Кукушка на суку. Акт третий

Сергей Skolorussov, 2020

Продолжение истории Фёдора Лемешева. Задача: выжить. Цель: вырваться из ада. Ориентир: граница родины. Мечта: встретиться с любимой. Задача, цель и ориентир – это способ, стремление и путь к воплощению мечты. Дорогу осилит идущий. Силы непременно найдутся, если мечта настоящая.

Эпизод двадцать шестой

Трудности выбора

Дни побежали один вдогонку за другим. Незаметно пролетели первые две недели. Если сравнивать с основным рабским населением лагеря, наш с Виолой быт был на высоком уровне. Мы отъелись на добротных харчах, простыни были чистыми, а вода привозная. Вагончик оказался практически новым. Входная дверь вела в тамбур, где стоял умывальник и шкаф. Комнаты располагались по разные стороны от тамбура. В одной ночевал я, в другой Виола. Никто нам не мешал и не стоял над душой. Почему? Просто, по моей просьбе наш вагончик оттащили поближе к полевому аэродрому, который располагался, как ему и положено, в самом дальнем углу лагеря. Здесь же стоял огромный арочный ангар, забитый самолётами Ан-2. Их было три с половиной. Почему с половиной? Не знаю, возможно, разобранных самолётов было четыре, или даже пять. Но крыльев нашлось только семь. Куда делось восьмое — одному богу известно. А вот двигателей было гораздо больше. Сколько? Понятия не имею. Мне — недолётчику, псевдоартисту и лжедоктору — разобраться в этом было трудно. Трудно разобраться не то, что за три месяца — за три года. Когда я первый раз отворил ворота ангара, то просто ужаснулся. Он под завязку был забит металлоломом, ящиками, кипами документации, запасными частями и полуразобранными самолётами. «Нет, мне и за всю жизнь не собрать из всего этого даже велосипед», — подумал я тогда. Естественно, подумал с немалой долей самоиронии. Собирать готовый к вылету самолёт у меня и в мыслях не было. Да и вообще, с чего он взял, что я лётчик? С чего взял, что я смогу отремонтировать самолёт? Впрочем, его заблуждения были мне на руку. Нам на руку. Оставалось воспользоваться неожиданно предоставленной форой времени и основательно подготовить побег. Изначально я считал, что дело это не стоит и выеденного яйца. Надо только отъесться, пополнить запасы и фьють! Только поминай как звали! Эйфория возникла из-за места нашего расположения. Мы были в далёком аппендиксе лагеря. Отсюда можно смыться по-тихому. Так думал я сразу после нашего переезда на новое место жительство. Но первые впечатления оказались обманчивыми. Всё не так просто. Во-первых, на окна нашего вагончика установили мощные решётки, а на двери закрепили увесистый засов. На ночь нас закрывали, а утром отпирали. Система охраны лагеря тоже была нешуточной. Два ряда заборов из колючей проволоки и вышки с вертухаями через каждые пятьсот метров. Сколько же бандитов собралось в этом логове? И чем они здесь занимаются? Это же очень дорого содержать такую ораву. И для чего? Чтобы охранять тех, кто жил в бараке, в котором мы ночевали в первую ночь? Да там человек тридцать было, не больше. А охранников, наверное, целая сотня. Нет, это явно не спортивный и не оздоровительный лагерь. И не исправительный. Одного исправленного пациента я уже видел с верёвкой на шее.

Для удачного воплощения планов на побег надо было собрать максимум информации. Но у кого — у надзирателей? Нет, так побег не готовится. И я стал разбирать металлолом в ангаре. Во-первых, надо было изобразить бурную деятельность. Во-вторых, мне реально понадобились помощники. Я же не Геракл, который имел опыт по чистке авгиевых конюшен. Приставленный за мной куратор, согласился с моими доводами о необходимости физической помощи. Он по мере возможности стал ежедневно выделять мне одного-двух свободных рабов. Из них-то я и пытался выудить максимум информации. Делать это приходилось осторожно, чтобы возможные сексоты не сдали меня с потрохами. Узбеки и казахи в основном помалкивали или несли откровенную чушь. Скорее всего, они доверяли только соплеменникам. Я и сам боялся их расспрашивать. Все местные казались мне очень подозрительными и непредсказуемыми. Но, слава богу, в помощь ко мне время от времени приводили русских. Поэтому основную часть необходимой для побега информации я выпытывал у Еремы и Егора. Первый был слишком словоохотлив, из второго слово щипцами не вытянешь. Но по крупицам картинка сути происходящего здесь сложилась в моей голове полностью.

Ерёма напоминал мне какое-то флюидное существо — настолько были подвижны во время разговора его лицо и тело.

— А? Что? Как я сюда попал? Обычно попал, как большинство тут. Ие-е! — он активно зачесал давно немытую лохматую голову. — Бабка у меня умерла. Она жила в Аральске. Знаешь такой город?

— Нет. Но, судя по всему, это рядом с Аральским морем. Так?

— А! Логично рассуждаешь. И главное, правильно. Батя у меня там служил. Во времена Союза здесь была стратегическая закрытая база. Чё? Точно, говорю. Там была целая куча всяких секретных объектов. Каждый имел свой городок. Батя служил в военном городке, который назывался «Чайка». Думаешь я вру? Вот мне никто не верит. Блин, в Аральске был и химический полигон, и полигон испытания стратегических ракет. Он был связан и с Байконуром, и с Капустиным Яром. Кстати, это место тоже было военным полигоном. Это самое место, где мы сейчас находимся. Здесь испытывали не только боевые отравляющие вещества, но и бактериологическое оружие. Так вот, мой батя в «Чайке» служил. Он занимался траекториями полёта ракет. Ие-е, умер батя уже давно. Мне семь лет было, когда всех вывезли в Россию. Отец без работы остался. А! Вот и спился. Семью надо было кормить. А как? У меня ещё сестра младшая. Как она там живёт? Ие-е! Не знаю. Специалисты по ракетам стали никому не нужны. И где взять деньги? Негде. Торговать и убивать он не умел и не хотел. Вот и спился. Чисто по-русски. Почему? Не знаешь? Точно, не знаешь? У нас, русских, формула проста: денег нет — потому и пьём. Факт! Так вот, когда уезжали, оставили в Аральске бабушку. Отец изначально не хотел, чтобы мы жили в степи в военном городке. Он купил дом и отстроил его практически заново. Сам отстроил. Руки у него были золотые. Горло, как у всех — лужёное. Но на службе он не пил практически. Так, по праздникам, или когда в баню. Он и баню поставил. Дом двухэтажный с флигелем. Это в самом Аральске. Пятнадцать соток, летняя кухня, тёплый санузел. Чего ещё надо — живи и радуйся. Вот и решили: бабушка остаётся. Вдруг всё наладится. Надежды тогда ещё были, что Горбач с шоблой не успеют всё разрушить и страна восстановится. Ие-е! Так бабушка в Аральске и зависла. Потом хотели её перевезти, дом продать. Но, куда там! Город стал захолустным, все оттуда только драпали. И сейчас-то он — убожество. Я ездил в военный городок: дома с пустыми глазницами и никого. Страшно. Бабушка умерла и тогда я приехал, чтобы продать дом, поставить ей достойный памятник и свалить отсюда навсегда. Продал. Ие-е, практически даром отдал. За сто тысяч рублей. По сути, одна баня там стоит столько. Ие-е, да и баня дороже. Получил денюжки на руки, вышел на улицу, а там меня уже ждут. Бабло отобрали, паспорт тоже и сюда притащили. Уже три года в этом концлагере обитаю.

— И чем ты здесь занимаешься?

— Ай, как и все, растениеводством.

— Чем?

— Дурак, что ли? Ой, ну сам посуди, откуда бабки такие? Только рабов здесь человек 200-300. Может, больше.

— Сколько?

— Чё? А, ты по нашему бараку судишь. Так там таких бараков десять штук. Ты просто не ходил по территории.

— А ты ходил?

— Естественно, мы не только травку выращиваем — этим узбечки в основном занимаются. А мужики всю тяжелую работу выполняют. Ие-е, там погрузить, там разгрузить, там поднести, там отремонтировать что-нибудь. Вот к тебе сегодня прислали. Куда это нести?

Он рассказывал свою историю, помогая мне разгребать ангар. Время от времени и сам задавал вопросы:

— А ты точно лётчик?

— Точно. Да, точно-точно.

— Что-то молодой ещё. И где ты летал?

— Ух, везде летал. Порхал, практически.

— На маленьких что ли?

— Угу, на «маленьких».

Мне не нравились расспросы о моей профессии. По сути, у меня вообще никакой не было. Но назвался груздем — полезай в короб. И лишние уши не должны знать, что и как.

— Вот завидую я вам, лётчикам. Сегодня здесь, а завтра там. Перемена мест — мечта.

— Сегодня я здесь, как и ты, мечтаю.

— Чего мечтаешь? А? Смыться отсюда?

— А разве ты не мечтаешь? — ответил я уклончиво вопросом на вопрос.

Я осторожничал, так как пока не решил, кому можно доверять, а кому нет.

Ерёма как-то уж очень цинично и язвительно улыбнулся. Вернее даже не улыбнулся, а надолго осклабился:

— Последний, кто мечтал, Славка Рязанский, теперь на вешалке висит с галстуком на шее. Видел, а?

— Видел, — я понял, о ком он говорит. — Поймали?

— Нет, не поймали. Ие-а! Сдали за бутылку пива. Чё смотришь? Да, здесь твоя жизнь больше не стоит.

— Врёшь. Откуда знаешь, что за бутылку?

— Славку узбеки спалили. Их, ие-а, человек десять было — каждому по бутылке дали, за то, что увидели, как ребята решили ноги сделать. Так что с узбеками не якшайся — сразу со всеми потрохами сдадут.

— Много было попыток убежать?

— Чё? А! При мне семь. Два раза я тоже собирался. Ребят повесили, а я, как видишь, всё ещё здесь.

— Почему?

— Что «почему»? Ты тоже думаешь, что я их слил? Вот хрен вам! — он продемонстрировал фигу, из которой нереально далеко торчал большой палец. — Ерёма никого не сдаёт. Просто один раз я возвращался с поля в последнем транспорте, и машина сломалась. Пацаны не дождались и решили без меня драпать. А второй раз я заболел — дизентерия. Ну куда я с поносом побегу? Жопу в клочья раздерёшь, но далеко не убежишь.

— Так я не понял: узбеки не убегают?

— Какие «узбеки»? Ты о чём? Только наши бегут.

— Понятно. Им и здесь хорошо. Узбеки — мусульмане, поэтому им от Бая поблажки.

— Чё? Сдурел что ли? Во-первых, я не видел и не слышал даже, чтобы Бай хоть раз в жизни коврик для молитвы стелил. Во-вторых, у него мать русская. В-третьих, в охране полно православных. Правда большинство из них хохлы.

— И чего тогда узбеки не пытаются удрать?

— А куда им бежать?

— Не знаю. Домой.

— «Домой», блин. Дома лучше, что ли? Развалили всё после Союза, работы нет. Гандонами не умеют пользоваться, вот и нарожали кучу голодранцев. Что им на свободе делать? Они только торговать умеют. Но торговать и корейцы, и китайцы, и азеры хотят. Поэтому они, ие-а, узбеки эти, кучкуются, ворчат, жалуются друг другу, но бежать никто из них и не думает. Но ты с ними даже не говори. Даже не смотри в сторону забора. Сдадут за одну затяжку. Легко.

— А русских здесь много?

— Ие-е, есть. Человек сорок наберётся. Я иногда общаюсь с некоторыми. Есть путёвые ребята, а есть дерьмо. Такие же, как узбеки. Сидят трясутся, гнильё, в общем. Слизняки. Я не понял, а ты-то, что про волю спрашиваешь? Хочешь ноги сделать?

Я неопределённо пожал плечами и, взяв очередной ящик с запчастями, потащил его на улицу. Когда вернулся, Ерёма продолжил допытываться:

— Тебе-то, Федя, чего переживать? Ты вон — на особых условиях. Не то что мы. Реанимируешь кукурузник и будешь кокс да травку на родину возить. Ещё и бабло за это станешь получать.

Легко ему так рассуждать. А что он ещё должен предполагать, если считает, что я лётчик? Но я-то знаю, что через три месяца, если я здесь останусь, меня повесят на место Славы Рязанского. Я вечный профессиональный авантюрист. Вернее, авантюрист по профессии. И другой профессии у меня никогда не было. Сначала выдавал себя за доктора, затем за артиста, теперь за летуна. Но это слишком рискованно для здоровья. Я про последнюю авантюру. Поэтому меня и, естественно, Виолу может спасти только побег. Но говорить об этом Ереме я не рискнул. Во всяком случае, сейчас. Больно он какой-то скользкий и разговорчивый. А вот его молчаливый дружок, возможно, не такой. Неплохо бы подобрать напарника для побега. Втроём бежать проще. Два мужика могут унести больше провизии и воды. Виола — балласт, слишком слабое создание, чтобы считать её напарником. Пока я прикидывал, что и как, Ерёма не унимался трещать:

— А если захочешь, всегда можешь качнуть крылом — только тебя и видели. Ты лучше скажи: сможешь самолёт восстановить?

Я не стал его в этом разуверять. Все должны знать, что смогу. Иначе, если у кого-нибудь возникнет хоть капелюшечка сомнения — мне крышка.

— Поживём увидим. Так просто не скажешь. Но если мотор соберу, то почему бы и нет?

— О! Мы тут ставки делаем на тебя: сможешь или нет. Короче, — он нагнулся к моему уху и горячо зашептал: — Если запланируешь на кукурузнике драпануть, мы тебе поможем. А ты нас за это с собой прихватишь. Идёт?

От такого прямого недвусмысленного предложения у меня заныло под ложечкой. Согласиться? А если он провокатор? Отказаться? Самому удрать, а они пусть здесь и дальше гниют? С другой стороны, я не лётчик. И обещать взять кого-нибудь с собой в полёт — значит подвести людей под монастырь. Пустое обещание — несбывшиеся надежды. Они будут надеяться, а я их в любом случае подведу. Пришлось уклончиво пожать плечами:

— Хороший ты мужик, Ерёма. Но ты же сам говоришь, что здесь никому верить нельзя.

— А! О! — он расплылся в улыбке, направив на меня палец. — Я пошутил. Забудь всё, что я тебе говорил.

— Зачем мне о побеге думать? Бай сказал: когда я отремонтирую самолёт, он меня отпустит.

Собеседник вытаращил глаза:

— Бай! Он тебе так сказал? И ты поверил? Ты, прямо, как наивный нанайский мальчик…

Я долго думал после этого разговора, что мне делать дальше. Самому готовиться к побегу или привлекать для этого опасного мероприятия ещё кого-нибудь. Ерему? Чёрт, какой-то он мутноватый. Тем более, по его словам, он здесь уже три года околачивается. Два раза, якобы, готов был бежать, но каждый раз наказаны были только его друзья. Я попытался представить, что нахожусь здесь уже три года. Целых три года! Три года лучшего периода моей молодой жизни. И я не захочу смыться? Да меня даже виселица не испугает. Это не жизнь, это рабское существование. Лучше смерть.