Последнее испытание

Скотт Туроу (2020)

Блестящий адвокат Алехандро «Сэнди» Стерн прославился способностью раз за разом совершать невозможное. Однако ему уже восемьдесят пять, и несмотря на то что разум Сэнди по-прежнему остер, а дух — несокрушим, здоровье начинает сдавать. Но когда старый друг Стерна, нобелевский лауреат в области медицины, доктор Кирил Пафко сталкивается с обвинениями в инсайдерской торговле, мошенничестве и убийстве, Сэнди решает в последний раз выступить в зале суда. В ходе процесса Стерн раз за разом сталкивается с нелицеприятными подробностями жизни своего подзащитного и вынужден искать ответы на непростые вопросы. Несмотря на все свои многочисленные недостатки, виновен ли Пафко в том, в чем его обвиняют? И если да, то как далеко готов зайти Стерн, чтобы спасти своего друга? Хочет ли он вообще знать правду? В последнем деле Сэнди Стерна его принципы и вера в торжество правосудия подвергнутся решающему испытанию.

II. Убийство

7. День второй: жертвы

Правительство начинает процесс против Кирила Пафко в среду утром с представления суду показаний миссис Акины Колкитт из Гринвилла, штат Миссисипи. Миссис Колкитт говорит медленно и безупречно вежливо. По возрасту она годится в бабушки многим из находящихся в зале. Однако с годами она если и располнела, то совсем чуть-чуть, и седины в ее волосах немного. На щеках ее горят яркие пятна румянца, а по прическе видно, что миссис Колкитт все еще продолжает спать в папильотках. В весьма мрачных деталях она описывает смерть своего мужа, Герберта. Мистер Колкитт начал принимать «Джи-Ливиа» практически сразу же после того, как препарат появился в продаже, поскольку его врач-онколог возлагал на лекарство большие надежды. Но однажды ночью, после четырнадцати месяцев применения препарата в виде инъекций, проводившихся раз в две недели, у пациента резко поднялась температура и началась тахикардия, так что его госпитализировали. На следующее утро он скоропостижно скончался на глазах миссис Колкитт, находящейся рядом с ним в палате. Смерть была мучительной — у пациента наблюдались озноб, мышечные спазмы, приступы удушья и неконтролируемая рвота. От того, что Герберт Колкитт задыхался и ему приходилось бороться за каждый глоток воздуха, лицо его налилось кровью. Команда реаниматологов сделала все возможное, но спасти его не удалось.

— Казалось, будто сам Сатана навалился на Герба и душит его, — говорит вдова умершего пациента.

Показания миссис Колкитт кажутся весьма убедительными и должны произвести впечатление на присяжных. Для прокурора это дополнительный аргумент в пользу того, чтобы дать ей выступить в качестве первого свидетеля обвинения. Явно озадаченные внезапно возникшими у мистера Колкитта симптомами, его врачи с согласия родственников сразу же поручили студенту-медику, проходившему практику в больнице, сделать видеозапись происходящего. Продолжительность ролика в итоге составила около двадцати секунд, но это поистине сокрушительный видеоматериал.

Опрос первого свидетеля проводит помощник федерального прокурора Дэн Фелд. Когда видеоролик заканчивается и монитор наконец гаснет, Фелд бросает на миссис Колкитт потрясенный взгляд.

— Благодарю вас, — трагическим шепотом произносит он и садится на свое место. Пока на подиум поднимается Марта, в зале все еще продолжает царить полная тишина.

Представившись миссис Колкитт одним из адвокатов Кирила, Марта жестом указывает на стол защиты и говорит:

— Миссис Колкитт, мы все выражаем вам наши глубочайшие соболезнования.

Защитники заранее договорились именно о такой линии поведения, посчитав, что присяжные отнесутся с большей благосклонностью к сочувствию вдове, если его выразит адвокат-женщина.

— Спасибо, мэм, — отвечает миссис Колкитт.

— А теперь, миссис Колкитт, позвольте мне задать вам вопрос о лечении вашего мужа препаратом «Джи-Ливиа» до столь печальных последних событий. Не кажется ли вам, что благодаря «Джи-Ливиа» вашему мужу стало лучше?

— Протестую, — вмешивается Фелд.

— Основания? — осторожно осведомляется Сонни, чуть наклонив голову.

— Вопрос о том, был ли препарат «Джи-Ливиа» эффективен или неэффективен на протяжении какого-то периода времени, не имеет отношения к делу. Мы пытаемся выяснить другое, а именно — убил он пациента или нет.

— Миссис Стерн? — поворачивается судья к Марте.

— Нам кажется, ваша честь, что, помимо прочего, позитивное действие «Джи-Ливиа» вполне заслуживает упоминания со стороны защиты, а если обвинение считает, что таковое отсутствовало, то оно, вне всякого сомнения, должно это доказать.

Сонни ненадолго задумывается, после чего заявляет:

— Протест отклонен.

— Ваша честь, можем мы просить выслушать нас? — спрашивает помощник прокурора.

— После свидетеля, мистер Фелд. Что же касается миссис Стерн, то она может продолжать.

Марта просит стенографистку зачитать вопрос, который был задан свидетельнице минуту тому назад.

— Доктора и медсестры говорили, что его состояние улучшилось, — отвечает миссис Колкитт.

— Снимки указывали на уменьшение размеров опухоли, — снова обращается к вдове Марта.

— Да, мэм. Именно это все и говорили.

— А вы сами замечали, что ему становилось лучше?

— Поначалу — да, мэм. Намного лучше. Он очень тяжело переносил химиотерапию и все остальное. Да, ему стало гораздо лучше.

— Миссис Колкитт, вы были женой пациента. Вы могли бы сказать, что благодаря «Джи-Ливиа» качество жизни Герберта улучшилось?

— О да, мэм, — отвечает свидетельница. — Пока лекарство его не убило. На мой взгляд, знаете ли, это не то, что я могла бы назвать улучшением. — В зале звучит сдержанный смех, и лицо миссис Колкитт приобретает слегка сконфуженное выражение. — Я вовсе не пытаюсь острить — ничего подобного. Но я бы сказала, что Герби поначалу в самом деле стало полегче. Потому что он ведь хотел жить.

До этого женщине удавалось удерживаться от слез, но тут ее силы иссякли. Она подносит вышитый носовой платок, обернутый вокруг ее кисти, к глазам.

Фелд, которому судья дает возможность повторно опросить свидетельницу, интересуется у миссис Колкитт, хотела ли бы она, чтобы ее мужа снова лечили препаратом «Джи-Ливиа», если бы можно было повернуть время вспять.

— Нет, сэр, ни в коем случае. Он не прожил столько времени, сколько, по их словам, ему давали врачи.

На этом опрос миссис Колкитт заканчивается. Стерн замечает, что все присяжные без исключения внимательно наблюдают за тем, как она покидает зал суда в сопровождении сына и невестки. Приняв решение включить в список обвинений против Кирила еще и обвинение в убийстве, команда федерального прокурора, похоже, получает солидное преимущество в противоборстве с защитой на начальной стадии процесса.

Именно Марта, у которой более близкие, чем у ее отца, и не настолько формальные отношения с Мозесом, несколько месяцев назад первой узнала поразительную новость, что федеральный прокурор собирается, помимо прочего, обвинить Кирила в убийстве. Это казалось классическим примером того, что юристы называют «перегруженностью обвинения», — в подобных случаях, когда прокуроры пытались, образно говоря, выдать мозоль за опухоль, это зачастую приводило к падению доверия к ним.

Но по мере того, как Стерны занимались подготовкой процесса и самого Кирила к судебному разбирательству, они начали понимать логику Мозеса. Получалось так, что буква закона в данном случае гораздо благоприятнее для обвинения, чем Стерн предполагал, с учетом того, что данная статья никогда не рассматривалась в подобном контексте. Согласно законам штата в округе Киндл, убийство первой степени означает осознанное лишение кого-либо жизни, то есть «действие, которое вызывает смерть… либо создает высокую вероятность физической смерти или существенного телесного ущерба для того или иного лица». Представители обвинения исходили из того, что Пафко знал о высокой вероятности летального исхода для некоторых пациентов, но при этом продолжал добиваться допуска в торговую сеть препарата «Джи-Ливиа» даже после результатов тестирования.

Имея дело с Мозесом, никогда нельзя было сбрасывать со счетов его приверженность моральным устоям, провозглашенным в Ветхом Завете. Он считает Кирила дурным человеком, совершившим неправедное деяние. С точки зрения прокурора, Пафко не только солгал ради получения выгоды, но еще и подверг тысячи людей смертельной опасности, что стоило некоторым из них жизни. Так что, по мнению Мозеса, судить Пафко за это — совершенно справедливо.

Но дело не только в этом. Марта и ее отец, заранее прокручивая возможные варианты ходов, которые ожидались во время судебного процесса, были вынуждены признать: Мозес, включив в обвинение еще и убийство, получил важное тактическое преимущество. Если бы речь шла о разбирательстве только по делу о мошенничестве, процесс оказался бы весьма скучным и утомительным, изобилующим всевозможными бюрократическими процедурами. Что еще хуже для правительства, подразумевалось, что Кирил благодаря своему мошенничеству ввел в заблуждение УКПМ и, скрыв часть результатов тестирования, а именно якобы имевшие место случаи смерти, заставил одобрить препарат для коммерческого использования. Все это неизбежно потребовало бы дальнейшего расследования. Однако в данном случае с точки зрения закона вопрос о том, действительно ли кто-то умер именно из-за использования «Джи-Ливиа», был не вполне уместен. Так что присяжным наверняка давалось указание не спекулировать этой темой.

С другой стороны, раз в обвинении фигурировало убийство, прокуроры с большой степенью вероятности могли доказать фатальное воздействие «Джи-Ливиа» на отдельных пациентов. Поэтому для них имело смысл предоставить присяжным впечатляющие показания членов семей умерших, на глазах которых угасали их близкие. Далее можно было вызвать в суд лечащих врачей, которые вполне могли засвидетельствовать, что не сумели спасти своих пациентов, поскольку не были предупреждены о вероятности тяжелой аллергической реакции на новый препарат (а именно такое мнение сложилось у большинства медиков, принимавших участие в описываемых событиях). Таким образом, суммарное впечатление, которое складывается у присяжных в ходе любого судебного процесса и которое приходится учитывать, с самого начала было бы не в пользу подсудимого. Другими словами, стороне защиты сразу нанесли бы тяжелый удар.

И тем не менее то, что Кирила обвинили, помимо прочего, еще и в убийстве, несколько укрепило пусть и весьма скромные надежды Стерна на оправдание его подзащитного. Для жюри именно этот пункт, а не мошенничество, должен был стать центральным в обвинении. А между тем существует немало препятствий, как с точки зрения закона, так и с точки зрения фактов, которые делают весьма сомнительной возможность доказать, что подсудимый виновен в убийстве. Если Стерны помешают повесить на подсудимого убийство, это увеличит вероятность того, что присяжные откажутся признать обвинение полностью.

После того как миссис Колкитт покинула зал суда, Сонни объявила перерыв, чтобы обсудить заявленный Фелдом протест. Суть его сводилась к тому, что, по мнению помощника федерального прокурора, защита не должна задавать родственникам погибших вопрос о том, вызывал ли «Джи-Ливиа» улучшение состояния больных.

— Показания родственников жертв, — говорит Фелд, произнося слово, которое он не может употреблять слишком часто, — берутся только для того, чтобы обосновать, что «Джи-Ливиа» в самом деле убил пациентов, о которых идет речь. Так требует законодательство. А вопрос, оказывало ли лекарство положительный эффект на протяжении какого-то времени, к делу отношения не имеет.

К концу дня становится ясно, что главная и единственная слабость пункта обвинения, в котором говорится об убийстве, — это как раз то, что «Джи-Ливиа» все же работает, а именно облегчает состояние больных. Да, законодательство, касающееся убийств, направлено против бандитов, которые, расстреливая конкурентов на ходу, убивают кого-то другого. Но может ли такой бандит быть осужден за убийство, если он во время стрельбы каким-то магическим образом делает других людей неуязвимыми для пуль? Разумеется, такую аналогию нельзя назвать идеальной. Но вопросы, которые возникают в этой и других подобных ситуациях, вполне очевидны.

Видимо, понимая, что положительный эффект «Джи-Ливиа» может смягчить вину подсудимого, федеральный прокурор и его люди очень тщательно подошли к вопросу об отборе жертв и их родственников, перечисленных в тексте обвинения. Все больные, которых они вписали в документ, страдали немелкоклеточным раком легких не тяжелее второй стадии. Это значит, что болезнь затронула лимфоузлы только со стороны опухоли. Таким образом, при следовании стандартным протоколам лечения, принятым до появления «Джи-Ливиа», эти пациенты, по прогнозам медиков, могли прожить дольше тех тринадцати — восемнадцати месяцев, которые — в зависимости от тяжести состояния — им отводили медики. Было ясно, впрочем, что даже при такой ситуации присяжные неизбежно услышат что-то о достоинствах лекарства «Джи-Ливиа». Ведь они в любом случае будут упомянуты. Как ни крути, этот факт был одним из важнейших в процессе клинических испытаний, лежащих в основе как самого дела, так и позиции обвинения. По сути, Фелд добивается признания того факта, что с правовой точки зрения позитивное воздействие «Джи-Ливиа» не оправдывает убийства.

Кроме того, представители обвинения, видимо, решили не затрагивать эту тему до начала процесса, надеясь, что это позволит им застать Стернов — а может быть, и судью — врасплох. Однако сделать это им не удается. Марта вооружена несколькими аргументами и ссылками на аналогичные дела. Судье, похоже, наиболее убедительным кажется ее последнее замечание.

— Ваша честь, — говорит Марта, — обвинение должно, исходя из текста закона, продемонстрировать «значительную вероятность» того, что действия доктора Пафко могли привести к смерти пациентов, а также того, что ему об этом было известно. А раз так, то нет сомнений и в том, что защита имеет право показывать положительный эффект от лечения препаратом — ведь, с позиции моего клиента, этот момент как раз мог улучшить перспективы пациентов и, соответственно, способствовать излечению.

— Это отвлекающий маневр, ваша честь, — заявляет Фелд. — Существовала значительная, если не сказать преобладающая, вероятность того, что кто-то из пациентов мог умереть в результате использования этого препарата. Несмотря на улучшение состояния некоторых из них, пусть даже большинства.

— Ваша честь, — снова вступает Марта, — оценка действий доктора Пафко и влияния на больных препарата «Джи-Ливиа» — это дело присяжных, а не мистера Фелда. А для того, чтобы члены жюри смогли все это оценить, наша задача — предоставить им все результаты тестирования лекарства, а не только случаи отрицательных последствий, на которых обвинение намеренно делает акцент.

При рассмотрении дел в судах штатов редко поднимается вопрос, что именно можно считать «значительной вероятностью» — в основном по причине того, что статут об убийстве никогда не применялся в обстоятельствах, подобных нынешним. Сонни покидает свое место на десять минут, чтобы своими силами наскоро изучить данную тему. Вернувшись, она выражает свое мнение предельно просто:

— Возражения гособвинения отклонены. Защита имеет право указывать на положительные результаты лечения с помощью препарата «Джи-Ливиа» — разумеется, и в тех случаях, когда речь идет о пациентах, которых, как предполагается, лекарство убило. Некоторые тонкие нюансы законодательства нам придется обсудить и согласовать на завершающей стадии процесса, когда дело дойдет до инструктирования присяжных.

Это — первая конкретная победа, одержанная Стернами от имени Кирила.

* * *

Опрос свидетелей возобновляется. Следующим в зал суда вызывают сына женщины, которая умерла через год с небольшим после того, как начала принимать «Джи-Ливиа». Для Стернов в этой ситуации единственная разумная стратегия — стараться сделать так, чтобы этот свидетель, выступающий от имени так называемых жертв препарата, как можно скорее закончил свое выступление. После разъяснения, с которым выступила Сонни, Фелд меняет схему опроса — он начинает с того, что интересуется у сына умершей пациентки, можно ли сказать, что использование препарата на какое-то время улучшило состояние его матери. Как только мужчина заканчивает отвечать, Марта поднимается со своего места и говорит:

— Мы приносим вам свои глубочайшие соболезнования. У защиты нет вопросов.

Следующий свидетель — мистер Хорас Пратт из штата Мэн. Фелд явно тщательно репетировал с ним его выступление. Поднявшийся на трибуну мистер Хорас внешне очень похож на фермера с картины «Американская готика» — разве что вил в руке не хватает. Он одет в брюки цвета хаки и фланелевую рубашку, застегнутую до самого горла.

Утром, еще до того, как в зал суда были доставлены присяжные, Марта подняла вопрос, из-за которого у ее отца возникли трения с судьей. Она поинтересовалась, можно ли ей задавать вопросы о состоянии финансов родственников всех перечисленных в обвинении семи жертв — тех самых родственников, которые подали гражданские иски против компании «ПТ» в связи со смертью их близких. Несмотря на возражения представителей гособвинения, судья приняла решение об уместности короткого перекрестного допроса — по крайней мере в тех пяти случаях, когда дела по гражданским искам о компенсациях еще не завершились. Это давало присяжным возможность узнать, что тот или иной родственник умершего пациента или пациентки должен получить по меньшей мере часть денег, выплаты которых требовали от «ПТ». Кроме того, такой подход ясно продемонстрировал бы присяжным, что кое-кто из выступающих перед ними свидетелей обвинения мог быть финансово заинтересованным в том, чтобы дать те или иные показания. С другой стороны, Сонни запретила задавать какие-либо вопросы на обозначенную тему членам двух семей жертв, в том числе сыну умершей женщины, который только что покинул зал суда. Дело в том, что в этих двух случаях истцы заключили с компанией «ПТ» многомиллионные досудебные сделки. Так что у данных свидетелей финансовая заинтересованность уже отсутствовала — какие бы показания они ни дали, больше денег они уже не получили бы. До начала процесса Сонни ясно дала понять, что в данном случае подход к свидетелям должен быть сугубо индивидуальным. Именно поэтому тот факт, что Стерн без согласования с ней заговорил в первый день суда на эту тему, да еще упомянул о гражданских исках и компенсациях, вызвал у судьи такой гнев.

Фелд в данном вопросе, как говорят юристы, решил заранее выбить оружие из рук противника — а именно сам во время опроса задал свидетелям вопросы о гражданских исках. Миссис Колкитт ответила: «Мой сын вроде бы говорил о чем-то таком с юристами из фирмы «Неукрисс», но я про это ничего не знаю». Мистер Пратт сказал примерно то же самое — что всем этим занимается адвокат, который решает вопрос с наследством его жены.

— А теперь скажите, мистер Пратт, — говорит Марта, когда ей предоставляют слово, — именно вы должны унаследовать состояние вашей жены?

— Верно, — следует лаконичный ответ.

— И вы знаете, не правда ли, о том, что львиная доля состояния вашей жены должна, собственно, возникнуть благодаря компенсации, затребованной от «Пафко Терапьютикс» по гражданскому иску, который был подан в связи со смертью вашей жены в результате неправомерных действий?

Фелд поднимается с места, чтобы возразить.

— Я протестую. Свидетель заявил, что делами жены занимается ее адвокат, — говорит помощник федерального прокурора.

Судья, прищурив один глаз, внимательно смотрит на Фелда. Как и Стерны, она тоже подозревает, что помощник прокурора до процесса репетировал со свидетелями обвинения их выступления на процессе — чтобы свидетели могли уйти от неудобных вопросов по поводу того, что они могут выиграть благодаря своим показаниям.

— Миссис Стерн всего лишь спросила, что известно мистеру Пратту. Протест отклонен.

— Да, — говорит Пратт. — Я это знаю.

— А ваши интересы представляет юридическая фирма «Неукрисс»?

— Энтони Неукрисс. Сын.

— Известно ли вам, что фирма Неукриссов потребовала от компании «ПТ» компенсацию за смерть вашей жены в размере пяти миллионов долларов?

После того как Марта называет эту цифру, по залу суда пробегает волна ропота.

— Да, известно.

— А знаете ли вы о том, что, действуя от вашего имени, фирма «Неукрисс» отвергла встречное предложение со стороны компании «ПТ» на сумму два миллиона долларов?

Возмущенный Фелд заявляет протест. Вопрос, заданный Мартой Стерн, в самом деле на грани фола, и Сонни колеблется. Возникает небольшая пауза, и Пратт успевает ответить:

— Это не значит, что они предлагали два миллиона мне. Сорок процентов получит «Неукрисс». Так что на мою долю пришлось бы немногим больше миллиона.

Стерн замечает, как миссис Мэртаф, пожилая вдова, входящая в состав жюри присяжных, презрительно кривит губы. Вероятно, в этот момент многие начинают сомневаться, что мистер Пратт в самом деле испытывает сильную и искреннюю скорбь в связи со смертью жены.

— Я ограничиваю дальнейший перекрестный допрос свидетелей в том, что касается ad damnum^[2], — объявляет Сонни, сознательно используя латынь — в данном случае свидетели не должны понимать, о чем именно идет речь. Судья имеет в виду, что при перекрестном допросе других свидетелей обвинения Марта сможет спрашивать их только о сумме иска, поданного родственниками того или иного из умерших пациентов.

Впрочем, даже при этом ограничении Марта вполне способна дать понять присяжным достаточно очевидную вещь: три оставшихся свидетеля обвинения из тех пяти, от чьего имени поданы гражданские иски, могут получить и почти наверняка получат финансовую выгоду от своих показаний. К тому же двое из пяти являются клиентами юристов компании «Неукрисс», которая оформила первые иски менее чем через сорок восемь часов после публикации репортажа в «Уолл-стрит Джорнэл», который положил начало скандалу вокруг препарата «Джи-Ливиа». Как адвокаты юридической конторы «Неукрисс» умудрились за такой короткий срок выяснить, кто именно из пациентов умер в ходе клинических испытаний, и оформить гражданские иски от имени их родственников, опередив других юристов, — это тайна, которую Стерны и крупные юридические фирмы, представляющие в этих гражданских делах интересы компании «ПТ», так и не смогли разгадать. Но Пит Неукрисс, глава семейства Неукриссов, которому уже почти девяносто лет, недаром известен среди юристов округа Киндл под кличкой Король Тьмы. Он умело применял в своей деятельности тайные и весьма нечистоплотные методы и обладал умением проникать за закрытые двери и в чужие тайны еще во времена своего первого брака. Тогда, кстати, его тесть, лейтенант полиции, работавший в Службе дорожного движения, договорился со всеми сотрудниками подразделения, чтобы они, оказавшись на месте аварии, все как один вручали участникам ДТП визитные карточки его зятя. Стерн также помнит фотографии, сделанные репортерами телеграфных агентств в Индийском городке Бхопал, где произошел всемирно известный трагический случай утечки химических веществ. На снимках оказался и старший Неукрисс — в армейской противохимической защитной маске и с чемоданчиком, туго набитым договорами о предварительной оплате юридических услуг.

После родственников умерших пациентов гособвинение пригласило в зал суда нескольких лечащих врачей. Из их показаний становится ясно, что у них довольно смутное представление о том, что на самом деле происходило с их больными. Разумеется, можно было бы провести их перекрестный допрос. Однако адвокаты знают, что будет лучше, если они применят эту процедуру в отношении патологоанатома, которого обвинение собирается вызвать следующим. Из предыдущего опыта Алехандро Стерн и Марта знают, что, задавая вопросы доктору Роджерс, они, возможно, смогут за что-то зацепиться. Поэтому они очень надеются на то, что прокурору и его людям придется вызвать ее до того, как Сонни объявит о завершении сегодняшних слушаний. Но судья делает это сразу же после того, как подиум покидает последний из приглашенных в суд врачей. По окончании первого дня опроса свидетелей в ходе процесса «Соединенные Штаты Америки против Пафко» сторона обвинения вырывается далеко вперед.

8. Краска

Когда Стерну стало ясно, что впервые за многие годы предстоит долгий судебный процесс, в нем сразу поселилось беспокойство, что может не хватить энергии для полноценной работы — ведь он уже не тот, что прежде. Но даже с учетом этого его потрясло состояние собственного бессилия после целого дня судебных слушаний. Он почти ничего не делал, в основном наблюдал за происходящим. Но даже при этом предельная концентрация внимания во время заседания, да еще в сочетании с драматическими моментами предыдущего дня выжала из пожилого адвоката все соки. Его мозг и нервная система были слишком истощены, чтобы функционировать нормально. Он даже ощутил легкую тахикардию, которая время от времени беспокоит его и серьезно тревожит Ала, его личного врача. Стерн пообещал Марте и самому себе, что не будет геройствовать, когда почувствует себя усталым. Коротко переговорив с Кирилом, а затем со своей дочерью, Стерн позвал Ардента и вскоре уже ехал в «Кадиллаке» домой, на Западный берег. Он хорошо подготовился к завтрашним перекрестным допросам и в случае необходимости сможет просмотреть все нужные материалы в удаленном режима из дома. Самое лучшее для него сейчас — отдохнуть и набраться сил перед продолжением противостояния.

После того как Хелен и Стерн поженились в 1990 году, они оба продали свои дома, располагавшиеся менее чем в миле друг от друга, — в них они воспитывали своих детей, рожденных в браке с первыми супругами. Дом, в котором сейчас живет Стерн, они с Хелен купили вместе. Это одноэтажный кирпичный коттедж с крышей, отделанной декоративными деревянными планками. В нем есть уютная хозяйская спальня и современная кухня, в гостевом флигеле могут размещаться живущие за пределами города дети, если решатся приехать. На участке разбит большой сад, за которым Хелен очень любила ухаживать. И Стерн, и Хелен никогда не говорили об этом вслух, но прекрасно понимали, что в этом доме, скорее всего, они оба уйдут из жизни. Теперь этот очевидный прогноз уже наполовину сбылся.

До Хелен Стерн успел похоронить свою первую жену, поэтому ему очень хорошо знакомо болезненное чувство одиночества, которое всякий раз возникает у него, когда он входит в пустой дом. Он привычно включает сразу несколько телевизоров, стоящих в разных комнатах, — они создают фоновый шум, от которого ему становится немного легче. Этот шум дает ему возможность подавить мучительное ощущение, что он сам давно уже призрак, без приюта скитающийся по земле. Уход Хелен, как и Клары, случился внезапно. Однажды утром Стерн проснулся еще женатым мужчиной, а к полудню уже был одиноким вдовцом. Хелен скоропостижно скончалась в местном оздоровительном клубе, упражняясь на эллиптическом тренажере, от разрыва аневризмы мозговых сосудов. Было ли Стерну хоть немного легче, с учетом того, что он уже проходил через подобное? Возможно, и так — во всяком случае, он понимал и принимал то, что любой второй брак, заключенный далеко не молодыми людьми, уже хотя бы в силу их возраста может оказаться недолгим. После самоубийства Клары он был потрясен и, можно сказать, уничтожен. Наверное, отчасти его состояние объяснялось и тем, что это именно самоубийство. Теперь же, после смерти Хелен, горе, которое гнездится в душе Стерна, более живучее, это боль, которую он ощущает постоянно. Стерн, который, когда Хелен умерла, уже был болен раком, очень тяжело перенес похороны и период траура. Но затем препарат «Джи-Ливиа» начал буквально творить чудеса. Теперь он надеется на то, что Хелен при жизни чувствовала, насколько он благодарен ей за свет и радость, которыми она наполнила его жизнь.

Открыв входную дверь дома, Стерн едва находит в себе силы, чтобы, спотыкаясь, добраться до гостиной. Когда Хелен вышла за него замуж, вместе с ней в их доме появился небольшой, но ужасно невоспитанный пес породы джек-рассел-терьер по имени Гомер. Когда его не стало, его вскоре заменил Гомер Второй, потом — Гомер Третий. В отличие от своих предшественников, Гомер Третий не скалил зубы на Стерна, когда тот подходил к Хелен. Однако и он считал хозяйку своей собственностью. Единственным свидетельством подозрений Стерна, что Хелен все же может умереть первой, можно было считать следующее обстоятельство: Стерн настоял, чтобы жена нашла кого-нибудь, кто в случае ее смерти заберет собаку к себе. Дело в том, что Гомер Третий — слишком нервный пес, и внукам Хелен его доверить было нельзя.

В итоге, к огромной досаде Стерна, собака осталась с ним и теперь всячески дает понять, что винит в исчезновении Хелен именно его. Старый адвокат каждый день кормит Гомера Третьего по утрам и вечерам и с помощью Пинки договаривается с людьми, которые вычесывают псу шерсть и гуляют с ним. Но никакой благодарности от животного он не получает. Гомер, конечно, виляет своим скромных размеров хвостиком при виде Стерна, но только потому, что ждет от него привычной порции еды.

Стерн ставит на пол чемоданчик и наливает себе в стакан виски примерно на палец, после чего буквально падает в обтянутое черное кожей кресло фирмы «Герман Миллер». Из него открывается вид на сад, который так любила Хелен. В этом году без ее заботливых рук он снова зарос сорняками и выглядит ужасно неухоженным. Незаметно для себя Стерн задремывает. Когда его будит Пинки, которая с шумом врывается на кухню и начинает греметь посудой, он не может понять, сколько времени проспал.

— Дед, не хочешь пообедать? — интересуется она. — Ты вообще ел что-нибудь?

Все еще не проснувшись окончательно, Стерн встряхивает головой — ему нужно несколько секунд, чтобы вспомнить события дня и ответить на вопрос.

— Суп будешь? — спрашивает Пинки. Ее кулинарные навыки весьма ограниченны, но по вечерам Стерн крайне редко чувствует аппетит. Для того чтобы поддержать разговор с внучкой о еде, ему хватает поверхностных знаний, которые он почерпнул из книги шеф-повара Боярди.

Стерн все еще не уверен, можно ли определенно сказать, что Пинки живет в этом доме. В семье у Пинки всегда было два основных защитника — Стерн и Хелен. Беззаветная любовь старого адвоката к своей внучке выше его собственного понимания. Но, так или иначе, он просто души в ней не чает, и Хелен, которая всегда понимала, что для Стерна по-настоящему важно, это сразу прочно усвоила и встала на ее сторону целиком и полностью, о чем бы ни шла речь. В течение нескольких последних лет Стерн всячески поощрял Пинки к тому, чтобы та использовала гостевой флигель как запасной аэродром. Она появлялась всякий раз, когда — в среднем примерно раз в полгода — разрывала отношения с очередным приятелем или подружкой, у которых жила. Стерн, когда она внезапно возвращалась, всегда тайно ликовал. В таких случаях она как ни в чем не бывало вдруг появлялась на кухне в районе восьми вечера, хватала что-нибудь из холодильника и говорила Стерну, что хочет, чтобы с утра ее подвезли на работу. Привыкнув к такой схеме, Стерн несколько месяцев тому назад испытал шок, когда услышал, как Пинки, находясь в офисе, небрежно бросила кому-то:

— Я сейчас вроде как ухаживаю за дедом.

Несомненно, к этому ее поощрили дети Стерна. Возможно, Пинки нельзя назвать практичной и хозяйственной. Но она вполне способна сходить в магазин за продуктами, постирать белье, а в случае необходимости, увидев деда лежащим на полу в кухне, связаться со службой спасения по номеру 911 — ведь рано или поздно это должно будет случиться. Но все же Пинки есть Пинки, так что временами она исчезает на несколько дней без всякого предупреждения.

Стерн и Пинки съедают суп, сидя за кухонной стойкой, где обычно принято завтракать. Пинки между делом просматривает сообщения на своем телефоне. Гомер, который явно симпатизирует ей больше, чем Стерну, укладывается на пол у нее ног.

— Ну что ты скажешь о сегодняшнем заседании суда? — интересуется Стерн, когда его внучка перестает виртуозно барабанить по экрану смартфона большими пальцами. В подобных ситуациях Пинки не всегда слышит то, что ей говорят, но на этот раз она реагирует на слова деда сразу. Задумчиво покачав головой, она отвечает:

— Вчера мне показалось, что ты плюхнулся на прямые ноги и чуть не сорвал прокат, а сегодня… — Пинки умолкает. Как и ее отец, в прошлом футболист команды первого дивизиона, Пинки — хорошая спортсменка. Она серьезно занималась сноубордингом и даже участвовала в соревнованиях, пока перелом позвонка не перечеркнул все ее надежды получить стипендию в колледже. Она до сих пор частенько использует жаргонные словечки, принятые среди сноубордистов. — А сегодня все только и делали, что пинали Пафко в зад. Все и дальше так будет? Каждый день?

— Я думаю, нет, Пинки. Я верю, что мы можем многое сказать в пользу Кирила.

— Это хорошо. Но он ведь виновен, верно?

Стерн чувствует обиду за своего клиента… неужели Пинки наслушалась разговоров своей тети Марты?

— Пинки, зачем ты так говоришь? — всплескивает руками Стерн. Впрочем, его внучка — не тот человек, от которого можно ждать хладнокровной и четкой оценки показаний свидетелей.

— Ну я просто хочу сказать, что подсудимый ведь всегда виноват. Ну то есть я всегда бывала виновата.

Когда Пинки училась в средней школе, Стерну довольно часто приходилось появляться в суде от имени его внучки, которую много раз арестовывали за наркотики. Такие случаи участились после того, как она сломала позвонок — их стало столько, что Стерн как-то раз мрачно пошутил, что ему, наверное, ради внучки придется отказаться от всей остальной практики. В конце концов они оба — и сам адвокат, и Пинки — все же усвоили тяжело давшийся им урок: одним людям входит с рук все, другим — ничего. Пинки оказалась во второй категории из-за своего скандального, несговорчивого характера.

Как ни странно, довольно частое общение Пинки с полицейскими возымело на нее благотворный эффект. Как это бывает иногда с молодыми людьми, не очень хорошо ладящими с законом, Пинки в конце концов захотела сама пойти на работу в правоохранительные органы. Ей потребовалось почти шесть лет, чтобы получить диплом полицейского училища. Затем она поразила всех, кроме Хелен, сдав на отлично вступительный экзамен, и была зачислена в полицию округа Киндл. Однако через какие-то несколько дней после этого ее отчислили. Это случилось не из-за ее арестов в прошлом, как думал Стерн, — правонарушения, совершенные в подростковом возрасте, не учитывались. Но анализы показали наличие в организме Пинки наркотиков — экстази и марихуаны. Девушка с удивлением поведала деду, что безотказные способы, позволяющие успешно пройти тестирование даже при наличии в крови запрещенных препаратов, о которых она прочла в интернете, не сработали. Очевидно, что полный отказ от наркотиков она никогда всерьез не рассматривала.

— Кстати, только что вспомнила, — говорит Пинки. — Тебе в офис пришло письмо. Я его захватила с собой и привезла домой. — Девушка идет на кухню — там на стойке она оставила свою сумочку. Возвращается она, держа в руках большой конверт, сложенный вчетверо. — Прочти. Это довольно интересно.

Судя по шапке и логотипу на первой странице, письмо пришло из учреждения под названием «Лаборатории Элстнера». Это весьма уважаемая фирма, которая специализируется на исследованиях в области токсикологической химии и инженерно-технологической экспертизы. Элстнер провел химический анализ чего-то, что называется «контрольные образцы». Далее идут два убористых абзаца, состоящие из терминов и фраз, которые Стерну непонятны: «рентгеновская дифрактометрия», «инфракрасная спектрометрия и пиролиз»… В конце концов адвокат все же понимает, что Элстнер подверг анализу некий образец краски. Одно исследование подтвердило кристаллическую структуру основных веществ, второе установило наличие органических компонентов. В предпоследнем абзаце письма Элстнер делает вывод о том, что можно с высокой степенью вероятности утверждать: краска, подвергнутая анализу, взята с «Шевроле Малибу» 2017 года выпуска, а цвет машины — так называемый «ванильный белый».

Хотя Стерн предпочел бы не признаваться в этом Марте, случаются моменты, когда он чувствует себя совершенно сбитым с толку. В таких случаях ему кажется, что его мозг работает совершенно вхолостую, будучи не в состоянии установить причинно-следственную или какую-либо другую связь между явлениями и событиями, которая, тем не менее, должна существовать. Как правило, это состояние продолжается в течение всего нескольких секунд, но не в этот раз. Стерн кладет письмо на кварцевую поверхность кухонного стола, приставив растопыренные пальцы ко лбу, словно его рука — это антенна, которая способна принять некий сигнал. Но и это ничего ему не дает.

— Пинки, я прошу прощения, но мне совершенно непонятно, какое отношение это имеет к делу Кирила.

— Кирила? Да ведь это касается твоей аварии.

— Той, мартовской?

— Ну да. Я тогда взяла немного краски с твоей машины.

Стерн смотрит на внучку непонимающим взглядом.

— Пинки, но ведь моя машина серого цвета, — говорит он и тут же спохватывается — может быть, речь идет о его новой машине? В течение нескольких мгновений он испытывает приступ ледяного ужаса при мысли, которая мелькает у него в голове. Но нет, нет. Обе машины серые — и новый «Кадиллак», и старый «Кадиллак», просто оттенки цветов разные.

— Дед, это краска с машины, которая врезалась в тебя.

— А, — с облегчением произносит пожилой адвокат. Теперь он все понимает. Водитель, который въехал в переднюю часть автомобиля Стерна на скорости девяносто миль в час, после аварии даже не подумал остановиться и тут же умчался. На месте происшествия оказалась одна-единственная свидетельница, которая дала показания полиции. Ее, слава богу, куда больше интересовало состояние Стерна, чем то, как выглядел автомобиль виновника ДТП. Ее рассказ подтвердил, что столкновение произошло не по вине Стерна. Но женщина оказалась не тем человеком, который мог бы определить марку и модель машины, за рулем которой сидел другой участник аварии, — даже если бы автомобиль стоял неподвижно прямо перед ней. Светлая — это все, что смогла сказать свидетельница.

Стерна это нисколько не удивило. У него самого были весьма смутные воспоминания о случившемся. В больнице он пытался восстановить картину происшествия. Удалось вспомнить белый седан с парковочным талоном компании «ПТ» в правом нижнем углу заднего стекла. Стерн потребовал, чтобы полиция провела расследование. По мере того как состояние улучшалось, а мозг восстанавливал свои мыслительные способности, Стерн все больше настаивал на этом. Чуть ли не каждый час он просил, чтобы ему дали возможность сообщить то, что он вспомнил, полицейскому детективу. Наконец, когда ему стало уже заметно лучше, к нему в палату как-то зашли детектив подразделения полиции округа Гринвуд и местный нейрохирург, женщины за тридцать. Они вместе терпеливо стали объяснять пациенту, что его воспоминания не имеют ничего общего с действитель-ностью.

Последнее, что ясно запомнил Стерн из событий, предшествовавших аварии, — это то, как он выехал с парковки около белого приземистого здания, принадлежащего компании «ПТ» и расположенного в одной из пригородных зон в округе Гринвуд. По словам врача, адвокат изначально сообщил, что, вырулив на дорогу, он ясно увидел перед собой машину с овальным стикером «ПТ» на заднем стекле.

— Когда человеческий мозг получает такую травму, как в вашем случае, — пояснила доктор Со, — воспоминания порой словно смещаются, перемешиваются, причем иногда весьма странным образом. Это как со снами. Я понимаю, то, что вы помните…

— Причем весьма ясно, — вставил Стерн.

— Да, но это невозможно, — вступает в разговор женщина-полицейский. — Та машина, о которой вы говорите, врезалась в вас передним бампером и капотом — удар пришелся на зону в районе вашей водительской двери. Вы просто не могли видеть ее заднее стекло. После столкновения ваш автомобиль заскользил юзом в сторону дренажной трубы в кювете под углом сорок пять градусов.

Скорее из вежливости и уважения к Стерну полицейские через несколько дней после аварии съездили на стоянку около здания «ПТ», но не обнаружили там ни одной машины с поврежденной передней частью.

К тому моменту, когда полицейский детектив и местный врач пришли к нему с совместным визитом, Стерн уже полностью восстановил ясность мышления. Он понял все, что ему сказали, но при этом чувствовал себя как Галилей, который был вынужден согласиться с тем, что Солнце вращается вокруг Земли. Но он не сомневался в своей правоте и знал, что память его не подводит. К тому же на его машине остались следы белой краски с автомобиля второго участника аварии.

— Я видел именно то, что сказал, — заявил он в разговоре с Пинки, которая в то время навещала его в больнице каждый день.

— И что, полицейские не стали копать?

Стерн объяснил внучке ситуацию. Пинки кивнула несколько раз подряд, как принято у представителей поколения миллениалов, а затем сказала:

— Ладно, я разберусь.

С сотрясением мозга или нет, Стерн в любом случае прекрасно понимал, что то, о чем говорила его внучка, было чем-то невообразимым. Где бы и на кого бы ни училась она в свое время, ей не хватало ни материальных возможностей, ни умения концентрировать внимание и усилия, необходимые для того, чтобы продублировать полицейское расследование. Но Пинки отнеслась к словам деда серьезно, хотя все остальные от них просто отмахнулись, и это тронуло старика.

Тем не менее он решил, что заявлением Пинки все выяснить дело и закончится. Подобные обещания его внучки часто сильно расходились с делом. Однако оказалось, что на этот раз она не поленилась съездить на автосвалку, где стоял разбитый «Кадиллак» Стерна в ожидании визита страхового агента, который должен был зафиксировать, что автомобиль восстановлению не подлежит. Там она соскребла с него немного белой краски, которая осталась на искореженной передней части «Кадиллака» после столкновения, и отправила в «Лаборатории Элстнера».

Стерн еще раз внимательно осмотрел послание.

— Пинки, это письмо было отправлено в июле.

— Ага, верно. — На лице внучки Стерна появляется выражение, которое много раз видели те, кто знает ее достаточно хорошо, оно означает что-то вроде «ну да, я напортачила». Девушка опускает красивые зеленые глаза и упирается взглядом в пол. — Но ты же знаешь, мне никогда не присылают почту в офис.

— Понимаю, — говорит Стерн. — Письмо было у тебя на столе?

— По крайней мере, так говорит Вондра. Она нашла его на днях, потому что нам пришло уведомление о просроченной оплате счета за услуги «Лабораторий Элстнера».

— Ясно. Такие тесты дорого стоят, Пинки.

— В больнице ты сказал, что я могу потратить на это тысячу.

Этот момент в памяти Стерна не сохранился — видимо, она все же восстановилась еще не полностью.

— Тысяча долларов за подобные тесты — это очень сходная цена, Пинки.

— Ага. Вообще-то они стоили дороже.

Разумеется, спрашивать, насколько дороже, не имело смысла. Дело было сделано, а прирожденная бережливость Стерна на внуков не распространялась. Что ж, в любом случае Марта, которая редко оставляла безнаказанными подобные вольности Пинки, рано или поздно покажет ему счет.

— А ты подумала, что делать дальше — после того, как получила эту информацию? — интересуется Стерн.

— Я пойду к этой женщине из полиции округа Гринвуд — пусть проверит, сколько у них зарегистрировано белых «Шевроле Малибу» 2017 года выпуска.

Стерн кивает. Он знает, что белых «Шевроле Малибу» 2017 года выпуска даже в местной базе данных найдется сотни, если не тысячи, а это означает, что любые попытки дальнейшего расследования окажутся бессмысленными. Но затеи Пинки так часто заканчиваются неудачей, что старый адвокат решает не высказывать свои соображения вслух.

— Что ж, мне будет интересно узнать, что скажут в полиции, — говорит он вместо этого.

Пинки улыбается — она явно рада, что ей удалось избежать упреков за слишком большую трату денег на анализ краски. Стерн ласково пожимает ее руку, моет тарелку, из которой ел суп, и отправляется в спальню с ноутбуком — он собирается перед сном просмотреть кое-какие материалы перед завтрашним заседанием суда.

9. День третий: эксперты

В качестве следующего свидетеля гособвинение приглашает в зал суда доктора Бониту Роджерс. Фелд задает ей необходимые вопросы, чтобы подтвердить ее квалификацию в качестве эксперта-патологоанатома. Затем она сообщает, что изучила протоколы вскрытий всех семи умерших пациентов, перечисленных в тексте обвинения, а также их истории болезни. Исходя из всего этого, доктор Роджерс пришла к мнению, что все семеро умерли в результате тяжелой аллергической реакции на «Джи-Ливиа».

Стерну и раньше приходилось встречаться в зале суда с доктором Роджерс. Ей сорок с небольшим лет. У нее хорошая фигура, ярко-рыжие, словно шерсть орангутана, волосы, большие зеленые глаза и очень белая кожа. Свидетели с яркой, приятной внешностью, как и красивые юристы, часто дают одной из сторон процесса преимущество — хотя бы потому, что они без труда завладевают вниманием присяжных и легко удерживают его. Однако за долгие годы адвокатской работы Стерн понял, что патологоанатомы, которым в их профессиональной деятельности приходится иметь дело главным образом с мертвыми людьми, нередко социально не адаптированы. Что касается доктора Роджерс, то положительное впечатление, которое она производит поначалу, обычно быстро проходит.

— Доктор Роджерс, — обращается к ней Стерн, с трудом поднимаясь со своего места, чтобы приступить к перекрестному допросу. Учитывая возраст адвоката, судья предложила ему задавать вопросы свидетелям сидя. Не обращая никакого внимания на то, что его ответ вызвал в зале смешки, Стерн совершенно искренне заявляет о своих опасениях, что сидя он будет хуже соображать.

— Мистер Стерн, — улыбается доктор Роджерс, давая понять, что узнала его и без представления. Для присяжных это своеобразный сигнал о том, что на их глазах сейчас произойдет очередной эпизод схватки, которая продолжается уже очень давно.

— Скажите, доктор Роджерс, существует ли методика лечения пациентов от острой аллергической реакции?

— Варианты такого лечения есть. Но прежде чем их применять, врач должен установить, что именно происходит с пациентом. Поскольку не было никаких должным образом сделанных предупреждений о том, что «Джи-Ливиа» может вызывать острую аллергическую реакцию, это очень усложнило процесс выяснения, в чем проблема.

Представители обвинения специально пригласили в суд лечащих врачей вчера — каждый из них заявил, что они были крайне озадачены тяжелым состоянием пациентов и не могли определить, чем оно вызвано.

Опрашивая доктора Роджерс, и обвинение, и защита ступают по очень тонкому, хрупкому мостику, проложенному над весьма опасными водами. Прокурор и его люди включили в текст обвинения всего семь случаев смерти пациентов. Между тем к моменту, когда «Джи-Ливиа» изъяли из торговой сети, набралось уже более ста человек, причиной смерти которых предположительно мог стать анафилактический шок. В обвинении Мозес перечислил лишь семь наиболее очевидных эпизодов летального исхода, происшедших в ходе клинических испытаний. В каждом из них смерть была стремительной — при том что у пациентов вырисовывались вполне ясные перспективы прожить дольше, чем предполагалось изначально. Мозес решил, что именно в этих случаях показания лечащих врачей и родственников умерших должны произвести наиболее глубокое впечатление на присяжных. (Кирила не обвиняют в убийстве за все двенадцать случаев внезапной смерти во время клинических испытаний — потому что часть из них имела неясную этиологию.) Любые показания доктора Роджерс, напрямую относящиеся к остальным смертям, случившимся после одобрения препарата, кроме тех семи, которые были отобраны прокурором и произошли в ходе клинических испытаний, будут вызывать протест со стороны защиты по поводу нарушения процессуальных норм. Другими словами, адвокаты будут протестовать против попыток судить Кирила за совершение преступлений, не включенных в текст обвинения. Это означает, что представители защиты при перекрестном допросе не должны совершать ничего такого, что могло бы сделать уместным для прокурора и его людей упоминание о множестве других смертельных случаев.

— Скажите, доктор Роджерс, вы ведь не имеете специальной подготовки как аллерголог, верно?

— Верно.

— Что ж, в таком случае, если дальше среди вопросов, задаваемых вам, окажутся такие, ответы на которые лежат вне вашей профессиональной компетенции, пожалуйста, так и скажите.

После употребления Стерном слова «компетенция» свидетельница бросает на него неприязненный взгляд. Адвокат между тем продолжает:

— Изучали ли вы как эксперт возможность того, что у умерших пациентов могли возникнуть аллергические реакции, не имеющие отношения к препарату?

— Я прочла их истории болезни.

— Но перед тем, как сделать заключение, вы не проводили никаких специальных исследований?

— Верно.

— Действительно ли некоторые пищевые продукты могут вызывать серьезные аллергические реакции, которые проявляются не сразу, а лишь через некоторое время, и притом совершенно внезапно?

— Да, такое случается.

— А вот, к примеру, аллергические реакции после употребления в пищу моллюсков — они могут развиваться таким образом, как это было в случае с пациентами, о которых идет речь?

— Я имею общее представление о таких вещах, но, как вы справедливо заметили, мистер Стерн, я не аллерголог, — говорит доктор Роджерс и позволяет себе легкую саркастическую улыбку.

— Известно ли вам, чтобы кто-либо из семи пациентов, которые, как вы утверждаете, умерли вследствие приема препарата «Джи-Ливиа», употреблял в пищу моллюсков — ну, скажем, за двадцать четыре часа до смерти?

— Сомневаюсь, — ухмыляется доктор Роджерс.

— Сомневаетесь в чем? В том, что вам что-то об этом известно, или в том, что они ели моллюсков?

— Что они ели моллюсков.

— Какие у вас для этого основания?

— Об этом ничего не сказано в их историях болезни.

— Тем не менее ваше заключение в значительной степени базируется на том, что лечащие врачи не поняли, что имеют дело с аллергической реакцией. Следовательно, у них не возникало причин спрашивать о том, что пациенты употребляли в пищу, верно?

— Видимо, да, — отвечает доктор Роджерс. — Но чтобы все семеро ели именно моллюсков — таких совпадений не бывает.

— Но ведь и многие другие продукты и вещества могут вызывать внезапные и фатальные аллергические реакции, разве не так? Например, лесные орехи. А еще пестициды. Список очень длинный, верно? А вы не можете знать наверняка, не была ли вызвана аллергическая реакция семерых умерших пациентов чем-то другим, а не препаратом «Джи-Ливиа». Так ведь?

Доктор Роджерс неохотно соглашается.

— Вы только что признали, что у врачей не было причин для того, чтобы рассматривать возможность аллергической реакции на «Джи-Ливиа», поскольку их не предупредили. Помните? Это произошло только что.

— Да, помню.

— Что такое листок-вкладыш, доктор Роджерс? Вам знаком этот термин?

— Конечно. — Лицо свидетельницы обвинения чуть перекашивается в презрительной гримасе. — Листок-вкладыш, или, сокращенно, ЛВ, — это инструкция мелким шрифтом, которая находится в лекарственной упаковке.

— Я хотел бы показать вам листок-вкладыш к препарату «Джи-Ливиа». Он указан в представленном суду защитой списке как вещественное доказательство номер 1.

Следуют еще несколько подготовительных процедур и пояснений, после которых Стерн просит доктора Роджерс прочитать вслух фразу, появившуюся на демонстрационном мониторе.

— «Джи-Ливиа» является препаратом, содержащим моноклональные антитела. Случается, что моноклональные антитела вызывают у пациентов аллергическую реакцию, — произносит свидетельница.

Как ни удивительно, эту фразу в инструкции к препарату обнаружила Пинки. Хотя она не в состоянии уложить документы в файл в нужном порядке, но при этом обладает невероятной способностью с поразительной скоростью прочитывать большое количество страниц текста, напечатанного мелким шрифтом.

— Получается, что аннотация содержит вполне однозначное предупреждение о возможности аллергических реакций на «Джи-Ливиа».

— Я бы так не сказала.

— Вот как? Почему же нет?

— Это стандартная фраза, мистер Стерн. Один из множества тех побочных эффектов лекарств, о которых вы слышите в телерекламе, — его не надо воспринимать слишком буквально.

— Но ведь если бы кто-то из ваших пациентов внезапно выдал непонятную для вас реакцию, вы бы не стали пренебрегать возможностью заглянуть в листок-вкладыш, чтобы попытаться найти объяснение там?

— Не уверена, что, когда пациент находится в критическом состоянии, это подходящий момент для того, чтобы изучать восемь страниц микроскопического текста.

— Так да или нет, доктор Роджерс? Хороший врач заглянет в листок-вкладыш, если у него возникнет подозрение об аллергической реакции?

— Хороший врач, вероятно, заглянет. Но если он этого не сделал, это не делает его автоматически плохим врачом. Как мне кажется.

— Пойдем дальше. Вы сказали мне, что на случай, если доктор обнаружит серьезную аллергическую реакцию, существуют методики лечения. Пожалуйста, опишите их.

Доктор Роджерс рассказывает о применении массированных доз антигистаминных препаратов и эпинефрина.

— Если бы эти методики были применены, они могли бы спасти кого-либо из семерых пациентов, чьи имена перечислены в тексте обвинения? — интересуется адвокат.

— Это невозможно утверждать наверняка, мистер Стерн.

— Я ведь не сказал — «наверняка спасли бы», я спросил — «могли бы спасти»? — уточняет Стерн. Чем более явным становится нежелание доктора Роджерс сотрудничать с защитой — а оно все очевиднее, — тем лучше для адвокатов. — Скажите, описаны ли в медицинской литературе случаи, когда пациентов с симптомами, отмеченными у больных, о которых идет речь, лечили антигистаминами, эпинефрином или прочими стимуляторами — и они бы выжили?

Стерн весьма осторожен и нарочно заводит речь об описанных в литературе случаях, а не о других пациентах, проходивших лечение препаратом «Джи-Ливиа». Врачи, проявившие бдительность, спасли сотни людей, которым назначали «Джи-Ливиа». Но упоминание об этом могло бы спровоцировать обсуждение вопроса о других смертях больных, использовавших это лекарство.

Доктор Роджерс, отвечая на вопрос адвоката, говорит, что такие случае есть.

— Правильно ли будет сказать, что вероятность смерти пациентов от аллергической реакции благодаря применению этих методик была сокращена?

— Ну разве что вероятность. — Доктор Роджерс явно не понимает, что слово, которое она употребила только что, очень многозначно и может толковаться по-разному. Для того чтобы обвинение Кирила в убийстве признали обоснованным, члены жюри присяжных должны быть уверены, что подсудимый понимал «большую вероятность» смерти пациентов. — Да, можно сказать, что вероятность такого исхода уменьшается.

Стерн делает паузу и склоняет голову набок, тем самым давая понять присяжным, что ответ, который они только что услышали, очень важен. Затем адвокат снова садится на место.

Следующий свидетель обвинения — доктор Бруно Капеч. Решение обвинения остановить выбор на нем кажется более удачным. Он врач-онколог и эпидемиолог. Его вызывали в суд для того, чтобы он рассказал, каков процент выживаемости у больных раком. Кроме того, его задача объяснить, какие у семерых пациентов, перечисленных в обвинении, были перспективы прожить дольше, если бы их не лечили препаратом «Джи-Ливиа». Неприятной деталью для защиты в данном случае является то, что Капеч, как и Кирил, — один из ведущих и наиболее авторитетных профессоров медицинского факультета Истонского университета. Сторона обвинения привлекла его к процессу в надежде продемонстрировать, что люди, близко знакомые с подсудимым, настроены против него. Пафко предупреждал Стернов, что, как нетрудно догадаться, они с Капечем недолюбливают друг друга, хотя это не имеет прямого отношения к клиницистике, а скорее связано с враждой внутренних группировок из-за назначения нынешнего декана медицинского факультета.

Тем не менее, поднимаясь на свидетельскую трибуну, Капеч посылает Кирилу короткую улыбку. Ему примерно лет пятьдесят пять. Это седой тучный человек с черной бородкой клинышком. Говорит он с ярко выраженным израильским акцентом, грассируя и растягивая гласные. Капеч рассказывает, где и какое образование получил, а также о том, что имеет все необходимые дипломы и сертификаты в трех различных областях науки. Затем, отвечая на вопросы Фелда, свидетель коротко, но достаточно исчерпывающе рассказывает, как определяется процент выживших при онкологических заболеваниях. Выясняется, что среди пациентов с немелкоклеточным раком легких второй стадии этот процент различается в зависимости от возраста, расы, пола, количества затронутых недугом лимфатических узлов и момента постановки диагноза. Оказывается, что, к счастью, процент выживших растет. Говоря обо всем этом, Фелд и Капеч по ходу дела проясняют, какие методы лечения применялись до появления «Джи-Ливиа» — речь идет о хирургических операциях и последующей химиотерапии с применением одного из нескольких разработанных для этих целей препаратов. Все это Стерн испытал на себе.

Затем Капеч переходит к перспективам выживания семерых пациентов, имена которых включены в текст обвинения. По его словам, согласно последним данным Национального института здоровья, 52 процента пациентов с раком второй стадии могут прожить двадцать месяцев или больше, а 36 процентов могут протянуть даже до пяти лет. Исходя из всего того, что он сказал раньше, Капеч прогнозирует, что в среднем каждый из семи пациентов, о которых идет речь, вполне мог бы прожить более долгий срок, чем тот, на который указывают данные статистики.

У Марты обычно лучше получается работать со свидетелями, дающими показания на сугубо профессиональные темы. Но Стерны решили, что перекрестный допрос Капеча будет вести в основном Сэнди, которому приходилось встречаться с Бруно на различных мероприятиях, проводимых Истонским университетом. Стерн всегда оказывал финансовую поддержку университету, диплом которого изменил его жизнь. После создания препарата «Джи-Ливиа» он перечислил на счет медицинского факультета несколько внушительных сумм в виде частных пожертвований. Адвокату несколько раз доводилось беседовать с Капечем, заместителем декана факультета, на нескольких приемах, проводившихся с целью сбора средств. Разумеется, всякий раз в этих беседах неизбежно затрагивалась тема состояния здоровья самого Стерна. Когда адвокат встает, чтобы приступить к перекрестному допросу, Капеч тепло ему улыбается.

— Сэнди, — говорит он. — Мне сказали, что сегодня я должен называть вас «мистер Стерн».

— Ну а я буду называть вас доктором Капечем.

Свидетель кивает и даже позволяет себе короткий жизнерадостный смешок.

— Что ж, — приступает к делу адвокат, — позвольте мне расспросить вас о первой из смертей пациентов, о которых мы здесь говорим. Я имею в виду мистера Герберта Колкитта, джентльмена из Миссисипи. Сколько еще мог бы прожить мистер Колкитт, если бы ему не назначили лечение с помощью «Джи-Ливиа», а продолжали применять один из стандартных методов терапии, которые вы описали?

Капеч, который, по-видимому, не прочь блеснуть красноречием, по сути повторяет свою оценку среднего срока, который мог бы прожить мистер Колкитт, — тридцать семь месяцев.

— Насколько я понимаю, это означает, — говорит Стерн, — что, согласно данным исследований и принимая во внимание все возможные методики, которые вы перечислили, из тысячи, к примеру, таких пациентов, как мистер Колкитт, половина прожила бы больше тридцати семи месяцев, а половина — меньше.

— Да.

— Но давайте все же поговорим конкретно о мистере Колкитте. Сколько еще времени прожил бы он?

На лице Капеча появляется снисходительная и терпеливая улыбка.

— Я не могу сказать, сколько еще проживу сам, — говорит Капеч (он растягивает слово и произносит «прожи-и-ву-у»), — да и вы тоже, мистер Стерн. Я знаю только, каковы данные исследований.

— Вы хотите сказать, что не знаете, сколько еще мог бы прожить мистер Колкитт?

— Я уже ответил на ваш вопрос.

— То есть получается, что вы этого не знаете, доктор, правильно?

Фелд заявляет протест — он не желает, чтобы Стерн задавал свидетелю этот вопрос, а тот на него отвечал. Существует правило, принятое для того, чтобы суды не тянулись вечно: в ходе процесса юрист может задавать тот или иной конкретный вопрос только один раз.

В разговор вмешивается судья:

— Свидетель, вы знаете точно, сколько времени прожил бы мистер Колкитт, если бы ему не было назначено лечение препаратом «Джи-Ливиа»?

— Конечно, нет, — заявляет доктор Капеч, после чего снова переводит взгляд на Стерна.

— А теперь, мистер Капеч, скажите, сколько пациентов с раком второй стадии, которых лечат тем или иным традиционным методом, сколько из них проживают меньше тех четырнадцати месяцев, которые прожил мистер Колкитт?

— Откровенно говоря, я не знаю. Если хотите, могу посмотреть.

— Пожалуйста, посмотрите.

В профессиональной компетентности Бруно не сомневается даже Кирил. Но Капечу нечасто приходится выступать в качестве свидетеля, и он не знаком с судебными процедурами и порядками. Вместо того чтобы поискать нужную информацию в стопке книг и бумаг, которые он взял с собой в зал суда, он опускает руку во внутренний карман пиджака, достает телефон и, потыкав в него пальцем, довольно долго молча смотрит на экран устройства. Между тем Стерн замечает, как двое присяжных, которые, судя по всему, решили действовать заодно, переглядываются. Эти двое, афроамериканец средних лет и парень помоложе с длинными волосами, стянутыми на затылке в хвост, язвительно улыбаются. Вероятно, им кажется забавным, что эксперт, имеющий научные регалии, ищет нужные ему данные в теле-фоне.

Пока Капеч ковыряется в смартфоне, продолжая тыкать в него пальцами и листать страницы, Стерн внезапно осознает, насколько это для него странно — беседовать о немелкоклеточном раке легких второй стадии как о чем-то, касающемся других людей. Ведь он сам, по сути, один из составных элементов той самой статистики, о которой они толкуют со свидетелем. Когда слово «рак» впервые было произнесено Алом Клементом, это походило на то, как если бы совершенно не страшный вымышленный монстр из книги комиксов вдруг выдохнул в воздух облако ядовитого черного тумана. В тот момент Стерн почувствовал, что задыхается, и ощутил колющую боль в сердце. Именно это короткое слово люди используют, чтобы обозначить катастрофическое, смертельное заболевание. Стерн знал, что рак — это не только некие физические симптомы, но и внутреннее состояние страха и тревоги. Когда же через несколько дней он окончательно осознал, что за диагноз ему поставлен, и смирился с ним, худшим оказалось то, что он понял — он не только умирает, но и сама смерть его будет тяжелой и мучительной. Лечение, применявшееся при наличии у пациентов злокачественных новообразований, было почти таким же ужасным, как пытки заключенных на тайных базах ЦРУ. Химиотерапия с ее постоянным состоянием дурноты и бесконечными приступами рвоты. Болезненная хирургия, уродующая пациента… Ему стало жаль Хелен, которая, как он понимал, будучи человеком верным и самоотверженным, будет вынуждена столкнуться со всем этим. Ему хотелось попросить ее поступить с ним так, как поступали со стариками и больными в древней Спарте, — отвезти его в горы и оставить там. Но, пожалуй, худшим из всего было понимание, что сам он не решится уйти добровольно, а будет, как и большинство людей, барахтаться и цепляться за жизнь до последнего.

— По данным Национального института онкологии, из пациентов со всеми формами рака легких и бронхов сорок семь процентов остаются в живых в течение года, — заговорил наконец доктор Капеч.

— А пятьдесят три процента умирают раньше?

— Да. Но у пациентов с немелкоклеточными формами рака легких показатели выживаемости выше, чем у больных с мелкоклеточной разновидностью. А восемь из девяти видов рака легких относятся как раз к немелкоклеточным. Тридцати процентам пациентов она диагностируется именно на второй стадии заболевания. Соответственно, исходя из имеющихся данных, я бы сказал, что — это, конечно, приблизительная оценка — менее тридцати процентов онкологических больных со второй стадией рака легких умирают, прожив менее четырнадцати месяцев.

— Вернемся к мистеру Колкитту, джентльмену из Миссисипи. Выходит, существовала тридцатипроцентная вероятность того, что он не прожил бы те четырнадцать месяцев, в течение которых оставался живым благодаря применению «Джи-Ливиа». Примерно так, правильно?

— Ну да, примерно так. Но давайте справедливости ради все же скажем, что речь идет о вероятности, составляющей от двадцати пяти до тридцати процентов.

Капеч старается быть справедливым и беспристрастным. Однако его готовность жонглировать цифрами — это еще один аргумент для присяжных в пользу того, чтобы счесть его показания неубедительными.

Стерн внимательно, оценивающе смотрит на Капеча. Тот явно наслаждается тем, что является для окружающих признанным авторитетом. Однако при всех его трениях с Кирилом трудно представить, чтобы Бруно был способен нарочно исказить статистические данные. У Стерна создается впечатление, что, если он попросит Капеча самому высказать свое мнение, а не будет оспаривать те высказывания, которые свидетель уже сделал, то доктор Капеч скорее будет исходить из своего в целом дружеского расположения к адвокату. Юристов обычно учат во время перекрестного допроса не затрагивать вопросов, ответа на которые они сами не знают и не могут предсказать. Но интуиция подсказывает Стерну, что в данном случае у защиты есть возможность набрать кое-какие очки.

— Значит, доктор Капеч, вы как специалист можете сказать, что мистер Колкитт или любой другой пациент, которому диагностировали вторую стадию немелкоклеточного рака легких, с большой вероятностью прожил бы больше, чем четырнадцать месяцев?

— Я не могу говорить о «большой вероятности» такого развития событий, — уточняет Капеч. — О хороших шансах на это — да. О большой вероятности — нет. Конечно, все это семантика, но для меня большая вероятность — это, скорее, восемьдесят пять — девяносто процентов.

Присяжные пока еще ничего не понимают, потому что их еще не успели проинструктировать по поводу некоторых тонкостей законодательства. Поэтому сейчас обмен репликами между Стерном и Капечем, должно быть, кажется им какой-то малозначительной пикировкой. Но дело в том, что отсутствие большой вероятности того, что умершие пациенты прожили бы дольше, если бы им не назначили созданный Пафко препарат, означает следующее: Кирил не совершал, просто не мог совершить убийство. Ведь убить призрака невозможно. Все, точка — главный медицинский эксперт гособвинения только что фактически засвидетельствовал, что Кирил невиновен. Быстро обернувшись, Стерн видит, как Марта поднимает ладонь к губам, чтобы скрыть улыбку.

Лидируя таким образом в счете, Стерн понимает, что сейчас ему лучше всего сесть на место. Но у него есть ощущение успеха, которое он часто испытывал при удачном для него перекрестном допросе.

— Что ж, давайте еще раз все проясним, мистер Капеч, — говорит он. — Пациенты, которым диагностировали немелкоклеточный рак легких второй стадии, очень серьезно больны, и, к сожалению, существует вероятность того, что недуг убьет их — независимо от применяемой методики лечения.

— Я не могу не согласиться с этим утверждением, — заявляет Бруно.

— И вы в своих свидетельских показаниях просто сравниваете, что произошло с теми пациентами, о которых мы говорим, с прогнозами по поводу того, что могло случиться с ними, если бы их лечили традиционными методами, существовавшими до появления «Джи-Ливиа».

— Верно.

— Вы согласны, что тот факт, что благодаря употреблению «Джи-Ливиа» им в среднем удалось прожить год, — это лучший выбор для таких пациентов в целом, даже несмотря на то, что в отдельных случаях были зафиксированы острые аллергические реакции?

Фелд заявляет протест на том основании, что, по его мнению, вопрос не имеет отношения к делу, но Сонни его отклоняет. Когда она смотрит на стол обвинения, лицо ее заметно мрачнеет.

— Да, мистер Стерн, статистика первого года намного лучше, — говорит Капеч. — Но, как вы знаете, обычно мы приходим к каким-то определенным выводам, базируясь на данных за пять лет. Поскольку «Джи-Ливиа» изъяли с рынка, у нас нет более долгосрочной статистики, даже единичные отчеты по этому вопросу редкость. Так что неизвестно, у скольких еще пациентов могла бы возникнуть аллергическая реакция с летальным исходом.

Стерн делает паузу. В том, что только что сказал Капеч, что-то не так.

— Под «единичными отчетами» вы подразумеваете отчеты о ходе лечения и состоянии каких-то отдельных пациентов, а не результаты целенаправленного исследования?

— Именно так.

— То есть вы хотите сказать, что располагаете какими-то единичными отчетами по поводу более продолжительного использования «Джи-Ливиа»?

— Нет, мне лично не доводилось их видеть.

Стерн знает, что это неправда. Они с Капечем в прошлом говорили не только о болезни самого Стерна, но и еще о шестерых пациентах, которых начали лечить с помощью «Джи-Ливиа» позднее — в конце 2013 и начале 2014 года. Пятеро пациентов, включая самого Стерна, еще живы.

— Но, доктор, вы хорошо знакомы по крайней мере с одним отчетом по поводу состояния пациентов, которые принимали «Джи-Ливиа» и прожили больше пяти лет, не так ли?

— Нет, не так, — заявляет Капеч и с самым решительным видом отрицательно качает головой.

— Разве вы не знакомы с моей историей болезни, доктор Капеч?

— Протестую! — резко выкрикивает с другой стороны подиума Фелд. То же самое делает и Мозес, находящийся за спиной своего помощника. В голосе федерального прокурора явственно слышно такое же возмущение, которое при открытии процесса вызвало у него упоминание Стерном гражданских исков, связанных с новым препаратом.

Стерн вертит головой. Существует железное правило, согласно которому юрист, участвующий в процессе, не может выступать перед присяжными в качестве свидетеля. Признавая свою неправоту, адвокат смотрит на Капеча и помахивает рукой.

— Я отзываю вопрос, — говорит он. — Продолжения не будет.

— Мистер Стерн! — возмущенно восклицает Сонни.

Только сейчас, как следует оглядев зал, адвокат понимает, насколько неверно он оценил серьезность ситуации. Судья, кажется, вот-вот испепелит его взглядом.

— Выведите присяжных из зала, — обращается Сонни к Джинни Тэйлор, заместителю начальника группы судебных приставов, одетой в синюю униформу. Присяжные быстро выходят за дверь. Стерн понимает, что утратил контроль над ситуацией. Из-за тягостных воспоминаний о том времени, когда ему только что поставили диагноз, а также личного знакомства с Капечем и частных бесед с ним за пределами здания суда он чересчур увлекся диалогом с доктором.

— Приношу свои извинения, ваша честь, — обращается адвокат к судье. Он пытается как-то объясниться, но Сонни отрицательно трясет седовласой головой:

— Нет, мистер Стерн. Я предупреждала вас о том, что больше не потерплю никаких нарушений процедуры. Вы знаете, что состояние вашего здоровья никак не должно фигурировать в этом деле. Если вы не в состоянии соблюдать правила, я отдам распоряжение о том, чтобы защиту по этому делу вела миссис Стерн — говорю вам об это прямо.

Ссоры с судьями — неотъемлемая часть работы судебных адвокатов. Но в данном случае столь острая реакция, да еще исходящая от Сонни, которую он считает добрым другом, вызывает у Стерна ощущение, словно его пронзили копьем. Он понимает, что существует риск проиграть дело Кирила, и идет на это. Но потеря контроля над собой — такой позор для адвоката, что воспоминания об этом случае будут мучить его до самой смерти. Чувствуя слабость в ногах, огорченный и сконфуженный, Стерн тяжело опускается на свой стул за столом защиты. К барьеру выходит Марта, за ней следуют Фелд и Мозес. Говорит Фелд, а раздосадованный федеральный прокурор оглядывается, чтобы бросить сердитый взгляд на Стерна. Тот внезапно с болью в душе осознает, что, возможно, и отношения с Мозесом оказались навсегда испорченными.

Хотя Марта, со своей стороны, считает Мозеса другом, отношения между федеральным прокурором и Стерном носят в первую очередь профессиональный характер. При этом они до сих пор глубоко уважали друг друга. Разумеется, как и все прокуроры, Мозес в основном придерживается обвинительных позиций. Но он всегда старался быть объективным и внимательно выслушивал аргументы Стерна, которые тот высказывал от имени своих клиентов. Два года тому назад после назначения Мозеса на должность федерального прокурора Стерн в интервью пел ему дифирамбы, делая упор на то, что Мозес хорошо проявил себя, почти десять лет проработав на посту первого помощника. К тому же Стерн был одним из немногих членов профессионального сообщества юристов, кого не удивлял тот факт, что Мозес — республиканец.

Детство Мозеса прошло в переулках вокруг Грэйс-стрит. Воспитывали его мать и бабушка. Что же до отца, то его Мозес практически не знал, поскольку тот мотал тридцатилетний срок в тюрьме в Рудьярде. Словом, детство у Мозеса выдалось не из легких. Достаточно сказать, что, когда он и сестра были еще детьми, матери не раз приходилось укладывать их обоих плашмя в ванну, чтобы в них не угодила шальная пуля во время перестрелок, нередко случавшихся в коридорах и на лестничных площадках их жилища. Миссис Эпплтон работала по две смены на местном заводском сборочном конвейере, чтобы заплатить за учебу обоих детей в католической школе, а в выходные они вместе с ней посещали мероприятия церковной общины «Река Сион». Мозес был одним из тех двенадцати мальчишек в своем классе, которые окончили среднюю школу. Затем он записался в Корпус морской пехоты. После завершения службы он, воспользовавшись законом о правах военнослужащих, поступил в колледж, а потом в университет на вечернее отделение юридического факультета. Соответственно, учился он по вечерам, отработав перед этим целый день водителем посылочной службы «Ю-Пи-Эс». Мозес выработал для себя систему взглядов относительно того, как люди его круга, начинающие с нуля, должны честно добиваться своих целей. Главными принципами он считал упорство, трудолюбие и следование существующим правилам, актуальным для подавляющего большинства людей. Еще он считал крайне важным элементом существование справедливой системы поощрений. Исходя из этих воззрений, он до сих пор, несмотря на свою занятость на должности федерального прокурора, преподает раз в неделю в начальных классах школы «Сент-Грегори», которые в свое время посещал и сам.

Сформулированные им самим жизненные принципы сделали Мозеса настоящим джентльменом. Когда судья Клонски сказала Стерну, что он может проводить перекрестный допрос свидетелей сидя, Мозес заявил, что если Сэнди примет такое решение, то его поддержат и представители обвинения. То, что Мозес явно пришел к выводу, что Стерн на старости лет потерял совесть, заставляет старого адвоката чувствовать себя как нашкодивший школьник. Он буквально сгорает от стыда.

Тем временем Марта, понимая, насколько болезненно переживает случившееся ее отец, бросается на его защиту.

— Ваша честь, — говорит она, — я убедительно прошу вас не проводить опрос доктора Капеча в отсутствие присяжных. Не сомневаюсь, вы сможете выяснить, что доктор Капеч сказал суду неправду.

Внезапно Фелд поднимает руку в знак того, что хочет что-то сказать.

— Когда я готовил Бруно к представлению свидетельских показаний, он заявил мне, что знаком с состоянием здоровья Сэнди. Я предупредил его, что эта тема не должна затрагиваться в зале суда. Я совершенно не понимал, какое это может иметь отношение к делу. Но Бруно, похоже, неправильно меня понял. Так или иначе, я хотел попросить доктора Капеча скорректировать его свидетельские показания в ходе повторного опроса.

Сонни закрывает глаза, давая понять, что изо всех сил пытается разобраться в происходящем. Затем она резко встает с места и выходит из зала, бросив через плечо:

— Мне нужно пять минут.

Марта подходит к столу защиты и шепотом коротко говорит что-то на ухо Кирилу. Затем она берет отца за локоть и тоже выводит его из зала суда. Они минуют две пустые комнаты и оказываются рядом с ореховой скамьей со спинкой, стоящей в конце облицованного белым мрамором коридора.

К этому моменту настрой Стерна предсказуемо меняется — чувство вины в его душе уступает место возмущению, особенно в связи с объяснениями, озвученными Фелдом. Стерн чувствует, что головомойка, полученная им от судьи, прежде всего и главным образом объясняется его возрастом. Будь он лет на сорок моложе, Сонни отнеслась бы к этому эпизоду внимательнее.

— Послушай, что я тебе скажу, Марта. Если Сонни попытается снять меня с процесса, я обращусь в апелляционный суд.

— Этого не случится, папа. Сонни просто не в духе от всего того, что происходит в зале. Думаю, она ненавидит дела об убийствах. Когда Капеч ответил насчет большой вероятности, она посмотрела на Мозеса так, как будто хотела прикончить его самого. Я едва удержалась, чтобы не рассмеяться вслух.

До Стерна доходит, что речь идет о том самом моменте, когда ему показалось, что Марта пытается скрыть улыбку. Но сейчас Стерна больше волнует собственная судьба, чем судьба его клиента.

— Я вовсе не страдаю деменцией, — говорит он, — и считаю возмутительным, если кто-то предполагает обратное.

— Пап, конечно, ты не страдаешь деменцией. Если бы я считала иначе, я бы своими руками забаррикадировала перед тобой двери в зал суда. Твое мнение, твои аргументы, опыт и знания — все это по-прежнему поражает и восхищает меня. Но твой самоконтроль в той ситуации, которая возникла в ходе процесса, когда Капеч внезапно разочаровал тебя, — это совершенно другой вопрос. После смерти Хелен ты плакал при людях в десять раз чаще, чем после смерти мамы. Я радовалась тому, что ты стал менее закрытым. Но сейчас положение таково, что ты должен пообещать мне: как только почувствуешь, что тебя заносит, ты немедленно прекратишь свое выступление и передашь слово мне. Просто дай мне понять это взглядом.

Стерн кивает. Он в состоянии принять предложение Марты. Больше всего остального его угнетает тот факт, что его умение держаться в определенных рамках, которое всегда безотказно защищало его, словно невидимая броня или скафандр, подвело, когда Капеч не оправдал его ожиданий.

Когда Стерн и Марта снова оказываются в зале суда, Джинни, заместитель начальника группы судебных приставов, стоит в своей синей униформе около задней двери, держась за ручку. Это означает, что судья вот-вот выйдет из кабинета и вернется на место.

— Ну, — говорит Сонни, устраиваясь в своем кресле, — я попросила стенографистку зайти ко мне и прочитать часть стенограммы вслух. Так вот, должна сказать, что нарушения имеют место со всех сторон. Мистер Фелд, я согласна с тем, что следовало бы, чтобы исправить положение, попытаться опросить свидетеля повторно. Но раз вы знали, что ответы доктора Капеча под присягой не соответствуют истине, а в особенности то, что он неверно понял инструкции, полученные от вас, вам следовало сразу же подойти к боковым перилам или же просто встать и поправить его. Мистер Стерн, я понимаю, что вы находились в трудном положении, но вы тоже должны были подойти к боковым перилам для консультации, прежде чем задать вопрос, который выходит очень далеко за общепринятые рамки.

— Я согласен, — выпаливает Стерн и сопровождает эти слова чем-то вроде небольшого поклона. — Подобное не повторится.

— Хорошо. И, честно говоря, пробежав стенограмму, я пришла к выводу, что по крайней мере часть показаний доктора Капеча можно считать не относящейся к делу. Но давайте пока оставим все как есть и займемся повторным опросом свидетеля обвинения.

После того как доктор Капеч снова занимает свое место на свидетельской трибуне, он уже не может обсуждать свои предыдущие показания ни с представителями обвинения, ни с представителями защиты. Таким образом, для того, чтобы повернуть ситуацию в свою пользу, Фелду нужно, чтобы Капеч точно понимал подоплеку каждого вопроса. Доктор неплохо справляется с этим, если учесть его нехватку опыта выступлений в суде в качестве свидетеля.

— Когда вы отвечали мистеру Стерну на его вопрос о «большой вероятности» — такую формулировку можно считать общепринятым медицинским термином?

— Нет. Ничего подобного. Отвечая, я просто излагал свои собственные впечатления.

— И вы, разумеется, употребляли это словосочетание не в качестве формулировки, имеющей юридическую значимость?

— Нет, нет, конечно, нет. Я ведь, в конце концов, врач, а не юрист.

Когда Капеч покидает свидетельскую трибуну, судья напоминает присяжным, что они ни с кем не должны обсуждать ход процесса и дело, которое на нем рассматривается. Затем Сонни объявляет перерыв до следующей недели. По решению присяжных слушания будут возобновлены в понедельник, учитывая, что дело Кирила привлекает большое внимание общественности и СМИ. Что же касается Сонни, то она никогда не проводит слушания по пятницам — этот день она отводит для рассмотрения прошений и ходатайств по сотням других дел, значащихся в ее календаре.

После окончания заседания Стерн берет Кирила за рукав и говорит, что хочет встретиться с ним в своем кабинете.

— Приезжайте один, — тихо добавляет адвокат.

Пафко быстро кивает, словно зная, какой именно будет тема предстоящего разговора. Он говорит, что позаботится о том, чтобы Донателлу отвезли домой, а после этого приедет к Стерну.

Спустившись, Стерн видит Ардента, который стоит у обочины рядом с машиной. Адвокат снова совершенно обессилен — слишком тяжел груз эмоций, которые он пережил во время стычки с Сонни. В конце концов он приходит к выводу, что Фелду досталось от нее больше, чем ему. Но это не имеет значения, потому что он знает: прежний Сэнди Стерн, адвокат с безукоризненной репутацией, придумал бы какой-то филигранный ответ на ложные заявление Капеча и не стал бы нарушать веками сложившееся правило, согласно которому юрист, участвующий в процессе, не может выступать на нем в качестве свидетеля. Сидя в салоне автомобиля, Стерн вынужден признать неприятную правду, предчувствие которой уже давно темным облачком собиралось в глубине его души: все это больше не для него. Марта права. Ему ни в коем случае нельзя было соглашаться представлять интересы Кирила.

Но он уже сидит в вагоне поезда, идущего с огромной скоростью. Ради Кирила и ради себя самого он должен сконцентрировать все еще остающиеся у него силы, физические, интеллектуальные, душевные, собрать в кулак волю и дисциплину. Он больше не должен допускать глупые ошибки, проявлять некомпетентность и балансировать на краю пропасти. Да, он больше никогда не будет прежним. Но у него есть долг — перед Сонни, Мартой, Мозесом, самим собой, а самое главное — перед Пафко. А значит, он просто обязан показать им всем лучший вариант себя.

10. Кирил

Как он познакомился с Кирилом Пафко? Поскольку дело «Соединенные Штаты Америки против Пафко» привлекало большое внимание общественности, люди время от времени задавали Стерну этот вопрос, но он не мог точно вспомнить, как именно это произошло. Это случилось более сорока лет назад. Оба они — и Стерн, и Пафко — эмигрировали из Аргентины, оба с молодыми женами, оба набирали авторитет в своих профессиональных сообществах. Присутствовало между ними еще кое-что общее, но об этом обычно не говорили вслух: оба оказались достаточно практичными, чтобы жениться на женщинах с большим состоянием. Многие считали, что им просто необходимо познакомиться, но у Стерна по поводу их первой встречи осталось лишь одно, хотя и довольно яркое воспоминание: Кирил, высокий, красивый, холеный, пересекая большую комнату, направляется прямо к нему с самоуверенной улыбкой и, протягивая руку, приветствует его так, как принято это делать в Буэнос-Айресе: «Че, пибе», то есть «Салют, малыш».

Кирил в то время прибыл в Три-Сити в качестве профессора, чтобы преподавать на медицинском факультете университета. Он тогда только что окончил Гарвард и уже завоевал известность и авторитет в профессиональном сообществе медиков. Юридическая карьера Стерна также шла в гору. К тому времени он уже перестал охотиться за клиентами в коридорах суда первой инстанции округа Киндл, чем вынужден был заниматься поначалу, после того как оставил богатую практику, которую первое время обеспечивала ему юридическая фирма его тестя. Однако он тогда еще не избавился от типичных иммигрантских опасений по поводу того, что его попытки сделать карьеру и достичь успеха могут оказаться напрасными. Поскольку родители его жены, Клары, всегда испытывали смутные подозрения по поводу истинных мотивов его женитьбы на их дочери, Стерн умолял супругу не принимать от них ни цента. Однако эта позиция делала еще более жесткой необходимость его собственной финансовой и профессиональной состоятельности. Между тем во время выступлений в суде ему в решающие моменты далеко не всегда удавалось найти самые точные английские слова. Понимал он и то, что его акцент зачастую вызывает недоверие у судей, полицейских и, что самое неприятное, у потенциальных клиентов. Всякий раз, когда он терпел неудачу, он особенно ясно ощущал, что наличие у него троих детей накладывает на него повышенную ответственность за благосостояние семьи. Так же остро, как другие люди нуждались в пище, воде, крыше над головой, Стерну требовалось чувство уверенности в завтрашнем дне, в своем будущем.

Между тем Кирил уже успел добиться колоссальных успехов. Поначалу Стерну казалось, что между ними очень мало общего. По причине того, что в свое время испытывал неприязнь к отцу, Стерн избегал общения с представителями медицинской профессии. Пафко, помимо всего прочего, был хорошим спортсменом. Год за годом он удерживал чемпионский титул в одиночных соревнованиях по теннису в загородном клубе, в котором состояли также тесть и теща Стерна. Сам же Стерн имел весьма смутное представление даже о том, как правильно держать ракетку. Но, пожалуй, больше всего его раздражала уверенность Кирила в том, что его все обожают. Что и говорить, он умел пользоваться своим обаянием, в меру приправленным иностранным шармом.

Алехандро и Кирила не сблизило даже то, что оба они были аргентинцами. Как-никак они являлись выходцами из совершенно разных социальных слоев. Напряженность в Европе, которая началась в 80-х годах XIX века и в итоге вылилась в Первую мировую войну, привела к миграции сотен тысяч европейцев в Аргентину, которая в те времена считалась страной больших возможностей, способной соперничать в этом смысле с США. Семья Пафко, которая занималась виноделием и имела виноградники неподалеку от Братиславы, уехала из Словакии в Аргентину в 1919 году, почти за десять лет до того, как Стерны бежали из Германии, напуганные поднимавшейся в стране волной антисемитизма. Пафко поселились в провинции Мендоса и снова стали процветающими виноделами. У Стернов обустройство на новом месте шло тяжело. Отец Алехандро, не слишком успешный врач, переезжал вместе с семьей с места на место. Умер он довольно рано, оставив семью на грани бедности.

Существенный импульс сближению Стерна и Пафко придали их жены, Клара и Донателла. Они во многом были похожи — обе рожденные и выросшие в достатке, с хорошим образованием, умные и рассудительные. Обе имели музыкальное образование. Обе раз в месяц после ланча посещали концерты симфонических оркестров и всегда с нетерпением ждали этого.

Летом семьи Стерна и Пафко нередко проводили время вместе. Эти случаи участились после того, как Стерны стали то и дело посещать загородный клуб. Несмотря на свое изначальное нежелание общаться с Кирилом, Алехандро не мог не оценить его чувство юмора и искусство рассказчика.

Затем в какой-то момент они внезапно, словно под воздействием удара молнии, воспылали дружескими чувствами друг к другу. В обществе это объяснили взаимным притяжением, вызванным славой, снизошедшей на них обоих. Их дружбу укрепляло, помимо прочего, еще и то, что вокруг лишь немногие понимали, что это такое — внезапно обрушившаяся на человека известность. Стерну в 1986 году выпало защищать первого заместителя окружного прокурора округа Киндл. Подсудимого, женатого мужчину, обвинили в убийстве своего коллеги, который якобы раньше был его любовником. Это дело, наложившись на очередные выборы местного окружного прокурора, да еще с учетом всех пикантных подробностей, получило общенациональный резонанс — о нем говорили от побережья до побережья. Стерн многократно видел в газетах собственные фото, на которых он тащил в суд коричневые коробки с документами, сгибаясь под тяжестью ноши. О нем упоминали в своих материалах «Тайм» и «Пипл». Вскоре он понял механизм работы американских прессы и телевидения. Реакция одних СМИ привлекала внимание других, так что известность того или иного фигуранта публикаций росла лавинообразно. Популярность принесла Стерну поток новых клиентов — топ-менеджеров корпораций. Затем к нему обратился архиепископ местной католической церкви, которого Стерн спас от тюрьмы, несмотря на многочисленные махинации с его стороны с целью скрыть весьма неблаговидный факт: у его преосвященства в результате романа с четырнадцатилетней девочкой родился ребенок. Стерн стал привыкать к тому, что его представляют незнакомым людям как «знаменитого адвоката». Иногда, когда незнакомец казался человеком с чувством юмора, а также в присутствии жен, сначала Клары, а затем Хелен, Стерн стал в таких случаях шутить: «О, не придавайте этому значения. У меня нет фанатов, которые ходят за мной толпами».

Момент славы для Кирила наступил в 1990 году, когда ему присудили Нобелевскую премию. Стерн искренне радовался и за Кирила, и за Истонский университет, и за округ Киндл, который отчаянно боролся за то, чтобы его перестали считать «второсортным местечком». Кирил воспринял обрушившуюся на него славу как нечто совершенно заслуженное. В отличие от Стерна, его отношение к «медным трубам» было однозначно восторженное. Если известность считать своеобразным наркотиком, то Кирил, можно сказать, подсел на него. Он месяцами мог раз за разом пересказывать историю о том, как в момент, когда он на следующий день после объявления в Стокгольме о присуждении ему премии, вошел в «Мэтчбук», фешенебельный ресторан в центре города, все посетители встали и устроили ему овации. Появление «Джи-Ливиа» породило новую волну всеобщего признания и восхищения. Она продолжалась до того момента, когда «Уолл-стрит Джорнэл» в своем материале описал Кирила как мошенника.

Вскоре после того, как Стерн, несколько придя в себя в машине, добрался до своего офиса, приехал Пафко — как всегда, любезный и обходительный.

— Сэнди, если вы считаете, что должны объясниться по поводу инцидента с судьей, то, пожалуйста, не надо. Я знаю, что вы с ней друзья. Но и для меня, и для Донателлы совершенно очевидно, что она — очень вспыльчивый человек.

Понимая, что в ходе судебного заседания совершил ошибку, Стерн пока не пытался вычислить, как раздражение Сонни по отношению к нему могло повлиять на присяжных. Кирил, возможно, был прав, и внешне могло показаться, что все дело в ее вспыльчивости. Но сейчас Стерну хотелось поговорить не о реакции судьи.

— Кирил, я просил вас встретиться со мной без Донателлы, чтобы мы могли еще раз поговорить об Иннис.

Адвокат имеет в виду доктора Иннис Макви, которая долгое время была любовницей Кирила. Она ушла из «ПТ» в январе 2017 года, после того как препарат «Джи-Ливиа» одобрили, а у Кирила закрутился роман с сорокалетней Ольгой Фернандес, директором по маркетингу.

— Понимаю, — с некоторой осторожностью произносит Пафко. — А что с ней такое?

— Она наконец согласилась встретиться со мной. Завтра я лечу во Флориду, чтобы с ней повидаться. Я хотел, чтобы вы об этом знали. Пинки я попросил собрать в базе данных «ПТ» личные данные Иннис — чтобы у меня была возможность как можно лучше подготовиться к встрече.

— А-а, вот оно что. — На губах Кирила появляется кривоватая улыбка. — Не забудьте захватить с собой беруши. Она будет говорить обо мне страшные вещи. «В самом аду нет фурии страшнее, чем женщина, которую отвергли». Кажется, это где-то у Шекспира сказано, а, Сэнди?

— Лучше заранее знать, что нас ждет, Кирил.

— Согласен.

Год назад, в тот день, когда Кирил умолял Сэнди заняться его делом, Стерну следовало предупредить друга — и самого себя — о том, что, защищая клиента в уголовном процессе, адвокат редко имеет возможность улучшить свое мнение о подзащитном. Гораздо чаще случается наоборот. В течение многих лет в практике Стерна встречались отдельные исключения из этого правила. То есть ему иногда все же попадались клиенты, которые демонстрировали храбрость и самоотверженность и умели быть честными по отношению к себе. Но чаще ему приходилось иметь дело с людьми, которые в итоге его разочаровывали. Стерн раньше не имел представления о том, что Кирил, оказывается, в течение многих лет имел отношения с женщиной вне брака, на стороне. Для мужчин, облеченных успехом и властью, такие вещи, конечно же, не редкость. И тем не менее, сам будучи мужем, хранившим беззаветную верность обеим своим женам, Стерн поведения Кирила не одобрял. К тому же он слишком хорошо относился к Донателле, чтобы воспринимать любовные похождения Пафко как безобидные шалости. Правда, Сэнди понятия не имел, что известно супруге Кирила, а что нет.

Но если длительные отношения с Иннис что-то значили для Кирила, то сегодня по нему этого было не видно. Он явно не хотел говорить о ней, и Стерн через какое-то время прекратил попытки что-либо выяснить. Проводив Кирила, адвокат вернулся в свой кабинет и, расположившись у окна, принялся размышлять, глядя вдаль. При этом уже не впервые у него в голове возникли мысли о том, какую загадку представляет для него его клиент и отношения с ним.

В тот день, когда Стерн дал свое согласие защищать Пафко, Кирил, прослезившись, обнял старого адвоката и заявил о своей невиновности. Затем, уже направляясь к двери, остановился и снова заключил Стерна в объятия.

— Спасибо, Сэнди, — сказал он, — спасибо. Честное слово, я считаю вас своим самым близким другом.

Эти слова удивили Стерна, потому что сам он никогда не сказал бы ничего подобного. Он в самом деле испытывал теплые чувства к Кирилу и Донателле. Супруги Пафко, с которыми Стерн знаком уже несколько десятилетий, люди достойные и обладают многими замечательными качествами. Но блестящие манеры Кирила — это своеобразный барьер, мешающий Стерну сблизиться с ним по-настоящему. В сущности, он мало знает о том, что Кирил за человек.

Впрочем, этой темой размышления Стерна не ограничиваются. Ему, например, не дает покоя мысль, что он, похоже, не в состоянии назвать хотя бы одного из живущих на свете мужчин, с которым его объединяла бы по-настоящему глубокая дружеская привязанность. Да, есть те, с кем за годы работы, в том числе по весьма сложным случаям, у него возникло много общего в сфере профессиональной деятельности. Всегда найдутся такие, с кем можно сыграть в карты или посидеть рядом за какой-нибудь другой азартной игрой. Однако правда, к которой Стерн пришел с возрастом, состоит в том, что самые близкие отношения у него складывались только с женщинами — с матерью, сестрой, с Хелен и Мартой, даже с Кларой в первые годы их брака.

Тем не менее в течение последних десяти лет Кирил стал играть важную роль в жизни Стерна и превратился в человека, к которому старый адвокат питал инстинктивную привязанность. Сегодня, когда он вновь испытал в зале суда уже знакомое ему чувство обреченности (оно впервые появилось у него, когда ему поставили диагноз, и вот уже несколько лет бросало мрачную тень на всю его жизнь), Стерн в момент неожиданного просветления вдруг ощутил глубокую благодарность по отношению к Кирилу. Пафко был не просто врачом, который обеспечил Стерну возможность использовать лекарство, способное спасти жизнь. Кирил дал ему нечто более важное, чем «Джи-Ливиа», более значимое по своим последствиям.

В 2013 году, когда Кирил приступил к оценке состояния Стерна, они с Сэнди встретились в небольшом смотровом кабинетике на территории медицинского факультета Истонского университета. Пафко был в длинном белом халате и чувствовал себя полностью в своей стихии. К этому времени ему уже редко приходилось заниматься осмотром пациентов, но чувствовалось, что он прекрасно умеет общаться с больными один на один. Стерн к тому времени посетил многих онкологов. Некоторые из них считали необходимым выглядеть бодрыми и оптимистичными, другие предпочитали бесстрастно констатировать факты, которые не могли вызвать у пациента ничего, кроме отчаяния. Кирил же в роли лечащего врача демонстрировал невероятную харизму, которая, вне всякого сомнения, была свойственна ему от природы. Когда Стерн присел на краешек смотрового стола, Кирил положил обе руки ему на плечи и наклонился вперед таким образом, чтобы они с пациентом имели возможность посмотреть друг другу прямо в глаза.

— Сэнди, я верю в это лекарство, — сказал Кирил. — Но я также верю в вас. Если построить график эффективности лечения пациентов, он будет выглядеть как колоколообразная кривая. Всегда есть пациенты, чьи результаты превосходят ожидания. Почему? Одна только воля не может справиться с болезнью, Сэнди. Но если человек хочет жить и имеет серьезные причины для этого — это уже совсем другое дело. Любой онколог скажет вам, что эти вещи имеют значение, хотя никто не сможет объяснить, как это работает. Вы, Сэнди, из той категории пациентов, которые выживают, побеждая в борьбе с недугом, гораздо чаще, чем большинство других.

Кирил продолжал внимательно вглядываться в лицо Стерна, словно был по отношению к нему не лечащим врачом, а отцом, и адвокат ощущал на своих плечах тяжесть его рук, от которой ему стало тепло и комфортно. Несколько месяцев спустя, еще до того, как Стерн начал ощущать положительные результаты лечения, он, вспоминая этот момент, понял, что именно тогда началось фундаментальное изменение его отношения к тому, что с ним происходило. Он перестал мысленно готовиться к смерти и снова думал о будущем — о том, как хорошо вернуться домой, к жене, которая беззаветно любила его; предвкушал, как будет наблюдать за тем, как расцветают, словно чудесные цветы, его внуки; как будет с гордостью подводить итоги жизни, которая, по большому счету, удалась. Сейчас Стерн чувствует, что он в долгу перед Кирилом еще и за то, что доктор Пафко каким-то непостижимым образом дал ему возможность снова почувствовать вкус к жизни, а не только за «Джи-Ливиа».

Теперь Пафко попросил Стерна каким-то образом отблагодарить его за все это — в частности, не позволить, чтобы у самого Кирила отняли те счастливые годы жизни, которые ему еще оставались. Правда, увы, состояла в том, что, скорее всего, решение этой задачи не под силу никому на земле. Конечно же, Стерн сегодня уже смирился с тем, что прошли те времена, когда он, Сэнди, мог это сделать. Но сейчас, в этот момент, когда он, проводив Кирила, стоит у окна и смотрит вдаль, он яснее, чем когда бы то ни было раньше, понимает, почему он взялся за это дело. И с особой остротой чувствует эмоциональный груз, который он тем самым на себя взвалил.

11. Иннис

Если смотреть на вопрос с точки зрения адвоката по уголовным делам, «США против Пафко» — дело просто идеальное. Обвинения требуют весьма тонкой и квалифицированной работы защиты. Интерес к процессу общенациональных СМИ привлекает статус Кирила как нобелевского лауреата, а массированная пиар-поддержка и прямая реклама «Джи-Ливиа», в свое время организованные Ольгой Фернандес, поднимают градус общественного внимания сразу на несколько уровней. И, наконец, еще один немаловажный момент — дело обещает прекрасную финансовую отдачу. Во-первых, успех в нем привлечет дополнительный поток богатых клиентов, готовых платить за услуги адвоката-победителя: всем понятно, что любые капиталы будут бесполезны, если их владельца осудят и посадят в тюрьму. К тому же компания «ПТ», если Кирила оправдают, наверняка примет правила внутреннего распорядка, согласно которым возьмет выплату адвокатского гонорара на себя и проявит в этом вопросе большую щедрость.

Более того, лавина гражданских исков против компании и Кирила снимает часть нагрузки, падающей на Стернов. Они заключили соглашения о сотрудничестве с несколькими могущественными юридическими фирмами, защищающими при рассмотрении гражданских исков интересы ответчиков. Это дает Марте и самому Стерну возможность привлекать в своих интересах их огромные ресурсы для исследовательской работы, представления самой разнообразной электронной документации, консультаций экспертов и даже инфографики для демонстрации в зале суда — вроде той, которую защита показывала на мониторе, когда Стерн рассказывал присяжным о так называемых RAS-белках. За все это платит компания «ПТ», с точки зрения которой это — вполне оправданное вложение денег. Ведь если Кирила осудят по уголовному делу, которое ведут в качестве защитников Стерн и его дочь, это будет иметь практически решающее значение для исхода большинства гражданских исков. Защита предпочитает, чтобы в ходе уголовного процесса она была представлена в зале скромно — только Мартой, Пинки и самим Стерном. Это в самом деле выглядит впечатляюще — старик с тросточкой, противостоящий бюрократической машине, которая представлена сидящими в ложе обвинения девятью участниками прокурорской команды. Но еще четверо адвокатов и двое ассистентов, которых выделил для работы по делу местный филиал общенациональной юридической фирмы, находятся в офисе Стерна, и к ним можно обращаться за помощью в любой момент. Для Сэнди это весьма кстати — поскольку фирма «Стерн-энд-Стерн» скоро закрывается, многие сотрудники уже покинули свои кабинеты, найдя новое место работы.

Есть, впрочем, одна область, в которой Стерн всегда предпочитал все делать сам. Даже тогда, когда на них с Мартой работали двое наемных частных сыщиков, Сэнди любил лично встречаться со свидетелями еще до того, как оказывался лицом к лицу с ними в зале суда. Традиция, по которой именно Стерн занимался контактами с потенциальными свидетелями, возникла еще тогда, когда дети Марты были маленькими — это позволяло свести к минимуму ее поездки за пределы города и участие в совещаниях в сверхурочное время.

Однако даже при этом Марта с самого начала выступала против поездки Стерна во Флориду с целью побеседовать с доктором Макви — она считала, что авиаперелеты, накладывающиеся на напряжение, связанное с судебным процессом, — это уж слишком. Стерну все же удалось успокоить ее, объяснив, что после встречи с Макви его в течение двух часов провезут в лимузине через всю территорию штата, так что вечер пятницы и субботу он будет расслабляться в Уэст-Палм-Бич, в похожем на дворец и стоящем на берегу моря доме его сестры, Сильвии. Марта доверяет своей тете и считает ее достаточно гостеприимной хозяйкой, которая сумеет обеспечить ее отцу комфортный отдых.

Самолет, на борту которого находится Стерн, приземляется в аэропорту Форт-Майерс вскоре после часа дня в пятницу. Доктор Макви, все еще заядлая теннисистка, может встретиться с адвокатом только после трех часов, поскольку участвует в каком-то турнире. Водитель лимузина, эмигрант с Кубы по имени Сесар, отвозит Стерна в близлежащую закусочную, где посетителей кормят крабами. Адвокат предлагает Сесару перекусить вместе с ним. Яркое солнце — приятная альтернатива тяжелому нервному напряжению предыдущей недели, особенно сейчас, когда осень затянула небо в округе Киндл тучами — теперь в течение нескольких месяцев местные жители будут чувствовать себя так, словно находятся в кастрюле, накрытой крышкой. За едой Стерн разговаривает с Сесаром — тот на непривычном для слуха адвоката кубинском испанском с восхищением рассказывает о неисчерпаемых возможностях, которые открываются в Америке на каждом шагу. Затем они отправляются по федеральному шоссе 75 в сторону города Нэйплс, куда доктор Макви переехала после своего ухода из компании «ПТ».

За последние два десятилетия многие друзья Стерна и Хелен перебрались во Флориду, подальше от высоких местных налогов на доходы и наследство, характерных для штатов, расположенных севернее. По мнению самого Стерна, никакие деньги не могут компенсировать такой переезд. Болота, кишащие аллигаторами, в центральной части штата, закрытые коттеджные поселки, города на побережье с забитыми бесконечными автомобильными пробками улицами — вся Флорида кажется Стерну каким-то каторжным поселением для стариков. Местные же жители порой представляются ему героями некой известной пьесы, которые ослеплены солнцем и не понимают, что находятся в аду.

Они с Сесаром уже совсем неподалеку от Нэйплса, когда Стерну одновременно приходят СМС-сообщение и электронное письмо от Пинки. Стерн сначала читает послание в электронной почте, которого ждал. К нему приложен файл со сканированной копией личных данных Иннис. Там нет особых сюрпризов, если не считать того, что Кирил, о щедрости которого Стерн не раз слышал от разных людей, расставаясь с Иннис, весьма мудро снабдил ее щедрым выходным пособием, которое стало прекрасным добавлением к тому, что ей удалось заработать на биржевых операциях.

А вот открыв СМС-сообщение, Стерн вздрагивает.

«Посмотри, что я видела в «ПТ», когда ходила туда за сканом личного файла Иннис!» — гласит текстовая часть. К ней приложены сделанные Пинки фотографии. Первым идет снимок окна на верхнем этаже, затем окна внизу, а затем — машины, стоящей на парковке «Пафко Терапьютикс». Это белый «Шевроле» одной из последних моделей — судя по шильдику из нержавеющей стали на багажнике, не какой-нибудь, а именно «Малибу». Пинки сумела поймать в объектив даже овальную парковочную эмблему «ПТ» на заднем стекле. При виде этих фото у Стерна возникает странное ощущение, что-то вроде дежавю.

Что это — совпадение? Или что-то зловещее? Стерну нужно больше времени, чтобы как следует все обдумать. Тем временем он отправляет ответное СМС-сообщение Пинки: «Браво! Но больше ничего не делай, пока мы не поговорим». Помимо прочего, ему хочется понять, можно ли каким-то образом связать историю с белым «Малибу» с Кирилом и его делом.

Дом Иннис Макви находится неподалеку от Нэйплса, в пригородном районе под названием Порт-Ройял. Это настоящий рай для богатых. Великолепные особняки, мимо которых везет Стерна Сесар, напоминают европейские средневековые замки. Перед ними зеленеют огромные, площадью в сотни ярдов, лужайки, а своей задней частью дома выходят на побережье Мексиканского залива с пляжами, покрытыми белым, словно сахар, песком. Дом доктора Макви, облицованный оранжевой штукатуркой, с белыми декоративными элементами, включая балюстраду над внутренним двориком, находится в конце тихой улочки, в тупичке, и размерами уступает другим особнякам. Тем не менее, учитывая, что он стоит у самой воды, он, по мнению Стерна, стоит больше 10 миллионов долларов. Впрочем, Иннис Макви легко могла позволить себе такую покупку, уйдя из компании «ПТ» вскоре после того, как препарат «Джи-Ливиа» поступил в продажу.

В отличие от сына Кирила, Лепа, с которым у Стерна состоялись две весьма напряженные встречи в присутствии его весьма въедливых чикагских адвокатов, Иннис Макви почти перестала пользоваться услугами своего юриста Рекса Хаксли — после того, как тот сумел заключить с гособвинением соглашение о том, что в отношении нее судебного преследования не будет. Она сама перезвонила Стерну и сказала, что ей нечего скрывать и что, будучи дочерью экономных шотландцев, она считает, что адвокатские гонорары по большей части — деньги, выброшенные на ветер. Тем не менее еще совсем недавно, когда Стерн впервые обратился к ней с просьбой о встрече, она всячески уклонялась от каких-либо контактов с ним. Следуя рекомендациям Рекса, к которому она иногда все еще обращается за советами, Иннис в конечном итоге согласилась встретиться с Сэнди. Но лишь на том условии, что Стерн приедет один, чтобы никто не мог подтвердить ее слова как свидетель — как будто у кого-то могли возникнуть вопросы по поводу того, что она скажет. Свидетели, договорившиеся с государством о том, что их не станут преследовать по суду, обычно весьма осторожны и стараются не сказать ничего такого, что могло бы не понравиться властям, а также весьма неохотно встречаются с адвокатами со стороны. Поэтому Стерн принял условия Иннис, не выразив никакого недовольства.

Стерн заранее позвонил хозяйке дома из машины, чтобы сообщить, что он уже подъезжает. Доктор Макви вышла на крыльцо и с улыбкой встретила его у порога, в обрамлении громадного дверного проема в виде арки из красного дерева. Фасад дома украшен белыми декоративными полуколоннами. Огромные окна наполовину прикрыты ставнями из нержавеющей стали. Хозяйка по-дружески называет адвоката Сэнди и приветствует его на редкость крепким рукопожатием. Впрочем, Стерн этому не удивляется — ведь доктор Макви все еще играет в теннис на соревновательном уровне.

Оказавшись внутри дома, Стерн видит, что выходящая во двор задняя стена сделана из стекла, а окна открываются и закрываются по принципу веера и в закрытом положении совершенно неразличимы. Снаружи виден большой бассейн и закрытый патио. Чуть ниже по уровню располагается веранда, защищенная сверху и по бокам с помощью специальных экранов, которые жители Флориды называют «ланаи» — они пропускают солнечный свет, но защищают от насекомых и падающих веточек и листьев. Шагая вперед, Стерн не скупится на комплименты по поводу жилища доктора Макви, которое, впрочем, Хелен назвала бы — разумеется, не при хозяйке — слишком вычурно украшенным. Там и тут можно видеть гравюры и предметы французского антиквариата XVIII века. Сразу становится ясно, что, по крайней мере в данный момент, внуки в доме доктора Макви не гостят. В гостиной все ценные вещи, которые вполне могли бы быть экспонатами музея, стоят на местах, в комнате царит идеальный порядок. Ужасные пастельные тона, которые преобладают в интерьерах большинства домов в штате Флорида, в том числе в доме сестры Стерна, здесь не доминируют над всеми остальными. Зато в жилище Макви очень много красного.

Что же касается самой Иннис Макви, то она в первый момент кажется старому адвокату жизнерадостной, смешливой женщиной, а не желчной и сварливой теткой, хотя именно так описывал ее Кирил. Хотя ей без малого семьдесят лет, она все еще выглядит весьма эффектно. У нее ухоженное, с мелкими чертами лицо североевропейского типа, который по меньшей мере на протяжении последних ста лет в Америке считается идеалом красоты. Похоже, она, вернувшись с теннисных соревнований, успела окунуться в океан — волосы у нее влажные, а одета она в довольно скромный купальный топ и цветастую пляжную юбку. На ногах у Иннис легкая обувь из пробкового дерева. Стерн видит, что хозяйка дома сохраняет хорошую физическую форму. Ее вьющиеся от природы седоватые волосы подстрижены довольно коротко, так что нет необходимости регулярно посещать парикмахера. На фоне загорелого лица ее голубые глаза сияют, словно маленькие маяки.

Иннис жестом приглашает Стерна расположиться за столом, стоящим в тени. Стерн благодарит ее за то, что она согласилась с ним встретиться.

— Я не хочу занимать ничью сторону в этом месиве, Сэнди, — говорит она. — Но мне было любопытно повидаться с вами, правда. Вы просто легендарный человек.

— Сомневаюсь в этом, — отвечает старый адвокат. — И потом, все мои достижения в основном остались в прошлом.

Его никогда по-настоящему не привлекала слава, хотя прежде возможностей для ее достижения, если бы он к ней целенаправленно стремился, хватало с лихвой. По-настоящему известными людьми были его клиенты, а не он. Впрочем, нет ничего удивительного в том, что доктор Макви придает большое значение именно славе, известности. Когда она познакомилась с Кирилом тридцать два года назад, он уже достиг очень много в исследованиях, касающихся онкологических заболеваний, и даже успел заставить пошатнуться некоторые из камней, считавшихся краеугольными в этой сфере медицины. Стерну не без оснований кажется, что социальное положение Кирила и его репутация ученого составляли существенную часть его личного обаяния.

— В молодости мне казалось, что известность мне принесет теннис, — говорит Иннис. — Потом мне как-то довелось сыграть против Крис Эверт. Ей тогда было тринадцать лет, а мне девятнадцать, но мне удалось выиграть всего три очка. Именно тогда я и решила переключиться на медицину.

В ответ Стерн смеется, и Иннис это доставляет удовольствие.

— Кирил много рассказывал о вас, — продолжает хозяйка. — Вы вдовец?

— Уже вторично.

— Да, понимаю. Кирил очень симпатизировал вашей второй жене. Он говорил, что у нее замечательное чувство юмора.

— Клара была более закрытой женщиной, но она довольно близко общалась с Донателлой, — говорит Стерн и тут же спохватывается — ему кажется, что, возможно, упоминание о Донателле явилось ошибкой с его стороны. Однако доктор Макви, судя по всему, не придала этому большого значения. В конце концов, она ведь тоже между делом упоминает Кирила. Почему-то у Стерна вдруг появляется инстинктивное желание сказать добрые слова о Кларе. Хотя обе они умерли, он никогда не сравнивает своих жен. Друзья часто говорят ему, что в годы его брака с Хелен настроение у него было не в пример лучше. Это, впрочем, не вызывало удивления, если учесть, что Клара часто переживала состояние глубокой депрессии. Но, так или иначе, с каждой из этих женщин он прожил большой кусок своей жизни и теперь оглядывается на эти годы скорее с удовлетворением, чем с сомнениями. Каждая из жен дала ему что-то важное и нужное на том или ином этапе.

Служанка доктора Макви подает на стол кувшин с лимонадом и разливает напиток в бокалы.

— Вы начали принимать «Джи-Ливиа» сразу после его испытаний на собаках и крысах, верно? — спрашивает Иннис.

Когда практически без паузы доктор Макви спрашивает о его состоянии, Стерн сообщает, что процесс образования метастазов в его организме приостановился.

— Я достиг того блаженного состояния, когда мой личный врач теперь прогнозирует мне смерть не от рака, а от чего-нибудь еще, — говорит адвокат. — С другой стороны, в моем возрасте человек может умереть в любой момент.

— Ну выглядите вы чертовски хорошо, — говорит Иннис. — Я готова побиться об заклад, что вы доживете до девяноста, Сэнди. Сколько еще это вам дает? Лет десять или что-то в этом роде? Вы ведь моложе Кирила, не так ли?

— Я намного старше его.

Конечно, очень глупо чувствовать себя польщенным, когда другие люди, оценивая ваш возраст, дают вам восемьдесят лет, а не восемьдесят пять. Мало того, Стерн время от времени смотрит в зеркало и знает, как он выглядит, так что комплименты хозяйки кажутся ему почти смехотворными.

— Ваш ответ подтверждает мои слова, — заявляет доктор Макви.

Неужели она флиртует с ним? В начале разговора Стерну один раз это уже показалось — когда хозяйка поинтересовалась, вдовец ли он.

Несмотря на множество данных им самому себе зароков, комплименты Иннис все же будят в Стерне искорку интереса. Одно из открытий, сделанных им уже в преклонные годы, состоит в том, что мысли о межполовых отношениях полностью вытравить из сознания невозможно. Люди думают о сексе всегда, независимо от возраста. В годы, когда Стерна лечили при помощи хирургических вмешательств и химиотерапии, вспышки физической страсти между ним и Хелен стали случаться реже, и все же она оставалась фундаментом того, что их связывало. Правда, Стерн никогда не считал секс единственной мотивирующей силой в жизни. Алчность, жажда славы, любовь к детям или к Богу для многих людей значат не меньше — или даже больше. Но секс — это самая глубинная область наших желаний, которую люди готовы открыть лишь в самые интимные моменты. Недаром в Библии сексуальный контакт с другим человеком обозначается словом «познать» кого-то.

Впрочем, Иннис, весьма вероятно, ничего такого не имеет в виду. Стерну не раз приходилось сталкиваться в жизни с людьми, которые либо не осознавали своей сексуальной привлекательности, либо относились к ней совершенно равнодушно. Однако гораздо чаще встречается обратное. Наверное, Иннис стала флиртовать, разумеется, вполне невинно, лет с двенадцати. Так или иначе, Стерн решает, что лучше всего заняться делом, ради которого он приехал. Он интересуется, известно ли Мозесу об их с Иннис встрече.

— Я ему о ней рассказала, — отвечает Иннис. — Мистер Эпплтон ясно дал понять, что предпочел бы, чтобы я этого не делала. Он сказал, что единственным результатом этой встречи будет то, что у вас появится куда больше возможностей смутить меня, когда я буду находиться на свидетельской трибуне, и вызвать сомнение в том, что я заслуживаю доверия. Это правда?

Стерн поднимает ладонь в успокаивающем жесте:

— В первую очередь я должен проявлять лояльность по отношению к Кирилу. В этом представители обвинения правы. Но защита редко добивается успеха, если пытается выставить лжецами всех свидетелей. По моему мнению, цель нашей встречи должна состоять в том, чтобы выяснить, что вы можете сказать, чтобы принести пользу Кирилу. Есть вопросы, которые мне не стоит задавать, заранее не зная, что вы на них ответите. Именно по этой причине представители обвинения не хотели бы, чтобы мы с вами встречались и разговаривали.

— О, я уверена, что могу сказать о Кириле много такого, что представит его в выгодном свете. И я это сделаю — даже при том, что все еще зла на него как черт. Честно говоря, я до сих пор в ярости. Уверена, вы знаете почему.

Собеседница бросает на Стерна многозначительный взгляд поверх очков.

— Да, знаю, — говорит Стерн. У него имелись опасения, что длительные романтические отношения с Кирилом будут для Иннис болезненной и деликатной темой. Как и Леп, она стала одним из первых партнеров Кирила при создании компании «ПТ». В течение многих лет, разъезжая по миру для участия в научных конференциях и симпозиумах, они не утруждали себя попытками скрыть свою интимную связь и не снимали хотя бы для вида два отдельных гостиничных номера. В результате несколько ученых, с которыми Стерн встречался в течение последнего года, признались адвокату, что были шокированы, когда узнали, что Кирил женат не на Иннис, а на другой женщине.

— Но мы ведь не будем углубляться во все эти детали в зале суда, верно? — интересуется доктор Макви.

— Мы обратились к судье с соответствующим ходатайством, которое она удовлетворила. Участники процесса смогут говорить только о том, что вы покинули компанию «ПТ» по причине разногласий с Кирилом.

— Да, Рекс говорил мне об этом. Если откровенно, то именно по этой причине я согласилась встретиться с вами. Наверняка представители обвинения хотели бы перетряхнуть все это грязное белье на суде со всеми унизительными деталями, — говорит Иннис.

На самом деле это не совсем так. Мозес взрослый человек и понимает, что борьба с тем, что он считает грехом, никогда не искоренит грехи полностью. К тому же при любом публичном упоминании о сексе он буквально ежится от стыда. Хотя представители обвинения и возражали против ходатайства Стерна, Мозес в конце концов пришел к выводу, что уж лучше все же заранее заручиться обязательством Стерна не выставлять Иннис во время перекрестного допроса в качестве разъяренной самки, которую посмели отвергнуть. Учитывая, что в зале суда будет постоянно присутствовать Донателла, разговоры о внебрачных связях Кирила, весьма вероятно, нанесут большой ущерб его репутации в глазах присяжных. Так что Сэнди счел за благо избежать этого.

— Знай я все то, что знаю сейчас, — говорит Иннис, — я бы, может, и не согласилась выступить в качестве свидетеля обвинения. Я просто не представляла, что они будут пытаться отправить Кирила в тюрьму на всю оставшуюся жизнь как убийцу. Это кажется мне просто чудовищным.

— Разумеется, я согласен с вами, но мне хотелось бы знать вашу точку зрения.

— Сэнди, лекарств без вредных побочных эффектов не существует. Люди умирают от передозировки тайленола. «Джи-Ливиа» — невероятный препарат. И вы — живое тому доказательство. На УКПМ сейчас оказывается сильнейшее давление, чтобы заставить их снова выпустить лекарство на рынок — по крайней мере, для использования в некоторых, совершенно определенных целях. Очевидно, что они в какой-то момент дали слабину, потому что поначалу не было консенсуса по поводу причины отдельных случаев смерти пациентов. Но сейчас существует уже вполне сложившееся мнение большинства специалистов, согласно которому все дело в аллергической реакции. А с этой проблемой в условиях клиники можно бороться. Так что сейчас в УКПМ уже должно сложиться понимание, что пациентам можно назначать «Джи-Ливиа» в наиболее тяжелых случаях.

— Ну я полагаю, что Мозес и министерство юстиции могут сыграть в этом вопросе определенную роль. Понимаете, если окажется, что Кирил солгал, чтобы добиться одобрения препарата, который в конечном итоге вернули на рынок, доказывать обвинение в мошенничестве будет гораздо труднее. Получится, что сам факт мошенничества, если он и был, не имел материальных целей.

— Замечательно, — с сарказмом откликается Иннис. — Но несколько пациентов умерли, а значит, гособвинители могут привлечь за это Кирила?

— Я уверен, что они так или иначе найдут аргументы для обоснования своей позиции. Доктор Макви, ведь недаром судебные разбирательства по уголовным делам называют кровавым спортом.

— Очевидно, вы правы. Из того, что мне довелось прочитать, у меня сложилось впечатление, что обвинения, предъявляемые Кириллу, являются надуманными.

— Что вы имеете в виду?

— Честно говоря, не понимаю, что это за врачи, которые под присягой показали, что не поняли, будто у их пациентов анафилактический шок? Да они просто идиоты. Они должны были принять меры, даже если не уверены, что это именно аллергия.

— И вы готовы сказать это в суде?

— Конечно, нет, — заявляет Иннис с легкой улыбкой на губах. — Послушайте, Рекс убедил меня в том, что мне лучше оставаться на нейтральных позициях. Я ответила на вопросы со стороны обвинения просто и честно, а дальше пусть все идет своим чередом. Я с самого начала не собиралась принимать сторону Кирила, и я не стану этого делать.

Стерн несколько секунд молча смотрит на собеседницу, о чем-то размышляя, а затем спрашивает:

— Вы будете считать меня неблагодарным гостем, если я брошу вам небольшой вызов?

— Конечно, нет.

— Я бы сказал, доктор Макви…

— Иннис.

— Хорошо, Иннис. Мне трудно поверить, что вы в свое время искренне сказали, что не хотели причинять вреда Кирилу, записав ваш с ним телефонный разговор, когда он позвонил вам после беседы с мисс Хартунг.

Хартунг — фамилия той самой журналистки из «Уолл-стрит Джорнэл», которая вошла в контакт с Кирилом в августе 2018 года.

Именно запись, о которой упомянул старый адвокат, делает Иннис таким ценным свидетелем для команды федерального прокурора — она фактически подкрепляет обвинение в мошенничестве, конкретно в данном случае — в инсайдерской торговле. Доктор Макви также готова дать другие показания, касающиеся обвинения в мошенничестве, но они в любом случае, скорее всего, станут лишь бледным отражение того, что собирается сообщить суду Леп. В течение десятилетий работы в качестве адвоката Стерну довелось прослушать немало подобных записей телефонных разговоров. Его всегда удивляло то, как часто люди не дослушивают и перебивают друг друга. Иногда ему казалось, что примерно так звучал бы телефонный разговор между двумя солдатами, которые сидят каждый в своей стрелковой ячейке на поле боя, а противник ведет по ним шквальный огонь.

— Да, но там речь шла о том, что Кирил хотел причинить вред мне.

— О чем вы?

— Посмотрите распечатку звонков Кирила с сотового телефона.

Стерн видел распечатку, о которой идет речь. Сейчас на его лице появляется озадаченное выражение.

— Насколько я помню, вам он в течение довольно долгого времени не звонил и не разговаривал с вами.

— Да, но почему? Вернитесь назад на восемнадцать месяцев, к тому моменту, когда я ушла из компании. Кирил ведь не оставил меня в покое после этого. Он постоянно преследовал меня по телефону, уговаривал вернуться в «ПТ», вернуться к нему. Он то и дело говорил: «Я не понимаю, почему нужно что-то менять». Меня это оскорбляло, Сэнди. И, если честно, причиняло боль.

Самонадеянность Кирила подчас действительно зашкаливала и казалась просто необъяснимой, особенно когда он бывал пьян. Похоже, он надеялся, что ему удастся уговорить Иннис согласиться на изменение статуса с его любовницы на его вторую любовницу. При этом Ольга в этой ситуации автоматически занимала следующую позицию после Донателлы.

— В конце концов я сказала ему, что если он будет продолжать мне названивать, то я добьюсь охранного ордера, — подытожила Иннис.

— Охранный ордер и запись телефонного разговора — это совершенно разные вещи.

— Нет, — Иннис отрицательно качнула головой. — Я не хотела давать ему возможность сделать вид, будто его звонки вызваны всего лишь деловой необходимостью. Я собиралась сказать ему, что использую диктофон — это был самый простой способ заставить его немедленно повесить трубку. Я знаю, что вы слышали запись. Я с самого начала предупредила его, что записываю наш раз-говор.

Это была правда. В самом начале беседы Иннис сказала: «Кирил, я пишу это на диктофон. Я ведь просила тебя перестать мне звонить». «Ну так отключи запись», — ответил доктор Пафко. Потом Кирил утверждал, что слышал щелчок, как будто нажали кнопку, и решил, что диктофон перестал работать. А тут еще что-то пискнуло в трубке. Иннис, однако, заявила, что Кирил ошибся — она не останавливала запись, а переключила телефон на громкую связь. Дело в том, что Кирил своим звонком застал ее за мытьем посуды, и у нее были мокрые руки. Так или иначе, тот факт, что Кирил просто ошибся, с юридической точки зрения ничего не меняет.

Далее в разговоре с Иннис Кирил сказал, будто только что узнал, что некоторые пациенты, принимавшие «Джи-Ливиа» внезапно умерли, возможно, вследствие аллергической реакции, которая произошла через год после начала лечения. Затем последовали несколько секунд молчания. По поводу того, что они могли означать, на процессе должна была разыграться бурная дискуссия. Кирил не сказал чего-то вроде: «Как это могло случиться?», или «Тебе об этом что-нибудь известно?», или, наконец, «Я просто в шоке от этого». То есть он не произнес ни одной из тех расхожих фраз, обычно демонстрирующих удивление и тревогу, которые его адвокат написал бы в сценарии, имей он такую возможность. Но даже такой скептик, как Марта, признает, что тон у Кирила, когда он сообщает эту новость Иннис, изумленный и озадаченный.

Иннис на записи ответила ему следующее: «Мне жаль это слышать. Но почему ты звонишь мне?»

Кирил что-то неразборчиво мямлит, а затем произносит: «А что мне еще делать?»

«Продавай свои акции», — со смехом произносит Иннис. После этого Кирил говорит то, что должно нанести по нему страшный удар: «Но мне ведь нельзя этого делать, так?»

«Я не знаю, Кирил. Позвони юристу. Меня все это не касается», — говорит Иннис и вешает трубку.

И вот теперь, сидя у бассейна во внутреннем дворике дома доктора Макви, Стерн спрашивает ее:

— Вы согласны с тем, что его голос звучит удивленно, когда он рассказывает вам о материале, который собираются опубликовать в «Джорнэл»?

Доктор Макви, размышляя, несколько раз склоняет голову то в одну, то в другую сторону.

— Мне в самом деле показалось, что он находился в шоковом состоянии. Вы сами можете послушать.

— Но казался ли он удивленным по поводу того, что Хартунг, та самая журналистка, собиралась написать о лекарстве?

— Я действительно удивилась. Но первой и главной моей мыслью, Сэнди, было то, что все это больше не имеет ко мне никакого отношения. — Иннис, сидя на стуле, резко наклоняется вперед, ссутулив спину. От этого движения ее пляжная юбка слегка задирается, обнажая стройные бедра, на которых возраст никак не сказался. Доктор Макви небрежно поправляет юбку рукой, но она остается практически на том же месте.

— Вот что, не надо пытаться заставлять меня как-то толковать запись разговора. Вы можете сами его послушать. — Вероятно, произнося эти слова, Иннис тоже следует советам Рекса — они, скорее всего, состоят в том, что ей не следует мешать прокурорам делать свое дело и злить их. — Я просто хочу сказать, что записала тот разговор не для того, чтобы поквитаться с Кирилом.

— А у вас были для этого основания?

— Да, черт возьми, у меня были для этого основания. За последние тридцать с лишним лет я провела рядом с Кирилом больше времени, чем кто-либо другой. Я спала с ним, я работала бок о бок с ним, я слушала его и временами поправляла его — когда могла. Я снабжала его идеями и позволяла ему приписывать их себе. Я совершала все те глупости, которые совершают ради любимых мужчин женщины моего поколения, когда им кажется, что их тоже любят.

Тут Иннис на какое-то время умолкает и погружается в созерцание стоящего между ней и Стерном круглого плетеного стола. Затем она, словно очнувшись, интересуется:

— Так о чем я говорила?

— Насколько я понимаю, о любви, — просто отвечает Стерн.

На губах доктора Макви появляется горькая усмешка.

— Да, верно. О любви. Но имеет ли смысл о ней говорить и вообще произносить это слово? Я привязалась к Кирилу. Стал ли он мужчиной моей жизни? Да. Но не заблуждайтесь — у нас были очень сложные отношения. В течение многих лет он брал на работу в лабораторию молодых женщин, исходя главным образом из их внешности. Со многими из них он спал, я уверена в этом. А я сдерживалась и не устраивала скандалов, потому что и в моей жизни тоже случались другие мужчины. Да и как я могла вести себя иначе, если он каждый вечер отправлялся домой, к Донателле? Некоторые из тех мужчин, о которых я сказала, были всерьез интересны мне или возбуждали меня. С другими я заводила шашни главным образом назло Кирилу. — Иннис ставит стакан на стол и потряхивает головой, словно боксер, пытающийся прийти в себя после сильного удара. — Давайте поговорим о чем-нибудь еще, Сэнди. Что еще я могу вам рассказать?

Стерн переходит к вопросам, которые касаются центральной части обвинения. Речь идет о якобы имевшем место мошенничестве Кирила в тот период, когда проходила завершающая часть восемнадцатимесячных клинических испытаний. Предполагается, что именно оно открыло дорогу для преждевременного одобрения «Джи-Ливиа». Как и большинство производителей фармацевтической продукции, «ПТ» для проведения клинических испытаний наняла другую, независимую компанию — «Глоубал Интернэшнл». В последние месяцы испытаний специалист по статистике компании «Глоубал», доктор Венди Хох, заметила, что недавно имел место резкий всплеск количества внезапных смертей, и предупредила об этом младшего медицинского директора «ПТ», который сразу же ввел в курс дела доктора Лепа Пафко.

По версии Лепа, он немедленно проинформировал обо всем своего отца. Леп и Кирил договорились, что, когда Леп вернется в понедельник с проходившей в выходные в Сиэтле конференции, отчеты будут предоставлены группе независимых экспертов. Они осуществляли контроль за проведением клинических испытаний лекарства прежде всего с точки зрения безопасности и могли расшифровать и проверить отчеты на предмет того, являются ли случаи смерти пациентов результатом использования «Джи-Ливиа». Однако в понедельник Кирил сообщил Лепу, что использовал комплект кодов «ПТ» для экстренных ситуаций и расшифровал данные сам, что было явным нарушением правил, установленных до начала испытаний. Затем Кирил позвонил Венди Хох, а после разговора с ней заявил, что они с ней определили: данные об этих внезапных смертях не что иное, как технический сбой в компьютерной системе, в результате которого зафиксировали смерть пациентов, которые в действительности просто выведены из числа участников исследования. Доктор Хох внесла соответствующие коррективы в базу данных.

Рассказ Иннис имел не столь катастрофический для Кирила характер, как версия Лепа, но все же подтверждал наиболее важные моменты того, что сообщил адвокату сын главного фигуранта обвинения. Доктор Макви поведала Стерну, что в какой-то момент — это было в сентябре 2016 года — Кирил сказал ей, что он обеспокоен данными клинических испытаний «Джи-Ливиа». Через несколько недель, когда она спросила его об этом, Кирил сказал ей, что проблема решена. Больше она никогда про это не вспоминала. Этот разговор всплыл в ее памяти только тогда, когда следователи начали задавать ей вопросы.

— А Кирил говорил вам о том, что, как он выяснил, все дело было в компьютерном сбое? — интересуется Стерн.

— Он сказал на эту тему всего несколько слов, Сэнди. Честно говоря, мы с ним в то время уже почти не разговаривали.

Несомненно, из-за Ольги, делает про себя очевидный вывод Стерн.

— Понимаете, — продолжает Иннис, — это был разговор на бегу. Помнится, я спросила его о делах только потому, что мы на какие-то секунды остались с глазу на глаз, и я искала подходящую тему, чтобы перекинуться с Кирилом хоть словом. С таким же успехом я могла бы заговорить с ним о погоде.

— Как я понимаю, он не сказал ничего такого, что не вязалось бы с его утверждением о компьютерном сбое и ошибке кодирования. Верно?

— Да, пожалуй. Но я не знаю, что он имел в виду, когда сказал, что проблема решена.

— Ладно, Иннис, позвольте мне спросить вас еще вот о чем. За все те годы, в течение которых вы работали бок о бок с Кирилом, вам приходилось когда-либо видеть, чтобы он фальсифицировал данные?

— Нет, не могу этого сказать. Знаете, когда я познакомилась с Кирилом, он уже был очень большим человеком — и получал наслаждение от этого. В лаборатории на него работали тысячи сотрудников. Он председательствовал на всевозможных мероприятиях. Но реальной научной работой — исследованиями, оценкой их результатов, фиксацией данных — занимались другие.

— Но все же вы считаете его великим ученым, разве нет?

— Я рассматриваю Кирила как великого человека. Как ученый он обладает интуицией и умеет разглядеть перспективные направления. Какой он медик, одному богу известно. А вот в искусстве получения грантов ему нет равных. Но можно ли его назвать великим ученым? Я не очень понимаю, что это значит. Мужчины и женщины, которые могут создавать теории, как Кирил, — таких немного. Но куда реже встречаются те, кто не только может создавать теории, но и понимает, как их можно доказать. Такие люди умеют не только мыслить глобально, но и решать проблемы во всех их деталях и подробностях. Кирил — исключительный человек в том, что касается первого, но не второго. Доказывать что-то, заниматься таким кропотливым делом, как постановка экспериментов — такие вещи, по-моему, кажутся ему скучными. Лучший ученый, с которым мне доводилось работать за все эти годы, — это Леп.

— Леп?

— Леп действительно великий ученый. Но Кирил никогда в полной мере не воздаст ему должное. «Джи-Ливиа» в гораздо большей степени результат работы Лепа, чем Кирила.

С дилетантской точки зрения Стерна, Леп занимался вполне обычными вещами, в частности исследованиями уже созданного препарата, то есть выполнял более или менее понятную работу по тестированию лекарства, используя метод проб и ошибок. Однако на самом деле он использовал методы компьютерного моделирования, чтобы выделить молекулу, которая в конечном счете превратилась в «Джи-Ливиа».

— То, чем занимается Леп, — поясняет Иннис, — навсегда изменит сам процесс фармацевтических исследований.

— Я слышал подобные оценки не только от вас, Иннис, но Леп отказывается признать их соответствующими действительности.

— Наверное, кто-то скажет, что Леп — верный сын. Или что он знает свое место. Он всегда был очень осторожен и старался не наносить ущерба авторитету и славе отца.

— Вам нравится Леп?

— Да, он всегда мне нравился. И даже очень. Он очень спокойный. Ироничный. Не могу сказать, что все эти годы моя симпатия к нему была взаимной. Мы с ним не конфликтовали, но он очень любит мать, и я знала, что мои отношения с Кирилом его возмущали — и это понятно. Но со временем он привык ко мне. Самое забавное, что, когда на сцене появилась Ольга, наши отношения с Лепом стали теплее.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

Ad damnum (лат.) — аргумент к убыткам (юр.).