В лодке

Сергей Фролов

Наверное, труднее всего писать аннотацию к собственной книге, особенно к книге стихов. Тем более, что маленький сборник рифмованных текстов как-то не ассоциируется с солидно звучащим «книга».Темы этого сборника, что называется, вечные: родина, дружба, любовь. И за всем этим личность самого автора, жителя небольшой воронежской деревни, с его переживаниями и надеждами.Каким получился этот плод «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет» – судить, разумеется, читателям.Автор.

© Сергей Фролов, 2019

ISBN 978-5-4496-5104-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Наташка из Ленинграда.

Наташка из Ленинграда, ну, что тебе ещё надо?

Июньские голубые сумерки над селом…

Мальчишки глаза шальные и голос юного барда,

Река и алмазные бусы, летящие за веслом.

Наташка из Ленинграда, ну, что тебе ещё надо?

Пусть лодка не бригантина, а речка не океан —

В затоне нарвём мы лилий на стеблях холодных длинных

И ты мне букет протянешь и скажешь: мой капитан!

Наташка из Ленинграда, ну, что тебе ещё надо?

Когда ты меня отпустишь из этих далёких лет?

Мы оба живём «как люди», и я не стал капитаном,

И некому подарить мне холодных лилий букет…

Непогода.

Можно только мечтать,

Чтоб с тобой погулять —

Дождь идёт проливной.

Ты ругаешь, смеясь,

Деревенскую грязь:

Ну, какое кино?

Да, в деревне у нас

Что вчера, что сейчас —

В общем, не Ленинград…

Два иль три фонаря

Надрываются зря,

Еле-еле горят.

Ну, да ладно — пойдём.

Как-нибудь добредём,

Ведь тебя не унять.

А кино — про любовь

Будто нашу с тобой:

Ничего не понять.

Мы сходили в кино.

Это было давно…

И не вспомнил бы, но

Дождь идёт проливной.

Ветер в листьях шумит

И заслонкой гремит

Жестяною печной.

Недотрога.

Не коснуться и взглядом

Тебя, а не только рукой…

Не бываешь ты рядом,

А где-то за синей рекой.

В тридевятое царство

Твоё не попасть никогда.

Ты не знаешь коварства,

И всё ж далека, как звезда.

Ты — печаль опустевших,

Заросших полынью дорог,

Журавлей улетевших —

Моих ненаписанных строк.

Ты — уснувший ребёнок,

И мне ли тревожить твой сон?

Голос сказки незвонок,

И хмель оплетает балкон.

Ненужная встреча.

С ума сходили соловьи,

И было муторно и лунно,

И было скучно и заумно,

И вовсе не было любви.

Но в этом всё же что-то есть…

Странней, чем тайны мирозданья,

Такие грустные свиданья —

Непозабывшегося месть.

Ведь, как душа ни холодна,

Но то, что ранило так больно,

Запоминает, и невольно

Желает повторить она.

Когда, листая месяцы и дни…

Когда, листая месяцы и дни,

Нигде не обнаружите любимой —

Сожмётся, как котёнок нелюдимый,

Душа, и бог тогда её храни.

Когда глухая, тусклая печаль

Вам сердце паутиною затянет

И ваше чувство медленно увянет,

И вы, смирившись, скажете «прощай»

Уже давно не слышащей любимой —

Не вызывайте прежний образ боле:

Он полон робкой радости и боли,

Как маленький котёнок нелюдимый.

Синица.

Улетела к югу лебедей станица,

Журавлиным кликом отзвучала даль,

Но со мной осталась зимовать синица,

Разгонять тоску мою, скуку и печаль.

Я на подоконник насыпаю крошки,

Чтобы ей теплее было в холода,

И она стучится клювом мне в окошко:

Веселее, друг мой, горе — не беда.

Все пути-дороги снег засыпал белый,

Ни следа, ни звука — всюду гладь и тишь,

А я всё надеюсь глупо и несмело:

Может быть, ко мне ты тоже постучишь.

И когда ночами мается-не спится,

И хрупка надежда, и пуста земля,

Так мне трудно верить — уж прости, синица —

В то, что ты и вправду лучше журавля.

Без названия.

На улице в двенадцать гаснет свет.

Мрак холоден, тревожен, недвижим…

Увидев у окна мой силуэт,

Ты спрашиваешь: где же твой режим?

Ты спрашиваешь это просто так,

И с той же интонацией, шутя,

Я обернусь, отвечу: а, пустяк, —

И отвернусь; а полчаса спустя

Пройду мимо дверей твоих, как вор,

Туда-сюда, и повторю не раз…

Спит общежитье. Гулок коридор,

И эти строки вовсе не о нас,

А обо мне… Об этой тишине,

Изученной шагами наизусть,

О графике дежурства на стене,

О том, что называют словом «грусть».

Бабье лето.

В Шестаково бабье лето ходит поступью картинной,

В Шестаково бабье лето словно в мае соловьи,

В Шестаково бабье лето вяжет, вяжет паутину

На леса, луга и речку и на волосы твои.

Как идёт тебе причёска с этой нитью серебристой!

Ах, зачем я не художник — написал бы твой портрет.

В Шестаково бабье лето, воздух ласковый и чистый,

В Шестаково бабье лето, словно в мае яблонь цвет.

Хорошо, когда ты с кем-то, хорошо, когда ты юный,

И на сердце нет печали и раскаяния нет,

И трепещут паутинки — заколдованные струны,

И на них играет осень свой волшебный менуэт.

Наденька.

И растаяло имя льдинкой:

На-день — ка… Кап-кап-кап…

А я сына назвать хотел Димкой

И быть лучшим из пап.

И конечно, мужем хорошим

Думал стать…

Я серьёзно ведь, не нарочно —

Вправду, Надь.

Мы бы в садик вместе ходили,

В лес, в кино,

И тебя бы очень любили,

Но, но, но…

Мы читали б разные книжки,

Первым делом букварь.

Ну, зачем ты так? Жаль мальчишку…

Очень жаль.

Счастье.

У ласковой речки,

На чистом песке

Лежат человечки;

В густой осоке

Полуденный ветер

Легонько шуршит,

И солнце на вечер

Уйти не спешит.

Беззвучно стрекозы

Над речкой парят,

Ветвистые лозы,

Разнежась, стоят.

Плывут по воде

Корабли-облака,

Не слышно нигде

Ни звонка, ни гудка.

Лишь только стрельнёт

По-над берегом стриж

Иль утка нырнёт

В молчаливый камыш,

Лишь тихо плеснёт

Водяная струя

И рыбки блеснёт

Серебром чешуя…

И снова всё внемлет

Истоме дневной,

И в лилиях дремлет

Оранжевый зной.

Память детства.

В окне узоров бахрома

(Сестра, ты помнишь ли?)

Отсеребрился день, и тьма,

И рано спать легли.

И села тихо рядом мать,

И повела рассказ…

И так уютно засыпать,

И вижу, как сейчас:

Разводит старая Яга

Таинственный огонь,

И на зелёные луга

Ступает чудо-конь,

Принцессы чахнут в теремах,

Цветёт разрыв-трава

И рассыпают чары в прах

Заветные слова…

В углу потрескивает печь,

Устало смолкла мать…

Осталось поудобней лечь

И спать, и спать, и спать…

Конец ознакомительного фрагмента.