Дорога – это вернуться после

Татьяна Березикова, 2022

С давних времён народную мудрость заключали в простую и увлекательную форму сказки. Современные психологи тоже высоко оценили терапевтические свойства этого жанра. С помощью сказки или притчи можно безболезненно поговорить о самом сокровенном, о том, о чём прямо говорить бывает больно. Клинический психолог и практикующий сказкотерапевт Татьяна Березикова в своих сказках поднимает непростые темы. Она пишет о страхе перед окружающим миром, о месте в жизни, об ощущении беспомощности, о верности мечте, о прощении, о том, что среди серости будней можно не заметить настоящее чудо, если не открыть для него своего сердца. В этих сказках психология перемежается с волшебством. В них ответы на те вопросы, которые не всегда получается даже сформулировать, но которые часто тяготят наше сердце. «Сказка – это особый язык и тайна, которая общается с душой человека, врачует её, незаметно и незримо», – пишет Татьяна и приглашает читателя к разговору с его собственной душой.

Цербер

История наша начнётся в старом-старом лесу, таком древнем, что и не вспомнить, так ли он стар, как сама земля, или нет. Среди могучих вековечных дубов, чьи некогда стройные ветви и стволы скручены временем в узловатые коряги, потемневшие, покрытые зелёными бархатными мхами и лишайниками; над кривыми корнями, что взрывают землю, пересекая и испещряя тропинки и просеки переплетениями, буграми и ухабами, превращая их в путь, полный препятствий; под кронами, такими высокими и смыкающимися столь плотно, что свет, проникающий сквозь них, становится зелёным.

Хранит этот лес мудрость веков и немало тайн, а разгадает их тот, кто даст себе возможность внимательно присмотреться и прислушаться, а потом подумать об увиденном и услышанном. И, пожалуй, он однажды станет настоящим мудрецом, как и тот, что жил на поляне, окружённой семью камнями.

Поляна так и называлась — Круг Семи Камней, а мудрец был друидом, и никто не называл его иначе. Хотя когда-то давно, тогда, когда жил он ещё среди людей, звали его Финген, но имя это уже многие годы никто не произносил вслух, и оно забылось. Так его и звали — Друид из Круга Семи Камней.

Друид был стар, трудно сказать насколько, ведь друидам подвластна магия, что кроется в природных стихиях, и жить они могут сколь угодно долго. Но этот был стар настолько, что успел прослыть самым мудрым среди всех прочих, а друиды в ту пору не были редкостью. Говорили, что узнал он тайны и земли, и звёзд, и ветра, что летает по миру, и дождевой воды, что приходит с дальних берегов и снежных гор, знал он, о чём молчат рыбы и что думают камни. Не было того, чего он не знал, говорили даже, что он знает ответы на все вопросы и может решить любую задачу.

И те, чью душу терзали неразрешимые проблемы и ужасные сомнения, тревожили неразгаданные загадки, не давали высыпаться по ночам страшные нераскрытые тайны, устремлялись к мудрецу из Круга Семи Камней со своими вопросами, надеждами и чаяниями. Презрев тяготы путешествия, сложности поисков, опасности, поджидающие путников на столь долгой и далёкой дороге, в дремучей, непроходимой чаще леса, и его пугающих обитателей. И никто из пришедших не уходил обиженным, каждый получал то, о чём спрашивал, становился богат мудростью, крылат откровением и силён надеждой. И слава о мудреце-друиде в лесной чаще всё росла и ширилась, долетая до самых дальних уголков мира земного, небесного и даже подземного.

Слава всегда бежит далеко впереди героя, поскольку то, о чём рассказывает один и что слышит другой, может видоизменяться, обрастать неслыханными и небывалыми подробностями, в меру впечатлительности и воображения того, кто слушает. Вот тогда может случиться всякое.

Так и вышло, что однажды, с шумом продираясь сквозь заросли дурманных трав и кусты можжевельника, путаясь в цепком плюще, густо оплетавшем стволы деревьев, с хрустом ломая ветки и сучья огромными лапами, на поляну Семи Камней, поросшую цветами и залитую солнечным светом, затерянную в заколдованной роще, вышел совсем неожиданный гость. Один лишь его вид был способен вселить в сколь угодно смелую душу трепет и суеверный ужас — столь страшен и грозен он был.

Но Друид, вышедший навстречу, ничуть не убоялся странного гостя. Вовсе не потому, что был силён и смел, а лишь потому, что был очень мудр и научился принимать превратности судьбы с благодарностью и смирением. А ещё знал, что тот, кто пришел просить помощи и совета, не причинит ему зла, сколь бы страшен он ни был.

Мудрый старец знал всё обо всём и гостя узнал сразу. А был это не кто иной, как Цербер. Да-да, тот самый Цербер. Огромный, свирепый, трёхголовый страж, что охраняет врата в Царство мёртвых, чтобы его обитатели не могли его покинуть, а живые — войти.

Цербер жил довольно долго на свете, и жизнь его была поистине бесконечной, многое он успел увидеть и узнать, был на свой лад умён и мудр, ибо имел три головы вместо одной. Но место, что он стерёг, было юдолью скорби, прибежищем мрака и печали, где души ушедших тоскуют об утраченном и былом и не имеют надежды вернуться назад. Глядел он на это день ото дня и всегда оставался безучастным и равнодушным к чужому горю, печали и беде, оттого сердце его стало твёрдым, как камень, и не ведал он жалости и сострадания. Часто он поступал согласно желаниям своего каменного сердца, жестоко, эгоистично и нехорошо, но сам не замечал этого.

Старая мудрость учит, что одна голова хорошо, а две лучше. Значит, три головы должно быть совсем замечательно. Но частенько головы Цербера не ладили между собой, и в его душе не было покоя и гармонии.

Одна его голова, та, что была слева, любила философские размышления, латынь и пыльную мудрость веков и знание ставила превыше всего прочего.

Вторая голова, та, что росла справа, любила всё самое прекрасное, любовалась всем необычным и изысканным и красоту почитала главным мерилом всего в мире.

А третья голова, та, что была посередине и имела самую крепкую связь с каменным жестоким сердцем, ведала злыми замыслами и планами, считала лишь грубую силу решением всего, а также была уверенна, что, кто сильный, тот и прав, а благими намерениями вымощена дорога в ад.

И всё бы ничего, но что бы ни происходило, тут же у каждой головы возникало мнение на этот счёт, и, конечно, оно не совпадало ни с одним из предложенных. Головы его всё время между собой спорили, и оттого стоял такой шум, гвалт и тарарам, что Цербер свирепел ещё больше и сильней. Ни в чём у его голов не было единства, а вот Цербер был одним целым, хоть и с тремя головами. Тяжело было ладить ему самому с собой. И так он намаялся и извёлся, не зная, что делать и как поступить, что, едва прослышав от шептавшихся меж собой душ о Друиде, способном дать нужный ответ, со всех ног поспешил в старый лес. Конечно, сначала выведав угрозами и хитростью, где этого мудреца искать.

И вот, стоя перед старцем, седым, как серебряный лунный свет, с бородой столь же длинной, как и никогда не стриженные волосы, одетым в простую белую тунику из холстины до самой земли, подвязанную столь же простой пеньковой верёвкой, Цербер с последней надеждой взмолился:

— Послушай, Друид, пришёл я издалека, ибо прослышал о твоей мудрости. Ты живёшь немало лет в этом лесу и ведаешь о столь многом, что слава о тебе по всему миру идёт. Может, и мне помочь сумеешь. Дай мне ответ, как мне примирить свои головы промеж собой, обрести мир в душе, а душу свою примирить с миром?

Разумеется, это говорила та голова, что была умнее прочих, поскольку знала она немало умных слов и ловко складывала их в красивые фразы. И все три головы с надеждой уставились на мудреца.

Внимательно посмотрел на них старец, покачал седой головой и сказал:

— Всё знаю я и всё ведаю, но нет у меня для тебя нужного ответа. Не знаю я, чем тебе помочь, потому что каждый сам куёт своё счастье и свои цепи, а значит, и сам должен ведать, как их разбить, — развёл Друид руками.

И был прав: признаться в своём незнании поистине великая мудрость.

Помрачнел Цербер, глухо зарычала средняя голова, оскаливая огромные, белые клыки:

— Кроме тебя, некого мне более спросить, негде помощи искать. Неужто судьба моя такая — вечно мучиться и не ведать покоя? — И все три головы разочарованно поникли.

Друид любил все живые творения, и от этого зрелища душу его печаль разрывала так, что в лучистых серых глазах искрами разбегались непролитые слёзы.

Пожалел он Цербера и сказал так:

— Дам я тебе один совет, глядишь, может, что и получится.

Все три головы разом навострили шесть пушистых ушей.

— Ты сторожишь врата Царства мёртвых, вот и спроси у тех, кто жизнь уже свою прожил, может, они ответ на твой вопрос ведают.

На том они и расстались. Цербер отправился в обратный путь, а Друид скрылся в лесу, думая о том, что ведать всё на свете воистину нельзя.

Спустился Цербер в Царство мёртвых и день за днём задавал он всем встречным душам лишь один вопрос. Но кого бы он ни спрашивал и как бы вопрос свой ни ставил, не было у мёртвых ответа. Совсем было отчаялся Цербер, и всё чаще находила на него ярость. В такие минуты никто бы не захотел оказаться рядом с ним, и все прятались или бежали прочь.

Но была среди них одна неугомонная душа — душа погибшего искателя приключений, — которая и после смерти, похоже, не могла обрести покой. Излазила эта душа Царство мёртвых из конца в конец, знала его, как свои пять пальцев, и бывала там, где не бывал даже сам Цербер. И вот что эта душа поведала удручённому привратнику:

— На самом-самом краю Царства мёртвых, так далеко, что любому, кто в тот путь отправится, покажется он бесконечным, есть источник, который берёт своё начало так глубоко под землёй, что вода его холодна, как лёд. Там лежит разбитое сердце бога, и тот, кто выпьет воды из этого источника, обретёт то, что ему более всего необходимо.

Только напиться той воды может не каждый. Источник этот стережёт большущая старая жаба. Такая старая, что некогда её зелёная кожа потемнела до черноты, а кваканье стало похоже на раскаты грома, а сама она приросла к тому камню, на котором сидит. Загадывает она всем, кто приходит просить воды, свои загадки. Кто разгадает, получит, о чём просит.

Поблагодарил Цербер любопытную душу и обрадовался.

— Это будет проще простого, — сказала мудрая голова. — Я вмиг разгадаю любую загадку.

— Никто не устоит перед очарованием красивых слов, — сказала голова — ценительница прекрасного.

— Ха, — сказала средняя, злая голова, — пусть только посмеет мне отказать! Я в тот же миг раздавлю её. Ха-ха, как жабу! — и весело рассмеялась.

— Постой! — остановил его голос неугомонной души. — Если убьёшь жабу, в тот же миг обернёшься камнем и останешься стоять у источника, так и не получив, что хотел. Будешь рядом стоять, да напиться не сможешь.

Заворчал, зарычал Цербер недовольно, но делать нечего — и стал он собираться в дальний путь. А дорога-то была и впрямь не близкой, такой, что ни за день, ни за два назад не обернуться. И не мог Цербер самовольно, без высочайшего дозволения Аида пост свой так надолго без присмотра оставить. Тогда склонил он все три свои головы перед хозяином и попросил о милости. И, верно, велика она, мудрость богов, глядящих далеко за обозримые пределы дней, лет и судеб, но отпустил Аид ему столько дней, за сколько старая луна помолодеет. И Цербер отправился в дорогу.

А вам, наверно, интересно знать, от чего разбиваются сердца богов. А дело всё в том, что каждый бог творит мир и созданий в нём, мерилом всего используя своё сердце. Какой бог, такой и мир. И тогда можно сказать, что мир рождается из сердца бога, но созданный мир живёт своей собственной волей. Бывает и так, что мир, задуманный и разумно, и хорошо, изменяется, полнится жестокостью и мраком, и воцаряются в нём хаос и страдания. Тогда хороший бог начинает и сам страдать от этого и иногда не находит ничего лучше, чтобы прекратить мучения, чем вырвать своё сердце из груди да и разбить его на части. Но от этого творящей силы в нём меньше не становится, и вот тогда-то на месте, где останется лежать такое разбитое сердце, может случиться всякое.

Долго шёл Цербер через леса, пустыни, ущелья, по растрескавшейся от жара земле, мимо огненных гор, по замёрзшим от холода озёрам, истоптал и натёр лапы, но всё-таки пришёл к источнику, укрытому в зарослях огромного зелёного сада, ярким живым пятном выделявшегося среди чёрной потрескавшейся земли вокруг.

Источник и впрямь брал своё начало прямо в огромном разбитом сердце, что лежало среди россыпи камней, и все как один камни эти были сплошь драгоценные и самоцветные, от самых больших до самых маленьких. А на самом большом валуне, зелёном и пятнистом, сидела огромная чёрная Жаба. Была она действительно старой, кожа её задубела и покрылась морщинами, а глаза помутнели, но видела она, похоже, столь же зорко, как и прежде.

Не успел Цербер ничего спросить, даже рта открыть, как Жаба закашлялась и скрипуче проквакала:

— Есть у меня загадка для тебя, Цербер, страж Царства мёртвых. Скажи мне, какая сила самая великая на свете?

Задумался Цербер, и хоть был не глуп, но с ответом поспешил. Первая голова сказала:

— Мудрость — вот самая большая сила.

— Нет, — ответила Жаба, — мудрость подобна пыли: сколько ни собери, а время всё одно развеет её по ветру.

— Самая большая сила — это красота, всё склоняется пред ней, — откликнулась другая голова.

— Эта сила велика, но это не тот ответ, — проскрипела Жаба.

— Гнев и ярость! — прорычала третья голова. — Нет ничего сильнее их.

Жаба засмеялась.

— А уж этот ответ самый неправильный. Ты не ответил на загадку и не можешь напиться из источника, но нужда твоя велика, и для тебя ещё не всё потеряно. Есть время у тебя, ровно три дня. Если успеешь загадку разгадать до третьего заката, получишь то, о чём просишь.

— Где же мне разгадку сыскать? — спросила умная голова.

— Дам я тебе совет, как её разрешить и у кого помощи спросить, — наставительно проквакала Жаба. — Далеко-далеко за огромной пустыней, там, где песок раскалён добела, растянулись непреступные хребты Синих гор. На самой высокой из вершин, той, что, кажется, касается самих небес, на рубеже между миром этим и высшим, в самом дивном месте из всех, что зовётся Небесным пределом, обитает существо, прекрасное, как рассвет, мудрое, как сама жизнь, и сильное, как смерть. И коли сумеешь с ним договориться, то даст оно тебе подсказку.

И поспешил Цербер туда, куда указала Жаба. Долго шёл он через обжигающую пустыню, взбирался вверх по горным тропам, цеплялся когтистыми лапами за отвесные скалы, ночевал в холодных пещерах, но добрался до Небесного предела.

Место это и впрямь было самым восхитительным из тех, что Цербер когда-либо видел. Вершина горы, плоская и широкая, поросла цветущими кустами, цветы их серебристо поблёскивали, а аромат казался очень приятным и до странного знакомым, да и сам воздух здесь переливался искрящейся снежной пылью, блестевшей в ярком солнечном свете. То тут, то там торчали из-под земли, словно бьющие фонтаны, кристаллы драгоценных камней, раскидывавшие вокруг цветные солнечные зайчики. Казалось, что вокруг звучит музыка, тихая, как перезвон хрустальных колокольчиков, но заставляющая что-то в душе переворачиваться и ликовать, и Цербер зачарованно озирался вокруг. А правая его голова восхищённо вздыхала.

Как бы далеко он ни шёл и как бы внимательно ни смотрел, никого вокруг не находил, место это казалось пустым и необитаемым. Но вот лапы вывели его к необычной пещере, вход которой густо оплетал плющ, а цветы и стебли его свисали, как занавесь над входом. Но удивительным было не это, а то, что сама пещера вся целиком была из горного хрусталя, и из-за яркого света, отражённого множеством граней, на неё больно было смотреть. Цербер поспешно нырнул под её своды сквозь зелёную завесу. Здесь свет не казался нестерпимо ярким, а был мягким и умиротворяющим. Пещера была не слишком мала, но и не слишком велика, и не успел Цербер пройти и половины, как наткнулся на существо причудливое и неприятное с виду.

Существо сидело на камне, страшненькое, тощее и нелепое, какое-то ободранное и кутавшееся в рваную холстину. То тут, то там торчали грязно-белые, мятые то ли перья, то ли пух. Они украшали и голову существа, топорщась и свисая на лицо и отчасти закрывая огромные, серые, как вода в луже, слезящиеся глаза. Оно было белое и бледное, как мышь, и столь же несимпатичное.

Все три головы Цербера, уставившись на диковинное создание, ощутили сложную гамму чувств и эмоций — от полного отвращения до праздного любопытства, — неприкрыто сквозивших в выражении морд. Существо глядело в ответ этими своими болезненными глазами и молчало.

Все три головы непонимающе переглянулись.

Голова — ценительница прекрасного фыркнула, сморщила нос и с отвращением отвернулась.

— Это что ещё такое?! Шуточки шутить вздумали со мной? — зарычала, загромыхала злая голова.

— Это, наверно, Эфемера Вульгарис, — тут же высокопарно и со знанием дела откликнулась мудрая голова. — Точно-точно, вон она какая пучеглазая.

— Чего ты обзываешься? — неожиданно обиженно и тихо заговорила эта пучеглазая Эфемера, выпучив глаза как будто ещё немного сильнее.

— Я вовсе не обзываюсь! — возмущённо задохнулась мудрая голова. — Это латынь, стыдно не знать, — заключила она более мягко и снисходительно.

— Послушай, кем бы ты ни был, — с кислой гримасой обратилась к существу красивая голова, — нам тут сказали, что в самом прекрасном месте на земле — а по всему выходит, что это здесь, — обитает самое красивое существо, мудрее любых мудрецов и сильнее любых силачей. Может, ты его где-то тут видел? — говорила она медленно, сильно сомневаясь, что её правильно понимают и понимают вообще.

И все три головы снова уставились выжидающе.

Под этим пристальным взглядом трёх пар жёлтых, круглых и больших, как плошки, глаз странное создание совсем смутилось, робко опустило свои невозможные зенки в пол и очень тихо, словно извиняясь, произнесло:

— Всё сказанное верно. И место то, и, похоже, я тот, кто вам нужен.

— Ты?! — удивлённо и шумно выдохнули все три огромные зубастые пасти Цербера, едва не сдув диковинную тварь с её камня, и разразились хохотом.

Смеялись они долго, так, что сотрясались кусты вокруг пещеры, как от сильной бури, а сам огромный зверь едва мог устоять на лапах.

Когда они, наконец, успокоились, всё ещё тяжело дыша, как от долгого бега, голова — поклонница силы сказала:

— Ха, нашёлся силач! Я пришибу тебя одним мизинцем на задней левой лапе.

— Любая облезлая крыса или мокрая курица — и та красивее тебя! — фыркнула голова — поборница красоты.

— Тем более что ты не знаешь латыни, а туда же — мудрец! — возмущалась голова — хранительница мудрости.

Существо так и сидело, не поднимая глаз и глядя на гладкий и блестящий, как зеркало, пол пещеры, где всё происходящее отражалось в ещё более неприглядном виде. Насмешки казались ещё более колкими, ухмылки куда ехиднее, а уродство несчастного создания — более явным. И, похоже, это расстроило обитателя пещеры в конец.

Печальные глаза на бледном лице, как лужицы талой воды, в обрамлении белых, как заиндевевшая трава, ресниц теперь глядели строго, а сказанные слова прозвучали бесцветно и равнодушно:

— Хотите вы или нет, а больше здесь нет никого, кроме меня.

— А красота — в глазах смотрящего.

— Великая мудрость живёт лишь в добром сердце.

— А великая сила в том, чтобы всегда поступать правильно. — И существо замолчало.

Оно будто даже стало немного выше, и весь его вид выражал праведное негодование.

Головы переглянулись, притихшие и пристыженные такой отповедью, неловко переминаясь с лапы на лапу.

— И что это значит? — спросила негромко самая мудрая.

— Понятия не имею, — отозвалась красивая.

— А ну-ка объясни! — зарычала свирепая и злая.

Создание редкого уродства и столь же редкой наглости тяжело вздохнуло и плотнее закуталось в свою драную холстину:

— А чего тут объяснять?! Самое мудрое сердце — то, которое умеет любить и сострадать. Тогда оно видит всё вокруг себя красивым, а живя в прекрасном мире, легко быть счастливым и поступать согласно велению души, — говоря так, существо уже не выглядело смертельно обиженным.

Цербер задумался, опустив все три свои головы. И стало так тихо, что слышно было, как там, снаружи, ветер прячется в листьях, как шепчутся ручьи, сбегающие вниз, и как поют свои песни птицы. Странное создание ждало, не говоря ни слова, не мешая ему думать.

— Я, кажется, всё понял, — сказал Цербер умной головой.

И когда снова посмотрел на странное и впрямь мудрое создание, то все три головы разом ахнули. Существо, сидевшее на камне, изменилось. Оно было вовсе не белым, просто светилось слабым, золотистым, как рассветные лучи солнца, трепетным светом. Глаза его были яркие, словно звёзды, и прозрачные, как вода в ручье. И вовсе оно не было ободранным, просто куталось в большие белые пушистые крылья. Там, в небольшой пещерке, всё это время сидел ангел, только каждый видел его в меру своего разумения.

Поистине, нужна великая сила и мудрость, чтобы принимать то, каким тебя видят окружающие, не переубеждать их, не сердиться и не гневаться.

— Вот и славно, — сказал ангел ласково и по-доброму. — Теперь ты знаешь ответ.

И грозный Цербер, поблагодарив за науку, пустился в обратный путь. Он и сам не заметил, как его долгая дорога к источнику подошла к концу, потому как всё время думал он о словах ангела. Слова эти, как зерно, упали в его сердце и нашли там место, хотя было оно твёрдым, как камень.

Стоило ему подойти ближе к чудесному источнику, как Жаба проквакала:

— Вижу я, ты разгадал загадку и знаешь ответ.

— Да, он мне известен, — произнесла мудрая голова.

— Нет на земле большей силы, чем та, которая делает и безобразное красивым, — отозвалась правая голова.

— Чем та, что мудрее вековой мудрости, — подсказала левая.

— И лишь она способна потушить гнев, и даже смерть отступает перед ней в бессилии, — закончила средняя.

— Что же это за сила? — проскрипела Жаба.

— Сила любви и сострадания, — отозвались разом все три головы.

— Это так, — кивнула Жаба. — Ты получишь, о чём просишь. Теперь от этого, пожалуй, будет толк.

Опустил Цербер все три свои головы и напился прозрачной, ледяной воды, обжигающей, как искреннее раскаяние и истина. Вода эта смягчила его сердце, и то доброе зерно, что упало туда, проклюнулось маленьким, слабым ростком, распустились нежные зелёные листья.

Время шло, и росток креп день ото дня, разрушая каменные оковы, оплетая их тонкими стебельками, и камень крошился и распадался. И сердце Цербера билось, укрытое зелёным нежным ковром. Так из мёртвой пустыни прорастает целый мир, если его питает созидающая сила.

И те, кто прежде знали Цербера, говорили, что он изменился в лучшую сторону.

Мудрость не казалось ему больше сухой и мёртвой, и часто он находил в ней поддержку и опору. Мир вокруг не стал идеальным, но зато умел Цербер разглядеть, что у каждой тучки хоть один бочок, да серебряный. А гнев больше не душил его так сильно, уступая место пониманию. И головы его больше не соперничали меж собой, принимая каждую точку зрения как вероятно возможную и достойную существования.