Общество незабвенных творцов. Патрицио

Сурен Галстян

Не могу сказать, что пишу о чём-то новом: всё та же страстная безошибочная Любовь, всё та же крепкая Дружба. А мне иного и не надо.

© Сурен Галстян, 2023

ISBN 978-5-0060-9843-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Общество незабвенных творцов

Действующие лица

Вильгельм, старший поэт

Таня, его опора

Готфрид, их сын

Генрих, забытый поэт

Оля, его души опахало

Вольфганг, их сын

Лоренцо, забытый поэт

Вика, его спасение

Люсия, их дочь

Август, забытый поэт

Юля, его Любовь

Джулиано, их сын

Якопо, забытый поэт

Ира, смысл его жизни

Бенедикт, их сын

Августина, их дочь

Люсьен, забытый поэт

Катя, его судьба

Луи, их сын

Габриэль, протеже забытых поэтов

Вера, подруга Габриэля

Вин, протеже забытых поэтов

Надя, протеже забытых поэтов

Мать Габриэля

Мать Веры

Мать Вина

Серёжа, учитель Вина

Учитель детей поэтов

Прислуга

Трое учеников Вина

Место действия — Братские Земли и соседние поместья Габриэля, Вина и Нади.

Акт 1

Сцена первая

Подвал в Братских Землях.

Входят и рассаживаются Бенедикт, Готфрид, Вольфганг, Джулиано и Луи.

Готфрид. Я не думаю, что это хорошая идея.

Луи. Зачем надо было приходить именно ночью?

Бенедикт. Я хотел попробовать провести заседание Общества, но без взрослых.

Вольфганг. Они бы разрешили, спроси мы их, но теперь за что-нибудь нас уж точно будут ругать: хоть за то, что ещё не спим.

Бенедикт. Но всё же мы уже пришли, поэтому хватит думать о последствиях. Давайте начнём!

Луи. А кто у нас главный?

Бенедикт. Я!

Готфрид. Почему сразу ты?

Бенедикт. Это была моя идея, а ещё я старше.

Готфрид. А я сын Вильгельма, значит, я главный среди младших поэтов, тем более ты ненамного старше.

Бенедикт. Можем проголосовать. Кто за меня? Луи?

Луи. Я за тебя.

Бенедикт. Хорошо. Вольфи?

Вольфганг. Прости, Бени, но ты не годишься в лидеры, мой милый брат: ты не хладнокровен, хаотичен, местами вспыльчив и многое другое — я люблю тебя, но выбираю Готю, тем более его наследственное право не может быть нарушено.

Бенедикт. Джуль, ты что думаешь?

Джулиано. Я за компанию пришёл, я же далёк от поэзии, вы знаете…

Вольфганг. Тебе настолько безразлична поэзия?

Джулиано. Она мне не безразлична. Я… я просто к ней не способен.

Готфрид. Не рановато ли об этом судить? Может, в тебе этот дар откроется потом

Джулиано. Нет, я точно знаю. Нам всего тринадцать, но у вас уже написано немало, а я бы не стал даже пробовать, если бы вы меня не попросили. Я помню, как все восхищались вашими стихами, отцы вас хвалили, а мой нелепый стих… Я лучше пойду. (Уходит.)

Готфрид. Вернись, мы не хотели тебя расстраивать.

Луи. Я пойду за ним. (Уходит.)

Бенедикт (слышит шаги). Они уже возвращаются. (Входят Августина и Люсия.)

Люсия. Я так и знала, что вы здесь. Почему вы нас не позвали? (Люсия садится рядом с Вольфгангом, а Августина — рядом с Бенедиктом.)

Бенедикт. Потому что вы не поэты, а ты, Гусыня, ещё и самая младшая. Если Мама узнает, что ты из-за меня не спишь, мне несдобровать. (Вошёл Луи.)

Луи (заметил девочек). Привет, сестрицы. Ребят, Джуль, сказал, что ни на кого он не обиделся, но просто не в настроении. (Садится на своё место.)

Вольфганг. Однако, Бени, мы не можем запретить сёстрам присутствовать, ведь, хоть они не поэты, они такие же дети поэтов, как и мы.

Готфрид. Согласен.

Луи. Согласен.

Люсия. Спасибо, Вольфи. (Пододвигается ближе к нему, а он от неё отодвигается.)

Бенедикт (передразнивая). Да, спасибо, Вольфи. (Вольфганг бросает в него подушку.) Ну с этими правами сестёр спорить глупо, однако уже и у меня настроение пропало, а ещё Гусыня скоро заснёт.

Августина (сонливым голосом). Я не хочу спать.

Вольфганг. Тогда предлагаю всем пойти спать, а эту затею продолжим потом.

Готфрид. Желательно днём.

Луи. Согласен.

Люсия. Отличная идея, Вольфи. (Все расходятся, а Бенедикт уносит Августину, которая заснула.)

Сцена вторая

Комната Бенедикта.

Якопо сидит в темноте и ждёт прихода сына. Бенедикт входит, включает свет и пугается, увидев отца.

Якопо (смеётся). Довольно долго тебя жду, но твой испуг оправдал моё ожидание. (Треплет сына по голове.) Рассказывай.

Бенедикт. Как ты узнал?

Якопо. Такие маленькие, а по дому ходите, как слоны.

Бенедикт. Я задумал устроить заседание поэтов в подвале.

Якопо. А зачем именно ночью?

Бенедикт. Ну, знаешь, ночью всё становится более мистическим и жутким, ночью всё становится возможным.

Якопо. Да, весь в меня. (Снова треплет по голове.) Ложись спать, а Маме мы ничего не скажем. (Входит Ира.)

Ира. О чём вы тут?

Якопо (тихо Бенедикту). Ночью действительно всё возможно. (Громко.) Ты зачем встала?

Ира. Тебя долго не было рядом, вот я и пришла.

Якопо. Хорошо, пойдём.

Ира. Нет уж, скажи сначала, что вы там от меня скрываете.

Якопо. Детишки пошалили ночью: хотели заседание поэтов устроить.

Ира. Да, днём же мало нам их выходок. А почему ночью-то?

Бенедикт. Так поэтичнее…

Ира. Да уж, весь в себя. (Он резко подходит и, щекоча, поднимает её в объятьях. Ира смеётся и целует его.) Всё, пойдём.

Бенедикт. Пап, хочу кое-что спросить, можно?

Ира. Ладно, посмотрю, Гусыня наша спит хоть или нет. А ты, проказник, чтобы через десять минут лёг — приду проверю. (Уходит.)

Якопо. Что ты хочешь узнать? Только давай быстрей, ведь если Мать придёт и увидит, что ни ты, ни я не спим, то нам обоим будет худо.

Бенедикт. А как вы с Мамой познакомились?

Якопо (посерьёзнел). Да, это не быстро. А может, в другой раз расскажу?

Бенедикт. Нет, давай сейчас.

Якопо. Говорю сразу, что это не что-то романтическое и что если ты посчитаешь нужным в ком-то разочароваться из нас, то только во мне. А может, всё же в другой раз?

Бенедикт. Ну пожалуйста, пап.

Якопо. Хорошо, ты уже достаточно взрослый, и когда-нибудь этот день должен был настать. В своё время я спал с девушками просто так, ведь из-за высокомерия и эгоизма не считал нужным во что-то их ставить и уважать их, что, конечно же, неправильно, но тогда я был глуп и не осознавал этого. По этой же моей глупости я таким образом воспринимал и… твою Маму на первых порах, лишь бессмысленно проводя с ней время, но не открывая её как человека.

Бенедикт. То есть моя Мама…

Якопо. Нет! Нет, это всё я. У неё изначально были ко мне искренние чувства, а я не заслуживал и сейчас не заслуживаю такой девушки, как она. Никогда она не была испорченной, лишь я, дурак, таковой её считал из-за слепоты сердца и души.

Бенедикт. Понятно…

Якопо. Прости, что всё так вывалил на тебя, но лгать сыну я не могу, а избежать этого разговора ты мне не позволил. (Целует его.) Спокойной ночи. (Уходит.)

Сцена третья

Спальня Якопо.

Якопо лежит в кровати. Заходит Ира.

Якопо. Почему ты так долго? (Она молча ложится.) Что-то случилось? (Она не отвечает.) Милая, что-то не так?

Ира (неровным, слабым голосом). Зачем ты это сделал? Зачем ты ему рассказал? Теперь… теперь я… (Начинает тихо плакать и скулить. Бенедикт подходит к их двери и подслушивает.)

Якопо. Он что-то тебе сказал? (Хочет обнять её, но она отталкивает его руку.)

Ира. Нет, он ничего не говорил, но глаза… глаза сказали! Он не смотрел на меня так, как раньше. Он смотрел на меня, как… ты, как ты давным-давно, с таким же холодом. Да, я узнала этот взгляд! Теперь всё потеряно, я для него теперь не тот человек, каким была. Спасибо тебе! (Бенедикт уходит к себе.)

Якопо (хочет её обнять). Милая, я…

Ира. Не трогай меня! (Он снова пытается её погладить.) Якопо, не трогай меня! (Отстраняется от него и засыпает.)

Якопо. Нет, так не пойдёт. (Встаёт и выходит.)

Сцена четвёртая

Коридор.

Проходит Якопо, а сзади на него запрыгивает Августина.

Якопо. Ты почему ещё не спишь?

Августина. Вы всё ходите туда-сюда, вот я и проснулась. А ты тут так удобно проходил, решила тебя напугать, пап. Получилось?

Якопо. Получилось. Слушай, Гусыня, сделаешь мне одолжение?

Августина. Конечно, пап.

Якопо. Я Маму обидел. Иди ляг к ней в постель, обними её, чтобы ей стало лучше, хорошо?

Августина. Эх, пап, зачем ты её обижаешь?

Якопо. К сожалению, иногда я бываю никудышным.

Августина (хлопает его по плечу). Ничего, пап, тебе повезло, что у тебя есть я.

Якопо. Даже не представляю, что бы я без тебя делал. (Даёт дочке пять, она уходит к Маме, а он — к сыну.)

Сцена пятая

Комната Бенедикта.

Якопо стоит за дверью и думает, что сказать.

Якопо. Надо сказать не грубо, не жёстко, но доходчиво. (Входит.) Сынок, я же попросил тебя, чтобы ты ни в коем случае не думал о Матери плохо, ведь во всём моя вина, а теперь она… (Бенедикт внезапно бросается в объятья отца и плачет.)

Бенедикт. Пап, прости, это моя вина. Мало того, что я Маму обидел, так ещё она из-за меня рассердилась на тебя. Прости, пожалуйста.

Якопо. Я-то ладно, а вот Мама… её нам ни за что нельзя обижать, ведь она нас так любит.

Бенедикт. Да, но и перед тобой я тоже виноват. Я пойду теперь просить у неё прощения, чтобы на тебя она не злилась. Но что мне ей сказать? Я её сильно задел.

Якопо. Скажи, что любишь её.

Бенедикт. А ты мне поможешь?

Якопо. Я с тобой буду просить прощения и говорить, что люблю её.

Бенедикт. Спасибо. (Обнимает отца, и они вместе выходят.)

Сцена шестая

Спальня Якопо.

Ира просыпается.

Ира. Прости, милый, я не могу на тебя злиться, я… (Видит, что он ушёл.) Конечно, он обиделся, ведь я была так холодна к нему. (Начинает плакать. Входит Августина.) Милый!.. Родная, ты почему не спишь? (Августина ложится рядом с Мамой и обнимает её.)

Августина. Папа тебя обидел, да?

Ира. Нет-нет, я… ничего не случилось.

Августина. Тогда почему ты плачешь?

Ира. Потому что папа обиделся на меня и ушёл, ведь я ему нагрубила.

Августина. Обиделся?! Нет же, совсем нет, он попросил меня утешить тебя, сказав, что обидел тебя. Вы оба иногда такие странные.

Ира. Да уж, это точно. (Целует дочь.) Он, наверное, решил поговорить с Бени. Надеюсь… да нет, конечно же, он не обидит сына. Ты знаешь, как я люблю твоего отца?

Августина. Знаю, Мам, ты мне тысячу раз говорила, но лучше бы ты ему сказала.

Ира. Ты права, Гусыня.

Августина. Не волнуйся: он это и так знает.

Ира. Ты тоже всё знаешь у меня.

Августина. Поэтому вы зовёте меня Гусыней? (Вместе смеются.)

Ира. Просто дядю Августа мы называем Гуся, а ты стала Гусыней, ведь названа в его честь.

Августина. Но дядя Август хотя бы Гуся, а не гусь. (Снова вместе смеются. Входят Якопо и Бенедикт.) А вот и папа, и Бени с ним зачем-то. Бени, что ты снова натворил? (Бенедикт подходит и целует Мать.)

Бенедикт. Прости, пожалуйста. Я больше таким взглядом никогда не обижу тебя, ведь папа был прав, а на него не злись из-за меня, ведь это я попросил его рассказать, а ты его знаешь: он никогда не врёт.

Ира (обнимает Бенедикта). Ни на кого я не злюсь. Я вас всех люблю, а теперь идите спать.

Бенедикт. Но сначала прости папу.

Ира. Я уже его простила.

Августина. Я не верю, докажи: поцелуй его. (Ира целует Якопо.)

Ира. Верите теперь?

Бенедикт и Августина. Да.

Ира. А теперь марш в постель. (Августина и Бенедикт, ещё раз обняв и поцеловав родителей, уходят.) Это и тебя касается. (Хватает Якопо и тянет его к себе, и они отдаются блаженству.)

Акт 2

Сцена первая

Гостиная.

Жёны пьют кофе.

Вика. Ир, а ты точно больше не злишься на Яшу за это?

Ира. Моя проблема в том, что я не могу хладнокровно к такому относиться, как это делает он, я всегда отдаюсь во власть эмоциям. В этот раз случилось так же, а потом я поняла, что мне не на что обижаться, ведь что ему ещё оставалось делать? Этот день должен был настать, но я не заметила, как прошло столько времени, и вовсе не успела как-то к этому подготовиться. Теперь с Гусыней я буду готова, а Яша мне поможет.

Таня. А как именно он всё объяснил Бени?

Ира. Я даже не знаю, но полностью уверена, что себя он всячески описывал не с самой лучшей стороны, хотя во многом я была тем, кем казалась…

Вика. Не говори так! Не ты ли мне говорила, что совсем не важно, что о тебе подумают другие, если ты знаешь, что любишь?

Ира. Да, другие, но не сын.

Юля. Меня уже достали твои волнения. Твои мальчики тебя бесконечно любят, как и мы, поэтому перестань переживать о былом.

Оля. Читаешь мои мысли.

Ира. И то правда, раньше я поуверенней была. (Входит учитель.)

Учитель. Извините, дамы, что прерываю вашу беседу, но я хотел бы вам кое-что занятное показать: думаю, вам будет интересно.

Сцена вторая

Учебный класс.

Все дети спят за своими партами. Входят жёны с учителем.

Учитель. Конечно, и раньше кто-то засыпал на уроке, но чтобы все сразу! Такое впервые.

Катя. Это, видно, от ночных хождений. А кто, говорите, из детей обычно засыпает?

Учитель. Господину Вольфгангу бывает часто скучно.

Оля. Значит, скучно… хорошо, мы с господином Вольфгангом потом поговорим.

Таня. Оль, ну что за строгость?

Вика. Сэр, пройдёмте с нами в гостиную, раз уж детям нужен отдых, а вы нам заодно расскажете, как их успехи.

Учитель. Благодарю, почту за честь. (Все идут в гостиную, учителя приглашают сесть рядом, и служанка приносит ему кофе.)

Вика. А кто-то ещё скучает на занятиях?

Учитель. Господин Готфрид может себе иногда позволить последовать примеру господина Вольфганга.

Таня. Готфрид?..

Оля. Тань, ну к чему строгость? (Дамы хихикают.) Совсем как их отцы: во всём друг другу составят компанию. Ещё бы за что-то путное взялись, было бы вообще прекрасно.

Юля. С каких пор ты стала такой ворчливой? (Дамы хихикают.) Сэр, а как мой мальчик учится?

Учитель. Господин Джулиано особо ни в чём не заинтересован, но делает уроки прилежно.

Ира. А что вы скажете о моих детях?

Учитель. Господин Бенедикт страдает от математики, хотя все остальные тоже, уроки делает больше для галочки. Госпожа Августина, как вы знаете, учится у меня по своей программе, но очень прилежно и внимательно, схватывает всё быстро и почти играючи. Если позволите, я считаю очень интересным опытом одновременное обучение её с остальными, но по разным программам, ведь это требует от учителя немалой гибкости и профессионализма. Сначала мне требование господ относительно общего обучения показалось странным, но потом я понял, что это поможет госпоже Августине быть ближе к своим братьям и сестре и не чувствовать себя отстранённой. Но извините, я разговорился.

Катя. Нет-нет, нам очень приятны ваши речи. Скажите, а каков, по-вашему, Луи?

Учитель. Господин Луи хорош во всём, кроме всё той же математики. Острый ум — черта всех ваших детей, и я говорю без лести, острый, однако ленивый; ленивы по-разному: Луи блещет тем, что он использует крупицу того гигантского потенциала, который ленятся использовать остальные. Мальчик хитёр: прикладывая минимум усилий, он добивается максимального результата среди остальных, так как ленится чуть меньше.

Катя. Спасибо, меня вполне устраивает.

Вика. А что насчёт моей дочурки?

Учитель (слегка улыбнулся). Госпожа Люсия больше занята господином Вольфгангом, чем учёбой. (Дамы рассмеялись.) Но не волнуйтесь: я стараюсь успеть проверить наличие у неё знаний в те короткие промежутки времени, когда она оказывается мыслями с нами на уроке, но она вовсе не отстаёт от остальных.

Вика. Ну благо хоть так. Оль, что делать будем?

Оля. Вик, не волнуйся: они же дети.

Учитель. Но я об одном хочу вас попросить: не надо сильно ругать детей из-за того, что я сказал, ведь они могут на меня обидеться, а я не хочу портить с ними отношения.

Катя. Будьте уверены, что ваш авторитет в их глазах не упадёт.

Учитель. Благодарю. (Входит Вольфганг.)

Вольфганг. Сэр, я хотел извиниться за то, что мы заснули на уроке. Мы просим вас продолжить урок, если вы согласны.

Учитель. Конечно, согласен. Дамы, прошу меня простить. Благодарю за кофе и приятную беседу, а теперь мне пора за работу.

Оля. Мы вам также благодарны. (Учитель и Вольфганг уходят.) Не знаю как вы, но я хочу теперь поговорить с Генрихом и рассказать про сына, ведь ему тоже будет интересно.

Вика. Я думаю мы все последуем твоему примеру. (Все идут к своим мужьям.)

Сцена третья

Комната Люсьена.

Люсьен спит, заходит Катя.

Катя (запрыгивает на него). Господин, не изволите ли проснуться?

Люсьен (просыпается). Доброе утро, милая.

Катя. Вы, граф, своей беззащитностью искушаете меня.

Люсьен (обхватывает её бёдра). Где ж я беззащитен, графиня?

Катя. Беззащитен тот, кто снизу. (Люсьен резко хватает её и бросает на кровать, ложась сверху.)

Люсьен. Да, это верно. (Целует её, а она целует много раз в ответ, а затем он её выпускает, и они спокойно лежат в обнимку.)

Катя. А вообще, я пришла поговорить.

Люсьен. Говори.

Катя. Наш мальчик учиться довольно неплохо, но если бы не ленился, то мог бы лучше.

Люсьен. А зачем лучше?

Катя. Сам лентяй, вот и защищаешь.

Люсьен. Верно, я лентяй. Но я проблемы здесь не вижу: он выучит то, что ему не нравится, но надо, а то, что ему по душе, будет учиться само — так при чём тут лень? История, литература, языки — по этим предметам ты ему замечаний не делала, ведь он их учит с удовольствием. Тут даже слово «учит» не совсем подходит, ведь всё ему даётся очень легко и естественно. Зачем же насиловать детский ум, заставляя учить глупости по типу физики, математики и всего остального? Минимум он всё равно выучит, а иное его уж не касается.

Катя. Для того, кто только проснулся, слишком уж ты ловко перехватываешь инициативу в разговоре.

Люсьен. Если на него неправильно надавить, он совсем перестанет что-либо делать по тем предметам, что ему не нравятся.

Катя. Ты прав, дорогой. А ты встать всё-таки не планируешь?

Люсьен. Нет, и ты будешь спать со мной. (Обнял её крепче, чтобы не сопротивлялась.)

Катя. Видимо, выбора у меня нет. (Целует его, и они вместе засыпают.)

Сцена четвёртая

Бильярдная.

Август и Лоренцо играют в бильярд.

Август. Спустя столько лет я всё ещё не могу сравняться с тобой в нашем счёте.

Лоренцо. Может, потому, что я выигрываю? Однако я тобой горжусь, ведь ты уже не гонишься за победой, а получаешь удовольствие от любой партии.

Август. Но всё ж и я иногда могу победить.

Лоренцо. Не отрицаю. Слушай, брат, давно хотел тебя спросить: тебя ничего не смущает в Джуле?

Август. То есть?

Лоренцо. С ним всё в порядке, но я в нём совсем не вижу тебя, ведь он даже рыжий, как его Мать.

Август (смеётся). Ты думаешь, я из-за этого неловко себя чувствую? Ладно, пойми теперь, что я думаю. Он действительно отличается от меня, но какая вообще разница? Да, он, скорее всего, не будет поэтом, ну и что? Пусть будет кем хочет, ему не надо что-то делать, чтобы я его любил. Конечно, отцам приятно, когда ребёнок идёт по их стопам, но совсем глупо и неправильно его заставлять. Единственная моя цель в том, чтобы Джуль в жизни не стыдился того, что я его отец, и думал обо мне с теплотой, вот что мне нужно.

Лоренцо. Это именно тот ответ, которого я ждал и который достоин тебя. А теперь дело за малым.

Август. Ты о чём?

Лоренцо. Осталось Джулю сказать всё то, что ты мне сейчас сказал.

Август. Думаешь, он этого не понимает?

Лоренцо. Лишним никогда не будет, ведь ребёнку легко усомниться в том, что он ничем не хуже остальных. Напомни ему, что он не должен быть поэтом, чтобы ты его любил.

Август. Да, ты прав, лишним не будет. (Входят Юля и Вика.)

Вика. Видишь, Юль, как я и сказала. (Жёны подходят и целуют своих мужей.) Вы долго ещё?

Лоренцо. Милая, а куда ты торопишься?

Вика. Мы хотим поговорить с вами, а под звуки игры мне неудобно.

Лоренцо. Тогда пойдём.

Август. А партию доиграть?

Лоренцо. Бери себе: техническое поражение. (Лоренцо и Вика уходят.)

Юля. Ну вот ты и победил, Любимый.

Август. Да мне не такая победа нужна…

Юля. Зато ты вечный единственный наичестнейший победитель в моём сердце.

Август. Это уже что-то. (Она бьёт его.) Я имел в виду, что это всё, что мне нужно. (Целует её, и они уходят.)

Сцена пятая

Сад.

Якопо лежит на скамейке и читает. Входит Ира.

Ира (подкрадывается к нему, пугает, а потом целует). Чего один тут?

Якопо. Развеяться захотелось, отдохнуть.

Ира. От меня?

Якопо. Да, именно так. Всегда бы тебе повод найти, чтобы обидеться на меня. Не хочешь попутешествовать?

Ира. Куда, например?

Якопо. Куда хочешь: у Люси везде домик для нас найдётся.

Ира. Не знаю, мне дома больше всего нравится.

Якопо. А помнишь тот ресторанчик в Риме, а ту ночь?..

Ира. Прекрасный ресторан и прекрасная ночь. (Целует его.) Но они были бы совершенно плохи без тебя, поэтому мне место не очень интересно, лишь бы ты был со мной.

Якопо. Для меня тоже это главное. Можем в Великобританию: Бени хотел увидеть поместья Байрона и Вальтера Скотта. Но пока что не будем торопиться, ведь у них учёба, а без них если уедем, то на очень короткий срок.

Ира. Кстати, об учёбе. Хорошо, что ты напомнил, ведь я почти забыла, что пришла сюда, чтобы поругать тебя.

Якопо. Меня? За что?

Ира. Сын у тебя ленивый.

Якопо. Это где же? У него глаза горят ярким пламенем, как и у всех остальных.

Ира. Уроки делает для галочки.

Якопо. Женщина, ну успокойся ты уже. Всегда надо придираться к чему-то, всегда обращать внимание на то, что не получается, а не на то, что он делает прекрасно. Ты им гордишься?

Ира. Горжусь…

Якопо. Ну так скажи ему об этом тоже, ведь ты ему чаще скажешь, что он снова плохо учится, нежели про то, какой у него приятный стих ты прочитала. Важно, чтобы сердцем и душой не был он слеп, а оценки из него человека не сделают.

Ира. Прости…

Якопо. Я тебя вовсе не ругаю, но обращай внимание на более глубокие вещи. (Приобнял и поцеловал в лоб поникшую жену, и она приободрилась.) А что Гусыня?

Ира (говорит и всё больше приободряется). У неё всё хорошо, ей всё легко даётся.

Якопо. Моя девочка прекрасна, как и моя другая девочка. (Целует её в голову.) Ладно, пойдём в дом. Ты уже пила кофе?

Ира. Да, но с тобой ещё выпью. (Целует его, и они уходят в дом.)

Сцена шестая

Фехтовальный зал.

Вильгельм и Генрих после тренировки.

Генрих. Давно же мы с тобой не упражнялись.

Вильгельм. И всё, что было, весело растянули так, что ещё долго не будем заниматься. (Входят Оля и Таня и целуют своих мужей.)

Генрих (тихо Оле). Помыться не хочешь со мной?

Оля (тихо ему). Хочу. (Целует его, и они уходят.)

Таня. Нам надо поговорить.

Вильгельм. Без проблем, но нам бы сначала помыться.

Таня. Отлично, пойдём. (Уходят.)

Сцена седьмая

Гостиная.

Все, кроме Люсьена и Кати, сидят и пьют кофе.

Генрих. А где Люся?

Таня. Катя пошла за ним, но, видимо, с ним и осталась.

Ира. Вообще, мы хотели поговорить об успеваемости наших детей, но теперь я понимаю, что это было просто поводом нам всем собраться не только за едой. (Входят Люсьен и Катя.) А вот и наши сони. (Они садятся, и слуги наливают им кофе.)

Вика. Раз уж мы все здесь, я подниму один насущный вопрос. Милый, ты ведь знаешь, что нашей дочери нравится Вольфи? Что ты об этом думаешь?

Лоренцо. Мы с Герой обсуждали это и сошлись на том, что мы поговорим с нашими детьми: я скажу Люсе, что в этом ничего предосудительного, но не нужно пока что торопиться.

Август. Мне тоже надо будет с нашим мальчиком поговорить, чтобы он не думал, будто он хуже остальных.

Юля. А почему он должен так думать?

Август. Ему неприятно, что он не поэт.

Юля. Тогда поговорим. А что за занятие у них сейчас?

Люсьен. Они гуляют на свежем воздухе и беседуют с учителем.

Генрих. Да, насчёт учителя. (Подзывает к себе слугу и говорит ему.) Иди и скажи учителю, чтобы после уроков зашёл ко мне по делу. (Слуга поклонился и ушёл.)

Якопо. Что-то случилось?

Генрих. Детям же нужны ещё учителя по другим предметам, поэтому я и хочу узнать, есть ли у него кто на примете, кто был бы таким же компетентным в своём деле, как и он.

Лоренцо. Смотрите, какой деловой! (Растрепал волосы Генриха, а он, как и все, заулыбался.) Кстати, насчёт дел: кто хочет встретить тех художников, которые понравились нам всем?

Якопо. Да, я понял, о ком ты: они и вправду лучшие как среди художников, так и среди поэтов.

Юля. И музыкантов: их музыка просто восхитительна.

Август. Хоть мы многим покровительствуем, но таких талантов у нас ещё не было.

Вильгельм. Мне кажется, что тут надо говорить почти о гении.

Генрих. Надя тоже о них хорошо отзывается, а мнение художника о художнике, наверное, ценнее, чем мнение поэта. Лори, я их встречу. А когда они будут?

Лоренцо. Первый завтра в этом время, а второй — через полчаса после него. Хоть они действительно хороши, но, к сожалению, имён я не запомнил; помню, что имена приятные.

Август. Ладно, у детей занятие почти закончилось, пойду поговорю с сыном. Пойдём, Юль?

Юля. Конечно, родной.

Оля. Мы с Генрихом тоже этим займёмся.

Вика. Как и мы с Лоренцо. (Август и Юля, Генрих и Оля, Лоренцо и Вика уходят.)

Якопо. Виль, может, в бильярд?

Вильгельм. Давай, родной, с тобой давно не играли.

Катя. А я хочу с милым в нарды.

Вильгельм. Хорошей игры. (Якопо и Ира, Вильгельм и Таня идут в бильярдную, а Люсьен и Катя садятся за нарды.)

Сцена восьмая

Комната Джулиано.

Джулиано лежит на диване и читает. Август и Юля стучат и заходят.

Юля. Привет, дорогой, как ты? (Джулиано садится, а родители садятся рядом.)

Джулиано. Хорошо, а что? Что-то случилось? Я что-то натворил? Обычно вы вдвоём ко мне не заходите.

Август. Нет, всё хорошо. Как ты думаешь, кем я хочу, чтобы ты был?

Джулиано. Поэтом, как ты и как все остальные? Я пытаюсь, пап, но…

Август. Нет, не поэтом.

Джулиано. А кем же?

Август. Всё, чего я хочу, — это чтобы ты был моим сыном, а с этим ты, как видишь, успешно справляешься. (Целует его в лоб.)

Юля. Мы хотим сказать, что то, кем ты хочешь стать, это лишь твой выбор, но знай, что мы во всём тебя поддержим.

Август. Да, я давно понял, что ты не поэт, но это не делает тебя хуже твоих братьев и сестёр, это лишь значит, что ты другой. Это всё равно что ругать или хвалить тебя за то, что ты рыжий. Глупо ведь, правда?

Джулиано (рассмеялся). Да.

Август. Вот и молодец. Хотя, быть может, это и глупо, но рыжий мне больше нравится, поэтому и за это молодец. (Растрепал одной рукой волосы сына, а другой — жены, а потом обоих поцеловал в голову.) Ладно, читай, не будем больше отвлекать. (Джулиано хватает их в объятья.)

Джулиано. Спасибо!

Юля (слегка визжит от радости). Тебе спасибо, малыш. (Целует сына, и они уходят, а он ложится дальше читать.)

Сцена девятая

Комната Вольфганга.

Вольфганг лежит и сочиняет стихи.

Генрих (стучится). Можно?

Вольфганг. Войдите. (Генрих и Оля заходят. Вольфганг откладывает тетрадь и ручку, садится, а родители садятся рядом.)

Генрих. Не буду ходить вокруг да около. Ты ведь знаешь, что нравишься Люсии?

Вольфганг. Пап, ну мне неловко об этом говорить! Ну и к чему это? Ещё и Мама тут! Хотите, чтобы я от стыда умер? (Генрих и Оля сдерживают смех.)

Оля. А что ж тут постыдного?

Вольфганг. Ну, Мам, и ты туда же! Я люблю её как сестру, но она жутко надоедлива.

Генрих. Вот и правильно делаешь. Мы тебя ни к чему не принуждаем. Не обижай её чувства, но и не подпитывай их, чтобы ей в будущем не было больней.

Оля. Кто знает, что будет в будущем: может, и она тебе понравится, а может, она поймёт, что чувства к тебе были лишь ребячеством. В любом случае вы останетесь семьёй, поэтому люби её как сестру, что ты и делаешь и что я считаю правильным. (Целует сына в лоб.)

Генрих. Вот и поговорили. Ну что, это было так неловко, как ты ожидал?

Вольфганг. Нет, чуть менее неловко. (Вместе смеются.) Спасибо, пап, спасибо, Мам.

Оля. Пожалуйста, милый.

Вольфганг. Мам, я буду стараться на занятиях не засыпать, чтобы ты не злилась.

Оля. Ну спасибо. (Оля и Генрих уходят, а Вольфганг продолжает писать.)

Сцена десятая

Комната Люсии.

Люсия за столом лениво делает уроки. Лоренцо стучит в дверь.

Люсия. Войдите. (Входят Лоренцо и Вика.) Уже садимся есть, да? Я скоро спущусь, но сначала доделаю уроки.

Вика. Нет, мы пока не едим.

Люсия. Да, я знаю, я чуть-чуть по занятиям отстаю, но, как видите, я затем догоняю ребят.

Лоренцо. А что же тебе мешает учиться? Или, скорее, кто? (Люсия слегка смутилась.) Не совсем об уроках хотим поговорить. Давай лучше о Вольфи. (Люсия смутилась ещё сильнее.)

Вика. Милая, это нормально, что тебе нравятся мальчики, но не надо сходить с ума по ним. Я не могу сказать, будут ли твои чувства взаимны в будущем, но сейчас вы должны просто дружить и общаться, как ты это делаешь с остальными.

Лоренцо. Будь чуть-чуть гордой, но не высокомерной; не бегай за ним и не пялься на него, но и не будь безразлична к нему, ведь вы всё-таки семья. Правильно Мать говорит: пока что просто общайтесь, а с возрастом станет ясней, ведь и твои чувства к нему могут остыть.

Люсия. У вас с Мамой всё вроде по-другому было. (Лоренцо и Вика смутились.)

Лоренцо. Я бы не назвал всё, что было между нами, правильным: мы могли достичь того счастья, которое сейчас есть у нас, без лишних глупых сложностей, которые сами себе и создавали. Понимаешь, родная?

Люсия. Да, пап. Я вас поняла и постараюсь исправиться. Спасибо, что ругаете не мои чувства, а лишь неправильное их проявление.

Вика. Тебе спасибо за понимание. (Целует дочь.)

Лоренцо. Ладно, делай уроки, не будем мешать. Если возникнут сложности, позови, хорошо?

Люсия. Хорошо. (Лоренцо поцеловал её в лоб, и они ушли, а Люсия вернулась к урокам.)

Акт 3

Сцена первая

Комната Вольфганга.

Вольфганг сидит за столом и пишет стихи.

Вольфганг. Какую же правильную рифму подобрать? Нужно грамотно обобщить последней рифмой весь стих.

Благодатная во мне царит стихия.

Как же это лучше закончить? (Раздаётся стук в дверь.) Войдите. (Входит Люсия.)

Люсия. Можно с тобой поговорить? (Замечает, что Вольфганг замешкался.) Я не собираюсь вести себя, как обычно, не бойся, я хочу просто поговорить. (Вольфганг приглашает её сесть на стул, и она садится.) Я знаю, что веду себя глупо рядом с тобой и бываю надоедливой, и за это я пришла извиниться.

Вольфганг. Но тебе не за что изви…

Люсия. Подожди, я ещё не закончила. (Вольфганг осёкся.) Я впредь хочу быть твоим другом, поэтому давай просто дружить, хорошо? (Протягивает ему руку.)

Вольфганг. Хорошо. (Жмёт ей руку.)

Люсия. Спасибо. Тогда мне больше нечего сказать, не буду тебя отвлекать. (Выходит из комнаты и сразу начинает глубоко дышать, сняв маску спокойствия.) Не могу поверить, что мне удалось это сделать. (Взбодрилась и ушла.)

Вольфганг (задумчиво садится за стол). Вот это да! Неужели это была Люся? Нет, Люсия. Точно! Люсия! (Пишет, читая вслух.)

Благодатная во мне царит стихия:

Правят Божий страх, Любовь, а с ней Люсия.

Сцена вторая

Комната Бенедикта.

Бенедикт лежит на диване и отдыхает. Входит Августина.

Августина (подходит и трясёт его). Вставай! Ты сказал, что поиграешь со мной. (Бенедикт садится.)

Бенедикт. Во что ты хочешь?

Августина. В бильярд.

Бенедикт. Нет.

Августина. Почему?

Бенедикт. Дядя Лори тебя, конечно, очень любит, но, если ты в третий раз продырявишь сукно киём, он тебя просто съест.

Августина. Не съест: папа не позволит.

Бенедикт. Они вдвоём тебя съедят, а я буду доедать, если что-то останется.

Августина (почти в слезах). Мам! (Хочет убежать к Маме.)

Бенедикт (удерживает её). Ладно, стой. Шучу, конечно, но они всё равно будут злиться. Во что-то, кроме бильярда? (Вытирает её слёзы.)

Августина. Может, в нарды?

Бенедикт. Я уже сто раз говорил: просто перекладывать шашки с места на место ещё не значит играть в нарды.

Августина. Когда играем по правилам, получается скучно. Зато я хорошо умею бросать кубики.

Бенедикт. Их общее название — кости, а в нардах они называются зары. Да, ты их хорошо бросаешь, но было бы лучше, если бы они летали в пределах доски, а не моей комнаты.

Августина. Но на них, когда ты их находил, всегда были шестёрки, а ты говорил, что это хорошо, значит, я хорошо бросаю.

Бенедикт. Ладно, соглашусь. (Приобнял её.) Ну так во что в итоге хочешь поиграть?

Августина. Может, в волейбол?

Бенедикт. Да, хорошая идея, можно остальных тоже позвать.

Августина. Можем потом зайти к Наде.

Бенедикт. Точно! Надя! Спасибо, что напомнила, ведь она просила сказать ей, когда придут те художники, а они ведь сегодня придут. Надо сначала ей сказать, а затем поиграем, хорошо?

Августина. Хорошо, но я всё равно всех позову сразу: все любят заходить к Наде.

Сцена третья

Дом Нади.

Надя работает в мастерской.

Надя (откладывает кисть). Ну когда он уже приедет? Подумать только! Сказал бы ещё пару месяцев назад мне кто-нибудь, что все мои мысли будут заняты художником, которого я даже не видела, я бы… Ну и что, что не видела? (Ходит из стороны в сторону и всё больше погружается в разговор с самой собой.) Зато я видела его картины, и его кисть строга, но в строгости всё же есть нежность. (Ложится на диван и мечтает.) Все скажут, что он слишком строг, но есть ли красота в чрезмерной нежности и мягкости: «Так сладок мёд, что наконец он горек». Глупо отрицать: они оба гении, но он… Кто он? Стыд! Я даже имени не знаю моего… кого? Кто он мне? Жаль, но пока никто… пока… (Раздаётся стук в дверь.) Входите. (Входит Бенедикт.) Привет, Бени, тут не прибрано, подожди в гостиной, я сейчас.

Бенедикт. Если что, я с ребятами.

Надя. Хорошо, прикажите подать чай, я буду через две минутки.

Бенедикт. Хорошо, спасибо. (Уходит, а Надя идёт переодеваться.)

Сцена четвёртая

Гостиная Нади.

Все дети сидят и пьют чай с конфетами. Входит Надя и садится к ним.

Надя. Привет, детишки. Как вы? (Наливает себе чай.)

Бенедикт. У нас всё хорошо, и мы пришли тебя обрадовать.

Надя. Ваши отцы опубликовали новый сборник? Вы принесли?

Бенедикт. Так недавно ведь новый был сборник. А впрочем, неважно. Нет, по другому поводу: сегодня приедут художники! (Надя подавилась.)

Надя. Сегодня?! Оба? А во сколько? Могу ли я их увидеть?

Бенедикт. Один из них будет через час, а другой — через два. Я думаю, мельком их увидеть можно будет, но пообщаться вряд ли получится, ведь у них сегодня деловая встреча. Ребят, а кто их встретит?

Вольфганг. Мой папа.

Бенедикт. Отлично. Тогда мы у дяди Геры узнаем про них и расскажем тебе, ведь знаем, что они тебе очень интересны.

Надя. Спасибо, ребят, вы чудесные. Хотите ещё конфет?

Августина. Нет, спасибо, мы зашли просто рассказать, а так мы хотели поиграть в волейбол.

Надя. Спасибо, красавица. (Поцеловала Августину в лоб.) Тогда не буду вас задерживать. Помните, что мне всегда приятно видеть вас у себя, поэтому заходите почаще.

Готфрид. Спасибо, нам тоже нравится у тебя.

Луи. Точно.

Люсия. Абсолютно.

Джулиано. Спасибо, Надя.

Вольфганг. Спасибо.

Бенедикт. Мы это очень ценим.

Августина. Спасибо. А теперь пойдёмте уже играть. (Быстро убегает и тянет с собой Бенедикта, и остальные, попрощавшись с Надей, тоже идут за ними.)

Надя. Поверить не могу! Сегодня! Интересно, он брюнет или блондин? А волосы длинные или короткие? Хоть строгая у него кисть, но характер не всегда соответствует внешности. А глаза? А взгляд? Лёгкая улыбка с ямочками или нахальная ухмылка? Нет! Нахальства в нём нет, но есть гордость, которая неразумному покажется высокомерием. Да каков же он в конце концов?.. Увижу… сегодня я его увижу, но сначала приведу себя порядок. (Уходит.)

Сцена пятая

Кабинет Генриха.

Сидит Генрих. Входит Вера.

Генрих. Здравствуйте, прошу, садитесь. (Вера садится.) Извините, я слегка удивлён, ведь ожидал художника, а не художницу, но, видимо, я что-то перепутал, прошу прощения.

Вера. Нет-нет, вы всё правильно поняли: я не художница и не автор тех работ, которые вам понравились. Я лишь подруга художника, а он сам даже не знает о том, что вы оценили его работы, но ему понравится.

Генрих. Очень занятно, впервые с этим сталкиваюсь, но вы молодцы. Прошу прощения, я забыл представиться: я Генрих…

Вера. Забытый поэт, главный после Вильгельма, автор прекраснейших стихов, поэм и много другого. Простите, просто мой… друг очень высоко ценит как вас, так и всех остальных членов Общества, а я пристрастилась к вашей поэзии уже через него. Меня зовут Вера.

Генрих. Очень приятно познакомиться, а также лестно знать, что наше творчество кому-то интересно. Кстати, я не забыл о вашей просьбе: видимо, вашей просьбе, если вы нам писали.

Вера. Да, я.

Генрих. Прошу. (Отдаёт ей сборник стихов с подписями всех поэтов.)

Вера. Спасибо вам большое, ему очень понравится.

Генрих. Извините мою бестактность, но как зовут всё-таки художника? Я не смог разобрать по подписи с рисунков.

Вера. Его зовут Габриэль.

Генрих. Какое прекрасное имя.

Вера. Именно! Ой, то есть да, мне тоже нравится. (Генрих улыбнулся.) Но прошу, не забывайте: ударение всегда на последний слог, иначе он разозлится; но в форме «Габи», конечно же, на первый слог, иначе будет глупо и он обидится.

Генрих. Какой щепетильный молодой человек.

Вера. Он просто знает себе цену.

Генрих. Есть какие-либо вопросы у вас по условиям?

Вера. Нет, я всё поняла: художник получает дом на территории вашей усадьбы в свою собственность, вы оплачиваете прислугу и все иные хозяйственные моменты, художник получает ежемесячно миллион рублей и полную свободу творчества, за выполнение ваших заказов предусмотрена дополнительная плата, вы помогаете в поиске покупателей; в случае ухода дом придётся оставить, но вы выплатите стоимость дома. Всё понятно. А предусмотрен какой-то договор?

Генрих (рассмеялся). Нет, у нас другая политика, которую многие посчитают глупой, и будут правы: мы только за доверие на слово, ведь личность важнее договора, его слово дороже и сильнее угрозы со стороны глупого закона. Я думаю, господин Габриэль знает, если он сильно заинтересован в нашем творчестве. Ещё один момент: к сожалению, в том доме только одна кровать, но я сегодня же скажу слугам, чтобы…

Вера. Нет! Это даже хор… то есть это не проблема.

Генрих (хитро улыбнулся). Он вам давно нравится?

Вера (покраснела). Как вы узнали? Это ваш знаменитый нюх?

Генрих. Тут он не нужен, чтобы понять. В любом случае я желаю вам удачи как в целом, так и с вашим хитрым планом. Не смею больше вас задерживать и очень рад знакомству.

Вера. Это я рада, спасибо, за всё спасибо, до свидания.

Генрих. До свидания. (Вера уходит. Раздаётся стук в дверь.) Входите. (Входит Вин.) Здравствуйте, садитесь, пожалуйста.

Вин (садится). Здравствуйте. Сперва я хотел ещё раз поблагодарить вас за приглашение. Вы не представляете, как значимо для меня ваше творчество, а этот дом для меня будто музей, ведь здесь возникло и поныне развивается Общество забытых поэтов.

Генрих. А вы уверены, что оно возникло здесь?

Вин. А разве нет?

Генрих. Вам рассказать?

Вин. Да, прошу.

Генрих. В тот день мы сидели в захудалой квартирке Лоренцо: я, Лоренцо, Вильгельм и Август. Мы ждали прихода Якопо, ведь он обещал познакомить нас со своим приятелем, который, скорее всего, захочет присоединиться к нам.

Вин (всё время заворожённо слушавший). Извините, что перебиваю, сэр: это был Бенедикт?

Генрих. Да, Бенедикт, Бенедикт… Так вот, он привёл его, и всем нам он страшно понравился: в нём была бесконечная Доброта, мечтательность, Любовь ко всему. Я не знал более светлого человека. Мы сразу поняли, что он часть нас, но кого «нас»? Кто мы? Мы тогда не совсем понимали, что же такое мы все вместе составляем, не понимали, как это можно назвать. И начали обсуждать: пришли сначала к тому, что мы все поэты (уже что-то), а потом? Какова же форма этого содержания? Кто-то говорит про клуб, кто-то про кружок, но Вильгельм назвал нас обществом. Хорошо, а что дальше? Общество каких поэтов? Кто-то сказал про немых поэтов, Бенедикт сказал про мёртвых, но Якопо не понравилось; в итоге говорю я, и…

Вин. Вы предложили назваться забытыми?!

Генрих. Нет, я просто-напросто забыл, что хотел предложить, а Якопо сказал, что это именно то, и торжественно произнёс: «Мы — Общество забытых поэтов!».

Вин. Это… это что-то чудесное. Спасибо вам большое. Услышать такой рассказ из первых уст!

Генрих. Прошу, будьте со мной на «ты»: мы со всеми нашими художниками, поэтами и музыкантами на «ты». А как мне к вам обращаться?

Вин. Просто Вин. Что касается всех условий, я со всем ознакомлен, вопросов у меня нет, и со всем я согласен.

Генрих. Отлично, мы будем рады такому художнику. (Пожали друг другу руки, распрощались, и Вин ушёл.)

Сцена шестая

Квартира Габриэля и Веры.

Габриэль лежит, закрыв глаза, на диване. Входит Вера с тортом в руках.

Вера (слегка трясёт его). С днём рождения.

Габриэль (радостно встаёт). Я-то думал, ты забыла, вот и лежал и грустил.

Вера. Как я могла?! Даже свечки поставлю. (Ставит на торт свечки в виде двух двоек и зажигает их.) Загадал желание?

Габриэль. Нет у меня особо желаний. Я тебе отдаю, загадай сама.

Вера. Ладно. (Загадывает про себя: «Полюби меня» и задувает.)

Габриэль. Получилось?

Вера. Пока не знаю. (Он мажет ей нос тортом.) Эй, это вообще-то твой день рождения! (Мажет ему обе щеки и нос, а он пробует со своей щеки.)

Габриэль. Вкусно! (Вытирает пальцем её нос и тоже ест.) С тебя ещё вкуснее. (Вытирает её и себя салфеткой.)

Вера. Но это не весь сюрприз. (Достаёт сборник поэтов.) Это тебе.

Габриэль. Ты купила мне новый сборник?! Его же ещё даже в магазинах нет. Спасибо большое.

Вера. Это ещё не всё: открой.

Габриэль (открывает и читает). Как… с подписями?.. Это, наверное, какая-то особенная серия. Спасибо большое! (Обнимает её.)

Вера. Не совсем. Вот, возьми ещё кое-что. (Даёт ключи от дома.) Это тебе уже не от меня.

Габриэль. Что это?

Вера. Поэты теперь твои покровители.

Габриэль. Как? Я же?..

Вера. Я всё сделала: я отправила втайне твои работы, ведь ты сам не осмелился бы. Им очень понравилось, а условия их ты уже знаешь.

Габриэль (молчит удивлённо). Спасибо. (Крепко целует её в щёку, а она еле стоит на ногах от удовольствия.) Спасибо! (Начинает бегать от радости по всей квартире, а Вера ещё не может прийти в себя и мечтательно гладит щёку.) А когда можем въехать?

Вера (кое-как взяла себя в руки). Да хоть сегодня.

Габриэль. Отлично! Не будем тянуть, давай собирать вещи.

Вера. Ты меня возьмёшь с собой?

Габриэль. Как можно такое спрашивать? Куда ж я без тебя? Хорошо, что вещей у нас немного: соберёмся быстро и уйдём. Прощай, глупая мелкая квартирка!

Вера. Да. (Пошли быстро и весело собирать вещи.)

Сцена седьмая

Дома Нади.

Надя мечтательно ходит из стороны в сторону.

Надя. Каков он был! Волосы тёмные, слегка длинные, но не чересчур, вьются, но не очень кудрявые; тело… тело крепкое, взгляд серьёзный, пронизывающий, походка ровная, мерная: он уверен в себе, ему нечего доказывать; руки не грубые, но и не женственные, пальцы довольно длинные, что хорошо для музыканта, улыбки нет, но и грубости в устах тоже нет, значит, не улыбается просто так, а значит, его улыбка имеет ценность, а смех… Вот бы услышать его смех! А глаза… узнать бы их цвет! А голос?.. Каков же голос? Так мало! Так мало знаю! Вот бы его крепкие руки… (Мечтательно обнимает себя и пёрышком падает на диван, потом приходит слегка в себя и встаёт.) Интересно, его дом близко? Может, соседний дадут ему? Какая разница: пусть хоть в десяти километрах — мне всё нипочём! Да только с чего бы мне к нему идти?.. Кто я ему, чтобы приходить когда захочу? Никто… (С грустью вновь падает на диван.) Один лишь раз видела его, когда он мимо проходил, но разве нужно художнику больше? А имя! Вин… Разве такое короткое имя может вмещать в себя всю сущность этого человека? Этого мужчины?.. Моего мужчины?.. Неужели так коротко можно описать его тело, его руки, его глаза? Нельзя же так коротко! Всех слов в мире не хватит для этого! Но чем меньше слов, тем вес они имеют, а значит, Вин уже души моей кумир, ведь магическим образом вмещает в себя всё то чудо, которое не поддавалось никаким моим словам. (Глубоко вздыхает, закрывает глаза от приятной усталости и вскоре засыпает.)

Сцена восьмая

Дом Габриэля.

Габриэль и Вера входят в дом. Их встречает слуга.

Слуга. Здравствуйте, господин Габриэль, добро пожаловать.

Габриэль. Где здесь спальни?

Слуга. Сэр, в доме лишь одна обустроенная спальня, но думаю, для вас это не проблема.

Габриэль. Мы не спим в одной кровати.

Слуга. Прошу прощения, сэр, видимо, произошла какая-то ошибка, ведь нас не предупредили. Я сейчас же…

Вера. Нет-нет, не надо… Зачем в такой поздний час тревожить слуг?

Слуга. Хорошо, миледи, я отнесу ваши вещи в спальню. (Берёт вещи и уходит.)

Габриэль и Вера (долго и молча смотрят друг на друга). Вот это дом! (Радуются, скачут, взяв друг друга за руки.)

Вера. Давай, кто первый.

Габриэль. Ты бери правое крыло, а я возьму левое.

Вера. Хорошо. (Разбегаются в разные стороны и возвращаются через минуту.) На первом этаже кухня и гостиная.

Габриэль. У меня две ванные комнаты, а в подвале погреб. (Разбегаются, приходят через минуту.)

Вера. На втором этаже музыкальная комната: там рояль, скрипки, духовые и многое другое.

Габриэль. С моей стороны на втором мастерская со всем необходимым, бильярдная и бассейн.

Вера. На третьем пустые гостевые комнаты, большая библиотека и несколько больших балконов.

Габриэль. А соседний домик это, я так понимаю, комнаты прислуги, основная кухня и прачечная. Ну что ж, я вас поздравляю с новосельем, сударыня. (Элегантно кланяется, желая поцеловать ей руку.)

Вера. Я вас также, сударь. (Подаёт, жеманно подыгрывая, руку.)

Габриэль. Ладно, мы успеем завтра всё получше осмотреть, а сегодня радостей мне уже предостаточно, большего не выдержу. А всё благодаря тебе. Спасибо, это лучший день рождения. (Целует её в щёку, а она не может удержаться на ногах, и он её ловит.) Ты, видно, тоже устала.

Вера (приложив немыслимые усилия, отходит от него). Да, давай спать, но я сначала переоденусь. (Уходят.)

Сцена девятая

Спальня Габриэля.

Вера ходит по комнате, периодически останавливаясь перед туалетным столиком с зеркалом.

Вера. Как же лучше? Может, снять совсем пижаму? Но на мне и так лишь шортики да майка. А дверь открыта? (Подходит и приоткрывает её.) Вот бы он случайно зашёл, пока я переодеваюсь… Если только в трусиках буду, это слишком вызывающе: как бы, наоборот, не оттолкнуть его. Ну почему бы тебе сейчас не зайти?! (Встаёт перед большим зеркалом боком, гладя грудь и попу, чтобы убедиться, что они достаточно выпуклые и упругие. Снимает майку, оставаясь в одном лифчике, прижимает груди друг к другу, поднимает снизу, чтобы точно убедиться в их упругости и размере.) Придумала! (Снимает лифчик и надевает сверху майку.) А с шортами что? Трусы ему не помешают, а шорты не нужны. (Снимает шорты и ещё раз смотрится сбоку и сзади в зеркало, поправляя трусы; сжимает руками ягодицы, проверяя их упругость.) Отлично, я готова. (Раздаётся стук в дверь.) Заходи. (Входит Габриэль.)

Габриэль (видит, что она в трусах и отворачивается). Извини, я думал, ты уже переоделась.

Вера. Да, я переоделась. Как тебе?

Габриэль (бросил на неё быстрый взгляд и снова отвернулся). Красиво, но холодно не будет?

Вера. Ничего, одеяло плотное. А цвет тебе нравится?

Габриэль. Я не увидел, что за цвет.

Вера. Так а ты не отворачивайся. (Габриэль повернулся, а Вера медленно кружилась, вставая в непринуждённые, почти незаметные позы.) Ну как?

Габриэль. Фиолетовый — мой любимый.

Вера. Ах, да! Я и забыла. (Про себя.) Конечно, твой любимый, ведь я всё учла! (Вслух.) А как тебе майка? (Прижала майку, чтобы лучше были видны торчащие соски.)

Габриэль. Синий — мой второй любимый цвет.

Вера. Вот так совпадение! Ладно, давай спать, а то я уже не могу стоять на ногах. (Зевает и потягивается, чтобы майка поднялась и была слегка видна грудь, но он в этот раз отвернулся. Вера ложится в постель.) Ну что, ты ложишься?

Габриэль. Я вообще-то пришёл взять подушку: я посплю внизу на диване.

Вера. Но почему?

Габриэль. Я не хочу причинять тебе неудобства, ведь ты мой лучший друг.

Вера. Да… друг. Но мне будет неудобно, если ты в своём же доме не будешь спать в спальне. Прошу, ложись со мной, то есть в постель, я могу пойти спать на диван…

Габриэль. Нет, я хочу, чтобы тебе было удобно.

Вера. Тогда ложись со мной, иначе я обижусь.

Габриэль (снимает одежду и ложится в одних трусах). Не хочу, чтобы ты обижалась.

Вера (прижимается к нему). Мне холодно. (Он отдаёт ей свою половину одеяла.) Накройся, ты же замёрзнешь, дурак!

Габриэль. Тебе же холодно.

Вера (ложится ближе, а он отодвигается). Зачем ты отодвигаешься от меня?

Габриэль. Я чувствую, что тебе много места нужно, ведь ты меня теснишь.

Вера. Почему ты лежишь ко мне спиной?

Габриэль. Знаешь, если я повернусь к тебе, а ты будешь спиной ко мне, то под утро тебе может быть неудобно из-за моего… ну ты поняла.

Вера (про себя). Мне как раз таки лишь это удобно! Я хочу этого! (Габриэль заснул, она закидывает одну ногу на него так, чтобы его рука была между её ног, и плотно прижимается грудью к нему.) Ничего, сон у него крепкий, теперь он весь мой. (Она ложится на него, держа его руку между своих ног прямо на трусах, а другую его руку кладёт себе на попу и прижимается грудью к его груди.) Может, так будет яснее. (Засыпает.)

Сцена десятая

Спальня Габриэля.

Утро. Габриэль просыпается.

Габриэль. Что за… (Убирает руку с её попы. Попробовав пошевелить другой рукой, он случайно тронул пальцами её вагину через трусы, а потом аккуратно вытащил руку из-под нее.)

Вера (говорит во сне). Да, давай ещё.

Габриэль (аккуратно кладёт её рядом). Интересные же у тебя сны. Видимо, спутала меня с тем, кто ей там снится. (Встаёт, одевается и выходит.)

Вера. Да, давай ещё, Габи, да… да… да… (Застонала, ощутив достижение блаженства, и замолчала, а потом проснулась.) Габи, это было потрясающе. Это был… (Видит, что она одна.) Это был лишь сон… (Вздыхает, встаёт, одевается и уходит.)

Акт 4

Сцена первая

Гостиная Братских Земель.

Все поэты сидят за кофе.

Люсьен. Скоро они? Вроде живут близко, но всё равно опаздывают.

Вильгельм. Буквально через минуту. (Входит Вин. Поэты встают и пожимают ему руку, представляясь, а потом все садятся.)

Вин. Мне тяжело выразить то, что я сейчас чувствую, а впадать в словоблудие я смысла не вижу, поэтому скажу лишь одно: я счастлив находиться здесь с вами. Господин Генрих сказал, что можно с вами на «ты», но мне кажется, я не осмелюсь. (Все дружно рассмеялись.)

Август. Прошу тебя, не стоит считать нас чем-то чрезмерно возвышенным и особенным.

Вильгельм. Конечно, будь с нами на «ты», ведь мы даже не сильно старше. Сколько тебе лет?

Вин. Мне двадцать два.

Якопо. Так молод и так талантлив. Не хотел бы кофе?

Вин. Спасибо, не откажусь. (Слуга налил ему кофе.)

Люсьен. Как тебе дом?

Вин. Я не мог желать большего, очень вам за него благодарен. Хотя слегка жалко, ведь так много помещений мне не нужно: я, в сущности, только в мастерской и бываю. (Все хихикнули.)

Лоренцо. Какие же у тебя планы по живописи?

Вин. У меня пока нет своих тем, поэтому если у вас есть что-то для меня, то я мог бы взяться за это, если задумка мне понравится.

Лоренцо. Всё что угодно?

Вин. Всё что угодно. (Раздаётся шум в дверях.)

Генрих. Это должно быть наш таинственный художник. (Входит Габриэль с чрезмерным весельем.) Добро пожаловать, мой друг.

Габриэль. Здравствуйте! Сейчас я понял, что, наверное, бестактно было с моей стороны сначала поселиться в своём новом доме и лишь потом знакомиться с вами, за это прошу прощения. (Подходит восторженно к поэтам.) Я так рад! (Поэты встают, чтобы пожать ему руку, и улыбаются его чрезмерной весёлости.) Я бесконечно рад! Я мог об этом только мечтать, а теперь стою пред вами и не могу поверить, что вы и вправду существуете. (Жмёт заворожённо всем руки, а потом все садятся.) Извините, но я не могу сдержаться: можно вас обнять? (Поэты снова встают, и Габриэль их крепко обнимает, а Вин с абсолютным недоумением смотрит на всё происходящее; все вновь садятся.)

Вильгельм. Так как, говоришь, тебя зовут, таинственный художник?

Габриэль. Извините, сэр, забыл…

Вильгельм. Прошу, без формальностей: будь с нами на «ты».

Габриэль. Зовут меня Габриэль, но можете звать меня Габи.

Люсьен. Позвольте вас представить друг другу: Вин, такой же талантливый художник, как и ты.

Габриэль (взглянул на Вина так, будто лишь сейчас заметил его присутствие). Габриэль. (Пожал сухо ему руку.) Прошу прощения, Люсьен, но таких, как я, больше нет. (Подал знак слуге, чтобы ему налили кофе.) Я не отрицаю, что он, может быть, неплохой художник, раз уж вы его сюда пригласили, но пока что ничего больше не скажу.

Вин. Пока что. (Испил кофе.)

Габриэль. Хорошо себя почувствовал, сказав так уверенно последнее слово? Так не останется оно за тобой: будь в этом уверен, дружок. Можешь сколько хочешь бросаться небрежно многозначительными фразами, но тебе это не поможет.

Вин. Посмотрим, Гаврюша. (Габриэль подавился.)

Габриэль. Какая грубая форма! Я Габи!

Вин. А я тебе не дружок.

Август. Друзья, вы как-то друг друга странно приняли. Давайте-ка мы все слегка успокоимся и всё начнём сначала.

Якопо. Не знаю, я бы посмотрел, как бушует молодая кровь, ведь среди нас такого уже давно нет.

Лоренцо. Ты прав: я и забыл, каково это быть двадцатилетним. (Забытые поэты рассмеялись.)

Габриэль. Простите мне мою несдержанность.

Вин. И мою, дорогие поэты.

Габриэль. Но знай: я не перед тобой извиняюсь.

Вин. А я, знаешь, всё же извинюсь и перед тобой, и последнее слово всё ж за мной. (Габриэль замолчал.)

Вильгельм. Мы избрали вас не как обычных протеже, ведь таких, как вы, у нас всего трое, включая вас. Вы действительно лучшие, и, чтобы у вас не было сомнений в таланте друг друга, мы покажем те ваши работы, которые особенно нас поразили. (Лоренцо достаёт две большие папки с рисунками.)

Габриэль. Моя папка! Так вот где она была: это её вам принесла моя подруга. Хорошо, что не потерял, ведь там есть очень милые работы.

Люсьен. Да, там много очень милых работ. (Вильгельм раскладывает некоторые работы Габриэля.)

Вин (про себя). Это писал он?! Какой стиль! Чересчур, правда, изнеженная, но безусловно талантливая кисть. Понятно, откуда у него такое самомнение: он знает, что он всегда лучше остальных; нет, он был всегда лучше, а теперь он в этом засомневается. (Генрих раскладывает некоторые работы Вина.)

Габриэль (про себя). Что за невероятная чёткость! Это точно кисть? И точно ли это не чертёж? Я вижу, как он вёл кистью: без колебаний, без сомнений, заранее зная, что не потерпит неудач. Чёткость близка к фотографии, но персонажи бесконечно живее, нежели на фотографиях; хоть они замерли, но они находятся в глубоком движении как тела, так и мысли. Переживания, страхи, надежды — всё изображено с глубоким пониманием человеческой души. Всё это изобразил вот этот строгий истукан? Нет сомнений: он гений.

Вин (про себя). Неужели этот арлекин способен на передачу такой печали, хоть и скрытой за радостью, почти не заметной для многих? Его живопись полна жизненной силы, будто он выжал в неё половину солнца или растворил в ней сгусток всеобщей Любви; хоть с виду он шут, но, безусловно, гений.

Габриэль (вслух). Ты очень талантлив.

Вин (вслух). Как и ты. (Теперь они с чуть большим радушием пожали друг другу руки.)

Вильгельм. Это было легче, чем я думал. Тогда можете забирать ваши папки, а мы будем ждать от вас новых творений.

Люсьен. Также вы приглашены сегодня на обед, где мы представим вас нашим жёнам, детям и прекрасной художнице, которая стала почти членом семьи.

Вин. Я почту за честь.

Габриэль. Как и я. Могу ли я привести с собой подругу?

Генрих. Конечно. Тем более мы с ней уже познакомились: она очень приятная девушка.

Габриэль. Спасибо, я знаю.

Вильгельм. Ну что ж, тогда до скорой встречи.

Габриэль. Правильный момент был выбран, чтобы разойтись, иначе я бы не выдержал и вновь обнял бы вас. (Поэты рассмеялись, а Вин улыбнулся. Гости, попрощавшись, ушли, а поэты пошли к себе.)

Сцена вторая

Дом Габриэля.

Вера лежит на диване в гостиной и читает. У неё звонит телефон.

Вера (отвечает). Привет, Мам.

Мать. Привет, родная, как ты?

Вера. Нормально. Прости, что долго не звонила.

Мать. Как-то голос твой грустно звучит: не очень ты себя нормально чувствуешь. Дай угадаю: Габи?

Вера. Да… Как всегда, Мам, как всегда! Я уже не могу… (Начинает скулить.)

Мать. Я, конечно, к нему хорошо отношусь: он всегда был милым мальчиком, но, может, хватит?..

Вера (вмиг взяла себя в руки, перейдя на серьёзный тон). Что именно?

Мать. Может, оставишь его?

Вера. Я не могу.

Мать. Почему?

Вера. Да как ты можешь ещё спрашивать?! Разве в моих чувствах ты когда-нибудь замечала поверхностность, несерьёзность, неразумность? Разве влюбилась я лишь недавно? Разве я его не знаю, как саму себя? Разве я… не люблю его?

Мать. А он тебя?

Вера. Любит… надеюсь, любит… Он дурак просто… хотя нет, умный, очень умный, но где-то дурак.

Мать. Ты ему прямо говорила?

Вера. В последнее время я… намекаю, но он не понимает.

Мать. Столько парней были в тебя влюблены, а ты…

Вера. Кто? Простенькие, с перекошенными лицами и пустыми похотливыми взорами, без какой-либо мысли в голове, кроме как одной, животной; без чуткого сердца и души?

Мать. Не делай вид, что тебе не хотелось никогда того же.

Вера. Хотелось и хочется, очень хочется, но только с ним, ведь лишь с ним я чувствую себя свободной, счастливой, радостной и бесконечно возбуждённой.

Мать. Ладно уж, как вы живёте хоть?

Вера. Мы переехали: живём в большом доме.

Мать. Габи сам этого достиг?

Вера. Не без моей помощи.

Мать. Конечно. Сам он никогда не сделает ничего.

Вера. Мам, я очень тебя люблю, но ты мне своими словами делаешь больно; прошу, не оскорбляй его, ведь ты этим бьёшь по мне.

Мать. Ладно, прости, милая. Я желаю тебе удачи, но не хочу, чтобы он тебе сделал больно.

Вера. Не сделает. Я люблю тебя; прости, что бываю жёсткой, но в том, что касается Габи, я неумолима и непреклонна.

Мать. Я понимаю, родная, понимаю. Тогда пока, передавай привет своему мальчишке. (Выключает звонок.)

Вера. Моему мужчине. Эх, почему же он не понял? Неужели и вправду я ему совсем не нравлюсь? Я вела себя слишком доступно? Но он ведь и этого не понял! Нет, я не собираюсь больше устраивать такой цирк. Но… и разлюбить его я не смогу да и не хочу. Я с ним же и поговорю: гении видят то, что нам недоступно, но легко упускают простые вещи, поэтому он и этого не поймёт. (Входит Габриэль.) Габи, я хочу с тобой посоветоваться.

Габриэль. Хорошо. (Садится рядом, а она кладёт на него ноги.)

Вера. Мне так удобней.

Габриэль. Хорошо.

Вера. Так вот, у меня есть подруга, которая с детства дружит с одним парнем. Он всегда был не похож на остальных: не хотел вписываться ни к школьным хулиганам, ни к их жертвам, ни к перспективным детям с хорошим будущим, ни к тем, кто нарушает все правила, чтобы самоутвердиться. Он для всех был чужаком, кроме неё: она уже тогда поняла, что, кем бы он ни стал, что бы он ни делал, чего бы ни достиг или какие бы неудачи ни терпел, — она хотела разделить с ним всё. И годы шли, её чувства из простой влюблённости переросли в глубокую привязанность к нему, а он… он не видел в ней ту, кем она хотела быть для него. Когда они уже подросли, то стали жить вместе, она думала, что уж это сможет их сблизить, но между ними всё равно был какой-то барьер, который не давал им слиться в Любви, хоть они и созданы друг для друга. В ней же говорило жгучее вожделение: она хотела его, ведь любила — это самое естественное для женщины; он же заставлял её терпеть тяготы неудовлетворённого желания. Ей стало затем больно, ведь она даже не думала менять свои чувства к нему, будь то даже возможно. Что бы ты ей посоветовал? (У неё на протяжении рассказа периодически дрожал голос, но она брала себя в руки, а теперь у неё пошли слёзы.)

Габриэль. Ты плачешь, Вер? (Вытирает ей нежно слёзы.) Видимо, твоя подруга тебе действительно важна. Но прости, я не разбираюсь в любовных делах.

Вера. Но всё же скажи, что ты думаешь об этом?

Габриэль. Думаю, ты права: они и вправду созданы друг для друга. Её чувства бесконечно сильны, если она не может их подавить даже гордостью и продолжает нежно любить его. Что касается её плотских нужд, она понимает, что лишь с ним получит удовольствие, ведь большинству женщин нужен не просто мужчина — им нужен тот, к кому они привязаны; жаль, что она не может насытить свой голод, ведь неудовлетворённая женщина чаще всего несчастна. Однако я верю, что когда-нибудь у него откроются глаза и он поймёт, что рядом с ним бесценная для него девушка, чьё счастье в том, чтобы сделать его счастливым. Да, некоторые просто не осознают, как им сильно повезло.

Вера. Это уж точно. А что она может сделать в этой ситуации?

Габриэль. Я думаю, почти ничего. Разве что раздеться и лечь на него — может, так он поймёт.

Вера. Нет… не поймёт.

Габриэль. Ну тогда он совсем не от мира сего.

Вера. Именно. Но что теперь поделаешь: он навсегда уже в её сердце. То есть шансов нет?

Габриэль. Как нет? Они созданы друг для друга, я же сказал, и они будут вместе.

Вера. Но как? Что? Что ей надо сделать?

Габриэль. Всё ей да ей! Нет, теперь его очередь что-то делать. Ему надо понять ценность того, что он имеет, и тогда, поверь, как только он сделает хотя бы один шажочек ей навстречу, она сделает сто! Пусть поймёт, что надо приложить некоторые усилия, ведь никто не получает всё на блюдечке, ну разве что я. Если он не я, то счастье не придёт само, пока он не потянется к нему.

Вера. А если он думает так же, как ты?

Габриэль. Тогда будет чуть сложней, ведь что дозволено Юпитеру, не дозволено быку.

Вера. А если он говорит так же про себя?

Габриэль. Ужас! Он хоть кого-то, кроме себя, видит?

Вера. Я тоже этим вопросом задаюсь.

Габриэль. Впрочем, нет, он не эгоист, иначе не мог бы стать ей хорошим другом. Нет, тут присутствует больше желание доказать свою состоятельность, но непонятно, кому он хочет доказать. У него, наверное, какие-то страхи, которые не дают ему покоя; он всегда бежит за чем-то, что, кажется, поможет ему победить страх, но, как только он добегает, страхи догоняют, и ему приходится вновь бежать. Теперь понятно!

Вера (в тревоге, почти плачет). Что понятно?

Габриэль. Он её любит! Любит! Но боится сделать ей больно, боится потянуть её за собой, ведь страхи не бегут за ним — он и есть свой страх! (Вера начинает плакать.) Конечно, он не замечает её Любви, старается не замечать, ведь не верит, что может созидать. Я… я его даже во многом понимаю. (У него пошли слёзы, и Вера резко обняла его и долго не выпускала.) Он так похож на меня… Он… он это… я. Это я?

Вера. Да. Но скажи, почему тебе больно? Как мне тебе помочь? Ты мне дорог.

Габриэль. Но зачем я тебе? Ты же слышала, какой я. Неужели я тебе такой нужен?

Вера. Нужен. (Он отстраняется от неё.)

Габриэль (идёт назад спиной). Но зачем? Я ведь и себе не нужен. Ах, как больно! Забыть! Всё забыть! (Спотыкается, падает, бьётся головой и теряет сознание.)

Вера. Габи! (Подбегает к нему и зовёт слуг.)

Сцена третья

Спальня Габриэля.

Габриэль лежит в постели, а рядом сидит Вера.

Габриэль (приходит в себя). Что случилось?

Вера. Габи! Ты головой ударился. Приходил врач: сказал, что всё в порядке. Ты меня так напугал. (Берёт его руку, целует в лоб, в щёку, пытается поцеловать в губы, но он отстраняется.) В чём дело? Я думала, после того разговора ты…

Габриэль. Какого разговора?

Вера. Я сказала, что… а ты сказал, что он её любит.

Габриэль. Кто любит? Кого?

Вера (с дрожащим голосом). А что ты последнее помнишь?

Габриэль. Ты хотела спросить совета и… всё. Кстати, я хотел ещё сказать, что нас приглашают сегодня на обед поэты, и…

Вера. Ты никуда не пойдёшь! Тебе отдых нужен. Я пошлю слугу, чтобы он извинился, объяснив причину.

Габриэль. Хорошо, спасибо. Побудешь рядом?

Вера. Непременно, но я на секундочку отойду послать слугу. (Выходит в коридор и без сил падает на пол, начиная горько рыдать, прикрыв рот, чтобы не шуметь.) Он забыл. Но какая же я эгоистка! Он ударился головой, а я плачу из-за того, что он забыл, как я ему открылась, а он ответил взаимностью. Но зато слегка ушла и боль. Если, чтобы вспомнить мои чувства, ему придётся вспомнить и ту боль, то пусть забудет навсегда. Мне достаточно знать, что он меня любит. (Вытерла слёзы и пошла искать слугу.)

Сцена четвёртая

Спальня Габриэля.

Габриэль лежит и читает. Входит слуга.

Слуга. Сэр, к вам посетитель.

Габриэль. Кто же это?

Слуга. Господин Вин.

Габриэль. Интересно. Хорошо, пусть войдёт. (Слуга кланяется и уходит, а потом заходит Вин.) Садись где хочешь. (Вин берёт стул письменного стола, ставит рядом с его кроватью и садится.) Как прошёл обед? (Продолжает всё это время демонстративно читать.)

Вин. Отложи, пожалуйста, книгу. (Габриэль откладывает.) Поэты попросили меня узнать, как ты себя чувствуешь.

Габриэль. А зачем ты согласился, если не хотел? Или ты из тех, кто делает то, чего не хочет, лишь потому, что «надо»?

Вин. Нет, я не из таких: их просьба совпадала с моим желанием. Что касается обеда, его перенесли, чтобы тебе было удобнее.

Габриэль. Как же поэты чутки!

Вин. Да, это так. Ты сильно ударился?

Габриэль. Просто большая шишка, даже раны нет, но я пока отлёживаюсь, чтобы Верка не беспокоилась.

Вин. Твоя девушка?

Габриэль. Просто подруга, нет, не просто: она мой лучший друг, светлейшая душа, мой вечный лучик.

Вин. Впервые слышу, чтобы ты о ком-то говорил так нежно, кроме себя.

Габриэль. Мы просто мало знакомы.

Вин. К тому же плохо познакомились.

Габриэль. Иногда я не слежу за тем, что говорю.

Вин. Серьёзно? Я не заметил. (Габриэль улыбнулся.)

Габриэль. Я настроен к чужим людям чаще всего плохо, особенно если между нами подразумевается конкуренция.

Вин. Но почему же конкуренция? Я не люблю это слово! Мы разве друг другу противоречим? У нас ведь цель одна — искусство. Так в чём же проблема? Почему надо без причины разжигать конфликт? Зачем вообще конфликтовать?..

Габриэль. А ты нежнее, чем я думал: с виду ты высечен из сурового камня; хотя нежность я видел в твоей кисти, очень мало её там было, но всё же она была.

Вин. А ты, оказывается, можешь выражать и ощущать горечь, а не одну лишь пустую радость: это также видно по твоим картинам, но не очень было видно по тебе.

Габриэль (смеётся). Ух ты! У меня сразу картина в голове появилась.

Вин. Какая же?

Габриэль. Я напишу нас в абсолютном нашем проявлении. Знаешь, как назову?

Вин. И как же?

Габриэль. Единство и борьба противоположностей.

Вин. Очень хорошо. Я тебе нужен как натурщик?

Габриэль. Нет, это простая работа, а такие работы я делаю по памяти. Но не суть — когда будет в итоге обед?

Вин. Когда ты поправишься.

Габриэль. Скажи поэтам, что завтра.

Вин. А как же твоя подруга: она согласится?

Габриэль. Думаю, да.

Вин. Тогда передам. Всё, не буду больше отвлекать от чтения. (Идёт к выходу.)

Габриэль. Вин. (Он останавливается.) Прости и спасибо.

Вин. Прощать нечего, а за благодарность и я благодарю. Увидимся завтра… Габи.

Габриэль. Обязательно, пока. (Вин уходит.) Я и так уж знал, что он не дурак, но он ещё и сердцем не слеп. (Входит Вера.) Доброе утро, как на новой кровати спалось?

Вера. Неплохо. А кто к тебе приходил?

Габриэль. Другой художник.

Вера. И что?

Габриэль. Мы поговорили, первое впечатление обманчиво: он неплохой парень.

Вера. Как ты себя чувствуешь?

Габриэль. Хорошо, а ты выглядишь так, будто всю ночь плакала: глаза красные, а под ними пребольшие мешки. Что-то случилось?

Вера. Я переживала.

Габриэль. Я уже в порядке, глупышка, не плачь из-за таких мелочей. Мне настолько лучше, что завтра мы с тобой пойдём на обед в Братские Земли.

Вера. Может, лучше ещё денёк отлежишься?

Габриэль. Я и так лежу сейчас по твоей просьбе. Я бы сейчас лучше пошёл в мастерскую и начал уже над чем-то работать: у меня уже голова вся горит от идей.

Вера. Давай договоримся: ты сегодня весь день лежишь, тогда завтра пойдём на обед, а чтобы тебе не было скучно, я принесу тебе мольберт и краски.

Габриэль. Хорошо.

Вера. А я пока подумаю, что надеть на завтрашний обед.

Габриэль. Хорошо, что напомнила. Рано утром мне кое-что принесли и повесили в шкаф, посмотри. (Вера открывает шкаф и достаёт десять платьев различных цветов и фасонов.) Хотел извиниться за то, что заставил беспокоиться. Вообще, изначально я хотел подарить без повода, но он, к сожалению, появился. Ничего, потом и без повода что-нибудь подарю. Ещё кое-что, пока не забыл. (Переводит ей через телефон двести тысяч.) Это на всякие расходы.

Вера (тронутая и умилённая). Спасибо большое. (Обнимает его нежно.) Я так понимаю, поэты тебе уже заплатили.

Габриэль. Да, и я уже всё потратил.

Вера. Как всё? Платья такие дорогие? Тогда я их не приму.

Габриэль. Успокойся, гордячка: я ещё Маме перевёл пятьсот тысяч.

Вера. Ты с ней говорил?

Габриэль. Нет.

Вера. Может, позвонишь ей?

Габриэль. Я не хочу с ней говорить.

Вера. Совсем?

Габриэль. В ближайшее время уж точно.

Вера. Ты так уже год говоришь… Почему ты такой мелочный? У тебя такая душа! Как ты можешь держать обиду на Мать?! Тем более за что? Да, она тебя не понимала, но она твоя Мать. Неужели твоя христианская душа не может простить даже родную Мать? Тогда о каком прощении врага может идти речь? Тогда о какой вере может идти речь? Как ты с таким умом, с таким живым сердцем можешь быть рабом мелкой обиды? В тебе есть Бог, лишь когда тебе то удобно? Что Толстой говорил об обиде, помнишь? Говорил, что ты ею отравляешь сам себя. Так знай же, что ты обидел меня, но также знай, что я уже тебя простила, но всё равно: ты мне делаешь больно, ты мне душу рвёшь!

Конец ознакомительного фрагмента.