Донос

Станислав Владимирович Далецкий, 2017

В данном сборнике помещена повесть о хорошем человеке: учителе и боевом офицере, осужденном по доносу и репрессированном в 1937 году в одном из лагерей ГУЛАГа. Здесь же размещены несколько рассказов из жизни России современной, а так же до и после революций 1917 года.

VI

Следующие дни Иван Петрович стал готовиться к отправке в город для дальнейшего отбывания срока заключения, поскольку апелляция не подавалась, и приговор суда вступил в законную силу. Он бывал в тюрьмах неоднократно и знал, что и когда требуется арестанту, чтобы обеспечить себе тюремный быт на приемлемом уровне.

Первое дело — это одежда. Сейчас лето и жарко, но будет осень и зима и без теплой одежды в сырых и холодных бараках и камерах долго не протянуть, особенно здесь в Сибири или на Востоке, куда, по словам Лейбмана, его этапируют.

Никакой униформы, а тем более теплой зимней одежды арестантам в заключении, видимо, не давалось, но можно было прихватить одежду с собой. Иван Петрович составил список вещей, необходимых ему на первое время и передал этот список Евдокии Платоновне, которая и занялась его экипировкой, насколько было возможно.

Жена Анна в этих делах была слабой помощницей: она навестила пару раз Ивана Петровича в его камере и лишь плакала и горевала, досаждая ему бесполезными слезами.

Однажды он уговорил дежурного милиционера, за бутылку водки, которую потом принесла тёща, разрешить Анне остаться в камере до утра, и они провели супружескую ночь на жестком тюремном топчане, постелив пиджак Ивана Петровича на полированные доски. Анна тотчас успокоилась и больше не досаждала ему своими стенаниями.

Евдокия Платоновна, тем временем, пополняла его тюремную котомку необходимыми вещами как — то: два вязанных свитера из овечьей шерсти, две пары солдатского нижнего белья, четыре пары портянок, две пары кирзовых сапог, ватная телогрейка, шапка ушанка и шапка буденовка, две пары вязаных рукавиц и брезентовая роба для дождливых дней, если придется быть или работать под открытым небом.

Всё это Евдокия Платоновна купила или выменяла на городском базаре, потратив на вещи два золотых кольца, что хотела передать Лейбману за услуги по апелляции, которые не пригодились. Узел с одеждой получился на полмешка из пеньки, к которому Иван Петрович привязал пеньковые веревки, так что вышел как бы солдатский вещмешок.

Вторым делом была еда. В тюрьмах и лагерях, конечно, кормили, но на пересылке с едой случались перебои и какой — никакой запас харчей был необходим. Выбора здесь не было, кроме сухарей, которые Евдокия Платоновна насушила из хлеба, выпеченного ею из ржаной муки, и уложила мелкие сухарики в холщовый мешочек, который Иван Петрович намеревался нести в руках. Туда же он положил куски вяленой конины, которую Евдокия Платоновна выменяла у местных казахов, что кочуют со стадами в окрестностях городка летом, а на зиму перебираются со своими баранами и конями на юг к отрогам Тянь — Шаня.

И, наконец, деньги. Деньги арестанту большевиков, как и прежде царским арестантам необходимы, чтобы прикупить еды в дороге или в лагерях, отправить письмо или задобрить конвоиров, хотя те и опасались брать взятки с арестантов, поскольку за это следовало жестокое наказание и конвоир, взяв взятку и будучи уличен с поличным, мог сразу стать арестантом и продолжить путь уже в качестве заключенного вместе с теми, которых прежде охранял.

Вот при царях такого не было и жандармы, как рассказывал Ивану Петровичу его тесть Антон Казимирович, охотно брали приношения от арестантов и даже отбирали, при случае, деньги и понравившиеся вещи.

Советская власть считала, что взятка полученная служивым, дискредитирует народную власть и карала за взятки беспощадно, осуждая взяточников по политическим статьям, как врагов народа.

В большой семье из семи проживающих в доме, работающих и при заработке не было: жили с огорода, от коровы, кое-что шила Евдокия Платоновна по-соседски и, продавая свои купеческие вещи и одежду, что ей удалось сохранить при реквизиции дома большевиками, перенеся свое имущество темной снежной ночью загодя к сестре Марии, что проживала в сотне шагов от купеческого дома Щепанских.

Увесистый кошель, витой из серебряной проволоки, с золотыми вещицами привез и Иван Петрович. Обыска в доме не было и уже не ожидалось и Евдокия Платоновна, продав золотое кольцо заезжим казахам, у которых всегда водились деньги от продажи баранов, снабдила Ивана Петровича некоторой суммой советских червонцев, что должно было хватить на первое время.

Эти сборы заняли неделю и в середине июня Ивана Петровича этапировали в Омскую тюрьму, где формировался эшелон заключенных для отправки на строительство Байкало-Амурской магистрали — железной дороги, что должна была пройти по Забайкалью севернее Транссиба, чтобы разгрузить Транссиб и обеспечить освоение южных регионов Якутии, Хабаровский край и Приморье.

Ивана Петровича отправили в тюрьму, а оперуполномоченный Вальцман написал рапорт начальству в Омск, что суды требуют доказательств вины вражеских элементов, но по его мнению, достаточно принадлежности обвиняемых к чуждым классам, чтобы осудить их, а при доказательствах приговорить к расстрелу, и как пример привел дело Домова, которого пришлось осудить за спекуляцию, вместо врага народа.

В Омской тюрьме Иван Петрович пробыл полтора месяца, без особых происшествий. Тюрьма была просторная, ещё с царских времен приспособленная для пересылки каторжан в отдалённые уголки Сибири и Востока. Потом Колчак использовал тюрьму против всех, кто не признал его власть, а поскольку большинство населения было настроено против адмирала, который сам себе присвоил это звание, то за полтора года своей власти Колчак уничтожил более полумиллиона человек, был проклят народом, застрелен по приговору военно-революционного комитета и утоплен в реке под Иркутском. Иван Петрович в те времена тоже был в Иркутском госпитале по ранению ноги и знал об этих событиях не понаслышке.

Но Омская тюрьма в колчаковской столице, хотя и была залита кровью, пролитой этим палачом, содержалась в порядке и при новой власти и Иван Петрович, как пожилой и бывший офицер, занял место в камере у дальней стены без проблем. В их камере на двадцать человек сидело пятнадцать заключенных — з/к, рецидивистов — уголовников среди них не было, все были осуждены сплошь по надуманным предлогам, как и Иван Петрович — так следовало из откровений сокамерников, которым он впрочем, не доверял.

Из прошлого своего тюремного опыта, и сейчас, Иван Петрович знал, что невозможно встретить в тюрьме з/к, который бы признался, что осужден за дело, а не зря. Иван Петрович тоже признался, что осужден за мелкую спекуляцию на 10 лет, но если бы не был фронтовым офицером на германском фронте, то его бы просто оштрафовали и сокамерники этому охотно поверили.

Рядом с Иваном Петровичем в камере расположился парень лет двадцати — Евгений Харченко, который на расспросы за что осужден, не мог дать вразумительного ответа. На суде ему сказали, что осужден за контрреволюционную пропаганду, которую он, якобы, вёл при поступлении в войсковую академию в Москве.

— Не было ничего такого, — говорил Харченко, нехотя отвечая на расспросы сокамерников, — я очень хотел учиться в академии, на красного командира, сдал экзамены и был зачислен уже в академию, но меня забрали в тюрьму прямо из казармы, следователь сказал, что пришло письмо со станции, где я жил, и что в письме говорится о моих разговорах против власти Советской. Меня привезли домой и там суд дал мне семь лет лагерей: ни за что, ни про что. Видно кто-то донос на меня написал из соседей и вот тюрьма эта вместо учебы в академии.

Ивану Петровичу было искренне жаль этого мальчишку, и он взял его под свою опеку, делясь своим тюремным опытом выживания.

— Какие у тебя враги были в поселке? — как-то однажды спросил он Женю, — кто-то из них и написал на тебя донос — больше некому.

— Не было у меня никаких врагов там — не успел ими обзавестись. Учился в школе с отличием, потом год поработал на станции рабочим и поехал поступать в академию. Девушка там у меня осталась — Таней звать, собирались пожениться, и чтобы она приехала ко мне в академию, а теперь, конечно, ждать не будет — там сосед и одноклассник за ней ухлёстывал, и, наверное, уговорит её, — закончил Женя свой рассказ, еле сдерживая слезы.

— Так этот сосед и написал на тебя донос, больше некому. Тебя в тюрьму, а сам под бочок к твоей Тане, — высказал свою версию Иван Петрович. — Меня, кстати, тоже по доносу соседа осудили, а ведь прошло около двадцати лет, как этот сосед добивался моей будущей жены: столько лет прошло, а не забыл и не простил её выбора. Так люди и гибнут за то, что их жены отвергли в свое время этих ухажеров, вот они и бесятся и пишут доносы.

— А ведь верно, кроме того Сашки больше некому было писать донос на меня, с такими подробностями о нашей школьной жизни. Но почему в НКВД не разобрались, дали ход доносу? — удивлялся парень.

— Потому, что НКВД сейчас дана установка на борьбу с врагами, которые убили Кирова, а в НКВД есть много таких же как этот Сашка, и таких же как мой сосед Туманов, вот они и стараются выполнить план — сейчас пятилетка вторая идет по плану: наверняка есть и план по осужденным врагам народа, вот любому доносу и дается ход без всяких доказательств.

Я в конце первого полугодия попал под план, а ты, Евгений, в начале второго полугодия тоже для выполнения плана НКВД пригодился. Конечно, мерзавцы и негодяи есть при любой власти, но во время перемен, многие подлецы волею случая оказываются при власти и пользуются этой властью беспринципно, ломая людские судьбы ради своих шкурных и ничтожных интересов.

Надеюсь скоро власть укрепится, всё успокоится, негодяев изгонят из органов НКВД и мы вернемся на свободу: ты продолжишь учебу в академии, а я вернусь к своей жене и четырем детям, наверное, старшие будут совсем взрослыми, а сын Ромочка ещё будет при родителях и скрасит нашу старость, — закончил Иван Петрович свою утешительную речь, чтобы приободрить парня, который был всего на два года старше его старшей дочери Авы, но попал под жернова судьбы, раскрученные Вальцманами и их подельниками.

— Наверное и убийство Кирова было задумано и исполнено для того, — размышлял Иван Петрович, — чтобы разжечь ненависть в стране, оправившейся после Гражданской войны и начавшей невиданными темпами восстанавливать и развивать промышленность и ликвидировать неграмотность, опираясь на фанатический энтузиазм простых людей, увидевших перспективы своей свободной жизни пусть и в далеком, но светлом будущем.

Пусть я не верю в эту хорошую жизнь для всех, но как быстро эти неграмотные крестьяне, попав в города, обучаются ремеслу и грамоте, управляют машинами, строят заводы и фабрики и даже овладевают искусством, чему он не раз был свидетелем в бытность свою, работая экспертом в историческом музее Москвы. А когда эти энтузиасты научатся управлять страной и заводами, овладеют научными знаниями, то таким как Вальцман и их подручные не будет места во власти, вот они и организовывают аресты грамотных людей под предлогами борьбы с врагами.

Ведь настоящими врагами являются они сами, хотя много конечно и старых врагов среди прошлых сословий, которые жили паразитами и припеваючи за счет других, а теперь вынуждены добывать трудом хлеб свой насущный.

Так и он, будучи дворянином, всю жизнь работал, чтобы содержать себя и семью, но они к этому труду непривычны и потому злобны. Власть же, вместо поиска этих врагов, сажает невинных по доносам или просто по подозрению. Надо бы запретить давать ход доносам и проверять самих доносчиков, тогда будет торжествовать справедливость.

Их усатый вождь Сталин тоже неоднократно арестовывался по доносам предателей и должен понимать, что доносчики для любой власти опаснее открытых врагов, поскольку подрывают доверие к справедливости властей и в любой момент могут переметнуться к врагам, на которых только что писали доносы. Любое предательство начинается с подлости: первая подлость рождает следующие и лишь, потом человек становится предателем родных, семьи и родины, — размышлял Иван Петрович, лёжа на нарах, в то время как парнишка Женя мельтешил по камере, пока кто-то из арестантов не прикрикнул на него, чтобы тот угомонился.

Тюремной жизни прошло полтора месяца, как однажды рано поутру, арестантам скомандовали подъём, построили в колонну во дворе, ворота тюрьмы распахнулись, и колонна з/к под жидкой охраной милиционеров двинулась на грузовой двор станции для погрузки в вагоны. Идти было недалеко, и вскоре колонна з\к подошла к товарному составу, что стоял на дальнем пути, ожидая погрузки.

Это были обычные товарные двухосные вагоны, только снабженные дверной решеткой, запирающейся на замок, с дощатыми нарами в три яруса внутри для пересылки з\к. Состав был уже почти загружен, поскольку из открытых дверей первых вагонов виднелись из-за решеток любопытные лица з\к, наблюдавших за вновь прибывшими.

Начальник охраны поезда принял от начальника охраны колонны список з\к и начал выкрикивать их пофамильно, отмечая галочкой вызываемого з\к, который после этой отметки направлялся в вагон на погрузку. Загоняли в вагон по 30 человек, он запирался охраной поезда на решетку и далее процедура повторялась.

Иван Петрович с Женей Харченко попали во второй вагон вместе, поскольку списки з\к составлялись не по алфавиту, а по мере их поступления в тюрьму для дальнейшей пересылки.

В вагоне им удалось разместиться только в дальнем углу: ближайшие к двери нары быстро заняли уголовники, которые сплотившись вокруг рецидивистов, установили свою власть, как оказалось, на всё время пересылки.

Скоро заполнился и третий вагон, куда разместились остатки колонны, конвоиры ушли строем, паровоз дал гудок, состав дернулся и покатил, набирая ход и увозя Ивана Петровича в неизвестность в восточном направлении.

По Транссибу Иван Петрович уже ездил до Иркутска и обратно, поэтому города по пути следования ему были знакомы и за семь суток пассажирский поезд добирался от Омска до Владивостока. Но арестантский поезд двигался по своему графику, собирая по пути пополнение для лагерей, и когда он прибудет в неизвестный им пункт назначения, не знал, вероятно, и начальник этой тюрьмы на колёсах.

Часа через два пути, поезд остановился, лязгнула щеколда, дверь двинулась в сторону, и через решетку показалась березовая роща за откосом дороги. Это был какой-то глухой разъезд без признаков жилья с будкой стрелочника, видимой с противоположной стороны состава.

Как успел заметить Иван Петрович при погрузке, все двери вагонов были с правой стороны состава, поэтому с проезжающих мимо поездов, которые с грохотом проносились состав за составом через каждые несколько минут, нельзя было разглядеть решетки и лица заключенных в открытых дверях вагонов.

Прошел ещё час времени, в проёме двери показались двое солдат охраны с разводящим, который открыл замок решетки, сдвинул ее в сторону и солдаты забросили в вагон мешок с хлебом и подали два ведра воды, которые з\к вылили в бачок, стоявший у торца вагона: у другого торца стояла параша: такой же бак, но пониже и пошире с испражнениями пассажиров.

Двое з\к, по команде охранника, подтащили парашу к двери и, наклонив, вылили ее содержимое прямо под откос пути. Разводящий задвинул решетку и закрыл её на замок — утренний туалет и завтрак заключенных на этом были закончены. Дорогой охрана ещё дважды за день разносила воду, но хлеб — единственная пища заключенных в пути, больше не выдавался.

Каждому з\к полагалось полбуханки ржаного хлеба в день, и этот хлеб выдавался по утрам, буханки делились з\к пополам и делом каждого было съесть свой хлеб сразу или в несколько приемов, запивая его водой из кружки, прикованной цепью к бачку с водой.

Состав простоял на полустанке несколько дней, в течение которых раздача хлеба, воды и опорожнения параши повторялись, а затем к вечеру, поезд с з\к двинулся в путь снова, проехал всю ночь, и ранним — ранним утром остановился на дальних путях большой станции: вагон не открывался, но по звукам, доносившимся снаружи, следовало, что вокруг снуют паровозы, лязгают сцепки вагонов и издалека доносятся шумы каких-то производств.

Рецидивисты — уголовники, что уже не раз совершали подобные поездки в лагеря, пояснили новичкам, что такой режим движения будет до самого пункта назначения: поезд стоит на глухом полустанке или разъезде несколько дней в ожидании формирования колонны з\к в городе, что впереди. Потом утром, поезд приезжает в этот город, пополнение размещается в пустых вагонах в хвосте состава или вагоны, загруженные з/к прицепляются сзади и далее, за городом, на очередном перегоне, состав снова стоит в ожидании пополнения з\к готовящегося впереди. Если повезёт, то пополнение формируется быстро и можно доехать на Восток за пару недель, если нет, то придётся ехать месяц и более.

Самым плохим, в этой поездке, было отсутствие возможности прикупить еды: охрана едой не торговала, а больше у состава никто не появлялся. Если случайный житель полустанка оказывался вблизи состава и с удивлением смотрел на лица заключенных сквозь зарешеченные проёмы открытых дверей, то охрана быстро отгоняла такого зрителя, не говоря уже о том, чтобы з\к могли купить что — то из еды.

Итак, деньги были простыми бумажками, которыми не насытишься. Ивану Петровичу тёща собрала малую толику денег, чтобы зять мог перебиться первое время. Парнишке Жене, родители тоже собрали денег в тюремную дорогу. Его отец работал машинистом паровоза, а мать сцепщицей вагонов на станции где жил и он. Родители зарабатывали вполне прилично и зашили в телогрейку крупную сумму денег единственному сыну, но он тоже не мог обменять эти бумажки на харчи, хотя и носил фамилию Харченко.

Шли дни и недели, передвижная тюрьма медленно ползла на Восток. Миновали Новосибирск, потом Красноярск и Иркутск, и через месяц пути состав остановился возле Читы. У з\к от полуголодной жизни началась цинга, и охрана стала выдавать каждому з\к вдобавок к хлебу ещё и по луковице на день, но это не помогало. Почти у всех з\к шатались и кровоточили зубы, щёки ввалились, да вдобавок, от скученности людей и грязи в вагонах з\к завшивели и начальник состава, опасаясь вспышки тифа, решил устроить всем санитарный день. Состав свернул с магистрали Транссиба и остановился вблизи большого лагеря за Читой.

В течении двух дней арестантов повагонно водили в лагерную баню, где они мылись с мылом и хлоркой, а их одежда пропаривалась в армейских вошебойках, знакомых Ивану Петровичу ещё по германскому фронту. Во время помыва охрана поезда протравливала вагон хлоркой, чтобы избавиться от насекомых.

Дошла очередь и до их вагона. Иван Петрович прихватил с собой денег, завернув их в платок и засунув его в потайной карман брюк, который пришила ему тёща, собирая вещи в дорогу. Он надеялся прикупить продуктов в лагерном магазине и не ошибся в своих расчетах.

После помыва, з\к получили из вошебоек свою влажную от горячего пара одежду и два охранника, которые сопровождали их, разрешили сходить в магазин, что был неподалеку от бани: на территории лагеря з\к деться было некуда и охрана была не нужна.

В магазине Иван Петрович достал мокрые от пара деньги и прикупил несколько стеклянных банок свекольного супа, сушеной моркови, шматок соленого сала и пару кусков сахара для Евгения, чтобы подсластить парнишке его тюремную долю. Покупки он завернул в полотенце, что прихватил в баню из своих вещей, и они вернулись в свой вагон, нестерпимо пропахший хлоркой, но свободный от вшей.

Вообще-то консервы нельзя было проносить с собой, но охрана смотрела на это сквозь пальцы — за жизнь заключенных они отвечали более строгим наказанием, чем за запрещенные вещи и предметы у заключенных. В вагоне Ивану Петровичу пришлось поделиться продуктами с теми, кто не сумел их прикупить: деньги в вагоне были не у всех з\к. Уголовники попытались было отобрать эти продукты у политических з\к, но таких как Иван Петрович было больше в два раза и остальные встали на защиту своей доли.

Открыв банку консервированного супа, Иван Петрович и Женя Харченко, впервые за месяц поели овощного супа с хлебом. Потом Женя стал, по мальчишески, сосать кусок сахара, подгрызая намоченные грани, а Иван Петрович медленно жевал сушеную морковь шатающимися зубами, чтобы случайно их не сломать — без зубов в лагере ему будет совсем плохо — он знал об этом из своего тюремного опыта, когда соседи по камере мучились от зубной боли или были не в состоянии из-за отсутствия зубов разжевать ржаной сухарь, а лишь сосали его, смачивая водой и слизывая, как коты сметану, разбухшие до мякоти верхние слои сухаря.

Одежда з\к после вошебойки подсохла и остекленевшие вши и гниды ссыпались с одежды мелким песком на пол вагона, который вскоре побелел как от мелкой пороши снега и хрустел под сапогами, словно настоящий снег на сильном морозе.

Был конец сентября, днём солнце светило и грело по летнему, но по ночам доходило до заморозков, трава покрывалась инеем, и з\к кутались на ночь в теплые одежды, у кого они были, а з\к одетые по летнему и не имевших теплых вещей жались по ночам друг к другу, прикрываясь мешками из под хлеба, которые охрана иногда не забирала целыми неделями.

Через день состав тронулся и спустя неделю прибыл в пункт назначения: это оказался город Ворошилов (впоследствии город Свободный), где располагались угольные шахты, снабжавшие углём всю Восточную часть Транссиба, и отсюда же начиналось строительство БАМ — Байкало-Амурской магистрали, что должна была протянуться от Байкала до устья Амура и далее, туннелем под проливом Лаперуза, продолжиться на Сахалине.

Одновременно по крайнему Северу, вдоль Ледовитого океана строилась северная ж\д от Воркуты до Чукотки, а от БАМа ответвление должно было дотянуться до Магадана и таким образом, по планам большевиков, весь Север и Дальний Восток должны были соединиться железными дорогами, обеспечив освоение богатых недр этой территории страны — СССР.

Лагерь, куда состав привез Ивана Петровича и других з\к, так и назывался — БамЛаг и был вполне обустроен, поскольку находился на окраине шахтерского поселка, который и был поименован городом Ворошилов, в честь Клима Ворошилова, тогдашнего министра обороны и бывшего шахтера из Луганска.

Весь путь от Омской тюрьмы до БамЛага занял 42 дня. Вот как писал об этом, впоследствии, Евгений Харченко, письмом Анне Антоновне, жене Ивана Петровича:

«Здравствуете Анна Антоновна.

Ваше письмо от 12.09.55 г. получил только сегодня. Не знаю, почему оно так долго шло. Прежде всего, хочу ответить на ваши вопросы.

С Иваном Петровичем мы встретились в тюрьме в 1935 году в июне. Затем в августе нас погрузили в вагоны и отправили на Восток, ехали мы вместе, в дороге находились 42 дня. Это «путешествие» вымотало мою душу и силу и когда нас выгрузили, мы еле на ногах стояли.

В это время Иван Петрович был совершенно здоров и чувствовал себя великолепно, духом не падал, и нас молодежь держал в настроении и не давал хмуриться.

Работали мы также вместе я на физических работах, а Иван Петрович учетчиком. По бригаде норму мы выполняли, и было достаточно денег. Мы делились, кушали вместе и досыта. Таким образом, мы быстро восстановили потерянные силы в дороге, аппетит был ужасный, когда деньги подходили к концу, мы меняли свое барахло на продукты, таким образом, восстанавливали силы.

Дополнительного срока он не имел, всего у него было десять лет и только.

В отношении вас он ничего мне не показывал, только всегда говорил, что жизнь у него прожита, жалел детей и вас, что благодаря его судьбе и вам с детьми тяжело.

Он меня многому научил, как жить, с кем дружить, вообще благодаря его советам я остался жив и как, говорится, вышел в люди. Затем в декабре 1935 года нас с ним разлучили, его оставили на месте, а меня перебросили на другой участок, но в феврале (примерно) 1936 года я с ним снова встретился он также был здоров. Тогда он сказал, что сидеть не будет, при первой возможности будет бежать, причем он хотел пробраться в Китай, а оттуда в Америку. После этого я его не видел, а слухом пользовался, что свой план он осуществил.

Правда, там так много умирало народу, но Иван Петрович не мог допустить до такого положения, чтобы умереть с голода или от мороза, он умел жить и выходить из любого положения.

Вот примерно всё, что я знаю о нем. Теперь хочу пару слов написать о себе. Меня посадили, мне было 20 лет, меня не судили, а особое совещание НКВД за «антисоветскую агитацию» вынесло решение посадить меня на семь лет и пять лет поражения в правах.

Жаль, одного, что мне не дали получить образование, я ведь был принят в военную Академию, мне так хотелось её окончить. А вот теперь стал неуч.

Будьте здоровы не печальтесь.

До свидания.

С приветом Евгений Харченко.»