Сеятель снов

София Юэл, 2018

У маленького Джереми Пэриша есть необычный талант. В свои четыре года он может заглядывать в людские души, видеть чужие сны.Неприветливый городок Карлайл, где Джереми оказался во время выставки тысячелетия, способен дать ответы на вопросы мальчика. Кто он такой? Почему лишен детства? Какая сила наделила его пониманием прошлого и будущего?Темная легенда старого города, немыслимая жестокость, загубленные судьбы, люди, на первый взгляд, совершенно не связанные между собой, но крепко переплетенные в своем горе, приоткроют герою тайну его происхождения и способностей.

«И увидят старики сны,

Юношам же явятся видения».

Книга Иоиля, 2:28.

Часть 1. Джереми и Джейн

Глава 1. Это всего лишь сон, Джереми

Это случилось 23 сентября 1999 года. В день, когда Джереми исполнилось четыре года, по всему юго-востоку Англии пронеслась сильная буря. С Северного моря подул ураганный ветер, на города и деревушки обрушились ливни и паводки, деревья и крыши домов падали на землю под порывами шквального ветра, то тут то там гибли люди и животные, машины стояли брошенные прямо на дорогах. Лондон не стал исключением. Ураган, которому дали имя Густав, изрядно потрепал и его, оставив после себя сорванные рекламные щиты и вывески, затопленные подвалы пабов, магазинов и домов. Не лучший день для праздника, поэтому празднование дня рождения своего единственного ребёнка мистер и миссис Пэриш перенесли на конец недели. За исключением огромного торта с четырьмя свечами, заказанного накануне, и ужина, приготовленного поварами одного из элитных ресторанов Лондона, праздник не удался. Гости не приехали, за окнами свирепствовала буря.

Для Уолдена и Дианы Пэриш — отца и матери Джереми ‒ этот день стал по-настоящему невыносимым, поскольку провести его им пришлось вместе. Уолдена больше всего расстраивало отсутствие Мисси — его новой помощницы, которую он, где-то на втором часу празднования, между пятым и шестым бокалами скотча, намеревался увести наверх и хорошенько развлечься. Диана была расстроена ничуть не меньше мужа, ведь вместо попойки с богатыми подружками, любая из которых была беднее и страшнее неё, ей пришлось весь вечер видеть рожу Уолдена, мечтающего о своей новой помощнице. Если бы не Джейн, супруги вполне могли бы перегрызть друг другу глотки, и Джереми остался бы сиротой, впрочем, его бы это не сильно расстроило. Джейн была няней Джереми, и с ней он проводил больше всего времени.

В тот вечер Джереми смотрел мультик про незадачливого койота и птицу. Праздничный ужин был настолько коротким и неловким, что торт для Джереми велели отнести прямо в детскую, а его мать с отцом поспешили разойтись по разным комнатам, чтобы не видеть и не слышать друг друга. На полу перед Джереми лежал его подарок — игрушечная железная дорога с миниатюрными копиями английских поездов. Очень дорогой подарок от отца, который выбрала и купила на его деньги очередная «помощница». Джейн вошла в детскую, она принесла кусок торта и свечку. Няня зажгла свечу, Джереми весело её задул, и дом Пэришей погрузился во мрак в прямом смысле слова ‒ во всем районе выключился свет.

− Не бойся, — сказала Джейн, — ешь свой торт.

Она снова зажгла свечу. Колеблющийся язычок пламени, причудливая игра света на детском лице, или просто обман зрения, но Джейн ощутила страх, внезапный и острый, как укол в палец. Его глаза изменились. Всегда открытый детский взгляд вдруг стал тяжёлым и отстранённым, будто невидимая тень упала на мальчика, и Джереми стал на себя не похож.

− Я не хочу есть, — сказал Джереми, ставя тарелку с тортом на пол между собой и Джейн.

− Твои глаза…

− Что с ними? — спросил Джереми, машинально потирая их пальцами.

− Просто показалось.

Она словно увидела себя и мальчика со стороны и невесело усмехнулась своим ассоциациям — как будто они вызывали духов, и те откликнулись. За окнами бушует ураган и дождь хлещет по стеклам, во всем доме нет света, а они сидят на полу с одной единственной свечкой. И она готова была поклясться, что глаза Джереми изменились.

− Раз ты не хочешь есть свой торт, давай-ка я уложу тебя спать.

Джейн подошла к телевизору и нажала на кнопку внизу экрана, чтобы тот не включился, когда дадут электричество.

Вдвоём они убрали его многочисленные игрушки с пола, по крайней мере те, которые смогли обнаружить в полумраке комнаты. Затем Джереми надел свою весёлую пижаму с Винни Пухами и лёг в кровать, натянув одеяло до самого носа.

− Я не смогу уснуть, — пробубнил он из-под одеяла.

Джейн присела на край его постели и спела его любимую «All the pretty horses»¹.

− Ты же понимаешь, что уже слишком взрослый для колыбельных песен? — спросила она, с облегчением отметив, что глаза его снова стали обычными, взгляд перестал казаться тяжёлым, невидимая тень пропала.

− Но она мне нравится.

− Знаю. Засыпай.

И Джереми вскоре уснул. В непогоду он всегда плохо засыпал, но не сегодня.

Джейн задула свечку, которая уже почти догорела и вышла из детской со странным тревожным предчувствием. И предчувствие её не подвело. Ураганом дело не ограничилось.

За окнами всё ещё бушевали ветер с дождём, Джереми беспокойно метался в своей кровати, словно в лихорадке. Ему снился сон, который, как он сам расскажет о себе, разорвал его на мелкие куски и собрал заново из чего-то совсем иного. Сон оборвал его детство на отметке 4, именно в 4 года Джереми перестал быть ребёнком. Если бы Джейн осталась тогда в его комнате, она бы не на шутку испугалась. Джереми спал, но глаза его были открыты, он произносил вслух всё что видел, а видел он странные вещи.

Он проснулся от запаха гари и дыма в своей кровати, но комната и всё вокруг изменилось. Вместо высокого потолка с красивой люстрой на него взирало ночное небо с богатой россыпью далёких звёзд. Он никогда прежде не видел такого звёздного неба, в Лондоне его невозможно увидеть.

Он встал с кровати и осмотрелся. Все его игрушки, и даже новая железная дорога были обуглены и источали едкий запах горелой пластмассы. Вся мебель почернела и будто состарилась на многие годы.

Джереми очень испугался, выбежал из комнаты, звал Джейн, мать, даже отца, но слышал только эхо. Крыша и потолок исчезли, стены покрылись вековым налётом копоти и пыли, под ногами трещал и рассыпался ветхий паркет. Он трогал стены потными ладонями, и они отзывались холодом во всём теле. Стены словно молчаливые каменные идолы уходили высоко в небо и вскарабкаться по ним было невозможно. Картины в дорогих рамах, которые и раньше казались Джереми недосягаемыми, теперь поднялись на невероятную высоту. Почерневшие и перекошенные, они продолжали висеть на грязных стенах. Казалось, весь дом менял свои очертания и всё, что было привычным и знакомым, превращалось в нечто совершенно иное. Посреди всего этого безумия Джереми был один.

Не без труда найдя лестницу, он увидел, что она тоже изменила привычный облик, превратилась в витиеватый лабиринт, вела то вверх, то вправо, то влево. Он шагнул, уткнулся в стену, развернулся и поднялся вверх, взглянул вниз и сжался от страха — на него глядела пропасть, казалось, он находится на невероятной высоте между небом и землёй. Подул ветер и растрепал его волосы, мокрая от пота пижама противно липла к телу, он почувствовал озноб от холода. Поднялся ещё выше и теперь смог разглядеть картины на стенах. Но это были не те картины, что всегда висели в его доме.

На одной были изображены жуткие люди в странных головных уборах, они парили в воздухе невысоко над землёй и держали обнажённого мужчину, казалось, они терзали его, то ли кусали его плоть, то ли пили его кровь. Под ними на земле были ещё двое: один скорчился, другой, прячась под плащом, словно пытался убежать подальше от парящих людоедов. Сбоку виднелась голова и шея осла. На другой картине была изображена спящая женщина с жутким существом на груди, а сзади то ли на спящую женщину, то ли на само существо глядела белыми глазами страшная лошадиная голова. На третьей картине множество женщин, старых и молодых, летали на козлах и мётлах, меж ними сновали летучие мыши и неизвестные Джереми существа, он никогда прежде не видел ничего подобного. Он поднялся ещё выше, чтобы разглядеть картину получше. Ветер всё так же трепал его волосы и пижаму, но холода мальчик больше не испытывал, напротив ему стало жарко, как в знойную летнюю ночь. Ещё на одной картине была изображена голая женщина в объятиях огромного чёрного козла, подписи на картине не было. Немного левее, в почерневшей рамке висела фотография двух юных девушек. Одна была симпатичной, вторая настоящей красавицей. У симпатичной были рыжие волосы, у красивой ‒ тёмно-каштановые, густые, чуть ниже плеч. Девочки сидели на массивном столе из тёмного дерева, а за ними находились полки с книгами за стеклом. Книги показались Джереми древними или попросту очень старыми, он видел такие в кабинете отца, но ему накрепко запретили заходить туда и трогать их.

Обе девочки с фотографии не улыбались и, чуть склонив друг к другу головы, просто глядели не в объектив фотокамеры, а на самого фотографа, и было в их взгляде что-то жуткое, обреченное, непристойное, что-то на грани обожания и боли. Джереми очень хотелось увидеть его, того человека, который сделал фотографию, на секунду стать одной из двух девочек и увидеть то, что спрятано от его собственных глаз. Он долго смотрел в лица девочек, особенно в лицо той, что красивее, даже коснулся рукой её щеки, волос, губ, испытывая странное чувство, словно смотрел на себя самого много-много лет назад, на себя, ещё несуществующего на земле, но в то же время вполне реального. Это чувство напугало его, Джереми отдёрнул руку от фотографии и пошёл дальше по лестнице, которая начала уходить вниз, в бездну дома. Неестественно петляя и извиваясь, лестница вывела его в холл, больше напоминающий глубокий колодец, крышку которого забыли закрыть. Прежде уставленный дорогой мебелью, картинами и лампами холл теперь был совершенно пуст. Ковров тоже не было, и Джереми пожалел свои босые пятки, то и дело он наступал на пепел, обломки и мелкие острые камешки. Он шёл вперёд очень долго, а длинный коридор холла всё не заканчивался, впереди он видел широкую входную дверь, но она всё не приближалась, словно он не шёл, а шагал на месте. Несколько раз он пытался пробежать по коридору, но непременно спотыкался и падал, раздирая коленки в кровь. Тогда от полного бессилия, боли и страха он заплакал, слёзы большими каплями падали на его пижаму с поблекшими Винни Пухами.

Вдруг, он ощутил холод в своих ладонях, с обеих сторон его взяли за руки. Это были какие-то мальчишки в школьной форме с гербом, похожим на змею, пожирающую собственный хвост. Мальчишки вели его вперёд, не говоря ни слова, даже не глядя на него. Сначала он испугался, затем обрадовался, они не были страшными, обычные мальчишки, только намного старше его — школьники.

− Кто вы такие? — спросил Джереми.

Они не ответили, на лицах застыло полное безразличие. Один из мальчишек был повыше ростом и оттого казался Джереми старше. Он дёрнул его за руку и повторил вопрос. Ответа не последовало. Они довели его до двери и оставили одного. Глядя как они уходят обратно в черноту коридора, Джереми не понимал, как это всё может происходить. Они шли невероятно медленно, будто что-то тянуло их назад, одежда на них осыпалась, следы от их башмаков казались выпуклыми, словно кучки пепла. «Так не бывает, — подумал Джереми, — сейчас я открою дверь, выйду отсюда, и всё будет как раньше».

Он повернул ручку, и дверь приоткрылась. Джереми увидел высокую траву, тропинку и лес впереди. На безоблачном небе светила полная луна, она неплохо освещала путь. Здесь казалось безопасно. Исцарапанные босые ноги Джереми отдыхали на мягкой траве. Он медленно побрёл к лесу Ветер нетерпеливо задул ему в спину, трава и ветви деревьев склонялись в сторону леса. Он решил побежать и ощутил прилив радости, словно это была какая-то игра, будто с ним играли невидимые сущности. Добежав до деревьев, он немного притормозил, решая стоит ли идти дальше, но сомнения его были недолгими. Впереди между толстыми стволами он видел огни, и воздух вокруг наполнился запахами печенья, яблок и ванильного крема, которые он так любил. Ведомый огнями и ароматами Джереми зашагал вперед, и лес приветствовал его как старого друга. Он ступал по мягким еловым веткам, слушал шум листвы и бренчание милых безделушек на ветках старого дуба, которые оставляют здесь влюблённые парочки: ловцы снов, серебряные колечки, колокольчики, ключики и прочие мелочи, они отзывались приятным звяканьем в ушах. Ему показалось, что он слышит пение девичьих голосов. Когда огни были совсем близко, Джереми остановился.

Впереди меж деревьев виднелась небольшая поляна, посреди неё горел костёр, в воздухе летали светлячки и… что-то ещё, он видел, что именно, но отказывался верить своим глазам. Застыв на месте и крепко держась за ветку дерева, чтобы устоять на ногах, он смотрел вверх круглыми от удивления и страха глазами. Этого не может быть, такого просто не бывает.

В воздухе над костром парили две женские фигуры — тонкие и обнажённые, они казались даже не женскими, а девчачьими. Волосы их были распущенны и красиво развивались в воздухе. Одна была рыжеволосой, в свете костра её волосы походили на яркое пламя; вторая была тёмной, и Джереми показалось, что из её волос проглядывают крылья ворона и чёрные бусины птичьих глаз — они смотрели прямо на него. Но девушки не видели его, может быть они ничего не видели, лица их были устремлены вверх, в чёрное небо. Он не знал, сколько простоял возле костра. Он не мог понять настоящие они или нет, но заговорить так и не решился. Обойдя костёр, он пошёл дальше. Впереди виднелся ещё один дом, но это был не его дом. Джереми поспешил к нему, лишь на мгновение обернувшись на девушек. Они всё ещё парили над землёй, но теперь ему показалось, что они смотрят на него. Он испугался, побежал, а в спину ему нёсся их смех — звонкий, безумный. В страхе, что они полетят за ним, он припустил со всех ног.

Добежав до заброшенного дома, он поднялся по ступенькам и постучал в дверь, но ответа не последовало. Джереми обернулся и увидел, что лес теперь был далёкой тёмной полоской, как он мог за считанные секунды пробежать такое расстояние не укладывалось в его голове. Он постучал ещё и ещё, ответа не было, и тогда он привстал на носочки, дёрнул за дверную ручку и услышал щелчок.

Не без труда, дверь была очень тяжёлой, Джереми протиснулся внутрь и оглядел просторное и совершенно пустое помещение. Перед ним был овальный холл, в конце которого возвышалась широкая лестница, ни мебели, ни картин, ничего больше не было. Всё это скудное убранство освещалось лунным светом из разбитых арочных окон. Где-то сверху слышались голоса как будто из старого радио, Джереми не мог разобрать ни слова. Он поднялся по лестнице, голоса зазвучали громче, но говорили не на английском, Джереми не знал этого языка. Он пошёл на звук и оказался в тесном душном коридорчике с одной единственной дверью. Открыв её, он упал на колени, словно что-то сшибло его с ног, но что это было, он даже не успел понять.

Его взору предстала пустая комната, освещаемая лишь лунным светом, и в этой комнате перед Джереми возникали и менялись образы так быстро, что он не успевал понять, что именно он видит. Истощённое тело, зависшее в воздухе под люстрой, мальчики в синей школьной форме, сидящие в кругу и смотрящие вверх, змея, пожирающая собственный хвост, свастика, красивое лицо его матери, сменяющееся множеством других незнакомых ему лиц, образов, тел — это всё, что он успел различить. Голоса из старого радио теперь звучали так громко, что его голова готова была разорваться. Один язык сменился другим, каким-то странным, но очень похожим на английский. Последнюю фразу из радио произнёс женский голос и затем всё стихло. «Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae» — тогда Джереми не знал, что это означает. Образы перестали сменяться, и перед его глазами предстала больничная койка, на которой кто-то лежал. Подойдя, он увидел сначала лицо пожилой женщины, которое затем сменилось лицом изувеченной девочки лет шести. У девочки не было глаза, а на бритой голове поблескивала металлическая пластина. Второй глаз её был закрыт, лицо бледно, дыхание неровно.

Вспоминая этот сон, Джереми говорил, что он был невероятно долгим.

Примечания

1

«All the pretty horses» — старинная колыбельная песня. По приданиям эта колыбельная уходит корнями в США в период рабовладения, когда рабыни, лишенные собственных детей, которых сразу после рождения отнимали у них, пели эту песню детям своих рабовладельцев.