Вечная история

С. Г. Малиновски, 2019

Рубеж конца ХХ – начала ХХI века – страшное время в истории Советского Союза – России. Это время крушения первого в мире социалистического государства, время становления Российской Федерации, время потрясений и разочарований, время торжества звериного капитализма над, может быть, единственно верным прогрессивным путем развития человечества. Беспредел, воровство и неприкрытый грабеж девяностых и двухтысячных унесли жизни многих людей, родившихся в конце шестидесятых – начале семидесятых ХХ века. На них, тогда еще молодых, начинающих жить, обрушился смертельный вал перемен, привнесенный извне. Роман «Вечная история» рассказывает об этом времени с точки зрения фантастического персонажа, который живет среди нас, и он такой не один. Сами себя эти люди называют «вампирами», но они не пьют кровь по ночам, не охотятся за припозднившимися прохожими. Они просто, в меру своих сверхъестественных способностей, пытаются противостоять глупости и жадности тех, кто хочет сделать нашу жизнь кошмаром. Присмотритесь, может быть, и вы знаете кого-нибудь из них…

И вечный бой! Покой нам только снится…

А. А. Блок. «На поле Куликовом»

Новелла I

Всё началось в тот день, когда я открыл почтовый ящик и получил повестку. Вы будете смеяться, но в армию я хотел, поэтому даже не пытался «откосить», а просто в назначенный час пошёл в военкомат. А «откосить» мог, что правда, то правда. Говорят, что альбиносов в армию вообще не берут — со зрением проблемы и на солнце долго нельзя… Но что делать, если душа жаждет приключений и рвётся в бой?

По врачам меня гоняли долго. Почти везде отметили отличное здоровье, засомневались только хирург и окулист.

Заглянув в мою карту, призывники весело ржали и, потирая руки, припоминали старую шутку о том, что два солдата из стройбата заменяют экскаватор, ну а я так здоров, что и в одиночку смогу его заменить. В общем, к концу комиссии настроение у меня изрядно испортилось. Перед заветной дверью с надписью ВВК с грустью в глазах перетаптывались с десяток парней в одних трусах. Все были как на подбор — просто паноптикум какой-то! Один вообще больше напоминал узника Бухенвальда — рёбра торчали в разные стороны, а об колени можно было порезаться; оставалось загадкой, как он смог самостоятельно сюда добраться. Другой больше напоминал колобка с выросшими псевдоподиями. В общем, сплошные крайности. И я не лучше. Волосы белые, глаза красные, на фоне белёной стены маскироваться удобно, только трусы снять и глаза закрыть.

Дверь открылась. Из неё выпорхнула девушка в белом халате и мило прощебетала:

— Горлов Иван Николаевич!

Я решительно шагнул вперёд. В кабинет зашёл печатным шагом, насколько позволяли босые пятки, и, как учили, остановился за два метра до стола.

— Призывник Горлов по вашему приказанию прибыл!

Дородный военврач осмотрел меня со смесью удовольствия и разочарования, потом взял личное дело, зачитал записи всех врачей и с сожалением констатировал:

— По всем параметрам — хоть в кремлёвскую роту, но против природы не попрёшь, остается только стройбат.

От обиды на глаза навернулись слёзы. Я опустил голову и надрывно вздохнул. Лучше бы я «откосил».

И тут от дальнего конца стола раздался резкий голос:

— Призывник, в ВДВ хочешь?

— Так точно! — неуверенно выдавил я, с надеждой поворачиваясь к говорившему. Врачи тревожно зашептались.

— Вы уверены? — поинтересовался председатель комиссии.

— Беру под свою ответственность, — ответил тот же голос.

— Ну, как знаете, — пожал плечами врач и протянул вставшему со своего места заступнику моё дело.

Тот взял папку и повернулся ко мне. Передо мной стоял высокий худощавый брюнет с очень белой кожей и невероятно светлыми глазами. Звания его я определить не смог, так как халат скрывал погоны.

— Молодой человек, вам надлежит явиться на вокзал с вещами к воинской кассе номер два двадцать второго мая в четырнадцать ноль-ноль.

— То есть послезавтра? — не веря своему счастью, уточнил я.

— Товарищ призывник, приказы не обсуждают, а выполняют. А сейчас сдайте свой паспорт, займитесь оформлением воинского билета и озаботьтесь получением денежного довольствия. Кругом, марш! Выполнять приказ!

— Есть! — радостно рявкнул я и бодро замаршировал из кабинета.

Следующий день тянулся невыносимо долго. Сдавать паспорта пришло гораздо меньше народа, чем было на комиссии. Мне пришлось особенно тяжело, так как от нетерпения я явился на два часа раньше, чем открывалось окошко, — зато я был первым.

Пока ждал, подтянулись остальные. За нами присматривали капитан и два прапорщика, которые с безучастным видом прогуливались вокруг плаца. Деваться из этой толпы было некуда, поэтому я принял участие в общей беседе.

Ребята в основном травили байки, кто и как «отмазывался» от армии. Судя по всему, байки были абсолютной брехнёй. Но одна из них, про психиатра, мне очень понравилась.

… Некий призывник, скажем, Иванов, обладал недюжинным здоровьем, так что «корячился» ему, как минимум, Афганистан. Естественно, ни богатого папочку, ни тем более сына это не устраивало. К кому только ни обращался несчастный отец, но все врачи, как сговорившись, утверждали, что здесь ничего нельзя сделать. Помочь согласился только психиатр.

От суммы, которую назвал врач, у отца глаза вылезли на лоб, но он, ни на секунду не задумавшись, полез в карман за деньгами.

— Ни в коем случае! — величественно заявил психиатр. — Служить сыну, а не вам, вот пусть он и приносит деньги, но не сюда. Сегодня вечером на кладбище, пятнадцатый сектор, могила Розы Абрамовны Иффенбах, прийти он должен один, ровно в тот час, когда солнце коснётся горизонта.

Озадаченный отец, готовый на всё, согласился.

Надо ли говорить, что в точно назначенное время молодой человек с деньгами был у вышеназванной могилы. Багровое солнце садилось за горизонт, по небу неслись тёмные тучи, ветер гнул кроны деревьев и свистел между оградками… И тут откуда-то сверху послышался вкрадчивый голос:

— Деньги принёс?

Парень поднял голову и опешил. Примерно в двух метрах от земли на ветке старой ивы сидел доктор в костюме-двойке — трусах и лифчике.

— Принёс, — растерянно выдавил призывник.

— Давай, — таинственно прошептал доктор. Взяв пакет с деньгами, он коротко скомандовал: — Пошёл вон!

Оторопевший Иванов выполнил команду.

На следующее утро, придя в военкомат и пройдя всех врачей, он совершенно спокойно вошёл в кабинет медкомиссии. И для него как гром среди ясного неба прозвучало роковое слово председателя: «Годен!»

— Как годен?! — возопил Иванов, пылая праведным гневом и поворачиваясь к психиатру. — За что же вы тогда деньги брали?!

Комиссия вздрогнула и с подозрением повернулась к врачу.

— Когда и где? — с усталой ленцой поинтересовался психиатр, всем своим видом выражая оскорблённую неподкупность.

— Вчера! На кладбище! Вечером! — задохнулся от возмущения призывник. Врачи задумались и на всякий случай отодвинулись подальше. Психиатр, напротив, подался вперёд и, внимательно глядя на него, попросил:

— Вот с этого момента, пожалуйста, поподробнее.

— Да вечером, я же говорю! — Иванов уже захлебывался словами. — Солнце почти село! По небу тучи! Везде ветер! И вы на дереве! В трусах и лифчике!

— Стоп! — скомандовал психиатр и, повернувшись к комиссии, покачал головой. — Ну надо же, коллеги, чуть не пропустили. Сумеречное состояние. Представляете, что он в армии бы натворил?…

Вдоволь насмеявшись, я дождался-таки открытия благословенного окошка и двинулся к нему.

Тут же оба прапорщика выскочили мне наперерез. Один из них, потирая руки, спросил:

— Куда это вы собрались, молодой человек? Домой к мамочке? А в армии кто служить будет?

Я молча достал из кармана военкомовское предписание. Прапор развернул бумажку, прочитал, многозначительно хмыкнул и, окинув меня подобревшим взглядом, буркнул:

— Так бы сразу и сказал, — и отступил в сторону.

Задумываться над этим я особенно не стал, а просто поспешил к окошку. Миловидная девушка, мельком глянув в предписание, забрала мой паспорт и выдала заранее подготовленные документы.

С трудом дождавшись следующего дня, я к двум часам, как и было приказано, прибыл к назначенной кассе.

Был я один, так как отца своего не помню по причине раннего развода и его отъезда в другой город; мать умерла полгода назад; девушкой, благодаря своей внешности, так и не обзавёлся, посему провожать меня было некому. Только соседка, тётя Шура, всплакнула и всунула пакет ватрушек на дорожку. Ну и ладно, долгие проводы — лишние слёзы.

У кассы стоял майор с голубыми просветами на погонах. Когда он повернулся, я увидел на груди обычного зелёного кителя «иконостас», состоящий из наградных колодок, завершали всё это великолепие две Звезды Героя Советского Союза. С трудом оторвавшись от созерцания наград, я поднял глаза и узнал позавчерашнего заступника. Я подошёл к нему, печатая шаг, и, как мне показалось, лихо гаркнул:

— Призывник Горлов прибыл по вашему приказанию!

— Чего орёшь? — поинтересовался майор. — Кошек распугаешь.

— Каких кошек? — ошалел я.

— А какой призывник? Ты уже солдат! Ладно, ждём остальных и отбываем! Можешь покурить.

— Не курю.

— Вот это правильно, — одобрительно кивнул майор, — вот это молодец.

Остальные не заставили себя долго ждать. Двое высоких, крепких, подтянутых парней с очень светлой кожей. Альбиносами они, правда, не были.

Но я всё равно немного успокоился. В обществе трёх бледных и незагорелых мужчин я чувствовал себя вполне комфортно. От размышлений меня оторвал майор, коротко скомандовав:

— Поезд через двадцать пять минут! Путь — четвёртый, платформу найдёте сами. Билеты у меня на руках, так что не отставать!

И мы радостно затопали за ним, даже не зная, куда идём. На вагоне, к которому мы подошли, было написано: «Симферополь — Алма-Ата».

Майор поинтересовался:

— По сколько вам дали довольствия?

Мы дружно отозвались:

— По семь рублей!

— Негусто, за четверо суток проедите всё. Ну да ладно, резерв у меня есть. Только не вздумайте лазить по вагонам-ресторанам. Вы мне нужны без всяких желудочных расстройств.

Затем, вытащив из кармана «четвертной», приказал одному из парней:

— У тебя пятнадцать минут! Живо сгоняй в аптеку и возьми сорок штук гематогена.

Тот понимающе кивнул и испарился, а я озадаченно глянул на майора.

— Что смотришь? Вот вам второй «четвертной»! Дуйте за минералкой. Берите ящик.

— А где? — растерялся я.

— Он знает.

И мы побежали…

Бегаю я хорошо, но парень сразу ушёл в отрыв. Слава богу, бежать пришлось только до ресторана. Обратно мы мчались с ящиком наперевес. Мой сослуживец летел впереди, как «Катти Сарк» на всех парусах. Я с трудом поспевал за ним, то и дело стукаясь коленками о ящик, и с замиранием сердца прислушивался к мелодичному звяканью бутылок.

Как ни странно, к отправлению мы успели.

Когда мы затащили ящик в купе, майор за руку вывел меня в коридор и недовольно сказал:

— Плохо, товарищ солдат! Вам всему надо учиться.

— А почему только мне? — обиделся я, забыв, что старшему по званию не возражают.

— Они лучше бегают, — отрезал майор, словно так и надо.

Я оскорбился:

— Но у меня золотой значок ГТО!

— Особые войска, особые требования. У нас вы должны быть, как минимум, кандидатом в мастера спорта. Ещё немного, и вы меня разочаруете.

Он посмотрел на меня, и я впервые увидел, что глаза у него не просто светлые. Радужки были настолько бледными, что почти сливались с белками. Я поперхнулся. Майор явно хотел что-то сказать, но промолчал. Мы вернулись в купе, и тут поезд тронулся.

— Ну что, вздрогнули! — провозгласил майор и раздал всем по плитке гематогена. Ребята оживились и зашелестели обёртками…

Жрать эту дрянь четыре дня невозможно. И если мои соседи по купе после каждой плитки розовели, то я просто зеленел. С детства не терплю эту приторную гадость, а ватрушки подозрительно быстро закончились. К концу пути один только вид гематогена вызывал тошноту, а майор становился всё более и более мрачным. Наконец он вывел меня в коридор, сунул в руку «червонец» и сухо обронил:

— Ну, если ты такой отважный, пойди поешь в ресторане.

Даже пересоленная солянка и курица-«марафонец», плавающая в жидком пюре, показались мне райским наслаждением.

Так что из ресторана, к удивлению майора, я вернулся полный сил и бодрости.

Наконец путешествие закончилось. Глянув на залитую солнцем степь, я с ужасом подумал о строевых занятиях и неизбежных ожогах на лице. На убогой саманной халупе красовалась гордая надпись: «Коктас». А на том, что с трудом можно было назвать перроном, нас ждал уазик с затемнёнными стёклами. Майор ткнул в него пальцем и скомандовал:

— Залезай!

Населённого пункта около станции не было. Зачем она стоит посреди степи, я так и не понял. Мы погрузились, и машина сорвалась с места. Водитель мне показался слегка чокнутым. По мерзкой грунтовке он гнал со скоростью сто километров в час. Трясло так, что зубы с трудом удерживались в челюстях. На особо коварной колдобине нас подбросило с такой силой, что ребята охнули, а я прикусил язык. Невозмутимым оставался только майор. Если бы я только мог предполагать, что эта гонка продлится более четырёх часов!.. Лучше бы я пошел в стройбат.

Откуда взялись строения посреди степи, мы не поняли, но машина лихо затормозила уже в гараже. Без церемоний вытряхнув всех из салона, майор через внутреннюю дверь провёл нас в какую-то комнату, где нам велели раздеться и отправили в душ со строгим приказом экономить воду и не сильно размываться.

Из душа мы вышли в предбанник, в котором бравый прапорщик выдал нам новую форму. В неё, кроме белья, входили: песочного цвета х/б, достаточно удобные ботинки на высокой шнуровке, широкополая армейская панама, тонкие белые перчатки и огромные тёмные очки. Завершал комплект крем для защиты от ультрафиолетового излучения. После чего мы переоделись и отправились в казарму.

К моему изумлению, казарма состояла из комнат на пять человек. В нашей комнате уже располагались двое ребят, которые радостно нас приветствовали.

Первые два дня мы ничего не делали. Только отдыхали и ходили в столовую. Кормили хорошо, но этот гематоген… Его давали трижды в день, есть я это не мог, выкидывать было жалко, поэтому пока складывал в тумбочку.

Наконец нас вызвали на строевой смотр. Проводили его в сумерках, а когда совсем стемнело, включили прожекторы. Мы стояли навытяжку и ждали, что же нам скажут отцы-командиры. Первым вперёд вышел наш майор.

— Товарищи бойцы! Через две недели вы примете присягу и, как полноправные члены большой армейской семьи, будете выполнять свой священный долг по защите рубежей нашей Родины! Сейчас с вами будет говорить командир нашей части подполковник Величко!

Майор отступил в сторону, освобождая место для дородного мужчины с раскрасневшимся лицом. Он был крепок и коренаст, планочек у него было заметно меньше, чем у майора, зато огромная фуражка, в простонародье — «аэродром», гордо взлетала тульей вверх, как нос авианосца. Голос у него оказался на диво негромкий и мягкий, но при этом его отчётливо слышали все.

— Товарищи бойцы! Сегодня вы впервые стоите на плацу нашей замечательной части! Вы попали в разведывательный батальон Среднеазиатской дивизии ВДВ! Поэтому жить и работать вам придётся в основном в тёмное время суток. Темнота — лучший друг разведчика!

Ребята в строю понимающе заулыбались, а я наконец сообразил, почему днём почти никого на территории части не видно. А подполковник продолжал вещать. Говорил он долго. Его речь, как белый шум, влетала в моё левое ухо, чтобы тотчас выветриться из правого. Из оцепенения меня вывел резкий голос майора:

— Рота! Равняйсь! Смирно! Построение на этом месте через пятнадцать минут! Рядовой Горлов, ко мне! Остальные — разойдись!

Я зашагал к майору, а всех остальных, в том числе и вышестоящее начальство, с плаца как ветром сдуло.

— Товарищ солдат, пройдёмте со мной! — сухо приказал майор, и мы двинулись в сторону штаба.

Майор завёл меня в кабинет Величко.

Подполковник, уже не такой бравый, а, скорее, уставший, смотрел на нас с майором с немым вопросом. Затем своим мягким и бесконечно усталым голосом спросил:

— Рядовой Горлов, когда вас инициировали?

Я недоуменно пожал плечами, пытаясь сообразить, что хотят от меня услышать. После минутной паузы подполковник нахмурился, глядел он при этом не на меня, а на майора. Потом отрывисто приказал:

— Можете идти, товарищ солдат!

— Построение через десять минут, — напряжённо рассматривая меня, добавил майор.

Закрыв за собой дверь, я невольно прислушался, но, как ни странно, ничего не услышал.

На построение майор пришёл мрачнее тучи.

— Рядовой Горлов! Выйти из строя! Вы переводитесь во вторую роту вплоть до особых распоряжений!

Я растерянно оглянулся, ребята сочувственно улыбались.

— Шагом марш за вещами!..

Время в учебке прошло, как дурной сон. Бегали, прыгали, стреляли, учились фехтовать автоматом, штык-ножом, саперной лопаткой и вообще всем, что попадается под руку.

За полгода мы все стали поджарыми и сухими. А те, кто не стал, через санчасть попали в обычную пехоту. Временами казалось, что легче повеситься, чем выдержать такие нагрузки. Но первая рота, в которую я изначально попал, удивляла больше всего. Казалось, что это не люди, а какие-то роботы. Когда мы за полночь, падая с ног от усталости, плелись в казарму, они, бодрые и свежие, бежали очередной марш-бросок.

А однажды увиденная отработка рукопашного боя заставила меня замереть с открытым ртом. Это была сплошная карусель из сверкающего металла, рук и ног. Готов поклясться, что я видел, как одному из них проткнули грудь сапёрной лопаткой. Но, видимо, мне только показалось, так как уже через час я видел его, бодро марширующего на ужин. Жизнь первой роты была нерадостной, в нашем понимании, однако хотелось быть похожими на них, но все-таки зависть меня мучила несильно по одной простой причине — во второй роте гематоген в рацион не входил…

Наконец настал день окончания учебки. Подполковник Величко «толкнул» такую же патетическую речь, как и в прошлый раз, а в конце добавил, что мы отправляемся выполнять свой интернациональный долг в Афганистан под командованием готовивших нас командиров…

…Не дав опомниться, нас запихнули в старенький АН-12.

Летает этот птеродактиль, конечно, невысоко — всего три километра, но кабина у него негерметичная, а высоту он набирает за десять минут, поэтому до сих пор удивляюсь, как у меня из ушей не пошла кровь. А первая рота, нам на зависть, казалось, не замечала этих неудобств, ребята задумчиво жевали гематоген и попивали минералку.

Наконец прибыли в Кандагар. Две полуживые роты и одна бодрая и полная сил покинули самолёт. Едва мы успели отползти от него, как он опять взлетел. Я с завистью глянул на первую роту, и в голове вспыхнула непрошеная мысль: «А может, им какие-нибудь препараты дают?»

— Вторая рота, становись! — скомандовал наш ротный, капитан Ткаченко. Капитан Ткаченко Анатолий Иванович отличался неопределённым возрастом, огромной ленинской лысиной и невысоким ростом. Главным его отличием был бараний вес — пятьдесят пять килограммов, но, несмотря на это, он обладал недюжинной силой. Мог, не особо запыхавшись, тащить на плечах двух самых крепких бойцов роты, что лишний раз доказывало — сила не в количестве сала, и бегал он превосходно, однако первая рота умудрялась обогнать и его; относился он к этому философски.

— Равняйсь! Смирно! Направо! В санчасть шагом марш!

После посещения санчасти мы на карачках доползли до коек. Количество съеденных таблеток и полученных уколов зашкалило за болевой порог. Первая рота — кто бы сомневался?! — была уже на месте. Вместо уколов им выдали по две пачки интерферона и по бутылке болгарского гранатового сока.

Устраивая нещадно ноющую от уколов задницу на провисшей панцирной сетке, я с сожалением поглядывал на бывших товарищей — чем я им не угодил? Проходивший мимо капитан Ткаченко перехватил мой завистливый взгляд и, похлопав меня по плечу, непонятно произнёс:

— Не завидуй, живее будешь!

Несколько дней нам дали на акклиматизацию, а потом наступили солдатские будни, и мне не повезло на первом же задании…

Нас высадили двумя группами с вертолётов посреди виноградников: нашу группу под командованием Ткаченко и ребят из первой роты во главе с майором. Кто не знает, что собой представляет виноградник на Востоке, — объясняю: там нет шпалер, виноград растёт и стелется по специальным стенам, «дувалы» называются. Нас раскидало между дувалами, капитан и двое солдат оказались на одной стороне, а я с товарищем — на другой. Пришлось лезть через стену. Первым через неё перемахнул мой сослуживец. Когда же я подтянулся наверх, то неожиданно почувствовал тупой обжигающий удар, который буквально сбил меня вниз.

Дышать сразу стало тяжело. В груди свистело, рот наполнился кровью. Уже теряя сознание, услышал голос майора:

— Капитан! Выполняй задание! С твоим «жмуром» разберусь сам!

Я ещё успел обидеться — я ведь пока живой. Гаснущим зрением заметил, как майор вытащил из кармана одноразовый шприц и, вскрыв его, ловко вогнал иглу себе в локтевой сгиб.

Перед глазами поплыли красные круги, которые то сужались, то расширялись, потом они слились в ленту Мёбиуса. Казалось, что она состоит из множества кирпичей, они двигались, скользили друг по другу странным образом, но не рассыпались.

Неожиданно лента совершенно неописуемым рывком свернулась в тоннель, в конце его светился невероятно яркий и в то же время мягкий свет. Мне очень хотелось туда, но тут я ощутил сильную боль в правой щеке, а сияние погасила плотная тусклая мембрана. Я дёрнулся вперёд, чтобы успеть до её полного уплотнения, но теперь левая щека отозвалась резкой болью, потом опять правая. Постепенно я осознал, что кто-то настойчиво и методично бьёт меня по физиономии.

Открыв глаза, я увидел склонившегося надо мной майора. Прищурившись, он шёпотом скомандовал:

— Лежать здесь! Не вставать! Через полчаса мы тебя заберём!

Я вяло подумал о том, что не смогу с боку на бок повернуться, не то что встать, но майора уже не было. Минут через десять меня начала мучить сильная жажда, в то же время перед глазами стояла тумбочка с опрометчиво оставленным в ней гематогеном. Не могу понять, чего хотелось больше — пить или съесть сладкую плитку. Ощущения становились всё более острыми и нестерпимыми. Во рту пересохло так, что я готов был прокусить горло любой подвернувшейся под руку твари и глотнуть крови, чтобы хоть слегка смочить язык, — прямо какие-то волчьи инстинкты проснулись.

Майор со своими архаровцами появился на десять минут позже, чем обещал, — когда я уже был готов землю грызть. С собой они притащили четыре жердины, к двум из которых меня немедленно привязали, закрепили даже голову. Из оставшихся палок и пары курток вышли импровизированные носилки, куда меня и положили. Оставалось только гадать, зачем они меня так надёжно скрутили.

Майор деловито приказал двум бойцам:

— До части восемнадцать километров. Доставить в лучшем виде! Сразу в санчасть и переливание крови.

Парни согласно кивнули.

— Вы со мной! — сказал майор оставшимся солдатам. — Группу капитана мы должны вывести. Выполнять!

С последними словами они растворились в темноте. В ту же секунду носилки взмыли в воздух, и мы полетели. Другого слова для этого бешеного галопа я найти не мог. Звёзды над головой сливались в смутные пятна, луна, как ни старалась, не могла нас догнать. А жажда становилась всё более нестерпимой. Трясло немилосердно, и я снова потерял сознание. Временами, выныривая из забытья, я всё более чётко ощущал, что мне чего-то хочется, но боялся себе признаться — чего. Мне мерещились капли, ручьи, реки крови… Неожиданно я с ужасом осознал, что готов вцепиться в горло любому — врагу, другу… лишь бы утолить эту неистовую жажду, ощутить на губах вкус живой крови. В кровожадном порыве я пытался освободиться от пут, которые связывали меня, но майор знал своё дело — верёвки были надёжны, а жердины, хоть и гнулись, но не ломались. В какой-то книжке я читал, что в Индии Смерть носит красные одежды, тогда я не осознал глубокого смысла, но сейчас понял — эти одежды сотканы из крови, жаль только никто не удосужился добавить, что она приносит ещё и жажду крови. На этой глубокой мысли я отключился окончательно…

… Глаза были закрыты, но слезились от нестерпимо яркого света, жажды и боли не было, во всех членах царили благодушное расслабление и нега. Из этого я сделал утешительный вывод — я наконец умер, сейчас открою глаза и увижу архангела Гавриила, или Михаила, или этого, как его, апостола Петра, чёрт его знает, кто должен тут встречать новеньких. А вдруг действительно чёрт?! Хотя нет, в аду, говорят, темно и жарко, а здесь температура была вполне комфортная. Да и вообще, можно ли верить всему, что болтают, ведь из тех, кто эту братию видел, назад никто не возвращался. Ну всё, открываю глаза, тем более меня уже окликнули, только почему-то не по-божественному, а по-простому:

— Рядовой, проснёшься ты или нет? — Дальше прозвучало более настойчивое: — Рядовой Горлов! Откройте глаза! Я же вижу, что вы меня слышите!

Свет слегка потускнел. Я рискнул приоткрыть один глаз и увидел перед собой его…

Это точно был не чёрт. Надо мной склонился силуэт в белом… с нимбом вокруг головы. Что в таких случаях положено говорить, я не знал, поэтому заплетающимся языком промямлил:

— Здравия желаю, товарищ Бог!

Бог удивлённо хмыкнул, потом, расплывшись в улыбке, задумчиво произнёс:

— Кому, может, и Бог, а тебе — капитан медицинской службы Васильев. С прибытием, товарищ солдат!

От неожиданности я широко открыл оба глаза. Капитан выпрямился, и свет лампочки, находившейся у него за спиной, ослепил меня. Я коротко взвыл, глаза непроизвольно зажмурились, по щекам полились горячие слёзы. Капитан пожалел меня и погасил лампу. Я осторожно приподнял веки и неожиданно понял, что прекрасно вижу даже при очень ограниченном освещении. Я попытался стереть влагу с лица и ощутил, что конечности по-прежнему крепко привязаны, правда, теперь не к палкам, а к кровати. Для чего это было нужно, я не понимал, но спросить не успел. Врач уже закрыл за собой дверь.

Чувствовал я себя просто отлично, всё во мне бурлило от ощущения какой-то переполняющей меня неведомой силы. Все чувства казались невероятно обострёнными. Даже когда врач вышел из палаты, я отчётливо слышал и ощущал, как он прошёл по коридору, спустился по лестнице и вышел во двор. В палате я был один, в помещении слева лежали три человека. В следующем за ним находились ещё трое, но кто это, я понять не мог, по всем признакам должны были быть люди, но ощущались они почему-то как машины.

От такого открытия у меня даже мурашки побежали по коже. Я машинально начал искать доктора. К моему ужасу, он тоже чувствовался мной как машина.

А ощущения всё обострялись. Внезапно я понял, что на территории госпиталя довольно много живых машин.

Сперва я запаниковал. В голову полезли жуткие мысли, достойные фантастического фильма. «А если меня захватили инопланетяне? Хотя нет, всю нашу часть! А эти машины — биороботы! Похоже, только я это понял, поэтому меня и засунули в эту палату и не отвязывают. Они догадались, что я единственный на планете, кто их может разоблачить». Потом я слегка успокоился и пришёл к выводу, что если это инопланетяне, то им легче было меня просто убить, а не морочить себе голову. Поэтому мысли пошли по другому пути. «Может, это наши учёные что-то новенькое придумали? Ведь, похоже, меня с того света вернули. Вряд ли это под силу обычным врачам».

Тут на улице капитан Васильев окликнул пробегавшего мимо солдата:

— Витя, давай сюда! Сгоняй в первую роту, позови майора Ермоленко! Пусть подойдёт в седьмую палату к своему «жмуру»! Потом слетай во вторую, позови Ткаченко, пусть идёт туда же! Если будут сопротивляться, скажи — Батя вызывает!

Я по достоинству оценил юмор врача и представил удивление майора и капитана, когда они увидят меня живого и здорового. Я приготовился к встрече, но вместо этого минут через десять услышал за дверью тихий разговор. Голос врача говорил:

— Трансформация проходит нормально, через три дня можете забирать своего бойца в подразделение. Как вы его будете делить — меня не касается.

Следом за этими словами зазвучал низкий, хорошо поставленный бас:

— Майор, тебе что, делать нечего? Тебе лишняя обуза нужна? Его же всему по новой учить надо!

Тут же вмешался голос Ткаченко:

— Между прочим, ты у меня бойца увёл! И неплохого! Ещё два-три выхода — и он бы асом стал!

Резкий голос майора отрывисто прокаркал:

— «Жмуры» в разведку не ходят! Они на кладбище лежат! А тебе лишний «цинк» в роте нужен? Забыл, как их в «тюльпан»* грузят?

— Твои тоже не вечные! — огрызнулся капитан.

— Ничего вечного на земле не бывает! И вообще, скажи «спасибо», что я твою статистику совсем не завалил. Переход в другую роту — всё-таки не труп.

О чём они говорят, я не понял, но догадался, что речь идёт обо мне. Опять послышался тихий бас:

— В общем так, Петя. Голову тебе, конечно, открутить надо за самовольство. Но чёрт с тобой, прощаю, бери под свою ответственность. Если с ним что-то случится — башку, точно, оторву. Кстати, до сих пор не могу понять, как ты его в Симферополе не почувствовал?

Голос майора виновато буркнул:

— И на старуху бывает проруха. Думал, только инициирован.

— Ну вот, теперь расплачивайся за свои ошибки. Считай, что своё право на ученика ты реализовал.

Майор недовольно кашлянул, но возражать не стал. Тут возмущенно вмешался мой капитан:

— А мне что прикажете делать?

— Как всегда, прикрывать первую роту, — отозвался бас.

— Но у меня же некомплект! — возопил Ткаченко.

— В первый раз, что ли? — вмешался майор. — Вон, прошлый призыв почти на сто процентов положил! На подвиги их, понимаешь, потянуло! Вы, люди, в другом хороши. У вас чувство опасности не притупляется.

Дверь скрипнула. Говорившие вошли в палату. Полковник посмотрел на меня и ехидно спросил:

— Ну что, солдат, всё слышал?

— Никак нет! — с испугу ляпнул я.

— Если всё идёт как положено, то слышал всё, так что хватит придуриваться. После госпиталя бери свои манатки и топай в первую роту. Кстати, где этот подлый кровосос?

— Кто это кровосос? — мрачно поинтересовался военврач. — Уж кто бы говорил. Я, между прочим, кровь переливаю, а не пью.

— Лучше скажи, где ты её берёшь. С двух рот по четыреста миллилитров с человека выкачал.

— Можно подумать для себя! — огрызнулся Васильев.

— В таком случае я её из тебя сам бы высосал, — абсолютно серьёзно отозвался полковник, и я почему-то ему поверил. А полковник продолжал: — Ладно, через двенадцать часов отвяжешь.

— А капать до трёх суток, — добавил майор.

— Без вас знаю! — резко отозвался Васильев. — Всё-таки лёгкое в клочья порвало. А на его ремонт крови много идёт. Да ещё трансформация. И вы тут со своими советами…

— Ты ему хоть катетер поставил? — примирительно поинтересовался майор.

— Блин! Почему все всегда всё знают лучше, чем лечащий врач?! — взорвался Васильев. — Издеваешься, гад! Да если бы из-под него вёдра не сливали, он бы уже давно холодцом растёкся!

— Ладно, оставьте бойца в покое, — приказал полковник. — Шагом марш в мой кабинет! Да, капитан Васильев, спирт прихватите.

Они вышли из палаты, и я услышал, как врач открыл сейф.

Потом звякнули бутылки, и капитан Ткаченко пробормотал:

— Ну что ж, выпьем за помин души рядового Горлова.

— И за его рождение в новом качестве, — веско припечатал майор.

Тщетно поломав голову над смыслом услышанного, я понял, что устал, и уснул…

Проснулся я от того, что ремни, привязывающие меня к кровати, начали дёргаться. Открыв глаза, я увидел склонившегося надо мной капитана Васильева, который снимал мои путы. Рядом с койкой сидел майор Ермоленко.

— Капитан, не спеши отстёгивать. Я с ним поговорить должен, а пока неясно, как он отреагирует.

Капитан молча отошёл, а майор повернулся ко мне.

— Солдат, я кое-что хочу тебе сказать. Ничего не говори, просто слушай. Первое: как человек, ты уже умер и благополучно находишься на том свете почти тридцать шесть часов.

Первое, что пришло мне в голову: срок хранения свежеиспечённого торта как раз тридцать шесть часов.

— Второе вытекает из первого, — продолжил майор, — раз ты не человек, значит, ты кто-то другой. Объясняю популярно. Ты теперь, говоря человеческим языком, вампир. Это совершенно не умаляет твоих качеств, даже наоборот, — он несколько минут внимательно смотрел на меня, а я — на него. Странно, я не только не испугался, но даже не удивился.

— Капитан, — майор удовлетворённо улыбнулся, — как реакция?

— В норме. Ремни даже не натянулись.

— Ну, тогда отвязывай, пусть спит дальше.

Когда они ушли, я свободно откинулся на подушку. В голове назойливо звучала фраза из книги братьев Стругацких: «Правый глазной (рабочий) зуб графа Дракулы Задунайского». Под её монотонное повторение я и уснул…

Когда я проснулся в очередной раз, в палате никого не было. Пошевелившись, я с удовольствием убедился, что меня таки больше не привязывали. О ранении напоминали только игла капельницы и трубка катетера, уходящая из-под одеяла под кровать. Несколько минут я просто лежал, бездумно глядя в потолок и считая тонкие трещинки, покрывавшие штукатурку. Потом вспомнил недавний разговор с майором и вновь задумался: «Что же он всё-таки имел в виду?» Чувствовал я себя просто отлично. В жизни я ещё не был так полон сил и спокойствия. На живого мертвеца, по моему глубокому убеждению, это никак не тянуло. «Может быть, я его не так понял?» Хотя разговор за дверью тоже был до сих пор непонятен, не было ясности и в том, каким образом я всё это услышал. Какие-то трансформации, мутации, помин души…

Я поскрёб рукой грудь и замер. Повязки не было. То есть абсолютно! Под больничной рубашкой, кроме меня, ничего не наблюдалось. Место ранения слабо откликнулось лёгким зудом, — и всё. Я судорожно принялся соображать. «Сколько же я здесь лежу? Врач сказал, что через трое суток меня можно выписать. А сколько прошло до этого? Майор упоминал тридцать шесть часов, но это просто невозможно!»

Стараясь не потревожить капельницу, я аккуратно приподнялся и, осторожно распахнув рубашку, посмотрел на грудь. Ничего особенного. Только чуть ниже правого соска белел маленький круглый шрам. Теперь я вообще перестал понимать, что происходит. «Если верить капитану Васильеву, то у меня было полностью разорвано лёгкое. Значит, операция по его спасению или извлечению должна была оставить рубцы. А кстати, сколько можно прожить без лёгкого? Не уверен, что очень долго. К тому же восемнадцать километров по пересечёнке, — это с какой же скоростью бежали ребята?»

Тут меня прошиб холодный пот. Я только сейчас сообразил, что увидел след от пули в темноте.

На улице стояла глухая ночь, да и шторы были задёрнуты. «Господи! Что же со мной сделали? Какие технологии и лекарства использовали? А вдруг майор прав, и я не человек!»

Судорожно ухватившись за грудь, я ощутил знакомый стук сердца, и мне слегка полегчало. «Если я правильно помню легенды, то у упырей сердце не бьётся. Но как же тогда объяснить всё, что произошло? И всё-таки, сколько же я здесь провалялся? Чёрт! И спросить не у кого. Сестру позвать, что ли?»

Я машинально прислушался и уловил тихую беседу. Сестрички были на посту и, пользуясь свободной минуткой, пили чай. Судя по всему, девчонки безумно устали, поэтому тревожить их я не стал. Вместо этого, улёгся обратно и попытался соединить все кусочки головоломки в единую картину.

Ничего не получалось. Любой вариант событий казался бредом. Смущало только воспоминание о дикой жажде, ну и обострившиеся способности тоже. Но допустить то объяснение, которое дал майор, — это казалось полным идиотизмом. Так и не придя ни к какому выводу, я снова уснул…

… Разбудил меня солнечный свет. Молоденькая медсестра раздвинула шторы. На мою кровать прямые лучи не попадали, но и отражённых хватило с лихвой. Заорав дурным голосом, я набросил одеяло на голову.

Сестричка, решив, что я стесняюсь, глупо хихикнула и направилась к выходу.

Резко стукнула дверь, кто-то влетел в палату и быстро задёрнул шторы. Затем голос капитана Васильева грозно рявкнул:

— Машка! Что ты здесь делаешь?! Это что, твоя палата?! Дрожащий девичий голос пролепетал:

— Меня Клава попросила посмотреть, проснулся или нет.

Я с любопытством выглянул наружу, чтобы узнать, что же там творится. Увиденное меня настолько поразило, что я немедленно нырнул обратно. Военврач был страшен. Глаза, словно у разгневанного демона, метали молнии. Я замер, предчувствуя неизбежную кару, что обрушится сейчас на несчастную девчонку, но услышал совершенно немыслимое:

— Машенька, — неожиданно мягким голосом сказал капитан, — пошла прочь. Клавдию перед обедом — ко мне, а ты, боец, вылезай. У ж е можно.

Я послушно стащил с головы одеяло. И хотя плотные шторы были задёрнуты, при взгляде на окно я всё равно ощущал беспокойство и некоторый дискомфорт. Военврач перехватил мой взгляд и, улыбнувшись, подошёл ко мне. Присев рядом, он бесцеремонно сдёрнул одеяло, задрал рубашку и начал ощупывать мою грудь, продолжая свой монолог:

— Судя по тому, как ты выглядишь, солдат, с солнышком ты и раньше не дружил, а теперь тебе его придётся опасаться. Думаю, полгода гарантировано. И если хочешь, чтобы и дальше всё было хорошо, будешь выполнять то, что я тебе сейчас скажу. Твоё время — ночь. Месяца через три-четыре — вечер и раннее утро. В это время тебе ничего не грозит. Если возникнет необходимость до истечения полугода выйти днём, то — плотная рубашка с длинным рукавом, брюки, закрытая обувь, на руки — тонкие перчатки, на глаза — тёмные очки, на голову — широкополая шляпа. Вид, конечно, не блестящий, но твоё нынешнее состояние к этому обязывает. Дальнейшую информацию получишь от своего командира. Кстати, вот и он, лёгок на помине.

В палату с каменным лицом вошёл майор. Он посмотрел на капитана Васильева и сухо спросил:

— Ну что, медицина, как он?

— В полном порядке, — заверил военврач.

— Отлично! Товарищ солдат, сейчас вам принесут новую форму — и шагом марш в расположение роты.

— У него капельница, — напомнил Васильев.

— Капитан, ты же сам сказал, что у него всё в порядке. Незачем здоровых бугаёв в санчасти держать.

— Майор, — неожиданно спокойно сказал военврач, вставая, — у себя в роте командуй, а здесь — я начальник. К тому же, как ты его по солнышку тащить собираешься?

Майор слегка смутился, а Васильев невозмутимо продолжал:

— Так что выпишу, как обещал, завтра вечером. Ему ещё двадцать флаконов осталось. К завтрашнему утру как раз управимся.

— Какие же вы, врачи, консерваторы! — буркнул майор.

— Слушай, Петро, — устало сказал военврач, — я вымотался, время неурочное, твои все дрыхнут. Если тебе так уж неймётся, займись делом — прочти краткую лекцию, а то солдат, похоже, так ничего и не понял. Только коротко, он скоро опять заснёт.

С этими словами Васильев ушёл.

Майор медленно прошёлся по палате, зачем-то потрогал штору и только после этого взял стоявший у стола табурет и сел рядом со мной.

— Жили-были дед и баба… — внезапно начал он.

–… И была у них Курочка Ряба, — не удержался я.

— За знание классики хвалю, — задумчиво отозвался майор, — а за то, что перебиваешь старших по званию, в следующий раз схлопочешь по шее. Не было у них курочки, а был внук — Иван-дурак. И везуха у этого Ивана была, скажем, хуже некуда. Мало того, что урод, так ещё и без родителей остался.

На «урода» я решил обидеться в следующий раз — уж очень хотелось дослушать сказку. Тем более, что, похоже, она меня непосредственно касалась. А майор тем временем продолжал:

— И захотелось нашему Ване Родине послужить, ратному делу поучиться. И понесло его в военкомат. И служить бы ему в нестроевой части, из которой комиссовался бы он через пару месяцев, но попался он на глаза майору Ермоленко, которому шибко понравился, а тот взял да и утащил его в свою часть. И опять, всё бы хорошо, да вот только ошибся майор Ермоленко, и пришлось ему отдать своего протеже капитану Ткаченко. Он, конечно, мужик хороший, но личный состав не бережёт — разбрасывается сильно. И опять, всё бы ничего, да вот снайпер Ване отличный попался на первом же задании. И подстрелили нашего голубка, как куропатку. Причём качественно подстрелили. И пришлось майору исправлять свою ошибку, хотя разрешения на это он не имел. — Тут он перешёл на нормальный язык. — Вот и вкатил я тебе в вену два «кубика» своей крови. Считай, что подхватил ты от меня очень интересную инфекцию. Что собой представляет эта кровь, пока тебе знать незачем, главное в том, что она изменяет твой организм, при этом почти моментально восстанавливает любое механическое повреждение. Если, конечно, тебя по частям не разбросало на минном поле. И силы у тебя прибавилось, и выносливости. Мелочи всякие, вроде ночного зрения, отличного слуха и тому подобного, упоминать не буду. Так что всё хорошо, да только один изъян у нас есть. Солнышко мы не очень любим, а самое главное — для нормальной жизнедеятельности кровь нам нужна, хотя бы раз в месяц. И имя нам одно — «вампиры». Только это не то, что в сказках рассказывают. В общем, переваривай информацию, а я в роту пошёл. — И, уже открывая дверь, он добавил: — Да, когда мы одни или среди своих, можешь называть меня учителем. Отдыхай, ученик.

Дверь закрылась. Я безучастно смотрел на неё. В голове был вакуум. Казалось, что череп вот-вот схлопнется. Но где-то была маленькая дырочка, через которую пустота наполнялась даже не знанием, а каким-то глубоким пониманием. Это понимание должно было вызвать бурю эмоций, но я оставался спокоен. Не было даже малой толики сомнений. Вчерашний страх и недоверие исчезли. Всё очень просто, всё так, как и должно быть. Удивляло только одно — почему именно я, почему именно сейчас? Но и это удивление сильно не волновало меня. Я внезапно сообразил, что понял и принял свершившееся ещё сутки назад, но боялся признаться в этом даже себе. Полностью осознав это, я наконец снова уснул…

Солнце вышло из-за ели,

И вампиры обалдели…

Такой жизнерадостной песенкой разбудил меня поздно ночью военврач.

— Как мы себя чувствуем? — спросил он, увидев, что я открыл глаза.

— Спасибо, хреново! — Слова сорвались с губ раньше, чем я успел сообразить, что говорю.

— Что, серьёзно? — сразу насторожился врач.

— Нет, шучу, — смутился я.

— Шутить будешь в роте, — буркнул капитан, вытаскивая из вены иглу. Я ожидал боли, но было просто неприятно.

— Да сколько же можно? — не удержался я, прижимая к ранке кусочек ватки.

— Сколько нужно, столько и можно! — отрезал врач.

— Товарищ капитан медицинской службы…

Брови капитана приподнялись. Он с интересом смотрел на меня, ожидая продолжения. А я вдруг растерялся, но всё же рискнул:

— Разрешите задать вопрос?

— Задавайте, товарищ гвардии рядовой первой роты отдельного разведывательного батальона ВДВ, — передразнил меня капитан.

— А я… это… точно… ну, то, что сказал товарищ майор, правда?

— Было бы не точно, сейчас летел бы домой в «цинке». Ещё вопросы есть?

— Никак нет!

— В таком случае разрешаю ещё поспать.

Он вышел, а я действительно опять заснул…

… Проснулся я от голода. Нормального здорового человеческого аппетита. Я задумался. В госпитале была столовая, но я не знал, где она находится, к тому же проклятый катетер всё ещё был на месте и мешал встать.

Так как делать всё равно было нечего, я ещё раз полюбовался местом, куда попала пуля, потом осмотрел руку, в которой столько дней торчала игла. Синяка, как и дырочки от укола на сгибе, не было.

— Хорош собой любоваться! — капитан Васильев двигался так бесшумно и быстро, что я не только не услышал, как он подошёл к палате, но даже не заметил, когда открылась дверь.

Пока я хлопал глазами, он уже небрежно откинул одеяло и извлек катетер. Впрочем, это было проделано так лихо, что я не успел даже испугаться.

— Ну вот и всё, — ехидно произнёс военврач, — хватит мочиться под кровать. Туалет в конце коридора.

Почти сразу после его слов скрипнула дверь и вошла медсестра с подносом. Я быстро прикрылся. Но она не обратила на это никакого внимания. Девушка была незнакомая.

Впрочем, в госпитале я лежал не только недолго, но ещё и всё время спал, так что из обслуживающего персонала видел только вчерашнюю Машу.

Сестричка тем временем поставила поднос на тумбочку, кокетливо «стрельнула» глазками и удалилась.

— Солдат, твоя задача — съесть всё, что тебе принесли. Как следует отдохнуть. Вставать уже можно, но очень осторожно, шторы не открывать — чревато. Если почувствуешь себя нехорошо, немедленно вызывай сестру! После захода солнца — вон из госпиталя! Ермоленко за тобой пришлёт.

И я остался один на один с подносом, на котором находились два варёных яйца, гречневая каша, густо посыпанная сахаром, стакан кефира, литровая банка гранатового сока и два ломтика ржаного хлеба с маслом. Портила эту красоту только плитка гематогена.

Пока Васильев был в палате, голод вроде отступил. Но как только я остался один и оценил продуктовый набор, желудок просто скрутило. Как ни странно, начал я с гематогена. Вкус был, как всегда, мерзостный, но смёл я его в первую очередь. При этом, к собственному изумлению, получил удовольствие. Запил я его соком, отхлебнув прямо из банки. В желудке заурчало сильнее. Как говорится, аппетит приходит во время еды.

Я схватил яйцо и, недолго думая, по привычке, как учила меня мама, тюкнул о собственный лоб, за что и был сразу наказан. По лицу потёк желток. Яйца оказались всмятку. Я слетел с кровати и метнулся к умывальнику. Вот тут меня и поджидал первый подводный камень. Двигаться было непривычно легко, но в то же время я чуть не упал. Как выяснилось, координация у меня нарушилась полностью. Мозг ещё не научился контролировать многократно увеличившуюся силу мышц. На секунду я застыл в нелепой позе, растопырив руки и слегка присев. Но желток вынуждал двигаться. Поэтому я очень осторожно, балансируя, словно канатоходец, маленькими шажками пошёл к крану. Как бы то ни было, но до раковины я добрался, ни разу не упав. Умывшись, я аккуратно повернулся и так же медленно направился к кровати. С дальнейшим принятием пищи эксцессов больше не было.

Весь день я ел, отдыхал и заново учился ходить. Обед и ужин мне тоже принесли в палату, но тут всё прошло хорошо. Вечером меня в последний раз навестил капитан Васильев. Приказал полностью раздеться и придирчиво осмотрел.

— Здоров, — подытожил он, — даже слишком. И при жизни-то был не слаб, а сейчас просто Геракл какой-то. А ну, подпрыгни.

И я подпрыгнул. Несколько выше, чем обычно, но почти так же, как неделю назад. Приземлился я не очень хорошо, но на ногах устоял. Васильев посмотрел на меня разочарованно и буркнул:

— Тренировался-таки. Хвалю. Вот тебе последнее наставление: в течение трёх месяцев на солнце не выходить, сверхсилой не злоупотреблять, через месяц явиться на осмотр и переливание крови. Ладно, за тобой уже идут.

Я прислушался и услышал шаги в коридоре. Мало того, я сразу определил, что это Ермоленко и с ним никого нет. Судя по выражению лица Васильева, он это тоже понял и очень удивился.

Войдя в палату, майор небрежно бросил на кровать вещмешок.

— Одевайся, боец.

На этом моё пребывание в госпитале закончилось. И началась новая загадочная жизнь, в которую я шагнул вслед за майором. А она была действительно загадочна и неизведанна, но я даже приблизительно не мог представить, что меня ожидает за порогом…

Ночь. Первая ночь в моей жизни после смерти. Когда я вышел на улицу, на меня обрушились запахи и звуки, о которых я до сих пор даже не подозревал. Это была симфония вселенной, и я замер, ошеломлённый этим открытием. Майор стоял рядом, ожидая, пока схлынет первая волна изумления. Я был благодарен ему за понимание и деликатность. Рядом стоял человек, который знал, чувствовал, видел и слышал, как я, или, наоборот, я был теперь, как он.

— Не ожидал? — негромко спросил майор. — Нравится?

— Да! — только и смог выдавить я.

— Хорошо. Но наслаждаться будешь позже. Сейчас тебя ждёт Гроссмейстер.

— Кто? — не понял я. — Я в шахматы никогда не играл.

— Гроссмейстер, — терпеливо повторил майор, — Александр Никифорович Промахос, комдив и Гроссмейстер наших сил в Афганистане. Он тебя, конечно, два дня назад уже видел. Но протокол должен быть соблюдён. Так что быстрее, он ждёт.

Я заторопился за Ермоленко и, забывшись, полетел со ступенек. Майор коротко ругнулся, подхватил меня за руку и потащил за собой.

— Товарищ майор, а что это за представление?

— Обычное. Войдёшь, представишься, назовёшь дату инициации, имя учителя — моё имеется в виду. Потом принесёшь присягу…

— Какую? — оторопел я. — Мы уже…

— Это другая! — оборвал меня майор. — Ты, как вампир, должен знать наши законы и исполнять их. Именно в этом ты клянёшься перед лицом Гроссмейстера или Магистра той области, где ты собираешься жить.

— Ух ты! Значит, и законы есть?

— У нас, как в Греции, есть всё! — оборвал меня наставник. — А теперь закрой рот и не тормози. Батя и так не очень доволен.

— Почему? — приказ молчать я проигнорировал.

— Ну хотя бы потому, что я инициировал тебя без его разрешения. Более того, я даже не намекнул, что хочу использовать своё право на ученика. Он действительно мог оторвать мне голову, и был бы совершенно прав. Но мне повезло, мы очень давно знаем друг друга, и, самое главное, у меня было право на инициацию любого человека, которого я сочту подходящим для этого. С его согласия, разумеется. Но с тобой всё получилось неожиданно. Я и сам от себя такого не ожидал.

— А если бы у вас не было этого права? — не удержался я.

— Скорее всего, это меня не остановило бы. Я ведь виноват перед тобой. Если бы не я, ты уже комиссовался бы и жил бы себе спокойно дома. А за ошибки платят.

Он притормозил около штаба. Придирчиво осмотрел меня. Поправил ремень, отряхнул невидимые пылинки, потом удовлетворённо кивнул, и мы вошли в дверь. Уже после представления и принятия присяги, направляясь в казарму, учитель коротко объяснил мне иерархию вампирского сообщества и способ управления им. Оказывается, в каждом городе, где есть хоть десяток вампиров, находится Кавалер или Магистр, который наблюдает за ними и следит за порядком. В крупных городах и столицах республик или областей находятся Гроссмейстеры, а венчает пирамиду Великий Магистр. Вампиры имеют жёстко централизованное управление, которое необходимо столь малочисленной группе людей, обладающих к тому же некоторыми сверхспособностями.

Ни один вампир не может ослушаться своего создателя. Столь же беспрекословно птенцы (молодые вампиры) и их наставники подчиняются Магистрам, Гроссмейстерам и Великому Магистру. Раз в году собирается общий Магистрат. Около шестидесяти вампиров из всех стран мира решают накопившиеся вопросы. Кроме этого, существует ответственность учителя за ученика. До тех пор, пока создатель официально не провёл церемонии, которая соответствует дню совершеннолетия у людей, он отвечает за поступки и ошибки своего подопечного собственной жизнью. За самостоятельных вампиров отвечают Магистры и так далее. Всё это необыкновенно распалило моё любопытство, но майор только ухмыльнулся и пообещал, что всё расскажет. Благо времени у нас теперь даже больше, чем надо, а пока посоветовал снова поторопиться, потому что меня уже ждут.

В казарме меня действительно ждали. Я оторопел от такой радостной и тёплой встречи. И только потом понял, что можно прожить сто и больше лет и не увидеть ни одного вновь инициированного. Вампиры на самом деле не торопились создавать себе подобных, прекрасно понимая, к каким катастрофическим последствиям это может привести. Право на ученика зарабатывалось долгие годы. Его не спешили реализовывать. Майор, например, получил его около тридцати лет назад. Но в ту минуту я не знал этого, а просто растерянно озирался по сторонам. Было неописуемо приятно находиться в окружении людей, таких же, как и ты сам. И то, что я альбинос, ничего не значило для них. Впервые за свои восемнадцать с половиной лет я не чувствовал себя изгоем. У меня появилась семья, которая принимала меня, любила и готова была защищать от любых бед. Больше никогда я не был одинок. А мой второй отец стоял рядом, и я знал, что он без колебаний отдаст за меня жизнь…