Бабочка с перламутровыми крыльями

Татьяна Вайс (2025)

Таня мечтает стать танцовщицей и попасть во дворцы, где восточные мужчины будут осыпать её золотом, при этом она растёт в окружении семейного насилия. Все её стремления обрываются очередным запоем отца. Встретив первую любовь, она осознает, как глубоки её раны. Уход из дома становится первым шагом к свободе, но призраки прошлого не отпускают её так просто. В попытках спастись она отправляется в опасные путешествия, бросая вызов миру и самой себе. В полном одиночестве, за тысячи километров от дома, Таня начинает находить то, что необходимо для её исцеления. Но сможет ли она обрести то, о чём мечтала с детства?

Первая любовь

В четвёртом классе я в упор тебя не замечала. В шестом — смеялась над твоим писклявым голосом. А в девятом… утонула в небесно-голубых глазах.

Всему своё время. Время играть в казаков-разбойников, время пробовать пиво за гаражами, время первый раз влюбляться. Сегодня ты бредёшь с подругой под руку домой из школы, обсуждая, как незаметно для мамы выщипать брови, а на следующий день приходишь в класс — и вдруг влюбляешься в мальчика, который девять предыдущих лет не вызывал у тебя ровно никаких эмоций. И дело даже не в нём. Или не совсем в нём. Люди часто приписывают слишком большое значение конкретным личностям, не подозревая, что это в них самих расцвели чувства, которым необходимо было найти выход. Может, мы находим людей, когда в нас созревают нужные чувства? И, может быть, дело было не столько в Тимуре, сколько в том, что пришло время первый раз влюбиться?

К четырнадцати годам я изменилась — и внешне, и внутренне. Янтарные глаза стали ярче, выразительнее, а волосы, уже длинные и густые, с одной красной прядью у лица, волнами ложились на плечи, открывая аккуратные после операции уши. Круглое лицо стало более вытянутым, приобретя лёгкие черты юности, а губы, напоминающие сердечко, стали полнее. Во мне нарастало всё больше бунтарства. Мне хотелось, чтобы все знали: я непростая штучка. В секонд-хендах находила высокие чёрные ботинки на платформе, рваные джинсы клёш, которые обтягивали бедра, и кожаные куртки с металлическими заклёпками. Мне нравился созданный мною сексуальный дерзкий стиль. Из косметики — чёрная подводка и тушь. Покупала на барахолках массивные украшения под серебро и всегда красила ногти в красный. Я уже привыкла блистать на танцевальной сцене и хотела того же внимания в школе. Учителя постоянно делали замечания, но меня было невозможно подчинить. Я решительно заверяла себя и всех вокруг, что я начинающая звезда.

Начало девятого класса. Девочки в новых красивых туфлях на каблуках, коротких юбках, на лицах — тональный крем на несколько тонов темнее цвета шеи. Мальчики за лето возмужали и стали немного похожи на людей. Учительница математики вышла из кабинета, и класс взорвался: смех, крики, свежие сплетни. Сосредоточившись в этом хаосе на покраске ногтей под партой, я вдруг почувствовала, как кто-то притягивает моё внимание. Подняла голову и встретилась с его ярко-голубыми, как полуденное небо, глазами. Я замерла на какое-то время, а затем резко отвела взгляд, удивляясь новому и непонятному чувству. Почему мне так неловко? Он показался мне самым красивым мальчиком на свете. Тимур действительно напоминал Леонардо Ди Каприо. Его смазливое лицо озаряла широкая белоснежная улыбка. Я отметила про себя чувственные пухлые губы, светло-русые волосы и утончённые пальцы. Всё это придавало ему некий загадочный вид. В одно мгновение во мне перевернулся мир, и весь оставшийся день я пыталась понять, что вообще происходит.

Тимур был на год старше всех в классе, а в школе этот год — огромная разница. Это после двадцати пяти люди мало чем отличаются друг от друга, в основном степенью деградации. Тим опережал всех мальчиков как в половом, так и в умственном развитии, и за это его, мягко говоря, не очень любили. К тому же он был выскочкой, менял свой образ чуть ли не каждую четверть: то кислотные линзы, то чёрные ногти. После уроков его иногда избивали за школой, чтобы он поменьше «выпендривался». Я чувствовала, что в смелости и желании как-то выделиться из толпы мы очень похожи, только мне почему-то хватало мозгов поддерживать хорошие отношения со всеми.

Я ещё ни с кем не целовалась, но уже ходила на свидания со старшеклассниками, получая внимание, которое мне было необходимо. Никто не знал о моих похождениях, даже близкие подруги. Это была моя сокровенная тайна. В моменты, когда я, танцуя на сцене или просто флиртуя с парнями на переменках, видела их восхищённые глаза, я ощущала власть, которую нигде больше не могла получить. Они делали всё, что я просила. Мне даже в голову не приходило, что это может быть жестоко. Зачем я это делала? Я пыталась заполнить дыру, оставшуюся от пули. Пули под названием «Ты никогда не будешь достаточно хороша, твой папа алкоголик, а будущее беспросветно». Рана от этой пули постоянно кровоточила, и я никак не могла её залатать. Я питалась комплиментами, и они на время успокаивали меня, но ощущение, что я недостаточно красива и не заслуживаю чего-то светлого в жизни, постоянно преследовало меня. Я всё равно чувствовала себя грязной девочкой из серой хрущёвки.

Я не собиралась влюбляться, мне хватало того, что я в центре внимания. Но с того момента, как наши с Тимуром взгляды встретились, я уже не могла выбросить его из головы. Это ужасно злило. Уже месяц мы переглядывались на каждой перемене, и вот он наконец позвал меня встретиться после уроков.

На мне были чёрные сапоги на невысоких шпильках. Такого же цвета длинное кожаное пальто защищало от пронизывающего октябрьского ветра. Волосы я собрала в тугой конский хвост, подчёркивающий прямую осанку, выработанную на восточных танцах. Чёрные, идеально выведенные стрелки на глазах и крупные серьги-кольца под серебро, тогда очень модные, завершали мой образ. Красный платок, небрежно наброшенный на шею, согревал ещё и руки.

Октябрь накрывал город тонкой дымкой. Пахло влажной листвой. Небо, затянутое тучами, время от времени проливало мелкий дождик. Я шла, слушая стук каблуков по асфальту, и думала:

«Что я делаю? Это же мой одноклассник! Все в школе начнут обсуждать нас, а мне это совершенно не нужно. Я популярна, а его терпеть не могут. Зачем подвергать себя риску? Что, если меня тоже начнут ненавидеть? Он странный… Но такой красивый. Слишком красивый. Когда он улыбается, он действительно похож на Ди Каприо. Хочу рассмотреть поближе каждую черту его лица. Мне всего четырнадцать, почему всё кажется таким серьёзным? Почему я не могу просто танцевать и учиться? Но вместо этого сердце бьётся так, будто мне уже давно за двадцать. Никто меня не понимает. Такое чувство, будто я одна в этом мире. Что такое любовь вообще? Это она заставляет мои руки дрожать так, как сейчас?»

Мы встретились в неприметном баре на окраине города, где подросткам продавали всё что угодно. Так странно: ещё несколько часов назад мы сидели за партами, а теперь оказались друг напротив друга в прокуренном помещении. Тимур протянул мне сигарету и поджёг её.

— Я вообще-то не курю. Даже не пробовала.

— А хочешь попробовать?

— Ну… ладно, — пожала плечами, стараясь выглядеть уверенной.

Я затянулась первой в жизни сигаретой — голова закружилась, тело обмякло, во рту осталась горькая мерзость. В тот же вечер я впервые попробовала алкоголь. Не хотела, но было почему-то неловко отказать. Теперь, почти в тридцать, я жалею об этом.

Курение не стало моей серьёзной зависимостью, алкоголизм отца обошёл стороной. Но каждая сигарета — вклад в будущие морщины и тусклую кожу. Сейчас я бы обняла ту растерянную девочку и прошептала: «Он не стоит тебя. Беги из этого бара. Береги себя. Ты гораздо больше, чем думаешь». Но тогда некому было сказать этих слов. И я вспомнила про свой любимый метод соблазнения — отзеркаливание, о котором вычитала в книгах по психологии. Главное правило: как можно чаще повторяй «я тоже», и человек быстро почувствует с тобой «душевную» близость.

— Знаешь, ты всё-таки особенная. Меня жутко раздражают эти домашние девочки, которые даже на прокол языка решиться не могут, — рассуждал Тимур, с важным видом поигрывая цепочкой на шее.

— Да, тоже так думаю! — тут же подхватила я. — Они такие зану-у-уды, — говоря это, я не могла оторвать заворожённого взгляда от его лица, будто он только что произнёс что-то великое.

Тогда мне казалось, что это гениально. Я ещё не понимала, что, играя в эту игру, становишься удобной, идеальной куклой. Постепенно теряешь себя, забывая о самом главном счастье — быть собой. Но, надо признать, такая манипуляция работает безотказно.

— Из всего алкоголя я люблю только виски, — сказал Тимур, глядя на меня с интересом.

— Ого, я тоже!

— И давно?

— Со-о… сегодняшнего вечера! — засмеялась я так громко, что на нас даже обернулся бармен.

Я влюбилась. Без тени сомнений. В глазах Тимура я видела то же самое. Это была наша первая любовь. Говорят, есть любовь зрелая и незрелая. Ещё есть страсть, влюблённость, просто секс. Но я думаю: любовь либо есть, либо её нет. Всё остальное: ответственность, зрелость, забота — это отдельные понятия. Они могут идти рядом с любовью, а могут и вовсе отсутствовать. Какая ответственность и зрелость в четырнадцать лет? Но разве это значит, что тогда это не любовь? Любовь. Только в сопровождении не мудрости и опыта, а бурлящих гормонов, наивности и безрассудства.

А ещё в первой любви есть то, что больше никогда не повторится — её невинность. Она редко заканчивается счастливо, но всегда начинается трепетно. В этот момент ты ещё не знаешь, что тебя могут предать или что ты сам способен на предательство. У тебя море времени для отношений — в отличие от взрослой жизни, где приходится думать о работе, образовании, семье, ипотеке и коленных суставах. Что может быть волшебнее в девятом классе, чем первая любовь с красивым мальчиком?

После того осеннего вечера в баре на окраине мы стали встречаться почти каждый день после уроков. Тимур ждал меня у школьного двора. Мы бродили по улицам, где листья ковром устилали асфальт, сидели на лавочках в парке, где наше дыхание превращалось в облака пара, грели руки горячими стаканами чая, курили и болтали обо всём и ни о чём. С ним я забывала о времени, о школьных заданиях, о доме, обо всём мире.

Казалось, мы заперты в своём маленьком пузыре, где царил только наш общий ритм: смех, перекрывающий шелест ветра, его истории, мои неловкие шутки. Это было счастливое забвение двух влюблённых подростков.

Но вскоре произошла моя личная трагедия. Однажды вечером мама, уставшая после работы, сказала:

— Придётся сосредоточиться на учёбе, доченька. С танцами мы больше не справимся, денег совсем не хватает.

Я даже не стала спорить с мамой, понимая, что она и так делает всё, что может. На танцы уходили почти все мамины деньги. Собрав свои призовые дипломы, я села на электричку и поехала на Минское море. Там, в холодной тишине поздней осени, сожгла все награды. Пламя пожирало их, а я рыдала до изнеможения. Лес вокруг был гол и пуст, ветер нёс с собой запах сырости и гнилой листвы, а серое небо тяжело нависало над водой. Мне хотелось остаться там навсегда, но промозглый холод заставил меня вернуться. Я не нашла в себе сил пообещать вернуться к мечте.

Я спряталась в объятиях Тимура, веря, что вместе мы сможем преодолеть всё. Мы скрывались в потайных барах. Там играли в настольные игры, слушали музыку, смеялись и забывали обо всём. С ним я нашла свой остров покоя. По выходным мы ходили в кино, и в эти мгновения моя душа оттаивала. Я смотрела в его небесно-голубые глаза и чувствовала себя в безопасности, будто всё плохое оставалось где-то далеко. В новогоднюю ночь под мягким мерцанием гирлянд в дешёвой забегаловке мы дали друг другу обещание никогда не расставаться. Тимур подарил мне кулон — надпись love разделялась на две половины. Одну он надел на себя, другую — на меня. Так, держась за руки, мы согревались всю долгую зиму.

Наступил март — свежий, пробуждающий к новой жизни. В воздухе витал запах талого снега и сырой земли, а лёгкий ветерок доносил ароматы набухающих почек. Именно в этом марте произошло нечто трепетное, что навсегда отпечаталось в моём сердце как определение нежности. Первый поцелуй.

Тимур провожал меня до дома после школы, и я почувствовала, что сегодня это случится. Он собирается меня поцеловать. Мы подошли к подъезду, и он нежно притянул меня к себе, а я через его плечо краем глаза заметила маму, возвращающуюся с работы. Тимур смотрел на меня так влюблённо, что на его глазах наворачивались слёзы. Я понимала: вот-вот это произойдёт. Но в тот же момент я смотрела, как мама, не дойдя до подъезда, садится на корточки и прячется за кустами, явно пытаясь остаться незамеченной. Я изо всех сил старалась не рассмеяться, сдерживая трясущийся от нервов и сдавленного смеха живот, чтобы не разрушить этот трогательный момент.

— Что такое? Почему ты смеёшься? — спросил Тимур, слегка наклонив голову.

— Не знаю, — невнятно пробормотала я, стыдливо положив голову ему на плечо.

Тимур вдруг резко, но бережно взял моё лицо в ладони и поцеловал. Его губы были тёплыми и мягкими, а сам поцелуй — таким чувственным, что у меня на мгновение закружилась голова. Сердце отбивало ритм где-то в горле, всё вокруг будто растворилось — остались только мы и этот момент.

После поцелуя он нежно коснулся губами моего лба. Ничего не сказав, Тимур развернулся и спокойно ушёл домой, оставив меня стоять в сладкой растерянности.

Через несколько секунд из кустов осторожно вышла мама.

— Только ничего не говори! — взмолилась я.

— Я и не собиралась, — спокойно ответила она, но её глаза лукаво блестели, выдавая всё.

Так мама стала молчаливым свидетелем моего первого поцелуя.

Следующий месяц стал для меня холодным душем. Жизнь напомнила, что расслабляться нельзя, да и радоваться лучше в меру. Тимур изменился. Вместо прежней нежности и тепла он постепенно начал проявлять грубость и странное пренебрежение. Я была в растерянности. Казалось, он совсем забыл ту близость, что связывала нас всю зиму. Тимур стал резким, раздражительным и порой откровенно хамил мне. Я пыталась понять, как после тех вечеров в потайных барах, после разговоров о самом сокровенном всё резко превратилось в эмоциональные встряски.

Мне нужен был тот Тимур, который согревал своей заботой и смотрел на меня как на центр своей вселенной. Но теперь его хорошее отношение стало чем-то, что нужно было заслужить, вымолить. Это напоминало изощрённую пытку: ты ждёшь тепла, а в ответ получаешь холод, и не понимаешь, чем заслужила такую перемену.

Когда я громко смеялась с подругами на перемене, приходила с ярким макияжем или в короткой юбке, Тимур словно терял контроль. Он переставал со мной разговаривать, а его взгляд наполнялся такой яростью, что мне становилось страшно. Страшно, что я теряю его. Я начинала спрашивать себя: а вдруг я делаю что-то не так? Может, я слишком заметная? Слишком шумная? Я пыталась угадать, чего он ждёт, и молчала, когда он проходил мимо, чтобы случайно не вызвать раздражения. Я заметила, что каждый раз, когда я становилась «хорошей» девочкой — скромной и удобной, Тимур будто возвращался. Он снова был заботливым, обнимал меня, говорил, что я красивая, улыбался так, что сердце таяло. И в эти моменты мне казалось, что всё будет хорошо.

Я начала задумываться, почему он так себя ведёт. Тимур рассказывал, что его отец ушёл, когда ему было три года. Мама вышла замуж за другого мужчину, который подкидывал деньги, но постоянно оскорблял пасынка за то, как тот одевается, выглядит и думает. Мама была холодной, её любовь нужно было заслужить, к тому же периодически она напоминала, что не особо-то и ждала рождения Тимура. Всё внимание и забота достались новорождённой дочке. Может, Тимур сам был покалечен своей семьёй, и к зародившейся настоящей любви вместо теплоты и нежности он стал добавлять контроль и унижение, чтобы почувствовать себя хоть немного значимым? Так же, как я отчаянно хотела почувствовать себя красивой через коварный флирт? А может, Тимур наказывает свою мать через меня? Я ничего не понимала.

Как несправедливо, что первый поцелуй остался самым нежным воспоминанием моей жизни, а первая близость — одним из самых болезненных. И всё это — с одним и тем же человеком. Это произошло за день до моего пятнадцатилетия, в апреле. Тимур сумел испортить мой любимый месяц, день рождения и мой первый опыт, к которому я была совершенно не готова. Снаружи я казалась бойкой, смелой и острой на язык. Но внутри оставалась маленькой девочкой, мечтающей о тепле, защите и сильном плече. Полгода Тимур дарил мне их, и я стала зависеть от его любви, как от воздуха. Поэтому, когда он начал меня ранить, я молчала. Я была в полном замешательстве. Главное же — я отчаянно нуждалась в его теплоте, даже когда её становилось всё меньше.

После уроков мы пошли к Тимуру домой — его родители были на работе. Он сидел на подоконнике, задумчиво крутил в руках пачку сигарет, а я лежала на кровати в школьной форме — клетчатой юбке и белой рубашке с галстуком, разглядывая свои длинные красные ногти. Я чувствовала себя лишней в его комнате. Тимур молча поднялся, положил сигареты на стол и сел рядом. Его взгляд был настойчивым, но странно отстранённым. Он стал нагло приставать ко мне, целовать и снимать одежду. Я просто окаменела и не смогла ничего ни сказать, ни сделать. Я понимала, к чему сейчас всё идёт, и совершенно была не готова. Он достал презерватив из кармана.

— Что ты делаешь? — прошептала я.

— А ты что, хочешь забеременеть?

— Нет.

Это всё, что я смогла ответить. Мне было больно, неприятно и страшно. А после случившегося у него хватило наглости спросить у меня:

— У тебя даже крови не было, ты точно была девственница?

Я вскочила, быстро собрала свои вещи и ушла домой к лучшей подруге Марте. Её карие глаза — глубокие, тёплые, всегда готовые понять и утешить — смотрели на меня с беспокойством. Вокруг её лица живым облаком вились кудрявые непослушные волосы, которые она безуспешно пыталась стянуть резинкой. Марта была удивительно мудрой для своих пятнадцати лет. Она умела слушать так, будто вытягивала из твоих слов самое главное, понимала даже то, что ты сама боялась произнести. Добрая до невозможности, она никогда не осуждала.

Но даже при ней я всё никак не могла открыть рот, чтобы рассказать о том, что произошло. Мне было так стыдно. Почему? Почему пятнадцатилетняя девочка винит себя за то, что с ней поступили так жестоко? Как он мог? Как человек, которому я доверяла, оказался способен на такое? Я почувствовала себя опустошённой, беззащитной, потерянной в этом холодном мире, где никто, похоже, не собирался постоять за меня. Слёзы хлынули сами собой. Марта обняла меня и, поглаживая по голове, злобно приговаривала:

— Вот бы завтра его хорошенько кто-то избил за школой…

Я попыталась закрыть глаза на случившееся, и мы продолжили наши детские отношения, живя по-взрослому. Всё повторялось по кругу: мы ругались, расходились, но снова возвращались друг к другу, как дикие израненные звери из одной стаи, которым некуда больше идти. Тимур признавался в любви, обнимал, жалел. Но потом что-то щёлкало в его черепушке — и он начинал кричать.

Однажды он ударил меня по голове, когда я достала сигарету, сидя с ним на дереве в яблоневом саду. Я снова замерла. Родители меня никогда не били, и этот удар стал для меня настоящим шоком. Удар за сигарету, которую когда-то он сам мне и предложил.

«Что с тобой происходит, Таня? Проснись!» — кричала Марта, глядя на меня с отчаянием, после того, как я рассказала ей эту историю.

Я могла ответить любому человеку, умела постоять за себя. Но с Тимуром всё было иначе. Я замолкала, в горле вставал ком, и я не могла ответить, когда это было действительно нужно. Я не могла объяснить этого никому. Даже себе.

Эти отношения окутали меня утренним туманом — всё вокруг стало размытым, нечётким, словно реальность утратила всякие границы. От бесконечных эмоциональных качелей и манипуляций кружилась голова. Первые отношения — и сразу такие, будто я вытянула проигрышный билет в лотерее. И всё это вперемешку с тем, что дома ничего не менялось, а становилось только хуже. Но этот билет уже был у меня в руках, и нужно было как-то жить.

Мы окончили девятый класс, и наступило лето. Тимур поступил в колледж. Марта рыдала от счастья, узнав, что он больше не вернётся в школу. Все мои друзья ликовали, словно избавились от чумы. А мне было страшно. Как теперь мы будем встречаться? Что с нами станет? Целое лето мы катались на роликах по пустым улицам, ездили на озеро, где вода переливалась в лучах солнца, лежали в парке под густыми кронами деревьев, молча глядя в небо. Всё было подозрительно хорошо. Тимур за этот год стал мне ближе, чем кто-либо. Мне так казалось. Я знала его привычки, предугадывала смену настроения и научилась «не доводить его» — гордость типичной жертвы. Я больше не наряжалась, не красилась и не танцевала — как-то я с этим смирилась.

Сентябрь вновь постучался в окна школы, и пока одноклассники оживлённо обменивались новыми сплетнями, я не могла выкинуть из головы Тимура. Как он там, на новом месте? Какие у него одногруппницы?

Мы продолжали видеться, но разговоров о колледже он старательно избегал. Я заметила это и перестала расспрашивать. Но с каждым днём что-то незримо отдаляло нас друг от друга. То, чего я боялась больше всего, начинало происходить — связь между нами натянулась до предела и готова была разорваться.

Я не находила себе места. Ночи превратились в бессонные часы, когда я вглядывалась в темноту, пытаясь понять, что пошло не так. Уроки давались с трудом, мысли всё время возвращались к нему. Тимур почти перестал отвечать на сообщения: то у него пары, то дела, то какая-то выставка. Но как? Ещё в августе всё было так хорошо, так тепло. Почему всё это рушится, почему снова что-то не так?

А в октябре, в день нашего первого свидания год назад, произошло то, что навсегда переписало сценарий моей жизни. Тимур исчез. За весь год, что мы были вместе, не проходило и дня без звонков или сообщений. Мы всегда были на связи, а тут — тишина. Его телефон молчал, сообщения оставались непрочитанными. Время тянулось густой смолой, давя на грудь. Три дня без единого слова.

Я обзвонила всех, кого могла: его друзей, знакомых, даже тех, кого едва знала. Но никто не мог мне ничего сказать. «Не знаю», «не видел», «может, занят». Эти дни стали для меня кошмаром. Я вслушивалась в каждый звук — вдруг это его шаги или звонок. То бродила по городу без цели, то возвращалась домой и просто сидела у телефона, глядя на экран, который так и не загорался. В голове роились самые страшные мысли. Что, если его сбила машина? Или кто-то напал на него? Может, он лежит где-то в больнице, без сознания, а я даже не знаю, где его искать. Сердце сжималось от боли и беспомощности.

Вечером третьего дня ко мне заглянула Марта. Мы пили чай с мёдом и бесконечно перебирали версии, пытаясь понять, куда мог исчезнуть Тимур. На кухне царила приглушённая тишина, нарушаемая лишь редкими словами и звоном ложек о кружки. Папа был в командировке, мама за стеной методично гладила бельё, ритмично шурша утюгом.

И вдруг раздался звонок.

— Привет, это я. Выйди из подъезда, пожалуйста.

Его голос, хрипловатый, чуть усталый, будто вернувшийся из другого мира, пронзил меня насквозь. Я замерла на мгновение, а затем отбросила телефон на стол и побежала к двери.

Выскочив из квартиры, я увидела его. Он стоял на лестничной клетке, прислонившись спиной к стене. Тимур опустил голову, избегая моего взгляда, словно заранее знал, какие вопросы повиснут в воздухе.

— Где ты был? — слова, в которых смешались ужас, боль и непонимание, сорвались с моих губ.

Он резко притянул меня к себе, сжал так крепко, будто боялся, что я сейчас исчезну.

— Я люблю тебя. Я так сильно тебя люблю, — прошептал он, и голос его дрогнул.

Я не ответила. Не могла. Всё, что я чувствовала, выплеснулось слезами, которые обожгли щёки. Я словно растаяла в его объятиях, растворилась в тепле, которого мне так отчаянно не хватало эти три бесконечных дня. Что бы ни произошло, он здесь. Тимур обнимает меня, и это самое главное.

Я медленно выдыхала тяжесть из своей груди ему навстречу, стараясь успокоить бурю внутри. Его руки дрожали. Мы стояли молча, сплетённые этой больной, но всё ещё живой связью. Мне казалось, что время замерло. Я хотела верить, что всё закончится здесь, в этой тишине.

Но он вдруг отстранился, поднял моё лицо ладонями, посмотрел в глаза с такой болью, что я похолодела.

— Я тебе изменил, прости.

Мир остановился. Нет, не остановился — он рухнул. Я ощутила, как моё сердце разбивается на тысячи острых осколков, пронзивших грудь.

— Как изменил? В смысле — переспал с кем-то? — спросила я почти бесчувственно, всё ещё надеясь не на самое худшее.

Тимур отвёл взгляд.

— Да, — ответил он. — Я был эти дни с другой.

В этот момент что-то во мне сломалось. Всё: моя доброта, нежность, покорность, любовь — они разом вышли из меня, будто дух, покидающий тело. Осталась только ярость.

Мои ноги сами сделали шаг вперёд, и я холодно, почти бездумно толкнула его.

Его глаза расширились от удивления, а потом он полетел. Головой вниз, по лестнице, до следующего пролёта. Звук его падения эхом отразился от стен подъезда, и я застыла, глядя на него сверху.

Это было странное чувство. Никакого удовлетворения, никакой победы. Только тишина. Только пустота. Он лежал неподвижно несколько мгновений.

— Надеюсь, ты умер? — бросила я холодно, не узнав свой собственный голос.

Тимур медленно поднялся, не сказав ни слова. Его шаги были неуверенными, но он направился вниз по лестнице, к выходу.

Вот так поступает женщина, которую предали. Мужчины должны помнить: сегодня она способна вытащить тебя из ледяного озера голыми руками, а завтра, если ты ранишь её слишком глубоко, она переступит через твой труп не оглянувшись. Это не жестокость, это природа женщины. В ней живёт океан любви, но в случае предательства он оборачивается цунами и сметает всё на своём пути.

Я зашла домой, и, как только за мной закрылась дверь, началась настоящая истерика. Я рыдала так, как никогда прежде в своей жизни.

Этот вечер стал поворотом не в ту сторону. На ту дорогу, где женщина теряет не только веру в мужчину, но и саму способность любить. Сердце, которое когда-то было открыто для нежности и заботы, в одно мгновение превратилось в камень. Я закрылась, словно засов на двери, запечатав все свои чувства, чтобы больше никогда не переживать такую боль.

Слёзы обжигали лицо, но не приносили никакого облегчения. В голове звучала одна-единственная мысль: я больше не поверю ни одному мужчине. Марта гладила мои волосы, стараясь успокоить, шептала что-то ласковое, но я не слышала её слов. Вся боль внутри вырвалась наружу, и я вдруг произнесла:

— Пусть я ничего не понимаю в отношениях, но я уверена в одном: нельзя быть такими эгоистами. Если человек изменяет, он не имеет права никогда, ни при каких обстоятельствах говорить об этом тому, кто его любит. Нельзя быть такой безжалостной тварью, которая разрушит чью-то жизнь своим признанием. Ты совершил ошибку — так неси эту тяжесть сам. В признании измены нет никакого благородства. Это не очищение, это трусость, это перекладывание своей вины на плечи того, кто тебе доверял…

Я подняла глаза на Марту, и слёзы мешали мне видеть её лицо, но я знала, что она меня понимает.

— Всё, что ему было нужно, — продолжала я, — это сказать, что он разлюбил меня. Пусть это было бы больно, но это можно пережить. А он… Он просто растоптал меня своей правдой.

Марта ничего не ответила. Она только обняла меня крепче, как будто боялась, что я рассыплюсь прямо здесь, у неё на руках.

Как дура обыкновенная, в порыве унижения и отчаяния я нашла ту девушку. Мне нужно было понять. В моей пятнадцатилетней голове никак не укладывалось, как можно изменять человеку, которого любишь всем сердцем и душой. Где логика? Как это возможно? У меня никак не складывался этот пазл.

Я написала ей, задавая самые наивные вопросы: «Что между вами? Любите ли вы друг друга?» — надеясь, что хоть она сможет пролить свет на произошедшее. Ответ был коротким: «Малышка, секс — это просто секс. Ничего личного. Забудь и не бери в голову».

Эти слова вонзились в меня, как лезвие, холодное и безжалостное. Они окончательно разбили мои попытки понять, как люди могут так поступать, а главное — зачем.

Единственное, что я поняла: мне не нравится этот мир. С самого детства меня мучил один и тот же вопрос, который я задавала себе, слушая, как родители ссорятся: почему просто нельзя быть нормальными? Это же элементарно.

С Тимуром всё повторилось. Тот же вопрос. Я открыла в своей голове школу нормальности и очевидности, где учила людей простым истинам: не кричать, потому что это бессмысленно. Поддерживать друг друга, потому что так правильно. Не обижать тех, кто тебе дорог, потому что любовь — это забота. В конце каждого урока, глядя в глаза воображаемым ученикам, я повторяла: «Что тут непонятного, глупые, глупые людишки?»

После измены Тимура ничего не закончилось. Он плакал, умолял, клялся, что это была ошибка, о которой он сожалеет больше всего на свете. А я, словно в бреду, искренне пыталась понять и простить его. Но каждый раз, глядя в его глаза, я видела ту черноволосую девушку, с которой мне изменили. И эта картина разрывала меня на части. С каждой новой попыткой всё забыть боль только усиливалась. Я больше не могла его целовать, его прикосновения вызывали отвращение. Не могла доверять, потому что в каждом его слове мне слышалась ложь. Моё сердце, так долго бившееся для него, превращалось в кусок льда.

Наступила зима, и наши встречи превратились в испытание. Я начала видеть Тимура таким, каким его видели мои друзья. Всё, что раньше я пропускала мимо ушей или считала мелочами, теперь явственно открылось мне. Его писклявый голос, особенно в моменты злости, стал невыносим. Когда он злился ещё сильнее и переходил на визг, я едва могла удержаться от смеха. Это раздражало его, и в итоге он буквально взрывался, что превращало наши разговоры в абсурдный спектакль. И его отчим был прав: он действительно одевается как придурок…

Поведение Тимура стало параноидальным. Он боялся, что я могу сделать то же самое — изменить. Он начал контролировать каждый мой шаг, дышать мне в затылок. Эта попытка удержать меня железной хваткой была не чем иным, как отчаянной, жалкой банальностью. На меня перестали действовать его дешёвые манипуляции. А потом случилось то, что сожгло всё до основания.

Тимур позвал меня на серьёзный разговор в парк. Мы стояли на леденящем декабрьском морозе. Кусты и деревья покрывала хрустальная изморозь, сверкающая в свете редких фонарей. Холод кусал за щеки, пробирался под пальто, обжигал дыхание, превращая его в облака пара. И зачем я так спешила, что под пальто надела только майку? Снежинки кружились в воздухе, ложились на наши волосы, на его плечи, таяли, едва коснувшись кожи. Тишина зимнего вечера звенела, пронзая до самого сердца. Мы стояли как будто чужие друг другу.

— Ты тоже виновата в том, что я тебе изменил, дорогая. В отношениях всегда виноваты двое.

Я смотрела на него, не веря своим ушам. Это он? Тот самый Тимур, который клялся в любви, плакал и умолял простить? Теперь он стоит передо мной и обвиняет меня в своём предательстве?

— Хватит! — закричала я. — Это уже слишком! У всего есть предел, Тимур.

Мои губы дрожали то ли от ярости, то ли от леденящего ветра. Грудь сжималась так сильно, что казалось, я вот-вот задохнусь.

— Ты слышишь? Хватит! — сказала я, уже тише, срываясь на шёпот. — Это наша последняя встреча. После того, что ты сейчас сказал… После этих слов я больше не могу тебя видеть. Никогда.

Я отвернулась, чтобы он не видел, как слёзы замерзают на моих щеках. Чтобы он не понял, что, несмотря на всю боль, я всё ещё люблю его. Слишком сильно.

— Ты сейчас просто ужасно выглядишь. Ты не могла хотя бы расчесать волосы?

Его слова, как льдинки, падали мне на лицо, обжигая кожу.

— И ещё, — продолжил он, словно смакуя каждое слово. — Ты хочешь быть психологом? Танцевать? Быть звездой? Запомни: у тебя ничего из этого не выйдет. Никогда. Ты просто не способна на это. Посмотри на свою жизнь. Да, парни в тебя влюбляются, бегают за тобой, но что с того? Ты так и останешься простой идиоткой.

Мои губы дрогнули, но я молчала.

— Прости, Тань, но это правда, — сказал он, будто это было обычное, даже доброе напутствие.

Я хотела бы тогда найти в себе силы просто молча уйти. Но вместо этого из моей груди вырвался душераздирающий, животный крик. Тимур добил меня. Его слова стали последним выстрелом, прямо в голову. Я присела, прижав лицо к ладоням. Больше я не могла смотреть на него. В ушах звенело. Были слышны только удаляющиеся по снегу шаги.

Не знаю, сколько времени я так просидела. Когда я подняла глаза, Тимура уже не было. Я осталась одна. В окружении безмолвного парка, покрытого белоснежным одеялом, сверкающим под тусклыми фонарями. Я легла прямо в снег, раскинула руки, как ребёнок, пытающийся сделать ангела, и закрыла глаза. Холод проникал в каждую клетку, но мне было всё равно. Оглушающая тишина давила со всех сторон, и это была самая болезненная музыка, которую я когда-либо слышала.

Смотря в бездну ночного неба, туда, где звёзды были равнодушны к моим слезам, я пообещала себе: «Я обязательно стану той, кем хочу быть. Я вырвусь из этих серых хрущёвок и бесконечного унижения. Никогда больше я не позволю себе сломаться перед мужчиной».

Это обещание было таким же, как то, что я дала себе в детстве: стать красивой. У меня ведь получилось тогда? Почему не получится сейчас? Я справлюсь. Я найду в себе силы. Вот только… сейчас я ещё немного полежу в этом снегу, а потом обязательно поднимусь, обязательно справлюсь.

Больше я никогда не видела Тимура.