«Там, среди шумного моря, вьется Андреевский стяг…» Хрестоматия военного моряка

Сборник, 2015

Хрестоматия является первым специализированным изданием, призванным оказать помощь в формировании профессионально-важных и личностных качеств военных моряков. В издании представлены исторические документы, воспоминания и дневники, отрывки из произведений художественной литературы, посвященные истории отечественного военно-морского флота и подвигам военных моряков. В том вошли произведения, охватывающие период от создания флота до 1917 года. Книга адресована широкому кругу читателей – прежде всего ныне служащим и будущим военным морякам, а также всем, кто интересуется военной историей Отечества, историей флота, военной педагогикой и психологией.

Глава 1

Вторая рука потентата^[2]

Первая победа. (письмо Петра I князю Ф.Ю. Ромодановскому)

Взятие русскими войсками турецкой крепости Азов в 1696 г. было первым военным успехом славного петровского царствования, достигнутым во многом благодаря помощи галерного флота, построенного перед началом второго похода под Азов на р. Воронеж и возглавляемого первым русским адмиралом Францем Яковлевичем Лефортом. Тридцать русских галер смогли пресечь снабжение осажденной крепости по морю, о чем и свидетельствует письмо царя.

Min Her Kenih^[3].

15-го дня [мая 1696 г.] пришел наш караван в Черкасский^[4], и в 18 д^[5]. пришли в Каланчу^[6], в 19 д. пришли на устье моря, и за мелью на море галерам выйти было невозможно. А неприятель на море стоял в 13 кораблях, и того же дня неприятель, нагрузясь жалованьем^[7] и воинскими припасами в 13 тунбасах^[8], с которыми для провожанья в 11 ушколах^[9] были янычары, и как те суда поравнялись против устья Каланчинского^[10], и мы, холопы твои, в малых судах и казаки в лодках, прося у Бога милости, ударили на того неприятеля и милостью Божией и пресвятой Богородицы со всеми святыми молитвою, а вашим государским счастьем, те суда разбили, из которых 9 сожгли, 1 взяли, а остальные ушли к кораблям, и корабли, то видя, 11 ушли, а один затонул сам, а другой наши сожгли.

На тех тунбасах взято 29 человек языков, пороху 85 бочек, 300 бомб, 5000 гранат, 500 копий и все это к нам свезено. Взято больше всего сукон и иных вещей. А взятые языки сказывали, что прислано на тех кораблях 500 янычар и многие припасы и мортиры, и людей-де они высадили на берег, видя наши галеры, и для того сухим путем послали; а запасы-де, которые остались, ушли все назад на кораблях. А третьего дня ветер был полуденный, и галеры вышли все в море в целости.

С моря, мая 31 дня, Piter.

(Поссельт Д.М. Адмирал русского флота Франц Яковлевич Лефорт, c. 65–66)

Московский триумф

Главные события осады и роль флота в достижении победы были обстоятельно отражены в триумфе, которым встречала Москва возвращавшиеся из-под Азова войска.

И ради прихода к Москве генерал-адмирала и командора^[11] с ратными людьми за Москвой-рекой [были] устроены нарядные триумфальные ворота.

Идя из города по правой стороне, вместо столба — человек резной; у него в правой руке палица, в левой руке ветвь зеленая, над ним написано: Геркулесовой крепостью.

У ног его невольники: азовский паша в чалме, у него за плечами янычар, за ним скованы два турка нага; у того паши подписано:

Ах! Азов мы потеряли,

И тем бедство себе достали.

После персоны геркулесовой — пирамида, перевитая ветвью зеленой, подписана: В похвалу прехрабрых воев морских.

От того столба по мосту картина на полотне, на ней написано: Приступ к Азову и бой на море галер и фуркатов^[12].

На картине написано: На море турки поражены, оставив Москве добычу, корабли их сожжены.

В море же написан человек, словущий^[13] бог морской, коего называют Нептуном, на звере морском, походит на китовраса^[14], в руках острога да весло, а от него подпись: Вот и я поздравляю со взятием Азова и вам покоряюсь.

Под конец картины на коле голова в чалме, под ней брони воинские и подписано: Глава азовского паши.

По левую сторону ворот вместо столба — человек резной в воинском платье, в правой руке меч, в левой щит. Над ним подписано: Марсовой храбростью.

У ног его невольники: татарский мурза, позади его лук с колчаном, за ним прикованы два татарина нагих, на нем подпись: Прежде в степях мы ратовались^[15], ныне же от Москвы бегством едва спасались.

Подле того — пирамида, перевитая ветвью зеленой, на ней написано: В похвалу прехрабрых воев полевых.

У того столба картина на полотне, на ней написано: Воинских людей бой с татарами и приступ к Азову.

Над нею же подписано: Москва агарян побеждает, на многие версты прехрабро прогоняет.

У той же картины написана голова на коле. Подписана: Голова Дулак-мурзы.

По своду же в трех местах написано: Приидох, Видех, Победих.

…И как адмирал и командор пришли к Берсеневскому мосту, адмирал Франц Яковлевич Лефорт, выйдя из саней, и командор шел пеший, и в стрелецких полках, против которых они шли, из мелкого ружья и из пушек была стрельба.

А как адмирал и командор к триумфальным воротам пришли, у тех ворот ему, адмиралу, была речь в стихах через трубу такова:

Генерал-адмирал! Морских сил всех глава,

Придя, зрел, победил прегордого врага,

Мужеством командора турок вскоре поражен,

Премногих же оружий и запасов он лишен,

Сражением жестоким басурманы побеждены,

Корысти их отбиты, корабли запалены.

Оставшиеся же в бегство ужасно устремиша,

Страх велий в Азове и всюду разшириша,

По сих их сила многа на море паки^[16] прииде,

Но в помощь в град Азов от сих никто же вниде,

Сие бо^[17] возбранила морских ти^[18] воев сила,

Их к сдаче град Азов всю выю^[19] наклонила,

И тем бо взятием весело поздравляем,

Труды же командора триумфом прославляем.

А после речи была на воротах стрельба из вестовых^[20] 4-х пушек, и замахали значками, и по той вести была стрельба на Бархатном дворе из большого наряда^[21].

И адмирал пройдя Триумфальные ворота, сел в сани по прежнему и ехал в Белый город и в Кремль до конюшен на санях, а от конюшен до Троицкого подворья шел пеший, а от Троицкого подворья и до слободы ехал на санях, а командор шел пеший.

(Поход боярина Шеина, с. 187–188)

Строительство флота. (из письма барона Боргсдорфа)

Взятие Азова могло только раздражить могущественного в то время турецкого султана. Поэтому царь, нисколько не почивая на лаврах, срочно приступил к строительству морского флота, который бы мог служить демонстрацией военной мощи России на Азовском и Черном морях. Нет ничего удивительного в том, что масштабное строительство не обходилось без определенных качественных издержек. Похоже, именно этим обстоятельством объясняется горячая молитва строителей об успешном плавании флота.

…На реках Воронеже и Волге из военных судов для Вашего Царского Величества изготовлено:

У Воронежа:

Находятся в работе и должны быть летом изготовлены:

20 баркалонов^[22]; каждый имеет от 36 до 44 пушек.

6 бомбардирских судов, каждое в 20 пушек; две из них могут быть вооружены, кроме пушек, еще одной мортирой, а остальные 4 — двумя.

10 каботажных судов.

12 галер, вооруженных каждая 16 Petrios^[23] и 6 пушками.

100 бригантин.

Затем должны поступить в работу и к будущему лету быть изготовлены:

10 баркалонов.

3 бомбардирских судна.

3 каботажных судна.

6 галер.

У села Румянова на реке Воронеже состоят в работе:

4 баркалоны.

У села Ступина на реке Воронеже их находится в работе 10.

У села Савифы на реке Волге находится в работе 10 баркалонов.

Кроме того, в разных вышеупомянутых местностях стоят 400 бригантин.

Все эти суда хорошо и прочно построены; с полным грузом они сидят в воде, большей частью, около 10 фут. и могут плавать по всем морям и рекам. Они были испытаны у Воронежа и оказались весьма хорошими; впрочем, все вышеозначенные суда построены из молодого и сырого леса, на что еще прежде жаловались венецианские мастера, которые не берутся отвечать за могущие произойти от этого несчастья. Да ниспошлет Господь Бог свое божественное благословение, чтобы эти с невероятными усилиями построенные суда могли вовремя достигнуть мелководного Дона и Меотийского^[24] моря и быть употреблены согласно своему назначению.

Из города Воронежа, 20 июля 1698 г.

(Поссельт Д.М. Адмирал русского флота Франц Яковлевич Лефорт, с. 91–92)

А.Н. Толстой. Петр Первый. (отрывок из романа)

С юга, с Дикого поля, дул теплый ветер. В неделю согнало снега. Весеннее небо синело в полых водах, заливавших равнину. Вздулись речонки, тронулся Дон. В одну ночь вышла из берегов Воронеж-река, затопило верфи. От города до самого Дона качались на якорях корабли, бригантины, галеры, каторги, лодки. Непросохшая смола капала с бортов, блестели позолоченные и посеребренные нептуньи морды. Трепало паруса, поднятые для просушки. В мутных водах шуршали, ныряя, последние льдины. Над стенами крепости — на правой стороне реки, напротив Воронежа, — взлетали клубы порохового дыма, ветер рвал их в клочья. Катились по водам пушечные выстрелы, будто сама земля взбухала и лопалась пузырями.

На верфи шла работа день и ночь. Заканчивали отделку сорокапушечного корабля «Крепость». Он покачивался высокой резной кормой и тремя мачтами у свежих свай стенки. К нему то и дело отплывали через реку ладьи, груженные порохом, солониной и сухарями, — причаливали к его черному борту. Течением натягивало концы, трещало дерево. На корме, на мостике, перекрикивая грохот катящихся по палубе бочек, визг блоков, ругался по-русски и по-португальски коричневомордый капитан Памбург — усищи дыбом, глаза — как у бешеного барана, ботфорты — в грязи, поверх кафтана — нагольный полушубок, голова стянута шелковым красным платком. «Дармоеды! Щукины дети! Карраха!» Матросы выбивались из сил, вытягивая на борт кули с сухарями, бочки, ящики, — бегом откатывали к трюмам, где хрипели цепными кобелями боцмана в суконных высоких шапках, в коричневых штанах пузырями.

Над рекой на горе покривились срубчатые островерхие башни, за ветхими стенами ржавели маковки церквей. Перед старым городом по склону горы раскиданы мазаные хаты и дощатые балаганы рабочих. Ближе к реке — рубленые избы новоназначенного адмирала Головина, Александра Меньшикова, начальника Адмиралтейства Апраксина, контр-адмирала Корнелия Крейса. За рекой, на низком берегу, покрытом щепой, изрытом колесами, стояли закопченные, с земляными кровлями, срубы кузниц, поднимались ребра недостроенных судов, полузатопленные бунты досок, вытащенные из воды плоты, бочки, канаты, заржавленные якоря. Черно дымили котлы со смолой. Скрипели тонкие колеса канатной сучильни. Пильщики махали плечами, стоя на высоких козлах. Плотовщики бегали босиком по грязи, вытаскивали баграми бревна, уносимые разливом.

Главные работы были закончены. Флот спущен. Оставался корабль «Крепость», отделываемый с особенным тщанием. Через три дня было сказано поднятие на нем адмиральского флага.

По мутному полноводному Дону плыли на полосатых парусах, наполненных теплым ветром. Восемнадцать двухпалубных кораблей, впереди и позади них — двадцать галиотов и двадцать бригантин, скампавеи, яхты, галеры: восемьдесят шесть военных судов и пятьсот стругов с казаками далеко растянулись на поворотах реки.

Дул зюйд-ост, вначале противный ветер, — и много пришлось положить трудов, покуда не повернули по Дону на запад: заполаскивались паруса, корабли дрейфовали, бешено орали капитаны в медные трубы. Приказ по флоту был такой: «Никто не дерзнет отстать от командорского корабля, но за оным следовать под пеной. Ежели кто отстанет на три часа, — четверть года жалованья, ежели на шесть, — две трети, ежели на двенадцать часов, — за год жалованья вычесть».

После поворота на юго-запад поплыли шутя. Ненадолго разливались над степью пышные и влажные закаты. Катился выстрел с адмиральского корабля. Били склянки. Огоньки ползли на верхушки мачт. Убирались паруса, с плеском падал якорь. На помрачневших берегах зажигались костры, протяжно кричали казачьи голоса.

С темной громады «Апостола Петра» (где в звании командора состоял царь) ведьминым хвостом взвивалась в звездное небо ракета. В кают-компании собирались ужинать.

Двадцать четвертого мая, в жаркий полдень, из морского марева на юге показались бастионы Азова. Здесь Дон разлился широко, но все же глубина была недостаточной для прохода через гирло сорокапушечных кораблей.

Покуда вице-адмирал промеривал рукав Дона — Кутюрму, а Петр ходил на яхте в Азов и Таганрог — осматривать крепости и форты, — прибыло из Бахчисарая ханское посольство на красивых конях, с вьючным обозом. Разбили ковровые шатры, на холме воткнули бунчук — конский хвост с полумесяцем на высоком копье, послали переводчика узнать — примет ли царь поклон от хана и подарки? Говорили о перемирии, о том и о сем, пощипывая реденькие раздвоенные бороды, шарили повсюду глазами, быстрыми, как у морской собаки, цокали языками:

— Карош москов, карош флот… Только напрасно надеетесь, большими кораблями Кутюрмой вам не пройти, не так давно султанский флот как-то пытался войти в Дон, ни с чем вернулся в Керчь…

Промеры показали, что Кутюрма мелка. Разлив Дона опадал с каждым днем. Надеяться можно было только на сильный зюйд-вест, — если нагонит в гирло морскую воду.

Из Таганрога вернулся Петр. Помрачнел, узнав о мелководье. Ветер лениво дул с юга. Началась жара. С корабельных бортов капала смола. Дерево, плохо высушенное на зиму, рассыхалось. Из трюмов выкачивали воду. Неподвижно, с убранными парусами, корабли лежали в мареве зноя.

Приказано было выбросить в воду балласт. Вытаскивали из трюмов бочки с порохом и солониной, перегружали на струги, везли в Таганрог. Корабли облегчались, вода в Кутюрме продолжала спадать.

Двадцать второго июня в обеденный час шаутбенахт Юлиус Рез, выйдя, багровый и тяжелый, из жаркой, как баня, кают — компании — помочиться с борта, — увидел вращающимся глазом на юго-западе быстро вырастающее серое облако. Справя нужду, Юлиус Рез еще раз взглянул на облако, вернулся в кают-компанию, взял шляпу и шпагу и сказал громко:

— Идет шторм.

Петр, адмиралы, капитаны выскочили из-за стола. Разорванные облака неслись в вышину, из-за беловатой водной пелены поднимался мрак. Солнце калило железным светом. Мертво повисли флаги, вымпелы, матросское белье на вантах. По всем судам боцмана засвистали аврал — всех наверх! Крепили паруса, заводили штормовые якоря.

Туча закрывала полнеба. Помрачились воды. Мигнул широкий свет из-за края. Засвистало в снастях крепче, тревожнее. Защелкали вымпелы. Ветер налетел всею силой в крутящихся, раскиданных обрывках тьмы. Заскрипели мачты, полетели сорванные с вантов подштанники. Ветер мял воду, рвал снасти. Судорожно цеплялись за них матросы на реях. Топали ногами капитаны, перекрикивая нарастающую бурю. Пенные волны заплескались о борта. Треснуло небо раскатами, разрывающими душу ударами, загрохотало не переставая. Упали столбы огня.

Петр без шляпы, со взвитыми полами кафтана, вцепясь в поручни, стоял на вздымающейся, падающей корме. Как рыба, раскрыл рот, оглушенный, ослепленный. Молнии падали, казалось, кругом корабля, в гребни волн. Юлиус Рез закричал ему в ухо:

— Это ничего. Сейчас будет самый шторм.

Шторм пролетел, натворив много бед. Молнией убило двух матросов на берегу. Порвало якорные канаты, сломило несколько мачт, повыкидало на берег, затопило много мелких судов. Но зато установился крепкий зюйд-вест: то, что и надо было.

Вода в Кутюрме быстро поднималась. На рассвете начали выводить суда. Полсотни гребных стругов, подхватив на длинных бечевах, повели первым «Крепость». От вехи к вехе, ни разу не царапнув килем, он вышел через Кутюрму в Азовское море, выстрелил из пушки и поднял личный флаг капитана Памбурга.

В тот же день вывели наиболее глубоко сидящие корабли: «Апостол Петр», «Воронеж», «Азов», «Гут Драгерс» и «Вейн Драгерс». Двадцать седьмого июня весь флот стал на якоре перед бастионами Таганрога.

Здесь, под защитой мола, начали заново конопатить, смолить и красить рассохшиеся суда, исправлять оснастку, грузить балластом. Петр целыми днями висел в люльке на борту «Крепости», посвистывая, стучал молотком по конопати. Либо, выпятив поджарый зад в холщовых замазанных штанах, лез по выбленкам на мачту — крепить новую рею.

Работали весь июль месяц. Шаутбенахт Юлиус Рез делал непрестанные ученья судовым командам, взятым из солдат Преображенского и Семеновского полков. Среди них много было детей дворянских, сроду не видавших моря. Юлиус Рез — по свирепости и отваге истинный моряк — линьками вгонял в матросов злость к навигации. Заставлял стоять на бом-брам-реях, на двенадцати саженях над водой, прыгать с борта головой вниз в полной одежде: «Кто утонет, тот не моряк!» Расставив ноги на капитанском мостике, руки с тростью за спиной, челюсть, как у медецинского кобеля, все видел, пират, одним глазом: кто замешкался, развязывая узел, кто крепит конец не так. «Эй, там, на стеньга-стакселе, грязный корофф, как травишь фалл?» Топал башмаком: «Все — на шканцы… Снашала!»

Четырнадцатого августа «Крепость» поднял паруса и, сопровождаемый всем флотом, при крепком северо-восточном ветре вышел в открытое море. Семнадцатого с левого борта на ногайской стороне показались тонкие минареты Тамани, флот пересек пролив и с пальбою, окутавшись пороховым дымом, прошел в виду Керчи, стал на якорь. Турки, видимо, переполошились — не ждали, не гадали увидеть весь залив, полный парусов и пушечного дыма.

Керченский паша Муртаза, холеный и ленивый турок, с испугом глядел в проломное окно одной из башен. Он послал приставов на московский адмиральский корабль — спросить, зачем пришел такой большой караван. Месяц тому назад ханские татары доносили, что царский флот худой и совсем без пушек и через азовские мели ему сроду не пройти.

— Ай-ай-ай… Ай-ай-ай, — тихо причитал Муртаза, отгибая веточку кустарника в окошке, чтобы лучше видеть. Считал, считал корабли. Бросил.

— Кто поверил ханским лазутчикам? — закричал он чиновникам, стоявшим позади него на башенной площадке, загаженной птицами. — Кто поверил татарским собакам?

Муртаза затопал туфлями. Чиновники, сытые и обленившиеся в спокойном захолустье, прикладывали руки к сердцу, сокрушенно качали фесками и чалмами.

Косой парус фелюги с приставами отделился от адмиральского корабля. Пристава — два грека — явились, подкатывая глаза, вжимая головы в плечи, щелкая языками. Муртаза свирепо вытянул к ним жирное лицо.

Рассказали:

— Московский адмирал велел тебе кланяться и сказать, что они провожают посланника к султану. Мы сказали адмиралу, что ты-де не можешь пропустить посланника морем, — пусть едет, как все, через Крым. Адмирал сказал: «А не хотите пускать морем, так мы всем флотом до Константинополя проводим посланника».

Муртаза-паша на другой день послал важных беев к адмиралу. И беи сказали:

— Мы вас, московитов, жалеем, вы нашего Черного моря не знаете, — во время нужды на нем сердца человеческие черны, оттого и зовется оно черным. Послушайте нас, поезжайте сушей.

Адмирал Головин только надулся: «Испугали». И стоявший тут же какой-то длинный, с блестящими глазами человек в голландском платье засмеялся, и все русские засмеялись.

Что тут поделаешь? Как их не пустить, когда с утренним ветерком московские корабли ставят паруса и по всем морским правилам делают построения, ходят по заливу, стреляют в парусиновые щиты на поплавках. Откажи таким нахалам!

Шлюпка подошла к турецкому адмиральскому кораблю. На борт поднялись Корнелий Крейс и двое гребцов в голландском матросском платье — Петр и Алексашка. На шканцах турецкий экипаж отдал салют московскому вице-адмиралу. Адмирал Гассан-паша важно вышел из кормовой каюты, — был в белом шелковом халате, в чалме с алмазным полумесяцем.

Подали два стула. Адмиралы начали приличный разговор. Гассан-паша спросил про здоровье царя. Корнелий Крейс ответил, что царь здоров, и сам спросил про здоровье султанского величества. Гассан-паша низко склонился над столом: «Аллах хранит дни султанского величества…» Глядя печальными глазами мимо Корнелия Крейса, сказал:

— В Керчи мы не держим большого флота. Здесь нам бояться некого. Зато в Мраморном море у нас могучие корабли. Пушки на них столь велики, — могут даже бросать каменные ядра в три пуда весом.

Корнелий Крейс, — прихлебывая кофе:

— Наши корабли каменных ядер не употребляют. Мы стреляем чугунными ядрами по восемнадцати и по тридцати фунтов весом. Оные пронизывают неприятельский корабль сквозь оба борта.

Гассан-паша чуть поднял красивые брови:

— Мы немало удивились, увидев, что в царском флоте прилежно служат англичане и голландцы — лучшие друзья Турции…

Корнелий Крейс — со светлой улыбкой:

— О Гассан-паша, люди служат тому, кто больше дает денег. Голландия и Англия ведут прибыльную торговлю с Московией. С царем выгоднее жить в мире, чем в войне. Московия столь богата, как никакая другая страна на свете.

Гассан-паша — задумчиво:

— Откуда у царя столько кораблей, господин вице-адмирал?

— Московиты выстроили их сами в два года…

— Ай-ай-ай, — качал чалмой Гассан-паша.

Простились. Подойдя к трапу, Корнелий Крейс крикнул сурово:

— Эй, Петр Алексеев!..

— Здесь! — торопливо отозвался голос.

Петр, за ним Алексашка выскочили из люка, на обоих — красные фески.

Вице-адмирал помахал адмиралу шляпой, сел на руль, шлюпка помчалась к берегу. Петр и Алексашка, налегая на гнущиеся весла, весело скалили зубы.

Муртаза-паша больше ничего не мог придумать: плывите, аллах с вами. Петр вместе с флотом вернулся в Таганрог. Двадцать восьмого августа «Крепость», взяв на борт посла, дьяка и переводчиков, сопровождаемый четырьмя турецкими военными кораблями, обогнул керченский мыс и при слабом ветре поплыл вдоль южных берегов Крыма.

Турецкие корабли следовали за ним в пене за кормой. Ветер свежел. Памбург поглядел на небо и велел прибавить парусов. Тяжелые турецкие корабли начали заметно отставать. На переднем взвились сигналы: «Убавьте парусов». Памбург уставился в подзорную трубу. Выругался по-португальски. Сбежал вниз в кают-компанию, богато отделанную ореховым деревом. Там, у стола на навощенной лавке, страдая от качки, сидел посол Емельян Украинцев — глаза закрыты, снятый парик зажат в кулаке. Памбург — бешено:

— Эти черти приказывают мне убавить парусов. Я не слушаю. Я иду в открытое море.

Украинцев только слабо махнул на него париком.

— Иди куда хочешь.

Памбург поднялся на корму, на капитанский мостик. Закрутил усы, чтобы не мешали орать:

— Все наверх! Слушать команду! Ставь фор-бом-брамсели… Грот… Крюс-бом-брамсели… Фор-стеньга-стаксель, фока-стаксель… Поворот на левый борт… Так держать…

«Крепость», скрипя и кренясь, сделал поворот, взял ветер полными парусами и, уходя, как от стоячих, от турок, пустился пучиною Евксинской прямо на Цареград…

Под сильным креном корабль летел по темно-синему морю, измятому норд-остом. Волны, казалось, поднимали пенистые гривы, чтобы взглянуть, долго ли еще пустынно катиться им до выжженных солнцем берегов. Шестнадцать человек команды, — голландцы, шведы, датчане, все — морские бродяги, поглядывая на волны, курили трубочки: идти было легко, шутя. Зато половина воинской команды — солдаты и пушкари — валялись в трюме между бочками с водой и солониной. Памбург приказывал всем больным отпускать водки три раза в день: «К морю нужно привыкать!»

Шли день и ночь, на второй день взяли рифы, — корабль сильно зарывался, черпал воду, пенная пелена пролетала по всей палубе. Памбург только отфыркивал капли с усов.

Ясным утром второго сентября юнга, калмычонок, закричал с марса, из бочки: «Земля!» Близились голубоватые, холмистые очертания берегов Босфора. Прилетели чайки, с криками кружились над высокой резной кормой. Памбург велел свистать наверх всех: «Мыться. Чистить кафтаны. Надеть парики».

В полдень «Крепость» под всеми парусами ворвался мимо древних сторожевых башен в Босфор. На крепостном валу, на мачте, взвились сигналы: «Чей корабль?» Памбург велел ответить: «Надо знать московский флаг». С берега: «Возьмите лоцмана». Памбург поднял сигналы: «Идем без лоцмана». Пушкари стояли у пушек, солдаты — при мушкетах на шканцах.

Памбург с офицерами поехал в Перу к некоторым европейским послам спросить о здоровье. Голландский и французский послы приняли русских ласково, благодарили и виноградным вином поили за здоровье царя. К третьему поехали на подворье — к английскому послу. Слезли с лошадей у красного крыльца, постучали. Вышел огненнобородый лакей в сажень ростом.

Придерживая дверь, спросил, что нужно? Памбург, загоревшись глазами, сказал, кто они и зачем. Лакей захлопнул дверь и не слишком скоро вернулся, хотя московиты ждали на улице, — проговорил насмешливо:

— Посол сел за стол обедать и велел сказать, что с капитаном Памбургом видеться ему незачем.

— Так ты скажи послу, чтобы он костью подавился! — крикнул Памбург.

Бешено вскочил на коня и погнал по плоским кирпичным лестницам, мимо уличных торговцев, голых ребятишек и собак, вниз на Галату, где еще давеча видел в шашлычных и кофейных и у дверей публичных домов несколько своих давних приятелей.

Здесь Памбург с офицерами напились греческим вином до изумления, шумели и вызывали драться английских моряков. Сюда пришли его приятели — штурмана дальнего плаванья, знаменитые корсары, скрывавшиеся в трущобах Галаты, всякие непонятные люди. Их всех Памбург позвал пировать на «Крепость».

На другой день к кораблю стали подплывать на каюках моряки разных наций — шведы, голландцы, французы, португальцы, мавры, — иные в париках, в шелковых чулках, при шпагах, иные с головой, туго обвязанной красным платком, на босу ногу — туфли, за широким поясом — пистолеты, иные в кожаных куртках и зюйдвестках, пропахших соленой рыбой.

Памбург в обсыпанном серебряною пудрой парике, в малиновой куртке с лентами и кружевами, — в одной руке — чаша, в другой — платочек, — разгорячась, говорил гостям:

— Понадобится нам тысяча кораблей, и тысячу построим… У нас уж заложены восьмидесятипушечные, стопушечные корабли. На будущий год ждите нас в Средиземном море, ждите нас на Балтийском море. Всех знаменитых моряков возьмем на службу. Выйдем и в океан…

— Салют! — кричали побагровевшие моряки. — Салют капитану Памбургу!

Затягивали морские песни. Стучали ногами. Трубочный дым слоился в безветрии над палубой. Не заметили, как и зашло солнце, как аттические звезды стали светить на это необыкновенное пиршество. В полночь, когда половина морских волков храпела, кто свалясь под стол, кто склонив поседевшую в бурях голову между блюдами, Памбург кинулся на мостик:

— Слушай команду! Бомбардиры, пушкари, по местам! Вложи заряд! Забей заряд! Зажигай фитили! Команда… С обоих бортов — залп… О-о-огонь!

Сорок шесть тяжелых пушек враз выпыхнули пламя. Над спящим Константинополем будто обрушилось небо от грохота… «Крепость», окутанный дымом, дал второй залп…

А.П. Соколов. Упущенная победа

История Военно-морского флота состоит не только из одних побед. И в молодом русском флоте, созданном гением Великого Петра, не все на первых порах шло гладко. Но и из анализа причин неудач прилежный исследователь военно-морского искусства может извлечь для себя пользу ничуть не меньшую, чем из разбора слагаемых побед. Приведенный ниже материал показывает, насколько важны тщательное планирование совместных действий в бою, надежная связь, инициатива и дисциплинированность всех командиров и подчиненных. Пример последнего являет сама особа основателя русского флота.

В 1713 году было предпринято завоевание Финляндии, важность которой в глазах Государя показывают следующие строки его письма графу Апраксину: «Ничем так шведов к резону и к склонности к миру не приведем как Финляндией, откуда все они довольствуются». С начала весны Государь отправился к Гельсингфорсу^[25] на 200 гребных судах с 16 000 войска. Гельсингфорс был оставлен неприятелем, перешедшим в Борго; туда пошли и наши войска, а Государь возвратился в Кронштадт, чтобы выслать в море эскадру.

В Ревеле^[26] стояли тогда четыре корабля («Виктория», «Штрафорт», «Британия» и «Аксфорт») и один фрегат («Лансдоу»), только что приведенные из Англии, где они куплены.

План похода, в поданном 7 июля от шаутбенахта^[27] (Государя) «мнении», определен так:

«1. Чтоб флоту идти к Ревелю; иметь впереди три корабля легких на парусах и чтоб оные были в виду, дабы дали знать о неприятеле заранее.

2. Ежели неприятель силен, то поворотиться назад. Ежели неприятель бессилен, то оного гнать сколько можно и чинить поиск, а к Ревелю послать тотчас указ, чтобы шли корабли, которые у Ревеля, к Кроншлоту.

3. Ежели поиск получит или уйдут, а уведаются подлинно, что неприятель не силен, то искать вице-адмирала шведского в Гельсингфорсе запереть».

Государь хотел сам участвовать в этой кампании в звании шаутбенахта, но Крюйс настоятельно отсоветовал это, представляя, что Государь для блага своего государства не должен подвергать себя опасностям, и, приписывая многие примеры бедствий, даже отклонял Государя от поездки в армию. Петр оскорбился. «Восемнадцать лет, — отвечал он, — служу (о чем пространно не пишу, понеже всем известно) и в коликих^[28]баталиях, акциях и белаграх^[29] был, везде от добрых и честных офицеров прошен был, дабы не отлучался; как и последняя нынешняя моя отлучка из Голландии, где не только от своих, но и от датских и саксонских генералов о том прошен был, дабы там остался, а не отсылан, и дабы дома, яко дитя остался. Я думаю много причин о сем, но ныне до времени оставляю, дабы никакого препятства дать сему доброму случаю, и того ради, где не желают — оставляю свою команду; однако ж, дабы я ни в чем причиной не был к нерадению, свое мнение предлагаю. Хотя таким или иным образом, только б корабли ревельские сюда в целости препровождены были, в чем и прочем может и г. вице-адмирал ответ дать». На примеры же, приводимые Крюйсом, Государь написал следующие язвительные ответы:

Азардовать^[30]

Выше мы сказали, что Государь подал свое «мнение» о походе как шаутбенахт; Крюйс просил подтвердить это мнение «указом». Шаутбенахт отвечал как Государь:

«Пишет ваша милость, чтоб мне письмо мое подтвердить. Я не знаю более что писать, ибо я свое мнение вам уже объявил за подписанием своей руки, которое и ваша милость хвалите; и ежели оное добро есть, извольте так делать, будете инако — только б в пользу было. И не извольте терять времени, а именно, чтоб корабли ревельские сюда препроводить. Что же примеры пишете (против чего я и свои прилагаю), а особливо Тромпово, что счастье и несчастье состоит в одной пульке, я вашей милости никогда не советовал чинить азардов, ниже десператно^[31]что чинить; безмерному же опасению, которое ваша милость имеете, не могу следовать и не могу знать. В письме своем пишете, что готовы от всего сердца исполнить сие дело, а столько примеров страшных в другом письме даете. И тако прошу: или извольте делать, или кому вручить сие дело, дабы в сих переписках не потерять интереса».

Отсюда видно, каковы были тогдашние отношения Крюйса к Государю. Послушный подчиненный, Государь не скрывал своего гнева на адмирала, насильно склонившего его отказаться от похода.

Корнелий Крюйс

…9 июля эскадра вступила под паруса. Впереди на расстоянии около мили были четыре мелких судна, «заставные» или крейсеры: «Самсон», «Св. Петр», «Св. Павел» и «Наталия»; прочим судам, хотя и была назначена линия, но по неловкости или небрежности линия не устраивалась и все шли как попало. Крейсера имели довольно определенную инструкцию, прочие командиры — никакой. Только адмирал постоянно говаривал подчиненным, чтобы при встрече с неприятелем пороху понапрасну не тратили, а сойдясь борт о борт, выстрелить всем лагом, закрыть нижние порты и сцепиться на абордаж; такие наставления он подтверждал и на обеде у себя перед отправлением в море.

Около полудня 10-го, когда эскадра находилась между о. Соммерса и Лавенсаари, крейсера известили, что впереди три неприятельских судна.

Ветер был нашим, попутный и тихий; поставили лисели и в пятом часу неприятеля «в вид взяли» — увидели с палубы. Адмирал призвал на совет бывших вблизи капитан-командоров Шельтинга и Рейса, также капитана своего корабля Фангента, прочитал им свои инструкции, и на общем совете положено: гнаться за неприятелем до ночи, а ночью идти в Ревель, чтобы соединиться с находящимися там кораблями, «дондеже подлинное известие о неприятеле будет^[32]». Неприятель становился все ближе, когда вместе с наступившей ночью ветер затих и спустился туман. Убрав лисели, некоторые суда стали буксироваться, другие не буксировались, и это еще более растянуло и то уже нестройную линию. Во втором часу ночи подул попутный ветерок с востока, туман очистился, — вскоре взошло солнце — и неприятельские суда снова открылись впереди по курсу. Это было около Гельсингфорса. Адмирал, а за ним и оба капитан-командора подняли красные флаги — сигнал погони, поставили все паруса и в часу пятом передовые суда стали перестреливаться. Корабли «Антоний», «Полтава» и «Выборг» пошли вперед и, готовые к абордажу, ожидали только повеления главнокомандующего. В это время неприятельские суда вдруг привели к ветру, будто вызывая на битву. Но они обходили только подводный камень и, обойдя его, снова спустились. Нашим эти места не были известны, и, продолжая свой прежний курс, корабль «Выборг» взлетел на камень: паруса были немедленно убраны, красный флаг спущен, сделав сигнал бедствия. За «Выборгом» шел адмирал на корабле «Рига», не успел отворотить и тоже приткнулся. К довершению смущения адмирала, неприятельское ядро пробило у него крюйт-камеру; поднявшуюся от того пыль сочли дымом и закричали «пожар!». Флаг погони спустили.

На корабле «Св. Антоний» еще развевался красный флаг погони, и командор Рейс, как старший должен был принять команду, когда адмирал отказался от нее. Но Рейс, а с ним и другие, ожидали условного знака к абордированию. Этот условный знак должен был состоять из двух выстрелов. Адмирал его не сделал; потому, как объяснял он перед судом, что этот сигнал употребляют только в линии баталии, а в настоящем случае он был совсем не нужен, ибо когда велено идти в погоню, то всякому известно, как надобно поступать. Как бы то ни было, но Рейс, в это время сошедшийся на близкий пушечный выстрел и имевший у себя пробитою крюйт-камеру, сделал залп и поворотил. За ним поворотили и другие.

Адмирал, хлопотавший о снятии своего корабля с камня, между тем призвал бывшего ближе других командира судна «Диана» и хотел переехать к нему. Когда тот приехал, наши суда уже бежали от неприятеля. «Теперь поздно!» — сказал Крюйс, остался на своем корабле, часа через два стянул его, потом поехал на «Выборг» и употребил все усилия облегчить его. Эскадра стала на якорь.

Собранные на совет командиры судов решили, чтобы корабль «Выборг», ежели окажется невозможным снять, сжечь. К вечеру он переломился. Между тем избежавшие погони шведские суда соединились со своей эскадрой и на радостях палили из пушек.

И на другой день на рассвете наши зажгли оставленный корабль и пошли на Ревель.

«В жизнь мою, — писал Крюйс Апраксину, — такой трудной и печальной кампании не имел, как нынешнюю».

Шведы ушли в Гельсингфорс. После неудачи в погоне за ними мы уже не решались действовать наступательно со стороны моря и потому пропустили случай запереть их здесь; напротив, мы сами очень боялись, чтобы самих нас не заперли в Ревеле, и выполняя главнейший пункт инструкции, 25-го того же месяца, выбрав способный ветер и взяв с собой ревельские корабли, «во имя Господне» пришли в Кронштадт.

Общественное мнение сильно обвиняло Крюйса, и Государь был глубоко огорчен неудачей.

Горячо и гордо оправдывался Крюйс. Он укорял своих подчиненных в неисполнении их долга, доказывая, что капитан Дегрюйтер поворотил еще во время погони (чтобы спасти упавшего матроса); доказывал параграфами законов и примерами, что, с одной стороны, он должен был спустить красный флаг погони, с другой — прочие не должны были принять это за сигнал отступления, ибо в последнем случае он поднял бы белый флаг, и на противное этому замечание капитана Рама отвечал, что морское искусство «выше его ума», и что «он, зная лучше рейтарскую, нежели матросскую службу, может быть думает, что кораблем управляют как лошадью»; даже обвинял командиров судов, что они «намерение имели вице-адмирала передать в руки неприятеля»…

Но обвинения против него были сильны. Особенно восставал капитан-командор Шельтинг, называя Крюйса «глупцом», позорящим всех иностранцев в России, настоящим виновником такой богатой потери, какую имели не только в трех видимых неприятельских кораблях, но и в других, которыми была возможность овладеть.

Выписываем здесь приговор суда:

«Вице-адмирала Корнелиуса Крюйса за его преступления, за неисполнения его должности расстрелять.

Капитан-командора Шельтинга, который был достоин жестокого наказания, но понеже ордера не имел, того ради от жестокого наказания избавляется, но осуждается быть в младших капитанах.

Капитан-командора Рейса за его преступления, за неисполнения его должности расстрелять.

Капитана Дегрюйтера за неисполнения его должности выбить из сей земли без абшиту^[33]».

Затем [была] объявлена монаршая милость. Крюйса, «взяв чин», послать в Тобольск; Рейса, завязав глаза, привязать к позорному столбу и приготовить к расстрелянию, а потом сослать в Сибирь; с Шельтингом и Дегрюйтером велено было поступить по приговору.

Крюйс был сослан не в Тобольск, а в Казань и пробыл там около года. Есть предание, что будто по возвращении Крюйса из ссылки, Государь сказал ему: «Я на тебя более не сержусь!», и что тот отвечал: «И я перестал сердиться».

(Морской сборник, 1849, т.2. № 1, с. 60–76)

Журнал графа Апраксина

Выдержки из Журнала генерал-адмирала графа Ф.М. Апраксина показывают, насколько тщательной была подготовка к Гангутскому сражению (1714 г.), включая сюда чуть ли не ежедневную рекогносцировку неприятельского флота самыми высокими чинами русского командования. Видно также, что свои морские чины основатель нашего флота получал не напрасно, постоянно находясь в гуще военных событий.

Май

В 7-й день в Санкт-Петербурге приготовлялись к маршу и все люди были в готовности.

В 8-й день пополудни все скампавеи^[34] поставлены на якорь по эскадрам, которых обреталось в каждой партикулярной эскадре по 11, а в генеральной по 33, всего 99 скампавей^[35].

В 9-й день пополудни после обедни, по прибытии генерал-адмирала на его полугалеру, поднят флаг, также и в прочих эскадрах чинилось…

В 10-й день прибыли в Кроншлот.

В 11 день все скампавеи введены в гавань и люди спущены на берег. Поручен авангард генералу Вейде, поскольку ЕЦВ^[36] изволили принять команду корабельную^[37].

В 13 день приготовлялись к походу, но удержаны были за противным ветром и льдом.

В 16 день получена ведомость от генерала князя Голицына, что лед от Гельсингфорса в шхерах очистился.

В 20 день в 11-м часу пополуночи учинен сигнал на адмиральской галере: тогда все скампавеи выходили из пристани и шли всю ночь.

В 21 день поутру прибыли на последние Березовые острова, где на виду явился лед через весь пролив к Выборгу. Ввечеру прибыл на скампавее ЕЦВ.

В 22 день из-за наступающего льда, дабы не учинилось повреждения судам, определили, чтоб отступить к первым Березовым островам, а для проведывания льда оставлено 9 скампавей…

В 29 день всем гребным судам учинена экзерциция: вначале по эскадрам партикулярным, потом по эскадрам генеральным, которого действия было до захождения солнца.

В 31 день пополудни ЕЦВ учинил путь свой на кораблях, тогда учинен сигнал гребным судам, чтоб шли от пристани.

Июнь

Во 2 день ветер противный.

В 3 и 4 день ветер был противный же.

В 6 день за противным ветром принуждены стоять.

В 7 день ветер противный же от веста, и для того принуждены стоять.

В 8 день за противным ветром стояли.

В 11 день прибыли к Гельсингфорсу.

В 13 день непрестанно трудились исправлением судов и выгрузкой провианта и приготовлением с собой сухарей.

В 16 день поутру прибыл генерал князь Голицын (и рапортовал) о состоянии армии ЕЦВ, обретающейся в Або^[38]; он же привез 2 [шведских] дезертиров, которые на допросах сказали, что неприятельский флот состоит в 16 кораблях линейных, от 60 до 70 пушек, 2 бомбардирских галеота да 8 галер; команду имеют адмирал Ватранг, вицеадмирал Лилий^[39], шаутбенахт Таубе; из тех кораблей по 7 и по 8 с вице-адмиралом и шаутбенахтом крейсируют в море, а остальные стоят у Гангута.

В 17 день имели консилиум с генералом князем Голицыным, чтоб ему с полками, которые в Або, быть в Пое-кирке и там посадить на скампавеи.

В 20 день поутру били на гребных судах сбор, чтобы все люди были во всякой готовности, а около полудня прибыл на полугалере генерал-адмирал и учинил сигнал к походу, но поскольку ветер был противный, того ради принуждены были стоять при Гельсингфорском устье.

В 24 день, 3 часа пополуночи, пошли и вошли в залив к Пое-кирке перед вечером.

В 25 день оставлено 30 скампавей для дивизии генерала князя Голицына. Того ж числа послано несколько скампавей с капитаном Георгием для проведывания о неприятельском флоте.

В 26 день перед вечером капитан Георгий прибыл и рапортовал, что он видел неприятельские корабли, стоящие близ Гангута.

В 27 день поутру, оставив бомбардирские суда и прамы и на дивизию генерала князя Голицына 33 скампавеи, и с остальными 66 скампавеями, по отправлении обыкновенного моления и молебного пения, подняв якорь, от Пое-кирки пошли…

В 28 день о полудни пришли и ночевали, не доходя до деревни Твереминд^[40] за четверть мили, где прошлой кампании неприятельские корабли стояли, для осмотра которых послан к Гангуту на шлюпках капитан-командор Змаевич, который рапортовал, что неприятельских 17 кораблей стоят близ Гангута, а 7 крейсируют от оста к весту; при кораблях, которые у Гангута, 6 галер.

В 29 день, в 4 часа пополуночи, стали при деревне Твереминд. Того же числа командировано 600 человек солдат к Гангуту, где стоят неприятельские корабли, для осмотра местности, где делать батареи.

В 30 день г-н генерал-адмирал с генералом Вейде и другими морскими и сухопутными офицерами на шлюпках ездили для осмотра неприятельских кораблей.

Июль

В 1 день г-н генерал-адмирал с генералитетом и штаб-офицеры ездили поутру рано для осмотра кораблей неприятельских. По возвращении приготовлены письма ЕЦВ.

В 3 день поутру командировано к Гангуту сухим путем 3 батальона солдат лейб-гвардии с майором Волковым, и за ними г-н генерал-адмирал с генералом Вейде и другими штаб-офицерами ездили для осмотра мыса Гангутского и неприятельских кораблей.

В 6 день поутру рано генерал князь Голицын поехал на шлюпке к Пое-кирхе для привода оставленных там скампавей.

Ф.М. Апраксин

В 8 день командирован с 2 батальоны к Гангуту на смену майору Волкову полковник Равенштейн, и при прибытии полковник рапортовал, что неприятельские боты подъезжали к берегу и мерили воду.

В 9 день неприятель, придя к тому месту, где тот полковник обретался, с несколькими фрегаты близ берега стрелял из пушек и бомбардировал.

Того ж числа на оставленных при Пое-кирке скампавеях прибыл к Твереминду генерал князь Голицын.

В 12 день поутру послан был г-н генерал Вейде и капитан-командор Змаевич для осмотра неприятельского флота к Гангуту.

В 14 день поутру г-н адмирал с господами генералы ездили на шлюпке для осмотра неприятельского флота.

В 20 день перед полуднем прибыл к Твереминду на скампавее ЕЦВ и стрелял из 5 пушек; против того ответствовано с адмиральской полу-галеры из 3 пушек^[41].

В 21 день ЕЦВ и генералитет ездили на шлюпке для осмотра неприятельского флота.

В 22 день ездили для осмотра неприятельского флота к Гангуту.

В 23 день пополудни ездили для осмотра того места, где можно перетаскивать суда, а к вечеру командировано туда для делания мостов от полков по 100 человек.

В 25 день пополудни стала слышна немалая стрельба в море, и потом рапортовали с брантвахты^[42] г-на генерал-адмирала, что та стрельба было от крейсеров шведских; потом в 14 парусах вице-адмирал их Лилий пошел в море, для чего много размышляли, для чего такая стрельба.

И того же числа перед вечером г-н генерал-адмирал отправил в море [к 15 скампавеям, которые стояли близ неприятельского флота] 20 скампавей под управлением Господина Шаутбенахта Корабельного^[43]; и для обсервации^[44] упомянутый Господин Шаутбенахт всю ночь был при тех скампавеях. И когда Господин Шаутбенахт прибыл к своему караулу и осмотрел, что шведский адмирал Ватранг с 6 кораблями линейными и 3 фрегатами стоит на прежнем месте против Гангута, а вице-адмирал идет на зюйд-ост, рассуждали, что или к Ревелю или в Твереминд, где наш гребной флот обретался, есть неприятельское намерение.

В 26 день в 6 часу пополуночи г-н генерал-адмирал поехал на шлюпке к караулу, где обретался Господин Шаутбенахт и, по многих воинских советах, взял резолюцию: послать 20 скампавей объехать неприятельский флот [поскольку было тихо], что и учинено было под командой капитан-командора Змаевича в 9 часу пополуночи. И когда неприятель усмотрел наши скампавеи, тотчас адмирал со своего корабля учинил сигнал, что также учинили с двух кораблей, которые были под флагом шаутбенахтов, и потом буксировали свои корабли к нашим скампавеям шлюпками и ботами как возможно скоро и на наших зело жестоко палили; однако те скампавеи в шхеры счастливо прошли; и потом была слышна в шхерах из пушек многая стрельба, и рассуждали, не имел ли неприятель для одержания^[45] там батарей, однако, как потом известились, — стреляли с наших скампавей по одному неприятельскому боту. И потом, когда г-н генерал-адмирал усмотрел, что наши первые 20 скампавей прошли, тогда дан указ бригадиру Лефорту, чтоб на 15 скампавеях, если возможно пройти, за первыми следовали. И хотя неприятель более трудился — корабли свои буксировать, к тому же начался малый ветер, что более способствовало неприятелю, шли к нашим скампавеям, лавируя, и из пушек довольно стреляли, однако наши, несмотря на то, что шли на гребле зело порядочно, в шхеры вошли и встретились с первыми благополучно. Потом шведский адмирал поднял белый флаг для возвращения своего вице-адмирала, а г-н наш генерал-адмирал положил, чтоб со всем гребным флотом пробиваться сквозь неприятеля. В то же время, когда отправлял г-н генерал-адмирал скампавеи, получил ведомость, что явились 1 фрегат, и 6 галер, и 2 шхербота неприятельских близ того места, где наши намерены были сделать мост для перетаскивания судов, для чего послано 2 указа к капитан-командору Змаевичу, дабы он трудился оные суда атаковать и, с помощью Божией, чинить над ними воинский промысел.

И потом г-н генерал-адмирал и Господин Шаутбенахт в 3 часу пополудни возвратились в Твереминд, где Господин Шаутбенахт немедля поехал для осмотра судов неприятельских к тому месту, где мы строили мост; а на полугалере генерал-адмирала учинен сигнал о походе, и шли со всеми скампавеями до последнего острова, где был наш караул, но поскольку была весьма ночь темна, при прибытии неприятельского вице-адмирала, как те стали видеть было невозможно, умедлили до утра. В то время получена ведомость от капитан-командора Змаевича, что он неприятельские суда атаковал, и уйти [они] не могут.

В 27 день в 3 часу призваны господа генералы Вейде и князь Голицын и имели совет, каким образом удобнее неприятельский флот обойти: ибо он всеми кораблями, более 30 парусов, тот курс, где наши скампавеи первые шли, заступил; и за благо определили, чтоб идти от внутренней стороны, не огребая неприятеля, и в 4 часу пополуночи пошли от того острова, где был наш караул, все скампавеи; в авангарде шел г-н генерал Вейде, за ним следовал г-н генерал-адмирал, потом в арьергарде генерал князь Голицын. И когда неприятель наши скампавеи усмотрел, их корабли, распустив паруса, трудились, чтоб приблизиться, но за настоящей тишиной^[46] не могли скоро прибыть; а 3 корабля их к вестной^[47] стороне буксировались к нашим скампавеям шлюпками и ботами весьма скоро и, приблизившись, стреляли из пушек жестоко, а именно могли счесть 250 выстрелов. Однако, с помощью Божией, наши скампавеи прошли счастливо и так безвредно, что только одна скампавея стала на камень, и с той несколько людей шлюпками сняли, а с остальными неприятель взял, поскольку неприятельский линейный корабль к той скампавее зело приблизился, к тому же 2 бота и несколько шлюпок атаковали и сикурсовать^[48] стало невозможно; прочие все, как суда, так и люди, безвредно прошли, только одному капитану ногу отбили. Когда, пройдя неприятельский флот, вошли в шхеры, получили ведомость, что капитан-командора Змаевича с первыми скампавеями, где атаковал неприятельскую эскадру, не более мили обретается, и для того г-н генерал-адмирал рассудил за благо и трудился, чтоб со всеми скампавеи идти и встретиться с ним, куда и прибыли о полудни, увидели неприятельский атакованный фрегат, стоящий на якоре, и при нем по обе стороны в линию по 1 шхерботу и 3 галеры. И того ради г-н генерал-адмирал учредил флот в бою следующим образом: от авангарда под командой Господина Шаутбенахта Корабельного и г-на генерала Вейде; с правой стороны для абордирования неприятельских галер на 9 скампавеях упомянутый командор Змаевич, с левой стороны со столькими же скампавеями бригадир Волков и капитан Лука Демьянов; посередине бригадир Лефорт с 11 скампавеями. Таким же образом распределены были от кордебаталии и арьергарда. И потом послан генерал-адъютант Ягужинский к командующему той шведской эскадрой шаутбенахту Эреншельду, чтоб сдался без пролития крови, но тот ответствовал, что того учинить не может. Тогда, видя их упорство, г-н генерал-адмирал дал сигнал авангарду нашему атаковать, которая атака началась 2 часа пополудни и продолжилась даже до 5 часа; и хотя неприятель несравненную артиллерию имел перед нашими, однако, по жестоком сопротивлении сначала галеры одна за одной, а потом и фрегат флаги свои опустили; однако так крепко стояли, что ни одно судно без абордирования от наших не отдалось^[49]. Потом шаутбенахт, вскочил в шлюпку со своими гренадеры и хотел уйти, но от наших пойман, а именно Ингерманландского полка капитаном Бакеевым с гренадерами.

Того же числа, как баталия окончилась, без промедления г-н генерал-адмирал учинил сигнал со всеми судами идти опять к Гангуту, дабы неприятель не мог то место флотом своим занять, и ночевали близ Гангута, где наш был караул, куда и завоеванные суда все приведены.

В 28 день получена ведомость, что флот неприятельский от Гангута отступил.

В 31 день на полугалере адмиральской был благодарственный молебен, по окончании которого Господин Шаутбенахт, отъехав на свою скампавею, начал стрелять из пушек, что чинили со всех скампавей троекратно, между тем, по выстреле из пушки, троекратно же стреляли из мелкого ружья. И так с сим триумфом столь преславная виктория окончилась.

(Гангут. 1714, т. 1, с. 81–98)

Указ о разграничении власти морских и сухопутных начальников на кораблях

Это мудрое установление царя, очевидно, немало способствовало успешной координации действий армии и флота в Гангутской баталии.

Поскольку происходят некоторые противности между морскими и сухопутными офицерами, сим указом объявляется.

1.

Поскольку каждый корабль отдан под команду одному офицеру морскому, потому повинны его, как в управлении морском, так и во время баталии, слушать сухопутные, как офицеры, так и солдаты, кто б какого ранга ни был, поскольку на нем то дело положено, и с него спросят.

2.

Если что преступит солдат, то капитану велеть наказать его их офицеру; буде же какая ссора между матросов и солдат будет, розыскать капитану, или кто кораблем командует, самому с офицером сухопутным, кто старше. А поручикам и прочим чинам морским нижним не розыскивать и солдат не бить, разве во время боя, которые в своем деле, где они поставлены, не будут исправлять, тогда тех поручикам и подпоручикам тростью или шпагой бить вольно.

3.

Провиант иметь вместе, и о всем сухопутным офицерам спрашивать командующего кораблем офицера. Сей указ на каждом корабле публиковать, дабы неведением никто не отговаривался.

Дан на корабле «С. Екатерина» мая в 29 день 1714 года

Петр

(Гангут. 1714, т.1, с. 60–61)

«Дело» подполковника Бордовика

Материалы расследования, состоявшегося в 1715 г., проливают свет как собственно на порядок военно-судебного делопроизводства петровской эпохи, так и на любопытные подробности Гангутской баталии и даже на быт и нравы петровского воинства. Во-первых, оказывается, что военные суды работали тогда достаточно четко и тщательно разбирали дела; во-вторых, при Гангуте отдельные командиры «партикулярных» эскадр, о которых речь шла в журнале графа Ф.М. Апраксина, вели в бой свои скампавеи, находясь в шлюпках, очевидно, для лучшего обозрения линии и мобильности; в-третьих, требования Петровского устава о запрещении матерщины в армии и на флоте выполнялось ревностно.

Сего февраля в 4 день [1715 г.] в донесении Нижегородского пехотного полка фискала^[50] объявлено, что в прошлом 1714 году сентября 13 дня был он, фискал, на квартире у капитана Мартына Камола, и он-де, капитан, говорил про г. подполковника Якова Бордовика, что-де тот подполковник во время баталии, как фрегат брали, ушел в шлюпку за каюты и простоял за рулем, а после баталии тот подполковник взошел на скампавею и не велел никому идти на неприятельские суда; а говорил ему, фискалу, тот капитан при подпоручике Алексее Лбове.

И сего февраля в 10 день капитан Мартын Камол призван был пред г. презеса^[51] и асессоры^[52] и допрашиваем.

Вопрос. В то число, когда фискал был у тебя на квартире, говорил ли ты фискалу про подполковника Якова Бордовика, что тот подполковник, как фрегат брали, ушел в шлюпку за каюты и простоял за рулем, а после баталии тот подполковник взошел на скампавею и не велел никому идти на неприятельские суда?

Ответ. Таких слов не говаривал, а говорил с ним, фискалом, в разговор, а не в доношение, что в начале баталии приезжал к нашей скампавее г. полковник Равенштейн^[53] и приказал подполковнику сойти в шлюпку и командовать скампавеями, а как стал садиться в шлюпку, в то время выпалили из пушки сигнал до приступу, и приказал мне идти на неприятельский фрегат, а сам поехал в шлюпке. А в общей их команде было 11 скампавей, которым повелено [было] идти на фрегат, и когда пристали к фрегату, и еще стрельба из мелкого ружья не кончилась, тогда г. подполковник прибыл на нашу скампавею и управлял так, как надлежит доброму офицеру, и с нашей скампавеи взошло на фрегат человек с 20, а больше за утеснением и за тем, что фрегат загорелся, людям на фрегат г. подполковник идти не велел, потому как от тесноты многие с фрегата падали в воду.

В. У тебя подпоручик Алексей Лбов был ли, и вышеупомянутые слова слышал ли и на него в том свидетельстве не сошлешься ли?

О. Подпоручик Лбов на квартире у меня был, и слова, которые я с фискалом говорил, слышал, но на него за ссорой не сошлюсь.

В. Какую ты ссору с подпоручиком Лбовым имеешь и почему на него не ссылаешься?

О. В прошлом 1714 году в сентябре, а какого числа не упомню, пришел тот подпоручик к роте нашей пьян и меня бранил матерно, и по моему челобитью тот подпоручик [был] арестован. Да в нынешнем 1715 году в январе месяце стояли мы с подпоручиком на одной квартире, и тот подпоручик во многое время бывал пьян и во пьянстве чинил мне досаду, и оттого выслал я его в другую квартиру.

И сего же февраля в 11 день подпоручик Алексей Лбов допрашиваем.

В. В прошлом 1714 году в сентябре месяце к роте пьяный на учение приходил ли и капитана Камала матерны бранил ли, и за то по челобитью от подполковника своего Бордовика под арестом был ли?

О. На ученье я был пьян и капитану противно с криком я говорил и за то от г. подполковника Бордовика под арестом по челобитью капитанскому 2 суток был.

В. Будучи на квартире, во многие времена пьяный напивался ли ты, и досаду капитану Камалу чинил ли ты?

О. Будучи на помянутой квартире, пьяный бывал, а досады капитану никакой не чинивал, а учинилась у нас с ним, капитаном, ссора за то, что просил он у меня взаймы вина, и я ему вина не дал, и за то он с квартиры меня сослал и телегу мою с солдатом приказал свести со двора.

От свидетельства упомянутый подпоручик отставлен. И того же числа подполковник Яков Бордовик допрашиваем.

В. Во время баталии, как фрегат брали, уходил ли ты в шлюпку и стоял ли за рулем?

О. Сошел я со скампавеи в шлюпку по приказу командира своего г. полковника Равенштейна, чтобы смотреть за скампавеями, чтоб команды наших скампавей шли порядочно и ни одна от одной не отставали.

В. На свою скампавею как ты прибыл: во время баталии или после?

О. На свою скампавею прибыл я во время баталии, когда начали приставать к фрегату, и стрельба из мелкого ружья не окончилась, и управлял по своей должности, как надлежит.

В. После баталии приказал ли ты, чтобы на неприятельское судно никому не ходить?

О. Во время взятия солдаты на фрегате были, а после за многолюдством и за тем, что фрегат загорелся, солдатам за добычей идти не велел.

Сего же февраля в 12 день подпоручик Нижегородского полка Юрий Нетельгорст допрашиваем.

В. В начале баталии видел ли ты, когда приезжал полковник Равенштейн к вашей скампавее, и, приехав, что говорил подполковнику Бордовику?

О. Перед самой баталией г. полковник Равенштейн приказал ему командовать левым крылом, тремя скампавеями, чтоб шли порядочно; и как выпалили из пушки сигнал до приступа, то подполковник в то же время сел в шлюпку и поехал позади скампавеи и, вынув шпагу, стал своей команды скампавеями командовать.

В. В которую пору приехал подполковник Бордовик на скампавею вашу, и была ли в ту пору из мелкого ружья пальба?

О. Как наша скампавея пристала к фрегату, в то время г. подполковник взошел на скампавею, а в то время фузейная^[54] стрельба не кончалась.

В. Был ли такой приказ от полуполковника^[55] вашего, чтоб после баталии на неприятельское судно никому не ходить?

О. Во время взятия фрегата несколько нашей команды солдат на фрегате были, а как загорелся фрегат, в ту пору для добычи подполковник на фрегат никого пускать не велел, чтоб от пожара утраты людям не было, и управлял г. подполковник свое дело, как надлежит.

Презус приговорил:

По доношению фискала явилась во всем неправда, и за ту его неправду надлежит у фискала отнять чин и прогнать его сквозь 2 батальона шпицрутенами^[56] 5 раз и написать в профосы^[57].

(Гангут. 1714, т.2, с. 868–874)

Победа русского корабельного флота

Победа эскадры капитана 2-го ранга Наума Акимовича Сенявина у острова Эзель (1719 г.) ознаменовала начало побед русского корабельного флота не только в лихих абордажных боях, но и в регулярных артиллерийских морских сражениях. Н.А. Сенявин, дослужившийся до адмиральского чина, был родоначальником знаменитой морской династии Сенявиных, из которой произошел великий русский адмирал Дмитрий Николаевич Сенявин, приходившийся ему внуком.

Доношу Вашему Величеству, [что] сего мая против 24-го числа в полночь увидели мы 3 судна, идущих от нас с запада между Эзеля и…, за которыми, сделав сигнал моей эскадры, распустив все паруса, пошел. В начале 3 часа, как стал свет, осмотрели, что [это] два корабля и одна бригантина, до которых в начале 5 часа своим кораблем и другой при мне «Девоншир», дошли в пушечную стрельбу под шведскими флагами, и выпалив ядром из пушки, чтоб показали свои флаги. Потом выпалил еще из пушки, тогда шведский [корабль] командорский брейд-вымпел и флаги свои подняли. Тогда я шведский флаг спустил, и поднял брейд-вымпел и флаг Вашего Величества, и с Божьей помощью против командорского корабля, подняв красный флаг, стали стрелять, и были друг против друга от 5-го часа даже до 9, от которого я получил, что штаги и марсели сбил у меня долой. И для того командорский вымпел взял у меня перед, а задний шведский фрегат нашел на меня; тогда я стал против его носа боком и со всего нижнего дека запалил картечами, который тотчас спустил свой флаг, также и бригантина. А командор шведский расставил все свои паруса и пошел наутек. Я сделал сигнал архангелогородским кораблям, чтоб за ним гнались и его абордировали. А я, исправившись, своим кораблем и шнявой «Наталья» пошел за ними. В начале 12 часа капитаны Шапизо и Делян командорский корабль догнали и у него стеньги сбили; который также флаг спустил.

Все сие Божьей помощью и Вашего Величества моего Всемилостивейшего Государя счастьем сделано без великой утраты людей Вашего Величества. При сем прилагаю реестр взятым кораблям, а также обер — и унтер-офицерам, матросам и солдатам:

корабль «Вахтмейстер»,

капитан-командор Врангель………………………………52 пушки;

фрегат «Карлус-Кронвапен»………………………………34 пушки;

бригантина «Бернардус»…………………………………..12 пушек;

офицеров…………………………………………………………11;

нижних чинов…………………………………………………..376.

Всего:387.

Мая 26-го дня 1719 г. с корабля «Портсмут»

Наум Сенявин

(Морской сборник, 1855, № 4, с. 116–118)

Победа при Гренгаме. (письмо князя М.М. Голицына графу Ф.М. Апраксину)

Славная победа при Гренгаме (1720 г.) русского галерного флота над шведским корабельным приблизила заключение Ништадтского мира (1721 г.), положившего конец Северной войне. Россия показала шведам, что им не стоит надеяться на помощь английского флота, и что русские войска и корабли могут оказаться под стенами Стокгольма значительно раньше, чем союзники смогут прийти им на помощь. Как язвительно писал Петр в письме к А.Д. Меншикову, «…теперь господа англичане полную оборону учинили шведам, как землю их охранили, так и флот».

24-го числа [1720 г.] в 61-й галере и в 29-ти лодках прибыл к острову Беркскер и командировал от себя до кирки Корпо и до капели Гутскер, по абовскому курсу^[58], полковника в 9-ти галерах и в 15-ти лодках осмотреть неприятельские суда, нет ли лежащих в шхерах, поскольку уведомились у Корпострема, что был тут неприятель. И отправив того полковника, 25-го числа следовали мы по курсу к Ламеланду, и как прибыли к острову Мюльке, послан был вперед по курсу нашему для осмотра неприятеля, капитан-командор Дежимон на шлюпках, и возвратившись, рапортовал нам, что видел у острова Риза-Эран галеру шведскую, стоящую на карауле. И я у того острова остановившись, посылал еще того капитан-командора, полковника Гохлизта, подполковника Барыкова, галерного поручика Павла Степанова осмотреть точно, поскольку близко [было] к ночи; и они, возвратившись, рапортовали, что галера стоит, и палили для сигналу из пушки 6 раз, а [мы] до возвращения их следовали с поспешением, и не доходя [той галеры], наступила ночь, для чего принуждены были стать на якорь, а та галера взяла с того места ретираду^[59]. А 26-го числа ездили мы на оный осмотреть и как в такую дистанцию подъехали чтоб видеть и усмотрели у острова Риза-Эран две галеры, которые, завидев нас, ретировались к своим, кои стояли позади их в близости, у острова Фрисберг, а именно, по признанию: 1 корабль, 4 фрегата, 3 галеры, 1 шнява, 1 галиот, 3 шхербота и 1 бригантина; а погода была SW^[60], и та абордировать их не допустила. 27-го числа была та ж погода, [шведский] корабль выбуксировали галерами за пролив и за ламеландскую косу; ветер был SSW; а я осмотрев и призвав генералитет, полковников и подполковников, имели совет и предложили, чтоб того дня выйти в гавань к острову Гренгам, и когда погода будет тихая, а те [шведские] суда далече не отступят, чтоб абордировать [их]. И как мы в ту гавань стали то [шведские] суда и еще прибылые с вице-адмиралом Шеблат, на парусах шли к нам в пролив, чего невозможно было начаться; однако же из-за погоды имели отступить в прежнюю свою гавань, а те за нами же азартовали. И усмотрев, что [они] так далеко к заливу пробились, а отмелей и камней много, принуждены в надежде попытаться абордировать [их] и как стали к ним пригребать, тех, в поворотах для пушечной стрельбы и в ретираде, и [из-за того], что снасти перебиты, стало на мель 2 фрегата, которые, хотя только не с жестоким абордирунгом^[61], достали, а 2 фрегата взяты абордирунгом на парусах на свободной воде. А остальные — вице-адмиральский корабль и прочие — ретировались, однако же по возможности гнали, и от вице-адмиральского корабля от кормы видели в воде доски; а нам за ним больше следовать не допустила погода, а более то, что [уже было] близко к морю и место широко; также и с моря еще 2 судна показались, а ежели бы затихло, то ни одного бы судна весьма не упустили^[62]. И как то окончили, имели те суда^[63] ввести к себе в гавань и взятые на тех судах офицеры допрашиваемы, которых допросные речи и ведомости как звание взятым судам, и о скольких пушках, и что взято людей и амуниции, также и наших [сколько] побито и ранено, и сколько галер повреждено при сем посылаю. А точно установив, впредь доносить буду, поскольку за скоростью не успели, ибо принуждены были 28-го числа до 6-го часу пополудни стоять для выгрузки с одного [шведского] фрегата артиллерии, поскольку ход^[64] его 16 3/4 футов, а по курсу воды^[65] такой нет. А с 6-го часу пошел в путь свой и по се число медлю для того фрегата, понеже всю артиллерию выгрузили и еще выгружаем балласт, и мачты снимаем, и потом, ежели провести не сможем, принужден буду с [решения] воинского совета сжечь, поскольку ходу нашего больше 11 футов нет, а в иных местах и 10 футов. По прежнему ВС^[66] указу, в 15-ти галерах, в 15-ти лодках и в 15-ти шлюпках бригадира Барятинского отправлю в Або, а сам с остальными пойду до кирки Поя и ежели за сей убыток^[67] неприятель придет к Гангуту и пересечет наш курс, что ВС укажете нам чинить? А я другого способа не имею, как идти в Або; а ежели неприятель пути нашего не пересечет, придя в Твереминд, отпущу взятые фрегаты с галерами в Гельсингфорс, поскольку надобно их починить; а из Гельсингфорса куда укажете отправить, и на сие донесение буду ожидать ВС указа.

Ведомость взятым судам.

«Сторфеникс» — 34 пушки, дубовый, длина 110 фут, ширина 29 фут 7 дюймов, глубина 13 фут; на нем взято и побито 148 человек.

«Данск-Эрн» — 18 пушек, дубовый, длина 109 фут, ширина 24 фута 2 дюйма, глубина 13 фут; на том взято и побито 90 человек.

«Кискин» — 22 пушки, дубовый, длина 76 фут, ширина 20 фут 2 дюйма, глубина в воде 9 фут 6 дюймов; на том взято и побито 78 человек.

«Венкер» — 30 пушек, дубовый, длина 109 фут 6 дюймов, ширина 30 фут, глубина 17 фут, между палуб 5 фут 1 дюйм, окон пушечных 44; на том взято и побито 157 человек.

Всего на вышеозначенных судах взято — 407, убито — 103 человека.

Взято пушек чугунных: двенадцатифунтовых — 2, восьмифунтовых — 20, шестифунтовых — 48, четырехфунтовых — 12, трехфунтовых — 22, итого — 104; ядер — 1683, картузов бумажных пороховых — 390.

Июля 31 дня 1720 г.

от острова Санде

(Материалы для истории русского флота, 1865, ч. II, с. 506–507)

Устав морской. (13 января 1720 г.)

Петровский морской устав, по которому русский флот жил на протяжении XVIII столетия, помимо тщательной регламентации обязанностей всех корабельных чинов, особое внимание уделял охранению доброй нравственности команд, как залога мужества и способности к подвигу. Он был жесток на наказания, которые должны были в зародыше искоренить наиболее опасные нарушения порядка военной службы. Но в то же время в нем чувствуется своеобразное суровое милосердие и гуманность, проявлявшаяся в заботе о нижних чинах, мирном населении и пленных неприятелях. Выдержки из устава, приведенные здесь, помогут лучше понять дух петровского флота и условия службы матросов и офицеров.

Флот есть слово французское. Этим словом разумеется множество судов водных, вместе идущих или стоящих, как воинских, так и купеческих. Флот военный, если много имеет кораблей, разделяется на три главные или генеральные эскадры: первая — кордебаталии, вторая — авангард, третья — арьергард; и они также делятся каждая на три партикулярные дивизии.

Как адмирал, так и прочие вышние и нижние офицеры, должны охранять со всяким тщанием и ревностью интересы своего Государя и государства, где ни будут обретаться с врученной им командой, во всяком случае (кн. 1, гл. 1, 1)

Указы все, не только о какой над неприятелем экспедиции, но и в своей команде, если что важное, должен давать на письме, а не на словах, для того, чтобы если кто что противное учинит, яснее обличен, а исполнитель указа оправдан быть мог (кн. 1, гл. 1, 3)

Главные дела и воинские начинания да никогда не дерзает чинить без консилии^[68] письменной, разве неожиданно атакован будет от неприятеля, под лишением чина (там же).

И потому как корень всему злу есть сребролюбие, для того главнокомандующий должен блюсти себя от лихоимства, и не только блюсти, но и других от того жестоко унимать и довольствоваться определенным. Государственные интересы через то зло потеряны бывают. Того ради всякому командиру надлежит это непрестанно в памяти иметь и от того блюстись. Ибо может таковым богатством легко смерть или бесчестное житие купить (там же).

Ничто людей так ко злу не приводит как слабая команда. Дети в [своей] воле, без наказания и страха возращенные обыкновенно в беды впадают, но случается после, что и родителям пагубу приносят. Так и в войске, командующий есть отец их, которых надлежит любить, снабдевать^[69], а за прегрешение наказывать. А когда послабит, то со временем в непослушание тех приведет и из добрых в злых превратит и в нерадетельных, и в своем звании оплошных. И так себе гроб ископает, и государству бедствие приключится (там же).

Главнокомандующий не должен чинить никакой отмены или льготы в очереди офицерам в откомандировании кораблей для какой-нибудь экспедиции, чтобы офицерам не было от того огорчения, кроме того, если кто и старше в службе, но не так способен. И должен блюсти более интересы государства, нежели ранг офицеров (кн. 1, гл. 1, 12)

Если что от вышних офицеров указами что повелено будет, а против того кто имеет припомнить нечто, от чего он чает Его Величества интересу более способствовать, или опасаемое какое несчастье и вред отвратить, тогда он должен честно это своему командиру донести. Если же его донесение не ко благу признано будет, тогда должен он то выполнять, что ему повелено будет (кн. 1, гл. 1, 15)

Должен всегда, когда время и место позволит, чинить экзерциции^[70]всеми кораблями флота, а если когда кораблями невозможно, то ботами и шлюпками (кн. 1, гл. 1, 16)

И когда учинен будет сигнал для вступления в бой или для абордажа, тогда всем, как офицерам, так и рядовым, прилежно трудиться по крайней возможности неприятелю вред учинить и того, с Божьей помощью, разорить тщиться, исполняя приказы. А кто в таком случае преступен явится, казнен будет смертью, разве корабль под водой так пробит будет, что помпами одолевать воду не могут, или мачты или реи так перебиты будут, что действовать невозможно (кн. 1, гл. 1, 24).

Все воинские корабли Российские не должны ни перед кем спускать флаги, вымпелы и марсели под страхом лишения живота (кн. 2, гл. 4, 7).

Капитан имеет почтен быть на своем корабле как губернатор или комендант в крепости и должен заботиться, чтобы на корабле, который будет ему поручен в команду, праведно и порядочно поступать по указам и инструкциям, нимало не отдаляясь от них… (кн. 3, гл. 1, 1).

Офицеры и прочие, которые в нашем флоте служат, да любят друг друга верно, как христианину надлежит без различия, какой они веры и народа ни будут (кн. 3, гл. 1, 2).

Когда корабль в полной готовности на рейде, тогда быть капитану на корабле безотлучно. Не отлучаться с корабля ни на одну ночь [разве позволено ему будет от главнокомандующего] (кн. 3, гл. 1,4).

Офицеры, командующие кораблями, имеют подчиненных своих офицеров в надлежащем уважении содержать, а рядовым накрепко приказать, чтобы тех в достойном почитании имели и должное послушание им отдавали (кн. 3, гл. 1,28).

Капитан должен смотреть, чтобы офицеры матросов и прочих служителей корабельных ни чрезвычайно жестоко, ни слабо в команде своей содержали; но по правде и умеренности поступали с ними (кн. 3, гл. 1, 29).

Капитан долженствует иметь смотрение за своими подчиненными, чтобы они ни в чем нужды не имели, но были бы всем довольны; также чистоту на корабле и около них иметь, чтобы не заболели. Также за больными особенно присматривать, и о них всякое возможное попечение иметь к их здоровью (кн. 3, гл. 1, 30).

Если возьмут какой ни есть чужой корабль или судно в плен, который не станет биться или противиться, то капитанов, шкиперов и матросов иной земли не грабить, не бить, не ругать под штрафом… Также у офицеров, которые взяты будут на военных кораблях, платье не обдирать, под жестоким штрафом (кн. 3, гл. 1, 33).

Будучи в чужих портах [хотя и приятельских], добрую осторожность иметь, чтобы служителей корабельных на берег без офицеров не пускать (кн. 3, гл. 1,34).

Своего государства кораблей, где на пути встретит или в гавани найдет, а они пожелают быть под его конвоем, тех не оставлять. Также перед подниманием якоря надлежит спрашивать, нет ли каких кораблей, идущих по пути, или в те места, мимо которых путь его будет? И если явятся и готовы к походу, то тех брать под свой конвой и в равном охранении иметь (кн. 3, гл. 1,36).

Чтобы никто не обижал, тем более не брал что как со своих, так и с чужих кораблей или иных судов тех государств, которые в союзе или не имеют войны с тем государством, ни в коем случае под потерянием живота (кн. 3, гл. 1, 37).

Капитан должен исполнять со всякой прилежностью указы своего командира и быть тщательным ко исполнению его сигналов и движению его корабля; а особенно во время боя, и приказать своим офицерам, чтобы прилежно смотрели и ему о том извещали (кн. 3, гл. 1,39).

Никого не иметь за доброго матроса, если не был в море 5 лет [и не более 20 лет от роду], а мичман ранее 7 лет, разве какой чрезвычайный случай будет (кн. 3, гл. 1, 53).

Если какой корабль или несколько кораблей, отлучась от флота, или посланы куда будут, хоть и не для поиска неприятеля, а неприятеля увидят, что он им под силу, всей силой неприятеля искать и атаковать, под страхом лишения живота (кн. 3, гл. 1, 75).

Те, кто от неприятеля отступят и побегут, прежде нежели они по сигналу главнокомандующего в порядке отведены будут [хотя некоторые или многие корабли уже и побежали], имеют за то смертью казнены быть. (кн. 3, гл. 1, 86).

В бою должен капитан или командующий кораблем не только сам мужественно против неприятеля биться, но и людей к тому словами, более давая образ собой, побуждать, чтобы мужественно бились до последней возможности и не должен корабля неприятелю отдать ни в коем случае, под потерянием живота и чести (кн. 3, гл. 1, 90).

Повелевается лейтенанту, чтобы свою вахту тщательно отправлял как днем, так и ночью, во всех делах и случаях, под жестоким штрафом или лишением живота, по важности дела (кн. 3, гл. 4, 13).

Констапель^[71] должен свое дело хранить с наивысшей осторожностью и старанием. Ибо вся оборона корабля от артиллерии зависит (кн. 3, гл. 8, 15).

Священник должен прежде всех себя содержать добрым христианским житием в пример всем и имеет блюстись, чтобы не прельщать людей непостоянством или притворной святостью и избегать корысти как корня всех злых (кн. 3, гл. 9, 2).

[Шкипер^[72]] должен заставлять скрести, чистить и мыть корабль и беречь снасти… (кн. 3, гл. 11, 7).

Когда что ему будет приказано управлять на корабле, то он не должен сам ни за что приниматься, но только смотреть за матросами, чтобы незнающего мог научить, а ленивого наказать (кн. 3, гл. 11,8).

Если какому кораблю идти в такой путь, который офицерам неизвестен, а штурман возьмется, что в тот путь он может без опасности идти, а с кораблем в том пути случится какое-либо бедствие или совсем пропадет, или пройти не сможет к назначенному месту, тогда тому штурману надлежит учинить штраф смертный или ссылкой на каторгу. А если капитан прикажет штурману в такие места идти, где он точно знает, что от мелей или камней есть опасность, то он должен о том капитану заранее объявить и смело о том говорить. А если вовремя не объявит, и корабль оттого бедствие терпеть будет или пропадет, то не будет его оборонять указ капитанский, но повинен тому, как выше писано (кн. 3, гл. 12, 10).

Гардемарины на кораблях должны разделены быть по пушкам, где при учении и в бою должны быть и управлять при определенных каждому пушках вместе с пушкарями, а во время хода корабельного на форде-ке как матросы (кн. 3, гл. 20, 1).

Они же должны в науке своей, которую получили в школах, всегда упражняться, для чего определяется им время 4 часа в день для разных наук^[73]. Полтора часа для штурманского обучения, полчаса для солдатского обучения… час для обучения пушечного… час для учения корабельному управлению (кн. 3, гл. 20, 2).

Хотя всем христианам надлежит христиански честно жить и в нелицемерном страхе Божии содержать себя, однако же воинские люди это с наибольшей ревностью уважать и внимать имеют, поскольку их Бог в такое состояние определил [в котором несравненно чаще других смертным страхам себя подвергают, что связано с должностью], исполняя службу своего Государя и отечества. И поскольку всякое благословение, победа и благополучие от единого Бога Всемогущего как от истинного начала всех благих и праведного победодавца происходит, ему только молиться и на него надежду полагать надлежит во всяких делах и предприятиях (кн. 4, гл. 1, 1).

Кто имени Божьему хуление приносит и его презирает, и службу Божию поносит, и ругается слову Божию и таинствам, а совершенно в том обличен будет, хотя это в пьянстве или трезвом уме учинится, тогда ему язык раскаленным железом прожжен и отсечена глава да будет (кн. 4, гл. 1,2).

А если слова того ругателя никакого богохуления в себе не содержат и только из легкомыслия произошли, тогда если офицер вычетом жалования по важности преступления наказан быть, а рядовой кошками жестоко бит быть. А если то повторит, то наказание умножено быть имеет, а в третий [раз] расстрелян быть имеет (кн. 4, гл. 1,5).

Пресвятое имя Божие да не приемлется всуе, в клятве божбе и лжи… (кн. 4, гл. 1,6).

Всем офицерам и рядовым надлежит священников любить и почитать и никто да не дерзает им как словом, так и делом досаду чинить и презирать и ругаться. (кн. 4, гл. 1, 11).

Когда к больному призовут священника для причащения святых тайн, то должно одному из офицеров проводить его до больного с подобающей честью, и чтоб в том и близ того места никто не сидел и с покрытой головой не стоял, также игры никакой, крика, шума не было и табак не курили, но в тишине и благоговении и должном почтении [таинство] отправлено было (кн. 4, гл. 1, 13).

Никто да не дерзнет во время службы Божией каких банкетов или игры чинить. (кн. 4, гл. 1, 15).

Запрещается играть в карты, в кости и прочие игры на деньги. (кн. 4, гл. 1, 19).

Запрещается всем табак курить по захождении и до восхождения солнца и во время, когда молитва отправляется. (кн. 4, гл. 1, 21).

Кто станет испражняться или мочу пускать кроме определенных на то мест, тот наказан будет биением кошками у шпиля… (кн. 4, гл. 1,22).

Должен всякий рядовой мундир свой чисто содержать, рубашки чаще мыть, платье и обувь чинить и прочую чистоту на себе иметь. (кн. 4, гл. 1,23).

Запрещается офицерам и рядовым привозить на корабль женский пол ночью для беседы с ним, но только для свидания и посещения днем (кн. 4, гл. 1, 36).

Никакому пушкарю от матросской, а матросу от пушкарской работы не отрицаться и не говорить, что не его дело, но друг другу, когда потребно, помогать. (кн. 4, гл. 1,45).

Когда кто занеможет, то тем, которые в компании с ним определены, помогать ему и служить;.. наипаче всего с начала болезни тотчас объявить священнику, чтобы до отправления христианского обряда никто не умер. Командиру надлежит часто спрашивать о числе больных и по тому определять число людей для служения им. (кн. 4, гл. 1, 11).

Если кто изувечен будет в бою или в ином случае во время службы своей, что он к корабельной службе негоден будет, того в гарнизоны или штатскую службу употребить, повысив чином, а если так изувечен, что никуда не годен будет, то такого в госпитале кормить до его смерти, а если в госпитале быть не захочет, то награжден будет годовым жалованьем. (кн. 4, гл. 4, 8).

Имеют все офицеры и солдаты адмиралам и прочим вышним начальникам всякое должное почтение воздавать и тем, сколь долго в его царского величества службе будут, послушны быть. А если кто дерзнет их или одного из них непристойными или насмешными словами поносить… тот имеет по важности своих слов и состоянию особы пред воинским судом публично отпущения своей вины просить или каким иным наказанием, по рассуждению наказан быть (кн. 5, гл. 1, 4).

Кто адмирала и прочих вышних начальников бранными словами поносить будет и предосудительные слова их чести касающиеся говорить будет, тот имеет телесным наказанием наказан быть или живота лишен по силе вины (кн. 5, гл. 1, 5).

Что повелено будет обер — и унтер-офицеру и рядовому в Его Величества службе от начальника управить, а он того от злости или упрямства нарочно и с умыслом не учинит, нагло противиться [будет] или другому о непослушании советовать, тот имеет как вышний, так и нижний, живота лишен быть (кн. 5, гл. 1,9).

Также имеет подчиненный от всякого непристойного рассуждения об указах, которые ему от его начальника даны, совершенно воздержаться, а если кто против того учинит, а особенно тогда, когда с неприятелем в бой вступать, то такого лишением чести наказать, если офицер, а если рядовой, то на теле наказан будет. Ибо начальнику надлежит повелевать, а подчиненному послушным быть… (кн. 5, гл. 1, 11).

Те офицеры, которые по генерал-адмирале командовать будут, могут в даваемых ими указах угрозы прибавить, чтобы тем большей ревностью люди к действию приведены были, однако имеют при том совершенно воздержаться от всех поносных и чести касающихся слов и излишнего наказания не по регламенту. (кн. 5, гл. 1, 14).

Также никто из офицеров да не дерзает обретающимся под своей командой рядовым без заслуженной вины никакое наказание чинить, или за вину чрез меру, но должны за каждую вину по артикулу. (кн. 5, гл. 1, 15).

Если кто, стоя на своей вахте, найдется спящим, на пути едучи к неприятелю, если он офицер, лишен будет живота, а рядовой жестоко наказан будет биением кошками у шпиля (кн. 5, гл. 2, 24).

Если часовой пренебрежет известить офицерам о шлюпке, приходящей или отходящей от корабля, будет наказан однократным гонянием по кораблю и биением от людей корабельных кошками (кн. 5, гл. 2, 29).

Если кто во время боя или в виду неприятеля или на брандвахте будет шумен^[74], тот живота будет лишен, как офицер, так и рядовой (кн. 5, гл. 2, 30).

Когда кто шумен напьется, и в шумстве своем врученное свое дело пренебрежет, или что злое учинит, по вине с большей жестокостью наказан имеет быть, как пренебрегатель своей должности (кн. 5, гл. 2, 31).

Как вышний, так и нижний офицер да не дерзает корабельных служителей своих подчиненных к своей частной службе и пользе, хотя с платежом или без платежа, на трудную и тяжкую работу принуждать, а кто против этого артикула учинит, лишится чина и имения своего (кн. 5, гл. 3, 44).

Надлежит солдату всегда смотреть, чтоб ружье его всегда цело и чисто было. Кто в том ленив явится, имеет от офицера своего наказан быть (кн. 5, гл. 4, 50).

Кто себя больным нарочно учинит или суставы свои переломает и к службе непотребным учинит в надежде отставленным быть от службы, того надлежит бить кнутом и, ноздри вырвав, на галеру сослать (кн. 5, гл. 5, 56).

Хотя случится, что жалованье не исправно и в положенное время дано будет, однако же, несмотря на то, имеют офицеры и рядовые службу охотно отправлять и до тех пор терпеть, пока удовольствованы будут (кн. 5, гл. 6, 60).

Кто к неприятелю перебежит, того имя к виселице прибито, и тот как нарушитель присяги шельмой и изменником публично объявлен имеет быть, и если он пойман будет, без всякой милости и процесса повесить его надлежит (кн. 5, гл. 8, 66).

Те кто во время боя оставят свои места, чтобы укрыться, будут казнены смертью (кн. 5, гл. 9, 67).

Если подчиненные офицеры и рядовые командира корабля принудят к сдаче корабля, тогда имеют все офицеры и рядовые чести, пожитков и живота лишены быть (кн. 5, гл. 10, 72).

Если же офицеры, матросы и солдаты без всякой причины допустят командира своего корабль сдать или из линии боевой уйти без законной причины и ему от того не отсоветуют или в том его не удержат, тогда все офицеры казнены будут смертью, а прочие по жребию через десятого повешены (кн. 5, гл. 10, 73).

Никто да не дерзает убить пленных, которым уже пощада обещана, под потерянием чести и живота (кн. 5, гл. 11, 77).

Как офицеры, так и рядовые да не дерзают о воинских делах во флоте что писать или о том с другими корреспондовать, под потерянием чести и живота (кн. 5, гл. 12, 84).

Кто от неприятеля патенты или манифесты приняв, не объявит и раздаст людям или разбросает, тот казнен будет смертью (кн. 5, гл. 12, 87).

Все непристойные, подозрительные сходбища и собрания воинских людей, хотя для советов каких-нибудь [хоть и не для зла] или для челобитья, чтоб общую челобитную писать, чрез что возмущения или бунт могут учиниться, чрез этот артикул имеют быть совершенно запрещены (кн. 5, гл. 13, 90).

Если учинится ссора, брань или драка между рядовыми, чтоб никто не дерзал товарищей своих или других на помощь призывать… А если кто это учинит, того с помощниками повесить (кн. 5, гл. 13, 94).

Для остерегания всякого случая надлежит при зачатии таких драк посторонним ссорящихся приятельски помирить пытаться… (кн. 5, гл. 13, 97).

Если офицер товарища своего дерзнет бить на берегу, тот будет лишен чина на время и должен будет заплатить обиженному жалованья его за полгода, больше или меньше, по рассмотрению воинского суда (кн. 5, гл. 13, 99).

Кто пасквили или ругательные письма тайно сочинит и тем кому бесчестие учинит, тому надлежит наказание такое учинить, что довелось бы тому, против кого он писал, если бы он в том виноват был (кн. 5, гл. 14, 103).

Если кто другого, не одумавшись, с сердца или, не опамятовясь, бранными словами выбранит, тот пред судом у обиженного христианского прощения имеет просить и если очень жестоко бранил, то сверх того наказанием денежным наказан будет (кн. 5, гл. 14, 105).

Если кто после бранных слов боем или иным своевольством отмщать будет, тот право свое на удовлетворение тем потерял. (кн. 5, гл. 14, 106).

Если кто отрока осквернит или мужеложствует, те имеют быть наказаны. (кн. 5, гл. 15, 119).

Ели кто женский пол изнасилует, за то тот живота лишен да будет или вечно на галеру сослан, по силе дела (кн. 5, гл. 15, 120).

Посланные на берег свой или неприятельский не дерзают никакой обиды чинить под таким штрафом или наказанием, как если бы они обиду учинили между своими товарищами. (кн. 5, гл. 17, 123).

Когда высажены будут на берег для десанта, тогда всякий имеет свою должность отправлять по уставам, писанным для сухопутной армии. (кн. 5, гл. 19, 146).

(Законодательство Петра I)

Примечания

2

Выражение о флоте Петра I: «Всякий потентат (властитель), который едино войско сухопутное имеет, одну руку имеет, а который и флот имеет, обе руки имеет».

3

Господин мой князь (голл.) Так обращался юный царь к князю-кесарю Ф.Ю. Ромодановскому, неизменно остававшемуся в Москве фактически в должности правителя государства во время отлучек Петра в заграничные поездки и походы.

4

Черкасск — тогдашняя «столица» Войска Донского, оказывавшего Петру деятельную помощь во время Азовских походов.

5

День.

6

Ныне Новогергиевск.

7

Турки везли и деньги для азовского гарнизона.

8

Турецкое мореходное грузовое судно.

9

Ладья, лодка.

10

Приток Дона.

11

Звание командора возложил на себя сам царь Петр Алексеевич.

12

То же, что и галера.

13

Прославленный, прославляемый.

14

Мифическое существо, изображавшееся как чудовище-кентавр, иногда с крыльями.

15

Сражались, воевали.

16

Снова.

17

Ибо это.

18

Твоих.

19

Шею.

20

Сигнальных.

21

Крупнокалиберных пушек.

22

Парусно-гребное военное судно.

23

Очевидно, род фальконета или корабельной пищали.

24

Древние греки так называли Азовское море.

25

Хельсинки.

26

Таллинн.

27

Контр-адмирал.

28

Скольких.

29

Осадах.

30

Азардовать (азартовать, газардовать) — идти на риск, отваживаться.

31

Отчаянно смело.

32

Пока не будет достоверных известий о неприятеле.

33

В данном случае — без письменного уведомления об отставке и рекомендаций.

34

Малая галера (полугалера) — гребное военное судно, которое несло и косые паруса. Вооружение — одна-две пушки малого калибра, расположенные в носовой части корабля. Вмещала до 150 солдат для ведения абордажного боя.

35

Генеральные эскадры гребного флота (авангард, кордебаталия и арьергард, т. е. передовой отряд, основные силы и замыкающий отряд) состояли из трех партикулярных эскадр.

36

Его Царское Величество.

37

Состоящую из линейных кораблей.

38

Турку.

39

Лиллье.

40

Твереминне.

41

Царь обменялся с адмиралом положенным салютом, причем по количеству выстрелов можно судить, что последний отвечал ему как подчиненному по званию шаутбенахту.

42

Сторожевого дозора.

43

Так в журнале именуется Петр I.

44

Наблюдения.

45

Сдерживания.

46

Безветрием.

47

Западной.

48

Оказывать помощь.

49

«Воистину, нельзя описать мужество наших, как начальных, так и рядовых, поскольку абордирование так жестоко чинено, что от неприятельских пушек несколько солдат не ядрами и картечами, но духом пороховым от пушек разорваны», — так живописует сражение петровский «Журнал 1714 года» (Материалы для истории Гангутской операции. Вып. 3. Пг., 1914. С. 85).

50

Согласно петровскому Уставу воинскому, полковой фискал был «смотритель за каждым чином, так ли всякой должности истиной служит и в прочих делах, врученных ему, поступает».

51

Презес (презус) — председатель военного суда.

52

Заседатели.

53

Полковник Равенштейн погиб в Гангутском бою, оттого и возникла необходимость в судебном разбирательстве, поскольку его приказание подполковнику Бордовику надо было подтверждать свидетельскими показаниями.

54

Ружейная.

55

Устаревшее название чина подполковника.

56

Длинный гибкий прут из ивняка для телесных наказаний.

57

Нижний чин, которому поручалось наблюдение за чистотой в лагере и на корабле и исполнение телесных наказаний, проще говоря, — полковой палач. От названия этой незавидной должности произошло слово «прохвост».

58

Курс на Турку.

59

Отступила.

60

Очевидно, имеется в виду противный курсу русских галер ветер.

61

Абордажем.

62

Шведские корабли ушли, пользуясь преимуществом хода при попутном ветре.

63

Четыре захваченных фрегата.

64

Осадка.

65

Глубины.

66

Вашего сиятельства — титул графа Ф.М. Апраксина.

67

Имеется в виду, если шведы захотят отомстить за взятые у них корабли.

68

Военного совета.

69

Заботиться.

70

Упражнения, учения.

71

Артиллерийский офицер.

72

Шкипер фактически исполнял обязанности старшего офицера корабля.

73

Г ардемарины проходили на кораблях морскую практику.

74

Окажется пьян.