Серебряное кольцо с печатью

Татьяна Александровна Байдаулетова

Книга рассказывает историю нахождения главным героем серебряного кольца с печатью, и как эта находка повлияла на дальнейшую жизнь героя.

© Татьяна Александровна Байдаулетова, 2023

ISBN 978-5-0060-8861-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

О чем это произведение? Какого оно жанра? Я не знаю ответов на эти вопросы. Книжка, так я ее называю, ни о чем и обо всем. В ней есть и убийства и фэнтези и даже познавательная и образовательная информация. Короче — ни о чем и обо всем. Прочтите до 20 страницы и если заскучаете, то бросьте это дело. Если же полистаете до последней странички, то жду от вас комментариев. Пишите, что хотите. Хвалите и ругайте. Тем же, кто продержался лишь до 20 страничке, думая, нечего будет сказать. И так ясно. Им скучно и неинтересно. Просто отметьте, что вы остановились на цифре 20. И я все пойму. Дерзайте. А вдруг понравится. И захочется еще. В этом то и есть великий смысл жизни — хотеть ещё и ещё, идти вперёд, подниматься вверх. Желайте и получайте и снова желайте. Ну а я буду писать. Кому то это нужно. Вспомните — если звезды загораются, то это кому-то нужно. Можно и наоборот, если они гаснут, то в этом тоже кто — то заинтересован. Но я ещё не звезда. Так что у меня один путь — загореться, а там посмотрим…

Эта книжка от первой буквы до последней выдумка — плод воображения автора. Любые сходства случайны.

автор Татьяна Байдаулетова

Серебряное кольцо с печатью (СКП)

СКсП ПЕРВАЯ ГЛАВА

Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Это просто кошмарный сон, или сонный кошмар. Фу, какая гадость. Этого просто не может быть со мной. Возможно, что с кем-то где-то это и может произойти, но только не со мной. Как хорошо, счастливо и спокойно я жила до сих пор. Ну были у меня, конечно, кое какие неприятности. Но то, что происходит сейчас ни в какие ворота. Это же не неприятность и даже не проблема, это даже не беда и не кошмар. Я не могу подобрать слова для точного обозначения кошмарного ужаса, в который я вляпалась, вернее, в который меня вляпали. И кто!? Мои родные и любимые, самые близкие люди! С этим просто нельзя жить. Вот сейчас лягу, сложу руки на груди крестиком или как там их складывают у покойников и мирно умру. И все им выскажу там, на небесах. Как они могли! Сами, значит, умерли, а я живи тут с этим! Ну, нет уж! На свой любимый диван я не решилась лечь. Зачем осквернять хорошую вещь трупом. Легла на коврик рядом. Руки сложить крестиком не получалось. Крестик выходил какой-то кривой.

— И так сойдет, — решила я, вложив ладонь в ладонь на груди.

В такой позе полежала минут десять, жестко, неудобно. Села. За окном темнело. Первая звезда заглянула в окно, приветливо засверкав лучиками.

— В этом чистом и прекрасном мире мне нет места, — злобно констатирую факт.

— Господи, и понесло же меня разбирать старье! Ну лежали вещи два года после смерти мамы нетронутыми на антресолях и пусть бы себе лежали еще сто лет до моей смерти. А там — хоть трава не расти! Нет, надо тебе нос было сунуть, — костерю, на чем свет стоит себя — нашлась тут чистюля. Пылью ей тянет с антресолей. Какие-то бумаги торчат, интересно. Ну и пусть бы себе торчали! Не разверни их и не прочти, жила бы себе счастливо. С Лялькой чаи гоняла бы, шефа поругивала, статейки пописывала. Эх, жила же в раю. Нет, черт дернул!

То, за что меня дернул черт, валялось в двух шагах от меня на полу — исписанный мелким каллиграфическим почерком лист в клеточку, вырванный из школьной тетрадки и серебряное кольцо с печатью. Горестно вздохнув, вновь ложусь на коврик с целью умереть.… Умереть не получается и со второй попытки, понимаю это уже через пять минут: лежать неудобно, бока болят. А мысли скачут. Одна из них заставила меня вскочить на ноги и забегать кругами по комнате.

— А действительно! Этой же противной бумажонки никто не видел и не читал. А на колечке не написано откуда оно. Засунуть их на антресоли и делов-то!

Мысль об антресолях мне не понравилась. Буду жить и бояться, что кто-то, как и я, затеет генеральный разбор завалов.

— Лучше сжечь!

Сказано, сделано. В медный таз, для такого случая извлеченный из других завалов, полетели и бумажка в клеточку и колечко с печатью, и куча старых газет. Для верности, чтоб сгорели без следа. Газет у меня завались, чего жалеть-то. Все-таки в редакции работаю. Костерок разгорелся быстро, пламя весело заиграло язычками, перебегая с листка на листок. Любо — дорого посмотреть. Черная кучка пепла порадовала меня своей причудливой формой. Пепел не растекся по дну таза. А сгруппировался в центре. Это слегка озадачило. Хотя какая разница, как улегся пепел. Пепел он и в Африке пепел. Что с него возьмешь! Не долго думая, простым карандашом разгребаю кучу. Легкие хлопья сажи парят в воздухе. А на дне таза лежат скомканный листок в клеточку. исписанный родным маминым почерком и колечко с печатью. В сердцах хватаю кольцо и швыряю его в стену. И только тут понимаю, что оно холодное. Огнем не нагретое.

— Что же это за напасть такая, — ползая на коленях по комнате, наконец извлекаю кольцо из — под дивана. Действительно холодное. Как будто в холодильнике лежало. Во мне проснулось любопытство. Страх, ненависть, даже злоба испарились. Дух исследования захватил меня.

От горелки газовой плиты кольцо тоже не нагрелось, от зажигалки тот же эффект — холодное. Под лунным светом кольцо стало комнатной температуры. А в моих руках оно стало теплым.

Вывод — кольцо меняет температуру, когда захочет. Скажите мне, ну какая связь, к примеру, между мной и луной, от которых кольцо потеплело? Да никакой! А скажите, какое вещество на земле может не нагреться от огня? Да никакое. Вот вам и вывод, когда захотело, тогда и стало теплее. Но мне от этого легче не стало. Возможно от усталости или чего еще, но я надела кольцо на средний палец левой руки. Оно было велико. Однако снять кольцо я не смогла. Оно стало впору. От недоумения, испуга и еще черт знает от чего, я стала яростно стягивать кольцо с пальца. И чем настойчивее я это делала, тем плотнее сжимало мой палец.

— Оно, что решило меня удавить? Так не за палец же?!

В конце концов я бросила затею снять кольцо с пальца. И тут же палец почувствовал полный комфорт. Из синюшного стал бледно разовым. Кольцо было как раз в пору. Словно сделано на заказ.

— Черти что! — ругнулась я и вернулась в комнату к белому листку в клеточку с таким родным маминым каллиграфическим почерком.

«Дочурка, моя родненькая…» — тут я всплакнула.

«Золотце мое ненаглядное! Как мне хочется тебя обнять и прижать к своей груди..» — мамочка моя, наревевшись, пытаюсь продолжить чтение.

«Как я хотела все тебе сама рассказать, а не писать это послание…» — мамулечка моя, тут я всхлипнула.

«Но не дозволено это никому…», — «недозволенно» таких слов при жизни я от мамы не слышала. Какой-то старый стиль. Мама говорила иначе — нельзя. В крайнем случае — запрещено. Но почерк-то мамин. Ладно, мало ли как люди при смерти изъясняются. Вот буду сама умирать, может еще и не так запишу, тьфу ты — напишу..

«Дочурка, если ты читаешь это письмо, то пришло время Перевезти часы..»

— Бедная моя мамулька, она даже с ошибками стала писать. — перевезти, часы переводят, мамочка моя. Ну да ладно. Это все лирика, ерунда. А вот дальше мне читать очень не хотелось. Но из памяти, прочитанное уже не сотрешь. С этим надо как-то жить.

«Доченька моя, ты Избранная. Тебя выбрало серебряное кольцо с печатью. Ты правнучка Генриха Гиммлера…» Да, да, именно того самого

— Ну как ты можешь мамочка, так жестоко шутить. Это же, это же, злодей из злодеев. Это же не человек, а какой-то. О нем и вспоминать противно, а тут на тебе — родственничек. Мамулечка, приснись мне сегодня и скажи, что пошутила — сил плакать уже не было, желания жить тоже. В памяти всплыло откуда-то — грехи отцов до седьмого колена отмаливаются. А я какое колено? Правнучка, значит — бабушка, мама и я. Третье колено. Мне бы в монастырь и молиться. Молиться, не поднимая головы. Как же теперь людям-то в глаза смотреть? Ох, как хорошо я жила раньше!

Листок подрагивал в руках. « Доченька, мы все не без греха. Помолись за упокой его души, да и за мою душу тоже. Я люблю тетя. Помни, ты Избранная. Тебе надо перевезти часы. У тебя есть сто дней и ни мгновением больше. Иначе случится страшное. Я верю в тебя, солнышко. Из всех младенцев рода кольцо с печатью выбрало тебя. Ты справишься, родная моя. Счет времени начался с минуты, когда ты стала читать это письмо. Поспеши, доченька.» И все, на этом письмо заканчивалось. То ли у мамы сил не хватило его дописать, то ли больше писать она и не собиралась. Уже бережно я отложила листок в сторону. Немного посидела, голова гудела, очень хотелось спать. Мысли были туманные, тревожные и отчего-то страшные. О часах, которые надо было перевести, я не думала. Да, какое дело мне до каких-то часов! Я правнучка палача!? Того самого, самого ужасного!? Того самого, который придумал концлагеря, газовые камеры, выращивал элитную нацию, как морковь на грядке: одной длины, цвета и веса! Мне казалось, что если хоть кто-нибудь, не дай бог узнает, чья я правнучка, как меня тут же заключат в ту самую тюрьму, что построили для нацистских преступников. Тюрьма меня не страшила, а вот плевки в лицо и выкрики толпы (почему толпа должна была собраться по этому поводу, я не думала, просто знала, что все люди на земле должны меня презирать и ненавидеть. Этакое коллективное лицо Земли.) я страшилась. Тут мысли перешли на конкретного человека.

— Лялька, подруженька, станешь ли ты со мной дружить, когда узнаешь, чья кровь течет в моем теле, — старая привычка взяла верх над усталостью. Я соскочила и забегала по комнате, умственные способности стали активнее.

— Так, значит никому, ничего говорить не надо. Надо просто перевести часы и все — от простоты решения я опешила.

— А как же кровное родство с нацистским палачом? Из памяти это не сотрешь! — я задумалась

— В конце концов, за все свои двадцать пять лет я не сделала ни одному человеку ничего плохого. Ну, разве Джохе отказала в замужестве, ну еще Никитенко обманула, шефу вру иногда по мелочам — и понеслись воспоминания старых грехов. Все шкафы со скелетами были открыты. Надо признать, нагрешила я не мало. Были случаи, когда после моих журналистских расследований чиновники с постов слетали. Но зато простые люди защиту получали. На время правда, пока новые чиновники не входили во вкус. Были случаи, нос совала не в свои дела, потом ели ноги уносила. Но никого не предавала и не убивала.

Когда анализ грехов закончился, решила в церковь сходить, покаяться. Батюшка Всеволод в церкви на Туркестанской очень добрый, ко мне хорошо относится. Я о храме и его прихожанах часто теплые публикации делаю. Глядишь и отпустит мои немалые грехи.

— Ну а с кровью-то что делать?! Переливание что ли?! — вот дура до чего додумалась. Это ж надо! А гены куда девать, родовое сходство?

— Я кинулась к зеркалу и стала себя рассматривать.

— Так какой он там был этот Генрих Гиммлер? Маленький, щупленький, с птичьим лицом, тонкой шейкой и бегающими глазами, в очках. Из зеркала на меня смотрела девица под метр семьдесят с круглым лицом, пухлыми щеками, огромными глазищами. Русые волосы торчали во все стороны.

Я больше была похожа на папу — темнокожего брюнета с большими черными глазами и высоченным ростом. Волосы у папы тоже норовили торчать во все стороны. Он решил проблему кардинально раз и на всегда, не расставался с кепкой. Только спал без головного убора. И по утрам волосы, сами знаете. какими были. Мама у меня была леди — натуральная блондинка, белокожая, голубоглазая, статная, высокая и какая-то беззащитная. Но только внешне. Характер у нее был еще тот. Она из тех, что и коня на скаку и в избу горящую.

— Мамочка, моя родная, — глаза снова стали мокрыми.

И вспомнилось, как однажды мы ехали с мамой из столицы на автобусе домой в деревню. Автобус был заполнен односельчанами. Все друг друга знали и бойко переговаривались. На одной из остановок в автобус вошел незнакомый мужчина пенсионного возраста. Оглядевшись, он подошел к нам и заговорил с мамой на непонятном мне языке. Шум в салоне затих, головы пассажиров повернулись в нашу сторону. Мама отрицательно покачала головой: «Нет, нет, не понимаю…». Об этом я бы никогда и не вспомнила, если бы не мамины глаза. В них была такая тоска и безысходность такой глубины, что можно было утонуть в их горечи. Мама быстро справилась с собой. Мужчина уже на русском языке извинился и прошел к водителю, который объяснил, где тому следует выходить. Всю дорогу мама молчала и смотрела в окно. В общем разговоре односельчан она не принимала участия.

Когда мне в четвертом классе общеобразовательной школы стали преподавать иностранный язык — это был немецкий, я поняла, что тот мужчина обращался к маме по-немецки.

Бедная моя мамочка. Наверное, она знала свой родной язык: немецкий. Но не посмела на нем заговорить. В годы ее молодости за знание немецкого языка отправляли на лесоповал и надолго.

А меня куда отправят в наши двадцатые двадцать первого века, если узнают, чья я правнучка?! Даже мне страшно, что уж говорить о маме. Любовь к маме каким-то непостижимым образом примирила меня с осознанием, что я правнучка нациста. На похороны мамы собрались жители не только нашей деревни, пришли и из соседних. Маму все любили. Кто бы к ней не обратился, что бы у нее не просили, она всегда находила возможность помочь. В голове не укладывалось, что она внучка нацистского палача.

— Надо прожить жизнь достойно, как мама, — принимаю я решение, — и тогда люди меня простят. Надо найти эти часы и перевести их. Мама просит — надо сделать.

Сказать легко. А вот сделать. Правда перевести часы — не такой уж и тяжкий труд. Задачка в том, что часы не известны. И на какое время надо выставить их стрелки тоже не известно. Взгляд натыкается на напольные часы, которые после маминой смерти я почему-то забрала себе. Сколько я себя помнила, часы стояли. Глядя на них, мама иногда произносила со вздохом: « Надо бы мастеру показать, да где же такого в деревне найдешь»

— — В городе тоже не всякий сумеет — вторил ей папа — Часам этим сто лет в обед — антиквариат. В музей их сдать и делов. А ходиков в доме и так полно.

В доме, действительно в каждой комнате было по часовому механизму. А в моей комнате даже три: настенные. настольные и наручные. Смешная история. Когда я пошла в первый класс, папины друзья решили меня поздравить. Каждый сам по себе решил, никому об этом не сказал. Сюрпризом. В итоге, когда я пришла из школы, в зале за торжественно накрытым столом сидели счастливые родители и трое гостей — мужиков средних лет. Мне тогда они казались уже старыми. Каждый из них сказал торжественную речь. завершив ее примерно одинаково: « А вот и подарок, чтобы не просыпала школу…» Дядя Ваня вручил настенные часы с кукушкой, дядя Рашид — будильник. Дядя Арман всех перещеголял — махонькие, аккуратненькие золотые женские часики, с золотым браслетиком, как раз на мою тощую ручонку. Я их носила преимущественно дома. Из дома в них выходить я не решалась, боялась потерять. Куда потом подевались часы дяди Вани и дяди Рашида я не помню. А часики дяди Армана остались в мамином доме, там в деревне. Переезжая, я много вещей оставила там. Так было легче и физически и на душе. С собой я взяла только старинные напольные часы, которые до сих пор так и не отремонтировала. Они-то и стояли теперь передо мной.

— Начнем с них, все равно других нет, — решаю немедленно действовать я.

Надо отдать мне должное. Я крутила, вертела часовую стрелку во все стороны, перепробовала все возможные варианты. И ничего. Правда, что должно было произойти, если я выполню мамину просьбу, я не знала. Возможно, я уже выполнила задание. Но сама об этом и не догадываюсь. Часы, как стояли, сверкая полированными боками, так и стоят. Что же делать? Надо что-то делать! Подумаю об этом завтра. У меня сто дней впереди. Как у дембеля — сто дней до приказа! С этими мыслями я, наконец, рухнула в кровать. Была глубокая ночь.

СКсП ВТОРАЯ ГЛАВА

Утром я проснулась с солнцем. Вернее с рассветом. Не помню, когда я так рано просыпалась. Работа журналиста, при всей вредности шефа, имела свои приятные моменты. Одним из них был ненормированный рабочий день. Это значит, что от меня требовалось сдать определенное количество строк в день. А где я буду их писать: дома, в рабочем кабинете, в парке на скамеечке, не важно. Мало ли где меня подстережет вдохновение! Главное — хороший, а еще лучше, сенсационный материал.

На удивление голова не болела, в теле была легкость, ощущение бодрости и полноты сил, хотя спала я от силы часа три.

Хорошее настроение и бодрость духа улетучились, как только взгляд упал на левую руку, где уютно угнездилось серебряное кольцо.

— Черт, — выругалась я.

Но и после этого кольцо никуда не исчезло. Оно было красивым и очень изящным. Каким-то породистым. Увидев такое, мимо не пройдешь, обязательно купишь, если финансов хватит. А не хватит, будешь еще долго сожалеть, что не поднатужился и не купил. Кольцо было выполнено в виде печатки, вершину которого украшала шестиконечная изумрудная звезда. Как будто два треугольника наложили друг на друга.

— Где-то я уже это видела. Ну, конечно, это же печать царя Соломона, которая обладала мифическими способностями и огромной мощью. Отец Соломона.

— Давид, подарил сыну шестиконечную звезду, являющуюся тайным знаком, оказывающим влияние на духов. По крайней мере, так нас учили на уроках древней истории и в школе, и в институте. А еще, как нам рассказывал историк, пентаграмма из двух переплетенных треугольников включает в себя вершину духа, подчиняет ангелов, призраков и демонов, нужно лишь научиться правильно обращаться с ней. Кто сможет постичь эти великие знания. Тот увидит бесконечность.

Чушь какая-то в голову лезет. Где я, а где древняя история с ее бесконечностью? Такая же пентаграмма у нашей местной поэтессы Бианки на шее болтается. Серебряная, без камней. А память услужливо преподносит рассказ историка. Ах какой у нас в институте историк был! Все поголовно, независимо от возраста, в него влюблялись. В том числе и я. Он не был красавцем. Брюнет, среднего роста с обычным лицом азиатского парня. Но сколько в нем было обаяния, шарма. Какой тонкий юмор присутствовал в его рассказах, как он любил историю и как глубоко ее познал! Ах, Серик Искандерович, где моя юность?! Впрочем, до старости мне еще ого-го.

— Чтобы символ реально действовал, услужливо преподносила память,

— Надо провести непрерывную линию по часовой стрелке и вести так, чтобы в пентаграмме отсутствовали разрывы. Нечисть и слуги тьмы могут проникнуть в него, даже если щель слишком маленькая. В итоге их практически не возможно будет ликвидировать. Щит Давида или Маген-Давид…

А это что еще такое? Что это такое я так и не вспомнила. А колечко мирно покоилось на моем пальчике. Ему там было хорошо. А мне?! Попытки снять кольцо вновь оказались безуспешными. Я испробовала все методы: и мыло и шампунь, и масло самого высшего сорта. Остался только один, радикальный — отпилить палец. Но к этому методу я не стала прибегать. Я панически боюсь любой боли. Простая заноза способна довести меня до смертельного ужаса. Я вздохнула. Надо было показаться в редакции областной газеты. Сдать уже подготовленные материалы в секретариат, отметиться у шефа, секретарь которого Марина Владимировна, а в народе Ахмуринка, уж больно активно она крутила попой перед любой особью мужского пола в возрасте от 14 до 80 лет, звонила мне вчера «аж» три раза. Но я, по известным причинам, этого звонка не слышала. Да и новости узнать у народа не мешало бы. Мои сто дней начали отсчет. И может в родных стенах мысль мудрая придет с чего начать, а лучше как это все закончить и побыстрее.

Редакция за два выходных дня моего отсутствия нисколько не изменилась. Здания стояло на том же месте, народ все также бегал в режиме Брауновского движения в его утробе. Первый, кого я увидела, а это был интеллигент Сакен Мукашев, обрадовал меня громким:

— Ахмуринка уже раз пять в нашу келью заглядывала, тебя шеф требует. Чего натворила, в смысле творчества? Не уж то, большое начальство посмела в статейке песочить?

Как не хотелось, пришлось идти к шефу. Встреча не обещала быть теплой. И моя физиономия соответственно была кислой. Шикарный, светлый, просторный и так далее все в превосходных эпитетах, кабинет шефа встретил меня как родную. Еще бы! Самая часто вызываемая на ковер личность.

За столом гигантом восседал шеф. Выглядел он внушительно. За счет подстилки на стуле, которая позволяла ему возвышаться над столешницей. Вопреки ожиданиям, шеф был не один. И его знаменитая челка, зачесанная на бок и прикрывающая центральную лысину, лежала идеально ровно. Значит не орал, не бесновался, не обещал стереть с лица земли. Тогда что же? А может, все это было вчера и сегодня уже не цветочки, а созревшие ядовитые ягодки?

— Ну, держись, Серафимова, мало не покажется — подбадриваю себя.

— Вот, обращаясь к посетителю, парню примерно моего возраста, и Таисия Спиридоновна пожаловали. А вы переживали, что с ней что-то случилось.

И далее еще ласковее уже ко мне:

— Присаживайтесь, госпожа Серафимова.

Я с опаской воззрилась на кресло, куда указывала рука шефа. Может там бомба или какая другая гадость? Таким вежливо ласково карамельным я шефа за все долгие годы службы в редакции только раз видела, когда нас посетил Сам Аким Области. Может за моей спиной он и стоит сейчас?. Я оглянулась, никого. Шеф истолковал это по — своему:

— Нет, нет. Здесь беседуйте. Я выйду.

И действительно, вышел. Я стояла истуканом, глядя на закрывающуюся за ним дверь. Вот это номер! Может этот молодой человек — царских кровей, или на худой случай сынок Акима области?

— Ты кто? — спрашиваю его.

— А ты отгадай с трех раз. Получишь приз — хохмит парень

Я плюхнулась в кресло напротив него и изрекла мудрость:

— Ты мой спаситель.

Это вызвало у парня такую веселость, что он пару минут от души хохотал. За это время я успела его рассмотреть. Роста высокого, стройный, видно спортом занимается, натуральный блондин, глаза голубые, черты лица правильные. Одет в джинсы и рубашку с коротким рукавом, на тон светлее джинсов. Обувь, мечта, а не обувь, штиблеты от самого Финнлине. Ваксово-черный наискосок крестик поблескивал на застежке. Прямо мармеладка. а не мужик. Внутри меня зрело чувство неприязни к парню. Даже какой-то гадливости. Продемонстрировав мне обворожительную улыбку и идеальные зубы, парень перестал смеяться и воззрился на меня. Я на него. Так мы просидели несколько секунд. Не выдержал парень:

— Не узнаешь? Правда, не узнаешь? — в его голосе присутствовал легкий акцент. Только иностранцев мне сейчас и не хватает. Желательно немцев, чтобы уж вляпаться до самого донышка ада. А можно и евреев, чтобы от стыда за прадедушку сгореть.

— Я ожидал другого приема, — между тем продолжал парень.

Прием ему не нравится! Принц кровей! Шеф ему свой кабинет выделил, Когда такое было-то?!

Парень достал из барсетки модного дома Артрами, стоимостью моей годовой зарплаты, какое-то старое фото, секунду полюбовался на него и бережно протянул мне. Слезы заполонили глаза. Со старой пожелтевшей фотографии на меня смотрела молодая мама. У нее на руках сидела трехлетняя я. По физиономии было видно, как мне хорошо и удобно на маминых коленях. Вокруг в два ряда были какие-то люди. Рядом с мамой в первом ряду сидела женщина очень похожая на маму. У нее на коленях малыш примерно моего возраста, одетый в матросский костюмчик.

— Теперь узнала? — подал голос парень.

Смутные воспоминания — чья-то дача. Незнакомые люди. Мама обнимается с молодой женщиной, очень похожей на нее. Обе мокрые от слез. Я вцепилась в мамин подол. Мне зябко и тревожно. Вот мама присаживается на колени и говорит женщине:

— Это моя дочь. Тэичка.

Женщина тоже приседает и всматривается в мое лицо:

— Ничего от прадеда нет. Славянская кровь пересилила. Ниночка, Ниночка, А могла быть королевой!

Мама нисколько не смутилась;

— Я хочу все забыть. А где твой сынок, сестренка?

Женщина окликнула пробегающего мимо карапуза. И взяла его на руки:

— Вот мой Генри. Красавец, правда?

Мама согласно кивнула и почему-то крепче прижала меня к себе. Потом было коллективное фотографирование и к вечеру мы с мамой уехали домой. Больше я никого из этих людей никогда не видела.

Только одного. Перед рождеством в тот же год к нам в дом постучался старик. Мама молча впустила его в дом. Папа был на работе. Старик прошел в гостиную и позвал меня. Почему-то я его не испугалась. Старик погладил меня по голове, из дебрей своего необъятного плаща достал какую-то коробочку, потертую до дыр. Открыл ее. Там что-то лежало. Старик очень бережно достал какое-то колечко и стал надевать на мой пальчик. Колечко было большим, а пальчик махоньким. Старик осторожно запихнул в кольцо сразу три моих пальца. Мне было щекотно и смешно. Старик тоже улыбался. Кольцо стало теплеть и заиграло зелеными бликами. Мама с ужасом ахнула. Старик вздохнул и погладил меня по голове:

— Силы тебе девочка. У тебя особая судьба и дал мне конфетку. Таких вкусных конфет я больше не ела.

— Ты, — я ткнула на фото в пузатого карапуза.

— Ну, здравствуй сестренка, — парень снова рассмеялся.

Высказать свою нелицеприятную точку зрения по этому поводу я не успела. В дверь поскреблись и вплыла Ахмурина, гордо неся перед собой кофейно-чайно гостевой набор. На подносе, имитирующим серебро, стояло все что полагается. Даже тоненькие ломтики лимона присутствовали. Пересекая немалое расстояние от двери до стола секретарь шефа виртуозно вихляла бедрами. Глядя на нее я гадала: уронит — не уронит, упадет — не упадет. Не уронила и не упала, донесла до стола и собралась разгружать содержимое на столешницу. Ее пыл остановил Генри:

— Спасибо, не стоит. Мы еще не закончили беседу.

Сказано это было с таким холодом, что Ахмурину, как ветром сдуло.

Я не люблю секретаря шефа. Впрочем, ее в редакции никто не любит. Сплетни, интриги, мелкие гадости — это конек Ахмурины. Когда она ловится на лжи, то находит массу оправданий, почему не могла поступить иначе. И

обязательные бурные извинения и увещевания, что она хотела сама все рассказать, да случай не подворачивался. Она искренне благодарила

оклеветанного ею человека за ее разоблачение, уверяла в добром к нему отношении. Ахмурину не любили. Но она была своя. А тут чужак так с ней!

Чужак, который оказался моим двоюродным братцем, смотрел на меня и молчал. Я тоже молчала. А потом взяла и ляпнула:

— Так ты тоже правнук нациста

Краска сошла с лица парня, он стал бесцветным:

— Думаю, нам здесь делать больше нечего.

Цвета медленно стали возвращаться. И уже в приемной парень выглядел нормально. Там нас поджидал шеф. Он вскочил с диванчика и принялся всячески демонстрировать радужное гостеприимство. У меня было только одно желание — незамедлительно сбежать далеко от всего этого кошмара. Что я и сделала. Выскочив из приемной, я забежала в секретариат, кинула на стол ответсекретарю результат своих двухдневных трудов, буркнула:

— Опаздываю.

Вихрем пронеслась по коридору и через пару минут с облегчением вдыхала угарный газ от трясущегося впереди старенького автобуса. Мое бегство не решало проблемы. Напротив, оно усложнила ситуацию. Но я была до такой степени растеряна, что мои поступки не имели ничего общего со здравым смыслом. У меня была близкая подруга — Лялька, с которой я всегда советовалась. Но с этим, с этим кровным родством я боялась к ней идти. Однако ноги, вернее колеса моей верной машинки «зарули» в Лялькин двор.

Лялька хоть и миллионерша, но предпочитала жить в обычной многоэтажке.

— Как весь народ — любила говорить она, который с упорством муравья тащит свои денежки в мои магазины.

— Будь проще и тебя поймут, — смеялась Лялька. Благодаря ей, я тоже была не нищая. Свалившиеся на меня денежки, она умело пристроила в виде капиталовложений в свои магазины. (Об этом я рассказывала подробно в детективе «Я — дура»). В настоящее время Лялька успешно разводилась со своим очередным мужем, который увеличил количество ее супермаркетов. Лялька подумывала о создании холдинга. За этим занятием я ее и застала. Подруга сидела и пялилась в экран компьютера, где бегали какие-то циферки. Мне, гуманитарию по природе, они были недоступны для понимания. Лялька же на вид эфемерная блондинка, щелкала сложнейшие вычисления в уме, как орехи. Моему приходу подруга обрадовалась.

— Хоть один разумный человек появился на горизонте, — воскликнула она, — пойдем чайку погоняем. Так посплетничать охота! Мой бывший, знаешь, жениться снова задумал. На дочке депутата. Этого Смадиярова. Ну тот, который акции на Каспийских скважинах имеет. К трубе решил присосаться на дармовые денежки позарился, как будто своих мало. Дурак, денежки зарабатывать надо. Вот это настоящий кайф! А я на нем и заработаю. Ему срочно жениться надо. А юридически мы не разведены. Затею судебное разбирательство со сроком примирения месяцев в шесть вот и запоет он у меня соловьем. Пока золотое яичко не снесет, не отпущу.

В Лялькиных способностях я не сомневалась. Ее бывший или настоящий, не знаю как лучше, муж — генерал, начальник ДВД области. Красавец, умница. Ему жена нужна, чтоб дома сидеть, да бешбармаки варить, а Лялька, со своей неукротимой энергией, не только дома не засела. Но еще и вместе с ним стала руководить ДВД. Это сказалось положительно на работе полиции и отрицательно на авторитете мужа-генерала. Муж стал бороться за свой авторитет. Для авторитета эта борьба положительной не оказалась. Работа стала разваливаться, а Лялька, вытащив из мужа деньги на покупку очередного магазина, переехала из семейного особняка жить в свою старую квартиру, где занялась созданием холдинга, наплевав на растущую в области преступность.

— Вот ведь как повезло. Пока все разрешительные документы этот гад, двоеженец, на холдинг не оформит, не видать ему развода.

— Почему двоеженец? — спрашиваю и плюхаясь на стул

— А ты не знаешь?! Так эта дочка депутата беременная. Дурочка малолетняя. Влюбилась она, видите ли. А он жениться не хочет. Говорит, у него уже есть жена, которую он любит. Вот она и забеременела.

— Так он же у тебя развод просит, — недоумеваю я.

— Кто он?

— Муж твой, кто же еще?

— Мой генерал у меня ничего не просит. Хорошо знает цену своим просьбам.

— А кто просит?

— Она просит.

— Ничего не понимаю, кто она-то?

— Тэйка, эта дура сюда приперлась. Стала мне рассказывать о своей неземной любви. О том, как ее мой муж любит, как они замечательно отдыхали на море и прочую чушь. Думала, наверное, что я заревную. скандал устрою и из оскорбленной гордости на развод подам. Смешно! Статус жены генерала я дорого продам. Это вам ни бантики — рюшечки!

— Так это она тебе разрешения на холдинг будет делать? — недоумеваю я

— С ума сошла! У этого наивного, тепличного существа ума на это не хватит.

— Она не может, он не хочет. Лялька, объясни по — человечески

— Что там объяснять. Дело уже пошло. Папочка-депутат звонил сегодня. Просит аудиенции. Я сослалась на занятость и отложила встречу на завтра.

Тут Лялькин взгляд упал на мое кольцо.

— Ну-ка, ну-ка, дай посмотреть.

Снять кольцо я не могла, протянула подруге руку. Некоторое время Лялька внимательно рассматривала его. В драгоценностях подруга разбиралась лучше многих экспертов.

— Где взяла? Такого металла я еще не встречала. Это не платила, что-то новое. Слушай здесь махонькие буковки, значок такой «зет» двойной. Одна буковка чуть выше. другая чуть ниже. Где-то я такой видела. Стилизованный какой-то. Но где? Сколько стоит? Сама купила, подарили? Кто?

Слова Богу. Подруга перешла на цену. Забыла о знаках на кольце. И как я их не увидела. Впрочем, я и не разглядывала. Из маминого письма было ясно, что это колечко имеет отношение к нацистам. Вернее к одному из них, который создал СС. И двойное зет это — фирменный знак СС.

Зная феноменальную Лялькину память, я понимала, что подруга скоро догадается, где видела эти буковки. Как я ей объясню?! Никак! И прощай дружба! Кто захочет дружить с правнучкой палача!?

СКсП ТРЕТЬЯ ГЛАВА

Я не стала ждать, пока Лялька начнет расспросы, чего это я такая мрачная и заплаканная и бухнула все сразу. И про мамино письмо, и про кольцо. и про прадедушку и даже про братца двоюродного, объявившегося неизвестно откуда и неизвестно зачем.

— Вот так. подруженька, — горестно вздохнула я, — пойму, если ты меня сейчас выставишь за дверь.

Лялька, как будто не услышала моих последних слов, она задумалась о чем-то своем. Встала, побегала по комнате. У нас с ней была одна привычка на двоих — обдумывая великие мысли бегать по комнатам и размахивать руками. Выросли-то вместе в одной деревне, на одной улице, в одной школе и даже за одной партой.

— А я-то думала, почему тетя Нина так отличалась от всех наших деревенских баб. А оно вот-что!, — и подруга уставилась на меня. — не обижайся, но ты на нее не похожа. Тетя Нина — это же красота сказочная, грация невиданная, ум необъятный. А ты заморыш какой-то рядом с ней. Ты на отца похожа. Черно-бурая какая-то. Такого цвета-то и в природе нет. Короче одно слово — Спиридоновна. Я никогда не могла понять, почему тетя Нина вышла замуж за твоего отца. Она могла сделать такую партию! Настоящая герцогиня! Жаль, что ты не еврейка. Тоже герцогиней бы стала. Хотя какая из тебя герцогиня! От матери переняла только умение непонятно в кого влюбляться. За моего мужа — генерала замуж не пошла. Мне его подсунула. Подружка, выручай, не хочу замуж за генерала. Хочу замуж за беглого каторжанина!

Действительно, генерал Никитенко, тогда еще полковник Никитенко, собирался жениться на мне. День свадьбы уже был назначен. Но я не хотела за него замуж, да и не собиралась никогда. Он сам так решил и поставил меня перед фактом, уверенный, что я рада этому до безумия. Но я влюбилась и очень несчастно неизвестно в кого. Вернее известно. Но он был в бегах, беглый преступник. Или как выразилась Лялька — каторжанин. Тогда-то подруга меня и выручила, выйдя замуж за Никитенко, который вскоре стал генералом. (подробно эта история описана в детективе Я-дура)

В подобном духе Лялька высказывалась еще минут десять. Я ошарашено смотрела на нее, мечущуюся по комнате и размахивающую руками. Вдруг подруга остановилась, как вкопанная:

— Где братец? — вполне мирно спросила она.

— Не знаю, — ответила я

— Так, поедем

— Куда? В редакцию я не поеду.

— Еще как поедешь. Но завтра. Сейчас к ювелиру. Братец нас сам найдет. Ему же что-то от тебя нужно. Объявится, никуда не денется.

Похоже, Лялька нашла для себя новую увлекательную игрушку. Она не осознала еще, что речь идет о военном преступнике, и моем кровном с ним родстве. Это же несмываемый позор. Я остановила пыл подруги:

— Лялька, ты. наверное меня неправильно поняла, я правнучка Генриха Гиммлера. Того самого, который создал СС со всеми ужасами.

Тут я осеклась, было стыдно поднять глаза на подругу.

— Да поняла я, все поняла, ты правнучка, а тетя Нина внучка. Ну и что. Дети за отцов не в ответе. А уж внуки и правнуки — тем более. А потом, насколько я знаю, сам Гиммлер никого не расстреливал. Он ни одного человека за всю свою жизнь не убил. И свое наказание, если мне не изменяет память, он получил сполна. Он же отравился в конце войны. Думай лучше о поручении тети Нины. Вот спасешь человечество и грехи прадеда замолишь. Пошли быстрее.

Ювелир встретил нас с распростертыми объятиями. Он любил Ляльку, с которой можно было от души поговорить о драгоценных камнях, металле. мастерстве ювелира и исторической ценности ювелирного изделия. Подруга частенько приносила ему камни, которые ювелир дядя Саша оправлял в металл по эскизам подруги. Получался шедевр, который Лялька продавала по высоченной цене, поднимая тем самым авторитет ювелира и улучшая свое материальное состояние.

— Проходите. Проходите. Деточки. Что на этот раз? Камушки обрамлять будем? Слышал, вы разводитесь, может муж хочет вам подарочек по этому поводу эксклюзивный сделать? — провожая нас по длинному коридору в залу, разговаривал сам с собой дядя Саша. Усадив нас за стол, он посмотрел на Ляльку. Я, как возможный клиент, у него интереса не вызывала.

— Вот посмотрите. Что это за металл? — и подруга сунула дяде Саше мою руку с кольцом. Некоторое время ювелир молча смотрел на кольцо, потом спросил:

— Снять можешь?

— Нет, — ответила подруга. Я тоже отрицательно покачала головой.

— И не снимай, — посоветовал дядя Саша без оптимизма в голосе, а лучше замотай палец тряпочкой и никому не показывай.

Мы уставились на дядю Сашу. Сегодня день сюрпризов. Причем очень неприятных.

— Дядя Саша объясните, — попросила Лялька.

— Вы и сами все знаете, — ответил дядя Саша. Не желая вдаваться в подробности.

— А какой металл скажете? — не теряла надежды подруга.

— Скажу, металл из сказки, волшебный металл, такого люди еще не изобрели. Не умеют его обрабатывать, не умеют его плавить, ничего делать с ним не умеют. Только одному человеку на земле было дано узнать тайну этого металла.

— И кто же это? — в два голоса спросили мы.

— Сами знаете, кто, раз колечко у тебя — дядя Саша посмотрел на меня внимательно и покачал головой — ну надо же! Видно время пришло.

От Ляльки так просто отделаться не возможно. И дядя Саша это знал наверняка. Да он и не сопротивлялся особо.

— Дядя Саша, вы немец, — от вопроса подруги я вздрогнула.

— Нет, деточка, я еврей, — ответил тот, — мой дед был узником Берген — Бельзен. Это концлагерь. Между деревней Бельзен и городом Берген. В провинции Ганновер в Германии. Впрочем, вам это ни о чем не говорит.. 15 апреля 1945 года группа союзников англо-канадского соединения освободила всех узников, в их числе и моего деда.

Дядя Саша замолчал. Мы тоже молчали. Хотя об ужасах войны и разгуле фашизма мы знали только из фильмов и рассказов, было страшно и больно. Какая горькая судьба была уготовлена нашим не таким уж и далеким предкам. И фраза — Лишь бы не было войны, которую частенько повторяли все люди старшего поколения, приобрела для нас иной смысл. Действительно, лишь бы не было войны.

А дядя Саша после паузы продолжал:

— Многие из лагеря тогда уехали в Канаду, Англию. США. Но мой дед не захотел. Он вернулся в Москву. И через три года его, как заговорщика и предателя, осудили на десять лет лагерей. Спасло то, что дед был отличным ювелиром и сделал немало побрякушек женам и тещам высокопоставленных чиновников в СССР. Деда выслали с семьей в Казахстан.. где и родился мой отец, да и я.

Дед часто вспоминал, как их десятка два семей высадили из вагонов в голой степи, посадили на скрипучие телеги и увезли еще дальше в степь к какому-то населенному пункту, который и деревней не назвать. Несколько глинобитных домишек и десятка два юрт. Местное население, казахи, очень приветливо встретили несчастных, Пустили к себе жить, делились едой. Хотя сами жили не богато. Когда все наладилось, той женщине, что приняла роды у моей бабушки, дед такой парурес — ювелирный гарнитур — изготовил, Картьер бы позавидовал.

Однажды незадолго до смерти дед позвал меня, я тогда уже неплохим ювелиром был. И стал рассказывать. Душу перед смертью облегчил.. Видно, чувствовал, что скоро уйдет.

Дядя Саша замолчал.. Мы тоже молчали, не торопили его.

— Про лагерь дедушка не любил рассказывать, — продолжил ювелир, — понятное дело. Не сахар там был. Но оказалось причина в другом.

На второй или третий день, после того как деда привезли в лагерь, на утреннем построении, старший офицер после традиционного — коммунисты, евреи, партизаны шаг вперед, спросил — ювелиры есть. Мой дед вторично вышел из строя. Он один стоял перед нацистами и был уверен — расстреляют. Еврей, ювелир. Офицер что-то сказал по — немецки и деда повели в административное здание. Там его завели в комнату со столом и двумя стульями. Разрешили сесть. Дед ждал смерти и ему было уже все равно, лишь бы быстрее. Каково же было удивление, когда в комнату вошла молодая красивая женщина — фрау. Она положила на стол бархатный футляр, в которых, как правило, хранятся колье. Открыла крышку и на черном атласе заискрились светляки бриллиантов. Знаменитый французский дом. Дед сразу узнал руку мастера. 51 бриллиант, полировка, симметрия, огранка каждого совершенны, замок украшен бриллиантом сердцевидной формы в 2,05 карата, несущий металл платины. Такие изделия штучны. Колье в 70 карат, что лежало на столе перед дедом, стоило около двух миллионов долларов. Но женщине были неведомо ни уникальность изделия, ни его ценность. С помощью переводчика она спросили, может ли дед починить застежку.

Дед кивнул. Переводчик спросил, что для этого надо и сколько времени займет работа. К концу дня дед выполнил заказ. Фрау осталась довольной и деда хорошо покормили. Опухающий от недоедания, дед ел. Просто ел и все. Он был уверен, что после этого его расстреляют. Но его привели в барак, откуда утром снова забрали. Так и повелось: два-три раза в неделю деду давали ювелирные украшения, которые он приводил в порядок, ремонтировал, оценивал. И каждый раз деда кормили. И дед ел. Просто ел. Однажды он попытался спрятать еду для тех в бараках. Его избили. Еду отобрали. Больше дед не делал таких попыток. Он выжил, дожил до победы. А те другие в бараке умерли от голода.

Ювелир замолчал. В комнате повисла тишина. Мы сидели, боясь пошевелиться.

— И чей я внук? — задал риторический вопрос дядя Саша, — труса, предателя, или того хуже. С этим и живу. Не судите и не судимы будете.

Потом обращаясь ко мне:

— Терпения тебе. девочка. Про это кольцо дед тоже рассказывал. Это кольцо знает дорогу к священному Граалю. Оно само выбирает хозяина. Отто Ран рассказывал деду об этом кольце.

Тут оживилась Лялька:

— Священный Грааль — это чаша, из которой выпьешь и вечно молодым будешь, так?

— Не совсем так, — откликнулся на ее вопрос дядя Саша, — возможно, это чаша, а может быть и камень или еще что-то. Кто знает. Легенд много.

— Какая разница, что это, главное молодость на веки!

— Молодость — это хорошо. А вот надо ли на веки? Грааль — бессмертие дарует и невиданную власть.

— Бессмертие и молодость, это же почти одно и тоже, — делает свой вывод Лялька, — Ну Тэичка, ну подруженька, вот это да!

Лялькин оптимизм мне не передался.

— Мама в записке писала, что надо перевести часы, а не Грааль искать, — остужаю я пыл подруги, — и времени у меня всего сто дней. Вернее уже девяносто девять.

— Найдем Грааль, станем бессмертными и мудрыми, что нам какие-то там часы!

Неизвестно сколько бы времени еще подруженька строила радужные планы, если бы не заговорил ювелир:

— По легенде святыню спрятали катары, когда тайно бежали из крепости Монцегюр от преследований римской католической церкви где то в Пиренеях. Но мои, золотые девочки, кто только не искал эти святыни. Увы. Насколько я понял, это кольцо тебе от мамы досталось?

Вопрос был адресован мне.

— Да.

— После смерти мамы? — уточнил ювелир.

— Да, с письмом.

— Можно узнать, что было в письме?

Терять мне было нечего. И я протянула листок в клеточку, исписанный таким родным маминым почерком, дяде Саши. В комнате повисла тишина. Даже Лялька прониклась значимостью момента.

— Задачка со всеми неизвестными, — сделал и без того известный мне вывод ювелир.

— Ран, Скарценни пытались ее решить. Решили или нет, не известно. А в их распоряжении была вся мощь Аненербе.

— Аненербе? — это какая-то организация, которую создали для поисков артефактов нацисты? — спросила Лялька.

— Элита в элите. И все это творение рук твоего прадеда, девочка, — с грустью произнес ювелир.

Ну вот, и без того худо, хоть в омут головой. Мама, мама, и как тебя угораздило родиться в этой семье? Как с этим жить мне? Может переливание крови сделать? А память куда? Предаться очередной раз отчаянию не дала подруга:

— Дядя Саша, а можно сначала Грааль поискать, а потом часы перевести?

Ювелир рассмеялся:

— Поискать можно. От чего-ж, не поискать. Дед мне много чего рассказал. Да и после его смерти я кое-что узнал. И скажу я вам, красавицы, гиблое это дело Святой Грааль искать. Он как это колечко захочет сам объявится. Поэтому начнем с колечка. А там кто знает.

Ювелир взял меня за руку и стал внимательно изучать кольцо. Что он там надеялся увидеть, не знаю. Но он то покрякивал, то замирал в раздумье. А у меня в голове роились мысли. И как ни странно они были весьма оптимистичны. Подруга оказалась верной, не предала, не отвернулась, когда узнала, чья я правнучка. Дядя Саша ювелир, в меру своих сил пытается помочь.

— Спасибо вам, — еле слышно говорю я, — что в беде не бросили.

Две пары глаз уставились на меня.

— Ты чего, — это заговорила подруга, — какая беда? Подумаешь, часы перевести. Раз и делов — то. Правда, дядя Саша?

— Я не про часы, — не поднимая глаз, продолжила я, — я о прадеде, который был фашистским нацистом.

Дядя Саша вздохнул:

— Понимаешь, девочка, история знает немало злодеев самых разных. Немало войн пережило человечество. Галльские войны, Маркоманская война, Гунические войны, Столетняя война, битва при Кресси., завоевания Наполеона, Первая мировая, — всех войн больших и малых и не перечислить. И во всех гибли люди, порой истреблялись целые народы, немало было бед. Война — это беда.. Но Вторая мировая война стоит особняком. Фашизм в Третьем рейхе перерос в нацизм, расизм и антисемитизм. Биологическое превосходство одной нации — Ариев, — над другими. Всех других уничтожить. Или изолировать. Такого хладнокровного. целенаправленного, массового уничтожения людей история не знала. Людьми топили печи. Это страшно. Мне стыдно за деда, который чтобы выжить, делал украшения нацистским фрау. Продавал он тем самым Родину или нет, я не знаю. Не мне его судить. Но если бы не те украшения, то не было бы ни моего отца, ни меня. Дед сохранил нам жизнь, но какой ценой. После войны дед очень много работал. На его похоронах собралось много людей, которым он так или иначе помог. Злодей и предатель он или хороший человек, Не знаю. Не мне судить его. И тебе, девочка, не дано никого судить. Твой прадед за свои грехи рассчитался жизнью.. Ты, девочка, будешь платить по своим счетам.

— А мой прадед был бендеровцем, — это заговорила Лялька. Лучше бы молчала.

— Мой прадед был против советской власти. И его выслали с семьей сюда. Так мы тут и живем. Я помню, когда бабушка с дедушкой ругались, то дед обзывал бабушку — бендеровка. Хотя в сороковом году, когда их сюда выслали бабушке было лет пять. А дедушка был русским, тоже сосланным. Бабушка его пьянью и рванью, голытьбой называла. И чего тогда женились, не пойму. Моя мама была у них единственной дочерью. Она вышла замуж тоже за русского. Поэтому я русская и фамилия у меня русская. Мой прадед не воевал. Когда война началась, его уже выслали. Он здесь у нас работал на оборонном заводе. Так у станка и умер. Инфаркт И кто мой прадед, злодей или нет?

— Да жизнь. Это жизнь, девочки. Давайте жить сегодня. И отвечать за свои поступки Сейчас для нас главное разобраться с часами. Странно, что кольцо появилось именно здесь и сейчас. Никто никогда в этих краях не искал Грааль. Да и аномалий здесь не наблюдалось. Зачем надо переводить часы, тоже не ясно.