На грани высоты и падения. Роман

Сергей Шишков

Роман Сергея Шишкова «На грани высоты и падения» своим сюжетом родственен другому его роману «Эхо любви». В нём главный герой, несмотря на сложности судьбы, оказавшись не по своей воле на стройках Сибири, находит в себе силы остаться Человеком. Размышляя о людях, он считал, что в мире кроме законов борьбы за право власти, за право существование человека на земле, есть ещё очень важные законы – законы о любви, милосердии, терпении и вере. И они действуют, являясь спасителями души человека.

Часть третья

Лагеря

Глава 5

Серый дом на Литейном

Помни, каждая жизнь имеет свою цену

Находясь в машине в окружении вооружённых людей, Иван в первый раз ощутил на себе насилие. Исполнявшие чей-то бессмысленный приказ эти безразличные к его судьбе люди разговаривали с ним тычками своих автоматов до тех пор, пока, наконец, машина не остановилась. Открыв заднюю дверь, один из них подтолкнул его к выходу. Оказавшись на свежем воздухе, Иван узнал здание Большого дома, возле которого он бывал и ранее, и, конечно, знал, что на этом месте ещё в царские годы была знаменитая тюрьма. Говорили, что в его коридорах подследственным, которых вели на допрос, было запрещено встречаться. Конвоиры прятали их в специально установленные большие шкафы, поворачивая лицом к стене, чтобы избежать любого контакта. При встрече тихие вздохи для них были единственным способом общения.

Не радовали и всевозможные прозвища этой зловещей организации, такие как Серый дом, Малая Лубянка, вызывавшие у него чувство страха. Все эти картинки возникли в голове Ивана тогда, когда его вели по узкой лестнице на пятый этаж и по длинному казённому коридору.

Его втолкнули через высокую тяжёлую дверь в комнату, где за столом сидел следователь в форме. Иван, сделав по инерции несколько шагов вперёд, остановился, не зная, что делать дальше.

Следователь же, сидя за столом, напомнил о себе громким голосом, сказав:

— Ну что, Иван Шишков, давай раскалывайся, рассказывай, кто тебя вовлёк в преступную группу по разбазариванию государственных фондов?

— Ни в какой преступной группе я никогда не состоял, — ответил Иван.

На что последовало новое обвинение:

— Ты, как и твои кореша, посягнули на святые основы, завещанные нам великим Сталиным. Кто тебя вовлёк в работу по организации всероссийской ярмарки? Почему были испорчены сотни тонн продукции и растрачены миллионы рублей государственных средств?

— Это ошибка. Мы не портили продукцию и не тратили государственные средства, — ответил Иван, стараясь отвечать спокойно, что выводило из себя блюстителя закона.

— Короче, у меня нет времени с тобой разговаривать сейчас, вот тебе лист бумаги и карандаш. Ты должен о своих преступлениях всё написать. И чем подробнее ты это сделаешь, тем лучше для тебя и твоих проходимцев. Все фамилии твоих учителей, всё, чему тебя научили эти предатели, что ты натворил сам должно быть отображено здесь.

— Но мне нечего писать, я честно выполнял свою работу.

— Посмотрим, когда ответишь на все вопросы, — сказал он и нажал на кнопку, вмонтированную в стол.

Дверь раскрылась, и вошёл новый человек в форме.

— Увести, — отчеканил следователь.

Ивана отвели в комнату, где прямо на полу сидело около двадцати человек мужчин. Присмотревшись, пытаясь найти среди них Анатолия и других его товарищей, и, не найдя их, он отошёл в сторону, а потом также, как и другие арестованные, уселся на пол и задумался.

Он представил себе ту камеру пыток, где жестокие следователи начнут выбивать из него нужные им показатели его мнимых преступлений перед родиной, и вновь подумал об Анатолии:

— Неужели над его друзьями применяли насилие, требуя показаний? Почему от Анатолия нет никаких известий? Где он мог быть сейчас? Может, за стеной в другой комнате, а, может, его уже куда-то увезли?

Ему захотелось поговорить с кем — либо из присутствовавших здесь людей, а вдруг кто-то знает или видел его, и стал выбирать лица и искать в них отзыва на своё желание, но увидел, что почти все они отводили от него глаза.

И ему стало понятно, что разговоры между ними были запрещены, а боязнь каждого усугубить свою судьбу останавливала их желание общаться.

Ивану казалось, что он понимал этих людей, поэтому больше не смотрел в их глаза, а углубился в рассуждение текста своих показаний следователю. Он решил честно признать свою правоту, считая, что ярмарки были традиционными на Руси мероприятиями, открывавшими людям возможность свободной торговли. И эта ярмарка, по его мнению, имела ту же цель, только она была более масштабной и целенаправленной. Проведение её в Ленинграде, по его мнению, придавало ей больший авторитет и значение. По крайней мере, ни один из областных руководителей не высказал своего неудовольствия, а организаторы ярмарки работали честно и с высокой долей ответственности. Он не увидел в этой работе признаков вредительства.

Ему было непонятно только одно: почему не были поставлены товарные вагоны для отгрузки товара? Иван объяснил в записке и то, как ходил в управление железной дороги, с кем там разговаривал, выясняя причины отсутствия вагонов, как писал докладные в Смольный, не добившись результатов.

Ещё он написал, как участвовал в организационном совещании, где ему поручили работу с ответственными лицами, написал об Анатолии Дмитриевиче, как о честнейшем человеке, доверивший ему эту работу. Не забыл он сказать и то, что делал всё, чтобы работа по организации оптовой ярмарки прошла успешно.

В комнате было необычайно душно и дурно пахло, в ней происходило постоянное людское движение. Некоторых вызывали на допрос. Кто-то вновь занимал свои места, некоторые уже никогда не возвращались обратно.

Так как уборных в помещении не было, то заключённые часто просились вывести их, хотя охранники на это реагировали неохотно, а когда выпускали, то постоянно грубили.

Так прошла ночь и целый день. Время тянулось нескончаемо медленно. Наступил вечер. Трудно было определить точное время, в высоком единственном окне комнаты отражалась только желтизна вечерних фонарей. Усталость стала брать своё, и Иван на полу свернул своё тело калачиком и уснул.

Неожиданно дверь распахнулась, и вошедший человек в форме громко сказал:

— Иван Шишков, на выход.

Пришлось подняться и направиться вслед за ним и вновь оказаться перед тем же следователем, который, прочитав показания, сказал:

— То, что ты написал, никому не интересно. Что ж будем допрашивать, раз не желаешь рассказывать всю правду.

— Я же правду написал, — робко произнёс Иван.

А теперь изволь отвечать однозначно на мои вопросы, — сказал он, а потом долго и нудно задавал примитивные, но подчас провокационные вопросы.

Иван не знал, как он оценит их, не нанесут ли его ответы вред ему самому и другим людям.

Вопросов было много о нём самом и его родителях, о работе во время войны и его друзьях.

Следователь спрашивал его также о том, знал ли он о вредительских действиях ленинградской антипартийной группы, и понимает ли он, куда ведёт вредительская экономическая политика Вознесенского?

Это были трудные вопросы, но Иван уже догадался, что доказывать что — либо следователю было бесполезно, поэтому на большинство вопросов отвечал коротко и однозначно: нет.

Ему было не совсем понятно только одно, почему следователь долго выяснял у него чисто профессиональные его качества как горного инженера.

В целом же Ивану показалось, что следователю было всё равно, что он отвечал ему, потому что сразу после допроса он вызвал ещё двоих своих помощников, принёсших ему листок бумаги, и, держа лист перед собой, зачитал то, что там было написано.

Это было уже готовое постановление тройки членов суда, решившие осудить Ивана Шишкова «за участие в антисоветской группе, посягательстве на святые сталинские основы плановой экономики, вовлечение себя в работу по организации антисоветской всероссийской ярмарки, порчу продукции и растрату государственных средств на десять лет колонии без права переписки в первый год заключения».

Глава 6

Дорога к вечной мерзлоте

Ивана повели в комнату, где уже сидели только что осуждённые на длительные сроки заключения люди.

Ночью их строем вывели из Серого дома и, погрузив в машины, отвезли в вагон товарного поезда с нарами, сделав его на целый месяц местом проживания почти тридцати человек.

Вагон, набитый людьми, двигался по железным дорогам России. Его, то отцепляли от поезда, то прицепляли к новым составам. Поезда делали свои остановки только в безлюдных местах, где разрешалось справить нужду, да размять у вагона ноги.

Следовавшие вместе с ними охранники в контролируемом ими пространстве разрешали заключённым свободно перемещаться и общаться между собой.

Иван узнал, что в вагоне были в основном люди грамотные и даже учёные, обвинённые в действиях, которых они никогда не совершали.

Люди в вагоне сдружились между собой, не замечая своих обременений и обмениваясь различной профессиональной и личной информацией. Иван уже потерял счёт дням, когда их привезли на маленькую станцию без названия, заставив выйти из вагона и, построив колонной, куда-то повели. Шли около часа. Но вот показалась широкая река с небольшой деревянной пристанью, незаметно приютившейся на пологом берегу. Примерно через такое же время к пристани подошёл теплоход. Протяжный глухой гудок его вскоре известил опустевшие берега реки об отплытии их вниз по течению. Чем ниже теплоход опускался по течению реки, тем шире были её берега. Заключённые совсем перестали ориентироваться во времени, а весь распорядок происходил только по командам.

Наконец, теплоход гудком вновь напомнил о себе и приблизился к пристани. Все сошли на берег.

Бескрайняя панорама то ли реки, то ли моря предстала перед ними. Дул сильный ветер. Им приказали одеть все свои одежды, а потом в открытом кузове машины привезли к небольшому деревянному посёлку, где распределили в бараках по нарам.

Примерно через час к ним явился человек, представившись Васиным Константином Дмитриевичем и объявивший себя начальником работ.

Он сказал, что ему поручено провести с ними разведочные работы по добыче руды, при этом, спросив:

— Вы, как мне сказали, специалисты и геологи?

Утвердившись, что это так, сказал:

— Хочу предложить вам работать так, чтобы ваш срок заключения засчитывался как один год к трём. Работу начинаем с завтрашнего дня. Подъём в шесть утра. Кто здесь геологи, прошу подойти ко мне, остальные свободны.

Иван и ещё четыре человека подошли к нему. Васин потребовал пройти вместе с ним в другой барак, где, оказалось, у него был свой кабинет.

Там он, усадив всех на стулья, спросил:

— Вы из Ленинграда? — и, не дожидаясь ответа, продолжил:

— А я вот из Москвы, уже второй сезон работаю здесь на объекте. Скоро здесь будут построены крупный посёлок, рудник, обогатительная фабрика, аэропорт. От бухты Зимовочной, что на берегу реки Широкой, куда вы прибыли на теплоходе, будет построена узкоколейка. Это глубокий залив, к которому могут подходить суда с большой осадкой. Уже сейчас они туда прибывают, доставляя нам топливо, сборные дома, трактора, вездеходы, буровые станки, строительные материалы. Нам предстоит добывать руду, и я бы хотел, чтобы вы стали мне помощниками, и если согласны, тогда по рукам.

Он рассказал также о крупных экспедициях геологов, топографов, геофизиков, сумевших провести систематическую геологическую съёмку и создать геологические карты рудопроявления в этих местах.

— Однако практическая работа только начинается, и если мы найдём здесь обогащённые руды, о чём никто, кроме вас, не должен знать, то все по заслугам получим своё: вы скорейшее освобождение, мы — награды, а здешние места новую жизнь, — уточнил он.

Начальник экспедиции здесь же своей властью назначил их бригадирами среди заключённых, объяснив задачи на завтрашний день.

Выйдя из кабинета Васина, Иван почувствовал усталость, какое-то томительное и беспокойное чувство охватило его. Вместе с остальными геологами он направился к бараку, но, не дойдя до него несколько метров, увидел большой камень и, подойдя, сел на него. Оглядевшись вокруг, неожиданно вспомнил другой камень, уральский, на котором он когда-то, словно на троне, восседал свободным человеком.

То была одна из первых в его жизни геологических экспедиций, оставившей глубокий след в его памяти. Он представил себе Владимира Петровича, уверенно приведшего его к тому драгоценному камню, похожего своим внешним видом на трон. Уже тогда он проникся к нему уважением, считая его наставником и мудрым человеком, не боявшийся никаких трудностей. Сейчас же Иван хотел быть похожим на него, понимая, что ему теперь предстоит выдержать новое испытание, заново познать самого себя, испытать свою совесть трудом и терпением, погасив в себе любую надменность и тщеславие характера. Он хотел следовать путём своего учителя.

С такими мыслями он вошёл в барак, где был скудный ужин, за которым последовал по единой команде отбой.

На следующий день ровно в шесть часов утра дежурный объявил подъём. Теперь всё было расписано по времени: несколько минут на подъём, построение, перекличку, умывание и завтрак. После новой переклички заключённых построили по бригадам и строем отправили на работу к участкам, находившимся примерно в часе пешего хода от посёлка.

Целый день с помощью кирок и лопат они по указанию Васина рыли ямы. Иван трудился на совесть наравне со всеми, отчего его руки покрылись волдырями. Работали до тех пор, пока не последовала команда: «Конец работе, обед».

Прибыла полевая кухня. Мужчины подходили к котлам, подставляя алюминиевые миски и кружки, и, расположившись на обочинах вырытых ими ям, с жадность глотали еду, запах которой ветром разносился над полем.

После обеда они вновь углубились в свои норы, выбрасывая на поверхность никем ещё до них не тронутую землю. Двенадцать часов работы пролетели быстро, усталость валила с ног.

Прибыв к своему бараку и поужинав, все как один упали на свои жёсткие постели.

Так пролетел их первый трудовой день, за которым последовал второй, третий… Это была медленная, кропотливая и нудная работа.

Через несколько дней в шурфах были заложены патроны с аммонитом, и вот настал момент, когда над замёрзшей тундрой прокатился гулкий взрыв, перевернувший и выбросивший на поверхность тонны нетронутой миллионы лет до этого арктической земли.

После того, как отгремели взрывы, с одного из участков прибежал к Ивану весь взъерошенный, взволнованный радиометрист.

— Пойдёмте! Скорей! Ураганная активность! Нашли руду! — закричал он.

Иван помчался к Васину, чтобы сообщить ему об этом. Когда они подошли к шурфу, где находился радиометрист, то увидели лежащие раздробленные глыбы породы, к которым он прикладывал свой радиометр. Прибор трещал, захлёбывался, задыхаясь. Стрелка скакала, не поспевая за выбросами активных импульсов.

— Вот он, звёздный час! — подумал Васин, отправляя о сделанной находке рапорт.

Вскоре пришла министерская директива о том, чтобы из отвалов пройденных выработок, собрать в бочки всё, что может считаться рудой. Ею заполнили несколько десятков бочек.

Чтобы открыть такие полезные компоненты и на других участках, были заложены и более глубокие шурфы, однако там результаты были неутешительными. Да и на расчётной глубине в других местах, где ожидалась встреча с рудным телом, не оказалось ничего.

Начальник управления, требуя результатов, пустил в ход всю имевшуюся в резерве технику. Заработала так называемая «тактика переворачивания тундры». Бульдозеры и экскаваторы рыли длинные разведочные канавы и глубокие ямы, и вскоре по тундре потянулись километры рвов, которые не успевали обследовать специалисты, так как эти разработки в оттаявшем грунте обрушивались и оплывали.

На объект зачастили различные комиссии и представители. Иван, понимая бессмысленность продолжения поисков и втайне обрадовавшись этому, сказал Васину:

— Прекращайте изуродовать природу, здесь ведь нет радиоактивных продуктов.

На что тот ответил:

— Я уже говорил руководству, что в тундре нет необходимой выработки, но они твердили своё, мы обязаны найти руду. У нас есть средства, возможности, деньги. У нас есть воля. Мы перевернём тундру, но сделаем то, что должны сделать, всегда помня, что товарищ Сталин нас учит: «Нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять»!

Сам Васин был в тяжёлом расположении духа, ведь в этом была и его ошибка. Он осунулся, потерял прежний здоровый цвет лица.

В сентябре начались первые морозы, становилось холодно. Тогда же поступила команда и для заключённых: сменить лагерь.

Куда лежал их дальнейший путь, никому не было известно, но той же дорогой на прицепе автомашины они были привезены к бухте.

Шёл снег. Грелись у костра, разведённого кем-то на берегу реки.

Но вот раздался хриплый гудок, и на воде показался теплоход, вскоре причаливший к берегу.

Заключённым был отдан приказ занимать места в нижней палубе по правой стороне. Ивану досталось место с края от прохода.

Через час под завывание мотора и шума воды, слышавшегося из-под днища, теплоход начал своё движение.

Глава 7

Енисей

Вторые сутки теплоход медленно двигался с севера на юг по реке, величие и значимость которой впервые оценил Иван, поднявшись на верхнюю палубу. С высоты хорошо была видна широта водного пространства, сдерживаемая высокими скалистыми берегами. Быстрое течение воды, разрезаемое носом теплохода, увеличивало ощущение силы и мощи реки. Сильный прохладный ветер, дувший прямо в лицо, не ослабил его желания восторгаться увиденной суровой красотой реки, хотя из-за холода принуждал Ивана отворачиваться от него.

Он заметил, что вместе с ним с другой стороны палубы стоял ещё один человек, который, как ему показалось, в профиль был похож на Владимира Петровича.

— Мистика какая-то, — про себя подумал Иван.

Мужчина почувствовав, что на него смотрят, сменил позу и схожесть исчезла. Несмотря на это, Иван подошёл к нему:

— Здравствуйте. Извините, не скажете ли вы мне, как называется эта река?

— Здравствуйте, — ответил он. Это Енисей, великая сибирская река, полноводнее и длиннее которой нет в нашей стране. Словно меридиан с юга к северному ледовитому океану через тайгу и тундру проложила она себе путь, пересекая Россию точно посередине. Вижу, что вы издалека, откуда родом будете?

Иван ответил:

— Из Ленинграда я, но вот незадача, теперь невольник, потерявший счёт времени.

— Верю вам. Здесь таких сотни тысяч. Я только что из Дудинского села выехал, так там на каждом углу лагерной зоны стоят караульные вышки. Все четыре стороны обтянуты колючей проволокой в три нити. Не знаю, зачем всё это, убежать оттуда всё равно невозможно. А куда бежать, когда на тысячи километров ни одной души не видно.

— Да, от этой красоты не убежишь. А мы едем, едем, а узнать ничего не можем. Меня зовут Иван. Вот видите, одежда на мне… По восемьдесят третьей пошёл… Но вы не бойтесь, я геолог.

— Наши суровые места примут всех. Я смотрю с палубы на проплывающие мимо тысячи вёрст совершенно безлюдных мест и поневоле убеждаюсь в бренности и суетности многих человеческих метаний. Меня Енисеем зовут, как и реку. Нет, я не боюсь вас, заключённых. Особенно, по восемьдесят третьей которые… Я — путешественник и учёный, изучаю историю нашего сибирского края, плыву на теплоходе от самого Енисейского залива. За что же вас?

— Не знаю. Кому-то в Москве, мы, ленинградцы, не понравились. Вот пришли ночью и забрали.

— Это как так, забрали?

— Да, я не один такой…

— Понимаю вас, Иван. В суровые, бескрайние и безлюдные края вас привезли. На севере масштаб пространства измеряется тысячами вёрст, отчего у северян и жизнь, и психология другая. Вы посудите сами, наша река только от Дудинки до Красноярска тянется на две тысячи километров. И это только половина её длины. Смотри, Иван, здесь в Енисей вливается река Нижняя Тунгуска, морем разливаясь в этих местах. В Туруханском крае, по которому мы движемся, расстояние между городами составляет тысячи километров.

— Да, земли и воды здесь хватает, — сказал Иван.

— Климат в этих местах очень суровый. Летом гнус до беспамятства доводит, а зимой морозы до пятидесяти градусов доходят, поэтому и населения здесь почти нет. Спецпереселенцев и заключённых здесь больше, чем местных жителей.

Иван, не перебивая Енисея, наслаждался его густым мощным голосом и мыслями, созвучными с его представлениями о Сибири.

Нарисованные учёным местные картины позволили Ивану углубиться в далёкие прошлые времена, когда поселения края превращались в крепости, в которых организовывались пушные ярмарки, и куда съезжались купцы и торговцы со всей Сибири.

Они проговорили, сидя на палубе, почти час. Их разговор прервал охранник, обеспокоившийся отсутствием Ивана. В связи с намечавшейся остановкой теплохода в Туруханске он приказал явиться на нижнюю палубу для переклички.

Иван поблагодарил Енисея за беседу и выразил намерение встретиться с ним снова.

Оба они и сошли вниз, где разошлись по разным сторонам. На остановке теплоход пополнился десятком новых пассажиров, а заключённым было приказано в этот день на верхнюю палубу не выходить.

Вновь Иван рискнул оказаться наверху уже на следующий день. Енисей стоял на том же месте, а, увидев Ивана, поспешил к нему навстречу. Теплоход в это время медленно выруливал между островами.

Енисей сказал:

— Смотрите, Иван, с каким трудом теплоход преодолевает опасный участок, это, так называемые Осиновские пороги. Здесь в глубине имеется целая гряда подводных скал, отчего быстрое течение воды кипит бурунами и водоворотами. Гружёные баржи сами не могут пройти через них.

Иван увидел, как из-за острова по узкому протоку навстречу теплоходу тягач тянул сразу две баржи. Через несколько минут теплоход и баржи настолько сблизились, что протянутая рука Ивана чуть не коснулась верхней части её корпуса.

— Должно быть, теплоходами здесь могут управлять только опытные капитаны, — сказал Иван.

— Да, не зная пути, очень легко напороться на камни. А тогда, жди беды, — ответил Енисей.

— Нельзя не восхититься и здешними живописными островами. Сколько же их здесь? — спросил Иван.

— Несколько десятков. А вот тот, мимо которого мы проплываем, называется Монастырским. На него отправляли в ссылку бедных монахов сибирских монастырей. Смотрите, Иван, справа за островом в Енисей впадает река Подкаменная Тунгуска. Как вы думаете, какова её длина?

Иван, не раздумывая, ответил:

— Думаю, что километров пятьсот, не меньше.

— Не отгадали, около двух тысяч… Она протекает по громадной территории: ни одна дорога не пересекает её, ни один мост не перекинут с берега на берег. Вокруг лежат на тысячи километров бескрайние таёжные пространства. Славой же своей река обязана Тунгусскому метеориту, — уточнил Енисей.

Пока они обсуждали явление метеорита, теплоход, пройдя около часа, запетлял, огибая новые появившиеся острова.

Иван, любуясь красотой реки, произнёс:

— Не желая того, я оказался здесь и нисколько не жалею.

— Этот край своей суровой красотой приучает людей быть честными перед собой, иначе здесь не выжить. Хорошая школа воспитания, дающая почувствовать величие края и трудности жизни. Люди постигают здесь мир медленно, — добавил Енисей.

— Будем и мы здесь постигать науку выживания, — ответил Иван и, подумав несколько секунд, неожиданно для самого себя спросил:

— Енисей, а вы могли бы мне оказать услугу? В Ленинграде у меня остались сын Серёжа и мама Надежда Петровна. Они ничего обо мне не знают, потому что нам запрещена переписка. Я назову их адрес и попрошу вас сообщить им обо мне. Не знаю, куда меня везут, но больше обо мне сообщить некому.

Енисей внимательно посмотрел на Ивана и согласился. Он не стал записывать его адреса, а, повторив его про себя и зафиксировав в своей памяти, сказал:

— Запомните и меня, я — Енисей Петрович Красноярский, вдруг ещё когда-нибудь пригожусь, — и назвал свой адрес.

Потом, помолчав, он продолжил:

— Иван, я вижу в вас честного и умного человека. Верю, что к вам незаслуженно применили насилие. Я выполню всё, что вы сказали. Я также догадываюсь, куда вас везут сейчас, попробую вас там найти. А сейчас мы приближаемся к Енисейску, где мне необходимо сойти. Думаю, что ваша остановка следующая, на Стрелке, в месте слияния Енисея с Ангарой.

Вскоре Енисей попрощался и покинул теплоход, а Иван, сидя на палубе, думал о том, что реки в этих местах больше чем просто реки, они — связующие цепи между людьми.

Теплоход действительно сделал короткую стоянку на Стрелке, заключённых вывели на берег, проводив к машинам.

Глубокой ночью их привезли в новый лагерь, где среди леса стояли несколько окружённых колючей проволокой деревянных домов. В одном из них внизу двухэтажной нары большой комнаты нашёл себе очередную пристань и Иван.

Ровно в шесть часов утра их разбудили. Была обычная перекличка, где им объяснили правила поведение в новом лагере. После завтрака какой-то начальник в погонах объяснил им, что их труд будет оценён только в том случае, если они будут прилежно трудиться и вести себя по правилам лагерной жизни.

В первый же день всю бригаду, одев в валенки, фуфайки, шапки — ушанки, захватив топоры и пилы, отправили в лес огораживать территорию колючей проволокой.

Уже в лесу заключённых разбили на группы: одни должны были пилить лес, другие ошкуривать деревья, третьи делать из них столбы.

Иван занимался ошкуриванием деревьев. Непривычному к такому труду человеку не просто было справиться с заданием, но в неволе приходилось соображать быстро. Работы продолжались каждый день. За месяц широкая полоса в несколько километров, очищенная от леса, с колючей проволокой посередине была создана их руками. Во второй половине октября начались морозы, и так как из-за замёрзшей земли и высокого снега закапывать столбы в землю было невозможно, то предварительно место для вкапывания столбов оттаивали кострами. Мёрзли руки и ноги, которые отогревали у разожжённых костров. Конечно, многие заключённые были недовольны условиями работы, обмороженными возвращаясь на нары. Иван тоже получил свою долю, особенно болели кончики пальцев на руках и ногах, однако роптать он не стал, понимая, что никто его слушать не станет. За зиму и первые месяцы весны ими была создана многокилометровая ограда из колючей проволоки

Глава 8

Узкоколейка

В начале мая, когда в лесу стал сходить снег, Ивана неожиданно для него самого пригласили к начальнику лагеря майору Леснову.

— Вы Иван Шишков? Работали геологом? — спросил он.

— Да, я окончил горный институт.

Тот разъяснил причину его вызова. Оказалось, что к нему поступила записка, в которой его характеризовали, как талантливого инженера-геолога, с просьбой перевести его в распоряжение главного специалиста стройки. Он не назвал фамилию человека, рекомендовавшего его.

В этот же день Иван был вызван к главному специалисту, где был назначен бригадиром группы для строительства в лесу узкоколейной железной дороги. Ему была выдана карта местности, на которой не было зафиксировано ни одного населённого пункта, но была река, вдоль которой и должна была пройти узкоколейка. Предполагалось, что длина её составит тридцать километров, начиная с места нахождения лагеря.

Выйдя из кабинета, Иван задумался. Откуда пришло это предложение сделать его бригадиром? Сможет ли он выполнить поставленную задачу?

Уже на следующий день он вновь явился в тот же кабинет, где, получив свободный пропуск выхода и входа в лагерь, встретился с группой арестантов, призванных строить дорогу. Он запомнил их имена: Пётр, Олег, Зиновий, Николай, Александр. Все, кроме последнего, были такие же заключённые и примерно одного с ним возраста. Александр же был вольнонаёмным, но из бывших заключённых. Его приняли в бригаду, как одного из опытных в прошлом строителей.

В течение недели им предстояло пройти путь по непроходимой местности, наметить линию будущей узкоколейки, определить количество речек и оврагов для будущего строительства дамб и мостов.

Решено было, что в дорогу они отправятся на следующий день ранним утром.

Всю ночь Иван не спал, обдумывая неожиданный поворот событий и не мог себе представить того человека, который вспомнил о нём. Он понимал, что когда-нибудь тот откроется ему, а, сейчас важно было не подвести его и достойно выполнить намеченную работу. Он думал, что она станет для него испытанием в испытании, потому что на него ложится ответственность за судьбы и тех людей, с которыми он был должен выполнить её.

Он стал размышлять и над тем, как не нанести вреда этим людям, вспомнив Енисея, рассказывавшего о безлюдных необозримых пространствах суровой тайги, где господствовали тучи комаров и мошек, дикие голодные звери, становящихся по весне особенно опасными.

Иван представлял себе, как они будут переходить широкие реки и непроходимые болота, угодить в которые было равносильно смерти, он думал о том, как предусмотреть всё, чтобы не оказаться в плену необдуманных обстоятельств.

Вот бы где пригодился опыт Владимира Петровича, который, ступая на любые тропы Уральских гор, предварительно продумывал каждую мелочь, чтобы уверенно и точно вести за собой геологов.

С этими мыслями он шёл поутру к незнакомым людям, с которыми предстояло первыми пройти по непроходимой тайге.

В назначенное время в сборе была вся группа, одинаково одетая в фуфайки, да шапки с сапогами. Каждому из первооткрывателей тайги были вручены орудия труда: одним — топоры, другим — пилы, третьим — лопаты. Были распределены и конкретные задания: одни должны были очищать полосу от тонких деревьев и кустарников, другие своими шагами определять километраж, готовить столбики и после каждых пятидесяти метров нумеровать и забивать их в землю. Нужно было также сделать временные переправы в тех местах, где в будущем должны были быть построены мосты.

Ивану главный специалист вручил ракетницу на случай непредвиденных обстоятельств и для отпугивания диких зверей.

Первый столб забили прямо у барака, а далее, отступая метров на сто от реки, шли по буреломам и оврагам, окликая друг друга. Когда кто — то не отзывался, заходя далеко в лес, вся бригада останавливалась и шла вперёд только тогда, когда все собирались вместе.

За первые день было пройдено около десятка километров пути, и к вечеру изрядно устали все. Для ночлега нашли высокое и открытое место на берегу реки.

Обратившись к членам бригады, Иван спросил:

— Ребята, как будем устраиваться на ночлег?

Тут же ответил Зиновий:

— Устроим шалаш, елей и кустов вокруг много. Мы раньше всегда так делали, сделаем и сейчас.

И пока он вместе с Николаем уходил в лес за материалом для строительства шалаша, Александр развёл костёр, а Пётр и Олег принялись за приготовление ужина. Все были при деле.

Иван же, чтобы убедиться в безопасности ночлега, обошёл вокруг всю территорию.

С высокого берега за рекой были хорошо видны волнистые серо-зелёные ковры верхушек леса, покрывавших неизведанные таёжные пространства. Куда ни глянь, везде был лес, излучавший не только красоту видов и аромат чистейшего воздуха, но и тревожное ожидание предстоящей ночи. Он переживал и за то, как эти люди поведут себя далее.

Пройдя вглубь леса, ему показалось, что из кустов на него устремились чьи — то глаза. Лёгкий шорох подтвердил догадку.

— Может это волк или медведь? Весна — время для них голодное, — подумал Иван и поспешил к месту ночлега.

К его приходу уже был сделан шалаш, возведённый из молодых срубленных сосенок, сверху покрытых ельником. На землю положили много сухой травы. Был готов и ужин, после которого уставшие за целый день напряжённого труда люди, потянулись ко сну.

Иван же никак не мог уснуть, в его глазах стояла вековая тайга, а слух был настолько восприимчив к загадочному языку нетронутой природы, что, казалось, слышался каждый шелест листвы. Где-то что-то гулко и раскатисто ухнуло, кто-то пробежал рядом, остановился и медленно ушёл в лес. Он невольно приложил руку к своему сердцу и физически почувствовал, как оно учащённо билось. Нет, это был не страх, но волнительное чувство затаённой тишины. Тёмный беспредметный мир окружал его, и было такое ощущение, словно он сам был его центром. Каждый мускул его тела был готов дать отпор этой невидимой силе, извлекающей из себя тихие устрашающие звуки. Лесные образы постепенно стали таять, и он тоже уснул.

Проснулся уже тогда, когда светило солнце, а Пётр дымил вновь разожжённым костром.

После завтрака, погасив его, но в целости сохранив шалаш на случай возвращения к нему, все продолжили работу.

Продвигаться по тайге было трудно. Дремучий лес возбуждал удивление перед чем-то неизвестным, что скрывалось в её глубине. Повсюду лежали, упавшие на землю старые насквозь прогнившие деревья, отдавая дань всесилию времени.

Когда стали спускаться в низину, Иван хотел перешагнуть через лежащий перед ним поваленный толстый ствол, но не смог и наступил на него. Внезапно под тяжестью его тела он треснул и нога по самое колено, как в масло, вошла в прогнившее дерево.

Вытащив ногу, он сказал сам себе:

— Вот и я, не желая этого, возможно, разрушил чей-то домик, так удачно созданный самой природой.

А потом подумал и добавил:

— Так же кто-то наступил и на мою жизнь.

Остальные километры пути шли по мягким мхам широкой низины.

К вечеру бригада на свой второй ночлег собралась на покатом открытом берегу реки при впадении в неё лесной речки. Медленное течение воды образовало здесь небольшую уютную заводь.

Разожгли костёр, соорудили шалаш. За ужином Иван решил подвигнуть рабочих к дружескому разговору.

Сам он его и начал:

— Ребята, очень хочется узнать, кто мы и откуда?

Олег тут же задал ему встречный вопрос:

— Иван, а вы сами откуда?

— Из Ленинграда, — был ответ.

— Вот и расскажите нам о себе и о Ленинграде.

Иван ответил:

— Конечно, я расскажу, но перед тем, хочется знать хотя бы из каких мест мы сюда прибыли. Думаю, что это интересно всем нам.

Вот вы, Олег, где родились?

— Из Дона я, надеюсь, туда же и вернусь. Там моя семья и вся родня живёт, — с грустью произнёс он.

— А я родился в Сибири, — произнёс Пётр.

Зиновий сказал, что он родом c Украины, а Николай, назвавшийся Николя, оказался и вовсе иностранцем, переехавшим в Москву из Франции вместе с отцом — коммунистом. Откуда был Александр, Иван не расслышал, но переспрашивать не стал.

Как и обещал, Иван стал рассказывать о себе и Ленинграде первым.

Он говорил, что очень скучает по городу, где остались жить его мама Надежда Петровна и сын Серёжа, говорил о Неве и Семимостье.

Никто не перебивал его, и ему показалось, что его рассказ о ленинградской красоте смешивалась в их представлении с красотой их малой родины.

Иван хотел, чтобы каждый из них сам пожелал рассказать о себе, но желающих не оказалось, поэтому, понимая, что недоверие нужно искоренять постепенно, сказал:

— Утро вечера мудрее, пора спать.

Третий день выдался таким же солнечным, как и два предыдущих. Низкие места, по которым они шли, через несколько километров изменили свой покров, открыв царство стройных лиственниц. Таких богатырских лесов Иван ещё не видел.

Идущий рядом Пётр, сказал:

— Красивый и величественный лес вот-вот брызнет зеленью.

— Да, спелый и звенящий лес, готовый к вырубке, — добавил Олег.

Когда все члены бригады собрались вместе, Иван сказал:

— Ребята, мы уже трое суток находимся в лесу, скоро, кажется, достигнем своей цели. Пройдут годы, и мы, дай бог, будем вспоминать эти события в нашей жизни, эту линию будущей дороги, этот величественный лес. Надеюсь, что и друг друга мы не забудем, — и, обратившись к Петру, спросил, что он об этом думает.

Пётр, немного помолчав, ответил:

— Я уже не один посёлок построил. А вспоминать, наверное, будем и это время, и друг друга. Кажется, хорошая бригада подобралась.

Оставшиеся километры проходили в основном по лиственничным и кедровым лесам. Последний столб из лиственницы на тридцатом километре будущей узкоколейки был забит самый высокий и толстый, на котором по настоянию Ивана каждый член бригады выцарапал свои фамилии.

И вновь был ночлег. По предложению Зиновия шалаш делали, используя кедровую хвою, от которой пахло тонким ароматом свежести. Разожжённый костёр в этом глухом сибирском лесу добавил людям тепла и доверия друг к другу.

Иван поняв, что люди уже в большей степени были настроены высвободить из своей души накопленные чувства обиды и несправедливости, решил вновь подвигнуть их к беседе, сказав:

— Ребята, интересно было бы послушать ваши истории. Может, кто-нибудь расскажет о себе?

Первым решился рассказать о себе Пётр. Он, подвинувшись поближе к костру и, расшевелив палкой угли так, чтобы посыпались искры, негромко произнёс:

— Ладно, я скажу. Думаю, что среди нас шептунов нет, — и стал излагать свою историю непростой жизни, начав её с истории о своём отце Владимире Александровиче Орехове, совершившим необдуманный поступок, который потом спустя много лет откликнулся и в судьбе сына.

Ещё в тридцатые годы в период создания колхозов ему, как и другим деревенским жителям пришлось весь свой скот отвести на ферму в коллективное пользование. Может и смирился бы Владимир Александрович с таким положением, хотя без коровы прокормить четверых его детей было очень трудно, но сосед уверил его в том, что будто бы Сталин разрешил бедным колхозникам взять корову обратно в своё личное пользование. Неграмотный отец, поверив ему, в этот же день привёл свою корову домой. Сельский совет, посчитав этот поступок преступлением, арестовал его вместе со старшим семнадцатилетним сыном, отправив в город. Они так и не возвратились домой. Мама, Ульяна Акимовна, осталась одна с тремя маленькими детьми. Петру тогда было девять лет, а двум его сестрёнкам Кате и Поле и того меньше. Жить было не на что, поэтому жили нищими на соседские подаяния. Уже после войны весной сорок восьмого года, когда ему исполнилось восемнадцать лет, по доносу арестовали и Петра: кто-то заявил, будто он словами выражал недовольство советской властью.

— Привезли меня в какой-то дом, а там таких, как я, было уже человек десять, — продолжал Пётр. Охранник снял с нас ремни, обрезал пуговицы на брюках и громко закричал:

— Ну, признавайся, вражина, что задумал? Не нравится советская власть?

Я растерялся:

— Товарищ следователь, я ничего такого не знаю, — и, не успев договорить, как заорёт:

— Какой я тебе товарищ, тебе волки в тамбовском лесу товарищи!

Этим он меня убил, потому что на следующие вопросы я уже не мог отвечать. Но то, что я услышал позже, повергло меня в шок. Во время допросов в комнату, где мы стояли, зашёл начальник и строго спросил:

— Как идут дела?

Отвечают:

— Вот ещё троих привезли, теперь уже тридцать девять.

Вопрос:

— А вам задание сколько, сорок два? Надо ещё троих!

Ответ:

— У нас ещё в деревне есть сын и отец: отец комбайнёр, а сын восемнадцати лет штурвальный, сейчас прямо поедем и с комбайна возьмём. А ещё одного здесь найдём, съездим попозже и привезём. Оказалось, что работали они по заданию и плану. И ничего не скрывали. Разговор вели в нашем присутствии, видимо, за людей нас уже не считали, а главное, ничего не боялись.

Пётр замолчал, поглядывая на остальных членов бригады. Видно было, что он сильно заволновался, отчего лицо его покрылось мелкими красными пятнышками.

Паузу заполнил Олег, сказав:

— Мрази, эти следователи, меня тоже били. Один, сидя, впереди допрашивал, а второй, такой здоровый мужик в форме, сзади за моей спиной дал мне со всего размаху такую оплеуху, что я, как сноп с вил, слетел, упав на пол. А потом пошло-поехало, времени счёт потерял. Чтобы прекратить побои и не остаться калекой, я подписал чистый лист бумаги, понимая, что на пустых строчках он напишет то, что ему нужно.

Пётр, успокоившись, стал продолжать свой рассказ:

— Вскоре, меня и ещё человек двадцать со мной привезли куда-то в лес, где я стал рабочим на строительстве нового посёлка. Дали инструмент — лопаты и тачки, топоры да пилы, знакомые мне с детства, и заставили строить дома. Жили под деревьями до тех пор, пока сами для себя не построили времянки. Было лето и тепло, но заедали мошки. Поначалу нормы не выполняли, поэтому пайка хлеба уменьшалась до трёхсот граммов плюс вода. Баланды переели столько, что даже привыкли к ней и на всю жизнь вкус запомнили. Потом меня назначили плотником, а ещё позже бригадиром, видно за хорошую работу. Арестованные мужики все были сибирские, вятские, уральские, нижегородские, сильные и работящие — просто молодцы. Четыре года трудились вместе, а когда посёлок построили, бригаду расформировали, Кто освободился, кого отправили ещё куда-то, а меня привезли в Красноярск.

Иван, чтобы не бередить души другими историями, предложил всем отойти ко сну, хотя видел по глазам, что и другим уже захотелось высвободить из своей души накопленные обиды.

На следующий день все были уже в лагере, и Иван докладывал главному специалисту о результатах их работы.

После окончания доклада тот попросил зайти его в кабинет начальника строительства.

— Почему его вызывал сам начальник строительства всего посёлка, которому тогда едва ли не подчинялся и сам лагерный начальник? — думал он.

Робко войдя в один из первых построенных деревянных бараков и открыв дверь приёмной, он увидел много людей. Сидевшая за столом женщина, по-видимому, секретарь, спросила:

— Вы кто?

Он назвал свою фамилию. Она попросила подождать, а сама вошла в кабинет. Через минуту возвратилась и попросила его зайти.

Иван открыл дверь. За круглым столом сидели двое мужчин, в одном из которых он узнал Енисея Петровича Красноярского.

Тот поднялся и сказал:

— Ну, здравствуйте, Иван. Вот мы и встретились снова, — и обнял его.

Иван был растроган, даже слеза выкатилась из его глаз.

Начальник строительства, Аркадий Григорьевич Андреев, тоже поздоровался с ним за руку, сказав:

— Каждый камень сам выбирает себе пару. Оставляю вас наедине. Я уезжаю по делам.

Когда они остались вместе, Енисей Петрович достал конверт и протянул его Ивану. На нём рукой Надежды Петровны, его мамы, было написан его красноярский адрес.

Иван сказал:

— Дорогой мой, Енисей Петрович, разве я думал тогда, на теплоходе, что вы выполните мою просьбу. Просто у меня не было другого выхода, поэтому я, не надеясь на успех, но, проникнувшись к вам уважением за то, что вы с большой любовью рассказывали о великой реке, о Сибири, попросил вас об одолжении. Тогда мои мысли были полностью солидарны с вашими. Мне хочется выразить вам благодарность и самое искреннее уважение.

Енисей сказал:

— Так читайте же скорее письмо от вашей мамы, а потом я всё расскажу, как мне удалось получить его.

Иван распечатал конверт, вытащил три листка бумаги. Исписанный маминым почерком был только средний лист, а другие два, сверху и снизу, оставались пустыми. Повернувшись вполоборота к Енисею, он стал читать.

«Дорогой мой сыночек, Ванечка! Глаза мои мокры от горя и бессилия, от того, что я не могу помочь тебе. Почти год не было от тебя известий. О чём только я не думала? У нас в Ленинграде ходят ужасные слухи о том, что многих арестованных расстреляли. Я верила, что ты жив. Плохие мысли я от себя отгоняла прочь. Ты жив, и это самое главное. Береги себя. Светлана также плачет и понять не может, что сделали с её мужем. Это же надо высоким властям так мучить людей. Папа Анатолия Дмитриевича не выдержал разлуки, он заболел и не поднимается с постели. Мама плачет, но держится, ухаживая за ним, она вместе со Светланой теперь стали моими самыми лучшими подругами.

Сыночек, Серёжа постоянно спрашивает, где ты? А что я ему скажу? Есть ещё одна печальная новость, но как тебе о ней сказать, не знаю: не стало Ростислава Викторовича. Не выдержало сердце. Прекрасный был человек. Твоя жена Маша с Ванечкой живёт в Златоусте. Видишь, в отсутствии тебя сколько новостей.

Скажи тому замечательному человеку, который принёс мне радостное известие о тебе, что он очень хороший. Есть на земле ещё такие люди.

Я работаю, убираю помещения в магазине рядом с домом. Ведь надо жить, одевать и обувать Серёжу, моего самого дорогого человечка. Живём скромно. Ванечка, напиши, где ты находишься? Ты наш, наш всегда, а мы, мама и сын Серёжа, всегда твои. Пиши нам. Целуем тебя».

Иван, прочитав письмо, с минуту сидел, словно отрешённый от настоящей жизни, и молча смотрел на окно барака.

Потом сознание вернулось к нему, и он произнёс:

— Мамочка… Моя дорогая мамочка… Сколько же ты перенесла страданий из — за своего сына. Только я остался таким же, как и был. Я очень тебя люблю.

Потом, повернувшись к Енисею, сказал:

— Мама у меня замечательная. Всю блокаду провела в Ленинграде и не потеряла мужества и самообладания. Отец погиб, а мама выжила ради меня и внука, моего сына Серёжи.

Енисей Петрович спокойно, так, чтобы не сбить настрой Ивана, спросил:

— Ваня, а сыну вашему сколько лет?

— Серёже первого октября будет двенадцать. Он у меня от первой жены Машеньки, погибшей в партизанском отряде. Я его очень люблю. Сейчас остался и без отца, с бабушкой живёт. Поверьте, Енисей Петрович, так сложились обстоятельства, что я всю войну служил в Челябинске на танковом заводе, а мама его погибла, когда ему было только полтора года. Это так трудно вспоминать.

— Да, понимаю. Иван. Это я написал о вас записку начальнику лагеря, узнав о вашем определении сюда. Моим хорошим другом является начальник стройки, он мой и сосед, живём рядом в Красноярске. Он каждый день ездит сюда на работу. Иногда может брать и меня. Поэтому, надеюсь, будем встречаться. А сейчас пишите письмо своей маме и сыну, о них мы ещё поговорим позже, — сказал он, подвинув к нему ручку с чернилами, лист чистой бумаги, добавив, что мешать не будет и вышел из кабинета.

Конец ознакомительного фрагмента.