою копию: брюнетистого, бровастенького коротконого парнишку, учившегося на «сплошные» пятёрки, даже поругать или расстроиться не из-за чего, хоть бы стекло какое-разбил или чей-нибудь нос, а то всё так спокойно и благополучно, что я порой забывал, что он у меня есть. Как и его мать. Она просто есть. А вместе с ней есть завтрак и ужин, теплая постель и готовая к моим ленивым ласкам женщина в ней. Надо сказать, я стал верным мужем, мне не для чего стало таскаться, ведь всё то же было у меня под боком, на всю эту бестолковую возню с изменами не было ни времени, ни желания. А если учесть, что я зарабатываю очень хорошо, очень редко пью и не лезу в Оксанины дела, то, думаю, моей «жене» не на что было жаловаться. О любви мы не говорили, то есть она говорила, я не спорил, чувствуя, что вся эта болтовня лишь сотрясание воздуха, не более, она уговаривает себя и меня заодно. Так, наверное, в её понимании всё было гармонично…

Но на что любовь, когда славно устроен быт, а весь день заполнен тем, что мы создавали с людьми, кто мне был куда ближе и Оксаны, и сына. Кто мыслил со мной на одной волне, кто способен продолжить начатую мной мысль, довести до конца и воплотить на практике идею, которую я выпускал в эфир.

Чем дальше, тем больше и полнее, тем затейливее становились мои мысли, тем дальше шли они по извилистым и неверным тропкам познания. И вот мы добрались все вместе уже обширной лабораторией до того, что настолько отточили и всеми возможными способами испытали придуманную нами когда-то технологию, что ошибки стали исключены. Наши киборги, наши собаки, обезьяны, отличным образом выжили с искусственными тканями: кожей, которая даже покрылась шерстью постепенно, желудком, который работал, хотя пока страдал ахилией, кишечником, который работал отменно, мочеточниками, мочевым пузырём, сосудами, и проектом маточных труб, хотя это было очень сложно, таким манером суметь сконструировать каркас и клетки выстилающие внутреннюю часть, чтобы она функционировала как положено.

Вот с последним-то я и выступал на кафедре Акушерства и гинекологии, презентуя, как готовые к клиническим испытаниям образцы. Это не первый мой доклад перед докторами, где только не используют уже разработки нашей чудо-лаборатории и в Бакулевском, и в клинике Короленко, и в Бурденко, и в Склифосовском, вот пришёл черёд акушеров. Я особенно волновался перед этим выступлением, ведь здесь, на этой кафедре училась когда-то Майка…

В какой-то момент я с ужасом подумал, что увижу её. И что же я буду тогда делать?..

Я знал только одно, и это было особенно страшно, если она только кивнёт и поманит, я пойду за ней, куда бы не позвала. Только бы снова видеть её, целовать, просыпаться рядом с ней… Хотя бы ещё раз проснуться рядом с ней…

Но в зале её не было. Я почувствовал бы. Я бы сразу понял. Я всегда знал, где она. Теперь понимаю, почему: я чувствую колебания среды, создаваемые Майкой, потому что я настроен на неё, я в резонансе с ней, я почувствую, если она только приблизится, окажется на расстоянии десятка шагов. Так было ещё в школе, так осталось и теперь.

Поэтому я быстро успокоился и толково и даже вдохновенно рассказал докторам всё, что собирался. И в эти сорок минут я впервые подумал, а не потому ли я занялся именно этой темой в своё время, что она связана с медициной, будто инстинктивно стремясь быть ближе к делу, которым занимается Майка…

После лекции ко мне подошёл один из местных светил и задавал много пытливых и толковых вопросов, на которые я с удовольствием ответил, пригласив его к нам в лабораторию стать медицинским куратором от акушерства. И он с радостью согласился. Мы договорились с ним о встрече.

— Иван Генрихович, с каким-то Юргенсом будем работать, хирург гениальный, весь такой… знатный, вальяжный, — рассказывал я Ивану Генриховичу о том разговоре, сразу запомнив примечательную для меня фамилию.

— Юргенс? И как зовут его? — заинтересовался старик.

И тут только я вспомнил, что он рассказывал когда-то о своём отце и фамилии…

— Погодите-ка, это… Валентин Валентинович его зовут. Не…

Иван Генрихович побледнел и снял очки, будто протереть, как всегда делал, когда волновался.

— А лет ему сколько? — спросил он пересохшим голосом.

— Лет… — рассеянно проговорил я, вглядываясь в него. Только бы с сердцем плохо не стало… — Постарше меня… лет… на десять, надо думать. Может поменьше.

— А если это мой брат? — сказал Иван Генрихович медленно.

Он сидел на диване в своей комнате, всё те же книжки, настольная лампа и даже кресло, только диван я давно заменил ему на новый.

Я сел рядом.

— Может и брат. Хочешь, чтобы я сказал ему? — спросил я. Иногда вот в такие минуты я называл приёмного отца на «ты».

Иван Генрихович снова надел очки и посмотрел на меня уже сквозь толстые желтоватые стёкла.

— Не стоит. Я… кто я такой…

— Брат, — сказал я, удивляясь, как это кто?.. — Или думаешь у него сорок братьев?

Но он покачал головой:

— Нет, Василий, я отрёкся от родства, — он вздохнул.

— Да когда это было! И какое время! И… сколько тебе самому было, ещё ребёнок…

Но Иван Генрихович упрямо дёрнул сухой птичьей головой:

— Какие времена… Дело не во временах, времена делают люди. Ты вот не отрёкся от матери, до самого конца. А я… Нет, Василий, мне… стыдно. Что я скажу брату? Так боялся, что даже отчество не взял отца?.. Стыд какой…

Так мне и не удалось переубедить старика. Но на Юргенса я смотрел теперь с особенным интересом.

Глава 2. Искорки

Да, работать с Юргенсом оказалось одно удовольствие. Он не только умный и заинтересованный в проблеме человек, но и на удивление любознательный, он интересовался всем, что видел, каждым этапом работы, хотел изнутри понимать, как и что мы делаем и как это будет в результате работать.

Это правда. К осени я, можно сказать, с головой ушёл в работу с курчатниками. И этот Василий Андреевич мне нравился, умняга и без заносчивости прочих физиков, не строил из себя гения, хотя, когда я слушал с какой лёгкостью он рассуждает обо всех этих атомах, циклотронах и молекулярных бомбардировках, мне казалось, я говорю с богом олимпийцем, в его устах и руках всё получалось стройно и красиво, как Божье творение. Мне приходилось делать над собой усилие, чтобы не ахать, как пятикласснику, раскрыв рот, слушая его. Если всё получится, мы шагнём в новую эру медицины…

Я рассказывал об этом Майе дома, и тут уже мог позволить себе восторженный тон. Майя слушала заинтересованно, как умеет только она.

— Он даже с виду чудак, — улыбаясь невольно, вспоминая чудные футболки Метлы, как его звали его сотрудники, со всякими «Gun’s & Roses», совсем такими, как люблю я сам.

— Что, как Перельман? — спросила Майя, усмехаясь.

— Да нет, иного порядка, куда более сексуальный.

Майя засмеялась:

— Ты стал разбираться в мужской сексуальности?

— Ну, ладно тебе… Но я же могу понять разницу. Нет, этот эдакий современный гений, смесь панка и металлиста.

— Старый панк? — захохотала Майя. — Или металлист в наколках?

— Да ну тебя! Наколок я не видел, кто его знает…

— Слава Богу, хоть наколок не видел! — не унималась Майя, — А то я уж напугалась, что ты влюбился в него, так восторженно рассказываешь!

— Ну что за стерва! — засмеялся и я, поймав её в свои объятия, зарываясь лицом в волосы и с наслаждением вдыхая аромат…

Вообще-то мы поджидали Ларису с её кавалером, тем самым что заставил нас понервничать весной. Теперь всё давно успокоилось: ребята поступили в нашу alma mater, причём Саша на бюджетное место, а Лара, набрала поменьше баллов на ЕГЭ и пришлось идти на платный, но, к счастью, мы зарабатывали достаточно, чтобы позволить дочери учиться. Наконец-то мы уговорили Лару привести Григория и познакомить с нами. И Марта Макаровна с мужем тоже обещали быть. Этакие широкоформатные смотрины. Только Ю-Ю не будет на сегодняшнем ужине.

Конечно, мы помирились с Ю-Ю. Конечно, простили друг друга и очень скоро. Эта ссора пошла на пользу, Ю-Ю перестал неотступно требовать одного и того же, согласившись подождать несколько месяцев. Но несмотря на это я с каждым днём мучилась всё больше, пытаясь представить, как я всё скажу Вальтеру.

Таня уехала в Европу на показы, а потом собиралась лично посетить несколько курортов, чтобы после написать обзор, так и сказала. Мы не встречались с самого мая. И мне казалось, что это потому, что они поссорились с Вальтером, Таня злится на меня. Все эти годы я всё знала об их отношениях. Таня не рассказывала, разумеется, напрямик, но всевозможными способами намекала, упоминала, всё вскользь, будто ненароком, но вполне отчётливо, чтобы я понимала: мой муж у неё на плотном крючке. Оскорбляло меня это? Нет. Я не ревновала. Я настолько виновата сама, что не имею права на ревность.

Но, к сожалению, дело было не только в этом. Я просто не ревновала. Как не ревновала и Ю-Ю. Но Ю-Ю никогда не давал мне повода задуматься над тем, что он интересуется другими женщинами.

Но с Вальтером было иначе. Иногда он нарочно говорил, будто невзначай, почти как его прекрасная любовница, о каких-нибудь девицах и женщинах, как они приглянулись ему… Зачем он это делал? Чтобы посмотреть, как я стану реагировать? Или ему было безразлично это, потому что он с самого начала знал, что в моём сердце тоже постоянно живёт Ю-Ю… Не знаю. Но важно другое, то, что были все эти женщины, облегчало мне задачу. Будь иначе, знай я, что я исключительное явление в жизни Вальтера, я не представляю, что могла бы даже думать о том, чтобы уйти. Даже о том, чтобы постоянно встречаться с Ю-Ю, практически параллельно жить с ними обоими. Но получалось, что у нас открытые отношения. За мои тёмные пятна Вальтер позволил себе целую леопардовую шкуру…

Позвонили в домофон. Это Марта Макаровна и Володя приехали. Они привезли игристого вина и большой арбуз. Агнесса помогла мне накрыть на стол, и уже собралась уходить, встретила гостей в прихожей.

— О! Агнесса Илларионовна! Уходишь, я вижу? — я услышала голос моей свекрови.

Марта Макаровна выглядела чудесно по-прежнему, даже не думала о пенсии, была увлечена работой и заведование лабораторией не оставила. Володя, и она вместе разрабатывали уже не первую тему, снова секретную и важнейшую для минобороны на этот раз. Они были переполнены идеями и всё время казалось, что им трудно сдерживаться и не говорить всё время об этом. Так было всегда, когда они начинали что-то новое.

Я зашла к Саше и застала его со стихами Рембо. Он поднял голову:

— Пятиминутка прекрасного между неорганическими главами, — улыбнулся Саша, махнув чёлкой, тяжёлый шёлк его русых волос снова пополз на лицо. — Что, жених пришёл уже?

— Жених? Думаешь так серьёзно? — я села рядом с ним.

Саша тоже сел, спустив ноги на пол, и улыбнулся, посмотрев на меня:

— Да зашла такая глупость в Ларкину голову.

— Неужели ты думаешь, она серьёзно? Это так… глупо, — проговорила я, вот уж не было печали.

— По-моему, подростковый бунт, — Саша пожал плечами.

— Поздновато для подросткового бунта…

— Ну, мам… У каждого свой возраст стать подростком, — сказал Саша.

Неужели моя дочь такая глупенькая? Чего ради бунтовать? Что сделать, чтобы она поняла, что никто не собирается её ограничивать, держать в плену родительской любви. Даже Вальтер, хотя и не всегда, но сдерживает сиюминутные эмоции, человек умный и действовать, как отец-самодур не станет.

Ладно, не будем делать поспешных выводов, возможно, Саша ошибается, посмотрим, что за парень этот Григорий.

Парень он оказался обыкновенный, что касается внешности, не очень понятно, во что Лара так уж влюбилась. Впрочем, на вкус и цвет, как известно… Немного слишком модный, на мой взгляд, как говорил Уайльд: есть опасность выйти из моды. Вальтер и вовсе смотрел с подозрением, не слишком даже скрывая. Не считая нужным, как я полагаю.

Ещё бы мне не смотреть с подозрением и даже неприязнью на этого сопляка, когда он нагло разглядывал мою жену! Да-да! Мало того, что он затесался к Ларисе, что само по себе уже невыносимо, так ещё смотрит на Майю с плохо скрываемым восторгом. Из него буквально искры начали вылетать.

Я тоже это заметила. Сероглазый блондин, хорошо и даже недёшево одетый, хотя и был галантен и внимателен к Ларисе, но то и дело поглядывал на Майю и глаза его вспыхивали искорками, а уголки губ подскакивали. Это сложно было скрыть, мне кажется, ничего не замечала только Ларочка и сама Майя. Приятно было только, что Майя вела себя достойно. Но в моей невестке я никогда не сомневалась, хотя я знаю все её грехи. Вальтер не говорил никогда, никаких подробностей, но я догадывалась по обрывкам фраз, по его голосу, что он неспокоен на её счёт. Возможно, именно эта неуспокоенность держала его около неё столько лет. А может быть нечто, что не поддаётся ни объяснению, ни описанию. Седина основательно запустила пальцы в волнистые волосы моего сына, но глаза горели ярким светло-синим огнём неизменно, и я убеждена, что это благодаря Майе. Он ожил когда-то и оставался живым именно потому, что она есть у него. Она его огонь, его энергия.

В целом вечер был приятным и даже иронические словечки Вальтера не портили его, тем более что он, кажется, сдерживался, как мог. И всё для Ларочки. И мы все постарались быть приветливыми.

— Как тебе жених? — спросила я Володю.

Он достал ключи от машины, пикнул ими, открывая замок.

— Да… как сказать… парень, как парень, из современных. Айтишник — это сейчас модно. И как раньше слесарь — везде нужен.

— И оплачивается хорошо, — добавила я, усаживаясь на переднее сиденье, успела озябнуть на ноябрьском холоде после тёплой квартиры.

— Ну, это нам всё равно, вряд ли они поженятся.

Володя сел за руль, включилась приборная панель, осветив внутренность салона и наши лица красным, заработала печка и вверх по коленкам потекло тепло.

— Надеюсь, очень уж он пялился на Майю, — сказала я.

Володя засмеялся, заводя мотор:

— Ну, Майя очень привлекательна, что же удивляться.

— И для тебя?

— Для меня? Причём тут я?

Мы, наконец, поехали.

— Тебе понравился этот, как его… Григорий? — спросил Вальтер.

Мы были на кухне, куда перенесли уже всю грязную посуду, которую сгружали сейчас в посудомоечную машину, последние принёс Саша, а ещё остатки салатов, закусок и горячего — котлет по-киевски, и вина.

— Скатерть в стирку? — спросил Саша.

— Да. Спасибо, сынок, — сказала я, улыбнувшись ему через плечо.

— Как тебе Гриша этот? — ещё раз спросил Вальтер, наливая вина в уже вымытые, но ещё мокрые бокалы.

Я пожала плечами, отвлекаясь от суеты, чтобы поддержать компанию. Вальтер расстегнул рубашку, так, что выглядывала его мохнатая грудь, правда было как-то душно, на улице потеплело, а топили слишком хорошо.

Я взяла бокал, протянула руку, чтобы чокнуться с мужем.

— За Лару, — сказала я.

Мы выпили по глотку.

— Ты не ответила.

— На что?

— Тебе понравился этот парень?

— Да парень как парень, ничего особенно противного или прекрасного.

— Да? А мне показалось…

— Что?

— Ты не строила ему глазки?

Я посмотрела на Вальтера, он действительно разозлился, захмелел что ли? Глазами сверкает, подрагивая ноздрями. Вообще не пойму. Ревновать к этому сопляку? Да ты что, Вальтер?

Но я ничего не сказала, что ссориться на ночь глядя, я устала и хочу спать, надеюсь и сам Вальтер тоже.

Но я надеялась напрасно, Вальтер злился всё больше.

— Он пялился на тебя.

— Ну и что, подумаешь, мало ли кому охота пялиться, — сказала я.

Я выпила вино и вернулась к уборке.

— Неужели необходимо самой заниматься всей этой мурой? Неужели нельзя всё оставить Агнессе?

— Может и можно… Иди ложись, Вальтер, я сейчас.

Он выпил ещё вина, зло, залпом, и провёл ладонями по волосам, отставив бокал:

— Душ приму… И… — он посмотрел на меня, подойдя ближе. — Идём со мной?

— Ты злишься, — сказала я.

— Да злюсь! Злюсь ужасно, как последний дурак! Старый дурак. Поэтому и прошу, идём со мной, — он взял меня за руку. — Оставь всё это и идём.

— Вэл… — нехотя протянула я, ещё надеясь отнекаться. Но он крепко держал меня за запястье, горя взглядом…

— Валентин взревновал тебя к Ларисиному кавалеру? — захохотал Ю-Ю, обрадованно.

— Чепуха, — сказала я, жалея, что по привычке рассказывать Ю-Ю всё, рассказала и об этой глупости. Конечно, без подробностей, без упоминания, что было дальше… будто Вальтера возбуждали мысли о том, что кто-то ещё, кроме Ю-Ю интересуется мной…

— Что ж, я не удивляюсь, ты выглядишь моложе своих лет, это, во-первых, а во-вторых: если бы он не смотрел на тебя, значит слепой.

— Ну, хватит, Ю-Ю!

— А тебе самой-то… Это приятно, наверное, — продолжил смеяться Ю-Ю.

— Зря рассказала, — досадуя, сказала я. — Будто поговорить нам не о чем, с другого конца света явился и говорим всё о тутошнем, скучном.

— Ничего себе, о скучном! — засмеялся Ю-Ю. — Стоит уехать, как какие-то претенденты появляются!.. Да ладно тебе! — Ю-Ю обнял меня.

Мне приятно, что Юргенс злится по такому ничтожному поводу, что вообще замечает такие вещи, стареет, стало быть. Я тоже всегда видел, как реагируют мужчины на Маюшку, но не злился. Почему? Я так уверен в себе или в ней? Выходит, Юргенс не уверен?

— Может воспользоваться этим поводом, чтобы начать разговор о расставании? — сказал я значительно позднее, когда мы уже сидели в ресторане за нашим любимым столиком.

— Поводом? О чём это ты? — спросила Маюшка, разглядывая разные листья салата, разбирая его вилкой.

— Как о чём? Ты забыла?

— Я не забыла, — Маюшка отложила вилку и посмотрела на меня. — Но для этого не нужен повод. Я скажу и всё.

Она больше не прикоснулась к тарелке.

— Что, плохой салат?

— Да, без Неро разболтались здесь… — Маюшка откинулась на жёсткую кожаную спинку диванчика. — Он пишет?

— Редко. Люди отвыкли писать письма в современном мире. Звонки, соцсети, смс-ки, кто теперь пишет письма?

— Ещё совсем недавно писали, — сказала Маюшка, чуть-чуть улыбнувшись. — Помнишь?

Я усмехнулся, «помнишь». Я храню их все до сих пор, её письма. Милые полудетские письма 89-го года, в которых не было ни слова о том, как тяжело ей жилось…

— Май, не тяни больше, — сказал я, тоже прекращая есть. — Дети поступили, Лара того гляди замуж выскочит, не оттягивай, давай закончим этот треугольник. Я… в этой стране восходящего солнца извёлся весь, дни считал, не видел ничего. Один перелёт этот чёртов, думал с ума сойду.

Маюшка подняла глаза на меня:

— Это… не так просто.

— Это просто, если ты этого хочешь, — невольно разгорячился я.

Мне кажется, моя жизнь утекает между пальцев каждый день, а она тянет, она всё тянет, столько лет остаётся с Юргенсом.

— Ты любишь его.

Маюшка вздохнула, хмурясь:

— Не надо, Ю-Юша… Не начинай.

— Я не начинаю, Май. Я давно хочу закончить! Наконец закончить!

— Обязательно говорить? Лучше бы о Японии рассказал… — попыталась она. — Может, просто займёмся любовью?..

Способ, конечно, самый лучший уйти от разговора, но и я правда не могу больше терпеть этого… И сейчас, лёжа рядом с нею, задремавшей, как обычно, я надумал вот что: я сам поговорю с Юргенсом. При ней. Хватит бояться, в себе я уверен, если не сделать этого, ничего так и не произойдёт. Она женщина, Юргенс отец её детей, в конце концов они столько лет живут вместе, конечно, ей сложно даже начать этот разговор… Что я, в самом деле, на женщину переложил всю ответственность…

Приняв решение, я сразу обрадованно успокоился. Действительно, мне стало легче дышать. Осталось только выбрать день, когда сделать это. Но это не так важно, когда именно это сделать. В ближайшие дни, когда и Майя и Юргенс будут дома и желательно, чтобы детей не было при этом разговоре. Лучше им всё узнать позднее в пересказе…

Глава 3. Необходимость

Всё, что подумали эти Юргенсы обо мне, всё правда. Я действительно не ожидал увидеть мать Ларисы такой, какой она оказалась. Ладно моложава, это полбеды, да и не подходит ей это жужжащее словечко. Она не «жава», она молода. Я не могу поверить, что Лариса, такая взрослая может быть дочерью этой женщины. Так она изящна и гибка, так открыта и легка её улыбка, так блестят её глаза, струятся тёмные волны волос. Лариса совсем непохожа на мать, статная красавица, она копия отца и бабки, будто былинные богатыри и их подруги, но Майя Викторовна совсем другая. Я не знаю, как это называется, вернее у этого много названий, но все они плоские или пошлые: манкость, притягательность, харизма… всё не то. Но увидев её, я не мог оторвать глаз. Не мог не смотреть, как она двигается, вслушиваться в переливы её голоса, журчание смеха…

Муж заметил, знает, каким сокровищем владеет, вот и держит уши торчком. Тут же возненавидел меня. Лариса решила, что отец ревнует её, я не стал разубеждать.

Сказать, что я влюбился — ерунда, я не влюбляюсь, это, как говориться, не мой формат, но я до безумия захотел эту женщину. И я должен узнать её…

Маюшка зашла ко мне в кабинет, дождалась пока я закончу с пациенткой, и сказала:

— Илья Леонидыч, ваша помощь нужна, — сказала она, на работе мы всегда называли друг друга по имени-отчеству и на «вы», это было неизменно всегда, как белый халат. — Пациентка у меня. Абсолютно здоровая, ещё молодая, тридцать четыре…

— Могла бы помоложе быть, конечно… — отметил я, имея в виду, что в нашем деле важен каждый год.

— Да могла бы, конечно, но… Словом. Здоровы оба и муж и она, никаких абортов, патологий, но…

— Это всегда хуже всего: когда не видишь подводных камней. Они есть, только мы не можем обнаружить, чтобы уберечься от них.

— Может вы надумаете что-нибудь?

— Одну минуту, с картой закончу, не то потом не вспомню ни за что…

Я видел краем глаза, что Маюшка усмехнулась, знает, что я всё помню, но не люблю оставлять мелочи на потом, люблю закончить всё разом: пациентка ушла, всё закрывается. Я допечатал протокол осмотра, и мы отправились в Маюшкин кабинет. Вся атмосфера клиники пропахла сильнейшими современными антисептиками. Маюшкины духи чувствуются только если обнять её…

Пока мы шли, у Маюшки в кармане зазвонил телефон, просвечивая ткань вспыхнувшим экраном. Она достала свой айфон, я знаю, что этот сигнал у неё для посторонних звонков. Посмотрела на него и нажав, опустила обратно в карман.

— Ты обычно отвечаешь. Кто это? — спросил я, сразу догадываясь, что звонит не пациентка, им она отвечала, здесь это заведено.

Маюшка отмахнулась:

— Потом расскажу, такая глупость…

— Юргенс сегодня дома?

— В Курчатовский собирался, — ответила Маюшка. И улыбнулась: — увлёкся, как мальчишка, приятно видеть его таким. Прямо одержим этими биополимерами.

— Да, я слышал. Пожалел, что на кафедре не остался, когда узнал, — ответил я, думая, что надо было на лекцию эту на кафедру съездить. Я вообще редко пропускал такие события, Волков никогда не возражал, чтобы бывшие сотрудники приходили на такие мероприятия, тем более, ко мне он относился особенно хорошо. Защищался после докторантуры я тоже у него, и научруком был у меня он, смеялся ещё, что подсижу его, профессора, теперь.

— То, что Вэл рассказывает об этом, прямо фантастика… даже на кафедру захотелось вернуться и тоже присоединиться к ним с физиками.

— Напроситься нельзя?

— Можно, — Маюшка посмотрела на меня. — А ты хотел бы?

— Хотел… хотел бы, но если Вэл главный там медик…

— С Волковым поговорить надо.

Я засмеялся:

— Хороший я человек, да? Жену забираю, ещё и открытие хочу отобрать.

— Открытие ещё только предстоит, может, твоей головы и не хватает там.

Это… конечно, мысль. Но как мне… Может и правда с Волковым поговорить. Вместе работать, мы с Юргенсом всегда мечтали об этом, и были счастливы в своё время этим… Не представляю, как это осуществить, но… В конце концов, он столько лет терпел моё незримое присутствие в своей жизни, дальше…

Я не додумал, потому что мы дошли до Маюшкиного кабинета. Пациентка из самых худших, когда при сотне разнообразных обследованиях не найдено никакой патологии, ни у неё самой, ни у мужа… И мы погрузились в размышления иного рода…

Да, я звонил Майе Викторовне. При первом же звонке взялся называть её Майя. Я не хочу признавать этот барьер, между нами. Я всегда получал всё, что хотел. Любую работу, должность, не зря быстро-быстро поднялся до диджитал-аналитиков самого крупного банка в Москве, и зарабатывал столько, сколько не снилось этим благополучным труженикам Юргенсам.

Увидев Ларису, я захотел её, это было всё равно, что поймать большую белую акулу. Так красива, сильна, с таким независимым, даже резким нравом она оказалась. И я получаю удовольствие от нашего общения. Но Майя — это совсем иное. Это как украсть тиару Клеопатры, если, конечно, такой артефакт где-то сохранился. Эта идея захватила меня, как ничто до сих пор.

— У тебя приятная семья, — сказал я, когда мы с Ларисой шли после той первой встречи с ними.

— Да ничего. Это ты дядю Илью ещё не видел, он вообще персонаж необыкновенный.

— И чем же?

— Во-первых: он доктор наук и вообще гений репродуктологии, у него и бревно с парковой лавки родит. А во-вторых: он байкер, он живёт в мансарде со старым котом. Он и его друзья на таких же крутейших Харлеях и Хондах рассекают по Москве, да и по всей стране… Мы с Санькой бывали на их сейшнах в детстве…

— И где же этот твой дядюшка?

— В Японию уехал на стажировку, вернётся на днях. Но у нас он не бывает. У них конфликт какой-то с папой. Хотя когда-то были друзьями, фоток из их юности полно дома, весёлые такие фотки, на «полароид» сняты.

— Так он брат твоей мамы? Или чей?

— Нет, не брат. Дядя. Ей дядя и нам.

— Мама тоже не общается?

Лариса засмеялась:

— Да ты что?! Они друзьищи такие! Мама его зовёт «Ю-Ю», как в детстве, прикольно, да? Жить не могут друг без друга. Она его подруга-байкерша тоже. Папа не терпит даже упоминания его имени в доме, но мама видится с ним каждую неделю. Они… не знаю, ближе, чем они друг другу… Только мы с Санькой такие друзья.

Я слушал вполуха про этого дядю, но меня заинтересовало, что Майя, оказывается, такие неожиданности в себе хранит что ещё, интересно. Мне становилось всё интереснее…

Когда я позвонил в первый раз, Майя удивилась, что я звоню и обеспокоилась, что что-то произошло с Ларисой. Но выслушав, что с её дочерью всё нормально, удивилась ещё сильнее.

— Мы могли бы встретиться, Майя Викторовна?

— Разумеется, приезжайте, я буду дома после пяти.

— Я хотел бы увидеть вас где-нибудь на нейтральной территории.

— Что за секреты? Приезжайте к нам, если у вас есть разговор.

— Майя Викторовна… — начал было блеять я.

Но при всей внешней мягкости Майя отбрила меня одним махом:

— Всего доброго, Григорий, надумаете приехать, милости просим.

Так что я стал осаждать эту крепость поначалу звонками, пока она не заблокировала мой номер. Тогда я взялся звонить с самых разных телефонов, из моего офиса, брал трубки моих приятелей… Словом, надеялся взять измором. Но уступчивой и предупредительной эта женщина была, похоже только со своим мужем, как я успел это заметить во время того ужина.

А может мне жениться на Ларисе? Тогда уж тёща никуда не денется от меня. Придётся общаться…

— Ну нет, — выдохнул Юргенс. — Не пойдёт так, ты ж видишь, Метла!

Мы вместе вглядывались в помещённую в физиологически выверенную среду искусственную маточную трубу. И на мониторе компьютера видели, как ведёт себя просвет.

— Да что не так-то?

Мы оба стояли, склонившись над толстым стеклом, за которым и происходило действо в одинаковых позах двух дачников, опираясь в коленки ладонями и оттопырив зады.

— Да всё не так! Это же не кишка тебе, чего она перестальтирует?

— Сам говорил, должна продвигать…

— Продвигать… не пищевой комок тут двигаем! Должен эпителий работать… а у нас… Ерунда, халтура, не пойдёт так! — он разогнулся.

Я разогнулся тоже. Что ж, полгода работы коту под хвост?

— Туда-туда, — кивнул Юргенс. — Подумать надо…

Я посмотрел на него, в том, что он прав я не сомневаюсь, я доверяю своим консультантам-медикам, они знают тайны, о каких мне неведомо.

— Пошли, пообедаем. Мозгам нужен отдых.

Юргенс хмыкнул:

— Выпить ещё предложи!

— Это с ещё большим удовольствием. Только… домой ко мне не пойдём. Там жена, сын… В кабак пойдём. Поддадим, поедим. Может что само в голову и придёт.

Я обернулся по сторонам:

— Ребят, кто с нами в кабак?

Но желающих посреди недели не нашлось, у всех было много работы, у каждого то, что мог делать только он, все ответственные и увлечённые люди, это руководитель может позволить себе творческий загул на вечер.

И мы вышли из лаборатории вдвоём, пройдя множество коридоров, дверей, сели на машинку, что, преодолев почти километр расстояния до выхода, привезла нас до вестибюля. Многие у нас ездят на велосипедах и гироскутерах, самокатах, машинок на всех не хватает. Юргенс пошутил, увидев ее впервые:

— Это гольф-мобиль, что ли, у вас?

— Это голь-мобиль. В том смысле, что голь на выдумки хитра, — ответил я, не смущаясь.

— Значит сын у тебя? Сколько лет?

— Двенадцать. Тринадцать скоро.

— Тебе самому-то сколько? Сорок три? — он взглянул на меня.

— Сорок четыре. А тебе?

— Пятьдесят три. Моей жене сорок три, почти как тебе.

— Моя моложе.

Юргенс засмеялся:

— Ну ясно! Красивая?

Я пожал плечами:

— Очень.

— Сын хорошо учится?

— Отличник, ужас какой-то!

И мы захохотали. В этот вечер мы говорили обо всём на свете, только не о маточных трубах, будь они неладны, ворсинчатом эпителии, гладкой мускулатуре и прочей требухе. Мы не говорили даже об удачных прошлых опытах, когда нам удалось уже с ребятами сделать и трахею, и бронхи, и те же кишки, а с нашими сосудами уже ходили несколько десятков человек.

Мы говорили обо всём, даже о политике, о выборах в Америке, о том, как всех повеселил и даже обрадовал нетривиальный выбор американцев в лице Дональда Трампа.

— Как сказала моя жена: «по-моему, американцы выбрали бы кого угодно, только не эту тётеньку», — сказал Юргенс.

Я захохотал:

— Повезло тебе с женой, я смотрю, познакомил бы хоть!

Он тоже засмеялся, мы набрались уже изрядно.

— Это забудь! Видали мы таких, ушлых! — взмахнув большими ладонями, засмеялся он. — Тут к моей дочке жених пришёл, так что ты думаешь, весь вечер с моей жены глаз не сводил! Так что, знакомить не буду! Втюришься ещё! На черта мне проблемы?!..

И мы хохотали до слёз. Он рассказал и об отце, о матери, что до сих пор успешно руководит серьёзной лабораторией в институте Гамалеи, о том, что отец был секретный биолог…

Удивительно, до чего тесен мир, Юргенс действительно тот самый Юргенс, брат Ивана Генриховича. И от него я узнавал сейчас то, чего не знал Иван Генрихович… Я долго думал потом, рассказывать ли мне об этом старику, не огорчит ли его всё это.

А я думал о другом, когда совершенно пьяным меня вёз в Москву служебный «форд», выделенный на сегодня для меня. Я думал, что нам с Метлой отчаянно не хватает ещё одной головы. Ещё одного человека. Золотой головы и человека, которого я, несомненно, убил бы при встрече. И почему нас судьба развела с Ильёй?!

Я бы, действительно, взял Майю, она тоже соображает отменно, но шутки Метлы, его молодость и привлекательность, не внушают мне в этом смысле оптимизма. Этак я не смогу работать, только и стану думать, этот искристый гений смотрит на неё или нет. Нет, это не вариант.

Волков не пойдёт, он загружен выше головы, ему не до этих свершений. Мне нужен Илья. Чтобы совершить это открытие, собрать этот кубик Рубика, мне необходим именно Илья, чтобы черти его взяли, гада!

Глава 4. Старые друзья

Я размывалась после диагностического выскабливания. Катастрофическое положение, похоже, у этой молодой, двадцативосьмилетней женщины, рак. Эндометрий только послали на гистологию, но я вижу, я чувствую по структуре, по самой матке даже, что всё плохо. И не удивлюсь, если окажется, что это самый худший вариант, низкодифференцированной опухоли, я подозреваю именно это…

Когда-то мне казалось магией непостижимое чутьё Волкова, Ю-Ю, Вальтера, теперь я сама стала такой же ведуньей. Мне так и не удалось стать виртуозным хирургом, как Ю-Ю или Вальтер, но диагност и я теперь на редкость.

Вытирая руки, я заглянула через окошко, пациентку уже увозили из операционной, ещё только просыпается после наркоза. Бедная женщина, вместо ЭКО, вместо тревожных и счастливых хлопот с беременностью и ребёнком, ей предстоит теперь длительное лечение и это, если опухоль не протянула клешней ещё по всему организму…

Как близко ходят счастье и горе. Двадцать восемь лет, значит, она родилась в 88-м. Мне было пятнадцать, Васе — шестнадцать, Ю-Ю — двадцать четыре. Совсем другой тогда был мир. Не тот, что потом, что теперь.

Вернувшись в кабинет, я обнаружила шесть пропущенных вызовов в телефоне. И всё один и тот же чёртов номер. 962…, я стала отличать. Блокировки обходит как-то. И что прицепился? Вот глупость. До какой степени цинизма всё же доходят люди: подбивать клинья к матери своей девушки…

Но я тут же перестала об этом думать. Рабочий день подошёл к концу, пора домой. Ю-Ю уже уехал, сказал, на кафедру, к Волкову, зачем, интересно? Вальтер так увлечён сейчас работой, как никогда ещё не был раньше, и даже приезжая изредка пьяный, он не злой, как бывает в таком состоянии, а даже какой-то благодушный, шутил, обнимался. Что-то хорошее там в Курчатовском с ним происходит, таким увлечённым я ещё не видела его.

Таня пропала совсем на своих Бали и Мальдивах, даже не звонит. Присылала только фото через ватсап. Но регулярно и самые красивые, какие только могли быть. Кто-то снимает её там. Ещё бросит Вальтера, нехорошо будет…

Снова зазвонил телефон, на сей раз это был Слава, мой дорогой друг. Он теперь был главным в одном многопрофильном центре, меня звал туда не раз, но мне очень нравилась наша «Вита», и порядками, отношением к персоналу и делу, тем, что мы здесь занимались не только зарабатыванием денег, но и не отставали от всех веяний мировой науки, сотрудничая и с кафедрами, и с университетами и клиниками по всей стране. Наш директор при всей жесткости, был человек широких взглядов и хотел, чтобы сотрудники росли, а не только набивали ему кошелёк. И это очень умно, это вклад в будущее клиники.

Но Слава был человек масштабный и его медицинский центр имел и стационары. «Хочешь, для тебя родильное открою? На столько коек, на сколько скажешь? Будешь в амбулатории вести своих женщин до самых родов, и рожать будут у тебя. Полный цикл от зачатия до кулька с бантом?» — говаривал он. Хотя я не рассматривала всерьёз это предложение, нельзя сказать, что оно совсем не привлекало меня, но работать рядом с Ю-Ю, видеться так каждый день было для меня важнее. Если бы мы работали отдельно, я бы не выдержала.

— Планы есть на ближайшие часы? — спросил Слава.

— Нет, поужинать пригласишь? Или приближение Нового года обсудить? — засмеялась я.

— Ну… не без этого. Заеду через полчаса, идёт?

Мы встречались таким образом время от времени, Слава так и не женился, и не из-за СПИДа, конечно, которого у него не оказалось, деньги шли ему в руки и карьера удавались ему, но в отношениях с женщинами не везло.

— Или им не везёт со мной, — говаривал он, расставшись с очередной девушкой. — Вот, Майя, подарки-поездки, а всё мало, всё не то, что ей, оказывается было надо. С другой начинаешь вести себя иначе, получаюсь скупердяй. Что вам надо, женщинам?

— Ничего не надо, когда влюблён, Слав. Само всё происходит.

— «Влюблён»… — отмахивался он. — Я в тебя, допустим, влюблён и что?

— Мы с тобой друзья, это много.

На это Слава только усмехался грустно.

А я продолжала шутливо успокаивать его:

— Ты ничего интересного не потерял, поверь мне.

— Да ну тебя! — отмахивался Слава.

Но такие разговоры у нас случались нечасто. Было о чём говорить всегда, со Славой было легко, он ничего не хотел от меня, он умел выслушать и рассказывал о своих проблемах и далеко не только о девушках, о девушках даже редко, я вообще никогда не распространялась о мужчинах, понимая, что он всё же неравнодушен ко мне, всё равно дружба началась с его влюблённости. Но сегодня я отступила от правил, возможно потому, что тот, о ком пошла речь мужчиной для меня не был.

У меня зазвонил телефон, взглянув на экран, я не узнала номер, и, посчитав, что это пациентка, ответила. Но я ошиблась, это опять был Григорий.

— Вы не звоните больше, Григорий, это некрасиво, — сказала я, узнав его вкрадчивый голос.

Он начал было ответ, но я отключилась.

— Что, поклонник? — спросил Слава, глянув на меня, мы остановились в пробке.

— Мы так с тобой будем ехать весь вечер, припаркуй где-нибудь и пройдёмся, — сказала я, включая в телефоне авиарежим, чтобы вообще никто не мог дозвониться.

Слава последовал моему предложению, хотя и это было непросто — вырулить к обочине, стоянка здесь была платной, только поэтому мы и нашли место.

— Заблокировала бы, что так огорчаться? — сказал Слава.

— Да блокировала я, он придумывает, как обходить.

— Встретилась бы, убудет от тебя, что ли? — усмехнулся Слава, оглядывая улицы, в поисках кафе или ресторана.

— Вообще-то убудет, — сказала я, пряча телефон в карман.

Слава обернулся на меня, усмехнувшись, и обнял за плечи, поцеловав по-дружески:

— Пионерка честная! — сказал он, смеясь.

Вот кафе нашлось, именно кафе, хорошо, что хотя бы салаты там подавали, я проголодалась.

— Возьми вина, Слав, или коктейль, я замёрзла. Полусладкого, красного.

— Может, глинтвейна?

— Э-нет, глинтвейн только на ночь хорошо, для сна, а выходить опять на холод, верный способ подхватить простуду, — сказала я.

Я смотрел на неё, сидящую напротив меня, через стол, и думал, что прошло столько лет, скоро тридцать, как я знаю её, а она мне нравится всё так же. И даже возраст её не берёт, хоть бы растолстела или поседела хотя бы. Очки надевает для чтения, это я видел, а в остальном… Мне кажется, она даже красивее становится. Как это может быть?.. Никак, просто я влюблённый идиот.

— Так что за поклонник? Может, расскажешь?

— Может, морду ему набьёшь? — нахмурилась Майя.

— Так достал?

Майя вздохнула, взглянув на меня, подождала, пока официантка, принесшая вино, нальёт нам вино и отойдёт от стола.

— Достал — ерунда, меня это не парит, как сейчас говорят. Хуже всего то, что этот Григорий — парень Ларисы.

— Да ладно! Она знает?

— Нет. Что я скажу: «детка, твой парень делает мне недвусмысленные предложения»?

— А может, он вовсе и не имеет ничего такого в виду? Может, просто хочет наладить отношения с мамашей своей девушки?

— Если бы, Боже… — скривилась Майя. — И я думала так, как дура пошла встречаться, а он, с цветами, с комплиментами, пошлее я не слышала в жизни, и с предложением в лоб. Думает, если я престарелая тётя, то можно вот так, без обиняков. Вообрази. Я, честно говоря, обалдела.

Я засмеялся, вообразив, как она обалдела.

Тёплый салат с говядиной был неплох, Майя улыбнулась в ответ на мой смех, качая головой и разглядывая салат, разбирая его вилкой.

— И что ж ты сказала, интересно, когда обалдела?

— Да что… я же говорю, обалдела. А он, решил, что я молчу, потому что не против. И начал… — она скривилась с отвращением, — что снимет квартиру для наших встреч, уже нашёл, что муж ничего не узнает, и тому подобная лабуда. Вот что в голове у человека?

— Ясно, что! — я смеялся до слёз, привлекая внимание других посетителей.

— Да ну тебя, обхохотался… — смущаясь немного, но всё же с улыбкой проговорила Майя. — Всё, давай, не будем больше говорить об этом, противно.

— Давай не будем, — согласился я. Но не выдержал и опять захохотал: — Хотя прикольно, согласись! Ты мне никогда раньше о своих мужиках не рассказывала.

— Это не мужик, а проблема.

— Мужик всегда проблема.

— Тебе виднее, — засмеялась Майя.

Мы не возвращались больше к этому, поговорили о работе, я рассказал о том, что я недоволен новыми кадрами. Что они как-то формальны, без искры.

— Что, не такие советские как мы? — усмехнулась Майя.

— Ну да. Надо же, когда-то казалось, что советское всё плохо, а теперь…

— Всё требует переоценки, Слав. И мы изменились и мир. Всё другое. И всё то же. И те же.

— Те же, да… Как муж?

— О! — она улыбнулась, блеснув глазами. Ей приятно о нём говорить. — Увлёкся ядерной физикой, не поверишь! Ездит на Щукинскую почти каждый день, с тамошним гением сидят над каким-то прорывом, биополимеры. Скоро матки штамповать начнут.

— Да, я слышал о таком, в кардиохирургии и ангиохирургии уже используют вовсю, — сказал я. — Ты сама не хотела бы поучаствовать? Это интересно, должно быть.

— Это на кафедру надо обратно. И… — она улыбнулась, покачав головой. — Вальтер сказал буквально, когда я попыталась напроситься: «там красивый умный мужик, а я тебя с собой притащу, чтобы вы с ним любовь закрутили?!»

Я захохотал.

— Любит, значит.

Майя качнула головой.

— Ага… его пассия прислала очередное фото, из Чили теперь.

Да, сегодня необычный день, мы никогда столько не говорили о Юргенсе, тем более в таком ключе. Мне всегда хотелось спросить, как она это выносит, его связи на стороне, как он терпит вечное присутствие в её жизни Ильи Туманова, но мы столько ссорились когда-то из-за этого, что мне не хотелось начинать снова.

Но я вдруг сказал то, что в общем она давно знала, но я всё же хотел это сказать:

— Майя, ты… если что, мало ли… Словом, я всегда буду рад принять тебя, если надо. И на работу. И даже в мою квартиру.

— Слав… это великодушно, но…

— Не хочешь спать со мной, не спи, буду мучиться дальше со всеми этими дурами. Но…

Майя рассмеялась:

— Спасибо, друг, только я хотела сказать, что не думаю, что мне понадобится когда-нибудь куда-то уходить. Но спасибо.

— Буду рад стать запасным аэродромом. Ты на Везувии живёшь, и знаешь об этом…

Я разозлился, в очередной раз получив отказ. Вот ещё hard нашлась, можно подумать, отбивается от предложений каждый день.

Мы встретились с Ларисой сегодня, как обычно, и пошли к ним. Я настаивал, Лариса сказала, что ей на отработку надо в институт, но я напросился дожидаться её. Её брата дома не было, где болтался этот юный гений, неизвестно. Валентин Валентинович рано не приходит в последнее время, так говорит Лариса, ездит куда-то в Подмосковье, я уже и забыл, куда. Но вот Майя должна скоро явиться. На это я и рассчитывал. Поэтому, я затаился в спальне у Ларисы, включив компьютер и просматривая свою страничку в Facebook’е, и прислушиваясь к звукам в квартире.

Сегодня я в Курчатник не поехал, я съездил к Волкову, чтобы поговорить насчёт привлечения Ильи к нашей с Метлой работе. Да-да, я передумал много дней и ночей, мы снова и снова повторяли с Метлой наш опыт, но всё было то же. Труба или изображала кишку, или провисала веревочным мостом, или спазмировалась, или… словом всё с новыми вариантами, но только не того, чего мы добивались.

Здесь, в старинном здании, кажется, время замерло. Мне всякий раз так кажется, когда я приезжаю сюда. Вот и искусственную ёлку нарядили в коридоре, такую же какие были ещё в моём детстве, тощую, и игрушки такие как тогда, стеклянные, немного выцветшие от времени и «дождик». Или это «местные жители» сёстры и акушерки тоже ностальгируют? Надо же — Новый год на носу…

Волковский кабинет тоже такой же, как всегда, конечно, компьютер новый, мебель сменил, но лампа у него всё та же, добротная, ещё из эбонита. Волков изумлённо посмотрел на меня, когда я, объяснив свои мотивы, высказал свою просьбу.

— Что, к старости решили старую дружбу возродить? — хохотнул он.

— Ну да, венками запахло, вот и… — засмеялся я, в ответ, сам Волков старше меня лет на пятнадцать, так что от него намёк на мои седины не обиден.

— Ну и славно, кивнул Волков. — Добрые ссоры на хрен никому не нужны. Бери, конечно, я полставки даже найду ему. Майю не хочешь туда же привлечь? — он посмотрел на меня с интересом. — Она головастая, её можно, опять же, в мужское царство присутствие женщины вносит необходимую искру.

Я усмехнулся:

— Боюсь, вокруг Майи всё заискрит так, что всю ядерную физику спалит нам к чёрту.

Волков прищурил чёрные глаза, но не сказал ничего больше. Мне всегда казалось, что он понимал и знал куда больше, чем говорил.

— Андрей Владимирыч, только… я… Знаешь, что, я попросить тебя хочу…

Я нахмурился невольно. То, о чём я собирался попросить его ещё, уже посложнее, но, может быть его понимание и в этом поможет мне?

— Ты не мог бы… Словом, мне неудобно приглашать Илью напрямую, мы плохо расстались с ним…

— Хочешь, чтобы я?

— Это логично, ты завкаф.

Волков хмыкнул, доставая сотовый:

— Поганцы, всё бы моими руками жар загребали, — шутливо проворчал он.

Илья ответил скоро. Волков в двух словах поприветствовал его, спросил, как тот съездил в Японию, вот так, я и не знал… А потом сказал без лишних предисловий:

— Работу хочу предложить тебе, Илья Леонидыч, ты не спеши отказываться, не со студентами возню, с физиками Курчатовскими. А… вот-вот, слыхал, значит, — Волков посмотрел на меня, многозначительно играя косматыми бровями. — Так что? Перспективы заоблачные и интересно, как раз для таких как ты, неспокойных, согласишься?.. Вот и отлично, всегда знал, что ты дальновидный человек. Приезжай завтра, оформим всё чин чином. Полставки хватит доктору наук или целую хочешь?

Что ответил Илья, я не знаю, это не так и волновало меня, главное, что я получил его. И работа пойдёт, если не подерёмся, и на глазах у меня будет, сволочь, хоть думать о нём неотступно перестану. Держи друзей близко, а врагов…

Очень довольный, что всё же сделал так, как подсказывало мне чутьё, как диктовала логика, я спустился во двор Первой Градской, декабрьский снежок припорошил машину, только на капоте слипся льдинками от тепла мотора. Подступали сумерки, что ж, пока до дома по пробкам доеду, стемнеет. А может нет пробок? Теперь бывает, попадаешь нормально…

Булькнул телефон, сообщение ватсап от Тани. Не писала и не звонила, с тех пор как мы расстались ещё весной. Я уважал её гордость, хотя бы рассталась достойно, не стала навязываться. Но что это тогда?

Это было… Это был короткий видеоролик, буквально трансляция, потому что всё те же ранние зимние сумерки… и Майя, в сером не по погоде тонком пальтишке, без шапки, замшевые ботфорты на тонких ногах… Озябла, простынет…

Но нет, она не одна, оказывается, тут есть кому согреть… Какой-то хлыщ, с модно намотанным длинным шарфом, научились все мотать, никого не удивишь теперь… он обнял её, и… поцеловал даже. И она не воспротивилась. Он близкий ей человек, привычны движения, он смотрит ей в лицо влюблённо, под кепи лица не видно, но очевидно по всему… Она телефон прячет и… зашли в кафе…

Я достал телефон, чтобы позвонить ей. Нет, вне зоны. Отключила нарочно, чтобы никто не мешал.

Вот так, я тут мучаюсь, как мне Илью для дела позвать, а она плевала давно на него, вон, новый какой-то счастливец. Доездился я к физикам. Пока открытие совершал, жена не налево, вообще вразнос пошла…

Я не помню, как я доехал до дома.

Глава 5. Гнев

Я приехал к дому Юргенсов на Кутузовский около шести. По моим расчётам сам Юргенс должен быть дома, я звонил в «Пятнашку», мне сказали, что он сегодня был и уехал около получаса назад. И Маюшка скоро приедет, на звонки не отвечает почему-то, но это бывает в метро. Она машину не водит, я вожу её на машине, всё же купил ещё во времена малышей, куда было деваться, не на Харлее их было возить в самом деле, но тот седан я года четыре назад сменил на porsche, который нравится даже Маюшке, привожу и высаживаю её за два дома до их, но не сегодня. Харлей на приколе до весны. Впрочем, у нас был и второй, теперь японец. Пару лет, как мы купили его, но Харлей был почти как приятель, как Юрик, его мы любили, к новичку привыкали.

Звонок Волкова застал меня как раз по дороге. Он немного удивил меня, но я согласился, не думая, и удача, что не пришлось напрашиваться. Неужели всё само складывается как мне хотелось? Или Юргенс отказался? Что гадать, завтра поеду к Волкову, всё прояснится.

Сейчас главное, то, что составляет нерв всей моей жизни. Наконец, я решу это. Теперь Маюшка окажется свободна от кандалов долга, которыми Юргенс сковал её.

Я вошёл в подъезд, консьержка подняла лицо и посмотрела поверх очков.

— Вы к кому, молодой человек?

Спасибо за «молодого человека», подумалось мне, но удивительно, что ещё существуют такие анахронизмы в Москве. Впрочем, дом, можно сказать, старинный, так что иметь тут прежние порядки вроде как в порядке вещей.

— Я к Юргенсу Валентину Валентиновичу, он дома? — спросил я.

— Да.

— А Майя Викторовна?

— Нет ещё, но она задерживается редко, так что поднимайтесь, скоро и она придёт. Лифт налево, — сказала словоохотливая со скуки консьержка. Вот выболтала всё, а ведь видит меня впервые… Хотя у них тут камеры, конечно, но тем не менее, мало ли что я за проходимец?

А сам подъезд изменился мало. Только стало ещё чище и светлее, цветные плиты на полу сменились мраморными, все светильники горят, вернее включаются, как проходишь, всё продумано очень толково и красиво, респектабельный дом, почти буржуазный, старые деньги, не нувориши живут здесь, интеллигентные московские семьи.

Почему же Майи ещё нет? Странно… Хотя пусть, это хорошо, что её ещё нет, несколько слов я хотел бы сказать старому другу с глазу на глаз.

Юргенс открыл мне. Ещё переодеться не успел, едва узел галстука распустил. Он удивлённо взглянул на меня, остановившись у раскрытой двери.

— Ты сто лет прожить хочешь, я смотрю.

Я давно не видел его так близко, вернее, давно не смотрел на него, если мы и встречались, я предпочитал не смотреть ему в лицо, как и он мне. И вот мы смотрим друг на друга.

— Соскучился, что ли? — спросил я. — Впустишь или так будем стоять?

— Входи, — немного растерянно проговорил он, отступая, шаркнув домашними туфлями по паркету. — Что, не вынесла душа поэта, примчался о Курчатовском проекте поговорить?

— О Курчатовском проекте? Ну да… — проговорил я, без неожиданности, я думал об этом всю дорогу, чтобы не думать об истинной цели и не накручивать себе нервы.

Как говорил Штирлиц, в разговор надо войти. Выйти мне будет легче, ломать не строить.

Юргенс прошёл вперёд, провожая меня в гостиную. Квартира сильно изменилась. Теперь здесь не было уже следов Марты Макаровны, но и не сплошь была Маюшка, как у меня, всё здесь очень подходило самому Юргенсу, большому, добротному, сильному мужику: тяжёлая мебель из тёмного дерева, большие картины, зеркала, толстые ковры.

В гостиной низкие кожаные диваны и кресла, столик, я снял пальто, бросив на подлокотник, оно сползло на сиденье по толстому коричневому боку.

— Выпьем, может? — спросил Юргенс, обернувшись.

— Непременно выпьем, Вэл, но позже.

Он посмотрел на меня.

— Чего же позже, не виделись сто лет. Мировую пора выпить. Тем более, повод есть.

— Поговорим? — сказал я.

— Хочешь определиться сразу, кто будет главным?

— Главный — твой физик, как я понимаю, — сказал я.

— Это верно, но между нами тоже надо бы…

— Может член достанешь, померяемся?

Он усмехнулся.

— Член, говоришь? Про член поговорим тоже, как ты говоришь, чуть позднее. Я тебе материалы дам, посмотри, завтра и поедем, ты сможешь?

— Смогу.

Юргенс вышел и вернулся скоро, с флэшкой и довольно объёмистой папкой.

— В папке мои наброски, кто другой не разберётся, а ты сразу поймёшь. Это хорошо, Илья, что ты… словом, тебя в этом деле мне не хватало, застряли мы с Метлой.

Меня задело немного необычное имя, что он произнёс, будто знакомое что-то, будто что-то отдалённое я уже когда-то слышал, но я решил, что ослышался.

— Хорошо, Вэл, я сегодня ночью посмотрю.

— Как все гении, помалу спишь? — усмехнулся Юргенс, усаживаясь в кресло.

— Как стареющие люди.

— Да ладно, ты вон, хорош, лет на десять моложе своих лет глядишь. Волосы красишь, что ль?.. Садись, ругаться пришёл, может?

— Не ругаться, но… расставить надо точки над i, прежде чем мы приступим к совместной работе, — сказал я.

— Ну тем более, садись, ты мне родич всё же и… — он опустил пушистые ресницы, вздохнув. — И друг единственный, сволочь.

Я сел всё же, действительно, что стоять?

— Коли так получается, что судьба сводит нас теперь снова, чтобы мы создали вместе, может быть, то, что решит многие вечные проблемы, давай договоримся сразу, как принято, на берегу.

Юргенс поднял светло-синие глаза на меня:

— Согласен, — сказал он.

— Договоримся?

— Определим правила? — он чуть-чуть скривил красивый рот, у меня даже ёкнуло от этого знакомого мне так давно движения.

— Именно.

— Хорошо. Я вижу, ты имеешь уже некую картину в голове, — ухмыльнулся он. — Удивительно, ты только час назад узнал, что тебе предлагается эта работа, а уже всё нарисовалось. Я вот три месяца почти промучился, прежде чем позвать тебя, ё…ря моей жены, потому что понял, что без твоей чёртовой башки, мы не сдвинемся с мёртвой точки. А ты уж всё представил.

Я почувствовал, как вдохновение ярости овладевает мной. Это он не вдохновлен сейчас, напротив, он ослаблен. Но не мной. Чем-то ещё…

— Так вот, Вэл. Оставим нас двоих и её за пределами работы.

Он долго пристально смотрел на меня.

— Её… даже называть не надо, а? — усмехнулся он. — Идёт, оставляем всё за стенами «Курчатника». Только мозг и работа. В конце концов, не для себя мы работаем. И даже не для денег.

Я засмеялся:

— Может, Нобелевскую дадут?

— Ага! К тому времени окажется, что всё уже открыли американцы, или китайцы, сейчас китайцы в большой моде, — усмехнулся он, кивая. — Теперь-то выпьем?

— Что тебя разбирает сегодня?

— А ты… не всё сказал? — он встал, подошёл всё же к шкафу, за стеклянными стенками которого поблескивали бутылки.

— Вообще-то я не для этого и ехал к тебе, это по дороге дополнилось.

Юргенс посмотрел на меня через плечо, остановившись с бутылкой в руке.

— Не для этого? А для чего? Пожаловаться на Майю? Бросила тебя? — он побледнел, произнося эти слова.

— Нет, Вэл, она бросила тебя.

— Значит нас двоих, — почему-то сказал он как-то горько.

Что с ним? И где Маюшка, семь часов, уже должна быть дома. Мне стало холодно. И тоже захотелось выпить.

— Что стоишь-то, — сказал я, — наливай, дразнит час своей бутылкой.

Он взглянул снова, сегодня от его громадных глаз мне весь вечер тепло, даже жарко. И налил себе и мне по полной рюмке водки.

— Закуски принести?

— Три души вынешь… потом закусим, — сказал я. — Давай, за грядущую работу!

Мы выпили, чокнув тонкими рюмками в бока.

— Давай ещё по одной и я покажу тебе кое-что, тогда и договоришь, что хотел, — сказал Юргенс, переводя дыхание после водки.

Мы выпили по второй за то же. Юргенс сказал:

— Щас, посиди пять сек, принесу.

Я подошёл к окну, пока он вышел из этой большой, но не гулкой, приятной комнаты, мягко ступая своей упругой походкой. За окном двор с плохо очищенным льдом на асфальте, старые корявые деревья со снегом на чёрных ветвях, освещённые дворовыми фонарями, от чего снег кажется где-то голубоватым, фосфоресцирующим будто, как белый цвет в клубных огнях, а где-то золотисто-розовым. Это мне мерещится такая красота, потому что мы с Юргенсом, наконец, как люди говорим? Или потому, что я и он станем вместе работать? Или это счастливое предвкушение того, что я намерен сегодня разрубить проклятый гордиев узел, что душит меня столько лет? Не меня, всех нас троих.

Но пока Юргенс ходил, щёлкнули замки в двери и вошла… Ещё не видя, не зная, наверное, ведь это могли быть ребята, но я почувствовал, это Маюшка. Я подошёл было к выходу из комнаты и застал Юргенса, входящим с раскрытым макбуком в руках. Он тоже услышал звук открывшейся двери и, взглянув на меня, обернулся тоже к передней. Маюшка, должно быть увидела его и сказала:

— Ты дома? Сегодня раньше меня, — негромко сказала она.

Это любопытно слышать, как она говорит с ним, не зная, что я здесь. Будто я подглядываю.

— А ты почему припозднилась? — спросил он.

— Да так… — голос приблизился, она совсем рядом уже, сейчас и меня увидит.

— «Так»? Это интересно, — сказал Юргенс странным голосом. Что он там нёс в своём маке?

— Ничего интересного, — выдохнула Маюшка.

— А я не один. У нас гости, представь. Не поверишь, — продолжил Юргенс.

— Интриги, скандалы, расследования? — усмехнулась Маюшка, повторив, навязчивый слоган.

И увидела меня. Вся ещё холодная, с улицы, щёки чуть с румянчиком, глаза блестят, как всегда, на холоде…

— Ю-Юшка? Вот это да! Ты чего это? — она немного побледнела.

— Работать вместе будем, — сказал Юргенс. — С физиками. Лучшие умы привлекаю. Волков ещё тебя советовал. Но мы с Ильёй решили тебя за стенами оставить.

— Вот так, да? — всё ещё не понимая, радоваться или пугаться, произнесла Маюшка, качнув головой и не гладя на нас.

В отличие от меня, она разулась и стояла без обуви, маленькие ножки в чёрных чулках с выделенными мысочками. Я хорошо знаю её чулки, тем более что конкретно эти подарил я сам. Чёрное короткое платье, свитер успела снять и держала в руках, чуть-чуть разлохмаченная, тонкие прядки чуть наэлектризовавшись торчали во все стороны.

— Что это вы смотрите там? Или не покажете, я — «за стенами»? — она кивнула на макбук, освещавший экраном лицо Юргенса.

— Покажем. Но Илья ещё сказать что-то намеревался, — Юргенс посмотрел на меня. — Или это не при ней?

— Да нет, как раз при ней, — сказал я, уже не глядя не Маюшку, не желая, чтобы она меня остановила взглядом. — Я шёл к тебе, Вэл, сказать, что пришла пора сломать треугольник. Маюшка и я живём параллельной жизнью и это достало уже нас обоих. Так, Май?

Я коротко взглянул на неё. Она на миг оцепенела, но потом выдохнула и опустила ресницы, соглашаясь.

— Ну и что? Меня эта ваша хрень достала ещё больше! — сказал Юргенс. — Что из того, что ты, гад, не делся никуда за эти годы, что мне приходится самому себе говорить, что тебя нет, когда ты есть!? Что из этого?! Майя моя, мать моих детей, и никто это не изменит!

— Изменит. Хватит изображать, что ты не понимаешь, — сказал я, уже не скрывая злость на эту его странную сегодняшнюю отрешённость.

— Ты так уверен в себе? — усмехнулся он, и поставил свой макбук на стол.

— У меня на это больше оснований, чем ты можешь себе представить, — проговорил я сквозь зубы.

— Ты так думаешь? — он провёл пальцем по клавиатуре. — Ты не знаешь, что наша девочка не только с нами двумя развлекается? — он посмотрел на меня, обернувшись через плечо. И сказал раздельно и с удовольствием, перебирая языком каждый звук: — Хитрая сучка. Хитрая ма-аленькая сучка. Да, Май? Сучка. Всегда была…

— Хватит! — я оборвал смакование, с которым он произносил это слово.

Он снова посмотрел на меня и в глазах мелькнули льдинки.

— Ладно, хватит, — он согласно кивнул и включил какое-то видео, задвигались картинки: Маюшка, такая как сейчас, причёска и… — Кто это, а, Май?.. Кто так свободно лапает и целует тебя? Кто ещё всё время присутствует у тебя между ног? Неужели тебе… не хватает?!

— Помешался ты на видео этих? Что это такое? Слежка? — воскликнула Маюшка.

— Ну и слежка! — заорал Юргенс, сжав громадные кулаки и потрясая ими в воздухе. — Я двадцать лет рога ношу, и всё подробностей не знаю! Этот явился треугольник разломать. Только у нас не треугольник, а что? — он прошёл туда-сюда несколько шагов, засунув руки глубоко в карманы брюк. — Во сколько углов ты играешь, биллиардистка? Научилась шары катать? Да?!.. Ты, сволочь, учитель первый!

Он страшен в своём гневе, огромный горящий злостью человек.

Но Маюшка, похоже, вовсе не напугана. Она привыкла?..

— Прекрати! — крикнула она. — Это Славка, кофе выпили с ним! Совсем спятил уже?!

— Ага, Славка, кто ещё там у тебя, Петька, Васька? — он сверкнул зубами в желчной усмешке. — Что ты мне вешаешь?!

— Знаешь, что?!.. — прошипела она, будто собираясь что-то сказать.

— Ну что?! Что ты хочешь сказать?! — запальчиво крикнул он в ответ, сверкая глазами. И страсти в этом сверкании было уже больше, чем злости.

— Пошёл ты! — выкрикнула Маюшка, развернувшись и направляясь от нас.

— Не дождёшься! — крикнул ей в спину Юргенс.

— Сама уйду!

— Ага! Кто-то отпустит тебя!

— Можешь не отпускать, я заберу, — тихо сказал я.

— Что?! — он развернулся ко мне, мгновенно темнея глазами, только что сияли как незабудки и вот уже грозовые тучи…

Но меня эти молнии не напугают.

— Что слышал! Я пришёл за этим, — сказал я.

— За чем ты пришёл?! — рявкнул он, и схватил меня за свитер так, что у меня обнажился живот.

Но меня не напугаешь. Я вмазал правым хуком. На этот раз не стал бить в нос, нет, в челюсть…

Юргенс отлетел, но и я чуть не упал из-за того, что он за меня держался. Хрястнул свитер…

— Опять?! — взвизгнула Маюшка. — Хватит! Всё!.. От вас обоих ухожу!.. Паш-шли вы оба!.. «За стенами» вы меня оставили?! И хрен с вами! Я сама не пойду с вами за ваши «стены»!.. Придурки!

Она шарахнула дверью, вероятно, их спальни, дзынкнуло волнистое матовое стекло в двери.

Мы с Юргенсом посмотрели друг на друга.

— Я не уйду, — сказал я, предупреждая его слова.

— Уйдёшь! — злобно кивнул он, всё сильнее чернея.

— Забудь! — уверенно сказал я.

— Уйдёшь, если не хочешь сесть пожизненно, — прошипел он.

— Хорош, тень на плетень наводить! — разозлился я. — Ни при чём я! Отлично знаешь… Да и срок давности давно прошёл.

Он покачал головой, страшно сверкнул зубами:

— Срок давности?.. Забудь! Организация банды, убийство трёх человек, взрыв и поджог — это знаешь, как квалифицируется? Это — теракт! Никакого срока давности! Не только ты, вся ваша мотошайка сядет! И она сядет! Я дам показания, что слышал ваши переговоры, все ваши планы…

— Ты — шизофреник!

— Конечно, — радостно усмехнулся он. — Только вас это не спасёт.

Маюшка появилась снова, с сумкой наперевес.

Мы воззрились на неё вдвоём.

— Это… что? Куда это ты? — пробормотали мы оба, опять посмотрели друг на друга.

— За ваши стены! — сказала Маюшка. — И не остановите! Достали! Как же достали вы! — сквозь зубы прорычала она.

Восемь секунд, шестнадцать ударов бешено несущегося сердца и хлопнула входная дверь.

— Что… Как это?.. — просипел Юргенс.

Но я знал её лучше. При мне она уже совершала подобные вещи…

— Тот самый гнев терпеливого человека… — проговорил я.

Я сказал испуганно, сила её моментальных решений пугает меня всю жизнь.

— Что?.. — он нахмурился, весь белея.

И вдруг как отпущенная пружина, он сорвался с места. Я остолбенел. Убьёт её, мелькнуло во мне…

Я шагнул было за ним. И услышал, как она тихо взвизгнула где-то. На лестнице? Убьёт точно…

Нет, он вернулся с ней, брыкающейся, переброшенной через плечо, как мешок. Он спустил её на пол, глядя на меня горящим взглядом.

— Уйди! Уйди сейчас или шею сверну ей! — прорычал он.

Он прижал её к себе лапищами, и правда, держа за шею, под распустившимися волосами.

— С-спятил…

— Сверну шею у тебя на глазах!

Огромная ладонь, она забилась, толкаясь.

— Пусти!

— Отпусти её!

— Уйди! — от его вопля дрогнули зеркала…

— Отпусти из рук, и я уйду! — просипел я, чувствуя, что останавливается сердце.

Он сомневался полмига, не больше. Той же ладонью, оттолкнул от себя легонько, но не ко мне, к стене за себя. Я взглянул на неё, ожидая в её глазах увидеть, что мне делать дальше. Но она не смотрела на меня, опустив голову, волосы скатились на лицо.

— Май… — прошелестел я.

— Иди к чёрту…

Услышав её слова, Юргенс просиял победной усмешкой.

— Слышал? Вали давай!

— Май… — я не могу поверить, что должен уйти так.

— Вали, сказал! — проорал Юргенс.

Но вдруг обернулся, будто опомнился:

— Завтра в десять на площади Курчатова, у проходной!.. Человечество ждёт твоих свершений!