Планета Женщин

София Пинская

«Планета Женщин» – это повесть о дружбе, верности и любви. О людях, которым чужды злость, зависть и ненависть. Свою дружбу они пронесли через годы, пройдя плечом к плечу через все испытания и потери. Персонажи «Планеты Женщин» порой идеализированы, но сделано это целенаправленно: в повседневной жизни нам отчаянно не хватает положительных героев. Книга заставит читателей задуматься: женщин – о самих себе, о том, как сложилась их жизнь и почему, о дорогих им людям, а также о вечных ценностях – как же без них? Для мужчин эта повесть, возможно, окажется увлекательным путешествием в «терра инкогнита», которая населена окружающими их «инопланетянками» – будь то жена, мать или дочь. Не исключено, что после прочтения «Планеты Женщин» вы, дорогие мужчины, начнёте смотреть на них совсем другими глазами, и, кто знает, может, даже отношения ваши изменятся – станут лучше, ближе, искренней. Автор посвятила свою повесть нам, женщинам в надежде, что книга доставит читательницам удовольствие; послужит глотком свежего воздуха в конце трудного дня, наполненного проблемами и конфликтами; напомнит о том, как прекрасна жизнь и как порой мы этого просто не замечаем.

«Мужчины с Марса, женщины с Венеры» написал в 1992 психолог Джон Грэй. То ли он сам разобраться пытался; то ли как раз наоборот: уже разобрался и решил поделиться открытием со всем миром, тем самым подведя окончательную черту под бесконечными дебатами по поводу сходства и различия между полами. Так или иначе, получилась целая книга. Опубликовал он её, посвятив жене Бонни, поскольку именно она помогла ему «…стать настолько чутким и понимающим, насколько (он) мог быть, и поделиться с другими тем, чему (они) научились вместе».

Только с подведением черты ничего не получилось. Споры по этому поводу продолжаются. Причём, на самых разных уровнях. А когда дело доходит до нас, простых смертных, очень даже забавно порой получается.

Помню дискуссию с одним совсем неглупым молодым человеком, который с пеной у рта и высоко поднятыми бровями доказывал мне, что разницы между полами не существует. Я с не меньшим количеством пены пыталась убедить его в обратном, хотя в глубине души понимала, что спор наш — не более, чем сотрясение воздуха, поскольку никто никому и ничего доказать не сможет. Уж таков удел споров. Любых! Также я понимала истоки позиции моего оппонента: подлинный сын Соединённых Штатов Америки, он был бережно взращён на идеях свободы и равенства, которые теоретически не должны позволять поправок на пол, расу и всё такое прочее. Только вот незадача: бедняга полностью перепутал Конституцию с её величеством Природой! Мы детей рожаем, в конце концов! Вот и говори после этого, что мы одинаковые. В общем, разные мы — и слава богу.

Различия, естественно, не ограничиваются областью анатомии и физиологии. Наше поведение, реакция на каждодневные или мирового масштаба события, отношение к людям своего или противоположного пола — список можно продолжать бесконечно. Планета женщин — это страна со своими порядками, законами и языком, который не всегда понятен инопланетянам-мужчинам, особенно тем, которые даже не пытаются его освоить.

Слово «дружба», например, является ярким примером языковых различий: совершенно разное значение применительно к мужчинам и женщинам. Многие вообще отрицают существование женской дружбы как таковой!

Мне же повезло. У меня есть подруги, которые практически стали членами моей семьи и без которых я не могу представить свою жизнь. Их любовь и верность поддерживали меня в самые трудные минуты. Наша дружба пережила ссоры, измены, расстояние и время. Между нами лежат океан и восемь временных поясов. И каждую неделю с нетерпением жду я выходных, когда наконец-то смогу набрать номер телефона в приемлемое и здесь, и там время и услышать родной голос: «Привет! Как дела?»

Благодаря им я и начала писать. Вначале письма, которые становились всё длиннее и как-то незаметно превратились в зарисовки моей жизни в далёкой стране. А потом вдруг международная телефонная связь стала широко доступной и технически, и материально. Мало-помалу телефон вытеснил устаревший эпистолярный жанр из наших отношений. Только вот потребность выражать свои мысли и чувства на бумаге осталась. Тогда-то и начали появляться короткие заметки, со временем всё больше и больше напоминающие законченные рассказы. И наконец — мой самый длинный рассказ. О нас, женщинах.

Моим дорогим девочкам посвящается эта повесть.

«Последний раз со мной такое было… было… Такого со мной ещё никогда не было! Страсть до одури, так, что голову теряешь — была; просто родство душ с бесконечными разговорами обо всём не свете — было; лёгкий безобидный флирт — миллион раз был! Но так чтобы всё сразу, практически с первого взгляда, и, самое невероятное, взаимно — не было такого никогда! Никогда!» — обнажённая правда безжалостно вторглась в растревоженное сознание, и женщина с силой вжало в дно педаль газа. Новенький Фольксваген довольно рыкнул и с удвоенной скоростью понёс свою хозяйку долой, прочь из города её детства и юности. Ещё минута-другая, и уже далеко позади остались то ли заброшенные, то ли недостроенные здания окраины…

Лариса Семёновна, или просто Лариска как называли её подруги, была привлекательной, если не сказать красивой, сорокапятилетней женщиной. Возраст, впрочем, являлся не более чем биографической справкой, поскольку на годы свои она точно не выглядела. Кто-то мог бы завистливо попенять на удачный набор генов; злопыхатели не преминули бы намекнуть на услуги из области хирургии — и оказались бы неправы! Свежий цвет лица, гладкая ухоженная кожа и сильное тренированное тело, обтянутое тонким спортивным костюмом светло-серого цвета свидетельствовали в пользу здорового образа жизни и тщательного ухода за собой. А отсутствие косметики, румянец на лице и блеск в глазах — являющиеся, похоже, результатом чрезвычайного волнения — делали её похожей, скорее, на чью-то старшую дочку, чем маму этой самой дочки.

Лицо женщины и в самом деле было неспокойным и тревожным. Она лихорадочно покусывала нижнюю губу и часто дёргала головой, отбрасывая со лба прядь волос; сильные пальцы пианистки нервно барабанили по рулю. Люди, знавшие Лариску, могли бы сказать с первого взгляда — что-то беспокоило её не на шутку.

Тяжёлые капли ударили в лобовое стекло. Небо над шоссе в той стороне, куда ехала Лариска, раскололось пополам ослепляющей молнией и через несколько секунд содрогнулось от грохота. Приближалась гроза.

Мимо пронёсся яркий и нарядный щит с рекламой новых французских духов «In Love Again». Это был удар под ложечку, нож в спину, соль на рану — уж назовите, как вам заблагорассудится. Слёзы брызнули из глаз Лариски, горькие и обильные. Ей пришлось свернуть на обочину, где она и провела следующие несколько часов, пытаясь привести в порядок свои растрёпанные мысли и чувства, которых оказалось неожиданно много у этой, казалось бы, повидавшей жизнь и научившейся справляться с неожиданными или нежеланными эмоциями женщины.

Их было трое, девчонок-подружек, которые встретились и подружились ещё в первом классе. Пришли они тогда Первого сентября в школу в сопровождении взволнованных мам, сами тоже немного перепуганные обилием людей, цветов, белых передников, рвущих волосы белых бантов, новеньких портфелей — как говорится, «первый раз в первый класс».

Девочки сразу вычислили друг друга из толпы: то ли потому, что высокими были все трое, то ли ещё почему. А потом оказалось, что и в класс они попали один и тот же, первый «А». И за парты их посадили тоже рядом, в последнем ряду — как самых высоких.

— Тебя как зовут? — спросила на переменке хулиганистого вида девочка с рыжеватым кудрявым хвостом свою соседку по парте. А та только что избавилась от огромного белого банта, доставлявшего ей, похоже, кучу неудобств и сейчас облегчённо трясла головой, отчего лёгкие льняные пряди рассыпались по плечам, делая её и без того милое лицо ещё более симпатичным.

— Любаша, — ответила девочка, подняв пронзительно синие глаза на собеседницу, и шмыгнула маленьким вздёрнутым носиком.

— Возьми, — протянула ей аккуратно сложенный носовой платок девочка, похожая лицом на шамаханскую царицу из «Золотого петушка». Густая грива чёрных, как смоль, волос, с трудом сдерживаемых двумя роскошными бантами, только усиливала поразительное сходство. — Ты что, простыла? Чаю с малиной перед сном нужно попить — и всё пройдёт. Меня Наткой зовут, между прочим. Моя мама — врач. Зубной, правда, но про болезни она всё-всё знает. И я тоже.

— Меня зовут Лара, — подхватила разговор кудрявая девочка, — и я умею играть на пианине.

— А, Лариска, значит, — уточнила блондинка и высморкалась в предложенный платок.

— Нужно говорить «на пианино», а не «на пианине», — деликатно поправила Натка.

Лариска скорчила недовольную физиономию.

— Тоже мне, подумаешь. Пианино-пианине — какая разница?

— Хотите конфет? Я потихоньку от мамы их в портфель положила, — разрядила накаляющуюся обстановку Любаша, и девочки с готовностью протянули руки за лакомством.

Вот так они познакомились и вскоре не могли даже представить, как друг без друга раньше жили.

Школьные годы пролетели, как прекрасный миг. Детство закончилось, началась настоящая, взрослая жизнь со всеми ей присущими сложностями и проблемами. Она то сводила девочек вместе, то разбрасывала по разным концам огромной страны. Подруги уезжали учиться, выходили замуж, рожали детей, переезжая в новые места, где приходилось начинать всё с начала. Но дружба ничуть не страдала от всех этих перетрубаций и неизменно сводила их вместе в родном городе, каждый год на день встречи выпускников, а последние несколько лет — также и на день рождения единственной оставшейся на троих теперь мамы.

В этом году маме Вере исполнялось семьдесят шесть лет. С раннего утра она и Любаша хлопотали по дому, готовясь к прибытию дорогих гостей. Любаша меняла постели, мама Вера пылесосила ковры и протирала полы. На кухне варились в кастрюльках овощи для любимого Лариской винегрета и яйца для салата оливье, который любили все. В холодильнике охлаждалось шампанское. Стол в гостиной был уже с вечера накрыт парадной скатертью и сверкал хрусталём тонконогих бокалов и непоцарапанной эмалью тарелок «для особого случая».

Лариска прикатила первой на своём новеньком фольксвагене. Она бесцеремонно просигналила под окном, чем привлекла внимание не только Любаши с мамой, но также и соседей. Те, было, выглянули из окон, прикидывая, как отнестись к нарушителю порядка, но при виде вышедшей из машины виновницы переполоха недовольство их моментально испарилось: это же Лариска приехала, всеобщая любимица! Ну, а шум произвела — так оно даже лучше: теперь все знают о её прибытии. Дядя Петя со второго этажа послал ей через стекло воздушный поцелуй, на что Лариска ответила воздушными же буськами ярко накрашенным ртом. Тётя Маша с третьего даже открыла окно и крикнула оттуда:

— Привет, хулиганка! Всё хорошеешь? Почему без кудрей? Это что — мода сейчас такая?

— А вам что, не нравится? По-моему, очень даже ничего! — и Лариска крутанула головой, отчего длинные блестящие пряди взметнулись в воздух шёлковой волной, совсем как на рекламном ролике, и горделиво присели, закручиваясь концами кверху, на плечах хозяйки.

— Нравится-то нравится, да только я привыкла видеть тебя кудрявой, — ворчливо ответила тётя Маша.

— Будет исполнено, ваше величество, исправимся! Кудри — значит, будут вам кудри! — приставив руку к несуществующему козырьку, отрапортовала Лариска и направилась к двери в подъезд, откуда уже выходили те, к кому, собственно, и приехала эта шумная гостья.

Лариска набросилась с объятиями и поцелуями на маму Веру и Любашу, которые даже не пытались противиться урагану обрушевшейся на них энергии. Затем она бесцеремонно затянула их в машину, показывая всякие кнопочки и объясняя, для чего они там. Включила подогрев сидений, испугав насмерть маму Веру, которая подумала, что под ней что-то загорелось. Рассказала о подушках безопасности, которые в этой модели было видимо-невидимо. И только затем угомонилась и позволила увести себя в дом.

Потом на такси с вокзала приехала Натка. После неизбежной процедуры объятий и поцелуев Лариска похитила её у хозяев, вытащила на улицу и, усадив в машину, повторила демонстрацию чудес зарубежного автомобилестроения.

— Нечего сказать, хорошая машина. Хочешь показать её в действии? — предложила Натка.

— Хоть один понимающий человек нашёлся! — восторженно воскликнула Лариска. Она аккуратно выехала узким переулком на широкую центральную улицу, и — Натку даже в сиденье вжало от резкого ускорения!

— Эй, взлетим сейчас! — рассмеялась она, любуясь подругой, которая явно наслаждалась властью над укрощённым четырёхколёсным зверем, опустив боковое стекло, с удовольствием подставляя лицо ветру и позволяя ему играть густыми шёлковыми прядями.

— Смотри, Натка, ты видишь? Чистый шёлк! «Чи» называется: наносится на влажные волосы перед укладкой. Хочешь, я тебе привезу в следующий раз? А, тебе не надо, они у тебя и так как на картинке! Тебе моих страданий не понять, — сменила тему Лариска, и легко обогнала старой модели «Волгу», словно та и не ехала вовсе, а стояла на месте. — Видала?! Машина — что надо, это тебе не халам-балам! — последнее выражение было одной из немногих памяток, оставшихся у Лариски от первого супруга.

— Окно закрывай, всю красоту мне испортишь! — не выдержала, наконец, Натка, когда очередной порыв ветра взбил бесцеремонно тяжёлую смоль её волос. Лариска обиженно нажала на кнопку стеклоподъёмника и даже, было, надулась, но ненадолго:

— Гастроном! — восторженно воскликнула она. — Там торт можно купить! Любаша, небось, опять десерт зажала. Ты что думаешь по этому поводу?

— А я по этому поводу полностью с тобой солидарна, — утрированно серьёзно поддержала её Натка.

Лариска лихо затормозила у самого бордюра, спугнув стайку голубей, торопливо разделывающихся с оброненной кем-то булкой, и прервав оживлённую беседу двух женщин с полными кошёлками, в одной из которых, похоже, совсем недавно находилась понравившаяся голубям булка. Женщины проводили взглядом подруг и зашептались ещё оживлённей.

— Они бы поменьше болтали — булки сохранней были бы, — прокомментировала Лариска. — Сплетницы, сразу видно!

Прилавки магазина сияли неожиданным изобилием, что приятно удивляло: не так давно всё было совсем иначе. Шампанское — только по блату. А сейчас — пожалуйста: и такое, и сякое, и крымское, и французское. Шампанское купили полусладкое, торт — «Ленинградский», сложили всё это на заднее сиденье машины, сопровождаемые любопытными взглядами тех же кумушек, у ног которых опять сновали голуби, заканчивая пресловутую булку, и поехали назад.

Увидев подруг, нагруженных покупками, Любаша возмутилась:

— Вы с ума сошли! Есть же шампанское в доме! У меня две бутылки с вечера ещё охлаждаются!

На что Лариска ответила невозмутимо, освобождая место в холодильнике:

— Шампанского много не бывает! А торт ты никогда не покупаешь, за фигурами нашими всё следишь. Но у нас сегодня праздник! Так что будем пить шампанское и есть высококалорийный торт, — она, нагнувшись, покрутила головой, изучая содержимое холодильника. — Вот видишь, как я и говорила: нет торта! Безобразие сплошное! Какой же день рождения без торта?! А мы «Ленинградский» купили, его все любят. Так что успокойся. Отложим все диеты до завтра. Или послезавтра.

Торт и шампанское были убраны в холодильник, а Лариска и Натка, надев передники, присоединились к Любаше, занимающейся приготовлением праздничного обеда. Маму Веру отправили смотреть телевизор — это её день, в конце концов. Пусть отдыхает.

Из гостиной доносились звуки какой-то юмористической программы и звонкий смех мамы Веры.

— Как она? — спросила Натка.

— Тьфу-тьфу, — поплевала через плечо Любаша. — Молодцом держится. Вот опять на дачу начнёт ездить по выходным. Сегодня у них открытие сезона. Видели — сумки большие стоят в прихожей? Она с вечера их приготовила. Пообедает с нами — и туда. За ней друзья на машине заедут. Планирует на даче и заночевать.

— У-у-у! — многозначительно протянула Лариска. — Так у нас сегодня хата, девочки! Можно и налево! Дяде Пете, что ли, позвонить? Мы с ним уже воздушными поцелуйчиками обменялись в качестве аванса!

Подруги прыснули. Лариска была неисправимой кокеткой, неудержимо флиртующей со всеми одушевлённым и неодушевлёнными объектами, встречающимися на её пути. На этом, правда, всё обычно и заканчивалось. А для подруг не было большего развлечения, чем наблюдать за кислыми физиономиями ухажеров, оставленных с носом испарившейся куда-то Лариской. А поболтать она любит — так на здоровье!

— Мне Глебу позвонить? — тем не менее участливо спросила Натка, придав лицу серьёзное выражение.

— Да ну тебя в баню, — отмахнулась со смехом Лариска.

Вскоре они закончили стряпню и перенесли приготовленную еду на стол в гостиной комнате.

— Ах, девочки, — всплеснула руками мама Вера. — Смотрите, как вы всё красиво приготовили! — она потянула носом. — М-м-м, вкусно-то как пахнет! И умницы вы у меня, и красавицы, и хозяюшки, тоже!

Мама Вера была совершенно неординарной личностью. Прошедшая через многие испытания, включавшие войну, целину и потерю любимого мужа, с которым она познакомилась ещё на фронте, мама Вера умудрилась сохранить юношеский задор, способность воспринимать окружающий мир таким, какой он есть, и, самое главное, дар любви. «Они тебя неправильно назвали, мама, — шутила Любаша. — Тебя Любовью нужно было назвать, а не меня!» Этот дар притягивал к ней, как магнитом, и людей, и животных, и, возможно, даже растения: таких роз, как у мамы Веры, не было ни у кого в дачном посёлке. «Не знаю я, почему у меня всё так растёт», — пожимала плечами мама Вера и улыбалась лукаво. И не понять было, шутит она или говорит всерьёз.

Подруги её просто обожали и всю жизнь, с самого детства, величали мамой: «Мама Вера» — и никак иначе. И та их любила, как своих собственных детей. Дом её был всегда открыт для девочек и даже стал своего рода штаб-квартирой для неразлучной троицы. Иногда она их журила, порой поучала, когда заслуживали — ругала, но всегда по-доброму, так что ни у кого и в мыслях не было обижаться. Тем более, что в результате она всегда оказывалась права, что немного раздражало подруг. Но тут уж ничего не попишешь: возраст — это серьёзная штука. Как говорится, если бы молодость знала, если бы старость могла. Мудрость, пришедшая с годами, не может быть почерпнута из каких-нибудь умных книжек. Сама жизнь преподаёт уроки взрослеющим студентам. Свои предметы для каждого возраста. Простую эту истину подруги начали постигать по мере взросления, проходя новые университеты год за годом. И уже в свою очередь посмеивались над собственными детьми, с недовольством признающими правоту родителей.

Правда, в случае мамы Веры вторая часть известной поговорки — та, что насчёт старости — не соответствовала действительности. Очень даже могла! Было бы желание. Мама Вера всегда была для подруг эталоном красоты и молодости, самим фактом своего существования бросая вызов времени и опровергая его безжалостные законы. Годы шли, а она оставалась по-прежнему моложавой и энергичной. По утрам занималась зарядкой, без макияжа из дому не выходила (даже если просто вынести мусорное ведро), каждое утро вставала на весы и потом, если стрелка перемещалась вправо дальше ожидаемого, питалась томатным соком. Летом же пропадала на даче. Подруги, глядя на неё, юную душой и телом, говорили себе: что ж, у нас впереди ещё, как минимум, тридцать хороших лет!

Вот и на сей раз, мама Вера пообедала с подругами, отведав всего, но понемногу, выпила бокал шампанского, выслушала тосты — и пошла собираться на дачу. Май в этом году выдался на редкость тёплым, и маме Вере не терпелось поскорее заняться любимым делом, огородничеством. Любаша, правда, подозревала, что помимо огородничества был там ещё один дополнительный интерес: сосед по даче полковник в отставке Пал Петрович. Ну и на здоровье, считала Любаша. Нехорошо одной, без спутника, особенно в таком почтенном возрасте.

Любаша была очень близка с мамой. Ей даже и в голову не приходило попытаться убедить маму Веру разменять квартиру на две отдельные, что при желании не явилось бы проблемой. Зачем, если лучшей частью дня являлся вечер, когда Любаша возвращалась с работы домой, и там её ожидала мама? Они обедали, и Любаша рассказывала о том, как прошёл день. Мама Вера слушала и подливала борща или пыталась подсунуть ещё одну котлету. Второе, правда, безуспешно: Любаша следила за фигурой и лишнего себе не позволяла. В конце концов, ей было с кого брать пример!

Потом они перемещались в зал и смотрели телевизор. Мама Вера обычно что-нибудь вязала. Любаша тоже иногда бралась за спицы. Несколько вечеров — и свитер готов. В магазине такой и не купишь! Иногда мама Вера начинала дремать в своём кресле. Тогда Любаша разбирала постель, будила маму и отводила в спальню. Та сопротивлялась, возражая, что совсем не хочет спать. Да и фильм ещё не закончился! Но побеждала обычно Любаша, пообещав маме рассказать завтра, чем там всё закончится.

Они и внешне были похожи, просто на диво. Правда, мама Вера чуть-чуть располнела с возрастом; и белокурые от природы волосы ей давно уже приходилось красить; и морщинки — куда же от них денешься? — щедро разбегались вокруг смешливых глаз и улыбчивого рта.

Любаша была не единственным ребёнком, был у неё и старший брат. Мама раньше иногда, бывало, перебиралась к нему на неделю-другую, когда тот с женой уезжали и кому-то нужно было присматривать за детьми. Но дети давно уже выросли, и к Саше — так звали старшего сына — мама Вера ездила только на дни рождения. И то, если приглашали. Не то, что она там была нежеланна, нет. Но как это там говорится? Сыновей мы рожаем для их жён, а дочерей — для себя? Что-то типа этого. Вот так и получилось, что у сына была своя жизнь и своя семья. А у мамы была Любаша, и были они друг другу и мамами, и дочками, и самыми лучшими друзьями тоже.

В дверь позвонили. Это заехали за мамой Верой соседи по даче, с которыми она дружила на протяжении многих лет. Мама Вера попрощалась с Наткой и Лариской, обняв и расцеловав обеих.

— Я вас завтра, наверно, не застану. Смотри, Ларочка, осторожно, когда будешь ехать домой. Наташенька, звони нам почаще. Знаю, знаю, много работы. А ты всё равно звони. Фу, чуть не забыла, — она пошла на кухню и вернулась с двумя пакетами. — Вот, конфеты для вас приготовила, «Птичье Молоко» и «Грильяж», — конфеты производства местной кондитерской фабрики славились по всей стране и действительно были очень вкусными. — И не отнекивайтесь! У вас таких не делают. Ну всё, поехала я тогда. Хорошо вам провести время вечером. Смотрите у меня, чтоб без глупостей, — она шутливо погрозила пальцем и ушла. Любаша помогла вынести и погрузить в багажник машины сумки, и мама уехала.

Наказ мамы Веры по поводу вечера был традиционным напутствием, которое звучало сегодня так же, как и десять, и двадцать лет назад. Дело в том, что посещение любимого с юности ресторана во время приезда в родной город являлось обязательной частью развлекательной программы подруг. Вот и на сей раз Любаша забронировала столик на вечер.

Поход туда каждый раз начинался с долгих приготовлений, которые сами по себе были безумно приятны и являлись значительной частью вечерней программы. Начинались они не слишком продолжительным душем — продолжительный, конечно, был бы лучше, а ещё прекрасней было бы принять расслабляющую ванну. Но времени на это никогда не хватало.

Натка посмотрела на часы и сказала:

— Ничего себе, три часа уже! Лариска, пойдёшь в душ первой?

Лариска, не дожидаясь особого приглашения, подхватила приготовленное для неё банное полотенце и направилась в ванную комнату. Из-за закрытой двери донеслись восторженные вопли: «Кла-а-асс! Здорово!» Потом зашумела вода, и редкие возгласы стали неразборчивыми. Натка помогла Любаше убрать со стола и пошла разбирать свои вещи.

Пока подруги смывали дорожную пыль в свежеотремонтированной ванной — видимо, хорошо сделанный ремонт и был причиной Ларискиных возгласов — Любаша мыла на кухне посуду. От предложенной Наткой помощи она наотрез отказалась. «Отдыхай! Когда последний раз за тобой кто-то убирал? Ну и всё. Расслабься.»

Любаша проснулась этим утром в мерзчайшем настроении. Всю ночь ей снилась какая-то гадость. А под конец, после ряда злоключений, одно другого отвратительней, словно завершающей и неотвратимой точкой над «i» появился Митюнчик, погрозил ей кулаком, и тогда-то она и проснулась, вся мокрая от пота с бешено колотящимся сердцем. «Надо же, чушь такая приснится,» — подумала Любаша раздражённо и пошла в душ.

Контрастный душ слегка взбодрил, но на душе по-прежнему скребли кошки. «Нормальные люди на чужих ошибках учатся. А тут уже и своих достаточно было. Казалось бы, пора поумнеть. Так нет же! Мама мне давно говорила, только я не слушала. Ещё бы! Сама уже мама! Может, бабушкой скоро стану. Нечего меня учить! Ах, дурёха, дурёха. Как это мама сказала? Сколько можно на одни и те же грабли наступать? Действительно, сколько? Да что сейчас об этом говорить», — думала она с досадой, вспоминая разрыв с Митюнчиком, на которого, можно сказать, было убито пять лет её жизни. Нужно признать, отношения трещали по швам на протяжении всего последнего года, но каждый раз после ссоры Митюнчик приходил с цветами, слезами и морем раскаяния — и Любаша прощала. Любому терпению, однако, приходит конец, и когда чаша Любашиного была переполнена дальше некуда, она распрощалась с Митюнчиком. На сей раз навсегда. Только сердцу было как-то уж очень горько и одиноко. И обидно тоже.

Но вот приехали девчонки — и сразу полегчало. Какое счастье, что они у неё есть! Даже слов никаких не нужно. Вот просто присутствуют где-то рядом — и жизнь сразу становится приятней. Любаша даже начала тихонько напевать, вытирая и убирая в подвесной шкафчик стаканы.

Лариска, наконец, закончила свой бесконечный душ — она, негодяйка, всегда сидела там дольше, чем время позволяло, но подруги к этому как-то уж привыкли, воспринимая как неизбежное зло — и пришла к Любаше на кухню, завёрнутая в роскошное толстое бирюзовое махровое полотенце. Эти полотенца, разных цветов, привезла Надюша, дочь Любаши.

Ещё учась в мединституте, Надюша познакомилась с молодым человеком, который приехал с американской делегацией по линии помощи Чернобылю. Они продолжали переписываться и перезваниваться последующие несколько лет, а по окончании института Надюша поехала к нему в гости, и он сделал ей предложение, которая та и приняла недолго думая. Отгуляли свадьбу: одну в Штатах, другую дома — и Надюша улетела за океан.

Сейчас она проходила резидентуру в одном из госпиталей города Детройта. Стив, её муж, уже давно закончил своё обучение и работал в том же госпитале нейрохирургом. Жили они в одном из северных пригородов, который считался «районом для богатых», в большом красивом доме, купленном молодой семьёй вскоре после свадьбы. Зарплата мужа позволяла. Нейрохирург всё-таки!

Лариска села на своё любимое место между столом и кухонными шкафчиками, прислонилась к стенке и вздохнула с удовольствием:

— Ах, хорошо! Если бы не Натка, ещё бы час не выходила из душа. Просто гидротерапия какая-то! У тебя напор воды что надо. Не то, что у нас, — и она состроила грустные глаза в сторону Любаши.

Глаза её были цвета полотенца. Как давно уже было подмечено знакомыми и друзьями, глаза Лариски обладали удивительной особенностью: они меняли цвет в зависимости от освещения, времени дня, цвета одежды и интерьера, начиная с просто серого и заканчивая темно-зелёным, почти малахитовым. А сейчас полыхали в сторону Любаши бирюзой.

— Первый этаж — вот и напор хороший. Зато если чья-нибудь кошка наш подъезд с кустиком перепутает — угадай кто страдает? Вот именно! Так что преимущество, как ты понимаешь, сомнительное… А ты что, решила опять ходить кудрявой? — полюбопытствовала Любаша, заканчивая протирать плиту. Мокрые тёмные кудри подруги спускались ниже плеч, капли воды скатывались по смуглой спине и впитывались в полотенце или капали на плитку пола.

Ларискины волосы были от природы кудрявыми. Каштановые с рыжинкой локоны неизменно спускались почти до середины спины, являясь предметом зависти тех представительниц прекрасного пола, которые таковых не имели и были обречены пожизненно на бигуди и химические завивки. Лариска же свои волосы ненавидела с детства: каждодневное расчёсывание непокорных кудрей мамой было сущей пыткой, особенно после мытья. Когда же Лариска подросла, то смогла, наконец, оценить их удобство. Уход за ними заключался в «помыла и расчесала». И всё! Кудри укладывались сами собой и высыхали в рекордно быстрый срок.

А сравнительно недавно Лариска начала выпрямлять волосы, используя специальный гель, фен, круглую профессиональную щётку и, увы-увы, полчаса драгоценного времени. Первый раз волосы так уложил её парикмахер, совершенно очаровательный молодой человек с женскими манерами и безупречным вкусом. Лариска его просто обожала. Он предложил попробовать что-то новенькое, она с готовностью согласилась — и очень здорово получилось в результате! Лариске, во всяком случае, нравилось. Правда, младшая дочка, увидев маму без кудрей, подошла к ней, обхватила руками крепко-крепко и сказала: «Мамочка, давай ты не всегда будешь с прямыми волосами». «Почему, глупыш? Тебе что, не нравится?» — присев перед ней на корточки, спросила удивлённая Лариска. «Нравится, — ответила та. — Только так ты вроде как не моя мама». Лариска тогда громко рассмеялась и пошла в душ. С тех пор она выпрямляла волосы через раз.

— Ага, лень возиться с феном. Лучше с тобой посижу. Опять же, тёте Маше я больше кудрявой нравлюсь… Слушай, ты где плитку такую классную для ванной отхватила? Всё в тон, и каёмочка, и узор по центру идёт, и на полу тоже. Как из журнала! Я тоже хочу!

— Да на работе у себя, где ещё? Ты лучше спроси, во сколько мне это обошлось, — Любаша посмотрела на подругу интригующе.

Лариска выпрямилась на табурете, с любопытством повернувшись к подруге:

— И во сколько?

— В почти ничего, вот во сколько! Мой босс как прослышал, что я ванную собираюсь ремонтировать, все свои личные каталоги на поверхность вытащил, я их и не видела никогда. Выбирай, говорит, себестоимость только оплатишь, а работу обеспечу бесплатно. Я, честно говоря, опешила немного: он мне всегда симпатизировал, ну а тут, старый козёл, видно, пронюхал, что я с Митюнчиком окончательно разошлась — вот и начал удочки закидывать. Безобразник! — Любаша притворно возмущённо покачала головой.

Лариска хихикнула:

— Ну, а ты что?

— Ты же знаешь, у меня к этому делу подход простой: что он там себе имеет в виду — это его личная проблема, — и Любаша утвердительно кивнула головой. — За себестоимость — ну и спасибо огромное.

Она наконец закончила убирать, опустилась на табуретку по другую сторону стола и продолжила с комическим видом:

— Он там пытался, правда, что-то промямлить насчёт ресторана и, может, финской бани после — ты ж понимаешь! О да, конечно, говорю. С огромным даже удовольствием! Какой там у вашей жены номер мобильного телефона? Хотела бы с ней обсудить детали нашего похода в баню. Он, бедный, покраснел, потом побледнел и потихонечку замял разговор о ресторане. А я, не будь дурой, «не отходя от кассы», так сказать, выбрала подходящую плитку и сама же с собой — за его подписью, конечно — заключила контракт. Вот так!

Лариска смеялась, качая головой и щуря глаза от удовольствия:

— Ну, мать, ты неисправима! Бедный твой хозяин со своим разбитым сердцем! Ты меня с ним познакомь. Может, у него и для меня специальные каталоги найдутся? А я уж так и быть: в качестве благодарности в лобик его поцелую!

— Иди уже, иди, вытирайся и одевайся, — со смехом отмахнулась от Лариски подруга и провела в отведённую для неё спальню.

Любаша работала главным экономистом в частной строительной фирме, которая возводила особняки для так называемых «новых русских». Переманили её туда сравнительно недавно. Фирма была преуспевающей. Хозяин был стареющий, но молодящийся и периодически кобелящийся еврей, который отправил своих детей в Штаты, а сам ехать наотрез отказался. «Что мне там делать? — поднимал он недоумевающе широкие брови и очень по-еврейски разводил в стороны пухлые ладошки. — Это я здесь гешефты делаю, а там что? Дедушка на лавочке? Так ыто, здесь буду, пока здоровье есть».

Любаша проработала с ним слегка больше года, и хотя работа была не всегда в радость — каждый день иметь дело с «новыми русскими», врагу не пожелаешь! — но деньги платили хорошие и поэтому приходилось закрывать глаза на многие вещи. В том числе и на постоянные домогательства со стороны как клиентов, так и сотрудников фирмы.

Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Любаша всю жизнь была магнитом для представителей сильного пола. В юности мужчины в её присутствии просто млели, особенно те, что постарше. Она не было красавицей типа тех, что из журналов мод, нет. В её внешности всё было неправильно. Но вот это «неправильно» и делало её совершенно неотразимой.

Глаза Любаши были небольшими, но пронзительно синими и разреза такого чудного, что, раз посмотрев, забыть их было просто невозможно. А если ещё тушь и тени добавить — о чём Любаша никогда не забывала — держитесь, мужики! Нос — очень изящный, с тонко и прихотливо вырезанными ноздрями и кончиком. Когда она волновалась, ноздри эти трепетали и слегка раздувались, делая её лицо непокорным и очень чувственным. Если кто-то и пытался держать бастионы, именно в этот момент они обычно и падали, сдаваясь с готовностью на милосердие соблазнительницы. Все эти милые черты завершались фарфоровой прозрачной кожей и изящной фигурой с хрупкими покатыми плечами и стройными бёдрами, как у какой-нибудь звезды гарема или любимой жены султана.

Главная проблема Любаши заключалась в том, что за оболочкой этакой салонной львицы-гейши-куртизанки скрывалась очень сильная, чуткая и преданная женщина, готовая одарить своего избранника беспредельной любовью и верностью. Только вот попадались ей чаще всего самые настоящие отбросы мужского пола. Те, которым львицу или гейшу подавай, а чувства там — о чём вы говорите, какие чувства?!

Митюнчик был её самым последним разочарованием. И самым болезненным. Он был хорош собой, любезен с окружающими. «Герой-любовник» — слегка иронично называла его в глаза и за глаза Натка, никогда так и не приняв по-настоящему. Сомнений своих она, правда, с подругой особенно не делила. Зачем? Та сама должна увидеть. Когда мы прислушиваемся к чужому мнению, тем более если это касается сердечных дел?

И вот теперь эта страница Любашиной жизни была позади. Какая счастливая и сильная женщина, считали окружающие, глядя на её улыбающееся лицо, даже не подозревая о бессонных ночах с мокрой от слёз подушкой и размышлениями о прошлых ошибках и несправедливости судьбы.

Чужая душа — потёмки, тем более женская. Особенно, если у женщины хватает гордости и чувства собственного достоинства не выпускать на поверхность то, что скрывается в кромешной темноте. Обносит она себя защитным панцирем, о который разбиваются зависть, ревность и недоброжелательность. Но также не позволяет этот панцирь выпустить наружу боль, которая продолжает терзать раненное сердце, от чего боль эта становится только сильнее.

Любаша вздохнула и отогнала прочь непрошенные мысли, вызванные рассказом о любвеобильном начальнике.

В дверях кухни появилась Натка, тоже закутанная в большое полотенце, только жёлтое.

— Ну ты даёшь! Прям как солдат: ать-два и готово! — прокомментировала влетевшая всед за ней Лариска, уже успевшая переодеться в лёгкий спортивный костюм. Она тут же начала колдовать над плитой, готовя в турке свой знаменитый кофе. По кухне заструился богатый аромат свежесмолотой «Арабики».

— О-о, как пахнет! А я коньячок к кофе привезла, Хенесси. Попробуем?

— Давай, тащи.

Натка принесла пакет, в котором, кроме коньяка, обнаружились также сервилат, финский сыр, чёрная икра и, как всегда, тушь «Ланком»: одна для Любаши, другая для Лариски.

— Натка, тебе делать нечего! Полный холодильник еды! А вот за тушь спасибо. Неплохо вы там живёте, в Москве! — Любаша обняла подругу.

— Да ну, не проблема… Как я могла забыть про сыр? Нужно было раньше достать, специально для мамы Веры везла, её любимый. А с тушью очень хорошо получилось. У нас в ГУМе в «Ланком» распродажа была, заведующая мне позвонила, ну и — вот! — Натка громко чмокнула Любашу в лоб и ушла в спальню переодеваться.

Потом они долго красились, разговаривая обо всём на свете. Время сборов подруги любили ничуть не меньше, чем сам поход в ресторан. Часы эти были наполнены предвкушением праздника, превращая каждый взмах кисточки туши, каждый поворот тюбика помады в акт волшебства. Даже голоса менялись, звуча юно и звонко, особенно когда когда все трое заливались счастливым смехом, что случалось ежеминутно. Ведь самые близкие и родные люди собрались! Ничего плохого, всё только положительное и замечательное!

По негласному договору время это никогда не использовалось для обсуждения проблем. Оно было увертюрой к ещё ненаписанной симфонии вечера. А как известно, в увертюру что заложишь, то в конечном продукте и получишь! В общем, спасение утопающих находится в руках самих утопающих. Или что посеешь, то и пожнёшь. Вот подруги и сеяли правильное настроение, чтобы вечер получился настоящим праздником. А на обсуждение проблем у них останется целая ночь после ресторана.

Наконец сборы были закончены, косметические принадлежности сложены в объёмистые косметички, недопитая бутылка коньяка убрана в бар, и подруги вышли из дома.

Было ещё светло, солнце золотило мягким предвечерним светом здания и лица прохожих. Первая нежная зелень робко покрывала ветви деревьев, но клумбы были уже расчищены и красные тюльпаны наполняли душу ликованием: весна, весна!

— Пошли в парк на полчасика, — предложила Любаша. — В ресторан ещё рановато, а в парке так красиво. Когда мы ещё туда выберемся?

Парк в их городе был выдающийся. Сотни лет тому назад он принадлежал князю Паскевичу. Князь выстроил там для себя роскошный дворец, который до недавних пор использовался как Дворец Пионеров, а сейчас являлся действующим музеем. Также были возведены Петропавловский собор, часовня и усыпательница для семьи князя. Все строения удивительным образом сохранились, несмотря на то, что во время Отечественной войны большая часть города была просто стёрта с лица земли.

Петропавловский собор использовался для астрономических исследований и служил Планетарием до перестройки. Теперь же, заново отреставрированный и обновлённый, он опять стал центром верующих православных, и во время религиозных праздников, особенно пасхи и рождества, жизнь здесь била ключом.

Любаша жила буквально в трёх минутах ходьбы от парка. Подруги прошли мимо моста через реку, на другой стороне которой находился городской пляж, с которым были связаны многочисленные воспоминания юношеских лет. Там подруги загорали и плавали, спасаясь от зноя раскалённого асфальта и с неудовольствием пропуская те дни, когда лекции вторгались в природой отпущенные райские деньки. Там же готовились к экзаменам, знакомились с ребятами, читали книжки, обедали свежезажаренными пирожками с ливером, а на десерт мороженым в вафельном стаканчике. Хорошее было время! Юность. «Помните, как…» — Натка начала вспоминать какую-то проделку, участницами которой были все трое. «А помнишь, как потом…» — подхватила Любаша, добавляя красочные детали к рассказанному. Они расхохотались, наперебой вспоминая забавные истории, случившиеся много лет назад.

Прошли мимо памятника воинам, погибшим в годы Великой Отечественной войны, остановившись на минуту у Вечного Огня. У всех троих отцы воевали, кто в регулярных войсках, кто в партизанах.

Перешли маленький мостик, остановившись на мгновение, чтобы полюбоваться лебедями, скользящими величественно внизу по глади Лебяжьего пруда. Когда они были маленькими, родители часто приводили их к этому пруду, и девочки кормили лебедей, бросая им кусочки принесённого из дому белого хлеба. Маленькие ручки не всегда добрасывали комочки хлеба до воды, и тогда на помощь приходили взрослые.

Когда-то давно, если хотелось встретить знакомых, достаточно было придти в этот парк в выходные дни. Весь город был там. Люди приветствовали друг друга, останавливались, обменивались новостями или сплетнями. Сейчас всё меньше и меньше знакомых лиц можно было увидеть вокруг. Только парк оставался всё тем же — восхитительно красивым и неизменно таинственным, с вековыми деревьями, многочисленными спусками и подъёмами, длинными аллеями, ведущими неизвестно куда и чем-то интересным, ожидающим тебя в конце каждой такой аллеи: будь то дворец с группками туристов вокруг и громогласым экскурсоводом; или кинотеатр с ларьками у входа, предлагающими мороженое и газировку; или городок аттракционов, наполненный весёлым шумом и гамом, которые являются неотъемлимой принадлежностью таких мест. Когда-то и они сами катались на этих лошадках и качелях. Намного позже приводили сюда своих маленьких дочек и с любовью наблюдали за их счастливыми мордашками, гордо возвышающимися над плывущими по кругу лошадками, окрашенными в странные цвета.

Конец ознакомительного фрагмента.