Несколько карт из цыганской колоды

Таисий Черный, 2021

Это просто сборник не вполне обычных рассказов. Каждый из них можно соотнести с одной из карт Таро. Во всяком случае, я старался, чтобы каждый из рассказов максимально передавал смысл того или иного аркана. При этом название аркана и название рассказа не всегда совпадают. Я очень старался максимально уйти от всякого рода мистики, во всяком случае, в ее вульгарном понимании. Моей целью было дать ясное представление о том, что грань между рациональным и иррациональным в этом мире гораздо более зыбкая, чем может казаться. Я также хотел показать, что Таро не описывают жизненные ситуации каких-то "небожителей", но напротив, символический смысл любой карты описывает вполне понятные события и коллизии в жизни нормальных людей. Хотя, конечно, и у обычных людей случаются загадочные и необъяснимые с позиций "здравого смысла" повороты.

Мир в себе

(Аркан 0 — Шут)

Прошло совсем немного времени от начала Великого праздника, столь желанного времени, к которому приходится ползти, порой изо всех сил, по полгода, переполняясь благими мыслями и грандиозными планами. Но вот, первые два дня праздничной недели исчезли сами собой, будто растворились, планы стали понемногу тускнеть, благие намерения приобрели бытовой оттенок, и вскоре делать было уже решительно нечего. Многие, как обычно, все же вырвалась спешным порядком за пределы страны, гонимые необычным для весны холодом, в те края, где сейчас холодно по обыкновению, а потому не обидно. Город находился в каком-то пустынном оцепенении, и это ощущалось хотя бы потому, что машину можно было поставить без труда где угодно. Или, скажем, цены — тоже необыкновенно ползли вниз, пестря цветными плакатами распродаж с гигантскими, в полвитрины, цифрами скидок.

Хава прогуливаясь, добрела почти до окраины города, где находилось множество мелких кафе и магазинчиков со всякой всячиной. Они призывно пестрили тканями и керамикой, закрадывались в нос расслабляющими волю запахами, и что интересно — все это великолепие сопровождалось желанным спокойствием, совсем не утомляло суетой и дикой, обыкновенной для дешевых кафешек, надсадной музыкой.

Пить совсем не хотелось, и, скорее от скуки, Хава все же взяла сок с какими-то бутербродами нелепой длины. Время размеренно катилось вместе с облаками, которые, как зимой, ползали прямо по улицам.

— Не угодно ли мышиного яду?

Вопрос прозвучал совсем рядом, и Хава обернулась. Перед ней стоял высокий человек, лет тридцати, одетый весьма прилично и дорого.

«Ишь ты, как вырядился», — подумала Хава, мельком глянув на пришельца.

— Спасибо, нет, — сказала она и тотчас несколько демонстративно отвернулась.

— Почему? — На лице человека обозначилось неподдельное удивление.

Хава снова обернулась и спокойно ответила:

— Потому, что у меня нет мышей.

— Ну, какие пустяки! Нет, так будут! Сейчас, знаете ли, при таком загрязнении города, я думаю, они не заставят себя долго ждать. А яд первоклассный, поверьте — слона завалит!

— Зачем слона?

— Это я так, образно выражаюсь. Начитался, понимаете ли, всякой беллетристики, теперь — вот, нате вам результат… Итак, какая у вас квартира? На один квадратный метр площади нужен примерно один миллиграмм.

— Спасибо, у меня есть кошка, — соврала Хава.

— Ну, во-первых, никакой кошки у вас нет, — очень уверенно ответил молодой человек, — а во-вторых, даже если бы и была, то какой от них прок? Нажрутся, понимаешь, «Whiskas», а уж после него — какие там мыши! Нет, тут вы не правы совершенно, уверяю вас.

Хава поджала губы и опустила глаза, она поняла, что просто спокойно посидеть одной и ни о чем не думать ей уже не удастся, и как подсказывал жизненный опыт, избавиться от подобного бреда можно лишь ценой немедленного бегства.

Она встала.

— Ну, стоит ли так беспокоиться? — замахал руками молодой человек. — Я уже ухожу, но напоследок позвольте спросить. Фирма часто делает подарки своим покупателям. Какой подарок вы хотели бы получить в случае покупки?

— Никакой, — отрезала Хава. — Я не собираюсь ничего покупать.

— Ну, бросьте, — деланно разводя руками, возмутился субъект. — Если бы я вам продал одну десятиграммовую упаковку за двадцать шекелей, а взамен предложил поездку, скажем, на Канарские острова, вы бы вряд ли отказались, не так ли?

— Перестаньте молоть чушь! И оставьте меня в покое.

— Вот, вы возмущаетесь. А только лишь потому, что условия кажутся вам чересчур фантастичными. Следовательно, существует некий предел, после которого, вы бы всё-таки согласились купить у меня немного столь прекрасного продукта!

— О, Боже, и откуда он только взялся! — Хава встала и задвинула стул.

— Итак, вас не устраивают Канарские острова?

Хава не ответила.

— Да, я забыл сказать, что сейчас я продаю миллионную упаковку нашего товара и мне поручено продать его какой-нибудь эффектной женщине, разумеется, вместе с поездкой. Правда, о последнем обстоятельстве мне велено рассказать уже после сделки, так что уж вы никому ни слова, договорились?

Хава задумалась, а затем, криво ухмыляясь, полезла в сумочку и достала деньги.

— Итак…

— Что итак? — поднял бровь субъект.

— Где мои билеты на Канарские острова?

— Причем тут билеты?

— Ага. Слушай, зачем ты мне голову морочил все это время? — Хава сделала шаг вперед, надвигаясь на странного продавца.

— Я? Морочил? Да Бог с вами! Всё по чести. Вот вам пакетик яду, — он достал из кармана небольшую красную коробочку из жесткого непрозрачного полиэтилена. — И сейчас же мы летим на Канары.

— Прекрати… — Хава не договорила, потому что перед глазами все завертелось, поплыло, и вдруг стало невыносимо жарко. Затем пришла тошнота, но ненадолго, на какие-то мгновения, и также внезапно отступила. Потом все прошло, но Хава почему-то стояла с закрытыми глазами и прижимала пальцы к вискам. Шум в ушах тоже почти пропал, и вместо него стал слышен плеск волн, а затем и отчаянные крики чаек, которые, как вопли торговцев, везде одинаковы.

Хава открыла глаза. Она стояла на берегу голубой лагуны, на самой пристани, где была приколота белоснежная яхта. Чуть поодаль, на склоне не очень высокой, сплошь поросшей деревьями горы, стояла такая же белоснежная вилла. «…Рай…», — словно бы кто-то шепнул в ухо. Хава открыла от удивления рот, не в силах что-либо сказать. Странный субъект стоял в трех шагах с очень серьезным видом, весь изображая из себя готовность тотчас же выполнить любое указание.

— Где я?

— Как договаривались. Правда, это не совсем Канарские острова, но какая разница? Не в названии же дело, верно? Тем более что по климату и всяческой роскоши, никакие Канарские острова даже рядом с этим местом не лежали. Впрочем, очень скоро ты в этом сама убедишься.

— Ты что со мной сделал? Ты что мне в сок подсыпал? А ну, говори! И быстро приведи меня в прежнее состояние!

— Ну что ты несёшь, в самом деле! — молодой человек пожал плечами. — Сама подумай. Да, кстати, я, наверное, действительно должен объясниться. Обязательным условием этой, и, возможно, последующих поездок является добровольность. Отмечу также, что здешний вектор времени расположен перпендикулярно относительно вектора времени того места, которое ты только что покинула, и посему, сколько бы ты здесь не пробыла, ты возвратишься в то же самое мгновение, из которого ушла, и, естественно, в то же самое место.

— Верни меня назад, немедленно!

— Хорошо, добровольность — прежде всего, — сказал субъект, пожав плечами, и всё снова закрутилось. Хава опять почувствовала, как голову сдавило, глаза застелило туманом, но через мгновение все закончилось, и, как прежде, они стояли в распадке между двух невысоких гор, увенчанных монастырями, и по-прежнему, как и до этого странного события, по улицам, цепляя крыши, ползли низкие серые облака…

— Рад был с вами познакомиться, и смею надеяться, что скоро мы встретимся снова.

— Во-первых, мы не знакомились, а во-вторых, зачем это мы снова встретимся? — спросила Хава спокойно.

— Меня зовут очень просто… М-м, ну ладно, пока не важно. А встретимся мы для того, чтобы продолжить наш разговор, который ставит своей целью разубедить вас в ваших теперешних взглядах.

— Например — …

— Не все сразу, милая Хава, не все сразу. Сегодня с вас довольно впечатлений. Переваривайте.

И он, повернувшись, очень быстро зашагал вверх по улице и вскоре скрылся за углом. Хава села на стул. Вокруг ничего не изменилось, и никто не обращал на нее внимание. Все усердно поедали разноцветное содержимое огромных, словно рыцарские щиты, тарелок. Отлетал в небытие третий день Великого праздника.

**** **** ****

Хава вяло крутила руль, механически включая сигналы поворота, время от времени замирая у светофоров и пропуская снующих людей. Солнце завалилось уже куда-то за горы, слабо подсвечивая красным черепичные крыши домов.

Машина тронулась с места и покатилась до следующего перекрёстка. Время от времени на тротуаре встречались «голосующие» солдаты, но Хава решительно никого не хотела брать, впрочем, как и всегда. Вскоре она пересекла площадь, а дальше шоссе разбегалась в три полосы, все перекрестки остались за спиной, и дорога уже не петляла как прежде. Она ехала по правой полосе, и тротуар мелькал вырванными, то там, то тут, кадрами с изображениями людей — мужчин и женщин, тяжело дышащих от жары собак, деревьев, в кронах которых тонули маленькие дома. Внезапно один кадр из этого бесконечного фильма высветился особенно ярко и тотчас стал гаснуть, растворяясь где-то за спиной, да так и исчез, оставшись неопознанным. Хава ехала дальше, но что-то всколыхнуло ее, что-то обеспокоило, какое-то забытое чувство, которое незамедлительно, как и все нераспознанное или непонятое, перешло в тревогу. Но все это длилось недолго — несколько мгновений — и затем улеглось, не оставив после себя даже тени. Хава повернула вправо, и машина покатилась с горы. Здесь тротуар был пустой, и уже ничто не мелькало, не било по боковому зрению, а просто сливалось в единый серо-зеленый фон.

На тротуаре показался высокий человек, и, даже, несмотря на некоторую близорукость, Хава узнала его еще издалека. Однако в тот момент ее заинтересовало не то, откуда он вообще взялся, а то, как он так быстро… «Ну конечно! Это он тогда промелькнул! Несомненно!» — Хава проехала мимо, лишь мельком, раза два или три, бросая короткие взгляды в зеркало заднего вида. Человек стоял, как ни в чем не бывало и, вроде бы, даже улыбался. А, может быть, ей просто показалось. Мало ли кто встретится на дороге, огибающей Вифлеем.

**** **** ****

Древняя полуразрушенная крепость стояла на самом краю каменного русла небольшого ручья, схваченного с обеих сторон густым кустарником. Хава сидела неподалеку на мраморной скамейке и читала. Здесь было хорошо и почти всегда безлюдно, поскольку редко кому приходило в голову, просто так, свернуть с большой трассы.

Он появился внезапно, а точнее, его голос зазвучал смешливыми нотками у нее за спиной. Хава вздрогнула и обернулась. Она обреченно махнула рукой и вздохнула: «Опять это ты!»

— Да, это я, — с готовностью отозвался субъект, перепрыгивая через лужу. — Принес, знаете ли, замечательные прищепки.

— Что за бред опять!

— Ничего не бред, — ответил недавний знакомый и выгреб из кармана пригоршню деревянных прищепок.

Хава засмеялась.

— Вы напрасно смеетесь, — подняв брови, сказал человек, — это, если хотите знать — непревзойденный шедевр прищепочного ремесла.

— Какого?..

— Прищепочного. Извольте, тяните, — и он прицепил прищепку к рукаву пиджака. — Тяните, тяните, не стесняйтесь!

Хава вздохнула и взялась за прищепку, но та, похоже, вцепилась в рукав намертво.

— Вот, — сказал субъект, подняв палец вверх, — я был прав. Впрочем, как и всегда. А между тем секрет прост. Там есть небольшие зубчики и пружинный стопор. Вот и все.

— Какой еще стопор? Что вам от меня надо?

— Ничего особенного. Просто вам нечеловечески везет.

— А, я опять миллионный покупатель?

— Нет, десятимиллионный. Мы уже распространили этот замечательный товар в центральной Африке.

— Слушай, ты что меня за дуру считаешь?

— Секундочку! — незнакомец опять поднял палец. Он явно кривлялся, но при этом очень искусно делал умное лицо. — Я тебя хоть раз обманул? Нет, действительно! Яд превосходный, острова всамделишные. Просто ты струсила и убежала, но тут, как говорится, не сторож я брату своему, а тем более — сестре.

— Сестре… Тебя как зовут хоть? Только не ври.

— Ну зачем же. Зовут меня очень просто — Аристофан.

— Все-таки соврал…

— С чего ты взяла? — субъект, как будто, обиделся.

— Ну хорошо, и что теперь будет, если я куплю твои прищепки?

— Система премирования остается прежней. Ты можешь некоторое время пожить на Сейшельских островах.

— Ага, уже на Сейшельских.

— Ну не все ли равно? Так будешь брать? Недорого — семь шекелей. Всего-то навсего. И потом, это может быть хорошим подарком: праздники не за горами!

— Хорошо, — Хава достала деньги и протянула Аристофану.

Тот взял их и, сунув в карман, на секунду задумался, а затем, словно бы очнувшись от каких-то мыслей, махнул рукой и очень серьезно сказал:

— Поехали!

И вновь все завертелось, и в одну секунду Хава увидела себя, стоящей на берегу какого-то острова, увидела, как бы, со стороны, а потом и воочию, и почувствовала под ногами горячий песок, на который лениво накатывались бирюзовые волны. На этот раз паники уже не было, все воспринималось спокойно, почти как должное.

— Слушай, а что мне здесь делать?

— Как это что? Что хочешь. Здесь можно найти все, что угодно. Все в твоих руках и бесплатно. Но с некоторыми условиями.

— Вот, вот, вот, — Хава саркастически заулыбалась, — а я уж было заждалась — что это он условия не предъявляет.

— Да нет, ну что ты, в самом деле! Я же говорил: главный принцип — добровольность. Это во-первых. А во-вторых… Впрочем, это даже и не условие, а скорее просьба — ты никогда и никому не должна говорить о том, что видела и чем занималась.

— Это почему же?

— Ну, хотя бы потому, что сначала тебе не поверят, а если же ты будешь настаивать, то просто сочтут дурой, а там и до психушки рукой подать. Тут, как говорится: «Язык мой — враг мой». Так что, ты уж помолчи, ради Бога, и, возможно, это вменится тебе в мудрость.

— Ну хорошо, ты, все-таки, может быть мне расскажешь, что здесь есть, чем можно заняться?

— Опять — двадцать пять! Ты помнишь, кем хотела быть в детстве?

— Класса до шестого — астрономом, потом химиком, кажется так.

— Очень хорошо! Там для тебя есть и телескоп, и реактивы, и карты, и посуда всякая, в общем, все, что необходимо. Времени сколько угодно. А хочешь — на яхте катайся или в бассейне плавай. Одним словом, здесь есть все, но это — мир в себе. Впрочем, как и любой другой мир. Просто мало кто об этом задумывался.

— Что значит «мир в себе»?

— Ничего, скоро поймешь. Это очень хорошо, что ты в прошлом астроном и химик… Тебя навещать?

— Но я ведь должна буду отсюда как-то выбраться. И вообще, мало ли какие вопросы могут возникнуть.

— Хорошо. Я буду появляться каждые два дня. Если что-то срочное — позвони по телефону.

— По какому номеру?

— Какая разница, — искренне удивился Аристофан.

Затем, кажется, крикнула чайка и Хава обернулась… Она удивленно завертела головой по сторонам, пытаясь раскрыть розыгрыш, но все было тщетно — Аристофан исчез.

В первый момент хотелось бежать во все стороны сразу. Она сделала пару шагов в сторону виллы, затем неуверенно обернулась и подошла к яхте, что покачивалась у пристани. Все было настоящее. Хава ступила на борт, и душу защемило, захотелось тотчас поднять паруса и понестись неведомо куда…Знать бы как… «Ладно, в конце концов, для начала можно здесь просто спать. Вполне удобно и страшно романтично. Да и вообще, полная свобода включает в себя также возможность спать где хочешь», — Она сошла обратно на пристань и, оборачиваясь время от времени, зашагала к берегу.

****

Массивная деревянная лестница, цепляясь за прибрежные скалы, вела вверх к дому. На лужайке перед входом стоял небольшой столик и два кресла. На столике дымилось кофе. Хава присела и взяла чашку. Она почему-то была уверена, что кофе предназначен ей, или, может быть, она просто устала удивляться, душа, наконец, пришла к порогу своего насыщения, и теперь все, чтобы ни произошло, воспринималось как должное.

Отсюда море было видно как на ладони, и манил синей далью горизонт, и деревья совсем рядом шумели кронами, и какое-то необъяснимое чувство распирало, кружило голову, устремляя желания неведомо куда. Хотелось упасть прямо на траву, и, закинув руки за голову валяться просто так, провожая глазами пролетающие мимо облака. Мысли, одна восторженней другой, прыгали сами собой. « Сколько здесь всего! Жизни не хватит…Счастье, вот оно какое! Это просто свобода и наполненное делами одиночество!»

Хава встала и прошлась вокруг дома. Казалось, что трава была подстрижена только что, и, вообще, создавалось впечатление, что все вокруг: и дом, и лужайка, все это только что, перед ее приходом вынули из магазинного полиэтилена, достали из коробок, и, тщательно подгоняя все детали, собрали и расставили по местам. Хава потрогала траву босой ногой и ощутила приятное щекочущее покалывание и влагу еще не исчезнувшей росы.

Дверь, естественно, была не заперта, и Хава вошла в дом, оглядываясь, будто бы опасаясь кому-то помешать. Внутри никого не было, и общая атмосфера смахивала на ту, что бывает, когда заходишь в хороший гостиничный номер — каждая вещь лежит там, где ты и ожидаешь, но при этом все вокруг хоть и выверено, но как-то безжизненно. Гостиная была выполнена в темных тонах и обставлена готической мебелью: шкафы, уносящие взор куда-то в темную даль под самый потолок, сплошь расписанный сюжетами на мифологические темы; или, скажем, размашистый черный стол с высоченными креслами вокруг; камин с лежащими рядом дровами. Все гладко, официально и неуютно, хотя, может быть, это пока, а там видно будет…

Хава подошла к столу и погладила черную блестящую поверхность. Столешница ответила гладкой прохладой. «Настоящая!» — в каком-то отчаянии подумала Хава, — «Все настоящее!»

Хотелось не то плакать, не то кричать. Вот, если бы столешница оказалась горячей и шершавой, как прибрежная скала, наверное, стало бы легче, и все бы улеглось, и все можно было бы списать на безумие или, хотя бы, сослаться на небольшое затмение, вызванное, кстати, тоже не понятно чем. Но нет, мир вокруг был твердым и неизменным, он был настоящим. Хава стояла и в напряжении вертела головой, будто готовая отразить неожиданный удар какого-то невидимого врага. Почему-то на цыпочках, она пересекла гостиную, и, затем, по винтовой лестнице поднялась на второй этаж, где располагалась огромная библиотека. Там было хорошо и прохладно, пахло книжной пылью и тишиной тайны.

Большой стол стоял недалеко от входа и оттуда был виден почти весь зал. Это был даже не стол, а скорее бюро, поскольку на нем возвышалась груда ящиков светлого дерева, видимо, заполненных картотекой. Она прошла через весь зал, оглядываясь на шкафы, и, шаря глазами по полкам, выхватывала то там, то тут некогда знакомые имена и названия… Уже у последнего стеллажа, Хава деловито толкнула массивную, вероятно, дубовую дверь и вышла на большую террасу, совершенно невидимую с центрального входа. От нее, устремляясь куда-то в сторону гор, убегала желтоватая кирпичная дорога.

— Ух, ты! — мелькнуло в голове. — А остров-то — огромный! И конца не видно, лес кругом

Сама не зная зачем, она пошла по дороге, поднимаясь все выше к перевалу. Затем дорога вильнула вправо, и стало понятно, что она, закручиваясь спирально, ведет на вершину круглой горы, не такой уж высокой, но сплошь поросшей лесом и оттого похожей на чью-то мохнатую голову, наклоненную немного вперед.

Лес казался густым и темным, пугал вздохами и шорохами, мягко прикасался влажными запахами, нависал над головой разлапистыми ветвями. Дорога петляла среди замшелых валунов, разбросанных по всему лесу. Хава вдруг остановилась, почувствовав что-то необычное. Она ни с того ни с сего ощутила себя каким-то пришельцем, инородным телом. С одной стороны вся эта вилла с ее строгой и какой-то искусственной роскошью, а с другой — этот лес, живущий совершенно отдельной, странной жизнью, полной событий, понятных одному ему.

Здесь на повороте дороги валунов было особенно много, и Хава словно почувствовала, что несмотря на кажущуюся тишину и очевидный покой, тут, на самом деле, ничто не стоит на месте, ничто не замерло. Напротив, она ясно увидела, что камни здесь вели тихую борьбу с деревьями. Впрочем, присмотревшись, можно было легко понять, что это всего лишь видимость борьбы, предназначенная для первого, не очень глубокого впечатления. Деревья легко и неотвратимо раздвигали огромные глыбы в стороны, протягивая вверх свои ветви. Скорее всего, они прекрасно понимали, что серые великаны хоть и чужды им, но борьба с ними — это так, и не борьба вовсе, а всего лишь вопрос времени, а настоящая борьба предстоит после, со своими же собратьями-деревьями, когда нужно будет рваться вверх изо всех сил, чтобы схватить хоть немного солнца. И преимущество их настоящих противников только в том и состоит, что они выросли немного раньше и это обстоятельство, пожалуй, не побороть…

Хава прошла еще немного и вышла на вершину, совершенно лысую, аккуратно выложенную серыми плитами. Посередине этой площадки возвышалась округлая башня телескопа. Дух уже не захватывало, и Хава деловито вошла вовнутрь. Телескоп казался огромным и неимоверно красивым — черный метровый рефлектор какой-то современной системы. “Надо же, и тут не соврал!” — Хава даже мотнула головой не то от восторга, не то от удивления. И опять всплыло уже знакомое ощущение, что все это только что вынуто из целлофана. У самой стенки, чуть правее от лестницы, Хава увидела столик и стул. На столе стопка каких-то книг, компьютер и телефон. Она подошла и медленно, будто сомневаясь, подняла трубку. На том конце что-то потрескивало и шумело, и она даже не сразу поняла, что это какой-то странный шум, похожий на сотни или даже тысячи голосов, слитых в единый поток. Она набрала первые пришедшие на ум цифры, вроде бы «74», а потом уже подумала: «А что же сказать? Может спросить… Да нет, он ведь говорил, что можно всем пользоваться».

— Да, телескоп можешь использовать в своих исследованиях, — послышалось в трубке. — Кстати, если ночью будешь по лесу возвращаться — не бойся, это совершенно безопасно. Можешь включить подсветку. Это такой красный выключатель у выхода. Больше, я так понимаю, вопросов нет, а посему — до связи.

И вновь в трубке послышался странный шум, и стало почему-то не по себе, а, может быть, просто одиноко. Она вышла из башни на площадку. Солнце садилось прямо в море, и лес шумел под вечерним бризом.

— Почему с наступлением сумерек становится одиноко? Весь день ничего, и одиночество за счастье, а к вечеру как-то не очень.

Хава села на край горячего каменного выступа и свесила ноги. Бриз затих, и вместе с ним лес успокоился, стал темнеть, все больше сливаясь с небом и наполняясь угрюмой тишиной. Уже спустя пару минут, появился добрый десяток звезд. Хава легла на бортик и стала искать знакомые очертания созвездий.

— Эта, поярче, наверное, Вега. Тогда где Альтаир и Денеб? Как ни крути, летний треугольник построить не из чего. Тогда, наверное, это Арктур. Впрочем, нет, Арктур оранжевый, а эта белая, как Вега. И на Капеллу тоже не похожа, та — желтая. А, понятно! Наверное, я в Южном полушарии, — догадалась Хава, — надо взять атлас.

И она соскочила с бортика и побежала в башню. На ощупь, добравшись до стола, она включила настольную лампу. Книг и тетрадей на столе была целая пачка, но все они были, в основном, инструкциями по пользованию телескопом, спектрографом, камерами и лишь в самом низу лежал атлас звездного неба. Само слово “Атлас” было написано на коричневой папке с тесемками, аккуратно завязанными на бантик. Внутри была стопка бумаг, половина из которых представляла собой машинописные таблицы с координатами и прочими параметрами звезд, в остальном это были рукописные карты, четко и красиво оформленные.На внутренней стороне папки было написано: « Дорогому другу… Преуспей больше!»

Хава полистала карты. Она ничего не понимала, она совершенно не узнавала очертаний созвездий. Если это Северное полушарие, то где, скажите на милость, Полярная? Уже не говорим о летнем треугольнике. А если Южное, то где Крест³, Конопус⁴ и Толиман⁵? Ну, допустим, названия указаны другие, какие-нибудь произвольные, но координаты… Да и где Орион, рассекаемый экватором пополам? Она отложила атлас и снова вышла на площадку. Звезды висели алмазными россыпями, и было странно и страшно, потому что Хава стала медленно понимать — это было чужое небо! Совсем чужое… Она снова забежала в купол и схватила телефон. На этот раз в трубке была полнейшая тишина. Она набрала какие-то цифры и услышала гудки. Затем послышался знакомый голос.

— Ну, что опять не так?

— Звезды…

— Что звезды?

— Звезды не те… Куда ты меня притащил? — Хава говорила устало и с каким-то безумным отчаянием.

— Что значит “не те”?

— Ну, не те… Я не узнаю здесь ничего!

— Ну и что, какая разница? Изучай эти. Что тебе не все равно? Называй их, как хочешь, соединяй между собой в созвездия… В общем, двигай науку!

— А чей здесь атлас?

— А, можешь пользоваться. Был тут один до тебя…

— И все-таки, чей он?

— Это не важно. Не ты первая, не ты последняя, как говорится.

— Что значит — “не ты последняя”?! Ты что это имеешь в виду?

— Ничего, абсолютно ничего. Если, вдруг, ты снова струсишь и захочешь назад — все остается в силе. Никакой западни, так что в этом отношении можешь быть спокойна.

— А в каком отношении я буду неспокойна? Что ты еще придумал?

— Слушай, я дал тебе рай. И именно в том виде, в каком ты сама его себе представляла, да и не ты одна, и что же теперь, я должен тебя уговаривать пожить здесь немного? Убеждать тебя в чем-то, успокаивать, и все только из-за того, что здесь, видите ли, звезды не те! Ты спятила, что ли?

— Нет, ну непривычно как-то, хотелось с кем-то поговорить…

— Я в этом ничего не понимаю. Для меня звезды — это звезды, что здесь, что там. А вот твое дело плохо, ибо кроме как со мной, тебе эту проблему обговорить будет не с кем. Так что смирись, или займись чем-то другим.

— Чем другим?

— Не знаю. Хочешь, переведи Махабхарату на мордовский язык.

— Зачем?

— А зачем тебе переводить язык звезд на язык формул?

— Ну что ты за демагог такой! Причем здесь Махабхарата? Никто ее читать на мордовском языке не будет, а формулы — это другое, это — моделирование картин мира, попытка познания.

— Ну так и познавай! Я ведь тебе о том же говорю. Или ты думаешь, что эти звезды не способны рождать эффекты, из которых можно потом раздуть проблему, втиснуть ее в рамки концепций, затем теорий и так далее?

— Ладно, до связи, — сказала Хава и повесила трубку.

Звезды висели над головой, безразлично подмигивая. Ситуация почему-то совершенно ее задавила и она пошла обратно. Она не могла понять, почему ей не нравится то, что было, в общем-то, ясно. Аристофан её не обманул ни на йоту, более того, его щепетильность обезоруживала. Значит, между действительным и желаемым был некий конфликт. Хава задумалась и села на камень у дорожки в свете фонарей, которые она зажгла, уходя из обсерватории. Итак, в чем конфликт? Остров — есть, дом — есть, яхта — есть, даже дело есть, давняя мечта детства. Она вспомнила, как писала свою первую работу в школьном научном кружке. Что-то там было связано с эволюцией галактик. И как докладывала перед большой аудиторией в старом корпусе университета. А что делать с этим? Кому рассказать, спросить? С кем поспорить? Ну, обнаружится какой-нибудь эффект, скажем, переменные звезды с кривыми блеска в виде равносторонних треугольников. Сенсация? Ну и что? Рассказать-то некому. Ну, попрыгаю с этим открытием, в ладоши похлопаю, а дальше что? Или, скажем, выяснится, что в местных звездных скоплениях сплошь звезды с аномальным содержанием бария? Да, ладно… Фантазировать тут можно до бесконечности… А почему, собственно, фантазировать? И почему, в данном случае, мои фантазии менее полезны, чем наблюдаемые явления? Или наоборот, пожалуй, будет точнее: чем мои исследования здесь более полезны, чем мои фантазии?

Ночь была тихая и черная, и где-то далеко за деревьями было слышно, как волны разбиваются о скалы. Она вошла на террасу, а затем спустилась в готическую гостиную. Спать не хотелось, и Хава принялась разводить огонь в камине.

Итак, работать здесь бессмысленно, ибо здешний опыт ни на что не пригоден. Следовательно, здесь имеет смысл только отдыхать. Но вечный отдых постепенно трансформируется в скуку и, надо сказать, довольно быстро, а затем, ещё немного, и это начинает все больше походить на ад. И тогда все равно нужно будет вносить в собственное существование некий смысл, хотя бы для того, чтобы не опуститься или не сойти с ума. И, скорее всего, выходом станет только бегство. Получается, и отдых тоже должен быть хоть как-то осмыслен. Вот, скажем, захочу я уплыть куда-нибудь на яхте, например, на какой-нибудь другой остров… И зачем? Так сразу и не ответишь. Допустим, рекорд я захотела поставить, мол, такая-то и такая-то добилась беспрецедентного результата, проплыв за сколько-то дней сколько-то морских миль. Нет, опять не то — кому расскажешь? Кто поверит? А тот, кто поверит, будет наверняка полный кретин, и получается так, что для него и стараться не стоило, а можно было это все для него придумать и вовсе даже не уродоваться. И здесь Аристофан наперед увидел, черт бы его побрал. А тогда зачем, спрашивается, мне вообще этот рекорд? Соревнование с самим собой — это еще хуже, чем самому себе писать письма. Таким образом, и этот вид деятельности отпадает.

И вот еще что интересно. Если бы меня выбросило на этот остров в результате кораблекрушения, и не было бы здесь ничего, то и терзаний бы этих не было. Я бы только и делала целыми днями, что боролась за жизнь. Училась бы строить хижину, делать одежду, и все такое прочее. Следовательно, как только есть возможность к отступлению, появляются всякие лишние вопросы о смысле бытия, о суетности всяческих поползновений в область познания, и чего только еще не придумает обленившийся мозг. Когда же ситуация полна ответственности и борьбы, праздных вопросов не возникает. Тогда, может быть, борьба и есть смысл, и есть способ существования? Скажем, ставишь перед собой цель, сжигаешь за собой мосты, и движешься к ней, пока не достигнешь. А потом, достигнув, отдыхаешь немного, осматриваешься, делаешь какие-то выводы, и снова в путь, к новой цели, подобно скалолазу, выбираешься на вершину, где еще никто до тебя не бывал. Жизнь имеет направление, она уже не похожа на бессмысленные надуманные гонки по океану от одного произвольно взятого острова до другого, здесь результат накапливается, и, в конце концов, переходит в новое качество, другую Силу.

Огонь приятно потрескивал, распространяя по комнате аромат древесной смолы.

— Значит, ты готова признать всю бессмысленность, каких бы то ни было исследований любых внешних явлений?

Хава обернулась. Она не испугалась и не вздрогнула. Где-то внутри она ожидала появления этого странного человека. Он всегда появлялся на границе какого-то кризиса, но непременно за мгновение до его наступления. В самом деле, тогда, впервые, когда он пристал с этим идиотским мышиным ядом, ведь кризис уже назревал. Явно невостребованное вдохновение, жажда чего-то и при этом полнейший вакуум, который в лучшем случае был бы заполнен бездельем, а на такой почве что ни посеешь — всё взойдет, подоспей только вовремя.

— Чего ты молчишь?

— Ты так говоришь, будто предлагаешь мне капитулировать.

— Ну, в каком-то смысле ты права. Итак, как насчет бессмысленности каких бы то ни было исследований любых внешних явлений?

— Только внешних?

— Разумеется. Изучение внутреннего мира дает практически абсолютные результаты. И где бы ты ни находилась, твой процесс познания никогда не будет прерван.

— Я не знаю, я уверена только в том, что бессмысленно исследовать звезды на твоем острове. Никому это не нужно.

— Вот именно! Никому не нужно! А чья, собственно, оценка тебе так важна? Твоих подруг? Так они ни черта в этом не понимают. Или, может быть, ученый мир сохнет от тоски без твоих открытий? Опять же нет. Уверен, что никто из них даже и не посмотрят в твою сторону, поскольку ты, как известно, университетов не заканчивала. Даже для себя это бессмысленно, ведь не будешь же ты жить на этом острове вечно.

— А, может быть, — Хава хитро усмехнулась, — я когда-нибудь сюда вернусь! Куплю у тебя, скажем, стомиллионный метр бельевой веревки фирмы «Рабинович и его дефективные сыновья», и снова нате вам — уроки смысла жизни по ускоренной программе.

— Никогда. В одну и ту же воду ступить нельзя, как известно. В другой раз ты попадешь на другой остров, и там будут другие звезды. И опять все с начала.

— Что же делать?

— Ты уже все сама поняла. Нет ничего снаружи, есть только внутри. В этом весь смысл. И познание этой сути и есть цель, и есть средство. И если получится, то…

— Что?

Он улыбнулся:

— И это ты уже знаешь. Ты вообще очень быстро все понимаешь, я в тебе не ошибся.

— Что значит — не ошибся? Ты чего добиваешься-то? Кто ты вообще такой?!

— Я — Мессия. — ответил Аристофан и скромно потупился.

— Ай-яй-яй! И как это я раньше-то не поняла! — съязвила Хава.

— А что? Мессия — это тот, чья задача вернуть людей на нормальный путь, который, в конце концов, приведет к свету. Это тот, кто возвращает потерянный смысл бытия. Так?

— А я думала, что Мессия выводит к этому свету целые народы.

— Ну, во-первых, ты не знаешь, скольких я вывел. Во-вторых, кто сказал, что Мессия должен водить за собой толпы? По-моему, это не обязательно, да и время сейчас такое… Индивидуализм доминирует, вот и приходится работать с каждым индивидуально. С каждым, кто еще не совсем потерян.

И в-третьих, кто знает, может быть, твоя задача, как раз и состоит в том, чтобы стать праматерью какого-нибудь нового народа. А моя — подправить, подсказать, и всякое такое, одним словом — осуществление общего руководства. А то, ведь, если не получится, и народ не родится… Кто знает, сколько потом еще ждать?

Хава закрыла глаза и махнула рукой, спорить было как-то тяжело и бессмысленно. Потом она провела ладонью по лицу и, открыв глаза, обнаружила, что опять находится в городе, правда, не совсем в том самом месте, а чуть дальше, ближе к окраине, и тучи куда-то делись, и уже довольно жарко.

— Ты что, меня все-таки обманул? Который час?

— Да неважно — час туда, час сюда — все равно, никто не заметит.

Хава села на камень. Полуденный зной вязко колыхался над пыльной дорогой, убегающей куда-то в холмы. Было пусто и одиноко, и, главное, — непонятно что дальше. Мир рухнул вместе со своим смыслом, и взамен не была построена даже маленькая хижина… И спрятаться было некуда. И нечего было возразить нагловатому Аристофану.

— И зачем я только тогда согласилась?

— Ты что, жалеешь, что ли? — удивился новоиспеченный мессия.

— Не знаю, тогда мне было как-то легче. А сейчас… Ты, вот, говоришь, может быть, и правильно, но для меня это пусто. То, что ты называешь внешним, ко мне приросло, а ты его сейчас оторвал, и стало больно. Просто больно. А взамен ты, вроде как, и дал что-то, но оно не моё, или пока не моё. Меня не учили так жить, чтобы преобладал внутренний смысл, и я совсем не знаю, как изучать то, что внутри.

— Ну, подумаешь, не учили! Всё, что ты ни копнешь внутри себя, все, буквально, может иметь смысл. Вопрос подхода, безусловно, существует, но это дело второе. Главное — понять и решиться. Там почти нет ложных путей. Вот, скажем, сны. Это целый мир, таинственный и полный силы. Но лишь немногие способны его понять и сделать местом своего самопознания. Или, например, желания. Пробовала ли ты когда-нибудь выследить желания?

— Что это значит?

— Это значит — выследить, как охотник выслеживает хищника. Уверен, что нет, и мало кто пробовал. Чаще наоборот — желания выслеживают тебя и подчиняют себе, а бывает, что и убивают.

— Что ты наделал? По сути дела, ты меня вырвал из мира людей, и теперь я одна навечно. Даже если я и встречу кого-нибудь, кто тоже побывал в твоей «хрустальной мясорубке», то все равно ничего не изменится. Внутренним, ведь, не поделишься.

— Это почему же нет? И вообще, что, по-твоему, сближает людей? Может быть, взгляды на жизнь? Или схожесть культуры?

— И это тоже, почему нет?

— Да потому, что все это называется одним словосочетанием — система ценностей.

— И что?

— А то, что после «хрустальной мясорубки», как ты это называешь… Хм… Слово-то какое! У людей неизбежно меняется главное — система ценностей. Ты, вроде как, вырвалась из рабства и теперь тебе просто надо привыкнуть к свободной жизни. Для этого вовсе не обязательно сорок лет ходить по пустыне, хотя тоже придется нелегко. И будут, как и тогда, кликуши, зовущие обратно в рабство, где, в общем-то, хоть и не очень чисто, но тепло, хоть кормят и не очень вкусно, но регулярно, и, главное — есть гарантия минимума и того, и другого. И ты можешь, в общем-то, выбирать между свободой и рабством, но знай, что за спиной — только смерть.

Хава встала и потянулась, подняв руки вверх.

— Пока что, я никуда не двинусь. Ни вперёд, ни назад. А там — посмотрим, может быть, действительно, нужно привыкнуть. Как тебя найти, если что?

— Если что?

— Ну, вопрос какой-нибудь…

— И вопросы, и ответы — внутри тебя. Вопрос не возникает, если ответ ещё не родился. Ищи… — он отмахнулся от назойливой мухи, норовившей сесть ему на лоб.

— Я же, всего лишь, перевозчик с одного берега на другой. Не более того. И ты теперь будешь все удаляться и удаляться от берега, на который когда-то прибыла. И, пойми, ведь глупо, отойдя от места переправы на десятки миль и, встретив развилку на дороге, бежать обратно, чтобы спросить о дальнейшем пути. Гораздо умнее, если не уверена в себе, посидеть на самой развилке и подождать кого-нибудь. Ведь рано или поздно кто-то появится, и тогда, спросив совет, пойдешь дальше. А лучше — не жди никого, а следуй своему сердцу. И тогда ты пройдешь немало путей, и, в конце концов, обязательно придешь к следующей переправе.

Хава хотела спросить: «А что же дальше, за ней, за второй переправой?» Но тут, как недавно на острове, за спиной закричала какая-то птица и Хава обернулась. И словно молния, всё существо пронзила мысль, что её вопрос повис в воздухе и уже можно не поворачиваться. Сойка, пролетавшая совсем рядом, каркнула для порядка еще пару раз, и тогда Хава повернулась снова на прежнее место. Однако, Аристофан не исчез. Он стоял и улыбался.

— Я советовал тебе следовать сердцу, а не стереотипам. А ты — нет, все туда же. Что ж, всему, как видно, свое время, — и с этими словами он повернулся и пошел быстрым шагом по пыльной дороге, убегающей куда-то в холмы.

Иерусалим,1996

Примечания

3

Созвездие Южного полушария.

4

Звезда альфа в созвездии Киля.

5

Звезда альфа в созвездии Кентавра