Снайпер

Стивен Хантер, 1993

На Боба Ли Свэггера, одного из лучших снайперов Америки, прославленного героя Вьетнамской войны, выходят люди из структуры, связанной с ЦРУ, и предлагают ему участвовать в предотвращении покушения на действующего президента страны. Бобу предстоит объехать те города, которые посетит президент во время своего турне по Америке, и выяснить, где покушение наиболее вероятно. Роковой выстрел все-таки прозвучал. Только жертвой стал совсем другой человек. Но найденная снайперская винтовка, из которой стреляли, принадлежала лично Ли Свэггеру. Из вчерашнего героя он в глазах общественного мнения превращается в хладнокровного убийцу, покушавшегося на жизнь главы государства, и все силы полиции и спецслужб брошены на его поимку… «Снайпер» открывает популярную серию романов о Бобе Снайпере, как его прозвали когда-то за уникальное умение владеть оружием.

Глава 9

— Ники, Ники, — сказал Томми Монтойя, — мальчик мой, на тебя это так не похоже.

Монтойя был кубинцем, имевшим непосредственное отношение к разведке; выполняя задания для различных агентств и управлений, а порой и для индивидуальных заказчиков, он иногда пересекался с Мемфисом. Монтойя считался одним из тех профессионалов, которые всегда работают на грани и которым их собственный ум зачастую идет во вред. Таких, как он, в один прекрасный день находят либо в болоте Биг-Мадди, либо в озере Поншартрен с чугунным грузом, привязанным проволокой к ноге, и с глубокой раной в груди, а вокруг уже плавают целые стаи мелких рыбешек. А пока Томми Монтойя лизал ракушку устрицы и улыбался. Раскрыв створки, он положил обе половинки на ладонь, и его толстый язык стал быстро орудовать в них, выуживая беззащитные тельца. Он смаковал их подолгу, растягивая удовольствие.

Ник старался не смотреть на него. Господи, как вообще можно это есть? Он придерживался мнения, что, если та пища, которую вы собираетесь есть, в момент приготовления не была красной от собственной крови, ее ни за что нельзя брать в рот. Но у этого кубинца были свои привычки. К тому же он был полезен, потому что знал вещи, каких больше никто здесь не знал… например, кое-что, связанное с бизнесом.

— Ники, — снова начал Томми, — значит, ты хочешь докопаться до источников… УБН имеет приоритетное право на получение высококлассных подслушивающих устройств, которыми ты интересуешься… э-э…

— Ну давай же, Томми, — нетерпеливо прервал его Ник, желая, чтобы Монтойя побыстрее завершил свое длинное вступление.

Во второй половине дня прибывал Хауди Дьюти, и Ник хотел быть в курсе событий до того, как База будет здесь. Если в отношениях с Юти оступишься и сделаешь неверный шаг, потом будет очень тяжело реабилитироваться. И Ник знал это лучше, чем кто бы то ни было.

Он очень нервничал и никак не мог с этим справиться. В темном баре, расположенном на набережной реки, было темно и полно каких-то импозантных личностей. В своем голубом поплиновом костюме и белоснежной рубашке Ник чувствовал себя так, будто у него на лбу было написано огромными буквами: «ФБР», к тому же он знал, что из-под пальто предательски выпирает длинная ручка «Смита-1076».

Он решил форсировать разговор, стараясь по возможности не выдавать своих истинных интересов:

— Скажем, мне надо устроить небольшую проверку и я должен кое-что записать на магнитофонную пленку. У меня наклевывается большое дело, но я опасаюсь, что идет утечка информации. Либо через УБН, либо через нас. Я хочу приобрести самое современное подслушивающее устройство, чтобы результат стоил вложенных средств, которые я, скажем, достал из кармана одного неудачливого торговца наркотиками, то есть я могу заплатить по действующим ценам. С чего мне лучше начать?

— Слушай, ты еще не устал вешать мне лапшу на уши, дружище? Не пытайся изнасиловать педераста или обмануть жулика — все равно ни хрена не выйдет. Ты всегда был симпатичен мне тем, что казался довольно-таки открытым и честным парнем.

О Томми говорили, что он вместе с две тысячи пятьсот шестой бригадой принимал участие в неудачном вторжении на Кубу, после чего два года провел в тюрьмах у Кастро, что вся его спина иссечена шрамами. Он обладал традиционными качествами латиноамериканцев — суровостью и строгостью в сочетании с решительностью. Все его тело было буквально заряжено энергией, он был резок, однако это не переходило в невроз, в маниакальное желание творить зло и насилие.

— Да нет, я чист, старина, все так и есть. Просто мне надо узнать, как некоторые люди пару дней назад умудрились пустить в ход очень мощное подслушивающее оборудование и где они его раздобыли. Причем раздобыли очень быстро, и только для того, чтобы убрать одного-единственного человека.

— Это тот парень, у которого все внутренности были выпущены?

— Да, он.

— О-о-о… Ники, это очень странный случай. Ты же знаешь, почти всегда можно узнать, кто конкретно замешан в том или ином деле. Когда такое происходит, почти всегда известно, кто за кого и кто в какой команде играет. Почти всегда, но не на этот раз. Ники, дружище, поверь, я об этом ничего не слышал. К нашему городу это не имеет никакого отношения, так же как и к нам. Поверь мне.

— Может, и имеет. Тут есть кое-что личное. Ну скажи, Томми. Просто я сейчас проигрываю вариант с этими устройствами. У меня есть источники, которые гарантируют, что он был двойным агентом в Сальвадоре, и я сам слышал, что он работал на ЦРУ. Но ЦРУ открещивается от него. Понимаешь, все его документы подозрительно чисты, настолько, что у меня невольно возникает вопрос: как человек прожил целую жизнь и ни разу не был оштрафован за неправильную парковку?

Томми скорчил рожу и опустошил еще одну ракушку. Ника всегда удивляло, как этот толстый человек может есть этих мерзких моллюсков, с поразительной скоростью и ловкостью доставая их языком.

— Я пытаюсь понять, как эти люди попали внутрь комнаты и грохнули его там. Они слышали, что он пытался дозвониться до меня. Стопроцентно слышали. Благодаря какому-то прибору. Так вот, где они могли взять такую вещь, у кого?

— Ладно, — наконец сказал Томми, — я думаю, то, что ты ищешь, — это «Электротек — пять тысяч четыреста». Портативный параболический микрофон направленного действия, с очень высокой чувствительностью, известный благодаря своей способности улавливать звук даже через специально зацементированные звуконепроницаемые стены. Такие устройства все на счету. Насколько я знаю, выпущено всего семь штук: четыре — для УБН, два — для ЦРУ и один — для одного иностранного клиента, очень-очень таинственного.

— Из какой страны? — спросил Ник.

— О, мне бы не хотелось говорить об этом, дружище… Там все время устраивают банановые войны.

— Сальвадор! Точно. Ах ты, сукин сын…

Постепенно вырисовывалась вся картина. Это было как раз то, чего ему не хватало, — магическое связующее звено, объединяющее все разрозненные части в единое целое.

Он быстро прикидывал в уме: «В каком году „Электротек“ попал в Сальвадор? Скажем, где-то в конце восьмидесятых, когда мы еще оказывали им какую-то помощь. Ладно, этот Эдуардо Лансман явно занимался там разведкой, но что он искал? Скорее, что нашел? Что-то серьезное, значительное и опасное? Так это его испугало. Поэтому он думает, кому можно позвонить, не рискуя собственной жизнью. Наверняка что-то было связано с большими секретами и разведкой, но Лансман не хочет сообщать об этом своим старым коллегам в ЦРУ, правильно? Потому что он еще не выяснил все до конца плюс не знает точно, кто, что и для кого делает, на чьей стороне играет тот или иной из его коллег. Я-то знаю, насколько там все запутанно и туманно. Ему нужен кто-нибудь со стороны, нейтральный человек, вполне безопасный, которому он мог бы доверять… чтобы рассказать все, что знает. Потом он вспоминает о своем старом коллеге из УБН, у которого может быть на примете кто-то из подходящих людей, и в его в памяти всплывает имя агента ФБР, чей телефон ему когда-то дал этот самый приятель из УБН. Лансман садится в самолет и улетает. Однако преследователи узнают о его исчезновении. Видимо, он петляет и двигается то в одном, то в другом направлении, пытаясь сбить их со следа. Но те, кто следит за ним, все равно узнают, что ему надо в Новый Орлеан. Это дает им время, чтобы перебросить сюда своих людей и установить наблюдение за аэропортом. Тут-то они его и вычислили. Когда он прилетел, они спокойно поехали за ним. Подслушивающее устройство уже было у них. Узнав, в каком номере остановился Лансман, сальвадорцы, следящие за ним, при помощи электроники начинают его прослушивать. Услышав мое имя, они через какое-то время стучатся в номер, тот открывает, и убийцы делают из бедного Эдуардо бифштекс».

Томми посмотрел на него:

— Ник, у тебя такой вид, будто ты сдвинулся на религиозной почве. Ты, случайно, не с Девой Марией сейчас разговаривал?

— Что-то в этом роде, — ответил Ник.

Хотя он никогда не был склонен к сильным религиозным переживаниям, у него непроизвольно возникло желание осенить себя крестом в память об Эдуардо, который открыл дверь своего номера, ожидая увидеть перед собой Ника, а вместо этого получил три удара в лицо и умер такой мучительной смертью, какую мог бы придумать только китайский палач… Но даже на грани смерти его продолжало волновать что-то очень важное, раз он смог в таком состоянии собрать волю в кулак и доползти до линолеума в ванной, чтобы написать свое последнее послание. А ведь это было уже после того, как убийцы ушли, искромсав и изуродовав до неузнаваемости его тело, — он лежал и чувствовал, что шок от ужаса, который сначала затмил боль, начинает проходить и безжалостные, страшные предсмертные муки накатываются на него, как девятый вал!

РОМ ДО.

РОМ ДО?

Что же это значит? В чем здесь загвоздка?

— У меня есть для тебя еще одна любопытная штука. Перед смертью он написал на полу своей кровью послание. «РОМ ДО», заглавными буквами. С чем у тебя ассоциируются эти «РОМ» и «ДО», Томми? На следующий день я тринадцать часов проторчал в библиотеке, закопавшись в книги о преступлениях и шпионаже и пытаясь хоть что-нибудь в них найти… Я спрашивал об этом и наших головастых мужей в Куантико — из Отдела исследования человеческого поведения. Ты же знаешь, это наши интеллектуалы. Но они так ни к чему и не пришли. У тебя есть идея?

— РОМ ДО? Что бы это могло значить?.. — Томми нахмурился, а потом рассмеялся. — Смешно, черт побери, но это кое-что мне напоминает.

— Неплохое начало. Расскажи!

— Но это глупо.

— Чем глупее, тем лучше, приятель. Это мой стиль работы.

— Ты, наверное, слышал, что в шестьдесят первом я побывал на Кубе? Байя-де-Кочинос — может быть, слышал? Эх, дружище, было дело! По-нашему это означает «залив Свиней».

— Да, кое-что слышал.

— Ну так вот, мой батальон первым высадился на Ред-Бич, около Плайя-Ларга. Естественно, мы пользовались фонетическим алфавитом сухопутных войск. Таким же, как и американская армия. Все мы верили в великую Америку и в слюнтяя Кеннеди. Мы любили его и любили нашу маленькую авантюру. — В его словах звучала нескрываемая горечь. Но он взял себя в руки. — Короче, позже они ее изменили. Изменили и сделали более современной, как во всем мире. Я имею в виду «Д».

— Подожди, о чем ты говоришь?

— «Д» стало обозначать «Дельта». Не «Дог», как это было раньше, а «Дельта». Если ты выходишь на связь и у тебя позывной «Д», то это значит, что ты — «Дельта». Рота «Дельта», авиазвено «Дельта», эскадра «Дельта», группировка войск «Дельта» — ну и в таком духе. Все это было сделано в начале шестидесятых. Раньше «Д» означало «Дог». А «Р» — «Ромео». Это были позывные. Я служил во втором батальоне две тысячи пятьсот шестой бригады — Ла Бригада, — так вот у нас были позывные «Ромео Дог Два», а еще были «Ромео Дог Три», «Ромео Дог Четыре» и «Ромео Дог Пять». А у того, кто руководил всей операцией, — он, кстати, находился на корабле — позывные были «Ромео Дог Шесть». «РОМ ДО»? Этот человек слишком торопился это написать, у него плохо соображала голова, он умирал. Это было послание из прошлого. «Ромео Дог». Понял?

— «Ромео Дог»? Ни черта не понял, — ответил Ник, со всех сторон пытаясь осмыслить полученную информацию.

Что же, черт побери, значит это «Ромео Дог»?

Хауди Дьюти не изменился. Он принадлежал к той категории людей, которые никогда не меняются. Но и Ник тоже не изменился. Ник никогда не изменится: он всегда будет специальным агентом. Стать старшим агентом ему не светит. Он все это прекрасно понимал, потому что в глубине души чувствовал: ему не дано командовать и его не интересуют власть и шикарный дом в городских предместьях Вашингтона. Но наличие в его личном деле отметки о запрете на продвижение по службе навсегда лишало его вариантов попасть в серьезные команды, где работа действительно была интересной и захватывающей, не говоря уже о возможности перевестись в Вашингтон. Ему как своих ушей не видать легендарного Отряда по борьбе с терроризмом, который считался самым известным и престижным подразделением и, вероятно, должен был оставаться им еще долго. Эта группа быстрого реагирования состояла из прекрасно подготовленных, тренированных специалистов; у них было лучшее оружие, и все их действия отрабатывались в соответствии со специальной тактикой спецназа. Отряд взаимодействовал с другими, не менее интересными структурами. Нику не светило попасть и в Группу по освобождению заложников. Служившие там в те годы считались элитой: когда приходило время идти напролом, они выбивали двери и выкуривали преступников из их убежищ. Не стоило мечтать и об Управлении по борьбе с организованной преступностью. Это было крутое место: его сотрудники боролись с мафией, внедряясь в ее извращенный, но чем-то привлекательный мир. Если вы работали здесь, то действительно что-то делали. То же самое можно было сказать и об Управлении по борьбе со шпионажем, правда оно лишь вылавливало кубинцев в Вашингтоне и окрестностях и подслушивало телефонные разговоры в посольствах. Но и это выглядело интересно.

Увы, Нику было навсегда суждено остаться за бортом и влачить свою жизнь в управлениях второразрядных городов. И Балтимор, и Ричмонд, и Фредерик находились от Вашингтона на одинаковом расстоянии — чуть меньше ста миль, — однако между ними лежала целая пропасть, потому что Ника переводили из одного города в другой, но без важной для карьеры остановки в Нью-Йорке, Майами или Лос-Анджелесе (даже в этот город Ник никогда не получил бы направления). Все эти новые назначения были лишь имитацией служебного роста, фикцией… потому что, по неписаным правилам ФБР, реальное повышение по службе для Ника было невозможно.

Но, несмотря на все это, он не питал ненависти к Хауди Дьюти. Юти просто столкнулся с трудным выбором: как преподнести инцидент в Талсе с максимальной выгодой для Бюро и без ущерба для его собственного авторитета? Все произошло так, как и должно было произойти. В принципе Ник этого и ожидал.

Поэтому, встречая Ховарда Д. Юти в аэропорту Нового Орлеана, Ник не чувствовал напряжения или неловкости. Оба понимали друг друга.

Ховард стоял на тротуаре рядом с конечной остановкой автобуса и пытался остановить машину. В этот момент он увидел Ника в сером правительственном «форде». Бросив вещи на заднее сиденье, Ховард даже слегка улыбнулся:

— Привет, Ник. Слушай, старина, ты прекрасно сохранился, даже прическа не изменилась.

— Да, Ховард. Волосы никак не хотят выпадать. Даже не знаю, что делать.

— Ник, я так сожалел, когда услышал о Майре. Она хоть не мучилась перед смертью?

— Нет. Она долгое время провела в коме. У нее остановилось дыхание. Легкий конец. У нее была тяжелая жизнь, зато смерть не была мучительной.

— Да… слава Богу за то, что хоть в последние дни ниспослал ей свое милосердие.

— Спасибо, Ховард, — скучно ответил Ник, все время следя за тем, чтобы не назвать его Хауди.

Порой такое случалось, однако Юти, который прекрасно знал о своем прозвище, всегда делал вид, что ничего не замечает.

Хауди Дьюти, маленький, немного похожий на хорька, отнюдь не был глупым или заторможенным. Просто он отдавал всего себя работе в Бюро, взбираясь по служебной лестнице с яростным терпением бедного парня. Несомненно, у него были определенные политические таланты, но еще он работал так много, как только мог.

— Меня по-прежнему называют Хауди Дьюти, Ник?

— К сожалению, да, Ховард, — отозвался Мемфис, когда они выезжали из зоны аэропорта.

— Ладно, все будет нормально до тех пор, пока это говорят за моей спиной и пока я не узнаю, что это дошло до Секретной службы. Тогда мне придется расценивать это как акт вероломного предательства по отношению не ко мне лично, а к Бюро в целом. Кстати, Ник, тебя все любят; куда ни пойдешь — везде к тебе относятся с симпатией; поэтому ты оказал бы кое-кому неоценимую услугу, распространив эту информацию. Я же знаю, что информация, переданная неофициально, иногда намного эффективней меморандумов и директив. Надеюсь, ты понимаешь?

— Да, Ховард, — сказал Ник.

В этом был весь Ховард. Он сам устанавливал правила и сам по ним играл… пока у него не возникала охота их изменить.

— Так вот, Ник, большая часть предстоящей работы в ближайшие несколько недель будет посвящена налаживанию связей. У тебя снова появится возможность вернуться в команду. Ты обладаешь прекрасным качеством — умением ладить с людьми. Не думай, что этого никто не заметил. Но теперь тебе понадобится вся твоя любезность, понимаешь? Вся. Полностью.

— Конечно, Ховард. Ну и что мне надо делать? Я слышал, что прези…

— Да-да, Ник. Первого марта утром президент прилетит из Вашингтона, чтобы выступить с речью в центре Нового Орлеана. Он собирается вручить орден Свободы архиепископу Хорхе Роберто Лопесу. Ты должен знать: это архиепископ из Сальвадора, ему дали Нобелевскую премию.

Конечно, Ник знал, о ком речь. Архиепископ Роберто Лопес заслуженно считался великим человеком, он был преемником убитого архиепископа Оскара Ромеро. Лопес не покладая рук старался примирить враждующие стороны и уговорить их прекратить войну, которая особенно усилилась после кровавой бойни, учиненной батальоном «Пантеры».

Ник вспомнил кадры из выпуска новостей: епископ Роберто Лопес идет среди мертвых детей на берегу реки, в своей длинной черной рясе, со скромным серебряным крестом на шее, сквозь маленькие круглые очки в тонкой проволочной оправе видны полные слез глаза. Поэт, специалист по средневековой алхимии в Латинской Америке, он был абсолютно вне политики и так любил людей, что говорил: «Я не питаю ненависти к тем, кто это сделал. Я люблю их и прощаю. Ненавидеть их и требовать их наказания — значит заранее знать, что весь этот ужас повторится».

— Со времени окончания войны популярность президента пошла на убыль, Ник, — продолжал говорить Ховард. — Думаю, он хочет привлечь епископа Роберто Лопеса на свою сторону, чтобы победить на выборах. Естественно, ничего плохого это ему не принесет.

— Может быть, он просто восхищен им, — предположил Ник. — Многие им восхищаются.

— В любом случае ты вряд ли представляешь себе всю картину.

Ник понял, что он имеет в виду его служебное положение.

— Недавно отношения между Бюро и Секретной службой снова осложнились. В Чикаго три месяца назад мы с ними взялись за одно и то же дело. В Министерство финансов попали фальшивые деньги, и мы провели расследование. Ни один из нас даже подумать не мог, что делом занимается кто-нибудь еще. Результаты ареста были плачевные: кто-то из наших попал в их человека. Нет, не насмерть. Говорят, через полгода он встанет на ноги. Но остался неприятный осадок.

Ник покачал головой. Только этого не хватало. С Секретной службой никто не любил работать, особенно когда это касалось обеспечения безопасности, в котором эти крутые парни в затемненных очках были полнейшими профанами. Однако, по неписаным законам, они в любой ситуации брали командование на себя. Отношения всегда накалялись до температуры кипения. Естественно, те, кто проработал в ФБР десять лет и более, не очень любили выполнять команды двадцатитрехлетних юнцов в солнцезащитных очках, с торчащими из ушей наушниками от плеера, значком на лацкане пиджака и короткоствольным «узи» в маленьком дипломате. Но все неизменно шло по одному и тому же сценарию.

— Все по тому же сценарию, Ник. Секретная служба обеспечит людей и максимальную безопасность. Все предварительные мероприятия и подготовку они проведут сами. А мы, как всегда, будем их подстраховывать, сдерживать местное население, чтобы оно не мешало им работать, и выполнять мелкие задания, которые не вошли в официальный перечень мероприятий.

«То есть быть на побегушках», — мрачно подумал Ник. — Сейчас директор очень суров, — продолжил Хауди. — Нам надо кое-что сделать, чтобы наладить дружеские отношения. В конце концов, это наша работа — улаживать споры и проблемы. И ты, и я, Ник, мы оба своего рода миссионеры. Через тебя я буду передавать сообщения в Секретную службу прямо из нашего управления в Новом Орлеане, мы ведь тоже будем обеспечивать безопасность к моменту появления Флэшлайта. Прекрасный шанс, Ник. Думаю, тебе это понравится, и, если все пройдет хорошо, я обязательно отмечу в докладе твою особую роль. Тебе придется пустить в ход всю свою любезность и учтивость. В этом плане ты волен делать все, что тебе угодно. Кто знает, жизнь так изменчива. Может, это и вытащит тебя из трясины.

— Может, и так, Ховард. Благодарю за поддержку.

Но Ник понимал, что Ховард поступает с ним как с последней дворнягой. Это был метод работы Хауди Дьюти, точно так же действовала вся система ФБР. Приблизительно то же самое произошло в Талсе. Теперь все повторяется.

— После смерти Майры тебя здесь ничто не держит. Готов рвануть на новое место? Кстати, Хэп Фенкл сказал, что у тебя ко мне есть дело, которое тебя очень беспокоит. Это правда?

— Да, в общем-то… Кое-что непонятно в одном маленьком дельце. Произошло одно убийство… да, так вот, оно совершено при помощи специального устройства, сделанного по самым современным технологиям. Знаешь, как ни странно, но тот, кого убили, был сальвадо…

— Нам не здесь сворачивать?

Они как раз проехали знак, указывающий дорогу к центру города, — «налево».

— Что?

— Я остановлюсь в «Хилтоне». Разве нам не здесь надо было свернуть?

— Э-э… ну-у… нет, Ховард, не здесь. В это время дня быстрее проехать по Шестьдесят первой, а потом свернуть на Девяностую, понимаешь?

— Да, конечно. Это твой город. Но я все-таки свернул бы там, — сказал Хауди Дьюти.

«Он не хочет, чтобы я заметил недовольство в его голосе», — подумал Ник.