Тени утренней росы

Татьяна Воронцова, 2005

«Как только мужчина и женщина перестают сражаться друг с другом, они становятся счастливыми». Прекрасная мысль, которая редко приходит нам в голову. Грубые, заносчивые мужчины не встречают понимания у обидчивых, строптивых женщин – вот и вся любовь. Но если повезет встретить человека, с которым можно отпустить себя на волю, жизнь уже никогда не станет прежней! Елена не верила в любовь, которая меняет не только мир вокруг, но и самого человека. Не верила до тех пор, пока не приехала отдохнуть на древний загадочный остров Крит.

4

Ни кофе, ни булочка, ни йогурт не лезут в глотку. За утро я уже раз пять брала в руки телефон и после мучительных колебаний возвращала его обратно на журнальный столик. Ну что, что сложного — взять и набрать номер? Да, но сделать это — значит дать ему понять, что я в принципе не против, что я заинтересована в нем. Вечное мое проклятие — боязнь ответственности сказать слово или совершить поступок. А что, если позже придется об этом пожалеть?

Захватив с собой телефон (так, на всякий случай, вдруг позвонит Ритка или мама), я вышла на террасу и притворилась, будто любуюсь окрестностями. В саду надрывались цикады. Теплый ветерок раскачивал ветви олив, шевелил высокую траву, У подножия гор лежало бескрайнее синее море, прекраснейшее из всех морей, колыбель жизни.

Одиннадцать тридцать. Дальше тянуть невозможно. Или звонить, или не звонить.

Я рухнула в плетеное кресло и раскрыла книгу.

Как в мифах, так и в реальной жизни, мы нередко встречаемся с печальным случаем зова, оставшегося без ответа… погруженный в рутину, человек теряет способность к значимому решительному действию и превращается в жертву, требующую спасения… его мир становится пустыней, а жизнь кажется бессмысленной… любой построенный им дом станет лабиринтом, предназначенным для того, чтобы скрыть от человека его собственного Минотавра.

Поистине, все против меня!.. Ну что мне в этом парне, в его рисунках или рассказах? И ведь мой номер телефона он даже не спросил. Нарочно не спросил! Чтобы вынудить меня сделать следующий шаг безо всякой поддержки.

Что ж, ладно. Я набрала номер, услышала в трубке его хрипловатый голос и бодро затараторила:

— Привет, это Елена. Надеюсь, я тебя не разбудила? Хм… я рада. Как насчет прогулки по горам?

Несколько минут легкомысленной болтовни, обсуждение времени и места встречи — и вот уже у меня поднялось настроение и, как следствие, прорезался зверский аппетит. Надо же! Все оказалось проще, чем я предполагала. Теперь еще одно: нужен мне макияж или нет?..

Я жду его на обочине дороги между Пиджи и Лутрой. Заблудиться здесь невозможно. Незадолго до назначенного срока он появляется, вылетая из-за поворота с ужасно солидным ревом, на бешеной, как мне представляется, скорости. Тормозит… тормозит еще… и наконец останавливается в двух шагах от моей машины. Снимает очки и делает взмах рукой. Вот и я!

На нем рубашка защитного цвета, как у военнослужащих, которая ему очень к лицу, и те же вылинявшие до небесной голубизны джинсы. Вытянутые коленки. Обтрепанные края штанин. И тут же сверкающий на солнце золотой крест в распахнутом вороте рубахи. На шее крест, на запястье браслет, в левом ухе серьга. Умри все живое.

Тем же порядком, что и накануне, мы следуем к монастырю Аркади. Путь наш тернист и полон неожиданностей. Крутой поворот. Подъем. То и другое одновременно. Ладони у меня взмокли от нервного напряжения. Но что делать, не поворачивать же обратно.

Наконец мы на месте. Выхожу из машины, оглядываюсь по сторонам и сразу понимаю, что оно того стоило. Плоскогорье Аркади — единственное на Крите, где произрастают знаменитые итальянские сосны, пинии. Они здесь повсюду. Сосновый запах просто сбивает с ног.

— Элена! Посмотри сюда!

Я иду на зов и замираю, восхищенная. У моих ног крутой обрыв, справа и слева могучие сосны с раскидистыми ветвями и пушистыми веерами мягких зеленых игл, а внизу, много ниже — серая лента дороги, по которой мы взобрались сюда. Лента, свернувшаяся в петлю.

Нейл наблюдает за мной, стоя под аркадой мемориального комплекса, сооруженного уже в наше время в память о событиях 1866 года, когда осажденные турками монахи вместе с укрывшимися в монастыре повстанцами по благословению игумена Гавриила взорвали пороховые склады, что привело к гибели как турецких солдат, так и защитников монастыря.

— Они предпочли смерть позорному плену, — сказал, пожимая плечами, Нейл. — Греки… для них такое нормально.

Это неожиданно и странно: переступив порог, вы сразу невольно останавливаетесь, чтобы не наступить на высеченный прямо на полу равносторонний крест, помещенный в круг, а в следующую минуту, еще не успев опомниться, видите перед собой музейную витрину, где на полках за стеклом выставлены на всеобщее обозрение человеческие черепа. Прославленные черепа, героические черепа. От одного взгляда на них мороз по коже.

— Вот ужас-то, — прошептала я еле слышно. Нащупала руку Нейла и крепко сжала. — Давай уйдем отсюда.

— Что в этом ужасного? — возразил он. — Все в порядке вещей. И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его.^[10]

Эти слова заставили меня обернуться. С моим парнем творилось что-то неладное. Только что он стоял со мной рядом веселый и оживленный, а теперь выглядел так, будто внезапно заболел. Отсутствующий взгляд, по-прежнему устремленный на полки с черепами, поблескивающие на висках и на верхней губе мельчайшие капельки пота…

— Нейл, посмотри на меня.

Он не шелохнулся. Глядя в его бледно-зеленые глаза, остекленевшие, точно в кислотном трансе, я не придумала ничего лучшего, чем потрясти его за плечо.

— Эй, ты меня слышишь?

Он глубоко вздохнул, провел пальцами по лбу.

— Прости, я задумался.

Хороша задумчивость! Надо, что ли, на всякий случай поинтересоваться, как на этом острове вызывают врача.

В четырех километрах от Аркади нам встретилась развилка с дорожным указателем «Аркади — прямо, Амнатос — налево», и Нейл включил поворотник, а затем коротким взмахом руки предупредил меня, что уходит налево. В самом деле, что нам лишних пятнадцать минут. Я и сама была не против выйти ненадолго из машины, сделать глоток воды (приближалось самое жаркое время дня) и постоять перед воротами Амнатоса, на фризе которых высечена надпись: «Начало мудрости — страх Господень».

— Долгое время я не понимал смысла этих слов, — признался Нейл, — мне казалось, что страх перед Богом подобен страху перед зубным врачом, и значит, в этом есть что-то унизительное. Но страх Господень — это не страх перед наказанием, которому Бог должен непременно подвергнуть нас за какой-то грех или просто неблаговидный поступок. Это боязнь впасть в этот грех независимо от того, последует ли за ним наказание. Боязнь не столько БЫТЬ наказанным, сколько ЗАСЛУЖИТЬ наказание. Понимаешь? Боязнь оказаться недостойным.

— Недостойным чего? Милости Божьей?

— Можно и так сказать. Если считать за милость обладание силой, необходимой для преодоления препятствий, характерных для пограничной зоны, с последующим расширением из сферы смертного в сферу бессмертного.

— Трансформация в божественное? Слияние, растворение, тебя это не пугает?

— Трансформация — не растворение. При этом человек не утрачивает индивидуальности, а прорастает в вечность, подобно зерну.

Итак, он верующий. Кто бы мог подумать. Но при первой нашей встрече там, в Превели, когда я спросила его…

–…ты ответил, — вслух продолжила я свою мысль, — что со временем перестал чувствовать разницу.

— Ты задала не тот вопрос. Ты спросила: вы, наверное, католик? Нет, я не католик, не православный, не протестант, не копт, не христианин, не мусульманин, не буддист. Я дитя Бога, сын Царя Царей.^[11]

Он в самом деле это сказал? Я не ослышалась? На своем веку я повидала немало образованных людей, но далеко не каждый цитировал Рама-кришну.

Зеленые глаза его искрились, губы подрагивали от сдерживаемого смеха. Он видел, что его признание ошеломило меня, и остался ужасно доволен.

— Я не одинок в своих убеждениях, Элена. Доктор Карл Меннингер однажды заметил, что если теоретические рассуждения еврейских раввинов, протестантских и католических священников — рассуждения по общим вопросам — иногда еще могут совпадать, то когда речь заходит о правилах и принципах достижения вечной жизни, их взгляды безнадежно расходятся. Ответом на это, безусловно, является сказанное Рамакришной: «Бог создал различные религии для того, чтобы удовлетворить требования различных людей, стремящихся к Богу. Все учения — это лишь множество путей; но путь ни в коей мере не есть Сам Бог. Воистину, человек может прийти к Богу, если будет следовать по любому пути с искренней приверженностью. Пирожное с сахарной глазурью можно есть, начиная как спереди, так и сбоку. В любом случае вкус его будет сладок».

Нейл рисует, пристроившись, по своему обыкновению, на каких-то стесанных ступенях, я же, набросив на плечи длинный шелковый шарф, вступаю под своды монастырского кафоликона. Здесь традиционно два алтаря: слева — Преображения Господня, справа — Святых Константина и Елены. Ставлю свечки, шепчу бессвязные и совершенно неподобающие случаю слова и отступаю к выходу. Православная христианка из меня как из дерьма пуля.

Братские корпуса, несмотря на частичную реставрацию, предпринятую в XVIII веке, считаются самой древней частью обители. В левом углу двора — руины винного погреба, служившего пороховым складом и взорванного девятого ноября 1866 года. Благодаря этому событию, как доложил мне Нейл, монастырь Аркади стал символом борьбы критского народа за независимость, и его изображение даже поместили на банкноты достоинством в сто драхм.

Двое туристов фотографируются возле корявого обугленного ствола дерева, безмолвного свидетеля тех трагических событий. Если бы защитники монастыря могли предположить… впрочем, это уже праздные размышления, не заслуживающие упоминания.

Я медленно иду по длинной крытой галерее: с одной стороны расположены двери в кельи монахов, с другой — многочисленные арочные проемы, в каждом красуется керамический горшок с цветущей геранью. Греки просто обожают герань, и она, в свою очередь, чувствует себя здесь весьма неплохо. Мне попадались кусты в человеческий рост.

Любопытная деталь: при определенном ракурсе оштукатуренные, местами облупленные стены цвета песчаника кажутся розовыми. Причуды ли освещения тому виной, или специальные добавки к штукатурке, в любом случае выглядит это потрясающе.

Слегка ссутулившись, то и дело отбрасывая со лба длинную челку, Нейл рисует фасад кафоликона, а я наблюдаю за ним с лестницы, ведущей в помещение музея.

Фасад со сдвоенными колоннами, классическими порталами, двойным фронтоном с резными рельефами и доминирующей над всем этим двухъярусной звонницей в три звона очень хорош. В отличие от других построек монастырского ансамбля кафоликон не пострадал в результате взрыва, поэтому за всю историю своего существования ни разу не подвергался серьезной реставрации. Фактически он сохранился в первозданном виде — с конца XVI века до наших дней.

Повсюду, где мне встречается знак креста, это именно равносторонний крест — такой, как в усыпальнице. Я уже обратила внимание на то, что и Нейл носит на шее точно такой же крест, но все никак не могла выбрать подходящий момент, чтобы выяснить почему.

«Ты слишком много думаешь, дорогая, — любит повторять моя матушка, — дай голове отдохнуть». Но, поверьте, моей бедной голове не до отдыха, когда со мной этот парень. Как мы здесь оказались?.. Почему мы вместе?..

— Можно взглянуть? — спрашиваю я, останавливаясь в двух шагах, чтобы у него была возможность ответить и «да», и «нет».

Видно, что он устал, отсидел себе все места и в принципе не прочь размяться. Он протягивает мне папку:

— Пожалуйста.

Присев на ступеньку, я начинаю перебирать их — рисунки, выполненные простым карандашом на плотной бумаге, — и чувствую, как волосы встают дыбом. Его рисунки… О нет, это не пижонство и не развлечение. Это работа настоящего профессионала, это кровь и пот — линия, оживающая под карандашом, фантазмы, прорастающие из обыденной реальности, — это слезы гения.

— Боже! — только и сумела выдохнуть я.

Покусывая травинку, он наблюдает за сменой выражений моего лица.

— Тебе правда нравится?

— Не то слово. Ты мастер. А маслом ты пишешь?

— Иногда.

— Твои работы продаются?

— Некоторые да, некоторые нет.

Он переносит на бумагу наш повседневный мир и населяет его мифологическими персонажами, питающими созидательную энергию человечества.

— Я бы посмотрела другие твои работы, если ты не против.

— Конечно. Никаких проблем. Сегодня, помнишь, мы собирались в Элефтерну, а завтра или в любой другой день…

Он готов показать мне свои работы. Привести меня в свой дом в Хора-Сфакион. Это несколько преждевременно и не совсем прилично, но с другой стороны… Почему бы и нет, Элена? Почему бы и нет?

— О, я думал, ты знаешь, — роняет он в ответ на мой вопрос о кресте. — Квадратный крест, обычный, свастика или с крестами на концах, с незапамятных времен символизировал полноту власти. Этот крест, сам по себе или заключенный в круг, был главнейшим символом на минойском Крите и предназначался для Великой Богини и ее сына-Царя.

— Ты имеешь в виду богиню плодородия?

— Великую Мать: Рею-Кибелу, Тиамат, Исиду, Инанну, Иштар, Деметру. Ты не будешь записывать, нет? — Глаза его вспыхивают, как драгоценные камни. — Цереру, Кали, Керридвен…

— Достаточно, — произношу я тоном школьной учительницы. — Считай, тебе удалось произвести на меня впечатление. Серьга в левом ухе тоже символизирует полноту власти? Или сознание собственного величия? А браслет на руке?

— Тебе не нравятся мужчины, которые грешат пристрастием к ювелирным изделиям. — Он смеется, играя браслетом. — А я вот, представь, не могу себе отказать. Думаю, я унаследовал это от своих ирландских предков.

Англичанин ирландского происхождения. Боже, ну и дела! И в то же время я отдаю себе отчет в том, что передо мной необычайно элегантный человек. Элегантный во всем — в мимике, движениях, манерах. Это качество у него врожденное, как форма черепа.

Дорога на Элефтерну ничуть не лучше остальных — тех, что ежедневно заставляют меня впадать в полуобморочное состояние. Ограждения? Как бы не так! Наоборот, в некоторых местах, на особенно крутых подъемах или поворотах, зачастую можно увидеть характерные сползания грунта на обочине со следами отчаянной пробуксовки. И вот уже ваше воображение живо рисует вам душераздирающие картины аварий со смертельным исходом.

На Нейла все это, похоже, не действует. Его «ямаха» идет впереди со скоростью шестьдесят километров в час и, только я начинаю притормаживать, нарочно съезжает к самому краю, чтобы у меня появился повод пуститься в погоню, выражая свое возмущение при помощи звуковых сигналов.

Современная Элефтерна — это обычная греческая деревушка с кривыми улочками, белыми домиками, деревянными дверцами и ставнями, выкрашенными в синий и коричневый цвета, открытыми дребезжащими фургончиками, с которыми то и дело приходится разъезжаться в самом узком месте улицы, ленивыми остромордыми собаками, смуглыми коренастыми мужчинами, занятыми какими-то своими делами, и такими же смуглыми морщинистыми старухами, с ног до головы одетыми в черное.

На обочинах в пыли копошатся куры, дремлют на солнышке тощие греческие кошки. По переулку между домами одновременно может пройти только один человек. Искривленные каменные лесенки, увитые цветущей бугенвиллеей балкончики и цветы. Повсюду цветы в больших и маленьких гончарных горшках. Цветы на лестницах, цветы на подоконниках распахнутых окон, цветы прямо на улице перед домом. Красота!

Перед нами возвышается одна из самых неприступных критских гор. На ее крутом склоне, поросшем кустарником и дикими оливами, уже можно разглядеть руины античной Элефтерны. Цель близка. Осталось только добраться до перевала, обогнуть еще одну бездонную пропасть, взобраться на последний отвесный склон. Словом, все как всегда.

— Времена расцвета этого города относятся к геометрической эпохе, семь-восемь тысяч лет до нашей эры, — говорит Нейл, слезая с мотоцикла на площадке для парковки, откуда начинается пешеходный маршрут. — Ты можешь представить себе подобную древность?

— Мм… Это не так просто, однако благодаря стараниям сэра Артура Эванса человечеству уже более века известно о том, что первая европейская цивилизация зародилась на критской земле.

Взявшись за руки, мы идем по взломанной щербатой дороге, если только это можно назвать дорогой, к полуобвалившейся башне, которая простояла здесь под натиском дождя и ветра немногим меньше десяти тысяч лет. Это вершина горы, выше уже некуда. Более-менее отесанные плиты из серого камня, между которыми проросла жухлая трава, чередуются с бесформенными нагромождениями из осколков разного размера и каменной крошки, так что, выбирая, куда наступить, я в который раз мысленно превозношу производителей обуви «ECCO».

— И это еще не все, — продолжает Нейл, неутомимо перепрыгивая с камня на камень. — Крит называют родиной Зевса. Именно здесь, согласно древнейшей версии известного мифа, был рожден, а затем растерзан юный охотник Загрей^[12], первое воплощение Диониса. Отсюда же в Аттику явилась богиня Деметра в поисках своей похищенной дочери Персефоны, или, правильнее сказать, Коры.

— Загрей? — Я спотыкаюсь, но Нейл вовремя подхватывает меня под локоть. — Мне всегда казалось, что это несчастье произошло с ним неподалеку от Олимпа.

— Это более поздняя версия. Я же говорю о древнейшей. Фирмик Матерн в сочинении «О заблуждениях языческих верований» рассказывает о том, как критский Дионис-Загрей был разорван на части, сварен в котле и съеден титанами. По его словам, критяне ежегодно устраивают поминальный пир, на котором разыгрывают драму страданий этого мальчика. Правда, съедают они при этом не человека, а быка.

— Но Дионис не умер.

— Конечно, нет. Согласно Эпимениду, царь Минос сочинил ему следующий панегирик: «Не умираешь ты, но предстаешь для жизни вечной».

— Но в Афинах тоже существовали подобные праздники.

— Ты, как всегда, права. — Легким поцелуем (впервые!) он касается моей щеки, и я краснею, как девчонка. — Они назывались ленеями, что в переводе означает «праздник неистовых женщин», и приходились на день зимнего солнцестояния. Во время этих праздников также разыгрывались смерть и воскресение бога урожая Диониса. В изначальном мифе не титаны, а неистовые женщины из свиты ревнивой богини Геры разрывали юношу на части и поедали его.

Память у него потрясающая. Может, он историк или этнограф? Что, кстати, мешает мне спросить?

Друг за другом — Нейл впереди, я сзади — мы тащимся по раздолбанной дороге (ширина ее в некоторых местах не превышает трех метров), а справа и слева шелестят листвой верхушки растущих ниже по склону деревьев. Мы шагаем вровень с верхушками деревьев! Если вдуматься, это впечатляет.

Чтобы попасть на тропу, убегающую вниз по склону к руинам Элефтерны, нужно обогнуть сторожевую башню, причем уже не по дороге, а по каменистому выступу метровой приблизительно ширины, и тут я прихожу к выводу, что этот аттракцион мне не под силу. Пройти здесь? Справа стена, слева обрыв… господи, да мне и на карачках здесь не проползти. Эти древние греки просто маньяки. Взбираться на такую высоченную гору, а взобравшись, еще играть в акробатов под куполом цирка.

— Давай руку. — Нейл смотрит на меня с безмятежной улыбкой сумасшедшего. — Пойдем.

Если вы думаете, что мы, держась друг за друга, по-быстрому миновали опасное место и начали спуск к развалинам, вы заблуждаетесь. Мы действительно со всеми необходимыми предосторожностями прошли ровно половину пути, после чего застыли, как истуканы, на самом краю обрыва, чтобы полюбоваться панорамой долины, а заодно дать ветру хорошенько растрепать наши волосы и надуть рубашки, как паруса.

— Нейл, — взмолилась я, чувствуя, как повлажнели ладони, — идем же.

— Смотри, — прошептал он в ответ.

— На что?

— Эти горы, это небо, этот ветер… долины внизу, между холмами… — Стоя совершенно неподвижно, глядя в пространство, по-прежнему крепко сжимая мою руку, он продолжал говорить быстрым хриплым шепотом, несмотря на то, что я уже была близка к истерике. — Это мир — такой, каким его создал Бог. Он пребудет таким еще сотни, тысячи лет. Нас с тобой не будет на свете, ни детей, ни внуков наших не будет, да и вообще, возможно, не будет уже никого, а эти горы будут стоять, как стоят по сей день египетские пирамиды. Это вечность, Элена. Та малая доля вечности, какую способен вместить человек.

В голову мне пришла ужасная мысль: а что, если у него на полном серьезе проблемы с головой, и он сейчас попросту сиганет с этой кручи, увлекая меня за собой, жертвуя вышеупомянутой вечности наши жалкие, никчемные жизни. Ну и что? В космических масштабах это мелочь. Пыль, зола.

Поджилки у меня затряслись, кроме шуток. Мы стояли рука об руку, не говоря ни слова. Он — потому что думал о чем-то возвышенном, я — потому что боялась неосторожным словом спровоцировать какой-нибудь неадекват с его стороны.

Вид был действительно сказочный. Просто ошеломляющий вид.

Даже и не припомню, как мы в конце концов оказались на твердой земле. На полусогнутых я с трудом добралась до ближайшего валуна, села и достала из кармана носовой платок. Смахнула пот со лба. Меня знобило, как при высокой температуре.

— Ты боишься высоты? — спросил Нейл, присаживаясь на землю.

— Да, и тебе это известно, — ответила я с раздражением, которое не считала нужным скрывать. — Я говорила об этом не один раз.

— Уверен, что с этой скалы еще никто не сорвался вниз, иначе она не считалась бы туристическим маршрутом. Мы же в Европе, Элена. Будь здесь хоть малейшая опасность, этот участок пути давно бы огородили, а то и вовсе закрыли для посещения. Като-Превелис, к примеру, закрыт, и все же ты там побывала.

— Здесь высоко, — пробормотала я, все еще дрожа.

— Я ведь рядом. Я не дам тебе упасть. К тому же выступ довольно широкий.

— А ты, значит, не боишься? Ты, случайно, не альпинист?

Он улыбнулся, не спуская с меня глаз. Своих странно-светлых, полупрозрачных глаз цвета морской воды.

— Ладно, не сердись. На обратном пути я пущу тебя вперед, а сам пойду следом.

Тут только я осознала, что ведь придется еще идти обратно.

— А как же иначе? — смеется несносный мальчишка. — Ведь самолет за нами не прилетит. И Гваихар, Повелитель Ветров^[13], не перенесет нас на своих крыльях из Элефтерны в Адели.

— Болтун, — шепчу я мстительно.

И с неожиданным для себя удовольствием бью его кулаком по плечу. По костлявому твердокаменному плечу. Бью, между прочим, изо всей силы.

— Тебе не больно? — участливо спрашивает он, потому что костяшки пальцев я себе действительно ушибла. — Ты бьешь неправильно, как все женщины. Дай руку, я покажу, как надо.

Сложив мои пальцы в кулак, он сперва целует их, отчего я вздрагиваю, а потом с дерзкой улыбкой, становясь похожим на фавна, наносит себе несильный удар в подбородок.

— Ну-ка, повтори.

И чем прикажете ответить подобному существу? Я предлагаю спуститься в древний город.

Нейл делает зарисовки с потускневших от времени мозаик и рассказывает об исследованиях мисс Харрисон.

— Для нее авторитетами в этой области являются Конан, Страбон и Павсаний. Она полагает, что великий пророк и учитель Орфей взял древний предрассудок, глубоко укорененный в варварском ритуале Диониса, и придал ему новое, теперь уже духовное, значение. С тем, что Орфей пришел в Аттику с юга, трудно спорить, так как исповедуемый им культ, правда в самой неприглядной форме, к тому времени был уже хорошо известен на Крите. На Крите, и, судя по всему, только там, существовал этот странный сплав египетского и примитивного пеласгийского, нашедший свое выражение в орфических обрядах.

Тонкая загорелая рука, на которой позвякивает золотой браслет, уверенно покрывает лист причудливым цветочно-геометрическим орнаментом.

— В «Критянах» Еврипида глава мистиков, излагая суть своего учения, среди прочего говорит, что исполнял «красные и кровавые обряды бога»…

Обратный путь по краю пропасти, как ни странно, не вызвал у меня отрицательных эмоций, и только на крошечном деревенском кладбище рядом с базиликой Святой Анны этот сукин сын опять напугал меня до полусмерти.

Я просто обожаю маленькие белые греческие церквушки с треугольными звонницами, но еще больше мне нравятся византийские базилики — кубической формы, с полукруглой апсидой, ржаво-коричневой черепичной кровлей и изысканными восьмилепестковыми розетками окон. Эта была как раз из их числа. Сложенная из грубых камней разного размера, массивная, но пропорциональная, она словно вырастала из земли, на редкость органично вписываясь в пейзаж.

Я кружила по площадке с фотоаппаратом в поисках подходящего ракурса, а Нейл стоял с отсутствующим видом, не то углубившись в изучение надписей на надгробиях, не то задумавшись о чем-то своем.

Когда я взглянула на него в очередной раз, он уже курил, облокотившись на перила ограждения, за которым начинался обрыв. Узкая долина отделяла выступающую вперед площадку с кладбищем и базиликой от крутого склона соседней горы, где мы только что побывали.

Я поймала его в объектив и уже собиралась окликнуть, как вдруг он покачнулся. Вцепился руками в чугунное ограждение. В одно мгновение я оказалась рядом.

— Нейл, в чем дело?

Молчание.

Опять я видела перед собой лицо космического пришельца, мучительно припоминающего, как же он оказался на этой планете. Может, наркоман? Или диабетик? Но следы уколов на его теле отсутствуют… Нюхает? Глотает? Или, боже упаси, сердечник? Люди добрые, и что же мне с ним теперь делать?

Собравшись с мыслями, я попыталась воззвать к нему еще раз:

— Нейл, что с тобой? Тебе нужна помощь? Необязательно что-то объяснять. Просто скажи, что делать.

Он медленно покачал головой, по-прежнему не говоря ни слова.

— Ничего? Ты уверен?

Один беззвучный кивок. Ладно, хоть этот момент мы прояснили.

Я сделала шаг назад и крепко обхватила его руками за пояс, чтобы не дать ему упасть. Но стоял он нормально, только сердце колотилось как шальное. И тут меня осенило: перегрелся на солнце! Ну еще бы, самое жаркое время дня, а он, как всегда, без головного убора.

— Ну-ка, пошли в тень. — Я отвела его в сторонку и усадила возле стены. — Вот так, потихонечку… Я тебе говорила, нельзя ходить без шляпы в такую жару. Нет-нет, сиди спокойно… Голова не кружится? Не тошнит?

На оба вопроса ответ был отрицательным.

— Ладно, посидим чуть-чуть. Торопиться некуда.

Вскоре он задышал ровнее. Взгляд вновь приобрел осмысленное выражение, губы порозовели. Своими ледяными, как у утопленника, пальцами он нащупал мои пальцы и ласково пожал.

— Спасибо, что не испугалась.

— Я испугалась, Нейл. Еще как испугалась!

Он слабо улыбнулся:

— Уже все прошло.

Я всмотрелась в него повнимательнее. Действительно, прошло. Само прошло, безо всякого вмешательства извне.

— А руки-то почему такие холодные?

В целом все выглядело так, как если бы у него внезапно подскочило, а затем снизилось давление. Похоже, но верится с трудом. Гипертония у такого молодого, здорового с виду парня? Парня, который гоняет по всему острову на мотоцикле, плавает как рыба и часами просиживает на солнцепеке с папкой и карандашом?

Я вспомнила, как мы пробирались по каменистой тропе к руинам античного города, и мне стало дурно. Если бы его прихватило там, на самой верхотуре у сторожевой башни, не сидеть бы нам сейчас под этой стеной.

Через четверть часа он встал, свежий и отдохнувший, и как ни в чем не бывало двинулся к стоянке. Надеясь, что это все же тепловой удар и ничего более, я велела ему умыться холодной водой из бутылки (вода была куплена в таверне у ближайшего перекрестка) и поинтересовалась, сможет ли он самостоятельно перемещаться на двухколесном транспорте, или мне следует погрузить его в автомобиль и доставить в медпункт, а с мотоциклом что-нибудь придумать.

Всё в порядке. Всё в полном порядке. Ему не нужна медицинская помощь, а чтобы он потерял способность управлять мотоциклом, требуется пуля в сердце, а не солнечный удар.

И правда, до Аделиано-Кампо мы добрались без приключений. А там, после купания и легкого флирта на пляже, все наши недомогания как рукой сняло.

Поздно вечером, сидя в кресле перед телевизором и ничуть не интересуясь происходящим на экране, я пробую проанализировать сложившуюся ситуацию. Мы познакомились — что тут такого? Мы вместе проводим время — с кем не бывает? И пусть он моложе меня, но лет тридцать-то ему есть наверняка, к тому же, независимо от возраста, наши отношения пока еще не вышли за рамки приличий.

Правда, я думаю о нем. А он, хочется верить, думает обо мне. Но это ничего не значит, вы же понимаете. Я думаю о нем — только и всего. И хотя исходящий от этого парня магнетический флюид по-прежнему представляет угрозу для моего спокойствия, совместными усилиями нам все же удается держать ситуацию под контролем.

Примечания

10

Книга Екклесиаста 12:7.

11

Шри Рамакришна «Парамахамса». Целиком цитата выглядит так: «Ум связывает человека, ум же его освобождает. Если я думаю абсолютно свободно, то, живу ли я в мире или в лесу, в чем моя несвобода или мои оковы? Я дитя Бога, сын Царя Царей, кто может связать меня?».

12

Загрей — буквально «великий охотник», «великий ловчий». В греческой мифологии одна из архаических ипостасей бога Диониса, сын Зевса Критского и богини Персефоны. По приказанию богини Геры титаны выследили Загрея и напали на него, намереваясь убить. Некоторое время он боролся с ними, превращаясь то в дракона, то в тигра, то в быка, но в конце концов, подстрекаемые Герой, они растерзали юношу. Зевс в ярости низверг титанов в Тартар, опалил мать титанов землю страшным пожаром, а затем послал на нее потоп. Образ Загрея вошел в теогонию орфиков, которые связывали с ним целую систему философско-мифологических идей. Загрею были посвящены орфические таинства. Ряд мифов связан с воскрешением Диониса-Загрея, сердце которого спасла Афина. У автора IV века Фирмика Матерна содержится подробный рассказ о растерзании Либера-Загрея, сына критского царя Зевса.

13

Гваихир, Повелитель Ветров — один из великих Орлов Севера, вместе со своими сородичами неоднократно приходивший на помощь эльфам, людям и хоббитам в их общей борьбе с силами Тьмы в эпопее Дж. Р.Р. Толкиена «Властелин колец».