Дуракам всегда везёт

Станислав Малозёмов, 2022

Сборник рассказов на разные темы. Есть любовная лирика, приключения, фэнтези, юмор. Читатель обязательно найдет сюжет на свой вкус

1. ВСЕ СВОИ

Рассказ

Новогодней ночью 1959 года шли из гостей в четвертом часу муж и жена Комлевы. Город Зарайск гулял на улицах. До двух пили и плясали по хатам, а потом набирали хлопушек, серпантина и конфетти, да вываливались из домов. На каждом, даже крохотном перекрёстке, горисполком поставил и украсил фонарями с игрушками высокие ели. Их было жутко много в лесах, поднимающихся к близким уральским горам. Непроходимые чащи лесные уже в семидесяти километрах от Зарайска пугали городской народ. Ни пройти, ни проглядеть — что там дальше десяти метров. До экологических коллапсов ещё далеко было. Ну, лет тридцать точно. Население гуляло на улицах с гармошками и баянами, водкой и закуской. Все встречные поздравлялись половиной стакана водки и обнимались, хотя далеко не все были знакомы. Тот же горисполком к новому году заливал на перекрёстках маленькие катки, лепил высокие горки с ледяными дорожками сверху до низу. Крики весёлые носились над городом, ноты мажорные, треск хлопушек и шорох летящих лент серпантина. Хорошо было. Дружно, по-братски почти.

Вот на подходе к дому, метров за пятьдесят до него, из-за придавленного снегом палисадника вышли на дорожку трое. Высокие, ладные парни лет двадцати с хвостом. Они стояли и ждали, затолкав руки в карманы полушубков.

— Бандиты. Разбойники, — вслух сказала тридцатилетняя красавица местная Лариса Комлева.

— Не, — ответил хорошо выпивший муж Леонид, крепкий мужик, лыжник и шофёр первого класса. Людей возил на автобусе. — Не допили они просто. А у меня же есть поллитруха. Я им налью. Не жалко.

— Вот тут остановились, — тихо приказал один, достал руку из кармана и ножом показал место, где Комлевым остановиться.

— Из карманов всё выложили перед собой на дорожку. Ты, мадам, из ридикюля тоже высыпь всё, — добавил второй.

— С шеи всё сняли, все цацки. Часы, само-собой, — хрипло закончил общий приказ третий. Все они вынули руки из овечьих тулупчиков и выставили ножи. Довольно большие. Под луной они отбрасывали ярко желтые отблески и казались зловещими.

— А не жирно будет? — зло сказал Лёня Комлев. — Деньги возьмите, да и хватит вам Новый год проводить.

Он достал из пиджака пятьсот рублей. Это большие деньги были. Костюм бостоновый столько стоил.

— Лавэ убери. У нас своих девать некуда, — хмыкнул первый.

— А зачем грабите, если у вас всего полно? — спросила, как ей показалось, храбро Лариса.

— Вот так я тебе всё и расскажу сейчас. Зачем, почему… — третий парень перешел на шепот когда заметил, что Комлев скинул пальто и засучил рукава. — В драку не лезь, герой. Попишем в три пера. Тебе надо? Голыми руками против трёх финок? Рожа у тебя не дурацкая, вроде. И не бухой всмерть. Подумай. Всё аккуратно выложите — не тронем, разойдёмся без кипежа.

Комлев подумал и правильно решил. Его то порежут — ладно. Если не до смерти, то мужик со шрамами на руках и морде — не пугало. А вот если жене достанется… Это уже драма, если не назвать резаные шрамы на лице красивой Ларисы трагедией.

Уложили они на дорожку всё, что им дорого было. Всё, что дарили друг другу на праздники: кольца золотые, медальоны на цепочках из золота, серьги Ларисы с рубинами, часы «Победа» на браслетах из хорошего серебра. В общем, весь набор украшений для выхода на люди, для больших праздников.

— Ай, молодца! — сказал средний. — Теперь на три метра назад отступили. Ты, парень, шапку ещё сними. Ондатра? Сними. А ты, дамочка, вот этот свой шифоновый шарф. Разуваться, ладно, не надо. Да и обувка у вас не больно-то…

Они собрали всё со снега в холщёвый мешочек, Закрутили конец в узелок и пошли на другую сторону улицы.

— Приятно с умными людьми дела вертеть, — попрощался с улыбкой самый, видно, главный. — И нам мазёво, и вы целенькие. Как новенькие. Купите ещё. Ну, с Новым годом. Не обижайтесь. Вы на отдыхе. А мы в такой праздник — на работе. Они сунули финки в фетровые бурки, спокойно дошли до угла и исчезли.

— Да не переживай, Лёня, — погладила его жена по волосу. Шапки-то не было. — Караваевых сильно побили и порезали. Оба в больнице лежали. Я уже рассказывала. Они из театра шли около десяти вечера. Так Виктор в драку полез. Ну и что? И против лома нет приёма, и против ножа. Один чёрт — всё ценное забрали. А ты молодец. Ты не струсил. А за меня побоялся, да?

— Ну, — кивнул Леонид. — Один бы я помахался, да убежать мог бы в худшем случае. А с тобой… Они бы тебя достали ножом. Какая с того радость? Барахло всё равно отняли бы. Они знают, как надо.

— Купим, — Лариса подхватила мужа под руку. — Побежали. Ты ж без шапки.

Дома Комлев выпил водки, съел два солёных помидора и успокоился.

— Давай спать. Днём пойдём в милицию. Заявление дадим. Может, и найдут.

— Они узнают, что их ищут, подкараулят тебя после работы, да прирежут возле дома. Были же случаи, — жена переоделась в бархатный халат.

— Мало ли где что было, — засмеялся Лёня. — Один я их не боюсь. Мне за тебя было страшно. Пошли спать. Всё. Утро скоро.

Днём они пошли в городское управление милиции, написали заявление, дежурный офицер занёс его номер и упоминание — от кого бумага — в толстый журнал, и разрешил идти домой.

— Как понадобитесь, повестку пришлём, — пояснил он.

— А найдёте бандитов? — спросила Лариса недоверчиво. — Их в Зарайске каждый пятый. Я так считаю.

— Даже если каждый первый, всё одно — найдём, — офицер аккуратно поправил фуражку и одёрнул китель. — Полная тюрьма-крытка и зона «четвёрка» забита до отказа. Кто их туда определил? Пожарники? Нет, женщина. Мы!

Он довольно улыбнулся и взял под козырёк.

— Честь имею. Можете не сомневаться, поймаем гадёнышей. Недельку подождите.

Комлевы ушли домой и через день вообще забыли о новогоднем злоключении. Ой, нет, помнили, конечно, но вслух о нём не говорили. И из соседей никто не знал. Вот что хорошо. А то бы носилось по округе звоном тёткиных истеричных голосов сильно искаженное при пересказах событие. И точно имело бы очень жуткие подробности, каких и в помине не было.

Третьего января начальник отдела борьбы с бандитизмом подполковник Онищенко вызвал к себе молодёжь. Трёх лейтенантов, только десять месяцев назад выпущенных с годичных курсов подготовки офицерского состава МВД. Тихонова вызвал, Габриладзе и Маловича.

— Тут гоп-стоп несложный образовался под утро первого января, — ходил начальник отдела перед строем из трёх лейтенантов. — С праздника муж с женой домой шли от друзей. Забрали у них рыжьё в шести экземплярах. Две серьги с рубином. Медальоны на золотых цепочках и хорошие часы «Победа» у обоих тиснули, два экземпляра в серебряных браслетах. Ну и по мелочи: шапку ондатровую, накидку дорогую шифоновую. Втроём это дело раскручивать — стыдоба. Один легко справится. Кто?

— Я! — сказали все трое, делая шаг вперёд.

— Малович, ты дело в суд сдал по ограблению пивного ларька?

— Ивашкин с Марченко уже по шесть лет «общего» получили. В СИЗО пока оба, в зону не этапировали ещё, — сдал рапорт Малович.

— Ну, Александр Павлович, тогда ты этот разбой бери! — подполковник Онищенко мельком глянул на остальных. — Вы тоже без дела сидеть не будете. Тридцать первого вечером таксисту дали по башке возле моста, забрали тысячу семьсот рублей. Материалы, показания таксиста, в канцелярии. Изучайте и вперёд. Вольно всем. Малович, останься.

— Надо ждать звонков от скупщиков, — поднял указательный палец Онищенко. — От известных им и нам больших барыг с репутацией. Их тут семь человек по городу. Им всё несут. Мы их всех давно знаем, собирали у себя пару раз. А сегодня вызвали именно по этому эпизоду всех и сказали хорошие слова. Обрадовали. Онищенко улыбнулся

— Жить мы вам дадим. Но в обмен на добрые дела. Чтобы вы дальше своё имели, дружите с нами. Чтобы на вас урки не подумали, будто вы их нам сдаёте, говорите жиганам, что по вещицам этим ориентировка от нас пришла. И чтобы они пока грабленное не скидывали в продажу, а сховали чтоб до безопасных времён. Через десять дней, скажете, мусора дело это, не очень борзое, спишут как «висяк». Тогда, мол, принесёте. А сейчас, скажете каждый, кому барахло принесут: если я возьму, то хомут нам всем. Раз ориентировка есть — они, мусорята, у меня пастись будут кажен день. Если повяжут меня, мол, то я один «паровозом» не пойду. Вас возьму с собой. Так барыги им скажут. Как мы научили. Им же за скупку преступно добытого сидеть не в масть. Уловил, Саша? А потом они «постучат» нам — кто приносил. Не сами же грабители понесут. Шестерки. Начнём с них. Ну, а потом по цепочке и отловим всех троих главных. Мысль понятна?

— Так точно! — щелкнул каблуками Александр Павлович. — Разрешите выполнять?

— Разрешаю. Но не суетись. Через десяток дней отлежится товар и понесут его к барыгам. По опыту знаю. «Стучать» они будут мне. Я тебя вызову. Свободен.

За неделю с небольшим Малович, используя природный дар — нутром чувствовать источники хороших или плохих событий, отловил на автовокзале двух «жиганов» из местных, которые почти на выезде из Зарайска, за мостом, остановили пожилых колхозников на телеге с лошадью, дали им по мордам и отобрали базарную выручку. Три тысячи шестьсот семьдесят пять рублей наторговали с копчёного сала мужики. Целый воз сала смогли они за день сбагрить населению, после встречи Нового сильно обедневшему на продукты. Разбойники следили за ними от въезда в город, на базаре, а потом обогнали их на такси и ждали у спуска с моста. Маловичу умный и проницательный внутренний голос подсказал, что лихие пацаны маленько денег пропьют с кентами в городском кабаке. То есть просто обязаны форсу дать, «рисануться» перед своими. А остальное должны свезти в схрон. В какую-нибудь деревеньку, где в лесочке у них давно уже есть ямка. В неё вставлен металлический бак с крышкой, а в нём до поры лежат, присыпанные сверху срезом земли с травой золотые безделушки, часы разные, ну и другие дорогие «бебехи», а также «антрацит», он же — редкий для тех времён кокаин, да ещё, конечно, « листья». Крупные, значит, купюры. Их брали из бака изредка по паре штук и «гудели» на них, либо давали взятку «вертухаям» в зоне. Чтобы они передавали кентам — зекам всякий разный «подогрев»: чай, курево, «марафет» и самогон в грелках, спрятанных внутри мешочка с конфетами и печеньем. Колхозники оказались мужичками наблюдательными и, несмотря на травмы голов, запомнили, что один их бандитов имел на руке наколку, «партак» — по ихнему, в виде цифр 1937 на пальцах левой руки, а правое его запястье украшало синее солнце с лучами, выползающее из-за горизонта, и суровое слово поперёк солнца — «север». Второй был худой, наголо стриженый и сильно кашлял. Александр Павлович решил, что отобранные деньги урки обязательно повезут в тихое место, ни своим, ни чужим не известное. Он дал указания сержантам на вокзале и автовокзале, чтобы они выпасли бандитов с такими приметами и задержали их, придрались к якобы липовым паспортам. Ну, и сразу чтобы позвонили ему в горотдел УВД. Через три дня с автовокзала позвонил сержант Маслов Володя. И сказал, что пришли оба. Взяли билеты в Сормовку. Отправление через полчаса.

— Шоферу скажи — пусть начинает ковыряться в моторе и с ухарей глаз сам не убирай. Еду, — сказал Малович и побежал во двор к мотоциклу.

Бандюганы сбежать не успели. Да и не побежали бы. Себе дороже. Убегать от милиционера приравнивалось к сопротивлению законной власти. Год сверху — минимально. Александр Павлович тормознул прямо перед скамейкой, на которой они сидели уютно и безмятежно. Залили внутрь по стакану самогона и мороза январского не улавливали. Малович взялся рукой за кобуру и громко прошептал.

— Оба быстро в коляску прыгнули. Один на колени к другому. Или ноги прострелю. Ехать молча, не дергаться и выпрыгнуть не пробовать. Догоню один хрен. Но побег нарисую обоим.

— Начальник, мы чё, арестованные? — заныл «расписной». — А чё за шняга, начальник? Честно, едем в Сормовку к бабке моей.

— Сапёрной вот этой лопаткой новый погреб ей долбать будете? — засмеялся Александр Павлович, лейтенант. — Двадцать семь градусов минуса. Взрывать землю надо только динамитом. Лопаткой да апреля будете маяться. Ну, прыг — скок в люльку! В момент! В отделе разберёмся. Честные фраера, поедете в Сормовку другим автобусом. А напылили если, то ответку держать надо. Вы ж мужики! За себя в ответе. И за дела. А?

Бандиты молча и сопя втиснулись в коляску. Малович в отделе допросил их, используя добрые и нехорошие слова, кулаки и ноги в хромовых сапогах. Дал им потом полотенце и пальцем показал на умывальник.

— Умойтесь. И если не порожняк мне тут прогнали, то привезём из Сормовки схрон и я в протоколе напишу, что «Листы лавэшные» в количестве шестисот семидесяти пяти рублей я у вас нашел на хазе вашей по адресу…

— Улица Чапаева, семнадцать. — Быстренько сказал худой, кашляя и прикрывая рот ладонью.

— При плановом шмоне нашем, — закончил Малович. — Сумма эта, если вы напишете, что подрезали её за неделю в автобусах из «лопатников», тянет на полгода каждому, не больше. А вот три тысячи шестьсот семьдесят пять рубликов отвезёте сами. Лично мужикам, которых на «гоп-стоп» взяли. Знаете из какой они деревни?

— Откуда знать нам? — удивился татуированный.

— Они живут в Янушевке Зарайского района. Сразу за Владимировкой. Фамилии мужиков Подколзин Иван и Лемешко Фёдор. Найдёте. Пока искать будете, шевелите мозгами. За три тысячи шестьсот семьдесят пять рублей париться вам лет по семь. Большая сумма потому что.

Малович сделал паузу.

— Я шмон на хазе реально делать не буду. Возьмёте все деньги полностью и отвезёте мужикам. А они заберут заявление. Напишут, что ошиблись. Что выпили с радости и забыли, куда их сами спрятали на обратной дороге. Бандитов несуществующих придумали, чтобы жены не подумали, будто они эти деньги спрятали от семей. А дома на трезвую голову нашли свёрток с деньгами в соломе на телеге под подстилкой, и всё стало хорошо. Заявление заберут, я сразу оформляю на вас довольно мелкую карманную кражу. Вы садитесь на полгода или получаете условно. Но вот, мля, попадётесь ещё раз хоть кому из наших, пришьём вам все «висяки» и «качаться» вам тогда, урки, по червонцу минимум. А «висяков» у нас достаточно». Всех бандюг в городе за месяц не переловишь. Ну, так что?

— Базару нет, начальник! — обрадовался «расписной. — Завтра все деньги будут в Янушевке. Отдадим колхозникам. Век воли не видать.

— А наказание от меня лично такое. Доставайте из своего схрона шестьсот семьдесят пять рублей. — Малович взял обоих за грудки. — И завтра я приеду к вам в адрес часам к десяти утра, сразу же рванём сюда с деньгами и оформим изъятие. Потом напишу, что вы их выдали при обыске добровольно и отдаю вас с этой благородной бумагой следаку Очкасову. Он учтёт добровольное признание, помощь следствию, напишет это и двинет дело в суд. Тогда увидимся через полгода. Или в этот же день. Если пойдёте по условному сроку. С раскладом таким согласны, фраера?

— Да! — дуэтом крикнули оба. — А бить больше не будете?

— Вы же нам навстречу идёте, — усмехнулся Александр Павлович. — Значит, не буду. Всё. Исчезли. До завтра чтобы всё сделали!

— Зуб даём, — ответили по очереди жиганы, получили пропуска на выход и как ветром их сдуло.

Десять дней быстро пробежали. Тех, которые грабанули колхозников, осудили, как и предложил следователь Очкасов в заключительной бумаге для суда — на полгода с отбыванием наказания условно, учитывая их активную помощь следствию и суду, а также чистосердечное раскаяние. Они после суда, откуда их сразу и отпустили отбывать срок условно, то есть жить дома, ждали Маловича с работы возле его двухэтажки, поскольку принесли «благодарственную». Ящик армянского коньяка и серое зимнее пальто из толстого мягкого рифлёного драпа с каракулевым воротником и каракулевой шапкой. На одежде были этикетки московской фабрики «Большевичка».

— Всё куплено. Вот чеки на одежду. На коньяк не дали нам. Но мы его тоже купили. Клянёмся свободой. Примите, не отриньте. Не как от уркаганов примите. Как от людей. Мы же люди, — сказал умоляюще худой. — Мне всё одно помирать скоро. Закрытая форма тубика. Год, может, протяну. А вы — человек! Уважение вам от нас и от братвы!

— В натуре, от души всё идёт! — подтвердил татуированный. — Не обидьте нас, гражданин офицер.

— На второй этаж поднимите, — Малович улыбнулся. — В хату сам занесу. За ответку я не в обиде. Понимаю вас. И мне вашу жизнь, честно — жаль. Но вы сами выбрали такую. Силком вас в неё не окунали. Живите. Не попадайтесь. Одна только человеческая, не милицейская просьба у меня есть. Если где гастролёров встретите или попадётся вам на слух или на глаза «гоп-стоп», а, может, «скок» по беспределу или с особо тяжкими последствиями, которые не по понятием, вы лично меня вот здесь ждёте и рассказываете. Потому что даже для вас — не по понятиям западло работать, а для нас — тем более. И совесть ваша воровская мучить не будет поэтому. Лады?

— Хоре. Всё в жилу. Сделаем. Сами ненавидим «мутных», — провел ладонью по горлу худой. На том и разошлись.

И день этот лёгкий прошел. Удалился в прошлое. Которое было у Александра Павловича хорошим и чистым, как сам он после баньки во Владимировке, в отцовском дворе.

А вот после дня этого удачного произошло то отвратительное, чего Александр Павлович не смог бы придумать даже по заданию Первого секретаря ЦК КПСС Никиты Сергеевича. Само вышло. Как всё самое плохое. В любой жизни, у всех без исключения, оно всегда появляется обязательно, причём всегда внезапно и нежданно. Как смерть.

И случилось через десять дней, да потом целый месяц тянулось вот что. Позвонил, как и обещал, подполковнику Онищенко барыга с погонялом «три карата», который скупал только драгоценные камни, рыжьё, золото, значит, и дорогое чистое серебро. Маловича Онищенко вызвал и пояснил звонок барыги.

— Малец пришел к Лёве Перцу, скупщику. Притаранил две серьги с рубинами, две золотых цацки с медальонами и «котлы» при браслетах из чистого серебра, — доложил скупщик. — Крови на них нет. Так сказал жиган. Я, сказал Лёва, его помаял полчаса, но объяснил потом, что по деньгам решу вопрос только завтра утром. Надо мне, мол, тщательно серебро проверить вечерком. Вот он завтра к десяти придёт.

— Наш оперативник тоже подъедет. Так я ответил барыге Лёве, — сказал Александру Павловичу Маловичу подполковник.

Есть! — козырнул Александр Павлович и каблуками сапоги громко стукнул. — Разрешите действовать?

— Давай, Саша. Закрой это дело. Групповое ограбление раскроем — большой плюс нам генерал в личные дела нарисует.

Взял Малович у барыги дома «амаску», помощника бандитов по сбыту вещей с разбоя, связал ему руки ремнём за спиной, кинул в коляску и привёз в отделение. Дежурный конвойный сержант оттащил его в камеру предварительного заключения, где отловленных допрашивали. Подержал его Малович в КПЗ сутки, чтобы паренёк созрел для откровений, потом взял три листка чистых, ручку с чернильницей и пошел «колоть» посредника. Сначала начинающий вор Чистяков с плохой «погремухой» Гнус молотил что-то традиционно невнятное. Откуда цацки он не знает. Просто попросили старшие продать их барыге. Имён старших и кликух он не знает. Сам в шалмане неделю всего обретается. Переехал в Зарайск из Миасса. От мусоров сбежал. Лепили ему квартирную кражу, а он был натурально не при делах. Хату не трогал. Потому и сбежал от незаработанного срока. Тут пока не освоился ещё и отнести вещи продавцу ему поручили впервые. Откуда они взялись, вещицы, не спрашивал. Меньше знаешь — целее будешь. Александр Павлович не имел столько времени, чтобы честно и скоро дождаться когда Гнус начнёт говорить как было на самом деле. Поэтому он снял китель и бил Чистякова долго, от всей большой души, добавленной природой к мощной мускулатуре. Он дал Гнусу возможность переночевать на нарах для частичного восстановления всего организма и особенно памяти. Утром Малович ещё и китель не успел снять, а Гнус уже «запел». Похоже, пару рёбер лейтенант ему подломил, руку вывихнул и сапогами отбил икры ног. Стоять Гнус не мог и руку левую не держал. Она висела как полотенце на гвозде перед умывальником в камере.

— Я вспомнил. Я вчера со страха обманул Вас, гражданин начальник. Клянусь мамой — со страха. Вы не бейте меня больше. Я расскажу как на духу всё, что знаю.

— Обещать не могу, — Малович сел на нары рядом. — Тут всё дело от тебя зависит. Мне не надо то, что ты знаешь. Мне надо услышать то, как оно есть по-настоящему. Имена, фамилии точно, погоняла, где живут, когда бывают в шалмане. Я должен точно знать, кто взял молодую семью на «гоп-стоп». Конкретно. Понял? Тогда и бить не за что. Если горбатого лепить не будешь.

— Зуб даю, — поклялся Гнус. — Ушатали мужа с женой трое. Один — Дубак. Он по гражданке — Федоренко Витёк, значит. Главный в маленькой своей банде. Потом Шмайсер, то бишь Прибылов Андрюха и ещё Тухлый, по гражданке Алексеев Миша. Всё. Сказали, если продам барыге так, чтобы им пошло в масть, то мне отстегнут целую тыщу. Кусок, значит.

— Второго повтори ещё раз, — у Маловича почему-то стало нехорошо на душе. Щипать начало внутри и давить. — Ну!

— Сказал же, Прибылов Андрей. Отчества не знаю, — Чистяков на всякий случай отодвинулся от лейтенанта. Очень уж резко у него лицо потемнело и стало злым.

— Кто может отчество знать и кем младшая сестра его работает? — Малович аккуратно придвинул Гнуса к себе и упёрся тяжелым взглядом точно в зрачки жигана.

— Кто-кто? Маруха его. Наташка Солопова. На заводе буфетчицей почти отдыхает. В конторской столовой. Они-то женихаются по-серьёзному. Потому Натаха про него всё знает. — Могу сходить и спросить.

— Сходи, — Малович снял с рук его ремень. — Одёжка вон где твоя. На верхних нарах. Пропуск тебе дам на выход и на вход. И час времени. Свалишь — найду хоть где и посажу за убийство в Садчиковском магазине. Мужику, вору залётному, в очереди горло перерезали. Слышал? В начале декабря ещё. Убийцу не нашли. Вот тебя и назначим. Расстрел за вора не дадут, но пятнашку — вполне могут влепить. Тебя эта Натаха знает? Не спросит, на кой пёс тебе его отчество?

Гнус кивнул: — Они давно с ней. Я из Миасса в натуре-то три года уже как перебрался. Так они ещё тогда спарились. Пожениться хотят. Я ей скажу, что договорился в совете профсоюзов, чтобы ему выписали удостоверение дружинника, а самого обыскался — не могу найти. А где сестрёнка его работает? Так я спрошу Наташку — может он у неё на работе. Мало ли. Тогда я сам сбегаю, мол.

— Умный ты, Чистяков. Балабас варит! Тебе бы честную жизнь вести. Жил бы нормально. Умные редко плохо живут. — хмыкнул Малович. И Гнус убежал, несмотря на травмы.

Александр Павлович, благодаря своей редкостной интуиции и врожденному безошибочному предчувствию, до возвращения Чистякова уже всё понял и впал в транс, чего не должно было случаться с мужественными милиционерами. Потому как заранее чувствовал, что отчество Прибылова будет Николаевич, а сестра окажется терапевтом в третьей больнице. Куда распределили её в прошлом году из свердловского мединститута.

Гнус прибежал минут через сорок и рассказал всё то, что Александр Павлович уже без него давно вычислил. Прибылов Андрей Николаевич, Шмайсер в мире уркаганов, к несчастью приходился родным братом его, Маловича, родной жены Екатерины.

— Короче так, — сказал он Чистякову. — Чтобы твои дружки-ухари, тебя, лопаря, натурально не загрызли за провал у барыги и изъятые мусорами как вещдоки цацки, ты посидишь без следствия в КПЗ неделю. Потом расскажешь своим, что просто попал под случайный шмон, про который в этот раз ни барыгу сами мусора не предупредили, ни тебя, тем более. Что били тебя крепко и посадить хотели. Но статьи не нашли. Потому, что ты клялся, будто дружки твои случайно нашли свёрток с бирюльками на кладбище, на могиле попавшей в аварию летом директорши центрального продмага. И кто их ей в память о себе подкинул на холмик — неизвестно.

— А чё мне? Отосплюсь у вас. А то гоняют меня то на бан лопатники вышибать, то бензолку для старшаков искать по городским малинам, чтоб кайфовали они без марафета. А тут отдохну целую неделю. Справку дадите потом, что меня на неделю задержали до выяснения и отпустили как невинного?

— Дам, — пообещал Малович и поехал на мотоцикле к жене на работу. Вытащил её в коридор и рассказал очень подробно о том, в какое дерьмо и насколько глубоко вляпался её придурок-братик. И стали они в этом коридоре шепотом придумывать, как сделать, чтобы Андрюша не влетел на зону. Причём лет на десять за групповое ограбление.

— Вот же козёл, — определила текущий статус брата Екатерина и заплакала. — Как связался со шпаной десять лет назад, так и стал закономерно бандитом! Сволочь!

— Так что, пусть садится? Лет десять корячится брательнику, — Александр Павлович расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и слегка расслабил резинку на галстуке. — Сейчас не сядет, так вляпается всё равно. Раз уж начал бузить. Только попасть может в историю похлеще. Аппетит-то, он во время еды… Ну, понимаешь.

— А в больнице что скажут? — Катя плакать прекратила и задумалась. — Сестра бандита уголовника людей лечит? А может она и сама — того? Отравит больных какой-нибудь гадостью. Семейка-то одна. И выгонят меня к такой-то матери. Ни в одну больницу потом не возьмут. Давай, вынимай его из этой ямы. Чтобы его не судили.

— Катюха! — Малович нежно взял её за плечи. Мы уже год и три месяца с тобой живём. Ты меня знаешь. Я же офицер. Честь имею. Да и брат твой не нравился мне никогда. Чувствую, что он всё равно нахлопочет на свою задницу или срок большой, или вышак. Да и тебе подляну обязательно подкинет неизвестно какую. Но ждать недолго. Отца, царство ему небесное, одного боялся. А мать, покойницу, сроду не слушал. И померла-то она от переживаний. Инфаркта при спокойной жизни не дождёшься… Пусть посидит. Глядишь — одумается на киче.

— Ты что хочешь думай, но мне он — брат родной, — Екатерина повернулась и пошла в кабинет. — Посадишь его, значит и меня сможешь предать. Давай тогда сразу отдельно жить.

— Во, дура, мля, — сказал негромко вслед Малович и долго ещё сидел на подоконнике, соображал — как быть. Нрав у Кати был мамин. Крутой. Упрётся рогом в точку — трактором не оттащишь. А уходил он из больницы уже с планом, который позволял почти без эксцессов оставить Андрюху, идиота, на свободе. Правда, без потери совести и чести мероприятие не проскочит. Но Катю он любил, строил большие хорошие планы на жизнь с ней. Плюнуть на её слёзную просьбу? А тогда дальше как жить? Всегда виноватым? Женщины и на пустяках легко могут сделать из мужика виноватого на всю жизнь. Так управлять семьёй куда легче. Почти все жёны этот приём знают и филигранно его исполняют. А тут не пустяк. Родной муж родного брата жены засадил за колючку на десять лет. Жизни дома не будет точно. Будет период бесплодных попыток искупить вину. Но попытки эти ничего не исправят.

–Да, блин! Попал я. Самому не распутать. Надо идти к начальнику. К самому Онищенко. Он вроде ко мне по-доброму. Может, подскажет, как крутнуться. Семью — то надо сохранить. Катька хорошая. Но упёртая. Единственный у неё недостаток. Вот сейчас упёрлась. Пожалела козла-братца. Ну, ладно.

Всю историю Малович рассказал подполковнику за час. С деталями.

— Что мне делать, Игорь Валентинович? Она от меня уйдёт. Я точно знаю. Брата за решетку определил. Что хуже может быть? Любовница? Вряд ли. Поорёт неделю, ну, месяц. Да и ладно. А тут брат родной, в неволю заточённый, бляха, собственным мужем. Хоть и за дело. Если бы его вообще другие отловили, она бы всё равно вынудила меня его отмазывать. А откажусь — хана. Развод. Не помог семье своей. Это не прощается.

— Согласен, Саша, — Онищенко закурил и сел на подоконник думать. Долго сидел, не глядя на Маловича. Три беломорины высосал. — Я тебе помогу. Но тут надо сделать всё очень аккуратно. Как ювелиры работают. Никто в УВД не должен ничего понять и, конечно, не заподозрить тебя да и меня в махинациях. Закон мы с тобой практически не преступим. Но подлог делать придется. Фокусы бумажные показывать. Без этого никак.

— Но я же с Вами в жизни за такую помощь не рассчитаюсь, — вздохнул искренне Александр Павлович.

— Жизнь длинная и витиеватая, лейтенант, — улыбнулся начальник. — И никто не знает сейчас, чем ты лично мне когда-нибудь сможешь помочь. А ты сможешь. Ты — надёжный. Ладно. Давай обмозгуем. Есть у меня толковые соображения. Проверенные. Но, ещё раз напомню. То, что мы говорим, не должен знать никто. Даже твоя жена и братец её тем более. Ну, слушай и запоминай.

— Надо забрать у барыг ещё шапку ондатровую и накидку. Лёва Перец, он же — «три карата», шмотки не берёт. Только драгоценности. А видных барахольщиков в городе трое. Ты пока всех не знаешь. Даю адреса, — он протянул старую бумажку. — У кого-то из них ондатровая шапка и накидка шифоновая. У Лёвы всё изъяли? Серьги, цепочки-медальоны, часы с браслетами?

–Так точно! — Малович бодро ответил и сел напротив подполковника. — Готов вернуть ценности пострадавшим. Шапку вот только изымем и накидку. Я сейчас за ними сгоняю и можно звать потерпевших и при понятых всё им вернуть.

— Саша, дорогой, — главная цель наша — не вернуть терпилам всё, что нашли, а какая? — Онищенко поднял вверх палец.

— Грабителей посадить, — Малович скис. Помрачнел. — Ну, сейчас скрутим мы всех троих, выбьем признания, что вот эти все вещи они отняли с угрозой насилия у Комлевых. А терпилы должны и вещи свои опознать, и преступников. Брат жены будет стоять. Его опознают. И что тогда? Андрюху в оборот и материалы — следствию? А там суд и по десять лет каждому на нос. И мы с Катькой разводимся. Она мне не простит точно.

— Короче, собирай остатки вещей, — Онищенко стал ходить по кабинету, постоянно наклоняясь, чтобы поправить «гармошку» хромовых голенищ на сапогах. — Не сегодня, а только на послезавтра, часа на два дня, назначай Комлевым опознание. Завтра с утра бери двух сержантов, веревку и дуй в шалман на малину. Вроде бы для проверки документов. По документам скрутишь двоих нужных и везёшь к нам в КПЗ. А сегодня пусть твоя жена найдёт брательника, ты вечером тащишь его к себе домой и после доходчивых разъяснений отправляешь его вон из Зарайска. На год-два пусть ночью этой сваливает в Челябу или Свердловск. А чтобы не пыжился, для обострения внимательности к словам твоим, вломи ему пару раз по печени. Ночью лично посадишь его на любой поезд, проходящий до Челябинска или Свердловска. Пусть там потеряется. Сидеть он ни разу не сидел. Паспорт, значит, чистый. Что дальше делать, потом проинструктирую.

Вышел Малович от начальника, сел у себя в кабинете, дверь на ключ закрыл и стал в окно глядеть. Позёмка усиливалась, сгибала прохожих, слепила шоферов. «Дворники» не успевали сбрасывать снег со стёкол. В голове Александра Павловича было пусто как в январской степи. Только невидимый холод и мутное солнце где-то очень далеко, ближе к горизонту. Так, что его, считай, почти не существовало. Главной была пустота. Пыталась обосноваться в мозге какая-то очень нужная мысль, скреблась и медленно в него вползала. Только через полчаса он её уловил и понял.

— Ты, Малович, сам преступник, — съедала его, откусывая куски от души, мысль эта. — Третьим вместо Андрея, брата Катиного, посадишь ты человека невинного. Другого нет у тебя выхода. И не будет по-другому. Посадишь безвинного. Вариантов-то нет. Грабителей было трое. Андрей ночью уедет с глаз подальше. А ты на опознание должен поставить третьим вообще не пойми кого. Хоть с улицы прохожего хватай. Но третий должен быть. Иначе — всё в прах. Все старания. И раскрытие генерал не зачтёт. В заявлении потерпевших — грабителей три человека. Да. Шах пока. А может превратиться и в мат. Катерине-то, видно, без разницы — загадит муж свои честь с совестью или честно поступит. Она об этом и не думает. Ей важно только брата спасти от срока немалого. Уйдёт — не смогу я без неё. Вот же приворожил меня кто-то. Может, она сама. Ладно. Начнём делать дело по оговоренному с умным подполковником плану. А там уже по ходу править, если что пойдёт вкось.

Побежал он во двор, завёл мотоцикл и через полчаса забрал у барыги Розенфельда и шапку, и накидку шифоновую.

— Из урок спросит кто, почему не продал, ты скажи, что мусора по своей ориентировке вещи с того «гоп-стопа» целым взводом по городу искали. Терпилы, мол, друзья генерала, начальника УВД. Во как! Понял?

— А шо, правда друзья? Шоб-таки генерал кентовался с водилой автобуса! Да не рисуйте мне узоры на воображении, гражданин лейтенант.

— Он не водила автобуса, Яков Аронович. Он начальник автобусного парка области. Вас обдурили, — Малович сложил вещи в свою большую кожаную сумку и уехал. — Не знают ваши клиенты ни хрена толком.

Дома Катя ничего не спрашивала. В квартире было так душно и мрачно, будто отсюда только что вывезли на погост покойника. Александр Павлович поискал в буфете, что можно съесть. Нашел ржаные хлебцы в рваной пачке и бутылку лимонада. Больше ничего не было. Кастрюли на плите стояли пустые и холодные. За окном в форточку был вмонтирован естественный холодильник. Клетка из толстой сетки, где внавал лежали сырое мясо, рыба и половина курицы. Готовить жена сегодня не стала. Или от расстройства чувств. Или начала уже наказывать мужа за слабохарактерность и пустые, оказывается, слова об огромной любви к ней и вечной преданности. Выпил лимонад и зажевал его половиной пачки трещащих на зубах хлебцов. Больше заняться было нечем. Катерина пока решила не разговаривать. Можно было газеты почитать, но он понял, что ничего ему сейчас не интересно. Снял форму, достал из шкафа запасное покрывало для постели, лёг в зале на велюровый диван и отвернулся к его спинке. Считай — к стене. Долго не мог уснуть, но через пару часов заставил себя ни о чём не думать и потерялся, наконец, во сне без снов. Не успел он этим вечером заманить в дом к себе Андрея. И выгнать его из города не получилось тоже поэтому.

Он проснулся рано. Катерина ещё не выходила из спальни. Накинул Малович на себя всё милицейское, шинель застегнул поплотнее и спустился к мотоциклу. Ехать было холодно. Ветровое стекло как будто пропускало сквозь себя порывы метелицы с острыми как иголки микроскопическими снежинками. Сержанты тоже прибежали раньше. На хазу брать всех трёх бандитов вылети они на трёх мотоциклах. Воры и бандиты облавы не ждали, а потому сразу после рассвета ещё дрыхли в своё удовольствие, полученное ещё с вечера с помощью «дури» и водки.

— Подъём, блатата! — заорал сержант Ануфриев, огромный как бык, вставший на задние ноги. Все мгновенно спрыгнули со шконок, таких же как на зоне. Привыкли к ним, видно. Сами себе и сколотили похожие. — Все ксивы на стол кинули. Паспорта, справки об освобождении. Мухой, мля!

Малович увидел Андрея Прибылова. Он сидел на шконке и доставал из маленького дерматинового чемодана прочный кулёк, в какие детям в подарок упаковывают новогодние конфеты с мандаринами. Сержант Ануфриев забрал у него паспорт, проглядел все остальные и сказал небрежно.

— Федоренко, Алексеев и Прибылов — с нами поехали. Остальным спать дальше. Разрешаю до девяти кемарить. А потом бегайте по автобусам, стригите с лохов лопатники. Зарабатывайте себе сроки на киче!

— Паспорт Прибылова мне, — протянул руку Александр Павлович. — Вы, товарищи сержанты, берёте Алексеева и Федоренко. А Прибылов поедет со мной. И вот что ещё. Привезёте их, сдайте в КПЗ и дежурному скажите, чтобы вызвал на работу Онищенко. Я через час буду.

— Дядь Саш, ты чего? Куда повезёшь? — Андрей заволновался. Даже свитер надел навыворот. — Ты же знаешь — паспорт чистый у меня. Приводов в милицию не имею.

— А ты в милицию и не поедешь, — сказал ему на ухо Малович. — К Екатерине поедем. Домой к нам.

— Помочь надо в чём-то? Так с превеликим нашим! — Андрей накинул полушубок и кроличью шапку.

— Валенки есть? — Дернул его за рукав Александр Павлович. — Нет? Ладно, мои возьмёшь.

Разъехались. Катерина брата увидела и зарыдала, повиснув у него на шее.

— Кать, ты чего? Живой же я! Чего расстроилась? — Андрей гладил её по голове и целовал в мокрые щёки.

Малович оторвал его от сестры, посадил напротив себя в кресло и долго рассказывал ему о его жизни и о том, что с ней может стать. Он настолько подробно описал ему картинку ограбления Комлевых, что Прибылов не выдержал и спросил.

— Ты что, сам видел? А чего нас сразу не взяли?

— Короче! — Малович неожиданно для себя рассвирепел. — Катька тебе всё, что надо, соберёт. Чего нет — пойдёт купит. И ты бегом, тихими улочками сквозишь на вокзал. Лавэ у тебя навалом, я знаю. Первым поездом едешь в Челябинск. Там устраиваешься дворником, потому, что дворникам дают сразу прописку. И два года не выползаешь никуда. Дворы метёшь. У тебя тут денег останется — на пять жизней хватит. А через пару лет мы здесь загладим все воспоминания о вашем разбое и вернёшься. Работать будешь. Ты, Катерина, разрешаешь мне его потом посадить, если он приедет и опять начнёт ночами с урками людей ножами пугать и грабить?

— Да, — ответила жена и повернулась к брату. — Но сейчас пусть убегает. Сейчас не надо на зону. Выйдешь через десять лет инвалидом.

— А пацаны? Витька с Мишкой? — Андрей с надеждой уставился на Маловича.

— Они сядут, — сказала Катя. — На десять лет. Может и больше дадут. Скажи дяде Саше спасибо, что он тебя спас. Ты должник его по гроб жизни. Понял?

Александр Павлович поднялся, сказал, чтобы письма Андрюха писал только на главпочтамт «до востребования», и что они будут делать так же.Сказал и не прощаясь ушел.

— Спасибо! — крикнул вдогонку Прибылов. — Долг верну втройне.

— Да пошел ты, мать твою! — под нос себе произнёс Малович. Через полчаса он уже был в КПЗ. Там же сидел за привинченным к полу столом Онищенко.

Сейчас третьего привезут и надо звать Комлевых на опознание вещей и преступников.

— А с повинной не можете помочь? — тихо сказал Алексеев. — Андрюху вон вообще отпустили.

— Сделаю я вам явку с повинной, — Онищенко подошел к обоим и крепко прихватил их за волосы. — Но только если на опознании вы про Андрюху вообще забудете. Вот кого привезут сейчас, тот и был у вас третьим. Зовут Антипенко Георгий. Погоняло — Ржавый. Он рыжий. Убийца. Но пойдёт с вами по грабежу. И чалиться с вами станет не 25 лет, а, может, пять. Повезёт волшебно этому экземпляру. Отца родного зарубил. За дело, правда, но всё равно — гад! Мог бы просто поколотить батю на долгую память. Тот пьяный был всегда и мать сильно бил. Ну, однажды Ржавый домой пришел раньше, как раз когда он жену избивал. Взял топор и — в затылок. Короче — сделаете, как сказал, я вам «повинную» точно напишу. Артачиться начнёте — не напишу. Пойдёте на десятку строгача.

— Не, мы согласны! — вскрикнули оба грабителя и опустили глаза.

Привезли Ржавого, невысокого паренька одного с пацанами возраста.

— Запоминай, — строго сказал ему Малович. — Главный у вас вот этот. Витёк. «Гоп стоп» был после трёх ночи первого января на улице Ташкентской за пятьдесят метров до угла. Взяли вы вот это всё. Смотри внимательно и запоминай.

— А вот это что за хрень? — ткнул Ржавый пальцем в серьги.

— В серьгах — драгоценный камень рубин. Запомни, блин! Рубин.

В КПЗ заглянул конвоир.

— Там терпил привезли и понятых. Куда их?

В мой кабинет, — махнул рукой подполковник. — Через десять минут доставим всё и всех на опознание.

— Ну, ухари, не вздумайте о……..ь нам всю малину, — прошептал Александр Павлович. — А то прокурор вам отмотает всю катушку. Мяукнуть не успеете.

На опознании всё шло поначалу гладко. Вещи свои Комлевы признали, убедились в их целости и сохранности. Но дальше благостная атмосфера рассосалось.

— Вот этого грабителя не было, — сказала Комлева. — Двое эти были, а вместо этого был парень повыше. Красивый, плечи широкие. Я в красоте мужской очень понимаю. У меня и муж — как по моему заказу сделанный. Не этот человек был в банде.

— Да ты чё, тётка! Я в натуре был с Витьком и Мишаней. Ты чё? Глаза разбуй! — Ржавый аж покраснел. — Ну как это? Я тебе лично сказал — клади на снег цацки. Забыла?

— Говорил. Но не ты, — вступил в разговор Лёня Комлев. Муж. — Мы ж не слепые.и не пьяные были. И фонарь на столбе горел рядом. Тот был выше и в плечах шире. Точно. Лариска правильно говорит.

— Ну, хорошо, Разберёмся. — Успокоил Комлевых подполковник. — Вы распишитесь, что все вещи получили, забирайте их и наша машина отвезёт вас домой. Спасибо за содействие и терпение.

— Ничего мы забирать не будем и расписываться нигде пока не станем, — Лариса уперла руки в бёдра. — Вещи и купить снова можно. Мы не самые бедные. Но один грабитель остаётся на свободе. Его вы не поймали. И он на днях может кого-нибудь опять ограбить, а то и зарезать. Может, нам с Лёней за дружков отомстить захочет. Не, мы не согласные. Не подпишем. Мы за то, чтобы преступников на свободе не оставалось вообще. А вы? Вы против такой постановки вопроса? Или просто не хотите работать? Ловить реальных бандитов не умеете? Пошли, Лёня. Пока в областное Управление жалобу не будем подавать. Подождём неделю. Пусть найдут того, кто по правде на ограблении был. Пусть скажут, какое наказание их троих ждёт. И на суд мы придем. А сейчас вы нас обманываете. И потому мы уходим.

— Хорошо. Сержант отведи их к дежурному. Скажи, что я приказал пропуска на выход им выписать, — приказал начальник. — А Вас, товарищи, мы теперь повесткой вызовем. Когда надо будет. Из города прошу не отлучаться. Вы обвиняете в некомпетентности милицию, но мы тоже можем привлечь вас за лжесвидетельство и недоверие к органам власти. Имейте в виду. До свиданья!

— Все арестованные остаются в КПЗ до особого распоряжения. — Скомандовал Малович и тоже вышел.

— Вот же сука какая! — разозлился начальник. — Все цацки им отдаём. За одиннадцать дней всё распутали. Так ей красивого бандита подавай! Дура, мля! Завтра, Саша, начинай ездить с сержантами по «малинам». Ищи похожего на вашего Андрея. И тащи сюда.

— Так! А если он хоть и похожий, но вообще чистый? За что брать и вязать? — Малович стоял мрачный и злой.

— Был бы человек, а статью ему найдём всегда. Чистый только Господь Бог. Прости меня, КПСС! А у любого другого можно найти гнильцу для срока. Просто надо уметь сделать человека виновным. — Похлопал его по погону Онищенко и ушел к себе. — Всё сделаем, не тушуйся раньше времени. Да из терпил наших тоже можно виноватых сделать. Ты-то пока не знаешь — как. А я давно умею. Не переживай. Всё будет так, как нам надо.

За месяц, в котором дни перетекали из одного в другой так лениво, как второгодник листает учебник в поисках станицы с противной и глупой задачей, Александр Павлович раз пять ездил домой к Комлевым. По вечерам мотался, естественно, когда они уже с работы приходили. Он пил с ними чай индийский, подружился с обоими и искренне увлеченно слушал историю их жизни до женитьбы и после неё. Лариса рассказывало о своих родителях, о том, почему у неё нет детей и про мужа Лёню. Так тепло она говорила обо всех его редких достоинствах, что Малович в эти мгновения замирал и вспоминал — было ли, рассказывала ли его Катя при нём о самом Александре Павловиче и об их прекрасной семейной жизни? Оказывалось, что жена об их любви и слова нигде никогда не выронила. Может, говорила о муже знакомым, но тайно и не известно что. Потом, после чаепития и бесед душевных он подолгу объяснял тонкости своей службы. Особенно напирал на то, что дело об ограблении Комлевых очень сильно бьёт сейчас по его карьере и авторитету. Ведь вещи найдены, что происходит не всегда. Обычно — многое из награбленного бандиты быстро успевают продать и тогда уже концы найти практически нельзя. А в данном случае милиция применила хитроумную тактику и вынудила бандитов придержать вещи с разбоя. А неохотно, но помогающие милиции спекулянты, вовремя сообщили, когда появились продавцы. Не сами грабители, а посредники. И как непросто было вытащить из них информацию о настоящих преступниках. А вот теперь дело находится в зависшем состоянии и авторитет Маловича, а также возможность его скорого повышения в звании тают на глазах. Малович замолкал и грустно глядел в окно. Дело-то в действительности он сделал, а формально выходит, что нет.

Но действовала его печаль только на Леонида. Он наливал стопку коньяка и произносил тост за Александра Павловича, мастера своего дела, благодарил его и зарайскую милицию в лице Маловича. В конце визита офицер почти жалобно просил Ларису войти в его нелепое положение и подписать результаты опознания. Но она смеялась кокетливо и закатывала устало глаза.

— Да какая загвоздка-то, товарищ лейтенант? Вы же все прекрасно умеете. Я про Вас узнавала в милиции. Там говорят, что вы специалист высшего класса. Да и дело-то пустяковое. Нашли двоих, найдите и настоящего третьего.

А муж Леонид, когда провожал Маловича до двери, закрывал её с обратной стороны и на улице шепотом разъяснял Александру Павловичу, прижав руку к груди.

— У Лариски принципиальность — это наследственное. Мать такая же. Бабушка. Весь род по женской линии. Вот подавай ей в лучшем виде правду и справедливость, и без вариантов! Не добьется здесь, так дойдёт до первого секретаря ЦК. Ей и Вас жаль. Вы ей по душе. Она говорила. Но преступник-то, действительно, был не этот рыжий. Другой. Мне то по хрену. Вещи нашли. Двоих посадите. Третьего потом найдёте. Но без неё один подписать опознание не могу. Не жизнь мне тогда дома. Она считает, что я тоже за чистую справедливость жизнь отдам.

— А ты не готов отдать, да? — улыбнулся Малович.

— Да случай не тот, — тоже улыбнулся Лёня. — Вот за то, чтобы власть поменять и умных посадить на верхушку — головой бы пожертвовал. Хреновая у нас власть. Кричат о любви к народу. А мы для власти — бараны и ли просто трудовые руки — ноги. Но я Вам этого не говорил. А то посадите ещё как антисоветчика.

— Этим КГБ увлекается. А я бандитов ловлю, — Малович пожал ему руку и уехал. Теперь ему всё было понятно. Женщина зла милиции не желала, но имела большой недостаток — повышенную принципиальность. Придраться не к чему.

Сержанты, преданные Онищенко, искали в шалманах и даже на зонах человека, похожего на Андрея Прибылова. Начальник им фотокарточки раздал. Но ничего не получалось. Дело остановилось и грозило Маловичу серьёзными наказаниями от генерала. По документам, не подписанным потерпевшими, выходило, что он совершил документальный подлог. А это штука опасная. Дискредитация власти её же представителем. Подсудное дело. С Катериной отношения испортились, хотя брат её был в безопасности. Она тоже ждала. Пока дело не закрыли, тот же Онищенко мог разозлиться и вытащить Андрея из Челябинска, да поставить его на опознание. Поэтому жить Малович уехал во Владимировку. К родителям. Сорок километров всего. На мотоцикле за двадцать минут добирался. Но на душе, где теплилась надежда, всё равно было погано, как в неухоженном общественном сортире городского парка.

— Потерпи, Саша, скоро найдём грабителя похожего. Я попросил друзей из Караганды и Алма-Аты. Найдём. Мама родная не отличит, — уверенно говорил ему подполковник Онищенко. — Но Маловичу становилось всё хуже. Он впал в ступор и практически прекратил работать.

Через бесплодный месяц офицер, запутавшийся а сети вранья и, как ему понималось, потерявший совесть, уставший от унижений перед Комлевыми и начальством, Александр Павлович сел однажды вечером на стол в кабинете, достал свой «ТТ» и, возможно, застрелился бы от безысходности непролазной, но начальник помешал. Он постучал в кабинет и крикнул.

— Саша, я знаю, что ты здесь. Открой. Поговорим.

Малович, как во сне, с трудом затолкал пистолет обратно в кобуру и открыл замок. Говорить он ни с кем не хотел и как выпутаться из клейкой паутины придуманных им хитроумных обходов Закона и многих изощрённых обманов — уже сам не понимал и выходов не видел

— Как человек я всё понимаю, — глядя в пол произнёс мрачно начальник Онищенко. — Но как начальник твой я ведь обязан был подать на тебя рапорт генералу о подлоге документов и введение следствия в заблуждение. Но я не буду рапорт писать. Честно. Тебя ведь тогда — с работы вон метлой поганой. Меня в рядовые розыскники. Звёздочку оставят одну из двух. Ни тебе не надо такой судьбы. Ни мне — моей такой же. Давай держаться вместе до конца. Думать вдвоём и вытягивать друг друга из болота, в которое, спасибо тебе, оба врюхались уже по горло.

— Ну, — тихо сказал Малович. — А то я уже…

— Разнести себе башку из ТТшки — проще простого, — взял его за плечо широкое Онищенко. — Кроме жены не заплачет никто. Да и она теперь вряд ли рыдать будет. Но мы и без этого попробуем грязь с себя смыть не кровушкой. Хотя, конечно, налипло дерьма на тебя побольше, но и мне хватает. Тоже — с головы до сапог хромовых. Что, договорились?

Малович сказал — «так точно!».

— Ну, следовательно теперь без обсуждения со мной даже в сортир не ходи. Понял? Кроме меня, тебя и двух верных мне сержантов в управлении никто не догадывается про наши финты. Всё мне говори. Каждую мелочь. И обсуждай со мной всё, что придумал сделать. А я тебе тоже всё буду говорить. Скоро сварится эта каша. Верь мне! Найдём двойника и всё! Затихарим дело. Так оно между нами и останется. Да! На честь с совестью, конечно, здоровенными камнями нам ляжет это приключение обоим. Ещё как ляжет. Но отчистим грязь потом. Дел-то ещё — ого-го! И работать на девяносто девять процентов будем, как и раньше — честно. А сейчас давай вытерпим как-нибудь.

Ещё месяц прошел и в день мартовский, яркий и сочный как обложка журнала «Мурзилка» для детей, забежал Онищенко с улыбкой такой счастливой, будто его только что назначили начальником МВД СССР с присвоением звания Генерала Армии.

— Едет! — крикнул он и обнял Маловича. — Едет, сука, наш спаситель!

— Нашли двойника? — поразился Александр Павлович.

— Гляди! Прислали по телетайпу его «дело», — он вынул из портфеля большой свёрток ленты, раскрутил её и нашел фотографию.

— Товарищ подполковник, вы серьёзно? — ахнул Малович. — Это же и есть Андрей Прибылов. Как вы это сделали? У меня не было такого снимка.

Начальник сел на стул и без расчёски аккуратно уложил свои седые наполовину волосы. Помолчал. И потом добил Маловича радостью, чего не удалось сделать печалью.

— У тебя, Саша, с нервами не очень. Точно. Поедешь в санаторий. Отпуск дам. А на снимке Завадский Олег Анатольевич, студент Алма-Атинского сельскохозяйственного института. Находился под следствием за тройное убийство и нападение на милиционера. По пьянке в ссоре порешил перочинным ножом двоих студентов-собутыльников и вахтёра общаги, который на шум прибежал. А когда его брали, подрезал живот старшему сержанту из отдела убийств. И готовилась следствием ему высшая мера. Но Валерка Никитин, Начальник следственного управления Советского района Алма-Аты, мой однокурсник по школе милиции, отдал его мне. Я ему снимок настоящего Андрея посылал. Взамен мы ему отошлём нашего убийцу. Ржавого. Он правда, только одного прикончил. Но мужики в Алма-Ате всё раскатают и подгонят как им надо. Валерка сказал. А ихний убивец у нас под своей фамилией пойдет. Чего ты не радуешься, лейтенант?!

— Вот Комлева его признает — тогда, — буркнул Александр Павлович.

Завадского привезли самолётом и доставили в КПЗ. Три часа Онищенко умело вставлял ему в мозги всё, что тому надо было знать, делать и говорить. Вышло. Получилось. Завадский, волшебным образом соскочивший с «вышака» на десять лет, соглашался на всё. Александр Павлович зашел в камеру и остолбенел. Перед ним Онищенко инструктировал Андрея Прибылова. Именно его.

— Чего только не бывает на белом свете. Каких аномальных чудес! — он не стал слушать начальника и пошел во двор на скамеечку. Кололо сердце.

Вечером, чтобы Комлевы видели бандитов при электрическом свете, начальник привез их в свой кабинет и сержанты привели всех троих.

— Вот! Я знала, что вы его поймаете! — воскликнула Лариса. — А обманывать нехорошо, подполковник. Подсунули упыря какого-то. А вот этот — он и есть. У меня глаз-алмаз. Да, Лёня?

Муж кивнул: — Ну, давайте бумагу. Будем расписываться по опознанию бандитов и принятию своих вещей.

Вечером, после восьми уже, Малович и Онищенко пили водку дома у Александра Павловича. Подполковник долго перед этим разговаривал с Екатериной и под конец беседы она уже смеялась, а потом накрыла на стол и во время тихой радостной пьянки сидела у мужа на коленях, обняв его за шею.

*****

В две тысячи первом году пенсионер Александр Павлович сидел на кухне дома у старшего брата Бориса. Пили водку в честь пятого мая, бывшего в СССР Днём советских журналистов. Днём печати. Борис раньше на пенсию ушел. Но сорок четыре года был журналистом. Хорошим. Уважаемым.

— Ну, ты и сволочь, Шурка, — обнимал его Борис. — Я вот пахал как трактор в газете, а на пенсию ушел заведующим отделом. Три человека — отдел. А ты вышел полковником с должности первого заместителя Управления нашей милиции. Пятьсот, считай, «орлов» в погонах осиротил. Молодым был — ловил негодяев красиво. Помню. Сотни три отловил, не меньше. А с сорока пяти лет из кабинета не вылезал. Сколько штанов суконных протёр!

— Положено начальству следить за властными подчинёнными. Они ж, блин, такого могут наворотить! Если за ними не приглядывать. А я отработал на всё здоровье своё. Много чего для здоровой жизни потерял. Но совесть сохранил с честью. Это куда дороже здоровья!

— Ну, тогда за тебя, господин полковник! Хоть праздник сегодня мой. За тебя! — Улыбнулся старший брат.

И полковник Малович Александр Павлович встал и высоко поднял рюмку.

— Честь имею!