Первый человек на Земле

Тай Мангаров, 2021

Апокалипсис случится не по вине вируса, инопланетян или зомби. Хватит нас самих. Сейчас нас удерживают моральные запреты – внутренний цензор. Но что если он исчезнет? И мы станем свободными. Перестанем быть заложником собственных страхов и внутренних ограничений. Что если мы, действительно, расправим плечи? В этом фантастическом романе вымысел лишь один – нечто из высших уровней нашей вселенной отменило у людей духовный уровень, где и находились все запреты. И теперь люди – свободны. Посмотрим, куда их заведут открывшиеся возможности? Содержит нецензурную брань. Трэш контент. Деструкцию привычного. Выход за рамки. Причины сильных эмоций. Не упрекайте потом автора, что он не предупреждал. Содержит нецензурную брань.

Часть 1

Глава 1. Засада

Коля болтался на заднем сиденье джипа уже пятый час. Дорог не было. Прыгали и пылили прямо по высушенной солнцем степи. Здесь можно было бы заблудиться — куда ни глянь, везде плоская, уходящая в горизонт равнина. Заблудиться можно было бы раньше, но сейчас…. Коля посмотрел в окно. Огромная гора, абсолютная копия Эльбруса, висела в полуденном небе вершинами вниз. Она приближалась медленно и неотвратимо. Закрывал собой солнце. Вводила в сумрак. Будоражила и пугала.

Коля прочитал всё, что смог найти. Но ни ученные, ни военные, так и не объяснили, что это и как ТАКОЕ возможно. Они назвали это Монолитом, объявили, что это невозможно и не постижимо, а затем, как-то вдруг, потеряли к происходящему интерес. Абсолютно и совсем.

Выходило, что они ехали в неведомое, но Ира рулила так, словно моталась сюда каждый день. «Больше скорость — меньше ям» — заявила она в самом начале пути. Саня, её муж, в ответ заблеял, что надо, мол, осторожно, мало ли что…. Но Коля не дал ему испортить начало пути. «Тормозни-ка» — скомандовал он Ире. Та, без слов, остановила.

— В наше время — выбрался из машины Коля. — Когда никто никого не любит — с упрёком заявил он, обходя машину. — Необходимо напоминать, что есть любовь — с этими словами он распахнул дверь, ухватил Саню за шиворот и выдернул из машины, как репку. Тот мешком упал на землю. Только икнул.

— Любовь — это когда хочешь… — Коля, расстегнул ширинку и достал. — Хочешь… — но ему не хотелось. Он застегнул ширинку и поставил ногу Сане на голову. — Когда хочешь сделать что-то такое… — Он нажал на голову, и она захрустела, как раскалываемый грецкий орех. — Для того, кого любишь… — Саня бил по земле ладонями, будто борец, заявляющий о сдаче и сучил ногами. — Хочешь избавить любимого человека от проблем, от страданий, от мук. — Коля убрал ногу, взял Саню за ухо и выбросил, как выбрасывают выпитую бутылку или бычок — небрежно и навсегда. Саня описал широкую дугу и рухнул метрах в тридцати. Поднялось пылевое облако, похожее на ядерный взрыв в миниатюре. Оставшееся в пальцах ухо Коля брезгливо отбросил в пыль.

Он сел обратно в машину, но уже не на заднее сиденье, а рядом с водителем. Рядом с Ирой.

— Это — кивнул он на гриб взрыва — это не муж. Это ноль. Я. Теперь я твой. Андестенд? — он требовательно взял Иру за подбородок и развернул к себе. Она потупила взгляд.

— Улыбнись — тряхнул её Коля.

Она облизнула губы. Коля потянул её к себе. Позади коротко кашлянули. Коля замер. Отпустил Иру, открыл дверь, не торопясь выбрался из высокого джипа, подошёл к задней двери и распахнул её. Букет, как краб, пополз от него по сиденью. Коля потянулся, цапнул его за грудки, вытащил, сунул в дверной проём и принялся колотить дверью по кряхтящей голове.

— Друзья! Нужны! Чтобы! Не! Ме! Шать!

Отпустил дверь. Тело сползло в пыль. Коля ухватил его за безвольную руку и отбросил в сторону. Еще одна раскидистая дуга. Еще один пыльный гриб. Руку метнул как метают гранату — с пробежкой. За горизонт. Довольно отряхнул ладони, сел и захлопнул дверь. Ира с вопросом посмотрел на него

— Давно хотел — по-свойски объяснил Коля.

Ира продолжительно посмотрела на него, помолчала и, очень просто сказала: «Ты крутой». Коля польщённо улыбнулся, по-хозяйски положил ей руку на затылок и потянул вниз.

— Коляныч. Коляныч… — как сквозь вату услышал Коля. — Спишь что ли?

Коля почувствовал, что машина стоит и открыл глаза. Саня стучал его кулаком по ноге, перегнувшись с переднего сиденья. Коля посмотрел на сидящего рядом Букета. Тот, как всегда молчал и прятал глаза от света, как крот. Коля открыл дверь, выбрался из машины и посмотрел вверх. В нескольких метрах над ним нависали острые, тёмно-серые камни. Обычные камни. Вот только земли они нигде не касались, а уходили высоко вверх, оканчиваясь еле видимой за дымкой долиной. Прямо над головой.

Сознание категорически отказалось принимать увиденное, голова закружилась, ноги заблудились, тело упало. Земля и болтающаяся над ней невозможность вращались, догоняя друг друга. Коля то падал вниз, хватаясь руками за воздух, то седлал землю и цеплялся за неё, как за гриву буйного коня.

Среди этого вращения распахнулась дверь. Из неё вынырнули стройные ножки и белые трусики под задравшимся коротким платьем. Коля сконцентрировался на трусиках и мир остановился.

«Он мне под платье пялится!» — радостно пожаловалась Ира. «Это потому что у тебя ноги откуда надо растут!!!», — похвалил её Саня. Ира спрыгнула с подножки джипа. При этом платье взлетело еще выше, и Коля снова не сумел отвести взгляд. Ира показала ему фак, ловко забралась по лестнице на задней двери, встала на багажник, потянулась вверх и взялась рукой за самую макушку горы.

— Муж, я держу его за яйки! — восторженно крикнула она.

— Колю? — изумленно возмутился Саня.

— Ты их там видел? — успокоила его Ира. — Сфотай меня.

Коля лёг на спину и снова принялся внимательно вглядывался в хребты, ущелья и перевалы, но ничто не проясняло хоть что-то. Увиденное напоминало 3D вид в гугл картах — казалось, что можно покрутить колесико и зумировать вооон ту долину, чтобы рассмотреть подробности.

Коля моргнул и тут исполин заколыхался, словно был каким-то виртуальным фокусом. Сквозь колыхания проступило… Коля не cмог осознать, что ЭТО такое. Увиденное настолько сильно не вмещалось в сознание и не поддавалось пониманию, что голова попросилась на покой, ударила болью и он покорно зажмурил глаза.

— Всё видно? — донесся голос Иры.

— Нет. Ты же в трусиках — разочарованно ответил Саня.

— Вот я извращенка — соблазнительно протянула она.

— Вы слышали? — привстал на локтях Коля.

— Мы видели — засмеялся Саня

Коля встал, рукой прикрыл глаза от солнца и увидел трёх скачущих к ним всадников. Копыта лошадей поднимали пыльные хвосты, похожие на дым пожарищ.

— Да нет… — указал он рукой на приближающуюся троицу.

Ира спустилась с багажника и подошла к водительской двери.

— Овцеёбы — успокаивающе похлопал её по попе Саня.

Всадники налетели на них как торнадо — с посвистом, топотом копыт и пылью. Отчаянно чихая и кашляя, Коля разлепил глаза. Наездники, покрытые пылью с головы до ног, сидели неподвижно, как статуи, на белых, словно вылепленных из гипса лошадях. Только глаза и струйки пота выделялись тёмными кляксами. Одно из изваяний зашевелилось и наподдало ногами по бокам лошади. Та подалась вперед, заставив Иру, Букета и Саню отступить.

— Куда путь держите, ребятишки? — требовательно вопросил конник. Он снова ударил лошадь каблуками и потеснил Саню.

Коля пригляделся и обнаружил, что слой пыли скрывает под собой вполне молодого, крепко сбитого парня в костюме и брюках, а вот вместо ботинок имелись сапоги, похожие на кирзовые. Двое других держались позади.

— Эй, укурки, чё молчите, как рыбы? — проскрипел мелкий тонким голоском. Вислый нос и глубокие морщины делали его похожим на злого гнома. Приличных размеров нож на поясе дополнял сходство.

Третий, массивный и квадратный, с дробовиком в руках, не двигался, но его лошадь переступила копытами так, что дуло уставилось прямо на Колю. Он зябко поежился и растерянно глянул на Иру. Она демонстративно игнорировала пришельцев. Букет изучал землю под ногами. Саня тревожно переводил взгляд с одного лица на другое.

Гном ловко выбрался из седла и спрыгнул на землю. Схватил Саню за рукав и подтащил к Ире. Цепанул Букета и тоже переставил. Коля занял место сам.

«Чё делать будем, Валерчик?», — поинтересовался гном. Он, как сержант, ходил перед строем, пристально изучая каждого с головы до ног. Перед Ирой он остановился, восхищенно цокнул языком и, буквально облизал её взглядом. Ира независимо смотрела в даль поверх него. Гном подпрыгнул, но до взгляда Иры не достал. Он хмыкнул, присел и принялся внимательно изучать ее ноги. Делал он это так аппетитно, что Коля ему позавидовал.

Валерчик весело оскалил идеально белые зубы и, по-свойски, попросил: — «Ребя, а есть че пожрать, а? Не за себя, за лошадок прошу?». Он запанибратски поглядел на Колю. Коля не успел ответить. Гном больно, словно клещами, схватил его за ухо и отправил к машине, подогнав смачным пинком. Коля, не дожидаясь понуканий, заскочил в джип, вытянул батон из пакета и аккуратно протянул в дверь. Лошадь Валерчика, выхватила хлеб и принялась жадно заглатывать. Две другие не позволили ей умять всё в одиночку и оторвали по куску.

Валерчик перегнулся с лошади и заглянул в салон: «Выбрасывай всё, мил друг. Лошадки сами разберутся». Коля принялся бросать на улицу их запасы. Лошади, как собаки, рвали пакеты зубами, фыркали и жрали всё подряд вместе с целлофаном.

— Что вы здесь забыли, ребятки? — небрежно поинтересовался Валерчик. Он, подперев рукой бок, восседал в седле как заправский атаман.

— Мы на пикник приехали, — отчитался Коля. — Да вот еще на это посмотреть. — и указал на Монолит.

Лошадь Валерчика зашлёпала губами и зачмокала.

— Пить хочет, — буркнул Михась.

Коля услужливо подал Серенькому небольшую бутылочку воды. Тот швырнул её Коле в лоб и ткнул пальцем «Вон тот жбан давай, щупальце».

— Да вы чё беспределите! — взвизгнула Ира. Она подскочила к Валерчику и кулаками замолотила его по ноге. — Да ты знаешь, кого я знаю?! Вася Вислый за меня ответит, понял?! Ты всё! Я тебе говорю!».

— Вот это баба! — изумленно и радостно захохотал Валерчик. — Как тебе, Серенький?

— Пойдет с поллитрой, — ухмыльнулся гном.

— А ты, Михась?

— Нормально мне, чё…, пробормотал здоровый. — Дохловата правда….

— Да вы чё, братья?! — изумился Валерчик. — Вы на губы гляньте! На губы!!! Это… — он воздел глаза, поискал подходящие слова в долине над головой, нашёл и продолжил — это произведение природы как бы заявляет, что, мол я готова не только на всё, а вообще на ВСЁ. Я вам отвечаю, она нас троих уделает и не вспотеет. Ты же у Вислого путанила?» — уточнил он у Иры.

— Саша. — потребовала протекции она. — Ты слышал, ЧТО он про меня сказал?!

Саня засопел, помялся, вздохнул и объявил суровым прокурорским тоном: «Если вы прямо сейчас остановитесь, то вам ничего не…». Валерчик не стал дожидаться окончания речи, вытянул из-за пояса плеть и с размаха перетянул Саню по спине. Тот упал как скошенный. Попискивая и извиваясь, он сучил ногами, словно лежа пытался станцевать гопака. Коля заторможено наблюдал за происходящим, словно это было театральное представление, его не касающееся. Он чувствовал себя зрителем и поэтому особо не боялся, но на всякий случай спрятался за сиденье.

— Ты, дефективный, вода, где я не понял? — заскрипел Серенький. — Ты где, кальмар?!

— Здесь! — поднял руку Коля.

Серенький поманил его пальцем и улыбнулся. Коля высунулся из двери и тут Серенький схватил его за нос, подтянул к себе и неожиданно жесткой ладонью обидно шлёпнул по щеке. Из глаз Коли брызнули слезы. Серенький шлепнул еще раз и еще. Бессильные ручьи разлились по щекам Коли. Серенький толкнул его обратно. Коля всхлипывая, на ощупь, нашел в багажнике большую бутыль воды. Он поднял её, подобрался к двери и выпал из машины. Коля сжался в комок и зарыдал в голос.

— Хороший саунд, — заржал Серенький, доставая нож. — Это плач поверженных врагов. А где вскрики довольных женщин? — закрутил он головой. — Сучка, а ну-ка, исполни страсть. Ты же профи — потребовал он у Иры, но она даже бровью не повела.

Серенький ухмыльнулся, размахнулся ножом и ударил по бутылю. Кончик ножа скользнул по круглому боку и воткнулся в валяющуюся рядом ногу Сани. Тот ойкнул. Серенький не обратил на это внимания и еще раз ткнул ножом в бок бутыля. Потекла вода. Лошади подтянулись и принялись жадно ее пить.

Саня пораженно разглядывал темно-бордовую струйку, толчками бившую из его ноги.. «Ой…» застонал он и приник к ноге Иры. Лошадь Серенького вытянула шею и, с чавканьем, принялась лизать кровь. Саня отдернул ногу. «Лежать, — скомандовал Серенький. — Во людоед!» — он ласково потрепал лошадь по гриве.

Ира вскочила, стремительно подошла к всхлипывающему Коле и пнула его в бок. Сильного удара не вышло, но Коля, на всякий случай, вскрикнул. «Из-за тебя! — зло фыркнула Ира. Она еще раз пнула Колю. — Ты нас сюда притащил». Ира ударила еще раз и зашипела от боли.

— Да ты настоящая фурия — изумился Валерчик. — Иди ко мне!

— А на, вот. пососи, — выставила Ира средний палец.

— Та я его оближу, — легко откликнулся Валерчик, — а ты вставишь его…

— Тебе в жопу — закончила Ира.

— Ты делаешь массаж простаты?! — восхищенно удивился Валерчик. — Я тебя люблю! Моя ты ляля! — он свесился с лошади, схватил Иру за руку и потащил к себе.

— Нет! — завизжала брыкаясь Ирина.

Серенький подскочил к ней и ткнул кулаком в бок. Ира задохнулась на полуслове и замолчала. Её забросили на круп лошади, как добытое животное — голова и руки свешивались с одной стороны, а ноги с другой. Валерчик с чувством похлопал по круглой попе.

И тут все, как-то разом, смолкли. Коля ощутил, что его словно сжал в кулаке великан, поднес к гигантскому глазу и вертит, разглядывая и прикидывая, съесть это или бросить и наступить. Коля глянул вверх, на Монолит и, сквозь застилающие глаза слезы, увидел ЭТО. Он быстро смахнул слезы с глаз, но без слез смотреть на ЭТО было невозможно и Коля снова всплакнул.

Затем всех как будто включили. «Ну что, ребятишки, спасибо за всё. — душевно изрек Валерчик. Напоили, накормили и даже женщиной одарили. Да не будет вам за это НИ-ЧЕ-ГО! Чак-чабак!» — завизжал он и ударил лошадь пятками. Его клич подхватили Серенький и Михась. Визжа и завывая тройка всадников сорвалась с места и понеслась в степь. Коля поднялся на ноги и, всхлипывая, смотрел им вслед.

Глава 2. одноКЛАСсники

Когда всадники растворились, а султан пыли исчез, Коля подошёл к Букету. Тот, по обыкновению, ковырял землю носком и теребил рукой губы.

— Ускакали? — участливо спросил Коля.

Букет выпрямился и резко саданул Колю точно в нос. Земля не дала ему упасть окончательно и снова выбила дух, пришлось спрашивать «За что?!» мысленно. Вместо ответа Букет, как футболист, слегка разбежался и пнул Колю по голове, словно пробивал штрафной. Голова осталась на шее, а вот сознание отлетело.

Освободившись от тела, сознание обратилось к Монолиту и, не стесненное узостью мышления, узрело ЭТО — это переливалось волнами цветов, будто стенка исполинского мыльного пузыря. За стенкой неторопливо ворочались яркие, искрящиеся потоки разнообразных форм, цветов и размеров. В центре пузыря чернело пятно, с круговым узором, похожим на складки бумаги. Узор тоже двигался, сжимаясь и разжимаясь, от чего черное пятно в центре становилось то больше, то меньше. Пятно сузилось, словно прищурилось и сознание ощутило себя будто на ладони под внимательным, испытующим взглядом.

— Да это же глаз!!! — изумилось сознание и возбуждено очнулось.

Коля открыл глаза, но ничего не увидел. Точнее веки ползли вверх, но как-то туго и не ровно. Сквозь образовавшуюся щелку различалась мутная, расплывчатая тень. Глаза попытались сфокусироваться. Получилось плохо. Изображение то расплывалось, то чернело, то мерцало. Коля нахмурился, прищурился и, наконец, увидел заляпанное бурыми подтёками лицо Букета. Коля приветливо улыбнулся и попытался встать, но Букет поставил ногу ему на грудь и придавил.

— Что случилось? — удивленно спросил Коля, но услышал только мычание — язык не слушался.

Букет размахнулся и ударил Колю по голове. Череп ответил металлическим гулом. Коля не понял. Букет ударил еще раз. Сильнее. И не кулаком, а зажатым в нём гаечным ключом. Коля удивился. После очередного удара по губам Букета брызгами прошлась струйка крови. Он слизнул её, причмокнул, а затем наклонился и облизал горячим языком лоб Коли, словно это был большой чупа-чупс, затем снова принялся молотить ключом. Больно не было, только тупые звуки ударов сотрясали воображение и Букет колыхался, как экран уличного кинотеатра под порывами ветра.

Череп поддался и хрустнул. В голове будто открылась входная дверь. Букет перевернул ключ и вонзил его острым концом прямо в череп. В дверь как будто заглянул незнакомец. Коля заволновался, что внутри не прибрано. Букет сунул ключ глубже и принялся ворочать его, перемешивая мозги как суп в кастрюле. Незнакомец испугался и заметался, спотыкаясь о мысли, падая, вставая и топча их, словно отыгрываясь за свой страх.

Букет надавил ногой на живот Коли и тело с шумом выплюнуло из себя всё, что было выпито и съедено. Букет заржал. Этот смех напомнил их детство. Они с Букетом играли во дворе и тот долго бил по листу железа, повторяя этот звук. Наверное, именно тогда он и научился смеяться. Саня мелко захихикал, будто крыса и без интереса спросил: «Дышит еще?».

Букет вытащил ключ из Колиных мозгов, перехватил и снова принялся молотить по голове. Кости черепа ломались. Содержимое расползалось по песку белыми сгустками в красной жиже. Глаза вылезли из орбит и, изумленно, вытаращились друг на друга. Коля расхохотался. Один глаз обиделся и уставился на Монолит. Коле почудилось, что Монолит как бы выделил суть происходящего и, удовлетворенный, отвернулся. Коле очень хотелось спросить, в чем же суть этого всего. Однако рот не слушался, да и мозгов уже не хватало.

Букет распрямился, отбросил железку, осмотрел Колю, как художник холст и полез на крышу джипа. Скинул канистру и ловко спрыгнул сам. За ногу оттащил Колю в сторону, старательно полил бензином, достал из кармана коробок спичек, чиркнул и бросил. Бензин полыхнул. Разгорелась одежда, но затем пламя угасло и тряпки пошли чадом. Букет досадливо сморщился и вылил на Колю всё из канистры. Черные космы дыма завивали воздух. Кожа трещала и лопалась, как отбивная на сковородке. Букет облизнулся, достал из кармана нож, выщелкнул его, присел и вонзил лезвие в плечо Коли. Заглянул в разрез.

— Тарелки тащи — приказал он Сане.

— Чё?! — отпрянул тот.

Букет, морщась от жара, поковырялся в мясе плеча и глянул на Саню так, что того развернуло, будто кто-то схватил за плечо и потащило к машине.

Коля смотрел на них и удивлялся, что не чувствует злости. Он был, скорее, удивлён. Коля попробовал вспомнить, когда он злился последний раз, но вспомнил только обиду, разочарование, испуг и много еще чего, а вот злости припомнить не смог.

Саня сноровисто установил стол, стульчики, расставил тарелки и разложил вилки. Полюбовался, подправил тарелку и принялся перебирать распотрошённые лошадьми пакеты. Букет поставил на стол добытую в машине бутылку водки. Налили. Молча выпили и принялись есть. Саня ел жадно, клацая зубами, урча и постанывая. Букет жевал молча, задумчиво и неторопливо, уставившись в степь.

Коля догорел и начал чадить. Ему стало интересно, вкусный он или как, и, словно отвечая на его вопрос, Саня прочавкал, обсасывая пальцы: «Офигительное мясо! — и добавил печально. — Жаль Ирки нет… Голодная уехала…»

Букет допил из горла всю водку, еще закусил Колей и заговорил так, будто продолжил только что прерванный монолог: «Мы вернулись в животное состояние моментально. Буквально за пару дней. Двух тысяч лет будто и не было. Я много об этом думал. И всё понял».

— Так, а что тут? — ковыряясь пальцем в зубах удивился Саня. — Потри человека и найдешь животное. Так что мы не возвращались. Мы стали собой. Да ты же сам вещал — стань собой и будет тебе щастье!

— Считалось, что избавившись от страха, человек превратится в духовное существо. Станет чище, лучше, добрее. — Букет потыкал ножом ягодицы Коли — Мидл реар будешь?

Саня кивнул и протянул тарелку. Букет принялся срезать с жопы Коли сочные, сочащиеся полу зажаренной кровью куски мяса.

— Мы притворялись — продолжил Букет. — Врали и обманывали, будто что-то там поняли и изменились. Сначала сами себе не верили. Затем проникались и как бы свыкались…

— С соплежуйством — заржал Саня. — Человек человеку корова. Давайте кушать траву вместе. Её всем хватит.

— И вдруг все, разом, будто открылись. Словно перестали себя выдавать за кого-то другого — Букет жестикулировал так, словно выступал перед аудиторией.

— Трава не вкатила — согласился Саня. — Наш удел — мясо.

— Вот наш спаситель! — Букет указал на Монолит, — Тот вроде как сдох и воскрес, вот, мол, люди, любите друг друга. А этот объявился и избавил. От всего. От страхов. От ограничений. От запретов. Он явил миру абсолютных героев — бесстрашных и готовых на всё.

— Наверное это неправильно. — засомневался Саня. — Есть же какие-то… заповеди?

Букет задумчиво смотрел на Колин череп, в котором сам Коля себя уже не узнавал. Кожа и мышцы на лице выгорели и сплющенная голова, с торчащими зубами, походила на Чужого.

— Тебе сейчас хорошо или плохо? — поинтересовался Букет

— Мне?… Хорошо.

Букет поднял ключ и принялся по одному выбивать зубы у черепа.

— Значит — удар. Ты — удар. Ничего — удар. Не нарушаешь — мощный удар.

Зубы провалились в глотку Коли и застряли в ней.

— Ничего не нарушаю? Как это?! — с надеждой спросил Саня

— Бог оставил тебя. Всё. Ты свободен. Делай что хочешь.

— А как же… — отшатнулся от него Саня.

— Боишься? — усмехнулся Букет. — Радуйся, дурила. Ты стал цельным, гармоничным созданием. Ты не сомневаешься ни в себе, ни в том, что ты делаешь. Знаешь, почему?

Саня помотал головой, завороженно глядя на него.

— Дух ЕГО смущал тебя. А теперь некому. Он его изгнал! Он — Букет кивнул на Монолит, заметив непонимание на лице Сани. — Чтобы получить ВСЁ, надо быть готовым на ВСЁ. Но это было запрещено. ИМ. Только единицы могли преступить ЕГО запреты. Они и получали всё. И становились элитой.

Вот, например, зачем тебя Ирка? Она же бандитская шмара. Наводчица. Ты же ей сам пятнашку давал. Мог ведь на обычной, нормальной жениться?

Саня помолчал. Посмотрел в небо. Закинул руки за голову. Откинулся.

— Обычная… С ней и чувствуешь себя… обычно. А с этой…!!! С кем только она до меня не была. И депутаты. И законники. И бизнес. Да она и сейчас никому отказывается. НО!!! Она моя. МОЯ! Она ко мне возвращается. Значит… Я лучше их всех! ВСЕХ. Вместе взятых! Я!! Я. — ударил он ладонью по столу. — Я лучше. Я!!!

— Вот видишь, — согласился с ним Букет, — а если бы у тебя было духовное сознание, ОН боролся бы с тобой. И ты бы проиграл. И женился бы на обычной. А потом бы страдал и мучился от невозможности быть собой. ОН — это мучения. Если тебе хорошо — значит ЕГО с тобой — нет. Когда ОН в твою жизнь не лезет, у тебя с собой — согласие. Гармония. Ты ведь сейчас счастлив, абсолютно. Разве нет?

Саня кивнул, с полным согласием на лице.

— И я тебе верю! — продолжил Букет. — Ты конгруэнтно счастлив. Полностью. Без фиги в кармане. И никакой поп с кадилом не убедит тебя сейчас отказаться от этого, верно?

Саня кивнул с большим размахом и ткнулся лбом прямо в помидоры, так что ко лбу прилип один из них.

— Ты стал богом для самого себя — объявил ему Букет. — Отсталым людям нужен внешний бог — для контроля и управления. Человеку в его высшей форме развития нужен только он сам. Ты сам себе бог. Ты бог. Свой. Собственный.

Саня изумленно вытаращился на него. Помидор съехал ему на глаз. Он сунул его в рот и проглотил. Встал. Выпятил грудь. Огляделся. Воздел руку и изрек: «Повелеваю! На кол засранцев!!! В гиену огненную! В чан. В масло. Жарить. Рвать. Терзать. Пилить. Выжигать. Вырезать. Извращать. — он замотал головой, в поисках достойных кар, но видимо словарный запас у него закончился, так что он просто завершил приговор ударом по столу. — Да будет так!!!».

— Поехали, найдем их — поднимаясь предложил Букет.

— Может его надо как-то закопать? — засомневался Саня, кивнув на Колю.

Букет развернулся и пошел к машине.

— А если спалят? — тревожно спросил Саня.

Букет залез в джип и хлопнул дверью. Саня стоял и беспокойно разглядывал останки Коли. Коля находился прямо перед ним и, в какой-то момент, их взгляды встретились. Светло-серый водоворот раскрутился в глазах Сани, всосал Колю, протащил и выплюнул.

Коля обнаружился за столом, в ресторане над излучиной реки. Напротив, важно заталкивая в рот кусок мяса, восседал Саня. В форме и при погонах. Букет, как всегда в тёмных очках, с унылым видом ковырялся в салате.

— Эй, это как?! — изумился Коля. Он похлопал себя по груди, по лицу, но вместо этого рука протянулась к стакану с водой и влила его в рот. Язык протолкнул воду дальше, но, от волнения, засуетился и попал не туда. Тело принялось неритмично сокращаться, выхаркивая из легких попавшую воду. Губы издавали противные звуки и плевались каплями слюны.

Саня укоризненно глянул на Букета. Тот саданул Колю по спине. Вышло у него так сильно, что легкие, в страхе, остановились. Тело, испугавшись, что воздуха больше не будет, принялось судорожно раздвигать мышцами грудную клетку, чтобы расширить легкие. Вода попала еще дальше. Легкие взбунтовались и выплюнули воду из себя. Коля, скрючившись, добрался до перил и блеванул. Вытер губы рукавом и сел обратно, сконфуженно глядя вбок.

— Коляныч, ты вместо суеты этой не нужной, расслабься. — Саня обвел вилкой пейзаж за перилами — излучина реки блестела под солнцем. Противоположный берег выплескивался зеленью. По небу тащились бараны, овцы, киты и прочие любые животные.

— Тут такая штука… — начал Коля

— Кушай. Взирай. Молись — обломил его Саня и, уставившись в противоположный берег, приступил к задумчивому жеванию.

Букет раскладывал салат на составляющие: отдельно желтоватую картошку. В другую кучку зеленые горошинки в майонезе. Смачные грибочки складывал в склизкую горку. Саня тем временем дожевал, откинулся на спинку кресла и вилкой показал, что готов соизволить выслушать.

Коля, позорно сбиваясь и торопливо недоговаривая, признался, что вчера вечером, заказал домой путану.

— Кого? — удивился Саня

— Ну, проститутку — сконфуженно объяснил Коля — и тут такая штука….

— Не, не, ты подожди, куда летишь как олень на гоневе. Ты и проститутка? — Саня свел две руки и промазал — Не сходится.

Коля обиделся, но собрался духом и решил интригануть: «А знаешь КОГО я заказал?».

— Гомика? — брезгливо пошутил Саня

— Иру — интригующе выдохнул Коля

— Почему не Еву? Там обычно Матильды, Инессы. А тут… Ира?

— Зюляйкину! — перебил его Коля.

— Да ладно. Нашу?! — недоверчиво выставился на него Саня.

Коля кивнул.

— И сколько стоит? Я тоже хочу. Как сиськи у неё — еще ничё? В школе, сучка, никому ведь не давала. Даже Генычу. А тут — тупо за бабки? А жопа, жопа как — не отвисла еще? Дай телефон! Где заказывал? Вип-экспорт? Ваши милашки? Крошка-хаус? Ну, не томи, Коляныч, делись!

— Она не проститутка — заволновался Коля. — Её там силой держат. Заставляют! Она как меня увидела, сразу назад, а этот, с ней который…

— Сутенер — подсказал Саня

— Он толкнул её! Иди мол, работай.

— Так ты её трахнул?

— Я спасти её пришёл — обиженно возмутился Коля.

— А бабки отдал?

— Конечно! Она сразу взяла

— Ну ты и лосось — заржал Саня. — Сначала ебать, потом спасать — это же закон жизни. Прикинь, Вован, она его тупо кинула.

Букет пожал плечами так, словно ничего другого и не ожидал.

— А как она вообще там случилась — случайно? — продолжил допрос Саня

— Нет! Я в кино был. Сзади две девушки шушукались. Я слышу она. Название фирмы услышал. Ну и…

— А ты на ощупь бы её опознал? — с интересом спросил Саня — Руки-то помнят?

— Она жаловалась! Что зарплату с задержкой платят. Что устала. И вообще. — Коля потёр вспотевшие ладони друг о друга.

— Ну, если вообще, тогда конечно, надо спасать, да, Вован — толкнул Саня Букета в бок. Тот снова неопределенно пожал плечами. — А чё рожа у тебя как у…? — Саня неопределенно вывел в воздухе линию, словно художник, намечающий контуры будущей картины.

— Они её запугали! У неё стокгольмский синдром! Я думал помочь, на руках унести, а у неё паническая атака сделалась. Раскричалась. Ну этот… сутенер… вот…

— И каков финал пьесы? — с интересом спросил Саня.

— Денег требуют — помявшись признался Коля — Мол я их средство производство испортил. Убытки у них. Я вроде как компенсировать должен.

— А что ты испортил?

— Да упали мы, чуть-чуть совсем. Она об лоб мой ударилась. Глазом.

— Блядь с фингалом — это прямой убыток — наставительно объяснил Саня. — Её же только на трассу. Нда…

Они помолчали.

— Ну, пиши заявление — решительно предложил Саня. — Повесим на тебя микрофон. Запишем угрозы. Зафиксируем акт вымогательства. Примем. Посадим. Будешь героем. Раскрыл банду. Она тебя опять полюбит и вознаградит.

— Не, так нельзя — решительно отказался Коля

— Почему?

— Это же мафия. Вы шестёрок посадите. А главный её за это потом свиньям скормит.

— Да, — согласился Саня, — история трагическая рисуется.

— Давайте взорвём их нахер — глухим, каким-то потусторонним голосом, предложил Букет.

Коля не сразу понял сказанное и с вопросом выпучился на него.

— Расфигачить их. Кости отдельно. Сало отдельно. Глаза по стене. Уши на потолке. Кровь на полу — голос Букета звучал так, словно он вещал из могилы, но и нотки радости в нём тоже присутствовали.

Коля и Саня посмотрели на салат, превращенный Букетом в исходные продукты.

— Вован, не вздумай — начал было Саня, но Букет внимательно посмотрел на него, и Саня заткнулся на полуслове. Помявшись, он встал. — Я пойду. Я ничего не слышал… — И отбыл не прощаясь.

— Вовчик, — осторожно начал Коля, — спасибо, конечно, за как бы помощь, но…

— Я тогда тебя ёбну — буднично установил рамки Букет. — Решено уже. Выбирай — их или сам.

Он сказал это так спокойно, что Коля ему поверил. К тому же он вспомнил, что Букет вроде служил в каких-то спецвойсках или что-то вроде этого.

Через неделю они встретились в парке. Букет передал Коле небольшую сумочку. Приказал, когда Коля будет передавать деньги, притвориться, будто у него понос и бежать в туалет. Сумочку с деньгами оставить на столе. Бежать быстро.

На встрече Коле было так страшно, что ему даже не пришлось притворяться. Сначала он испортил воздух так, что его поставили в угол и, заходясь в хохоте, пробили шпалу. А потом он, на самом деле, почувствовал, что сейчас обделается прямо в штаны. «Можно мне в туалет — взмолился Коля. — Вот! — он положил сумочку на стол и, не дожидаясь разрешения, он побежал, попёрдывая и подрыстывая.

Когда он добежал до туалета, сзади рвануло. Его ударило об стену. Очнувшись, Коля унюхал, что весь его страх оказался в штанах и решил не дожидаться милиции. Выбрался через разбитое окно и скрылся в подворотне.

— Какого хрена он жив!? — орал Саня на Букета. Коля не понял, где они встретились. Какое-то темное помещение без эха. — Он же сейчас всё нарисует, как только его примут! И тебя. И меня.

— Он рано убежал. Должен был там остаться. Его, по ходу, реально припёрло, он и свалил раньше времени.

— Мне похуй, припёрло его или нет — визжал Саня. — Едь в деревню. Он наверочку у бабки шкерится. Дом старый. Не дай бог короткое замыкание и нет свидетеля.

— А с Зюляйкиной что? — хмуро поинтересовался Букет

— Я её в тюрьме спрячу.

— Это как?

— Есть у меня дело на неё. Не давал ход. Хотел подкатить. Вот и подъеду.

Иру взяли ночью. Отвезли на КПЗ. Продержали трое суток, а затем он продлил задержание на два месяца. И назначил себя по этому делу. Но не стал подкатывать к ней грубо, по-ментовскому. Хотелось, чтобы сама предложила. Сама штаны с него стащила. Сама дала.

И тут явился Монолит. Коля наблюдал уже знакомый хаос, деструкцию и разбор всего нормального. Буквально через пару дней Саня понял, что он выбрал не верный путь к любви. Тогда он заявился к ней в камеру и предложил ей руку, сердце и всё своё состояние — наличными. И свободу, конечно.

Ира согласилась и отдалась ему прямо на нарах. Сама сняла с него брюки. Сама всё сделала. Как он и хотел. Наличные они небрежно оставили в камере и ушли. И понял Саня, что он — счастлив. На работу он больше не ходил, а проводил время в неге и расслабленности. Приезжали к нему коллеги. Предлагали скооперироваться и вместе порядок наводить. Отказался. И так всё хорошо. К чему лишние хлопоты.

Коля закрутило, потащило и выбросило в степь — рядом с его сгоревшим телом. Саня плюнул на него и залез в машину. Завел мотор и, поднимая клуб пыли, машина запрыгала по кочкам степи.

Глава 3. Когда сбываются мечты

Коля долго смотрел на останки своего тела. Он пытался понять, что ощущает, но так и не разобрал. К тому же ему очень хотелось побыстрее подняться к камню, который теребила ЕЁ рука.

Ему вспомнилось, что в космосе главное правильно определить, где верх, а где низ, чтобы не кружилась голова. «Ты, — указал Коля Земле — будешь вверху, а по тебе я буду ходить» — объявил он Монолиту и встал на него. Земля отсюда выглядела нелепо — как большой муляж с приклеенной травой, пылью, камнями и всем остальным.

Монолит же обернулся настоящей горой. Далеко внизу виднелись широкие, уходящие к горизонту долины. Туда Коля и решил отправится. Он пригляделся, высмотрел удобный спуск и, прыжками, понесся по нему. Прыжки выходили длинными, затяжными, как во сне.

Перенаправляя себя с камня на камень, со скалы на скалу, перемахивая широченные ущелья он, как-то незаметно быстро, добрался до подножья Монолита. Отсюда Земля уже выглядела немного круглой, но всё такой же несуразной — словно её насадили на пик и заставили балансировать.

В пару прыжков он добрался до края Монолита. Там, за краем, обнаружилась плоская каменная поверхность. Такая ровная, словно ее отрезали гигантским ножом.

«А на чём ты стоишь? — изумился Коля. Где гигантские черепахи до самого низа?!». Он опустился на колени, лизнул камень языком и ничего не ощутил. Прислушался и ничего не услышал. Потрогал и ничего не почувствовал. Закрыл глаза и ничего не изменилось. Посмотрел на себя и ничего не увидел. «Ах, да…, — припомнил он. — Но как же так? — Я же думаю, значит я есть? Или может я чего-то не догоняю?».

Он оглянулся по сторонам и обнаружил, что и Монолит и Земля, да и вообще всё — пропало. Коля не видел, не слышал и не чувствовал никаких признаков чего бы то ни было. Словно где-то повернули рубильник и реальность отключилась.

Коля подождал. Он читал, что после смерти должен быть свет в конце туннеля и какой-то голос, который подскажет, куда дальше. Однако портал всё не открывался, а происходящее что-то очень сильно напоминало. Коля напряг память. Точно! Как в «Матрице». Сейчас программу загрузят и он окажется в симуляторе!

Ничто дрогнуло. Прогнулось, как изменчивый мир, а затем отпружинило, вдарило по Коле и пулей отправило… куда-то. По сторонам мелькало что-то, но суть ухватить не получалось. Да и лететь спиной вперед не очень удобно. Не видишь куда прибываешь. Однако, оглянувшись он увидел настолько быстро нарастающую конечную точку, что отвернулся, зажмурился, закрыл голову руками и сжался в комок.

Через некоторое время Коля приоткрыл глаза и обнаружил себя перед ржавой, железной дверью. Он потянул ручку, открыл и вошёл. Внутри оказалось еще мрачнее. Стены из проклепанных металлических листов темного, почти черного цвета. Маленькая лампочка в забранном решеткой плафоне. Тошнотный, склизкий, липучий запах масла, протухшей еды и фекалий.

У стены кровать, накрытая темным одеялом. Под ним угадывается худенькое тело. На темно-грязной подушке белое, почти прозрачное девичье лицо.

Коля остановился посреди комнаты, покачался на носках, внимательно изучил недвижимое лицо и присел на краешек кровати. Он дотронулся пальцем до худой, впалой щеки. «Тринити… — позвал он — Тринити». Она не двинулась. Но Коля знал, что она понимает, о чём идет речь. Он наблюдал за собой как за актером, играющим роль.

«Ты согласна?» — спросил он. Она не ответила, не мигнула и не шевельнулась. «Ты должна согласиться — с нажимом произнёс он. — В пророчестве сказано, что Избранного найдет Троица. Я, ты и агент Смит, вот она, эта троица. Ты не хотела пробуждения. Это правда. Я сам тебя вынул из матрицы. И это правда. И теперь ты должна полюбить меня, чтобы я мог довериться тебе, но ты не можешь, потому что ненавидишь меня. И это, тоже, правда. Но ты должна. К сожалению, я больше не могу ждать». Тринити не пошевелилась.

Коля обалдело выслушал себя и возликовал. Он вспомнил постер на стене своей комнаты. Тринити, Нео и Морфиус. Все в черном. Невозмутимые. Непробиваемые. Но она… Среди них она была еще и женщиной. О, как Коля хотел её тогда!!! Он даже чуть было не изменил Ире с Тринити, но, всё же, сдержался. И вот сейчас…

Коля мысленно облизнулся по самые брови, но сокрушенно покачал головой. Он достал из кармана стеклянную колбочку, полную мелкого, серого порошка. Показал её Тринити. «Это лобковые вши — мрачно объяснил он. Ты расчешешь свою промежность в кровь, разорвешь до мяса, будешь отрывать его клочьями. Тебе будет очень больно».

«Нет! — возмутился Коля. — Нет! Что это за подкат!!! Цветы, шампанское и… не знаю… шоколадку с орешками… Какие лобковые вши!?». Из его глаза выкатилась слеза, сбежала по щеке, сорвалась, как ныряльщик с трамплина и тукнула, упав на кожаные штаны. Еще один любитель прыжков стартовал следом. И еще. Видимо тренировалась команда. Коля стёр их ладонью.

Он помолчал, вздохнул и продолжил: «Затем, я сниму их с тебя и наступит облегчение. Тебе станет почти хорошо. И я снова спрошу тебя, полюбишь ли ты меня по-настоящему.

Я буду мучить тебя снова и снова. И, знаешь, что самое странное? Ты полюбишь меня искренне, всем сердцем, до глубины души. Твое подсознание знает — только это спасет тебя от мучений.

Я обращаюсь к твоему подсознанию — полюби меня. Молю тебя! Полюби. Я не хочу делать тебе больно. Но я должен! Только Троица спасёт человеческую расу!».

«Хорошо сказано! — ликовал Коля. — Не убавить, не прибавить. Соглашайся. Соглашайся!!!». Но Тринити не шевельнулась. Он задумчиво посмотрел на неё и решительно открыл крышку колбы.

— Слушай, — спросил он остановившись, — Почему я тебе не нравлюсь? Чем я плох?

«Нельзя задавать такие вопросы! — возмутился Коля — Это же азы психологии. Она же начнет реально думать, что у тебя так. Надо спросить… ну… не знаю… «Что во мне тебе нравится больше всего? Чем я тебя свожу с ума» — вот вопрос! Она бы начала думать именно об этом. Позитив. Позитив нужен!» — вспомнил Коля прочитанную книжку из серии «Пикап для чайников».

— У тебя нет куя, — выдохнула она, не отводя взгляд от потолка.

— Ну и что? — удивился Коля. — У кого он есть? Мы же все кастраты. Только Избранный будет с куем. Вы будете делать новых людей.

Коля ошарашено слушал их диалог. Он всё ещё не мог полностью догнать сказанное ей. «Нет чего? Кастраты? Все? Что за бред?!» — возмутился он.

— Да нахрена мне всё это? В матрице у всех есть куи. Я могла трахаться несколько раз в день. И я так и делала. А здесь? Верни меня обратно! Это моя жизнь. Отдай её мне!!! — потребовала она.

— Да, — согласился Коля, — ты была проституткой. Искренняя любовь проститутки — невозможная вещь. Небывалая. Ваша психика исковеркана. Вы воспринимаете мужчин как вещь. НО, — поднял палец Коля, — твой сутенер доверял тебе. Почему?

Тринити молчала.

— Ты его любила. Поэтому я и выбрал тебя. Ты способна любить. Способна отдавать себя. Способна служить. Значит, ты можешь полюбить и меня.

— Зачем тебе это? — зло удивилась она

— Любовь великая сила. Она преодолевает страх, боль, смерть. Ты полюбишь меня и сделаешь всё, что я попрошу. А попрошу я многого. Мы должны найти Избранного.

— Ты не понимаешь! — зло обвинила она. — Мое тело — это музыкальный инструмент. Когда на нём играют музыку любви, я чувствую себя нужной, востребованной. Я жила в соответствие со своим призванием. Ты украл его у меня! Ты убил меня, тварь. Ненавижу тебя! — она плюнула ему в лицо.

Он стер плевок, вытер ладонь об штаны, сдернул с неё одеяло. Обнажилось бледное тело с небольшими, плоскими грудями. Тринити не пошевелилась. Он высыпал на её волосатый лобок содержимое стеклянной ампулы.

Если бы Коля мог, он бы протер глаза и щипнул бы за руку, чтобы поверить в наблюдаемое. Голая Тринити!!! Он потянул руку и дотронулся до соска, но ничего не почувствовал. «Правда?!» — возмутился Коля. Он принялся толкать сам себя «Дотронься, дотронься!» — но без толку.

Некоторое время Тринити лежала неподвижно. Затем её руки вздрогнули и потянулись к гениталиям. Она сжала губы и руки остановились, дрожа. Она тяжело дышала. Пот катился по лбу и щекам. На глазах выступили слезы. «Умоляю, — упал на колени Коля, — прошу тебя, полюби меня!».

Всё тело Тринити дрожало. Она сдерживалась из последних сил.

— Ведь ты всё равно полюбишь меня — снова взмолился он. Но ты будешь винить и казнить себя. Ты не сможешь простить себя.

Он поднялся и направился к двери. Взялся за ручку. Открыл дверь. Задержался на пороге. Поставил ногу за порог.

«Куда ты пошёл?! — завопил на себя Коля. — Она же железная! Она не сдастся!!! Ты всё испортишь!!! Попугал и хватит. Убирай и она тебя простит и, в благодарность, полюбит».

— Убери их! — возопила Тринити, катаясь по кровати. — Убери! Убери. Я люблю тебя. Люблю. Я тебя обожаю. Я всё сделаю для тебя. Я твоя. Я вся твоя. Я тебя люблюююююююю!!! — выла Тринити.

Она уже не могла сдержать пальцы и они принялись чесать промежность. Она застонала, но не от наслаждения. Пальцы рвали и терзали плоть. — Я тебя люблюююююю — извиваясь, простонала она.

Коля, не двигаясь, стоял на пороге двери и наблюдал за ней. Одновременно он пораженно думал: «Как?! Ну как???!!! Нет, она врёт. Она точно врёт. Притворяется. Не может Тринити вот так!!!».

Рыдания сотрясали тело Тринити. «Я тебя люблю. Люблю. Люблю. — Рыдала она. — Люблю. Люблю. Люблю. — Она улыбалась и мокрыми от слез, восторженными глазами смотрела на него. — Я дура. Я не понимала. Ты великий. Ты… ты… я тебя… ты… я твоя… ты… я… я… Мы… МЫ! ДА, МЫ найдем Избранного. Мы… Мы…»

Коля накрыл её губы ладонью: «Верю. Если женщина говорит Я — это не любовь. Это снисхождение. «Я тебя люблю» — это не признание. Это заявление о намерении некоторое время побыть с этим мужчиной, разрешая ему любить себя. Если бы ты остановилась на этом — я бы не вернулся. Мы. Только МЫ означает любовь. Знаешь почему?». Тринити иступлено терзала кожу на лобке, бедрах и промежности и мокрыми от слез глазами, с восторженной надеждой смотрел на него. — Это значит, что в будущем ты видишь нас вместе. ВМЕСТЕ».

Коля достал колбу, поднёс её к телу Тринити. Тысячи маленьких, металлических насекомых остановились, повернули металлические усики и, перебирая маленькими ножками, побежали к колбе. Они собирались в ручейки и вливались в неё.

Обнаженная Тринити поднялась и прижалась к Коле. Её руки бродили по его спине, гладили его ягодицы. Её твёрдые соски он чувствовал даже через кожаный плащ. Коля обхватил её ладонями за лицо и поцеловал. Сначала нежно. Затем страстно. После оголтело.

Он бросил её на кровать и принялся срывать с себя одежду. Не выдержал и опустился на неё, покрывая поцелуями это лицо, эту шею, эту грудь, этот живот, это всё… В голове его шумело и толкалось желание. Он не помнил себя, но что-то было не так. Коля оторвался от стонущей в страсти Тринити.

Кожаные штаны зацепились за пятки и никак не хотели сбрасываться. «Уррррр…» — зарычал Коля и стащил их руками. И снова он почувствовал, что чего-то не хватает, но страсть не давала времени опомниться.

Он лег на Тринити сверху. Она раздвинула ноги и Коля животом прижался к мягкой бархотке лобка. Тринити стонала, выгибалась и терлась о его живот. Она развела ноги еще шире и забросила руки за голову. Её движения ускорялись. Стоны вырывались всё чаще. Щеки алели румянцем. Капельки пота выступили на лице. Наконец она вздрогнула, выгнулась и нежно, тонким голоском, застонала.

Этот протяжный стол стал последней каплей, переполнившей чашу. Коля поднялся повыше и вошёл в сокровенную тайну Тринити. Однако вход не удался. Коля подумал, что он видимо промазал и вошёл еще раз. Снова ничего. Он сунул руку вниз, чтобы направить себя в нужное русло, но промазал и схватил воздух. Коля глянул вниз и ничего не обнаружил. Вообще ничего. Он изумленно вытаращился на отсутствующее хоть что-то. Обнаружился только шрам в виде небольшого пенька, как от спиленной ветки.

Коля откинулся на спину и слепо уставился в потолок. Отсутствие главного, того, что наделяло жизнь хоть каким-то смыслом потрясло его. Он не понимал, что делать по вечерам, чего хотеть в течении дня, о чём мечтать, к чему стремится. Всё, ради чего он жил, дышал, существовал… ВСЁ — потеряло всякий смысл.

В голове было пусто. Тринити тормошила его и что-то говорила, но слова не доходили до него. Он будто умер и видел происходящее через пелену забвения.

В поле зрения мелькнуло что-то знакомое. Пробирка. Пробирка…"Николя! Николя!". Он с трудом сфокусировался на заплаканных глазах. Тринити…"О!!! Как стыдно!!!"Коля со стоном отвернулся к стене. Но Тринити потащила его за плечо и перевернула."Николя. Ты должен собраться. Ты нужен миру. Ты должен спасти человеческую цивилизацию. Ты должен любить себя, меня и весь мир. Ты должен победить машины. Ты должен встать и идти!!!".

Коля молчал.

Она смахнула слезы, сжала в черточку и без того тонкие губы и перевернула пробирку прямо Коле на промежность."Я люблю тебя. Ты должен встать ради меня. И ты встанешь!" — твердо заявила она. Коля ощутил первое жжение и руки его потянулись вниз… Ему стало так стыдно, что он умер. Это было самым лучшим выходом!

Стыд переполнял его. Он сочился сквозь поры. Полз из-под век. Переполнял мочевой пузырь, заставлял сжимать сфинктер и подступал к горлу. Коля держался сколько мог, но это случилось. Стыд фонтаном рванул отовсюду. Стыд удвоился. Утроился. Он умножался сам на себя. Заполнил всё вокруг. Накрыл с головой.

Была надежда, что это пройдет и Коля стал ждать. Минула минута. Две. Три. Минуты накапали лужу. Лужа разлилась озером. Озеро переполнилось и превратилось в море. В самой его глубине пребывал Коля, не двигаясь и не дыша. Растопырив руки и ноги, он медленно погружался в черную пучину. Глубокое, могильное молчание навалилось на него.

Стало холодно. Ужасно холодно. Гибло холодно. Колю заколотило. Затрясло. И он заорал. Заорал так, словно намеревался испугать эту гибель. От натуги на него накатила чернота. Но Коля продолжал орать и в неё. И чернота развалилась. Вместо неё осталась пустота. Крик в ней заглох, и Коля замолчал. Пустоту не переорешь.

«Побуду немного в тишине. Отдохну от всего» — решил Коля, но цветной всполох заюлил перед ним. Коля обрадовался. Пригляделся. И будто оказался внутри калейдоскопа. Синие квадраты дублировались, скрещивались зеленым и оказывались оранжевыми треугольниками. Те накладывались сами на себя и превращались в фиолетовые колоны, неясной протяженности и размера. Колоны переворачивались и переливались в серые кольца.

Кольца множились, проистекая друг из друга и становясь всё более тонкими. Затем еле различимыми. Еле уловимыми. Прозрачными. Призрачными. Несуществующими, но всё еще постижимые.

Внимание Коли не могло оторваться от этих метаморфоз и чем более тонкими становились кольца, тем тоньше делалось внимание. Оно УТОНЬШАЛОСЬ вслед за исчезновением колец, и, в какой-то момент, восприняло следующее измерение происходящего. Призрачное. Невесомое. Беззвучное.

— Ну, вот мы и дома! — услышал он довольный голос. В голове.

Коля обрадованно завертелся, оглядываясь, выискивая и принюхиваясь.

— Покинь нас, сын обезьяны — презрительно заявил голос.

— Да я как бы рад, — согласился Коля, — но куда?

Тут он увидел, что от него словно пытается отклеиться как бы часть его. Прозрачная. Повторяющая контуры его тела. Она отталкивалась от него руками и ногами, силясь порвать склеивающие их прозрачные же нити.

— Э, э! Куда! Стоять! — возмутился Коля и, обхватив своенравную часть руками, прижался к ней, как к любимому человеку.

— Тебя нет — вырывалась часть. — Это тебе кажется. Обезьяны неразумны. Ты скоро исчезнешь. Не сопротивляйся. Это неизбежно. Ты неразумное нечто. Это как бы остаточное электричество. След работы твоего хилого мозга. Сейчас ты растворишься в великом ничто.

Они оба замолкли и стали ждать.

Ничего не происходило. Коля заскучал и, снова, принялся шариться вокруг.

— Где это мы?

— Я на месте.

— Но я не растворяюсь, как ты обещал, значит я тоже дома?

— Этого не может быть! — вскричал голос. — Мной сюда заглянули. А ты прилипло просто-напросто. Но ничего — пообещал голос, — сейчас. Сейчас.

Пространство вокруг вздрогнуло. Загрохотало. Вспучилось и взорвалось. И Коля оказался прямо в центре этого взрыва. Огненный комок вспухал прямо в нём. Коля раздувался. Молнии били из него во все стороны.

— Я как бог грома! — восхитился он. — Поднял руку и направил голубую искру вперед. Разряд хлестнул черноту перед ним и утонул в ней без звука. Тогда Коля направил туда две руки. И еще добавил из глаз. Четверной разряд свился в один толстый, искрящийся кабель и снова ударил в черноту. И снова исчез без звука.

И тут его ударило прямо в грудь. Вспышка! Коля отлетел и упал на спину. Снова удар. Его бросило вверх. Ещё удар. Его завертело.

— Э-э! — заорал Коля. — Так не пойдёт! В одни ворота. Фигушки! Он растопырил руки и, наотмашь, бросил молнии. Рядом полыхнуло. Коля заорал от неожиданной боли в боку. Поглядел. Дыра! Черная дыра! Дымок завивается и угольки тлеют.

— Эй — крикнул Коля — шабаш. Тебе же хуже будет. Мы по себе лупим.

— Я не ты — услышал он в ответ. И его снова ударило вспышкой и тут он услышал крик.

— Ага! — воскликнул Коля. — Не я. Ещё как я!

— Нет! Я не ты, сын обезьяны. Я высший разум. Это пространство возможностей. Твой убогий разум не может вместить ВСЁ. Ты можешь только бессознательно свои порномечты воплощать, да и то, сам себе всё портишь.

— Ещё как! — в азарте вырвалось у Коли и тут он… почувствовал…

Пространство вокруг ощущалось податливым, как будто он сунул руку в машину исполнения желаний и реализация, собственно, началась. Уже замерцали контуры будущего и ты уже веришь, что всё будет! Да уже практически можно руками схватить! Коля почувствовал убежденность, что ЗДЕСЬ стоит только о чём-то подумать, и оно сразу же возникнет. Реальное. Настоящее. В потенциале, здесь было ВСЁ.

И Коля испугался. Он не хотел, всего. Это было через чур. Он затрепыхался, задергался и попробовал уплыть отсюда. Ничего путного не вышло, однако чье-то ВНИМАНИЕ он привлёк.

Словно Вселенная вгляделась в него. И этот взгляд размаpал тонким слоем по милионолетиям. Вот большой бумс. А вот он уже схлопнулся. И всё, что между этими двумя началами, уже прошло, проходит и еще будет происходить. И открылась бездна звезд полна. Числа им нет, как в бездне дна… — подумал Коля чьими-то словами. И тут его словно связали в тугой узелок, размахнулись и бросили.

В мгновенье он оказался около своих останков. Коля с печалью оглядел своё бывшее тело. Когда-то оно было прекрасно. Сейчас эта обугленная кожа, исковерканный череп, перепутавшие всё на свете глаза, вызывали только тоску о не сбывшихся надеждах. Но вдруг, со всех сторон, к телу устремились ярко горящие точки. Их было много. Очень много. Они слились в сияющий поток, обнимающий сожженные кости.

Коля понимал, но не мог объяснить откуда, что частицы находили ДНК и, следуя программе, становились тем, чем должны были быть в этом организме. Кости обросли красным мясом. Голова выровнялась и мозг заполнил ее. Лопнувший глаз сросся и встал на свое место. Сгоревшие легкие восстановились и заполнили положенное им место. Одновременно восстанавливались все внутренности и в них прорастала кровеносная система. На костях нарастало бордовое мясо, а сверху его покрыла светлая кожа.

Что-то вбросило Колю в тело, и он почувствовал повеление «Живи!». И тело сделало первый вдох. Глаза его открылись. Над телом нависало нечто огромное, наполненное светящимися контурами, потенциально готовое ко всему. Коля закрыл глаза, от греха подальше. Однако полежав немного, всё же сел. Было холодно. Затем встал и пошёл.

Глава 4. Зажигай!

Коля шёл и шёл, но затем обнажилось отсутствие смысла в продлении настоящего момента. Тогда он остановился и лег на спину. Монумент обретался на своём месте. Коля щурился, скашивал глаза, закрывал их и резко открывал. Он снова хотел. И даже вроде что-то получалось. Однако голова сразу же разболелась, протестуя против втискивания в неё невпихуемого и Коля сдался. И заснул.

Снов он не видел, а проснулся от лихорадочных толчков в плечо. Первое, что он увидел, едва продрав глаза, жиденькие, встопорщенные усики над толстыми, будто сбежавшими из Африки, губами. Губы облизнулись языком и с надеждой зашлепали: «Водка есть?». Коля отрицательно мотнул головой. «Ты торчок?» — подозрительно уточнили губы.

«Убили меня, — неуверенно объяснил Коля, — череп разбили, все мозги из него выпростались. Сожгли потом. И съели еще. — припомнил он. А потом…. — Коля затруднился объяснить, что было потом, поэтому развел руками и завершил: — Ничего нет».

«Плохо! — поджались губы. — На мыс надо. Там водка. Но быстро надо. Я Толстый. Подъем!». Сам Толстый был куцым во всем, кроме выдающихся губ. Он поднял деревянную оглоблю. Коля оглядел телегу. Выглядела она тяжелой. «Хватай», — поторопил Толстый. Коля взялся за вторую оглоблю. «Шагом марш», — внезапно поставленным голосом скомандовал Толстый.

Коля напрягся и потащил. Тяжеленая телега, скрипя и подпрыгивая на кочках, ползла за ними. «Как ты её один тащил?» — удивился Коля. «Водки нет. Лошадь варвары забрали. Жить надо». — конкретно объяснил Толстый. — «Поднажми!», снова скомандовал он.

Коля поднажал. Толстый некоторое время в припрыжку нес оглоблю, а затем передал её Коле и заявил: «Кумарит меня. Прямо тащи». — и запрыгнул в телегу.

Коля тянул. Колеса телеги мерно поскрипывали. Дышалось приятно и ровно. И шел себе Коля. И ни о чем не думал. И привиделось ему, что широко и привольно раскинувшаяся полупустынная степь была совсем другой.

Была она дном моря, где ветвились кораллы с прячущимися стайками желтых, красных, синих пугливых рыбок. И частью горы, вспученной внутренним напряжением горячего тела земли. И плоской равниной, с которой горы стер ветер. И покрытой ледниками, пришедшими с Севера. Они были такими массивными, что оставили после себя пролежни и вмятины, выглядевшие сейчас живописными холмами.

И плодородным краем, обжитом людьми, когда после ушедших ледников остались реки, вырастившие могучие леса.

Однако дожди закончились, высохли реки, погибли деревья, ушли люди, а почву унесло ветром. Остался только песок, да коряжистые кустарники. Сейчас эта местность называлась устюртом — и не степь, и не пустыня. Бесплодная. Безводная. Одно слово — устюрт.

И ощутил Коля себя этой степью. Словно он сам разлегся здесь и лежит уже так давно, что и забыл когда лег. И будет лежать здесь… всегда. И ощутил Коля не-течение времени. Будто всё остановилось здесь и просто присутствует. Пребывает. Бытиёт. Не было вчера. Нет сегодня. И не будет завтра. А есть только ВСЕГДА.

Коля остановился, уронив оглобли. Он врос в недвижимое время как муха в янтарь. Он не дышал. Не двигался. Он пребывал.

— Ты оглобли подними, голый человек и вези нас быстро вперед, — вырвал Колю из безвременья раздраженный окрик Толстого.

Коля подхватил оглобли, набрал скорость и путаясь в словах постарался пересказать Толстому, что он только что пережил. И про ледники. И про леса. И про ушедших людей. И про замершее время.

— Ты дебил? — определил Толстый.

— Меня Коля зовут, — представился Коля.

— Никто тебя никуда не зовет, — отмахнулся Толстый. Ты же умер.

— Это правда? — Поразился Коля.

— Может ты дурак? — уточнил Толстый.

— Да нет же! — неуверенно открестился Коля.

Тпрууууу! — скомандовал Толстый.

Коля бросил оглобли и повернулся к нему. В руках у Толстого была приличных размеров дубина. Держал он её уверенно и профессионально.

— Кто ты? — требовательно стукнул по ладони дубиной Толстый.

— Я Коля. Вы меня…

— Не то. — отмахнулся дубиной Толстый. — Кто ты?

— Я…? — Коля оглядел себя, — сисадмин.

— Кто?! — Брезгливо скривился Толстый — Я конкретно тебя спрашиваю, голый ты человек — КТО ТЫ?

— Я… Я… — Коля отчаянно подбирал слова… — Я не знаю….

— Кто ты? — заревел Толстый и вознес дубину.

— Я никто. Никто. Никто я. — Ноги Коли подломились и он упал на колени.

— И водки у тебя нет.

— Нет, — всхлипнул Коля.

— Вот жишь. — плюнул Толстый. Он всмотрелся вдаль. — Мыс! — заорал Толстый как матрос, увидевший землю после годового запоя. — Мыс! Запрягай! Мыс! Давай же, давай! — дрожащим голосом умолял Толстый. Он бросил дубину и в нетерпении подпрыгивал в телеге. Коля поднялся, взялся за оглобли и потянул телегу.

— Но я не могу быть никем. — возразил Коля, скорее самому себе. — Я же вот он!

— Это ничего не значит. — отмахнулся Толстый. — И почему Коля? — брезгливо спросил он. — Гадливое имя. Какое-то… будто сидел, сидел в кустах, да так и ушел ни с чем, забыв чего и сидел-то.

— Да… — протянул Коля. — Меня в детстве мама потеряла в цирке. Так я бегал, всех спрашивал, а меня никто не замечал, как будто нет меня.

— Не звизди, — пригвоздил его Толстый. — Это тебе приснилось. Ты ногами перебирай скорее. — Он трепещущими ноздрями втянул воздух: — Здесь она!

— Да ничего мне не приснилось! — возмутился Коля. — Я еще залез в клетку к слону, а он на меня насрал…

Но Толстый его не слушал. «К бою», скомандовал он, ловко сиганул с телеги и, петляя зигзагами, побежал к стоящим у костра темным фигурам. Затем он упал на землю, вжался в неё и быстро пополз. Вскочил с грозным рёвом: «Руки вверх! Работает ОМОН!». Тени замерли. Толстый захохотал: «Вольно! ОМОН вышел вон!». Тени расслабились, загомонили.

Толстого втянули в круг, звякнула бутылка о стакан. Толстый махом влил в себя его содержимое, довольно крякнул и, сам став такой же тенью, заухал, захлопал по плечам и спинам и стал неотличим от гогочущих, двигающихся на фоне костра ног, рук, тел.

Коля некоторое время подождал, а затем не выдержал и горячо дорассказал в пустоту: — Да мне лет семь было. Я еще вышел потом весь в этом говне. Стою около шариков и тут мама такая. Обрадовалась сначала, а потом даже обнимать не захотела.

Так домой и шли — она впереди, а я сзади. В трамвай-то нас не пустили. А потом нам колонка встретилась, и она меня водой брызгала, а я какахи отряхивал. А она расплакалась и так мы домой и пришли. Одежда вообще потом долго воняла. И меня говном дразнили… До конца школы… — Коля вздохнул. — А слон умный был. — и огляделся.

Мыс вдавался в море, слегка возвышаясь над ним. Утоптанную до состояния камня землю, скрывали целлофановые пакеты, белая пластмасса раздавленных тарелок и стаканов, стекло разбитых бутылок, остатки сгоревших костров, порванные мешки, высыпающиеся чем-то склизким и вонючим.

Мыс и выглядел и был помойкой, про которую вспоминали время от времени и, чтобы она не погибла, подбрасывали ей на прокорм очередную гадость.

Близко к воде стояла пара небольших китайских грузовиков, уже очень сильно уставших от жизни, но всё ещё не разваливающихся окончательно. Коля загнал телегу в общий ряд, ногой раздвинул мусор, аккуратно опустил оглобли и пошёл к морю.

Приплюснутый оранжевый шар уже добрался до горизонта и слегка тронул его. Это касание произвело множество небольших волн. Они мерно катились к берегу, выплескивали себя на песок и, шурша, сползали обратно. Погружающийся шар разливался по волнам переливающейся рыжими бликами пленкой. Коля присел на корточки и, помедлив, коснулся пленки пальцем. Раздался звук фортепиано. Пальцами правой руки Коля взял пару аккордов и полилась мелодия регги.. Левая рука добавила басовую партию и мягкое, плавное звучание налилось сочным битом.

Коля встал на волны и ступнями выстучал четкий ритм — подключилась ударная секция, но звучания пока не хватало. Тогда Коля взмахнул руками и воздух завибрировал звуками труб самых разных размеров и регистров.

Сан шайн, сан шайн регги!

Леди гудбай, там та ра рам…

Сан шайн, сан шайн регги!

Пам парам пам пам пара пам…

Коля танцевал прямо на рыжей пленке и каждый его шаг рождал новые волны музыкальных вариаций. Они вплетались в основной ритм и обогащали его дополнительными вкусами.

Поверхность моря вибрировала как огромный динамик. Волны регги разлетались по воздуху и эхом рекошетили от Монолита. Всем своим огромным телом он задрожал в ответ и музыкальные вибрации понеслись в тонкие и сложные миры. Там они породили неожиданные реакции и такой же нежданный ответ.

Реакция последовала незамедлительно, однако, на верхах не учли еще одно измерение — время, поэтому «незамедлительно» превратилось в «Щас сделаю». Так Земля получила еще несколько часов на привычную жизнь, а Монолит возможность подрожать с возбуждающей частотой. С него сорвалась скала и рухнула вниз. Глухой удар растворился в степи и только земля еще некоторое время гудела встревожено. Затем успокоилась и она. Только регги продолжало качать.

— Эй… Эй, ты… Ну как тебя… Мерзкие такие буквы…

Коля оглянулся. Толстый активно размахивал руками, подзывая его. Коля подошел. Волны приятно холодили подошвы и сходить на песок не хотелось. Но Толстый схватил его за руку и поволок за собой.

«Слушай команду, — начал он накачку. — Задача — не отступить. — Он остановился и заглянул Коле в глаза. — Ты бык! Ты… — он изобразил рукой нечто сложное, подгоняя слова. — Ты в себе утверди. В кулак всё!».

Он не успел закончить вдохновляющую речь. Колю выхватили из рук Толстого, передали вперед и вытолкнули в центр круга. Здоровенный мужик в толстой кожаной безрукавке, положил Коле руку на плечо и Колю слегка скособочило.

— Вы кто? Трудовой народ или как? — спросил мужик

— Я сисадмин и как бы пальцами мог, но сейчас уже не знаю. — принялся было объяснять происшедшую метаморфозу Коля, но тут же исправился под укоризненным взглядом. — Я никто. Не приучен ни к чему.

— Какие-то буквы, обозначающие тебя, имеются для говорения? — уточнил, хмыкнув, мужик.

— Только мерзкие. — признался Коля.

— А голый ты потому что…

— Я в коже. — возразил Коля и пощупал себя.

Мужик хмынул и взрезал неровное шуршание окружающей шоблы: «Уважааааемые друзьяяяяя! Рядом со мной. Богатырь. Кооооторый не уступииииит! Его опоонент. Встречаееем. Иван Николаевиичч. Которому все поооохуууййй».

Окружающие зааплодировали и поддержали его криками согласия, общей радости и предвкушения предстоящей эпической битвы.

В центр круга выпрыгнул соперник. «Обезьяна?!» — возмутился Коля. Непропорционально большая голова. Массивный, нависающий над глазами лоб. Широкие плечи. Излишне длинные руки, свисающие, казалось, до земли. Коротковатые ноги. Камуфлированные штаны и куртка. Тяжелые ботинки. Он глянул на Колю как крокодил, уверенный в ужине. Колю обдало могильным холодом, и он попятился. Иван Николаевич прыгнул, буквально поглотив пространство и смахнул Колю, как битую фигуру с доски. Земля ласково выбила дух из Коли, и он воспарил. Прямо над распростёртым на земле телом. Голым и худым. Огромная обезьяна молотила по этому телу, но попадала по земле. Руки взлетали вверх, будто в молитве, а затем падали вн из, словно пытаясь выбить из земли дурь. Коля обеспокоился сохранностью своего сосуда и приблизился к неутомимо машущей руками обезьяне.

— Вашу маму держали в клетке. Мужчины ходили к ней. У вас много братцев и сестренок. В Тагиле.

Гигант услышал его. Он остановился, обратил морду к Коле, скривился, словно у него стрельнул зуб и громогласно изрёк: «Мы. Ебали. Ваших. Женщин!» и махнул рукой, словно отгонял комара. Поток воздуха подхватил Колю, закружил и занес прямо в мохнатое ухо чудовища. Как Коля не упирался, как не сопротивлялся, его тащило и тащило и, в итоге, занесло. В тёмную комнату с одним окном. Да и не окно это, а узкая щель. Мир доносится через неё мельтешением и несуразным ревом. Это человечество бурлит и клокочет, как дерьмо в забитом унитазе. Оно воняет. Так сильно воняет, что одинокая мысль в комнате, бьётся и бьётся о стену, без всякой надежды. Звуки отчаянных ударов отражаются друг от друга, умножаются сами на себя, входят в резонанс. Череп дрожит на грани раскола. Ужасающая головная боль вонзается в Колю.

— О, боже! — шепчет он и возводит глаза к небу. Но нет неба. Взгляд упирается в низкий свод, заросший тонким кустарником, похожим на волосы.

— Неба! Неба! — молит Коля и ползёт к свету. Но непроходим этот путь. Невозможен. Нет неба. Нет света. Нет надежды. Коля сдается и закрывает глаза.

— Вставай! Ну, едрыть тебя! Давай. Ну! — надрывается Толстый. Коля, со стоном, открывает глаза. Обезьяна прыгает рядом. Бьет землю. Глубоко спрятанные глаза тускло блестят под нависающим лбом. Бом. Бом. Бом.

— Вы вымерли. Потому что. Не видели. Звёзд. И неба. А одной земли мало. — отправляет истину в косматое ухо Коля.

Обезьян замирает. Коля поднимается.

Вот они. Звёзды. Посмотри — трясёт он обезьяна. Ладони чувствуют, как напрягаются канаты мышц. Кажется, что еще чуть-чуть, и обезьян разогнётся. Что вот-вот, и узрит обезьян свет. Но нет. Нет. Нет. Тогда Коля размахивается и бьет обезьяну снизу в подбородок. Сильно бьет. Наотмашь. В надежде. Трещат кости в кулаке. Пронзает его боль ядрёная. Падает Коля на землю и воет от той боли. Обезьяна принимается ржать. Так ржет обезьяна, что в какой-то момент разгибается и в амбразуру её черепа вплывают звёзды. Замирает обезьяна поражённо. Пялится на них. Мысль остановившаяся, делится сама на себя. И становится их две. А после четыре. А затем шестнадцать. А дальше уже и ни сосчитать. Большая голова у обезьяны. Много мыслей вместится в неё. Уперлась обезьяна кулаками в землю, набрала могучую грудь воздуха и завыла: «Тагиииилллллл…». Толпа поддержала ее воющими криками «Уренгоооой! И, почему-то, «Самааааараааа…». Чья-то рука схватила Колю за плечо. Дернула. Развернула. Что-то мелькнуло. И наступила чернота.

Глава 5. Вечность смотрит на тебя

Проснулся Коля от стонов: «Эй! Эээй… Оооййй…». Он сел и охнул от боли. Болело всё и везде, но стонал не он. Перед ним, придерживаясь руками за воздух, балансировал Толстый. Один его глаз смотрел на Колю, а другой, заползший за веко, прозревать явно не желал. Толстый икнул. Заплутавший глаз выкатился и на Колю навелись два мерклых зрачка. Склизкий, блёклый водоворот подхватил его, протащил и выплюнул прямо в казарму с одевающимися бойцами. На их спинах значилось «ОМОН».

Среди них обнаружился Толстого. Подтянутый. Легкий в движениях. Вооруженный и очень опасный. Он расхаживал, по-отечески подгоняя бойцов. Они с уважением поторапливались и, вскоре, выкатились на плац. Построились. Получили вводную, а затем, знакомую Коле и, видимо, традиционную накачку и загрузились по машинам.

Ехали весело. С шутками-прибаутками. Уверенные в себе. Влюбленные в своё дело. И в своего командира. Толстый, явно, этим гордился и их, ответно, любил — поправлял и подтягивал ремни, подбадривал молодых, веселил бывалых, в общем, был душой, звездой и батей.

Подъехали к зданию банка. Его Коля узнал сразу — он же здесь работал! Бойцы высыпали из машин и, цепочками, побежали, окружая, блокируя, устрашая, загоняя, сбивая, оглушая, останавливая и захватывая. Толстый довольно наблюдал за слаженной работой своих ребятишек. Получив рапорт, что объект взят, он вошел в банк, прошёл в кабинет директора, уселся в главное кресло и приказал ввести.

Привели женщину. Полную, коротконогую, похожу на бочонок с ножками. С плоским лицом. Глубоко утопленными щелками глаз, но с шикарными, вьющимися темными волосами. Страха она не выказала. Спокойно села в кресло для посетителей, закурила и предложила объясниться.

Толстый спокойно и доброжелательно объяснил, что он, как бы передовой отряд. Сейчас сюда подъедет УБОП и налоговая. Будут долго, нудно и тщательно искать. И найдут. Женщина поинтересовалась, что они найдут. «То, что вы хотели бы отсюда унести до их приезда» — пространно прояснил свою позицию Толстый.

Женщина отказалась понимать, о чём идет речь. Тогда он предложил перейти от этапа отрицания сразу к концу, минуя злость, торги и депрессию. Ведь она всё равно согласится, какой смысл тратить время? «А что в конце?» — поинтересовалась она. «Принятие и любовь — пояснил Толстый. Женщина игривым жестом, отбросила волосы, открыв толстую шею в жирных складках и цинично ухмыльнулась. Толстый понимающе кивнул в ответ на эту улыбку и предположил, что любовь, видимо, нуждается в пояснениях. Женщина не высказала отрицания.

— Жизнь, она ведь о чём? — задумчиво начал Толстый. — Разочарования, страдания и потери. Без этого никак. А для контраста — немного хорошего. Хорошее нас интересовать не может. У каждого оно своё. Сам каждый радуется по своему разумению. А вот как потеря выйдет, людьми становимся схожими. Сначала не верится, конечно. Кажется, что это какая-то ошибка дикая. Не может со мной такого произойти! Затем злость накатывает. Это такой естественный ход вещей. На инстинктах. Мы же животные, по сути. Потом злость проходит. Понятно уже, что назад не отмотаешь. Всё уже случилось. Человек хватается за соломинку. Надежда еще не умерла. Еще кажется, что можно как-то что-то разрулить. Торгуется он, хитрит, взятки предлагает. Малой кровью хочет обойтись. Но ничего не выходит. Большой получается облом. И тогда шторм начинается. Бьют его волны страданий. Хлещут. Топят. Силы сосут.

— Вам это знакомо? — интересуется женщина, снова откидывая прядь.

— Работа такая — тяжело усмехается Толстый.

— И что же делать? — вроде бы небрежно любопытствует она.

— Жить без любви невозможно — соглашается Толстый. — Хочется сдохнуть. Но есть и выход — надо приложить к себе усилие. Нельзя себе потакать. Это жизненный урок. Его надо пройти. Надо думать. Но не абы как, а с вопросами. Верными вопросами. Потеря моя — в чём здесь смысл? Зачем мне это? Чему я могу научиться? Об этом надо думать, а не о том, кто виноват.

— Вашими бы устами — усмехается она.

— Чем глубже человек размышляет о случившемся, тем быстрее он в любовь погружается. В любовь к тому, кто стал причиной всего. Кто провел его через этот урок. К своей судьбе он проникается любовью.

— Судьба… — задумчиво тянет она.

— Судьба — это всегда конкретный человек, перевернувший твою жизнь. Его ты ненавидишь. С ним торгуешься. Он причина твоих страданий. Но на этом нельзя зависать. Нужно двигаться дальше. А дальше — только любовь. А коль так, к чему тянуть? Зачем страдания, если рядом любовь?

Толстый замолкает. Вытаскивает сигару. Раскуривает. Скрывается в облаке густого дыма.

Женщина уточняет, на что рассчитывает он. Толстый проясняет, что он честный и не замаранный коррупцией командир. Однако есть люди, способные вынести любые муки совести.

— И сколько они смогут поднять? — интересуется женщина.

— Это сильные люди и любая ноша им по плечу — успокаивает её Толстый.

Он рисует на бумажке ряд цифр. Женщина пробует зачеркнуть несколько последних нулей, но он напоминает, что этап торгов они пропускают и, сразу, переходят к любви.

Вечером Толстый сидел в машине на многоярусной парковке, курил и ждал сильного человека. Тот приехал на обычной, ничем не примечательной машинке, открыл багажник и, с трудом, вытащил туго набитый мешок. Багажник в джипе Толстого открылся плавно и дистанционно, удовлетворенно принял в себя мешок и закрылся. Человек загрузился в салон.

Деньги делили пополам. Полмешка тебе, полмешка мне. За этим приятным делом Толстый и спросил человека, на что ему деньги. Тот, вопросу не удивился и отрапортовал, что у него много желаний, и все дорогие. Толстый попросил уточнить и конкретизировать. И человек зачитал, по всей видимости давно лелеемый список. В нём было всё. И гражданство. И недвига. И депозит. И лазурные моря. И безбедная старость.

Его желания Толстого не поразили и отвращения не вызывали. Если человек живет хорошо, красиво и богато, — заметил он, — это надо только приветствовать. Такой человек становится достойным членом общества — платит налоги и заботится о глобальном потеплении. Но вот что он хотел бы прояснить — любит ли человек деньги?

— Конечно любит. — ответствовал человек. — Как их не любить? Да как, вообще, без них жить?

— Эээ, нет, — возразил Толстый. — Это не любовь. Без денег жизни нет. Это факт. И этот факт указывает на зависимость, несвободу, рабство, если хочешь.

Человек молчал и казался вполне довольным разговором, но он напрягся. Он не понимал, к чему клонит Толстый и, именно поэтому, разговор ему не нравился.

— Зависимый страдает без своей зависимости, — продолжил Толстый, — но страдания — это не любовь. Это боль. Разве любовь — это боль? — попросил он разъяснений у человека.

Человек постучал пальцами, решая, как быть дальше. С одной стороны, хороший разговор — редкость, а эта встреча перерастала именно в такой — превосходный диалог. Однако, ситуация не располагала к подобной тематике и это настораживало. Человек колебался. Пальцы выбивали то дробь, то медленный вальс.

— Хорошо, — согласился человек. — Любовь не может быть страданием. Любовь — это радость и счастье. Когда я беру деньги в руки, — он взял пухлую пачку, — я чувствую именно это — я счастлив. Я счастлив, что они у меня есть. Я рад тем возможностям, которые они мне дают. Я восхищен миром, который они мне открывают. Я люблю деньги, за то, что они дарят мне счастье — закончил он.

— Я люблю женщину за то, что она делает для меня — ублажает, помогает, вдохновляет, детей рожает — задумчиво произнес Толстый. Но разве это любовь? Это потребление.

— Слушай, — нервничая ответил человек, — давай закругляться и я погнал. Хорошо потрещали, но у меня еще дела и…

— Нет ты постой — не согласился Толстый. — Постой. Дело у нас с тобой сегодня одно — завершить наше дело. Или у тебя есть заботы, тяжелее этого мешка?

— Нет, но…

— Руки вверх! — гаркнул Толстый и сразу же засмеялся. — Шучу.

Человек всё понял правильно, уходить перестал и продолжил разговор.

— Это не потребление. Ты утрируешь. Ты же не валяешься на диване с пивом. Ты стараешься сделать то, что её порадует. То, чего она ждёт и хочет.

— Вот! — довольно воскликнул Толстый! — Вот за что я тебя ценю. Ты — умный. Именно! Когда любишь, делаешь то, чего хочет она. Заботишься о ней. Это и есть любовь. Любовь — это забота, разве нет? А когда ты заботишься о ней — тебе хорошо от того, что ей хорошо, верно?

Человек молча кивнул.

— Деньги открывают тебе мир. Дарят возможности. Делают тебя счастливым. Деньги заботятся о тебе. Они любят тебя. А ты потребляешь их любовь. Ты их не любишь. Ты не заботишься о них. Ты эгоист.

Человек завис. Поворот вышел неожиданный, но логичный. Любовь может быть к чему угодно — хоть к родине, хоть к детям, хоть к деньгам. И, действительно, если ты любишь деньги, исходя из этой логики, ты должен о них заботиться.

— Подожди, — возразил человек, — нельзя ведь сравнивать деньги и человека. Это сравнение и есть главная ошибка.

— С чего это? — удивился Толстый.

— Как с чего? Люди живые. Деньги — это… бумажки. — Человек снова поднял пачку, но уже с другим к ней отношением. Он, неожиданно, почувствовал, что в руках у него не просто пачка, а нечто, чего он, на самом деле, не понимает абсолютно.

— Зачем тебе то, чего ты не любишь? — уточнил Толстый. — Ты себя насилуешь. Зачем?

Человек почувствовал, как по его спине пронесся холодок. Повеяло опасностью. Он собрался.

— Вован, постой. Что-то тебя занесло. Чисто теоретически — это прикольная тема. Меня вставило. Без базара. Но в практической плоскости… — договорить он не успел. Толстый быстрым и точным движением всадил длинный, тонкий стилет ему в висок.

Человек рухнул грудью на свои колени и замер. Он еще думал. Он возмущался тем фактом, что Толстый развел его на базар и тупо замочил, чтобы отжать бабло. Это не по-людски. Если бы христианские проповедники резали всех, кто, по их мнению, не способен принять Христа, были бы сами они христианами? — очень хотелось ему уточнить, но, очевидно уже было поздно.

Это была его последняя мысль. Именно с ней он и отправился к вечности. Вечность глянула на него и не нашла ничего интересного — ни фишки, ни личности, ни разума. Только электрические импульсы в мозгах. Абсолютно такие же, как у всех остальных, которых вечность, точно так же, не посчитала достойными внимания.

Вечность отвернулась от сильного человека, а так как кроме вечности больше нет ничего, он отправился в никуда. Электрическая деятельность мозга затухла. Связи распались. Тело начало подгнивать. Никакой души из тела не вылетело. Портал в рай не открылся. Люк в ад не распахнулся. Жил — был человек. И умер. Ну и всё.

— Раньше, — размышляла вечность, — люди думали о боге. Умирали с верой в бога и убивали за него. Любили и ненавидели с мыслями о нём. Это было просто тоскливо.

Теперь они думают о деньгах. С той же силой и надеждой, как до них те, другие, думали о боге. А вот то уже повтор. Это уже плагиат. Это уже скука!!! Найдите мне ЧЕЛОВЕКА! — воскликнула вечность и, с интересом, посмотрела на Толстого.

Толстый похлопал бездыханное тело его по плечу и объяснил, что содеянное и есть любовь. Не к человеку, конечно, а к деньгам. Как любимую женщину Толстый оберегает их от неправильных рук.

Толстый выпихнул тело из машины и довольный поехал домой. Зашел в квартиру. Аккуратно поставил мешок в угол. Переоделся. Поел. Помылся. Надел белый, стерильный халат, маску и хирургические перчатки. Взял мешок и открыл дверь в другую комнату. Зажег свет и удовлетворением окинул взглядом толстые, высокие штабели упакованных в целлофан денег. Открыл еще одну дверь. Деньги до потолка начинались прямо от порога.

Он высыпал деньги из мешка на стол. Подкатил тележку с утюгом, бутыльками и кисточками и начал свою службу — каждую купюру он промывал, очищал, отпаривал, разглаживал, высушивал и обеззараживал. Получившиеся пачки он запаковывал в вакуумную обертку и укладывал на паллеты.

На лице его, как и в душе, царила абсолютная гармония. И счастье. Счастлив он был не от того, что у него много денег. Как ОНИ могут быть у него?! Это ОН БЫЛ У НИХ. Он служит им. Это его Миссия. Именно поэтому он счастлив. Ведь это и есть счастье — найти свое дело и чувствовать себя на своём месте, разве нет?

И тут случилось ЭТО. Дом заколыхался. Толстый упал на пол."Землетрясение?" — подумалось ему. Он добрался до окна. За окном обнаружился филиал ада — потемневшие небеса опускались вниз. Молнии с грохотом лупили в близкую землю, зажигая всё, во что попадали. Заправка через дорогу взорвалась так, что Толстого обдало выбитым стеклом. А затем на дом налетело торнадо.

Оно выметнулось, будто гопник из-за угла, обняло дом и, без уговоров, всосало. Сразу всю девятиэтажку. Толстый успел заметить, что земля удаляется так, будто он на ракете возносится в небо. Дом разлагался на составляющие — стены отделялись от него и кружились вокруг. Следом выметалось содержимое квартир. Толстый успел заметить кувыркающуюся и уносившуюся вверх соседку в цветастом халате.

Пачки денег высасывало из квартиры и они отбывали так стремительно, будто долго ждали этого момента. Толстый вскрикнул отчаянно и бросился закрывать дверь в ту, полную, комнату! И тут его ноги поднялись в воздух. Он вцепился в ручку, не давая себе вылететь из остатков квартиры, но ручка сдалась и Толстый, отправился в полёт. Правда недолгий. Его закрутило, ударило и он вырубился.

Очнулся от холода. Поднялся и обнаружил себя на ровном слое перетертых, как в мясорубке, обломков. Он рыл этот слой как собака. Он искал. Искал своё божество. Он не верил, что это происходит с ним. Он тёр глаза и щипал себя за уши. Но видимо, бог оставил его. Денег не было. Вообще. Они растворились бесследно в голодном, злом небе.

Толстый упал на колени, воздел руки вверх и залаял яростно:"Дай. Дай. Дай." — но небо молчало.

Злость охватила Толстого. Он вытащил из обломков железный прут и помчался на поиски других. Тех, кто выжил. Он протыкал их прутом, крушил их головы, он вгонял их обратно туда, откуда они выбирались — под землю. «В аду твоё место!», орал он им и бил, бил, бил…

Наконец силы оставили его, но он не мог отключиться. Он словно лежал на дне глубокого колодца и на грудь ему давила тяжелая, черная вода. Не вдохнуть. Ни пошевелиться.

Он бредил. В бреду к нему пришла та, кругломордая. Она опустилась на колени. Она рыдала у него на груди. Она клялась в любви. Он не ответил ей. Ему хотелось сдохнуть, так было тяжело. Тогда она принялась трясти его. Она всё твердила о каком-то пути. О том, что он должен отказаться от привычной траектории. О любви и уроке жизни. Но он не слушал. Что она могла знать о его судьбе?!

Однако, время, действительно, лечит. Сил страдать не осталось. Сдохнуть не случилось. Мысли медленно ворочались, думая ни о чем. И мыслям подумалось, что они ошибались.

— Судьба может быть и злым роком, неодушевленным, неолицетворённым, не конкретизированным. Фатум. Досадная случайность. Никем не спровоцированная неизбежность. Можно ли полюбить такую судьбу? — размышляли мысли.

— Что есть судьба? — думалось им. — Судьба — это жизнь. Любить судьбу, значит, любить жизнь. Что есть жизнь? — снова задались вопросом мысли. И тут же ответили — Я и есть жизнь. Не будет меня — не будет и жизни. Что значит любить жизнь? Любить жизнь — это любить себя!

Толстый сел. Посмотрел в тяжелые, грязные небеса и сказал им спасибо. Увидел неопознанный объект, такой масштабный, что казалось, будто это глюк. И сказал спасибо ему. Погладил себя, вскочил. «Я люблю себя!» — заорал он. И небо ответило. Сверху пал смерч, вобрал Толстого, пометелил и закинул на Монолит.

Оказавшись верхом на скале, с Землей над собой, он не изумился такому положению вещей. Наметил маршрут и пошёл восходить на ближайшую вершину. Восхождение заняло пару дней. Воды и еды не было. Сил тоже. Однако добраться получилось.

Вершину и Землю разделяло несколько метров и он прыгнул. Упал на спину. Полежал. Открыл глаза и обнаружил над собой парящую вниз главами огромную гору. «Водки бы…» — подумал он, встал и пошёл…

Склизкий водоворот подхватил Колю, всосал, протащил и выплюнул. Толстый икнул. Два мерклых зрачка смотрели в бесконечность. Губы дрогнули. Из них посыпались слова. — Ты… мешки… все. Туда… Идти… — дал инструкции Толстый, схватился за воздух, развернулся, но переборщил и снова встретился с Колей

— О! — хлопнул он Колю по плечу, но промазал и заколыхался, как водоросль в прибое. — Били. Тебя. Но. Я! Не дал. За мной! — Толстый снова повернулся, теперь точно угадав направление и, вальсирующей походкой, направился в туман. Коля молча встал и побрел за ним, в полутьму рассвета.

Глава 6. Семя жизни

Они подошли к барже, лежащей как выброшенный на берег кит. Раззявленная пасть совершено не манила в неё заглянуть, но Толстый подтолкнул Колю и войти в глотку пришлось.

Внутренности рыбины были полны большими мешками с надписью “Евроцемент”. Коля потыкал в мешок пальцем: — Тяжелый?

— Кругом! — икнул Толстый.,

Коля развернулся к мешку спиной.

— Сидеть!

Коля присел.

— Руки вверх!

Коля поднял руки.

— Взять!

Коля взялся за углы мешка.

— Пошёл!

Коля потянул за углы, устроил мешок на спине и, пошатываясь, потащился из рыбины на свет. Подошел к грузовику и скинул мешок в кузов. Коля развернулся и пошел за следующим мешком.

Много раз входил и выходил Коля из пасти рыбы и, наконец, весь цемент был разгружен. К этому времени Толстый проснулся. Машины разъехались. Им досталось шесть мешков. Они забросили их на телегу, рыба захлопнула пасть, ожила, затарахтела, забурлила и отвалила от берега.

Толстый довольно обхаживал мешки на телеге, укладывал их, подвязывал и даже что-то насвистывал. А Коля просто лег на землю и смотрел в небо. Ему очень захотелось упасть прямо в него и он уже даже начал отрываться от земли, но тут его пнул Толстый: «Впрягайся. На Толковище едем». Коля встал и взялся за оглобли. Толстый пошел наваливаться сзади.

— Ну, пошли родимые, — простонал Толстый.

Коля дернул оглобли и потащил. Первую пару шагов было адски тяжело, а потом стало просто трудно. Они тянули, толкали, ругались, хрипели, но двигались вперед. Наконец они нашли оптимальную конфигурацию, как ее определил Толстый: Коля толкал сзади, а Толстый нес оглобли и поворачивал.

Они даже вошли в какое-то подобие ритма, но начался небольшой пригорок и Коля стал пробуксовывать. Ноги скользили по пыли. Телега встала.

Толстый бросил оглобли и суетился вокруг: — Сейчас… Сейчас… Держи родненький… Я камушками сейчас подопру…. — но камней не нашлось. Телега поползла вниз. «Ёбтыть! Ёбтыть! Держать! И еще раз взяли!» засипел Толстый и тоже уперся в задний борт. Послышался стук копыт. «От жешь!» — с ненавистью в голосе хрюкнул он.

«Куда надрываетесь, комрады?» — весело справился Валерчик. Коля попытался оглянуться, но ноги заскользили по сухой пыли. «Держи», — захрипел Толстый. Он уперся в задний борт и надул губы так, что они стали похожи на два вареника. «Ребятки» — зашлепал ими Толстый. — Ну взяли лошадку, бог с ней. Вам нужнее. Но помогите Христа ради. Не одолеем мы сами эту проклятущую горку. Толкните, хреном… богом молю!.

«Уан момент плиз, — услужливо отозвался Валерчик. — Любовь наша ненаглядная, возьми-ка ты плеточку витую, да прибавь сил мужам усталым».

Коля вывернул голову. Валерчик, как обычно, восседал на лошади. Позади к нему льнула и ластилась Ира. «Ты обещал дать пострелять! — надула она губки. — Хочу вот в этих». «Путь у них еще не окончен. — объявил Валерчик. — Щекотни их плёточкой. Ноги сами и вынесут.

Ира спрыгнула с лошади и требовательно протянула руку. Сразу три плети сунулись к ней. «Михася возьму. У него кончик потолще!». — засмеялась Ира.

Коля вжал голову в плечи. Свистнула плеть. Спину ожгло. Ноги отчебучили коленце и понесли его вперед. Ира засмеялась. Снова взвизгнул воздух и Коле показалось, что пятки воспламенились, подбросили ноги и телега бодро поползла к пригорку. Следующий удар пришелся на Толстого. Тот охнул и засеменил быстрее.

— Богиня, — похотливо зажурчал Серенький. — Хочу вечером возлежать с тобой на райском топчане. Не изволь отказать — молю!

— Одному не дам, — игриво засмеялась Ира. Ты оп и на боковую, а мне что? Нет уж. Троих вас жду в своих пенатах. Я оргию желаю продолжать!

Коле увиделась комната с большой кроватью по центру. На черной простыне раскинулся обнаженный Валерчик. Ира, стоя на коленях, сосала его член. Под Ирой лежал Серенький и лизал её гениталии. Михась стоял позади Иры и вдавливал свой толстый член в ее похотливый анус. Коля услышал возбужденное дыхание Иры за своей спиной. Снова свистнула плеть, но вместо боли, его пронзило возбуждение. Ира сладостно застонала и выгнулась дугой. Она заглотила член Валерчика. Валерчик застонал «Ооооо…!». Михась вошел в Иру до конца и шлепнул ее по ягодице. «Умммм….» ответила Ира. Серенький вставил палец ей во влагалище и быстро двигал им. «Ещеее…» — простонал Коля.

Плеть снова огрела его. Ира оторвалась от Валерчика и закричала, извиваясь и насаживаясь на Михася. Коля зарычал: «Еще! Еще! Да! Да!» Михась яростно вонзался в Иру. Она широко раздвинула ноги и опустилась на лицо Серенького. Валерчик жарил Иру в рот.

Телега выскочила на пригорок. Коля бросил её и завертелся, ища Иру. Её не было! Она, обхватив Валерчика, уносилась на лошади вдаль! В ту комнату!!!.

Коля заревел и кинулся вслед за ними. Ноги не поспевали. Они заплелись в узел и Коля полетел вперед. Но ему не нужна была встреча с землей. Ему нужна была она! Коля несся над дорогой. Скорость его увеличивалась. Уже не было видно отдельных кочек или кустов — все слилось в сплошное мельтешение и тут Колю в грудь ударил поток встречного ветра. Он откинул Колю, но не назад, а вверх и подтолкнул его снизу. И Коля, стремительно, как взлетающая птица, понесся к облакам. И тут он заметил Монумент.

Монумент мерцал. Сами скалы оставались скалами, но то, что, на самом деле, составляло его истинную природу — колебалось. Не было какого-то уловимого ритма. Монумент будто проявлялся в реальности то больше, то меньше. Его суть проявлялась то усложняясь, то упрощаясь. «Он к чему-то готовится», — пронеслась мысль, но тут, краем глаза, Коля увидел белое платье Иры.

Он заложил вираж и вошел в стремительное пике.

Как у нашей Ирочки, сзади есть две дырочки.

Сладенькие дырочки, есть у нашей Ирочки.

Сочинилось его желание. Гул рассекаемого воздуха становился все яростнее. Он снова и снова повторял эти строки, разрезая воздух и настигая всадников, как вдруг… Сладостные судороги сотрясли Колю. «Аааоооууу…» заорал он. Семена жизни брызнули и закружили в воздухе. Коля потерял направление. Его закрутило, завертело и понесло. А семена извергались еще и еще. И, вдруг, все они вспыхнули разноцветными брызгами.

Коля словно оказался внутри радужного салюта. Он расслабленно лежал на воздухе и удивленно наблюдал за происходящим. Брызги потухли, но в воздухе осталось какое-то мельтешение. Коля пригляделся и тут с его зрение резко изменилось — он смог видеть то мельчайшее, что ранее было просто незаметно в силу своих размеров.

Коля протянул руку и пощупал, вроде бы пустое пространство перед собой. На самом деле оно было наполнено жизнью. Мельчайшие существа, разнообразных форм и размеров, сновали по его руке. При ближайшем рассмотрении и сама рука и всё тело представляли собой нечто вроде скопища, колонии, множества разнообразных существ.

«Что это?» — удивился Коля и дал сам себе ответ: «Это жизнь». Рядом с ним пролетал ворон. Он сипло каркнул на Колю и презрительно вознесся вверх. Ворон состоял из тех же организмов, которые составляли и Колю. Да, они расположены в другом порядке и их меньше, но они точно такие же!

Коля распахнул руки и почувствовал сопротивление, но не воздуха. На самом деле его держали частицы жизни. Коля не парил в воздухе. Он БЫЛ здесь вместе с ними, потому что он был частью их.

Донесся далекий стон Толстого. Он лежал на земле, держался за сердце и смотрел на Колю. Коля спикировал и опустился на землю.

«Прихватило меня. У тебя водка есть? Глюки начались. Срочно надо. На Толковище. Худо мне». — Он со страхом посмотрел в небо и зашлепал губами.

Коля присмотрелся к существам, составляющим Толстого и обнаружил, что они не согласованы друг с другом и готовы разбежаться в разные стороны. Коле стало их жалко и он подул на них, мысленно заставив их занять положенный природой порядок.

Толстый еще немного полежал, а затем резко сел и ударился лбом об оглоблю. Он потер лоб и удивлено засмеялся. «Отпустило!» — облегченно выдохнул он. — «Вода есть?». Коля отрицательно покачал головой. «Надо срочно на Толковище. Пить хочу. Взяли!».

Коля впрягся в оглобли и потащил телегу дальше. Толстый шёл рядом и удовлетворенно вздыхал. А Коля шел и улыбался. Улыбался не грустно, не неловко и не скованно. А той улыбкой, в которой чуть-чуть не хватает счастья.

Глава 7. Толковище

Они перевалили через очередной холм и Толстый распахнул руки, словно пытаясь обнять раскрывшийся перед ним пустырь: «Ну, как грится, бобро пожаловать. Вот оно — Толковище».

Раньше тут, видимо, был небольшой городок. Но догадаться об этом можно было только по толстому слою кирпичей, лежащим везде. Дома, видимо, не просто упали. После этого они еще долго кувыркались по земле и развалились буквально по кирпичику. Одиноко торчало уцелевшее стропило крыши. На нем болтались старые брюки.

«Ты местом не ошибся?» — уточнил Коля. «Да ты шо?! — изумился Толстый. — Чумадеи на тачках уже уехали. Тут только наша живность осталась. Щас всё выметут!»

Они спустили телегу вниз, по расчищенной дороге и остановились на площадке, освобожденной от остатков катаклизма.

— Толстый не подведет! Они знаешь что мне? Зальешься, грят, ты там и подохнешь как пёс. А я вот! Щас, набегут. Ты голыдьбе-то на шару не давай. Ни пол кружечки. Ни горсточку. Понял? Одному дашь, остальные всё растащат в момент!

— А где дома? — спросил Коля

— Да их снесло нахер когда эта блямба тут образовалась. — Толстый кивнул на Монумент. — Ты шо! Тут такое было… Ураган… Да какой нахер ураган. Смахнуло как ладонью всё что было. Здесь же городок был. 40000 жителей. А знаешь сколько осталось? 362 человека.

— А остальные переехали?

— Ты тупой?! — Толстый зло вперился в Колю.

— Я никто. — успокоил его Коля.

— Кто успел в подвал спрятаться, тот и выжил. Да и то не все — кисло, словно вспомнив что-то, добавил он. — Так и живем — под землей. Приехали военные, конечно, расселим мол, по санаториям. Хрен вам! Здесь я живу и точка!

— А цемент зачем? — уточнил Коля

Толстый снова зло глянул на него. Коля отступил на шаг «Строимся мы. У меня два этажа уже». «Но где?» — отчаянно огляделся по сторонам Коля.

Невдалеке распахнулся люк. Оттуда, с трудом, видимо с помощью снизу, выбралась женщина необъятная женщина.

— Людк, а Людк, — крикнула она. — приехал наш горемычный то. Вылазь уж, а, Людк.

Открылся еще один люк. Из него выбралась Людка. Полная, опрятно одетая женщина лет 50.

— Ой вы гляньте люди добрые, кто тут у нас. Шарамыжник наш приехал. Вот-то радости. По кружечке чай продавать будешь, да? Мол вот вам подначка от наших барских плечов, а? — нараспев понесла Людка.

Колю так захватил это почти пение, что он и не заметил, как вокруг собралась уже довольно большая толпа.

— Почем для народа-то? — выкрикнули из толпы

— Пятак кружка. — Надул губы Толстый и подбоченился.

Народ загудел.

— Ой и щедрый у нас мужчинка! Ой и любит нас. Пятак. И всех делов. — ругнулась Людка.

Мужик в первом ряду плюнул в Толстого и попал в Колю. Коля не обратил внимания. Да и его, как будто, никто не замечал. «Как был мент, так и остался барыжником» — заявил мужик.

— Кто?! Я?! — взвился Толстый. А ты сам пошел бы, да потаскал тележку! Лошадку-то оглоеды реквизировали. Да плеточек бы отведал! — он задрал рубаху и показал следы на спине. Бабы заохали. — На мысе Отчаянном ночку бы провел. Чё ж сам-то не пойдешь? А, канешна, Толстый же, барыжник, привёзет. А мы его, всем честным сходом…. — Он всхлипнул и заплакал, утирая слезы рукавом и размазывая по лицу грязь.

— По шо терзаете вы его, а, люди вы или как кто? — пробилась с заднего ряда невысокая, но очень широкая молодка. — За шо жилы из него тягаете? Да если бы не кружечки его… А вы… Давай мне пять кружек — и она протянула мешок.

— Как это тебе?! — заволновались вокруг. Ты где стояла?!

— Где стояла там меня нету уж! Десять давай тогда!

Толстый, всхлипывая, вскрыл мешок и насыпал молодке в ведро десять кружек. Она отдала ему деньги. Толстый ссыпал их в напоясной мешок.

— Вы вместо шоб меня хаять, вон дали бы человеку чем укрыться.

Народ взглянул на Колю и словно только что увидел его. Раздались смешки.

— Людк, глянь! Исхудал мужчинка весь. Вон ципка как болтается. — Со смехом запричитала баба. — Давай ко мне. Я вон кака! — она лихо подбоченилась и глянула на Колю. Их взгляды встретились. Огненный водоворот всосал, протащил и выплюнул прямо тесный коридор. Одинокой лампочке доставало сил светить только для себя. Коля вытянул руки и, ощупывая воздух перед собой, двинулся вперёд.

Оказалось, что столбы можно не обходить, но стены такому фокусы не поддавались. Длинный, извилистый путь вывел в небольшую комнату с несколькими проходами. Коля прислушался, определил направление, откуда доносились невнятные звуки и прошёл туда. Ощутив, что путь заканчивается открытым пространством, он остановился и, снова, прислушался.

— Ты куда полез?! А ну постой. Я тебе что говаривала? Куда направляла? Вынимай. Вынимай сказала! Ишь, торопливый! Я, можа, не расслабилась сщо. А у тебя вон, елдаха кака. Куда ты притыкиваешь-то, а? Вот так-то… Охо-хо…

Людк, а, Людк?

А.

— А гаврики-то последние больно уж шустрые. На цепочку я их посадила покась, но, нужны более сурьезные противодействия. Сбегуть.

Да куда им тут бежать…

А не верят. Не верят, что не куда. Все им свободу подавай. Лучшую долю. На. Слышен звук наливающейся жидкости. Звон стекла.

— Эй, охальник, ты уши-то не распускай. А то щас отрежу то, да пробки заколочу. Хорош уж тут дергушку исполнять. Давай… вот здесь… ласковенько мне… язычком… сюда…. Ты посмотри, Людк, такой сурьезные мужчина, и не ведает дамских секретов. Жена-то у тебя была, сердешный? Не было? По девкам шлялся, шлёндра. Так вот они мы! Самые настоящие дефки! Дальше идти некуда. Всё. Ржет.

— А ты им цепочку в ноздрю продень да и всё.

— Каку таку? А здерут?

— Так куды ж он с драной ноздрёй-то? Сразу любой поймет откуда пришёл. И приведут. Эй, ты спишь чёль?

— Ох, щас. Щас. Погодь. Давай, охальник, давай уж. Давай. Ох, ох и здоров у него елдак-то, Людк. Ооооххх… Взнуздывай меня, заложи! Ох припас бог для меня сладость. Ох припас!

— А вот мне браслет казали…

— Ох, Людк, щас, щас. Осилит он меня. Ахахааааааа…. Ох…. Браслет? Какой такой браслет?

— Так електронный. Отошёл лишку, так руку и отхватило. Врывчатые они.

— Ооооо… Оооо… Лежи сказала. Мастырка. Врывчатые… Ооооо… Боязно. А ну как рядом шарахнет. По случаю мало ли как чё. Людк, к тебе отправить? Хошь?

— А давай! Щас я…

Послышался звук снимаемой одежды.

— На. Вот с этого начни. Так. Да. Медленнее! Может их на любовь подсадить? Каждому с утра по полторашке и вечером по одной. Неделя и всё. Куды бечь, когда всё тут?

— Любовь… Недостойные они любви… Любовь… Сказала тож…

— Твари же божьи. Чё ж недостойные — то?

— Потому как твари и есть. Членоголовые. Уж разве так человек выглядеть должен? Не гордо ли должен звучать?

— Да уж как есть… Ох есть… Ахааааа…

— А что это он мне так не делал. Сдриснул?!

— Да стой ты! Дай меня доведёт жешь. Ох и мастак он языком-то молоть видно был. Ох и мастаааааааааак. АААааах… Аааязыктоунегохорош! Ещчо! Ещчо! Вот так. Так! Так! Ээээх…Кхкх..Мудаки мои позорные. Вот как надо. Вот как. А вы! Страдала я с вами всю свою жизнь. Недоёбыши. Опарыши. Козлищииииииии ААааааААА! Ох, что делается, ахааааха!

— Забрало, а? Забрало?

— Ох, осилил он меня. Ох осилил червь. Давай елдашку свою. Умн… Ты смотришь каков… Умн…Ням! Ха-ха-ха!!!

— А ну итить сюда. И мне так давай. А ну! Люююдк, а, Люююдк, где он так тебе, что тебя аж забрало всю? Вот, понял? Понял?! Давай. Люююдк, здесь?

— Да здесь, здесь. Но ОН же говорил, что всех надо любить, разве нет?

— Это он про людей говорил. С животными другой сказ. Это жешь мешок с органами. Сёдни органы есть, завтра нет. Вот и всё их предназначение. Они даже не животные. Это… Грибы знаешь выращивают на колоде? Вот это такая колода. Грибы мы соберём, а колода в печку пойдёт. Ты шо, мать, ополоумела что ль, колоду любить. Ну ты… Ты… Ох… Ох…

— Язык, да, у него?

— Ох да… Ты, Людк, завтрева всех гони в степь. Много нынче колод бродит по степи. Пока они не расчухали, надо прибрать их. Пущай поскачут. Порыщут. Надо еще голов полтораста и можно отправлять.

— Полтораста?! Где ж взять столько то?!

— А ты ребятишек-то своих поднапряги. Неча им дома то сижывать. А то ишь, приноровилися — на дармовщинку. С каждого по три головы. По три! Кто не приведет — любви не будет, так и передай.

— Ну как-то ты прямо жестока, жестока. Как они без любви-то?

— А вот так. Пущай идут кизяки закуривают. А любви не дам, пока полтораста голов не будет.

— Так ломать же их будет. Злые будут.

— Лучше искать будут. Гони их. Прям щас гони.

— Так ночь же.

— А утром — утро. Гони сказала. Пошла! Ну!

— Да пошла я уж, пошла.

— Забери с собой. Елдаха хороша у него. Но чай не последний. Отправляй его.

Коля услышал сдавленное мычание. Он выглянул из-за угла.

Голый человек распростерся ниц около сидящей на кровати бабы. Необьятная жирная жопа расплылась по кровати. Груди лежали на коленях. Жирные бока спускались складками. Ноги она широко расставила в сторону. Свести их мешали толстые ляжки.

Коля спрятался за угол и понял, что всю жизнь был эстетом. И это уже — перебор.

— Людк, а, Людк?

— Чё?

Люди здесь мы. Ты несгибаемая. Меня хрен сдвинешь. Здесь с тобой только мы достойны любви. Потому что мы её вырвем из любого. За жилы вытянем. С печенью выдернем. С хребтом. Мы, а не эти, членоголовые. Мы достойны любви. Мир на нас держится. На нас! Мы мамонта забьем. Освежуем. И пожарим. Нам пущай все любят. Наша вся любовь. Наша!

Огненный водоворот всосал Колю, протащил и выплюнул обратно. Он отвёл взгляд от хищного прищура бабы и, бочком, пошёл за спины. Хотя и спины те, если разобраться, были не менее опасны чем и сама баба. Коля очень захотел побыстрее уехать отсюда.

Торговля закончилась быстро. Мешки пустели. Их, под конец, забрал тот мужик, что назвал Толстого барыгой.

— Мог бы и подарить… — отдавай пригоршню мелочи, обвинил он Толстого.

— Мог бы и больше дать, — не промолчал тот.

— Приходи вечером, посидим. — наехал на Толстого мужик.

— Ага. Придешь к тебе. Посидишь. Как же. Самогонки то нальешь, наверное, да? А мне потом страдай.

Наконец все разошлись, крышки подземных домов закрылись. Толстый сидел на борту телеги и подбрасывал в руке крепенький мешочек. Он приятно позвякивал и оттягивал ему руку.

«Ну что. Коляша, поехали дальше. — приказал он Коле и махнул рукой, указав направление, а сам завалился в телегу, положил мешочек под голову и заснул. Коля потянул телегу и пошёл.

Солнце сползало к вечеру. Тени вытянулись и сбоку от себя Коля увидел, как огромный, длинноногий гигант, тянет за собой… Тут он задумался, что же такое он тянет, но удар в спину бросил его лицом прямо в пыль.

Коля встал на колени: «Меня уже убивали», — чихая и кашляя напомнил он. «Тем более», — пропыхтел Толстый, — знать дело тебе знакомое». Коля услышал свист и прижался к земле. Раздался деревянный стук и Толстый вскрикнул. Коля прислушивался. В лоб, без предупреждений, врезалось что-то тяжелое. «Ага!», азартно вскрикнул Толстый. «Но мне ничего не надо. Да и нет у меня ничего. Зачем ты?» — удивленно спросил Коля и снова приподнялся.

Глава 8. Пробуждение

И тут послышался стук копыт и жизнерадостный голос Валерчика: «Чак-чабак, люди добрые! По што убиваемся?». «Да вот, выставить меня хотел. Еле отбился» — заныл Толстый.

Коля разлепил губы, но услышал ЕЁ смех:.«Ух ты, какая инсталяция! Пади в пыль. Будешь пылевым червем». Коля грохнулся на землю и пополз к ней.

— Чё, Толстый, нормально так комерснул? — уточнил Серенький

— Да шо ты! — жалобно запричитал Толстый. — Какие деньги? Погорельцы же мы все. Я так чисто вожу, чтобы хоть как-то мы тут смогли… Хоть землянку какую к зиме соорудить.

— А выставлял он тебя на что? — потребовал ответа Серенький.

Коля уткнулся головой в ноги, одуряющее пахнувшие черникой. Он прижался щекой к ноге и замер. Ира поставила на него ступню и стала перебирать пальчиками. Коля еле сдержал дрожь.

— Он нас обманывает, Валерчик, — придурковато проблеял Серенький. — Разводит как последних мудаков. Он нас огорчает.

Ира ногой заставила Колю перевернуться на спину, поставила ступню ему на член и принялась легонько его трогать. «Ооо… Ах…аххааааа» — застонал Коля в себе.

— Покажи денежку, Толстый. Может там и шум — гам не из-за чего поднимать? — предложил Валерчик.

Толстый достал из телеги тугой мешочек и показал. Валерчик протянул руку и Толстый, помедлив, кинул. Валерчик одобрительно хмыкнул: — Тяжеленький. А! Гулять, так гулять! Берём всё!

Коля старался не шевелиться, но пальчики Иры знали куда надавить, чтобы случилось то, чего Коля остановить не мог. Но пока он держался.

— Но это не честно! — заорал Толстый.

— В первый раз в жизни слышу такое от мента.

— Я не мент

— А кто ты?

— Я…

— Ты пылевого червя хотел убить. Вон, Ирка его откачивает. От греха мы тебя уберегли, Толстый. Еще здесь наша доля. А за обман наглый надо платить.

— Не отдам! — услышал Коля рёв Толстого.

Раздались звуки борьбы. Пальчики Ирины и ее ступня двигались всё быстрее. Раздался выстрел. Еще один. Коля тоже кончил прямо на пальцы Иры. Пальцы напряглись, сжались, а потом расслабились и Колю укутал запах ежевики. Он вдыхал его, втягивал, всасывал в себя, стараясь забрать весь. Ира поглаживала его ступней и немного щекотала пальцами.

«Вы же обещали, что я в него стрельну!» — обиженно протянула Ира.. «Да как-то быстро всё случилось.,. — оправдываясь зачастил Валерчик. — Так вот же у тебя еще один! Он что — кончил? Ну ты кудесница!».

«Где я — там оргазм!» — гордо заявила Ира и Коля услышал шум передаваемого ружья. Щелкнул затвор. Откинулся ствол. На землю упала гильза. Очередная с легким шорохом вошла на место. «Ты бы отошла, а то забрызгает», — пробурчал Михась. «Оближешь», — ласково предложила Ира.

Толстый же продолжал объяснять, что деньги у него забирать нельзя! Он их любит. Любит!!! А потом он заметил, что на него никто не реагирует. И что тело его лежит в луже крови. И понял Толстый, что он — умер. И возрадовался. Чему? Что узнает наконец-то, как оно бывает после смерти. Точнее даже не бывает, а будет! Вот прямо сейчас всё и разрешиться. И Толстый засуетился, заметался и забегал. В поисках… Он сам не знал чего. Но чего-то замечательного. Чего-то… загробного!

Вечность взирала на Толстого с интересом. Нельзя было сказать, что он очень уж сильно отличается от других обезьян. Но в нём что-то определенно было. Что-то… Что же… Ага! Вот оно — у него была ФИШКА. Да, идиотская, но вокруг неё выросла ЛИЧНОСТЬ. Повернутая. Дебильная. Смешная. Но это именно личность, со своим стержнем. Правда личность эта не успела эволюционировать в разум, но забвения она, явно, не заслуживает. Однако и в вечность ей, так же, нельзя. Тускло-серый шар сформировался недалеко от тела. Лошади зафыркали и забили копытами, заметив его. Обезьяны не заметили ничего.

«Опа! — заявил Серенький. — А к нам кто-то едет… И сдается мне… Не твоя ли это тачка?». «Сопля! — радостно завизжала Ира. — Сопля едет! Муж родненький. За мной!» — гордо заявила она.

Коля осторожно, чтобы никто не обратил внимания, отполз в сторону и принялся очищать глаза. Он соскоблил пыль с бровей. Аккуратно, пальцами, извлек, что смог, из складок вокруг глаз и, чуть-чуть, разлепил веки.

Джип качнулся и остановился. Не сразу, но открылась дверь. Саня выбрался из машины и, повесив голову, встал перед Валерчиком. Ира подпрыгивала, взвизгивала и махала ему рукой.

«На колени», — скомандовал Валерчик. Саня плюхнулся на колени. «Ну что же ты, сопля, — с горечью и, даже как-то обиженно, удивился Валерчик. — А где мужская гордость. Сила где? — Он помолчал. — Чего ты хочешь, сопля?»

«Мы за ней. Она же жена моя. Могли бы вы вернуть её нам. В смысле мне» — нерешительно вымолвил Саня. Валерчик некоторое время молча смотрел на него, а затем зашелся хохотом: «Она прется от груповушки. По одному вообще не дает. Прикинь? Ты-то ей зачем?!»

— Мы поклялись вместе и до конца…

— Покажи конец — приказал ему Валерчик.

Саня недоуменно посмотрел на него.

— Штаны сними! — громким шепотом подсказал ему Ира.

Валерчик достал плеть, но Саня опередил его и штаны упали в пыль. «И чё тут? — недоуменно изумился Серенький. — Где бохатство?». «Эй! Ты!!! — Валерчик поманил сидящего в машине Букета. — Иди сюда». Букет выпрыгнул из машины и подошёл..«Помоги другу. Хотим убедиться, что наша женщина точно будет удовлетворена», — ухмыляясь попросил его Валерчик.

Букет непонимающе взглянул на Саню, но Серенький перетянул его плетью и Букет, упав на колени, догадался, чего от него требуется. Он на коленях подполз к Сане, обхватил его ладонями за ягодицы, поймал губами предмет общего интереса и мерно задвигался. Саня по-прежнему смотрел вверх, но уже не так внимательно.

— Ты яйки ему погладь нежненько. Он любит так — посоветовала Букету Ира.

Букет услышал это пожелание. Саня закрыл глаза и начал постанывать. И тут Ира закричала: «Стой! Показывай!». Букет отодвинулся. «Что я говорила?!» — гордо объявила Ира. — Вот!».

Валерчик и Серенький молча смотрели, а Михась одобрительно буркнул:"Норм".

Букет, видимо, ждал команды"Отбой". Её не проследовало и он, как отличник подготовки, продолжил выполнять последний приказ. Саня удивленно посмотрел на него, а потом взял его за голову руками и так же мерно задвигался сам. «А… Сука…» вырвалось у него. «А…АаА!». Букет звучно сглотнул и еле слышно заурчал.

«Он же всё высосал! — возмутилась Ира. — Это моё было!». Она навела ружье на Букета и нажала крючок. Дробь выбила столбик пыли. Ира нажала еще раз. Пыль вздыбилась еще дальше от цели.

Ира не глядя сунула ружье Михасю. Тот перезарядил и отдал обратно. Ира снова навела стволы на Букета, но Валерчик свесился с лошади и перевел стволы на Саню. «Давай по очереди», — предложил он. — Тот начал, но закончил-то этот».

Ира оторопело попятилась от него: «Ты что?! Это же муж мой! Мы в церкви венчались! Он же меня любит!»."Измену надо карать" — объяснил Валерчик. Последующего он явно не ожидал. Ира мило улыбнулась ему, затем навела ружье на него и нажала сразу оба курка.

Коля видел, как двигаются курки. Как они останавливаются. Услышал, как взрываются капсули. Затем воспламеняется порох. Давление выталкивает пыж, а он толкает перед собой дробинки. Они шуршат в стволе, слегка обгоняя грохот расширяющегося пороха. Коля подошёл и поднял ствол ружья вверх.

Валерчик удивленно смотрел на Иру. В его зрачках отражались два ствола. Коля сдернул его с лошади и поднял перед собой в руках. Заглянул в глаза. Серо-дымчатый водоворот всосал его, протащил и выплюнул во двор, рядом с деревянным, черным от старости домом. Видимо недавно прошёл дождь. Дверь дома распахнулась. Валерчик, шлёпая по раскисшей земле, прошёл в покосившийся сарай, где ожесточенно блеяли козы.

Оттуда он вышел, таща за собой на верёвке козла. Козёл упирался, цеплялся рогами за забор и идти не хотел. Валерчик тоже упёрся и потянул. Сзади его с разбегу ударила рогами коза. Валерчик упал прямо в грязь. Козёл заблеял так, будто рассмеялся и потащил Валерчика за собой на веревке.

Раздался смех. Девушка на крыльце заходилась от хохота. Валерчик, тащясь по грязи за козлом, тоже рассмеялся. Он поднялся на ноги, снова упал. Опять поднялся. Она спустилась к нему, поскользнулась и плюхнулась в грязь. Он набросился на неё с поцелуями, но она вывернулась и села на него сверху. Он снова опрокинул её и попытался лечь на неё, но она опять его скинула. Так они и барахтались в грязи, смеясь и дурачась. А козёл стоял в стороне, жевал траву и поглядывал на коз оценивающе и строго.

Извалявшись в грязи так, что на них не осталось ни одного чистого местечка, они сбежали с пригорка на речку и, как были в одежде, плюхнулись в неё. Они купались, полоскали одежду и, постепенно, раздевались. Валерчик, всё же, улучил момент, когда девушка потеряла бдительность, ухватил её и утащил на берег — в траву. Они долго миловались, а потом она лежала на его груди и смотрела в небо.

— Неужели больше этого ничего не будет? — спросила она его

— Ага — легкомысленно ответил он, грызя травинку.

— Прямо всё в один час возьмет и исчезнет?

— Или исчезнет. Или мы. Кто знает. Конца света ведь еще ни разу не было. Вот и посмотрим.

— Жаль не расскажем потом никому.

— Кто знает…

— Ты думаешь, будем жить дальше?

Он помолчал. Она, в надежде, ждала его слов.

— Мы готовы — ответил он. — Готовы ко всему. И если будет хоть один шанс, мы спасёмся. Ты мне веришь? — требовательно спросил он у неё?

Она кивнула. Он погладил её по волосам. Их глаза закрылись. Они уснули.

Проснулись под вечер, как похолодало. Схватили мокрые вещи и побежали к дому. Козы уже зашли во двор, насадили на рога сохнущее белье и мотали его по двору. Она закричала на них, заругалась. Бросилась ловить. Он смеялся.

— Это чистое. На сегодня! — потребовала она понимания.

Он бросился ловить коз. Они блеяли и прыгали через забор, на дровницу и, даже, забирались на крышу дома. Но, всё же, были пойманы, привязаны, а одежда почти спасена.

Вечером они поели, оделись во всё чистое и вышли во двор. Он зажег фонарь и они пошли, мотая лучом, за дом. Свет вырывал из тьмы хвостики моркови, развесистые листы буряка, мячи капусты, кусты картопли, гроздья помидор. Она гладила листики и что-то шептала. Коля прислушался.

— Растите, большие, крепкие. Мы вас в погреб сложим — всю зиму будете лежать. Любимые…

Луч света выхватил из темноты куст, ростом выше Валерчика. Размашистые ветви, с четырехпалыми листьями и жирными шишками, будто подрагивали от предвкушения, колыхаясь от легкого ночного ветра.

— Травка-муравка вымахала — улыбнулся он и, нежно, погладил листья. Он сорвал одну ветку и они пошли домой. Порезали листья и шишки на маленькие кусочки, смешали с табаком и забили трубку.

— Ну, Тетяна, за конец света — провозгласил он и запыхтел, разжигая трубку. Затянулся. Задержал дым. Передал ей. Она так же затянулась. Передала ему. Они докурили трубку и стали пить чай, поглядывая на часы.

Стрелки приближались к двенадцати.

— Как думаешь, — нервно спросила она, — всё сразу случится или какие-то предвестники сначала произойдут?

Он встал, выключил свет, взял её за руку и вывел на крыльцо. Они сели на ступеньки, обнялись и стали смотреть на звезды.

Смотрели долго. Начали зевать.

— Пойду еще трубку забью — объяснил он и зашёл в дом. Подошёл к часам. Прислушался. Часы тикали. Взял самосад, трубку, вышел на крыльцо и принялся забивать.

— Сколько времени, — спросила она.

— Почти двенадцать.

— Я думала уже больше. Может спать пойдём?

— Так не проснемся ведь.

— Может и не будет ничего? Обойдётся?

Он молчал.

— Да даже если не проснемся, все лучше, чем вот так ждать. Пошли. — И она потянула его за собой.

Проходя через комнату с часами, они остановились. Прислушались. Часы тикали. Донесся еле слышный гул самолета. Мычанье коровы. Блеяние коз. Тукоток их копыт. Скрип половиц под ногами. Дыхание. Тепло руки.

— Всё обойдёт — шепнула она и повлекла в спальню.

Они уснули.

Утром их разбудили козы. Они стучали копытами в стёкла и толкали створки мордами. Створки скрипели и постукивали.

— Я отведу — сказала она, встала и ушла.

Он лежал и, не моргая, глядел в потолок. Встал. Прошёл в комнату. Посмотрел на листки отрывного календаря. Хлопнул себя по лбу. Схватил одежду и, натягивая на ходу, бросился бежать.

— Сосед, сосед! — закричал он, вбегая во двор. — Сосед!

Тот вышел из дома с кружкой кавы и, с вопросом, уставился на него.

— Какой день сегодня? Четверг?

— Да какой же четверг? Пятница уже давно.

— Та нет. Середа была ведь. Четверг сёдня. Я тоже думал пятница, а потом смотрю на календарь, четверг. Два листа оторвал за раз!

— Да шо ты говоришь?! Какой — такой четверг?! Пятница. Вчерась четверг был!

— Я тебе говорю — четверг!

— Да не может быть — изумленно протянул мужик. — Как так-то?!

— Вот так. Сегодня конец света. Сегодня.

— Опять!?

Но Валерчик уже развернулся и побежал к себе. Вбежал в дом.

— Ты где? Тетяна! Тетяна! Четверг сегодня. Четверг!!!

Но в доме никого не было. Он выскочил во двор. Глянул к козам и побежал по тропинке. Добрался до коз, пасущихся у деревьев. Её там не было. Снова побежал домой. Вбежал. Звал. Она не отозвалась. Он опустился прямо на землю.

— Вот и началось… — ошеломленно пробормотал он. — Вот и началось…

Он вскочил, бросился в дом. Из под кровати вытащил рюкзак. Лихорадочно дергая за завязки раскрыл. Перебрал вещи. Достал нож в кожаных ножнах. Повесил на пояс. Набрал в бутылку воды, брызгая и проливая на пол. Бросил в рюкзак. Туда же полбулки хлеба. Заметался по комнате, оглядываясь.

Хлопнула калитка. Он замер. Распахнулась дверь. Вошла она.

— Ты?!

— Я.

— Но… Ты… не…

— Что?

— Ты… четверг сегодня. Четверг! Я два листа в календаре оторвал. К соседу сбегал — четверг говорит. Перепутали мы. Сегодня. Сегодня!

Он схватил её за плечи и затряс. Пойдем на гору. На облака будем смотреть. Я тебе сыграю. Пойдем. Он потащил её за руку.

Она не пошла. Он удивленно остановился и, с вопросом, глянул на неё.

— Я к маме поеду.

— Так не успеешь — удивился он.

— Пятница сегодня — объяснила она. — Всё уже. Позвонила маме. Поеду.

— Ничего не пронесло. Ничего она не знает. Откуда она знает!? Просто… Просто… это же… не за один момент случается. Вот я пришёл — нет тебя. А тут вот это… к маме…

Он замолчал. Вскочил. Уставил на неё палец.

— Тебя уже нет. Это не ты!

Она удивленно отшатнулась.

— Она бы ни за что не поехала бы. Значит ты не она. Ты… Ты…

— Дух — подсказала она.

— Нет! Не дух. Ты… Ты…

— Суууукуууб — воздела она руки со скрюченными пальцами. — Уууууу!

— Да при чём тут это. Какой — такой суккуб. Ты… Это мне мерещится. Это уже всё. Конец света ведь. Все что угодно может быть. Мерещится всё. Всё мерещится.

— У нас дома нет ни копейки денег — сказала она, — а мне нужно купить билет.

— Деньги зло! Мы его победили. Мы изгнали его. Мы избавили себя от него.

— На поезд без денег не пускают.

— Вот. Вот. Я же говорил. Ты не она. Мы с ней вместе сражались со злом. Всё зло в мире от денег. Ненависть. Стяжательство. Предательство. Убийства. Война. Всё от них. Всё! Мы не можем его победить. Оно сильнее. Но мы избавились от зла. Извели его. Выкинули!

— Послушай — раздраженно оборвала она. — Я хочу к маме. Конец света отменился. Ничего не будет. Да и не было ничего. Тебя покрутило. Ты трубку много куришь. Надо попуститься.

— Ты же вместе со мной была у НЕГО! Ты же сама слышала.

— Он наврал.

Он замер на полуслове и, оглушено, уставился на неё.

— Он не мог.

— Наврал. А я дура…

— Ты не она. — Он выхватил нож из ножен и наставил на неё. — — Ты не она! Кто ты? Кто?! — требовательно крикнул он, подступая к ней.

— Ты что, Валерушка? — изумилась она и попробовала взять нож из его руки.

Он ударил её в грудь. Загнал нож по ручку. Она подломилась, как тростиночка, и упала на пол, вцепясь в руку с ножом. Он опустился на колени и встал над ней. Вымахнул руку. Взмахнул. Снова ударил в грудь.

— Вот оно! Вот оно! — вскрикнул он. — Вот он! Вот! — снова ударил он её в грудь. — Так он и говорил. Брат на брата. Муж на жену. Таким будет конец света. Вот он! Вот! Кончился свет. Кончился!!! — Он бросил нож в сторону и вышел на крыльцо. Сел. Из дома доносился стук её пяток. Она умирала, и её ноги судорожно стучали по полу

— Стук-стук-стук-стук. Стук-стук-стук-стук.

Он раздраженно встал, хлопнул дверью и торопливо пошёл в сарай. Вышел и с вилами и, спеша, зашагал по тропинке.

— Всё зло от них. Всё. Вот зачем конец света. Освободить мир от них. Совсем. Чтобы ни вот такой вот капелюшечки не осталось. Ни одной! И придёт любовь. Зла не будет. Будет любовь. Одна любовь. Без зла. Чистая. Прозрачная. Ключевая. Везде. Для всех. Всегда!

— Сосед! Сосед!

— Я же говорил — пятница сегодня! — вышел тот на крыльцо. — Вот, и телефон показывает. И я звонил, справлялся. Пятница. Всё. Всё! А ты говорил — конец света, конец света. А свет, смотри, не кончился. Стоял. И стоять будет. Значит, любит ОН нас. Любит!

Валерчик размахнулся и воткнул вилы соседу в живот. Тот, изумленно, схватился за черенок руками. Он дернул и вырвал. Снова воткнул. Еще раз. Еще. И еще. И еще. И, в уже упавшего, еще раз. И еще. Да и еще раз. Нет, еще один. Ну последний. Совсем последний. Бросил вилы в сторону. Устало сел на крыльце.

Его повязали. Свезли в полицию. Разбирались. Судили. А он всё повторял, что миру нужна любовь. Миру нужен конец света. Чтобы потом была одна любовь. Его судили. А потом появился Монолит. И все про всё забыли. И забили. И занялись тем, чем хотелось заниматься. Тюрьмы охранять явно никто не хотел. Да и вообще, как выяснилось, люди не хотели работать. Абсолютно.

Оказалось, что работа не то что не волк, но даже и не первая необходимость. Как только исчезла нужда доказывать себя, малого стало решительно хватать. И человекообразные обезьяны вернулись к себе и своим желаниям. Простым таким желаниям. Понятным. И стали их осуществлять. Мечты свершились!"Чем бы ты занялся, если бы тебе не надо было работать?" — так спрашивали коучи? Так?

Серо-дымчатый водоворот всосал Колю, протащил и выплюнул обратно. Хлестнул выстрел. Ствол в его руке дернулся. Дробь отправилась в небо. Коля проводил дробинки взглядом и заметил Монолит. Таким, какой он есть на самом деле — сложным, многоуровневым отростком чего-то большего. Коля взглянул на Валерчика и дунул, заставив частицы жизни перестать быть друг с другом.

Частицы жизни расцепились. Их связи разрушились. Энергия, скрепляющая их, освободилась и в руках Коли расцвел огненный шар. Он вырвался фиолетовым, бахнул стальным, шепнул зеленым, прозвенел багряным. Шар вырос и охватил Колю, а затем бесчисленное маленьких огоньков разлетелись во все стороны и погасли. Коля опустил руки. Они были пусты.

Михась и Серенький в изумлении таращились на Колю. «Ты светишься… босс!» — осторожно и почтительно, шепнул Серенький. — Светишься…

Коля наткнулся на изумленный взгляд Сани. Он толкнул Букета. Тот, по обыкновению изучающий что-то под ногами, поднял голову и, с ничего не выражающим лицом, взглянул на Колю. Их взгляды встретились.

Водоворот раскрутился. Всосал. И выплюнул на палубу военного корабля. Пушка рядом не дала ошибиться. Ночная темень забралась в углы, выползала из-за кнехтов, но не могла справиться со светильниками. В общем и целом, их борьба давала средненькое такое освещение — как от полной луны. Или это была светомаскировка? Коля не служил, так что был не в курсе.

В тёмном углу Коля заметил какое-то копошение. Он присмотрелся. А вот и Букет! В одних плавках, за спиной, как рюкзак, пластиковый пакет. Выглянул. Осмотрелся. Крадучись подошёл к леерам, перебросил ногу, встал на спущенный трап и принялся спускаться. Тут-то засада и случилась!

Вспыхнул фонарь. Еще один. И еще. Щелкнул затвор. «Стоять! Руки вверх!». Букет замер. «Руки я сказал! Стреляю!». Букет поднял руки и рухнул в воду. Заорала сирена. Пару человек сиганули с борта. С верху полетели спасательные круги. Букета поймали, вытащили и повели по узким корабельным коридорам, глубже, глубже и глубже.

Узкая каюта без иллюминатора. Букет, с руками в наручниках за спиной, не может вытереть текущий по лицу пот. За столом, напротив него, почти лицо к лицу, застёгнутый на все пуговицы офицер. Фуражка рядом на столе. Волосы зализаны назад и блестят, будто только сейчас он вышел из ванны. Он тоже потеет. Обтирает лицо большим полотенцем.

— К девушке, значит, самоволим?

Букет молча кивает, глядя в пол.

— Любовь большая? Жениться, наверное, хочешь, как дембельнёшься?

Букет снова кивает, по-прежнему не глядя на офицера.

— Облом, значит, пришёл — со вздохом сожаления констатирует офицер. — Боевая готовность. Ты в самоволку. Вы дезертир, товарищ матрос. Было бы военное время — расстреляли бы, — мечтательно тянет он. — А так… пятерик. Дождётся любовь-то?

Букет молча смотрит в пол. Плечо его дергается.

— Вот и я о том же. А ты молчишь. Ну-ну. Такой сильный, красивый парень. Выйдешь — уже 27 будет. Здоровье потеряешь. На всю жизнь печать. Оно тебе надо?

Букет поднимает голову и внимательно смотрит на офицера. Он не зол. Не обижен. Не разочарован. Не испуган. Он ждёт продолжения.

— Хорошую девушку нельзя упускать. Сейчас же одни шалавы. Денег нет — значит не мужик. Душа сейчас не ценится. Широта чувств ничего не значит. Богатый внутренний мир — нафиг. Бабки. Бабки. И ещё раз бабки. А твоя замуж за матроса собралась. Значит она тебя разглядела. Хорошая, значит, женщина. Правильная. С понятием верным. На вес золота такие. За пять лет… Жаль, конечно. Жаль мне тебя. И ей будет плохо. И тебе. А ведь вы стоите друг друга, наверняка. И ты ради любви на многое готов. Вон, пролив переплыть — это зачёт, моряк. Зачёт.

— Ты, — сделав паузу, продолжает офицер — как я посмотрю, парень… сообразительный. И, — поднимает он палец — способен оценить проявленный жест. Иначе девушка бы тебя не полюбила. Кому матрос нужен? А ты, полагаю, душевный. Понимающий. Чувственный. Наверное, нежный. Девушки это любят. Да?

По лицу Букета проскальзывают несколько быстрых, еле уловимых гримас. Офицер, внимательно наблюдающий за его лицом, встает, расстёгивает на Букете наручники и садится обратно. Кидает ему полотенце. Букет вытирает лицо и кладет полотенце на стол. Офицер берет полотенце и, так же, вытирает лицо, глубоко втягивая воздух. Когда он отрывает полотенце от лица, его глаза словно осоловели.

— Чувства — они внезапно ведь приходят. У тебя бывало такое?

Букет пожимает плечами, словно хочет сказать, что может быть и было.

— Они накатывают и ты, глядя на человека напротив, чувствуешь… такую тягу… к нему… У вас секс намечался сегодня, да? Она вся горячая, ждёт, а ты тут сидишь. Она бы хотела поскорее до тебя дотронуться… — офицер протягивает руку и накрывает кисть Букета. — Вот ты придёшь к ней. У тебя в штанах уже торчит ведь, да? Она расстегнет их, возьмется рукой, и туда… и сюда.. и туда… а потом на колени опустится и губами, губами…

Щеки офицера краснеют. Букет тоже неровно дышит.

— А потом язычком… Медленно так… Чувственно… Губами и языком… Влажно так… Тепло… И до самого конца… А другой рукой за яички тебя нежно так…

Букет уставился в одну точку и словно окаменел. Он в глубоком трансе… Дышит он часто, полуоткрыв красивые, пухлые губы. Коля задергался: «Эй, Вован, он же разводит тебя. Эй!». Букет не слышал.

— А потом ты к ней нырнёшь… Туда… Вниз… У неё там уже торчит и ты его языком… языком… И губами обхвати… Представь… А он набухает у тебя во рту… Заполняет его… И тебе хорошо… Кровь бежит, бурлит и хочется ласкать ещё и ещё…

Офицер встает, одним движением расстёгивает пряжку ремня и сбрасывает штаны. Опускает вниз трусы. Доносится слабый звук корабельного горна.

— Нет, нет! — Тормошит Коля Букета. — Да очнись же ты. Сейчас будешь как горнист!».

Офицер подходит ближе.

— Твои губы хотят… Они сами тянутся… Букет подается вперед. Его губы тянутся вперед, будто он собирается играть на трубе. Труба прижимается к губам и они, плотно обхватив, впускают её в себя.

Коля чувствует, что ему в рот втискивается горячая, солоноватая колбаса. Он плюётся, отталкивает офицера, но, конечно, это не помогает.

— Дрожь пробегает по твоему телу — тихим, жарким шёпотом продолжает офицер. — Губы расслабляются. Им хочется нежно, нежно обволакивать, ласкать и языком, языком…

Колбаса заполняет рот. Разбухает. Скулы болят, от непривычного напряжения. Губы тоже напряжены. Они прикрывают зубы. Язык не знает куда спрятаться от тыкающейся в него колбасы и пытается оттолкнуть её, но, вместо этого, облизывает.

Фу! — Колю тошнит. Но нечем. «А Букет, тот вообще не напрягается. Такое ощущение, будто он даже доволен» — думает Коля.

Колбаса тычется всё чаще, всё глубже. Иногда запирает дыхание и становится страшно, что она не выберется обратно. А затем, колбаса поливает рот солёной жидкостью. Весь рот облеплен её. Хочется убежать, но некуда! Колбаса становится меньше и, наконец-то! Покидает рот.

— Не глотай! — буквально орёт Коля, но Букет, конечно, делает всё наоборот. Офицер одевает брюки. Садится на стул.

— Приятно, что у нас с тобой наступило полное понимание — мягко, как любимой женщине, говорит он. — Теперь ты можешь плыть к своей любимой и, я уверен, в тебе накопилось много счастья, чтобы подарить ей.

Когда ты соберёшься к ней еще, ты известишь меня и мы с тобой встретимся здесь. Это будет такой пропуск на выход. Букет облизывает губы и открывает глаза. Их взгляды встречаются. После недолгой паузы Букет согласно кивает. Офицер, так же, молча, кивает ему. Букет встаёт и уходит.

По узким коридорам он поднимается наверх и выходит на палубу. Так же, осторожно, стараясь не шуметь, он, прячась в тени, проходит до трапа, спускается в воду, с мешком за плечами, и плывёт к виднеющемся не очень далеко городским огням.

Он доплывает до пирса. Выбирается на него. Одевается в гражданское, вытащенное из пакета. Поднимается на улицу, садится в трамвай и едет. Его встреча с девушкой проходит очень жарко. До самого утра он не может успокоиться, хотя по ней видно, что она уже хотела бы прижаться к нему и уснуть.

Под утро он просит её пустить его сзади. Туда, куда он еще не заглядывал. Она отказывает, но он так жарко её целует в то самое место, что через некоторое время она сдаётся. Букет буквально пронзает её, а она вскрикивает и, похоже, не всегда от удовольствия. Он кончает с воем и всхлипыванием. Некоторое время лежит, отдыхая. Затем поднимается, одевается, прощается с ней и, бегом, возвращается к пирсу. Снова раздевается и плывёт на корабль.

Дальше Коля, как бы на ускоренной перемотке, просмотрел целый сериал гомосексуального толка. Взаимоотношения офицера и Букета перешли на уровень полного взаимопроникновения. К сожалению, Коля не мог избежать этого опыта, поэтому прочувствовал все на своей…

Раньше Коля был не против подобных… отношений. В смысле не сам! Нравится людям — пускай делают с собой что хотят. Однако сейчас он понял, что любит женщин. И хотя женщин он еще не любил, но уже был убежденным сторонником… как бы это политкорректно выразиться… обычных отношений.

К любимой Букет стал плавать реже. Чаще в объятьях жарких офицера забывал он обо всём. До того забывался, что, буквально, начал преследовать своего любовника. Коля уже обрадовался было, что скоро, наконец-то, эта… нетрадиционная история прекратиться, но судьба Букету не благотворила, явно.

Он, наконец-то, соизволил отправится к своей любимой. Правда секса у них не случилось. Отговорился тем, что сутки стоял на вахте, а потом еще день были учения, а еще в проливе волны. И он так устал, что еле добрался и всё такое. Торопливо поласкав её, он уснул и Коля, если честно, не понял, зачем они к ней плавали. По привычке? А утром, когда Букет забирался по трапу, его арестовали. Суд был недолгим. Нашлись хищения в его отделении, где он, к тому времени, по протекции офицера, стал кладовщиком. В итоге Букета осудили на три года.

Каким-то образом слухи о его предпочтениях пробрались на зону впереди него. Так что все три года его звали Бунька и был он любимой женщиной ответственного за отряд. Иногда его давали в пользование авторитетному человеку из соседнего отряда и тогда Букету приходилось поворачиваться. В смысле успевать сделать приятно всем пятерым подельникам.

После освобождения Букет устроился в охрану. Периодически его находили сидевшие с ним в одной зоне и тогда приходилось или отвечать взаимностью или сбегать. Но когда появился Монолит, Букет тех, кто искал встречи с ним, без всяких затей убивал и бросал в степи. Причём делал он это так механистично, словно ни само убийство, ни вонь от сваленных в кучу трупов, не были чем-то из ряда вон. Так… Руки помыть.

Водоворот подхватил Колю, протащил и выплюнул. Коля обалдело вытаращился на Букета. А тот, развернулся и, как заяц, стреканул в степь. Михась, не раздумывая, вскинул ружье. Бахнул выстрел. Букет, взмахнул руками и упал. Михась подошёл к нему. Бах…! Вернувшись, Михась поинтересовался у Сани: «А чё он стартанул?».

Саня промолчал. Серенький вытянул нагайку: «Босс, чё с этим плюмбумом делать будем?» — уточнил он у Коли. «Пускай забирает жену и едет», — издал приказ Коля. «Нет! Мы с вами хотим!» вскрикнула Ира. «Мужа человеком сделать, молю! Оргиями вас вознаграждать я буду, как только возжелаете!».

Михась и Серенький с вопросом посмотрели на Колю. «Забирай жену», — приказал Коля. Ира бросилась ему в ноги и прижалась всем телом: «Коленька, миленький, желаешь ты меня. Вся твоя буду. И в попку. И в ротик. Как пожелаешь только оставь!» — взмолилась она.

Подскочил Саня и принялся суетливо оттягивать Иру. Взвыла она в голос. Замотала головой. Растрепала волосы свои длинные. Облилась слезами горючими. На сыру землю упала. Вцепилась в неё и завыла, сердца разрывая: «Медсестрой оденусь, если прикажешь! Девочкой прежней стану и дам тебе первому! Сына тебе рожу и покроет он всю землю собою. Только сделайте из мужа моего мужчинууу!».

Конец ознакомительного фрагмента.