Хорошие девочки должны быть умнее

София Хартманн (2025)

Василиса с детства слышит одну и ту же фразу: «Хорошие девочки должны быть умнее». Она стремится к лучшему будущему и мечтает стать культурологом, несмотря на неодобрение матери. Но на полпути к мечте она встречает Мирона, сына депутата, известного своими незаконными делами, и из-за него теряет последний шанс на бюджетное место. Теперь она вынуждена учиться на вечернем и ненавидеть Мирона, который так жестоко поступил с ней. Вот только как можно ненавидеть того, кто уже несколько месяцев не выходит из головы?

Пролог

«Хорошие девочки не перечат взрослым», — в голове звучит заученная, выдолбленная в сознании фраза, которую я, кажется, слышала за свою жизнь чаще, чем «Я люблю тебя, доченька».

Кулаки неосознанно сжимаются, слезы накатывают на глаза, а в горле встает противный ком, который снова, черт возьми, не дает высказать свое мнение. И так происходит каждый раз, каждый гребаный раз, когда на меня кричат.

— Мама! — хриплю я, пытаясь остановить поток нравоучений, так и льющийся изо рта женщины, стоящей передо мной. За пеленой слез ее практически не видно, но я и так могу воспроизвести в голове все ее эмоции. Как она кривит тонкие губы, сводит темные брови к переносице, от чего морщинки на лбу становятся глубже. Мама кричит о том, что я должна быть умнее, должна подавать пример своим младшим братьям, что я должна, должна, должна… А у меня звенит в ушах с каждой секундой все сильнее, слезы текут по щекам непрекращающимся водопадом, а перед глазами темнеет — теперь я вижу только ее лицо, перекошенное от гнева.

В такие минуты мне нужно отвлечься, иначе случится непоправимое. Кажется, это называется «аффект», и преступления, совершенные в этом состоянии, наказываются мягче. И почему я об этом вспоминаю?

Я закрываю глаза и изо всех сил сжимаю пальцы, вонзая ногти в ладони. И начинаю считать: один, два, три, четыре, пять… Скоро мама поймет, что ее не слушают, и отвесит мне пощечину, но прежде я должна успокоиться, чтобы не ответить силой на силу. Ведь сейчас все иначе. Я должна показать ей, что больше не боюсь.

Я открываю глаза и сглатываю. Слезы больше не струятся по щекам, я лишь вытираю последние капли с глаз и смотрю на нее так ясно и прямо, как только могу со своего низкого роста. Мне никогда это не удавалось еще и потому, что мама всегда использовала свой рост для укрощения строптивой дочери. Но сейчас у нее не выйдет.

— Остановись, — я говорю это так громко и спокойно, что по телу прокатывается волна жара. Мне страшно, но лишь на мгновение.

Мама замолкает, глядя на меня удивленно, но все еще напряженно. И рука ее готова вот-вот нанести удар.

— Хватит, мама. Я больше не хочу это слушать.

— Неблагодарная дрянь! — ее голос срывается на визг, и она все-таки заносит руку, но я уклоняюсь. Теперь она стоит, глотая ртом воздух, отчаянно соображая, как ей вести себя дальше.

— Я выбрала свой путь, мама, — говорю я четко и громко, чтобы на втором этаже, где трусливо спрятались мои младшие братья, было слышно. Я выпрямляю спину и смотрю на женщину широко раскрытыми глазами. — И я выйду за него.

— Он погубит тебя… — бормочет мама, глядя на меня с испугом в ярко-голубых глазах. Они чуть ли не слезами наполняются, но я в них больше не верю. — Он погубит и тебя, и нас, Лиса. Его семья…

Я обрываю ее на полуслове, махнув рукой.

— Ни слова больше, мама. Иначе я больше не появлюсь на пороге этого дома. Ты знаешь, я держу свои обещания.

Мама замолкает и больше не говорит ни слова, пока я поднимаюсь на второй этаж, чтобы собрать вещи.