Эхо Миштар. Север и юг

Софья Ролдугина, 2023

Первый роман дилогии «Эхо Миштар» от автора популярной книги «Тимьян и клевер» Софьи Ролдугиной. «Эхо Миштар. Север и юг» – ориентальное фэнтези в редком жанре эфирпанка. Две сюжетные линии: киморта Алара, который потерял память и силы, и его юной ученицы Фог, которая бежит из столицы на поиски учителя. Множество авторских деталей, продуманных Софьей Ролдугиной и делающих мир объемным и живым. Контрабандисты, дирижабли, вольный север и знойный юг – дух настоящих приключений! Издание дополнено иллюстрациями художницы HAIME и картой на форзаце от художницы Aaerynn. Драматические повороты и испытания на прочность для героев… и сердитый летающий сундук, которы всегда придёт на помощь!

1. Спутник

Алаойш Та-ци, Восточный Лоргинариум

Когда он очнулся, уже почти наступила ночь. Нечто подавляюще громадное нависало над ним, заслоняя и небо, и землю, и даже сами его мысли.

«Спутник», — возникло в пустоте слово, а затем пришло имя.

Это показалось правильным.

Теперь он не знал ничего, кроме одного: он — эстра, а спутника зовут Алаойш Та-ци.

Куда мне идти?

Спутник безмолвно простёр руку к западу, потом к востоку. Тени метнулись вслед за движением; эстра почувствовал, как в него по крупицам вливается знание — о сторонах света, о времени дня и ночи, о том, что смолистые деревья, подобные тем, что растут вокруг, бывают лишь в горных долинах Лоргинариума. Постепенно эстра осознавал, что ему следует подняться и вырезать ножом, заткнутым за пояс, длинный посох из тонкой и прямой ветви, а затем повязать на неё алую ленту — ту самую, что обёрнута сейчас вокруг его руки. А исполнив всё это, идти на восток.

С востока дул ветер и пахло дымом. А ещё — там дрожало лиловатое марево, невидимое глазу простого человека, и оно называлось морт.

Закончив вырезать посох, эстра ощутил мертвящую тяжесть. Спутник, заслоняющий небо и землю, выжидал.

— Я благодарю тебя. — Слова давались нелегко, точно их силой приходилось вытягивать из памяти. Но они были единственно верными и давали облегчение. — Я буду звать тебя снова.

Спутник взметнулся к небу потоком искр, но одна из них зависла над левым плечом эстры холодной звездой.

Тяжесть исчезла.

Дорога к человеческому жилью обещала быть долгой.

Сперва подлесок почти не мешал — редкие молодые побеги легко перешагнуть или обойти. Но вскоре заросли начали становиться гуще и гуще. Колючие лозы, усыпанные мелкими белыми цветами — поздняя весна в горах бывала долгой, — переплетались с кустарником и повисали на старых деревьях, временами образуя непроходимый заслон. Простое чёрное одеяние с широкой накидкой, перетянутой широким поясом, мало подходило для такого путешествия, и вскоре эстре пришлось остановиться, чтобы снять её и остаться в одной плотной рубахе. Под плотной рубахой оказалась другая, гораздо нежнее и тоньше, а ноги были замотаны до колен широкими полосами ткани. Эхо воспоминаний шептало, что выходить в таком виде к людям непристойно; здравый смысл говорил, что куда хуже изодрать шипами единственную накидку.

«Хиста. Это называется хиста».

Через некоторое время эстра понял, что о чём бы он ни задумался, в голове обязательно начнут всплывать обрывки разрозненных сведений об этом предмете, будь то одежда, какое-то растение или деревенские традиции. Что-то из тех полувоспоминаний-полуозарений казалось непререкаемой истиной, что-то предположением, а что-то — смутным откликом из сна. Когда на прогалине в лесу попалось дерево, под которым в изобилии лежали мелкие плоды в светло-коричневой скорлупе, странник вспомнил, что они на вкус пряные, немного смолистые и что ими можно хорошо утолить голод, но потом обязательно захочется пить.

Вот только эстра не мог понять, хорошим ли кажется их вкус или же отвратительным.

— Как будто знания во мне — не мои, — пробормотал он, переступая с ноги на ногу, и вдруг ясно осознал: чувство, которое он сейчас испытывает — беспокойство. — Это орехи дерева нум… они редко встречаются и считаются деликатесом… Но нравятся ли они мне?

Не иметь собственных пристрастий, желаний, не знать, какие эмоции вызывает в нём то или иное явление либо предмет, оказалось неприятно.

Посох был достаточно длинным, чтобы сбить с дерева несколько орехов: память подсказывала, что те, лежащие на земле, остались с позапрошлого года и хуже годятся в пищу. Скорлупа легко крошилась даже под пальцами и распространяла резкий хвойный запах. Ядрышко оказалось жёлто-зелёным и шершавым; эстра начистил для себя целую горсть и лишь потом осторожно прикусил одно из них.

Сильный и яркий вкус был совсем не таким, как в воспоминаниях.

Эстра почувствовал странное тепло в груди — и улыбнулся.

— Кажется, орехи мне всё-таки нравятся.

Вскоре окончательно стемнело. Звезда спутника над плечом постепенно разгоралась ярче и ярче — так, что можно было идти, не опасаясь запнуться за колючую лозу или провалиться в овраг. Чувство нехватки времени, непоправимого опоздания словно нарастало с этим светом и торопило скорей добраться до человеческого жилья. И эстра шёл ночь напролёт, а когда тёмное небо начало светлеть, лес наконец расступился.

Дальше лежала широкая полоса некошеного луга, обрамлявшая бескрайние сады с цветущим кустарником в полтора человеческих роста. А в самом сердце этих садов раскинулось большое поселение — на тысячу домов, не меньше.

Лиловая дымка морт клубилась над ним, горькая, как запах пожарища.

Издали казалось, что вокруг поселения нет ни ограждения, ни дозорных. Однако стоило эстре подойти ближе, как за первой линией цветущего кустарника стали видны опорные столбы. Они располагались через каждые двадцать шагов. Между ними тянулись полупрозрачные нити основы, по которым вилась серебристая паутинка. От неё исходил тихий и низкий гул. На шаг по ту и другую сторону от заграждающей сети трава не росла.

Звезда спутника над плечом предупреждающе дрогнула.

— Знаю, — пробормотал эстра, отламывая от куста тонкую зелёную веточку — сплошь в бледно-жёлтых цветах. — Опасная конструкция. Вот только интересно, для чего в обычном поселении нужна такая защита.

Отступив на шаг, эстра кинул веточку вперёд.

Едва коснувшись серебристых паутинок, она разом прилипла, всеми листьями, как если была бы железной, а паутина — магнитной… и начала стремительно чернеть. Эстра отсчитал три удара сердца до того, как ветка осыпалась на землю грязно-бурым порошком.

— Видно, придётся искать ворота.

Вспомнив, как выглядело поселение с холма, эстра направился к северу. Когда солнце показалось над краем леса, цветущие сады пересекла заросшая дорога — достаточно широкая, чтобы по ней проехала одна грузовая самоходная повозка. По центру, между колей, вилась тропа. По ту сторону ограды, справа от дороги, торчала сторожевая башенка на четырёх опорах.

— Значит, ходят здесь чаще, чем ездят, — прошептал эстра. Хотелось коснуться звезды над плечом, спросить совета, но воспоминание о тошнотворной тяжести чужой памяти и силы предостерегало от этого. К спутнику стоило обращаться только в крайнем случае. — А вот и ворота. Что ж, попробуем войти…

Стражем ворот оказалась женщина — старая северянка с толстой седой косой через плечо. У основания сторожевой вышки были привязаны две рыжие тонконогие собаки с вытянутыми мордами, как у ишмиратских ищеек. Видимо, женщина понадеялась на звериный нюх, позволила себе немного подремать — и пропустила появление чужака.

Эстры не пахнут.

— При такой сети на рубеже — такой страж, — негромко произнёс он. В груди медленно разгорался чудной зуд — любопытство, подсказала чужая память. И этот зуд, как солнце весной пробуждает цветы от зимнего сна, пробуждал новые и новые чувства. Эстра уже путался в них, не успевая вспоминать названия; он ощущал себя одновременно полным и неполным, как будто для осознания чего-то очень важного не хватало сущей мелочи. — Орра, госпожа!

Наречие лоргин легло на язык мягко и привычно, словно в иной, далекой жизни эстра говорил на нём так же свободно и легко, как на своём собственном. И это потянуло за собой пугающую до холодка мысль:

«А какое же наречие — моё родное?»

Но в то же мгновение северянка проснулась и заметила чужака.

Оцепенение её длилось не больше вздоха. Раз — и сорвался с крючка стреломёт, два — она взяла эстру на прицел, три — и науськанные свистом собаки разразились басовитым лаем.

— Кто такой? Назовись!

Эстра запрокинул лицо, чтоб лучше было видно прозрачные глаза, и предупреждающе поднял посох, обмотанный красной лентой. Для собак хватило одного взгляда — они сразу же притихли и забились под вышку.

— У меня пока нет имени.

Женщина напряглась, готовая в любую секунду спустить курок стреломёта. Целилась уверенно, привычно, однако страх сквозил в каждом ее движении.

— Красной тряпкой всяк палку обмотать может. А поди докажи, что эстра, а не мертвоходец, не изверженец… Или просто — не проходимец какой!

Сухие губы её дрожали, но руки были тверды.

— Хорошо, — произнес эстра через некоторое время. — Я докажу. Но потом, в отплату, расскажи мне, отчего вокруг столько страха.

Предчувствие дурного, неправильного навалилось горой на плечи.

Эстра длинно выдохнул и завел посох за спину, цепляя на оплетённый красной лентой конец звезду спутника. Обычная палка разом потяжелела, словно на неё навесили перемётную суму, наполненную камнями.

— Помоги мне, — прошептал эстра и шагнул вперед, к блестящим металлическим пластинам ворот. — Одолжи мне свою силу!

Из-под ногтей засочилась кровь — мучительно и медленно, как будто что-то выжимало её из сосудов. Руки почти сразу же свело судорогой. Капельки крови поползли по посоху вверх, вверх — пока не достигли тускло мерцающей звезды спутника.

И тогда эстра увидел — лиловые вены морт, пульсирующие внутри листового металла ворот, и багряные коробочки с мирцитом, питающие сложный механизм.

Понимать устройство вещей оказалось радостно.

— Ах вот как оно сделано. Хороший мастер живет в этом поселении, госпожа. Обязательно зайду увидеться с ним, — улыбнулся эстра и шагнул вперед, уже вплотную к воротам. — Откройся.

Он повел посохом, подцепляя линию морт и слегка оттягивая её в сторону — так, чтоб механизм проснулся, и створки врат пришли в движение. Оказавшись за стеной поселения, эстра отпустил линию, и всё вернулось на места: и тяжёлые ворота — в исходное положение, и пылающая звезда спутника — за плечо.

Северянка повесила стреломёт на крючок и сноровисто спустилась по лестнице. Собаки тут же принялись ластиться к ногам — боялись наказания за оплошность. Стукнув их походя по носам, женщина подошла к эстре и поклонилась.

— Орра, странник. Колесо Судьбы нам послало эстру, о котором мы просили. Я Огита, — коснулась она цветной вышивки над сердцем. Верно, это был знак её рода, но эстра, как ни пытался вспомнить, не смог собрать из осколков памяти ничего: может, раньше ему не приходилось встречать родичей этой женщины, а может, нужно было обратиться за знанием к спутнику. — Погоди, я позову свою сменщицу, а потом отведу тебя туда, где ты сможешь отдохнуть.

Оставив эстру наедине с собаками, Огита постучала в ближайший дом. На порог вышла молодая женщина в синем платье. Объяснив ей ситуацию, Огита кивнула на вышку, на собак — и, получив согласие, быстро вернулась.

— Иди за мной, странник, — попросила Огита, на ходу затягивая шнуровку на распущенном во сне вороте. Вблизи женщина оказалась не такой старой, как виделась издали: седые волосы сбивали с толку, но на самом деле она наверняка едва-едва успела выдать замуж старшую дочь. Лицо у Огиты было обветренным, с глубокими морщинами — на лбу и от уголков рта к крыльям носа. Двигалась она проворно, но иногда резко замирала или запиналась, словно от непривычной боли в спине или в ноге: так себя вели люди, лишь недавно получившие увечье и ещё не успевшие приспособиться к нему. — Есть хочешь?

Эстра прислушался к себе.

— Пожалуй, — кивнул он. — Но больше пить и спать. Так от чего вы прячетесь за столь искусно сделанной оградой? От хищников или контрабандистов такие опасные заслоны не ставят.

— Это поглядеть надо, от каких хищников, — хмыкнула Огита. — У нас… — она запнулась и, словно через силу, продолжила: — … мертвоходцы.

Кажется, слово должно было вызвать страх, но эстра ощутил только любопытство, причём куда более острое, чем при виде серебряной ограды на рубеже.

— Мертвоходцы? А откуда лезут?

— Из лесу, откуда ещё, — пожала плечами Огита, искоса глядя на эстру. — Тут воевали много. Да и торговцы часто пропадают, даже с охраной. Так что тел-то в избытке. Но раньше одного мертвоходца видели добро б за двадцать лет.

— А теперь? — с любопытством переспросил эстра. Волосы, выбившиеся из косы за время перехода по лесу, падали теперь на лицо.

«Остричь или увязать лентой? Что мне понравится больше? Интересно…»

— Да вот лет пять назад как попёрли — так и не остановишь их ничем, — ответила Огита, зябко скрещивая руки на груди. — С сотню уже было. Первый десяток много зла наделал. Четыре крайних дома сгнили, целый сад раймы погиб. И люди… в тех гнилых домах — целыми семьями, да и соседей кой-кого заразить успели. Поодиночке в лесу тридцать человек заразило, пятерых мастер спас, но остальные… — Лицо у неё стало бледное в просинь, а глаза — наоборот, почернели от расширенных зрачков. — Ну, мы им мучиться не позволили. Как поняли, что отсечением руки или ноги не отделаться — отсекли голову. А мертвецов в яме сожгли, всё по уму. Ну, потом мастер за дело взялся. Все вместе денег собрали, купили серебряной проволоки, мирциту, а мастер уж механизм собрал. Со всех сторон проход к поселению закрыли, а на ворота стражей посадили, чтоб мирных путников впускать. То четыре года назад было. С тех пор редко кого в лесу зацепят или по дороге к городу, чаще скотину какую неразумную на пастбище, за оградой, но то убыток небольшой, телят с козлятами и из города привезти можно. А мы привыкли уже, но за детей боязно.

Эстра, опираясь на посох, в задумчивости тронул звезду спутника. Ногти снова закровоточили, но взамен по жилам заструилось знание.

«Четыре дома сгнили! Здесь действительно хороший мастер, если сумел остановить такую сильную гниль. И тридцать человек убитыми… А поранили скольких? Огиту наверняка мертвоходцы задели, но лекарство она получила вовремя — и просто состарилась с виду, без вреда для тела. А другие люди?»

— Когда ты встретила мертвоходца?

— В том году, — неохотно откликнулась Огита. — С дочками в лесу ягоды собирали, отвлеклись. Он ка-а-ак плюнул, я собой-то Верду закрыла, а потом куртку сорвала — и бежать. Лес в том месте гнить начал, конечно, но мастер порошком гниль сжёг, огонь потом до траншеи дошел и сам загас. Меня серебром отпоили, а Верда напугалась только. Другим хуже бывало.

За разговором окраины, утопающие в садах, незаметно кончились. Огита вывела эстру на главную улицу, и там народу бродило побольше. Кто-то отворачивался, кто-то, наоборот, с любопытством тянул шею; позади скоро собрался хвост из ребятни, но ни шума, ни расспросов не было — изредка кто-то выкрикивал приветственное «Орра, странник!», чаще юноши в охотничьих одеждах или взрослые мужчины. Лиловая дымка морт над крышами дрожала, как летнее жаркое марево.

В поселении царил страх — и отчаянная надежда.

Ближе к центру во дворах стали попадаться колодцы — один на три-четыре дома, да и сами дома выглядели богаче и наряднее. Срубы — так на два-три этажа, крыши — так черепичные, а не дерновые. И везде, у каждого жилища, рос всё тот же высокий кустарник с бледно-жёлтыми цветами.

— Огита, а чем живёт ваше поселение? Торговля пушниной? И я почему-то не вижу огородов…

— Огороды на южной стороне, за домами, там же и скотный двор. А тут раймовые сады и пасеки. — Огита искоса бросила на эстру настороженный взгляд. — Сам, небось, теперь понимаешь, отчего мы так дружны. В одиночку раймовый сад не возделаешь, за ним пригляд нужен круглый год. Пчеловоды — чтобы пасеку в порядке содержать, ведь без пчёл ягод мало уродится. Садовники за кустами ухаживают, где надо — там опору ставят, или ветки обрезают, или мох-паразит подчищают… Работы много.

— Что же, целиком поселение в садоводах ходит?

— Отчего же, — пожала плечами Огита. — У кого к чему душа лежит, тот тем и занимается. Виноделы есть, а ещё купцы, которые не побоятся в город через леса поехать. А где купцы, там и охранники… О-хо-хо, к нам, в деревню, не суются давно, а вот по дороге напасть могут, — невесело усмехнулась она. — Во всём Лоргинариуме только в нашем поселении райму и смогли приручить. Прежде только лорга, говорят, вино из раймы делал — и сейчас делает, но наше всё равно лучше. У него вино едва прозрачное, а у нас — чистое солнце, — похвасталась Огита. Глаза у неё впервые с начала разговора заблестели азартно. — Семьдесят лет назад пришел бродячий мастер, нашему мастеру отец, да осел здесь. С собой он принёс три черенка раймы. Сорт был особый: за один год прижился, за десять — разрослось огромное поле. А как первый урожай ягод всей деревней сняли, как вино из него поспело — так с тех пор и не бедствовали. С тех пор кой-что мы растим, конечно, на огородах, и стадо в пятнадцать голов держим — на шерсть и молоко, и дичь бьём — благо леса тут изобильные и шесть семей охотников на всё поселение мяса добывают… Но остальное больше подводами в городе закупаем. Каши разные, соль, приправы с юга, ткани, меха — и не жалуемся.

— И неужели мирно живёте? Нет ни споров из-за раздела прибыли, ни богатых, ни бедных?

— Всякое бывает, все мы люди, — пожала плечами Огита. — Но трудные дела решаем сами, на сходке. Да и потом… Десять дней пути до ближнего города. Когда кругом одни звери да дикие земли — меняются люди, друг за друга держаться привыкают. Богаче иных у нас семья мастера, семья врачевателя, охотники и купцы. Да вот куда им деньги в лесу-то девать? То-то же.

— Интересно.

Огита тем временем поднялась на порог одного из домов и без стука распахнула дверь:

— Орра, Игим! Я привела эстру. — И оглянулась: — Проходи за мной, странник. Здесь ты будешь гостем.

Эстра взошел на крыльцо и переступил через порог, оглядываясь по сторонам. Дом был не из бедных: пол устилали ишмиратские цветные ковры, наслаиваясь один на другой, оконные стёкла казались прозрачней родниковой воды, и даже на глухой стене висела квадратная панель с мозаикой из чёрного и медового янтаря. На верхние этажи вела широкая лестница с резными перилами; напротив неё, под янтарной панелью, стояли застеленные шкурами лавки и длинный стол — одним концом он примыкал к выбеленному боку печи. Эстра с наслаждением вдохнул запах дома: свежего хлеба, тёплого дерева, дымка, сухих цветов, человеческого тела и пыли от ковров. Это было знакомо, уютно, но… чуждо?

«Мой дом пах иначе?»

— Орра, странник! — наконец показался на лестнице хозяин — высокий человек преклонных лет с чёрными глазами южанина и широкими скулами. В одежде тоже сквозили южные мотивы: коричневая вышивка по вороту жилета; широкий пояс, трижды обёрнутый вокруг талии; пышные штаны, как у всадников-арафи в пустыне. Левая рука хозяина была плотно замотана белой тряпицей, и повязка, похоже, до самого локтя уходила под рукав свободной рубахи. — Колесо Судьбы наконец-то обернулось удачей. Ты ведь не откажешь нам в небольшой просьбе… — хозяин запнулся, и голова у него дёрнулась, как будто он хотел оглянуться на что-то, но боялся себя выдать, — … по обычаю?

Звезда спутника синевато вспыхнула.

— Нет, — улыбнулся эстра. — Если и вы не откажете мне. А сперва я хочу пить, — с лёгким удивлением заключил он. — А ещё спать. Я шёл весь вечер и всю ночь с тех пор, как… С тех пор как оказался в лесах Лоргинариума.

— Понимаю, — протянул Игим, прищуривая чёрные глаза, и в задумчивости легонько потянул себя за прядь волос на виске — раз, другой, мерным поглаживающим движением. У эстры руки зачесались повторить — таким знакомым показался этот жест. — Я велю дочерям настелить тебе постель. Отдыхай, странник. Наша просьба может и подождать.

Слова звучали вежливо, улыбка Игима была радушной и искренней, но всё это отчего-то вызывало у эстры неприятное, липкое чувство. Он оглянулся на Огиту, но та быстро отступила, бормоча:

— Пойду расскажу людям. Пускай радуются. Да может, и у других будут просьбы? — и вышла из дома, прикрыв за собой дверь.

— Идём со мной, странник, — сказал Игим, кладя эстре руку на плечо. Пальцы оказались холодными и жёсткими, как камень, и это чувствовалось даже сквозь плотную ткань хисты. Эстра повернул голову и вздрогнул, неожиданно встретившись взглядом с хозяином дома. Игим был выше других жителей поселения — вровень с эстрой. — Я покажу тебе место, где можно омыть руки и ступни после долгой дороги. Эй, Нэла, Тольга! Готовьте для гостя ложе в лучшей комнате! — крикнул он, обернувшись к лестнице. Кто-то захихикал, и по полу простучали босые пятки. — Мои дочери, младшие, — пояснил Игим. — Красавицы. Хочешь, Тольга станцует тебе перед сном?

— Нет, — торопливо ответил эстра, чувствуя, что это «станцует перед сном» значит совершенно иное, чем должно бы. — Я просто хочу отдохнуть. И выпить воды. И омыть ступни после дороги, пожалуй, тоже, — добавил он, невзначай отступая в сторону так, чтобы рука Игима наконец соскользнула с плеча. — Ты щедрый хозяин, Игим.

— Так ведь и услуга будет щедрой, — усмехнулся он.

Нагретой воды в металлическом баке хватило с лихвой. Грязную одежду пришлось оставить в купальне, у скамьи. Раздеваясь, эстра обнаружил у себя на шее шнурок с плоским чёрным камнем, на котором с обратной стороны было начертано короткое слово. Прочитать его, к сожалению, не получилось — поперёк надписи тянулась свежая трещина, и часть знаков осыпалась.

«Похоже на имя какое-то… Саргата? Рогарта? Нет, не то. Может, название города?»

От попыток угадать резко и сильно разболелась голова. Звезда спутника над плечом опасно потяжелела, намекая, что это знание пока под запретом. Наскоро ополоснувшись, эстра завернулся в хозяйскую накидку и прошёл в заднюю комнату. Постель уже была готова — несколько толстых вязаных ковров, как в Ишмирате, уложенных друг на друга и укрытых мягкой тканью. Подсунув под голову заплечную суму, эстра натянул покрывало до плеч и закрыл глаза, пытаясь уснуть.

У дверного проема, закрытого плотной занавесью, кто-то тихонько перешёптывался и хихикал.

–…красивый, — долетело до слуха эстры восхищённое. — У Миргиты не такой был…

–…вечно тебе кусок послаще достаётся…

— А ну брысь! — прогремел низкий женский голос. — Вот ведь девки-переростки! С женихами своими балакайте, вон, они ждут не дождутся!

Через некоторое время звуки стихли. И, вслушиваясь в собственное дыхание, эстра незаметно уснул.

Дышалось в этом доме куда тяжелей, чем в лесу.

Эстра видел сон.

Что-то восхитительно живое, настоящее, родное кружилось перед внутренним взором: широкие серые рукава, край пронзительно-бирюзовой ткани, красноватая прядь, заправленная за ухо… И в такт этому суматошному танцу звенели ветряные колокольчики — стеклянные трубки на длинных шнурах. Эстра смеялся и хлопал в ладоши, а где-то рядом лаяла хрипло старая собака. А потом в лай начал вплетаться трусливый скулёж, стеклянный перезвон колокольчиков становился металлическим и резким — и всё более громким с каждым ударом, а на ноги наваливалась неимоверная тяжесть. Она наползала выше и выше, и, когда достигла груди — эстра очнулся.

За низким окном вечерело.

Ноги запутались в покрывалах.

На улице захлёбывались воем, кажется, все собаки разом, а детский голос раз за разом тоненько выкрикивал:

— Мертвоходец! У Гааны дом загнил! Мертвоходец!

Эстра, как был, в одной накидке и босой выскочил из дома — только посох успел прихватить у порога. Непредсказуемый северный ветер, холодный и сырой, налетал порывами и будто нарочно подталкивал в спину. Перепутавшиеся во сне волосы падали на лицо, а полы накидки то задирались неприлично, то оплетали колени силками.

— Мертвоходец! — завопили совсем близко, и эстра, перехватив посох, сиганул прямо через низкую изгородь, ориентируясь на приглушённый гомон множества голосов. В ступню что-то впилось, но эстра только дёрнул ногой и побежал дальше, за дом, откуда и доносились крики. По грядкам, затаптывая нежные ещё ростки ароматных трав, между цветущих кустов вездесущей раймы, мимо будки с жалобно поскуливающим псом…

Ветер пахнул в лицо терпким дымом от разгоревшихся просмолённых тряпок.

И — страхом.

Жгучим страхом несло от плотной толпы, вооружённой факелами на длинных палках — там, в глубине сада, за легкомысленно-солнечным облаком раймовых цветов. Люди сгрудились толпой вокруг чего-то настолько пугающего, что проще было трястись вместе, бок о бок, подбадривая друг друга глухой руганью и залихватскими выкриками, чем развернуться и убежать, а потом ждать удара в спину.

Эстра замедлил шаг и на ходу оправил задравшуюся накидку. Звезда спутника над плечом налилась ощутимой тяжестью — словно он уже заранее знал, что сейчас понадобится его мощь, и готовился.

–…жги, жги его! Не пускай к саду! Э-эй, мертвоходец тут, мертвоходец!

— У кого нож с собой есть? — крикнул эстра ещё издали. Звезда спутника задрожала в предвкушении подношения — и дрожь эта отдалась во всем теле противной лихорадочной слабостью.

— У меня, у меня есть! — пробасил кто-то. — А кто просит?

Поднырнув под тяжёлую раймовую ветвь, эстра выпрямился, стряхивая с волос масляно-жёлтые цветки:

— Я.

Кое-кто из ближних рядов стал оборачиваться на голос, но большей частью люди всё так же боялись отвести взгляд от мертвоходца — и пропустить момент, когда гнилая тварь бросится на факелы.

— Эстра! Эстра тут! — пронеслись шепотки.

— Хэй, там, лови нож, коли нужно! — крикнул кто-то, и в землю рядом с ногами эстры воткнулся тяжёлый нож с костяной рукоятью — из тех, что охотники с собой на удачу носят. — Не задел, не?

— Нет! Благодарствую! — откликнулся эстра, наклоняясь и вытаскивая нож. Лезвие было сплошь в жирной чёрной земле; даже полой накидки не удалось счистить всю грязь. — Как скажу — в стороны бегите. Всем слышно?

— Да-а! — нестройно откликнулись.

А эстра уселся на землю, подогнув под себя ноги, и принялся разрывать пальцами неглубокую ямку. Как она стала глубиной в пол-ладони — умял кулаком дно и стенки. Гул боязливых голосов словно просачивался под кожу, отравляя и тело, и разум.

— Хэй, он правей пошел, ну-ка его жги, жги!

Кто-то пронзительно заверещал — звук завибрировал в груди на вдохе, и это стало последней каплей. Эстра покрепче сжал нож и с усилием провел кончиком по запястью левой руки, держа её над ямкой. Кровь, отравленная чужим страхом, взбухла над порезом, как уродливый багровый шрам, и — спустя бесконечность тягучего времени — вытянулась вниз и потекла тоненьким ручейком, всё быстрее и быстрее наполняя неглубокую вмятину в земле.

— Алаойш… — прошептал эстра, чувствуя, как упавшие на лицо пряди волос щекочут губы. — Алаойш Та-ци… Спустись ко мне, научи, дай мне вспомнить…

Звезда над плечом дернулась раз, другой — и словно сорвалась с невидимого крючка, покатилась, покатилась по плечу, по запястью — и утонула в лужице крови, как в омуте.

Три удара сердца не происходило ничего. Воцарилось полное беззвучие, будто лопнули барабанные перепонки. Эстра видел, как поселяне разевают рты, шарахаясь от оборванного человекоподобного существа, но криков не слышал. Взметнулись ворохом опавшие лепестки раймы. Взгляд словно подёрнулся белёсой патиной… А потом кровь в ямке надулась пузырём — и разлетелась мириадами невесомых брызг, и среди них тёмным призраком воздвигся спутник, заслоняя собой для эстры и небо, и землю, и сам смысл бытия.

— Туда, — онемевшие губы едва шевелились. — Туда, — повел эстра рукой, указывая на мертвоходца, потерявшего всякий страх и наседающего уже прямо на пылающие факелы. — Убери его. Хэй, вы, в стороны!

Спутник склонился ниже, словно прислушиваясь, потом ещё ниже — и обрушился на эстру исполинской волной. Потекли со всех стороны лиловатые потоки морт, скапливаясь в одной точке. И этой точкой был он, эстра; и когда вокруг всё скрылось за плотной пеленой, когда невозможно стало дышать, потому что воздух покалывал лёгкие, словно электрическими разрядами, когда свело гортань, как от непрерывного надрывного крика, эстра вдруг осознал, что нужно делать. Он раскинул руки — и спутник повторил движение за ним; скомкал морт в маленький тугой шар, поместил в него мысль, наделил стремлением — и швырнул в мертвоходца.

— Я отпускаю тебя, — успел прошептать эстра, обхватывая себя руками. Бесполезный теперь нож валялся в ямке, измазанный землёй и кровью. — Отпускаю…

Спутник рассыпался мерцающими звёздочками.

Мертвоходец исчез без следа, и только белёсое пятно высохшей до трещин земли напоминало о том, что только что он был здесь.

Эстра почувствовал, как с уходом спутника потоки морт обращаются вспять — истекают из тела, как стремительно вытекает вода из кувшина с отколотым дном. Но что-то оставалось внутри. Та морт, что вошла в сосуды сквозь порез на запястье, загустела и осталась в крови, согревая тело изнутри. Энергии было совсем немного, и на простейшее преобразование не хватило бы. Но эстра осознавал, что это только начало. Со временем морт накопится больше — подобное тянется к подобному. И однажды он вновь сможет манипулировать ею спокойно, не взывая всякий раз к жадной до жизни звезде спутника.

…Морт утекала прочь — но не расплёскивалась равномерно по округе; она собиралась неподалёку тугим узлом, от которого тянулись в разные стороны тонкие-тонкие нити.

— Кто-нибудь, — отчётливо произнёс эстра в полной тишине. — Перевяжите мне руку и принесите воды. Хочу пить.

Сперва все стояли, не шевелясь, будто каждый думал, что на просьбу откликнется другой. А потом разом начали суетиться, как муравьи в разворошённой куче. Кто-то побежал к дому, кто-то начал собирать брошенные факелы, пока не случился пожар. На плечи эстре лёг тяжёлый плащ из небелёной шерсти, женский, судя по вышивке.

— А теперь-то что делать, эстра?

— Огита? — обернулся он на знакомый голос. Стражница стояла рядом, уперев руки в бока. — Спасибо за плащ. Уже выяснили, откуда мертвоходец проник?

Она хмуро свела брови, и морщины на лбу обозначились резче.

— И выяснять нечего. Это мать Гааны была. Второго дня отошла, к завтрашнему рассвету воссожение готовили. Все обряды провели, как надо… И откуда что взялось? Гнили на тех домах отродясь не было. Ветром, что ли, занесло?

Эстра сощурился, глядя на тугую спираль морт, закручивающуюся совсем близко, шагах в двухстах.

— Ветром разве что дым занесёт… Так чего у меня поселяне просить хотели, Огита? От мертвоходцев избавить? Навсегда не выйдет. Они являются по воле морт и по воле её исчезают.

— Так хоть скажи, чего морт сейчас хочет! Поселение наше извести, что ли? — в сердцах рявкнула Огита и сама испугалась. Низко склонила голову, повинилась скороговоркой: — Не держи зла, странник, все на одном колесе судьбы вертимся…

— Оставь, — поморщился эстра. — Не время. Я могу найти причину, из-за которой вас беспокоят мертвоходцы. Но это будет иметь свою цену. Высокую цену.

Огита побледнела. Поселяне, собиравшие кругом догоревшие факелы и потраченные гнилью жерди, которыми удерживали чудовище, нет-нет да и оглядывались на эстру. Двое мальчишек, явно братья с небольшой разницей в возрасте, и вовсе слушали разговор, не таясь.

— Вы отдадите мне то, о чём я попрошу, — спокойно произнес эстра. Тугая спираль морт сместилась к югу и медленно поплыла в сторону раймовых садов. — Чем бы это ни оказалось. И позволите мне уйти. Если вы откажетесь сейчас, то я возьму за изгнание мертвоходца плату одеждой и едой, а затем покину ваше поселение, не дожидаясь утра.

Один из мужчин замер и выронил охапку факелов, но, кажется, даже не заметил этого. Эстра незаметно окинул его взглядом. Обычный северянин, зеленоглазый и светловолосый, только по рукавам вились традиционные узоры пустынной трёхцветной вышивки.

— Надо подумать. — Огита отступила на шаг. — Плата и впрямь большая. Созовём сходку, вместе обдумаем, тогда и тебе скажем.

— Думайте до вечера, — разрешил эстра. — Если решите принять условия, то принесите тогда мне список — кто в дом Гааны входил за последние два дня. Особо отметьте тех, кто хотел войти, но его не пустили. Про каждого напишите, кто его мать с отцом.

— Список? — удивилась Огита. — Что ж, если сходка решит — будет тебе список. Грамотных у нас хватает, почитай, каждый четвёртый. Сама и напишу, коли надо будет. А ты до тех пор где будешь, странник?

— Пока что у Игима в доме, — ответил эстра, поднимаясь на ноги и отряхивая одежду от грязи. — Если кто-то со мной наедине поговорить захочет, пусть туда идёт. Спасибо за плащ, Огита.

— Возьми себе, — качнула она головой. — Кабы не ты, кто знает, скольких бы сейчас гнилью зацепило. А с домом-то Гааны что делать? Мы уж посмотрели, там вся комната, где мать-покойница лежала, сплошь в черноте.

— Что обычно, — пожал плечами эстра. — Жечь.

Тут наконец вернулась девчонка, убегавшая за питьём, и принесла чашу с подогретой водой. В ней плавали жёлтые лепестки раймы, источавшие слабый медовый аромат. Эстра прислонил посох к деревцу и залпом выпил воду, из-под опущенных ресниц поглядывая на поселян.

Мужчина с южной вышивкой на одежде уже исчез — сбежал, пока Огита говорила про сходку. Факелы он так и не собрал.

Чашу эстра вернул девчонке.

— Спасибо, милая. Как твоё имя?

— Верда, — опустила она глаза и вспыхнула. Эстра улыбнулся — красавица; пышная русая коса с отливом в рыжий, ровная светлая кожа, тонкий стан… — Я Огиты и Рилама дочь.

— Отведёшь меня к Игиму? — спросил эстра. — Что-то я дорогу потерял.

— Отведу! — обрадовалась девчонка и засмущалась от своей радости ещё больше. — Здесь через сад срезать можно.

— Да мне бы лучше кругом, по дороге, — усмехнулся эстра и напоказ пошевелил пальцами босой ноги. — И так рассадил уже ступню, промыть и перевязать бы, пока заразы не нахватал.

— Ох, так иди к нам! Я и промою, и перевяжу, и… — с жаром предложила она и осеклась. — Ты не подумай, что мне надо чего. Интересно просто. Я-то эстру в первый раз вижу, — совсем тихо созналась.

Он засмеялся:

— Тогда мы с тобой похожи. Для меня тоже многое как впервые.

Оказалось, что жила Верда близко. Это через ограду её двора пришлось перелезть, когда понадобилось срезать путь. Дом был хоть и большим, но не так богато обставленным, как у Игима. Никаких ковров и мозаики, зато ставни резные, печь расписанная, и видно, что многое сделано своими руками, а не куплено в городе по случаю. Девчонка сразу метнулась в хозяйственный угол, принесла таз, деловито опрокинула туда ведро воды, достала из шкатулки огонь-камень и бросила на дно. Пока вода грелась, Верда сбегала за мазью и тканью для перевязки.

— Присядь на лавку, — приказала строго. — Сейчас я поближе таз подвину, и лечить тебя будем.

Эстру смех разобрал от этой серьёзности, но пришлось послушаться.

— Смотрю, ты в доме за хозяйку?

— Давно уже, — гордо ответила девчонка. — Как сестёр замуж выдали, я главная стала. Мне пятнадцатый год идёт, но мать говорит, что замуж рано. А я бы пошла! Илга, старшая наша, за городского вышла, и теперь живёт далеко. Но такие гостинцы шлёт! А у нас тут лес и лес кругом, — вздохнула она с сожалением. — Матери-то с отцом хорошо, они охотиться любят. Бывало, на три-четыре дня в лес уходят. А я урок свой по саду сделаю, ну, жуков там оберу или порыхлю, где главный садовник скажет, потом дома приберусь, еду приготовлю, в огороде похозяйствую. А дальше что?

— С подружками поиграть или с поклонниками? — предположил эстра, поддразнивая девчонку, но она помрачнела, точно шутка попала аккурат по больному месту.

— А что с ними играть? — Верда с натугой подвинула таз и быстро, чтоб не обжечься, вытащила огонь-камень. На воздухе он тут же потемнел и остыл. — Скучно. Я лучше книгу почитаю, меня Огита научила. У нас целых три книги есть, а одна даже с картинками.

«Врёшь ведь, — подумал эстра. — Не скучно тебе. Боишься кого-то… Знать бы кого».

— Книжки — дело хорошее. Если любишь читать, то тебе действительно в город прямая дорога. Станешь женой писаря — сто книжек прочитаешь, а то и больше, — улыбнулся он. — Что, можно ли теперь ноги в таз опускать?

— Опускай, — разрешила Верда. — Вода нагрелась.

— Уже сам чувствую, как нагрелась… ох… — Порез на ступне защипало. — А огонь-камень у тебя откуда? Мастер сделал?

Заправив косу за воротник, чтоб не свешивалась в таз, девчонка села на пол и принялась осторожно обмывать ноги эстры — сперва здоровую, потом раненую.

— От старого ещё. Он тогда всем сделал по камню, в каждый дом. Читать многих учил, за так, — мать мою, например, — Верда вздохнула. — Жаль, что он ушёл.

— Ушёл? — насторожился эстра. Что-то в словах девчонки вызывало тревогу, смутное напоминание о неприятном событии. — Как это — ушёл? Разве не умер?

— Игим говорит, что умер, — ответила Верда, не поднимая взгляда. Руки её под водой замерли. — Что, мол, зверь его загрыз в лесу. Но люди шепчутся, что старый мастер ушёл в тот день с полной котомкой, будто собирался идти в город, а у ворот попрощался со стражниками, как в последний раз. Я это знаю, потому что тогда мой отец, Рилам, на вышке сидел. Он мне и рассказал.

— Понимаю. А часто ли сменяются часовые? — спросил эстра. Что-то не давало ему покоя, словно жужжала надоедливая муха над головой — не отмахнёшься, не прогонишь. — Ограда оградой, но всё же поселение нужно охранять не только от мертвоходцев. А люди чего только не придумают, чтобы богатому соседу досадить, уж ограду-то наверняка перескочить смогут. Не такая она и высокая — можно, к примеру, стремянку принести.

— Люди? — Верда задумалась. — Нет, людей мы не боимся. Конечно, сады любой пожечь может, для этого и через забор лезть не надо. Ну да кому польза с того будет? Вон, мама рассказывала, что только раз на её памяти всем поселением пришлось обороняться от хадаров.

— Хадаров?

— От лихих людей из леса. В хадары обычно погорельцы из заразных поселений идут, когда денег на киморта нет, и дома приходится жечь.

— Ах, так это разбойники просто, — кивнул эстра. Девочка принялась осторожно вытирать его ступни мягкой тканью, стараясь не задевать рану. — Значит, хадары на вас не зарятся… А скажи, Верда, ограда четыре года назад появилась, я запомнил правильно?

— Да.

Она отвинтила крышку с банки, и в нос ударил резкий, терпкий запах мази, немного похожий на загнившую траву. У эстры сами собой поджались пальцы на ногах, как будто тело знало — сейчас произойдет что-то неприятное.

— Мертвоходцы намного раньше появились?

— Да они всегда были, только не так много, — сказала Верда и, щедро зачерпнув лекарство пальцем, смазала рану. Эстра выдохнул прерывисто — сначала защипало так, что казалось, будто кожа плавится, но постепенно жжение превратилось в лёгкий холодок, от которого ступня онемела. — А если подумать… Лет семь назад полезли из леса, точно их кто-то на веревочке тянул.

От этих слов у эстры в груди появился тугой комок. Чувство неправильности, искусственности стало невыносимым. Лиловатый дым морт, такой густой, что его можно было ощутить за целый день пути; ворота, вроде бы работающие на мирците, и смертельно опасная ограда; старый мастер, который то ли умер, то ли просто ушёл, и Игим, знающий об эстрах и кимортах слишком много; наконец, завистливые шепотки бесстыдных девиц и загадочная Миргита…

«…у Миргиты не такой был…»

Это ведь о нём говорили, о страннике-эстре, его между собой делили младшие дочери Игима.

«Куда же тогда делась старшая?»

— Спасибо, Верда, — вслух произнес эстра, когда девчонка как следует перевязала его ногу. — Вот ты меня выручила! Скажи ещё напоследок — не для дела, а любопытства ради. Кто такая Миргита?

— Игима старшая дочь. Такая красавица, — завистливо вздохнула Верда и потеребила косу. — Её муж — врачевателя сын.

Эстра засмеялся:

— Вот уж не подумал бы, что Игима уже впору дедом звать. Или ещё не впору?

Верда хихикнула в ладошку:

— Впору. Да не просто дедом, а трижды дедом — у Миргиты дочка и два сына.

— Взрослые?

— Дочке уже двенадцатый год идёт, а мальчишки — малявочки, позапрошлой весной родились.

Подозрение, побудившее затребовать дорогую плату за услугу, окрепло и стало уверенностью.

«Теперь нужно только обойти поселение и взглянуть на потоки морт, чтоб окончательно убедиться. И заранее собрать котомку, — подумал эстра. — Кто знает — может, и убегать придётся».

— Вот и славно. Ну, что ж, благодарю тебя, Верда. А не хочешь ли со мной погулять по округе? Заодно и подскажешь, кто где живёт.

— Хочу! — горячо согласилась девчонка и от полноты чувств едва не расплескала воду из таза. — Ой, погодите только, я уберу тут всё, быстро-быстро! А ты будешь гнездо мертвоходцев искать, да?

— Не гнездо, — покачал головой эстра. — Источник. Но сперва мы вернёмся в дом к мастеру. Не бродить же мне до вечера в одной нижней рубахе?

Щеки у Верды вспыхнули.

У Игима пришлось задержаться. Оказалось, что накидку эстры девушки зачем-то утащили стирать, верхнюю рубаху тоже, сандалии из тонкой кожи на толстой подошве из коры дерева хан отдавать и вовсе отказались — якобы от долгой ходьбы по лесу ремешки изорвались и пришли в негодность. Сам эстра не помнил, чтобы такое было, но спорить не стал и позволил обрядить себя в шерстяные штаны с курткой, по северному обычаю, и в высокие сапоги. Лукавые сестры, хихикая, шнуровали одежду, переглядываясь, и так и норовили коснуться рукой будто бы невзначай его ключиц или бедра… Он чувствовал себя дорогой куклой, которую отдали на потеху избалованным детям.

— Вот и всё, — опустила взгляд старшая сестра и толкнула в бок младшую, чтоб и та поклонилась. — Осталось только волосы в косу заплести. Помочь тебе, странник? — и она протянула руку, словно хотела то ли погладить его по щеке, то ли обнять.

Эстра усмехнулся.

«Не ждёте отказа, верно?»

— Не нужно. Верда, ну-ка дай нож, — обернулся он к девчонке, хмуро поджидающей его у порога. Та встрепенулась, полезла за пояс и достала костяное лезвие на деревянной ручке — таким лечебные травы срезают. — О, хорошо, острый! Подойдёт.

И, скрутив волосы в жгут, эстра обрезал их одним движением. В глазах старшей сестры появилась злая обида — но лишь на мгновение.

— Что же ты так, странник, — грустно улыбнулась девица. — Такую красоту испортил. Сказал бы — мы бы тебя лучше постригли.

«Поиграли бы вдоволь», — поправил про себя эстра.

— Не до того, времени мало, а дел много, — сказал он вслух и, скомкав волосы, оглянулся на очаг. Жар шёл, но огня не было; эстра быстро положил волосяной жгут на рдеющие угли и прикрыл заслонку. Вспыхнуло пламя, горько потянуло палёным. — Вот, теперь гораздо удобнее. Пойдём, Верда, покажешь мне поселение, как обещала.

Поздней весной в северных землях день долгий. Слушая вполуха сбивчивый рассказ девчонки, эстра размышлял о том, что случилось с тех пор, как он пробудился в лесу, без памяти и цели, без чувств и желаний. Кажется, прошло совсем немного времени, но в скудной почве его души укоренились первые ростки чего-то настоящего — предпочтений и неприязни, стремлений и страха. И чем дальше, тем их становилось больше.

–…а здесь главный садовник живёт.

Эстра сощурился и посмотрел, куда указывала Верда. Сам дом не сильно отличался от других в поселении — аккуратный, в два этажа, с обширным подворьем. Облака морт текли над ним, не касаясь.

«Не здесь», — подумал эстра и прикрыл глаза.

Цветущая райма пахла нестерпимо сладко.

Постепенно небо темнело на востоке, а на западе пылало, как раскалённый кузнечный горн. Алый, оранжевый, бело-золотой… Ручейки морт вспухали напряжёнными венами и тянулись к окраинам поселения, расходясь от невидимого центра, который эстра видел даже сквозь сомкнутые веки.

— А это чей дом, Верда?

— Врачевателя. Он в саду земляные орехи растит — вкусные! Правда, они не скоро поспеют, к осени.

Напоследок, уже в сумерках, эстра прогулялся до ворот. Касаться их не стал, но взглянул повнимательнее на ёмкости с мирцитом.

— Так и знал, — пробормотал эстра, машинально поднимая ворот куртки — к вечеру стало прохладно. — Так и знал, что его слишком мало.

— Что ты говоришь? — встрепенулась Верда, и глаза у неё испуганно заблестели. — Чего мало? Это плохо? Так ты сыскал свой источник, от которого мертвоходцы питаются, или нет?

Эстра сощурился, глядя, как бледно-лиловый туман морт льнет к сосудам с мирцитом.

— Сыскал. Осталось узнать, как его зовут.

— Кого? — непонятливо насупилась Верда.

Отвечать эстра не стал.

У дома Игима уже собралась целая толпа. Большей частью те, кто не побоялся дать отпор мертвоходцу. Огита, потрясая свитком, до хрипоты спорила с тем самым испуганным северянином, зеленоглазым и светловолосым, у которого рубаха была вышита такими же узорами, как у жителей пустыни. Мастер Игим сидел на пороге дома, раскурив длинную трубку, и безмолвно наблюдал за всеми издали. Рядом с ним сидела и грызла хрустящий хлебец девчушка в красном сарафане и меховой курточке.

— О чем спорите, добрые люди? — громко спросил эстра, подойдя ближе. Толпа расступилась, пропуская его.

— О списке, — подбоченилась Огита. — Я говорю, что надо Рейну вписать, а Монор — что она, мол, весь день дома просидела и никак в дом Гааны попасть не могла. А меня глаза обманывают, что ли? Наши-то дома рядышком стоят, со двора всё видно.

— Ну-ка, дайте взглянуть на список. Это те, кто в дом заходил, с родителями? — спросил эстра, забирая свиток. Писали на нём углём, видно, чтобы потом оттереть и заново использовать, поэтому слова были неразборчивые. — Да отойдите, свет загораживаете… А Рейна, которую вписывать не надо, кто такая будет?

— Дочь моя, — скрестил на груди руки Монор, неприветливо глядя на эстру. — А что?

— Ничего, — улыбнулся эстра в ответ, но северянина, кажется, приветливость только сильней разозлила. — А ты сам-то кто будешь?

— Младший врачеватель.

— Врачевателя сын?

— Врачевание — дело семейное, — сердито ответил Монор и отвернулся, не желая больше разговаривать.

Эстра свернул свиток, чувствуя, что дальше будет только тяжелее.

«Надо было всё же котомку собрать заранее».

— Ну что ж… Игим! — окликнул он мастера. — Подойди ближе. И внучку свою приведи. Это ведь твоя внучка на пороге сидит? Рейна?

— Да, — просто сказал мастер, тяжело поднимаясь на ноги. Трубка у него погасла, но он даже не заметил. — Но не о ней речь. Скажи лучше, ты нашёл средство от мертвоходцев?

— Нашёл. Но прежде, чем я говорить буду, вы скажите, что сходка решила. Принимаете мои условия?

Монор сплюнул на землю.

— А куда деваться? Завтра, вон, будем дом Гааны жечь, кому ж охота следующим быть.

— Ты гонор-то попридержи, — посоветовала Огита и подтвердила: — Сходка решила — условия принять. Рассказывай теперь, как мертвоходцев отвадить.

Эстра усмехнулся и поймал взгляд Игима.

— Очень просто. Надо всего лишь устранить то, за чем они приходят.

Воцарилась мёртвая тишина, и в этой тишине отчётливо было слышно, как стукнулась о порог трубка Игима, выпавшая из ослабевших пальцев.

— Устранить?

— Вывести из поселения, — уточнил эстра, любуясь на перекошенное лицо мастера. Зрелище это почему-то одновременно и злило, и было приятным. — А ты что подумал, Игим? Что я предложу твоё сокровище здесь казнить? О чём ты сам думал, когда позволил своей дочери залезть в постель к киморту? Или забыл о том, кем был твой отец?

Мастер притянул к себе Рейну, поглаживая её по голове — механически, не осознавая, что делает.

— Не твоё дело, эстра.

— А твоим оно быть перестало, когда ты решил от кимортов спрятать то, что им принадлежит, — негромко произнёс эстра, но слова его услышал каждый.

Шепотки, вопросы, недоумённые восклицания — всё это становилось громче и громче, и уже даже не было слышно, как оправдывается Игим и что выговаривает отчаянно Монор красивой черноволосой женщине, прячущей лицо в ладонях.

— Что-то ты загадками объясняешься, странник, — перекрыл чей-то зычный голос прочие звуки. — Ну-ка, сознавайся, что у вас с мастером за спор.

— Спор о том, что всех здесь касается, без исключения, — в тон ему ответил эстра. — А Игим, видно, давно ждал, что за его сокровищем явятся, раз и не думает отпираться. Вы думаете, почему мертвоходцы семь лет назад в ваше поселение зачастили? — Голоса как отрезало. — Да только потому, что Рейне исполнилось четыре года — вышел срок, дремлющее наследие пробудилось. В четыре года такие дети перестают быть людьми.

— Она не обязательно должна была кимортом становиться, — хрипло прошептал Игим в полной тишине. Всхлипнула черноволосая женщина, утыкаясь в плечо Монору. — Я не стал кимортом, потому что моя мать простым человеком была, и дочери мои над морт власти не имеют, так кто же знал, что Рейна… — и он осекся, встретившись взглядом с эстрой.

— Не знал? Неужто? А может, ты наоборот надеялся, что дитя кимортом будет? Нелегко, верно, такой богатый раймовый сад в порядке содержать. Если что-то с помощью морт создано, то без морт оно исчезнет — так же и сады вокруг, да? А твоих игрушек с мирцитом надолго не хватает, да и дороги они.

Глаза у Игима сделались злыми. Он тяжело выдохнул, комкая рубашку на груди.

— Не тебе судить, странник без дома, без родного очага.

— Зато твоим соседям, Игим, судить — в самый раз. Слушайте, добрые люди! Рейна, которую Монор в список вносить запрещал, не его дочь. Она дитя Миргиты и странника-киморта, который гостил у вас двенадцать лет назад. Было ведь такое?

— Было-было! — кто-то крикнул. — Сады занедужили, вот и пришлось киморта звать, серебром платить.

— А он у нас до самой зимы прожил!

— И постель ему в доме у мастера стелили!

Все опять загалдели и утихли лишь тогда, когда Огита прикрикнула. Тогда эстра продолжил:

— Что ж, рождение ребёнка — благо, а рождение киморта — вдвойне. А то, что Монор настолько любит свою жену, что чужую дочь взялся как родную воспитывать, — и вовсе подражания достойно. Плохо лишь то, что девочку вовремя кимортам не отдали. Ты, Игим, — обернулся он, — конечно, хороший мастер. Может, лучший в этих землях. Кто бы ещё сумел такую ограду придумать, что тянула бы излишки морт из девочки, чтобы ей было не до свершения чудес? Да только морт всё равно слишком много, и она будит покойников в округе, превращая их в мертвоходцев. И знаешь что, Игим? Дальше будет только хуже. И однажды настанет момент, когда твоя Рейна сама сбежит к тем, кто ей ближе кровных родственников. Хорошо, если попутно она всё поселение с лица земли не сотрёт. Бывало и такое.

Последние слова эстры потонули в криках.

— Игим, странник правду говорит?

— Больно складно выходит!

— То-то они девчушку никогда одну играть не пускали!

— Ух, бесстыжая…

— Что ж ты, Миргита, дочку-то кимортам не отослала? Авось та выучилась бы — и к нам вернулась!

— Так это из-за неё мой сын погиб? Пустите меня, я ей накостыляю! Огита, уйди с дороги, старая кобыла!

— И я, и я видела, как Рейна в дом к Гаане ходила, а когда родичи её не впустили — на пороге разревелась! И ревела, пока Игим её не забрал!

— А ты, Миргита…

— Ты, Монор…

— Да что б вы понимали! — вызверилась вдруг Миргита — заплаканная, бледная как полотно. — Я, может, до позапрошлой весны думала, что у меня и других детей не будет! Кто бы из вас единственного ребенка отдал в чужие руки? Ну, кто? Давайте, бабы, выходите вперёд, говорите! Ты, Огита, свою Верду бы вон тому страннику отдала бы? Отдала бы, зная, что не увидишь её больше, а если и увидишь, то будет она чужим человеком и любить тебя будет не больше, чем любую другую старуху? А то и вовсе возвращаться не захочет?

Миргита кричала надрывно, и люди постепенно умолкали. Кто-то — пристыженный, кто-то — испуганный, в ком-то играло любопытство… А потом женщина захрипела, словно голос в ней закончился, и испуганный Монор притянул её к себе, крепко обнимая. Глаза у него говорили, что будь его воля, то эстра сейчас бы мёртвый в овраге валялся, а не стоял здесь.

— Вот и разобрались, — вздохнул эстра, отворачиваясь. — Вы, люди добрые, помните, что мне сходка обещала? Отдать то, что попрошу, что бы это ни было, и отпустить меня из поселения беспрепятственно. Так вот, я прошу для себя Рейну.

— Да забирай! — крикнула измождённая женщина, стоявшая рядом с Огитой. — Мертвоходцы с ней уйдут?

— Уйдут. Обещаю. Всё станет как прежде, — твердо сказал эстра, обводя толпу взглядом. Мало кто решался встретиться с ним глазами — боялись. — А девочку я доведу до города и отдам кимортам. Любой с радостью возьмет её в обучение, да и она сама там счастливей будет… Верно, Рейна?

Девочка вывернулась из крепких объятий Игима, одёрнула меховую жилетку и подбежала к эстре.

— Я тебя видела, да? — произнесла она по-взрослому грустно, заглядывая ему в глаза. — И чувствовала — тебя? Утром. И потом ещё днём. Да?

— Да, — улыбнулся эстра и положил ей руку на голову. — Меня — и морт. Киморт тянется к киморту, киморт должен взрослеть среди кимортов, иначе будет плохо. Нельзя спорить с волей морт. Куда она зовет тебя, Рейна?

Девочка обняла его за пояс, утыкаясь лицом в живот.

— Далеко. Не знаю куда, но далеко отсюда.

Эстра взглянул на Игима:

— Ну что, мастер? Будешь спорить — или позволишь сделать то, что для всех станет благом?

Игим не ответил. Он по-прежнему сидел на пороге, теребя рубаху на груди, и словно и не слышал ничего.

— Он не будет спорить, — громко сказала Огита.

Ужинать эстру позвали в дом садовника. Рейна вертелась рядом и уходить с матерью отказывалась; поселяне смотрели на неё сердито, точно это девочка была виновата во всех их бедах, а не Игим. Эстра быстро устал от боязливых шепотков и косых взглядов, велел постелить себе и девочке в одной комнате и лег спать. Но заснул лишь под утро; в голове крутились дурные мысли.

Эстра думал о том, каким был отец Игима — киморт-южанин, бродяга, отчего-то осевший в маленьком поселении далеко в лесах Лоргинариума; об избалованных девицах, всегда получавших то, чего им хотелось, и о старшей, самой красивой сестре, пожелавшей однажды себе на беду странника-киморта; о девочке, не понимавшей, почему со всех сторон к ней тянутся страшные лиловые облака, которые не видит больше никто, даже папа с мамой, и почему с каждым годом тоскливее становится в родном доме; об Огите, изуродованной дыханием мертвоходца, и о других, кому повезло ещё меньше…

— А киморты добрые? — тихо спросила Рейна со своего места.

Ей тоже не спалось.

— Киморты разные, — ответил эстра, отворачиваясь к стенке. — Как люди. Точно как люди…

Утром их провожали всем поселением — за исключением, пожалуй, Игима и семьи врачевателя. Кроме еды в суму эстре затолкали одеяло из тонкой плотной шерсти, две фляги с лучшим раймовым вином, дали сменную одежду и тёплый меховой плащ.

Для Рейны не приготовили ничего.

Уже у самых ворот сквозь толпу провожавших протолкалась Верда, пунцовая от смущения, и вручила свежий, горячий хлеб, пахнущий мёдом и орехами.

— Спасибо. Сама пекла?

— Мы с матерью… — Верда потупилась. — Я бы хотела с тобой в город пойти.

— Захочешь по-настоящему — дойдёшь и сама, — улыбнулся ей эстра. — Когда подвода поедет, напросись с ней. Сперва посмотри на город. Вдруг тебе не понравится?

— Понравится! — с жаром ответила Верда и смутилась ещё больше. — Ну, прощай, странник. А как тебя зовут-то?

— Никак. У эстр имен не бывает.

— А у тебя будет, — неожиданно упрямо сказала она. — Когда тебя в следующий раз спросят про имя, скажи, что тебя зовут… тебя зовут… Алар!

— Алар? «Желанный», значит? — расхохотался эстра, и Верда закрыла пунцовеющие щеки руками. — Где ж ты такое имя вычитала?

— В книге было, — пробормотала она пристыженно. — Про любовь. Я… очень красивое имя, да? — и Верда с вызовом поглядела на эстру.

Он смягчился.

— Да. Красивое. Прощай, Верда, и спасибо за имя.

— Прощай, — эхом откликнулась она.

Когда ворота захлопнулись, Алар накинул на голову капюшон и покрепче сжал руку Рейны.

Путь до города предстоял долгий.