Дорога во тьме ч.2

Сергей Федин, 2023

Ураганный ветер межмирья подхватывает листья судеб Макара и его близких, вплетая в затейливый узор древней и опасной игры между Светом и Тьмой. Воспоминания, путеводной нитью протягиваются к нему из прошлого, скрытого в потаённых закоулках его разума, однако они пугающе неясны. Настоящее взорвалось сюрреалистичным кошмаром, среди которого пролегают пути героев. Новый мир на пороге Жатвы, встречает их страшными тайнами, таящихся под сводами гигантских деревьев и среди просторов загадочных Пустошей, где ждёт величайшая Библиотека. Макар как никогда близок к своей цели, но сможет ли он её достигнуть? Волчьи лапы под крики воронов отмеряют расстояние между мирами. Некогда великая империя шатается из-за внутренних междоусобиц и наполняется исчадиями Тьмы. Следует делать свой выбор и встать на дорогу, ведущую сквозь тьму.

Глава 1

Невысокая фигура, одетая в видавший виды плащ, выцветший до такой степени, что уже нельзя было с уверенностью сказать, каким был его цвет изначально, маячила среди деревьев. Густой подлесок хорошо скрывал человека от посторонних глаз. Неслышной тенью он пробрался к самым крайним деревьям, за которыми открывалась большая поляна, и, затаившись под раскидистой елью, сквозь зелёные лапы наблюдал за людьми возле большого костра. Их было восемь — здоровых, вооружённых до зубов мужиков. Вокруг костра квадратом стояли повозки, образуя защитные стены. На одной из телег было нагружено что-то громоздкое, но ткань, её покрывавшая, не давала разглядеть, что под ней. Четверо несли стражу. У троих были луки, четвёртый, с серьгой в ухе, блестевшей в лучах уходящего солнца, примостил на сгибе локтя арбалет. Однако человек знал, что оружие — это не самое опасное, с чем он может столкнуться. От костра пошёл аппетитный аромат готовящегося ужина, птицы пели свои вечерние песни. Но в воздухе, наполненном ароматами хвои, цветов, трав и тёплой земли, витал еле уловимый запах близкой смерти. Вот только чьей?

Человек в плаще нащупал на поясе рукоятку ножа. Не хотелось бы проливать кровь, особенно свою, но с этими молодчиками ни в чём нельзя быть уверенным. Устроившись поудобнее на ковре из опавшей хвои, он стал терпеливо дожидаться темноты. Наблюдая за умирающим солнцем, окрасившим небосвод своей кровью, он всё прикидывал, оправдан ли тот риск, на который он шёл. И снова приходил к тому выводу, что как бы ему ни хотелось, но необходимо забрать то, что он упустил сегодня днём…

…Он редко покидал окрестности своего жилища, но сегодняшнее раннее утро было особым случаем. Ворон, севший на один из серых валунов, которые были во множестве разбросаны возле его дома, принёс ему интересное письмо. Перечитав его несколько раз, он глубоко задумался. Его просили об услуге, которую он мог оказать. Взамен (он хмыкнул, почесав седую бороду), — взамен ему предлагали то, что он не надеялся когда-либо получить. Слишком щедрое предложение, если учесть, от кого послание. А он за свою крайне долгую жизнь разуверился в человеческой искренности и щедрости, а в нечеловеческой — тем более. Но всё-таки предложение было крайне соблазнительным. Порывшись в кармане, он протянул горстку зерна птице, терпеливо ожидающей его внимания. Склевав зерно, ворон взмыл в небо и, раскинув чёрные крылья, погнал свою тень по просторам пустошей в сторону тёмной полоски леса.

Отшельник, прищурив ярко-голубые глаза, следил за его полётом. Даже после того, как птица превратилась вначале в точку, а затем и вовсе исчезла, он продолжал щуриться вдаль, словно пытаясь отыскать там ответы на свои вопросы. Что же понадобилось в действительности этому старому пройдохе-недомерку? С другой стороны, он ничего не теряет: прогулявшись до леса, пополнит запас трав, оглядится, что творится в округе. И всё же… Всё же на душе у него было неспокойно. Сплюнув под ноги, Отшельник пошёл собираться.

Сборы много времени не заняли. За плечами — испытанная, пропахшая разнотравьем котомка, надёжный нож на боку да дорожный посох, вот и всё. Отшельник вышел за порог навстречу встающему из-за далёкого леса солнцу. Дверь, скрипнув ему на прощание, встала на своё место, запирать её не было никакой надобности — в округе не нашлось ещё сумасшедшего, добровольно рискнувшего бы сунуться на проклятые Пустоши, а уж тем более в логово исчадия преисподней. Отшельник усмехнулся в бороду, ему пришлось потрудиться для создания такой репутации. Нет, он, конечно, не ел младенцев, предпочитая более традиционную пищу. И людей сгубил вдвое меньше, чем про него рассказывали в ближайшей деревне, да и те были не самыми лучшими представителями рода человечьего. Но насчёт места слухи не врали — Пустоши действительно были странными, а для простого любопытствующего и вовсе смертельными. Уже одно то, что человек отважился войти на Пустоши, было огромной глупостью. Даже сам Отшельник не мог знать, где и какого рода будет поджидать опасность. Он просто в последний момент чувствовал её, что позволяло избежать нежелательной встречи или обойти ничем не примечательное место. Конечно, каждый раз причина была, но практически каждый раз новая. Люди постоянно пропадали здесь. Обычно это были сбившиеся с дороги путники либо деревенские, ходившие в лес по грибы. Но бывало, к нему забредали отчаянные и удивительно везучие головы, ища помощи. Чаще обращались с просьбами в тех редких случаях, когда он посещал деревни. Это стало происходить после того, как он сумел оградить деревни, прилегающие к Пустошам, от эпидемии чумы, которая выкосила половину населения страны лет десять назад. В таких случаях он редко отказывал, связывая это с некой своей сентиментальностью, скукой. Было ещё нечто более глубокое, о чём он не любил задумываться. Как в случае с пасечником около года назад. Хотя тот случай стоял особняком, и Отшельник часто его вспоминал и размышлял, как могло бы всё обернуться… однако прошедшего не вернёшь. Так или иначе в благодарность пасечник оставлял в условленном месте каждые три месяца приличных размеров горшок своего лучшего мёда.

Сам же Отшельник лучшего места для уединения и представить не мог. Сквозь тернии ужасов он видел красоту цветов Пустошей, скрывающуюся за ними. Он полюбил эту странную землю, и она отвечала ему если не взаимностью, то смирилась с его присутствием и терпела его. Обосновавшись на этой земле, он добился большего, чем кто-либо из тех, кто проживал до него. Хотя, если честно, Отшельник не знал случаев, чтобы кто-нибудь из ныне живущих захотел по доброй воле поселиться здесь.

Его не интересовали власть и деньги, всю эту шелуху он оставил во внешнем мире — с его войнами, болезнями, интригами, безудержными порывами чувств. У него был свой путь, он хотел понять Пустоши, раскрыть их тайны. Он пришёл сюда после того, как порядком покуролесил по этому миру — лет эдак сто пятьдесят назад. Пришёл умирать, но остался жить, и Пустоши приняли его, а он принял в себя Пустоши, став их частью. Осев здесь, он очень редко покидал их границы. Да и особой нужды в этом не испытывал — Пустоши обеспечивали его практически всем необходимым. В крайнем случае обменивал недостающее у хозяина постоялого двора в деревне Серый камень на диковинки, которые часто находил на просторах Пустошей. Самые ценные, на свой взгляд, он оставлял себе, хотя зачастую так и не мог разгадать их назначение.

Поросшие высокой, по колено, травой, Пустоши простирались от опушки леса на север далеко за горизонт. Изредка на их просторах встречались прозрачные рощицы, однако выбраться из них было труднее, чем из некоторых болот. На западе тянулась гряда высоких холмов, поросших вереском в ложбинах, между которыми постоянно клубился туман. На востоке простирались непроходимые топи. А где-то там далеко лежали Руины, в которые Отшельника не пустили. Но он чувствовал, что именно там находится источник силы, которой Пустоши были буквально пропитаны. Он не стал упорствовать, боясь нарушить тот симбиоз, в котором существовал. Ему хватало тех тайн, что были в его распоряжении. Отшельник предполагал, что все глобальные изменения в мире находили своё отражение в Пустошах, как в огромном зеркале. Их граница не была незыблемой. Подобно волнам далёкого моря, они то накатывали на пару лиг, то отступали. В последние несколько лет Пустоши расширились как никогда раньше. Ещё лет пятьдесят — и такими темпами они подползут вплотную к деревням. Ещё эта странная агрессия, ядом пропитавшая воздух, и не проходящая тревога, накапливающаяся все последние годы, не давали Отшельнику покоя. Но как он ни пытался, не мог понять их первопричину.

Так, скоротав дорогу за размышлениями, он дошёл до леса, который окаймлял Пустоши с юга и был их частью. Ближе к поселениям людей он редел и в нём становилось больше лиственных деревьев. В эту полосу светлого леса за грибами и ягодами, росшими здесь, как нигде, в изобилии, захаживали жители деревень. Но делали они это с большой опаской. Ведь кроме Пустошей была ещё одна веская причина не заходить за северные околицы родных деревень. В окружении обычного леса, раскинувшегося на многие лиги вокруг на самой границе Пустошей, возвышались, словно скалы над кустарником, невероятно огромные деревья. Роща этих гигантов была останками древнего леса, некогда покрывавшего всю округу.

Отшельник задумчиво посмотрел на далёких великанов. Говорят, что под сенью древесных исполинов некогда обитали чудесные создания, бессмертные и прекрасные эльфы, осколки той же эпохи, что и гигантские звёздные деревья. Вот только видеть их никто не видел, а роща звёздных деревьев уже очень давно считалась гиблым местом. Отшельник и сам оценил эту опасность в полной мере, когда он, только придя на Пустоши, со свойственным ему любопытством попытался исследовать Звёздную рощу, чуть не ставшую его могилой. С трудом унеся оттуда ноги, Отшельник старался больше к ней не приближаться.

Местный царёк с непомерной манией величия как-то хотел построить в роще свою резиденцию. Рядом с рощей быстро возник рабочий посёлок. Около сорока лесорубов вместе с жёнами и детьми жили там и работали в течение одного лета. Но ближе к осени от них перестали поступать какие-либо известия и староста ближайшей к рабочему посёлку деревни Серый камень отправил туда трёх охотников, отлично знающих лес. Из троих вернулся только один, голый, весь изрезанный, без обеих рук и глаз. Сухие глазные яблоки болтались у него на груди, продетые на ниточку, словно бусы. Он совершенно обезумел и всё твердил о лицах с чёрными дырами и о ледяном пламени. Охотник промучился ещё пару дней, прежде чем умер. После этого губернатор Больших каменщиков — большого, по местным меркам, города направил туда отряд из двух сотен латников с молодым командиром, красавцем с шикарными светлыми усами, желавшим отличиться и вызвавшимся добровольно. С ними были посыльные вороны. Через день ворон вернулся с донесением, что посёлок обнаружен пустым, никаких следов сражения не найдено. Вечером того же дня прилетел ворон, к лапе которого были привязаны светлые волосы, испачканные кровью. После этого об этом месте предпочли забыть, но жители местных деревень, располагавшихся в непосредственной близости от Звёздной рощи, помнили об этом очень хорошо. Да и как забудешь, когда напоминание каждый день маячит перед тобой.

Все эти события произошли ещё до того, как Отшельник обосновался на Пустошах. Другая знаменитая история случилась не так давно, лет сто назад. Отшельник даже записал её и подбросил какому-то странствующему монаху. К тому же главным действующим лицом там был молодой и амбициозный священник, который впоследствии довольно высоко поднялся в церковной иерархии. Но эту историю Отшельник вспоминать не любил, его до сих пор мучили мысли, что он не должен был допустить случившегося. Но прошедшее не изменить, как ни вороши золу былых дней.

Крякнув, Отшельник наклонился и принялся копаться в мягкой земле. Удовлетворённо хмыкнув, он извлёк на свет бледную луковицу змееглаза, покрытую, словно волосами, множеством маленьких корешков, — первое средство от ядов, не от всех, но от многих. Очистив луковицу от земли, он бережно убрал её в котомку. Сорвав травинку и сунув её в рот, он принялся перекатывать её из одного уголка рта в другой.

В письме говорилось, что человек с причитающимся ему вознаграждением должен ждать на лесном перекрёстке. Там, где большой и широкий торговый тракт пересекала просёлочная дорога, по которой добирались из Серого камня (ближайшей к Пустошам деревне домов на тридцать с постоялым двором) до Кряжей (небольшого городка возле подножия невысоких гор, поросших лесом). У них там малахит добывали и тут же обрабатывали, делали всяческие поделки, чтобы после отправить в Большие каменщики — местный центр.

Углубившись в неширокий перелесок, зелёным рукавом отходивший от лесного массива и отделявший Серый камень и часть тракта от Пустошей, Отшельник замедлил шаг. Через некоторое время, нахмурив кустистые брови, он остановился. Отшельник в достаточной степени доверял своему чутью, которое в первые годы на Пустошах не раз его выручало, а в последующие годы только усилилось. И вот теперь оно говорило, что впереди опасность. Неужели карлик решил заманить его в западню? Сжав до хруста жилистые кулаки, Отшельник втянул носом воздух. Какой смысл Клуту подставлять его? Ведь они никогда не враждовали. Хотя кто его знает, у него свои резоны. Но нападать на него вблизи сосредоточения его силы было бы несколько опрометчиво.

Накинув капюшон на лысую голову, он, немного постояв, решительно шагнул вперёд. Что бы его ни ждало, с этим нужно было разобраться. Однако червь сомнений, зашевелившийся у него в душе, когда он читал письмо, снова напомнил о себе. Сделав пару шагов, он растворился среди деревьев, став лишь ещё одной тенью в изумрудном полумраке…

…Бродячий монах неподвижно сидел возле покосившегося дорожного указателя. Перед ним стояла кружка для подаяний, рядом лежала потрёпанная сума, придавленная дорожным посохом. Одет был монах, как и подобает их братии, в грубую рясу, сильно истрепавшуюся снизу. Грязные ноги, обутые в грубые сандалии, лежали в пыли. Было непонятно, спит он или просто наблюдает за дорогой из-под надвинутого капюшона. Отшельник уже около часа следил за ним. Можно было бы подумать, что тот умер, но он заметил, как слабо дёрнулась нога, обутая в сандалию, когда на чёрный от грязи палец села муха. Он не спал и тем более не был трупом. Осторожный человек — это хорошо. Ну что ж, подождём ещё немного — решил Отшельник. Он уже осмотрел все лучшие места для засады: кроме него и монаха на перекрёстке никого не было.

Тень от дорожного указателя переползла вслед за плывущим по небу солнцем. За это время перекрёсток, скрипя на ухабах, пересекла только телега, в которой ехал деревенский пасечник со своей женой. Видно, отправился по своим делам в Кряжи. Когда скрип телеги утих за поворотом, Отшельник, решившись, вышел из придорожных зарослей. Не дойдя до сидящего монаха двух шагов, он, достав из кармана мелкую монету, щелчком большого пальца послал её в пыль между ног монаха. Монетка, блеснув на солнце медным боком, звякнула о дно оловянной кружки, которую монах сдвинул ногой в последнюю секунду. Отшельник одобрительно хмыкнул, это был определённо тот человек.

— Добрый день, святой отец.

Монах поднял голову, позволив солнечному свету проникнуть под капюшон. С побитого оспой скуластого лица на Отшельника взирали белёсые бельма. Голосом, как не смазанное колесо, он проскрипел:

— Да благословит тебя Господь, сын мой.

А монах непрост, ох как непрост.

— Святой отец, может, вам нужна моя помощь? Как говорится, чем смогу…

— Сразу видно благочестивого человека, готового протянуть руку помощи нуждающемуся. Но, — монах, пожав плечами, начал подниматься, — я сам выбрал для себя эту стезю. Но, может, я смогу тебе помочь и отблагодарить тебя за твою доброту.

Подобрав суму и посох, он выпрямился, оказавшись выше Отшельника на целую голову.

— Провидение вручило мне, грешному, некий предмет, который должен найти более достойного владельца. Однако предмет непростой и обладать им — тяжкое бремя. Справишься ли ты с ним, сын мой?

— Я приложу максимум своего старания, отче.

Монах закивал головой в буром капюшоне, как бы полностью соглашаясь с заверениями Отшельника.

— Да-да, конечно, сын мой, конечно… Я вижу, что ты человек, исполненный божьей благодати и, вне всякого сомнения, достоин, но… — Монах молитвенно сложил ладони перед грудью: — Но не мог бы ты мне сказать (прости, уважаемый, за странный вопрос), какого цвета у тебя волосы и что ест волк?

Отшельник расхохотался: «Клут в своём репертуаре, не может обойтись без своих игр». Вытерев навернувшиеся слёзы, Отшельник, откинув капюшон, погладил блеснувшую на солнце лысину.

— Когда-то мои волосы были чёрными, как воронье крыло, а сейчас на моей голове даже самой упрямой вши не удержаться.

Монах, вежливо улыбнувшись, протянул в сторону Отшельника руку.

— Ты позволишь, сын мой?

Отшельник, улыбнувшись, подставил голову под смуглую ладонь. Деликатно проведя пальцами по гладкой коже, монах удовлетворённо кивнул и убрал руку.

— А как насчёт…

–…Волка? Он ничего не ест.

Он вспомнил странную фигуру, которую видел на окраине Руин. Волк был сделан из неизвестного материала молочного цвета. Никакого постамента, просто каменный зверь, вырезанный неизвестным мастером с величайшим мастерством. Ко всему прочему он двигался. Отшельник сам никогда не мог поймать момент его движения, но каждый раз заставал его в разных положениях. Наверное, самой ценной и непонятной способностью было отпугивать монстров и иных сущностей, несколько раз это весьма помогло Отшельнику. Как-то давно он рассказал о нём Клуту. Сам карлик с большой неохотой появлялся в этой реальности. Она тянула из него все соки, поэтому если он и появлялся в округе, то всегда ненадолго, а чаще присылал вместо себя людей, вроде этого монаха. На Пустошах же он не появлялся вообще, Отшельнику даже казалось, что он их боится.

— Всё верно, сын мой.

Порывшись в своей суме, он извлёк свёрток из грубой ткани. Улыбка, появившаяся в этот момент на губах Отшельника, стёрлась, сменившись озабоченным выражением лица. Сначала раздалось ржание лошади, после чего стали слышны скрип колёс и человеческие голоса. Монах быстро спрятал свёрток обратно. Отшельник не успел ничего произнести, как из-за поворота показалась повозка, на которой сидели двое мужчин. За ними показались ещё три, на каждой сидело по паре человек. К последней повозке были привязаны сменные лошади. Рядом с ними ехала кавалькада из девяти человек. Все — мужчины, у каждого на поясе висел меч. Несмотря на жару, одеты были в кожу, на сёдлах были приторочены сумки, в которых позвякивал металл.

Обругав себя последними словами, Отшельник принял скучающий вид. Увлёкшись пустым словоблудием со слепым монахом, он проморгал, как к ним незаметно подобралась целая армия. «Совсем старый стал, пора на свалку». Монах тем временем, сотворив над Отшельником благословляющий жест, прихрамывая, опираясь на посох, направился вдоль тракта на запад. Отшельник, не глядя ему в спину, развернулся и не спеша поплёлся в сторону Серого камня. Он слышал, как у него за спиной остановились повозки, мужчины негромко о чём-то переговаривались. Нарастающий конский топот заставил его обернуться. Нет, страха он не испытывал, больше было досады на себя, на словоохотливого монаха, и больше всего — на этих мордоворотов. Поравнявшись с ним, всадник осадил коня и крикнул, выставив в его направлении палец:

— Эй, ты!

Отшельник, прикинувшись простаком, часто захлопал глазами, приложив руку к груди.

— Энто вы мне, господин лыцарь?

— А кого ты здесь ещё видишь, задница лысая?!

Отшельник, ещё чаще заморгав глазами, стал жалобно лепетать, прикидывая про себя, проучить наглеца или пусть живёт.

— Чё ты мямлишь, гнида? Ты знаешь, кто перед тобой, а?!

Достав меч, он приставил его к горлу Отшельника, который правдоподобно изображал испуг и ступор. Меч чуть сильнее надавил ему на горло. В этот момент Отшельник услышал, как двое проскакали по тракту в сторону, куда ушёл монах.

— Эй, Дорт, тащи его сюда!

Сузив свои и без того маленькие глазки, громила, сплюнув сквозь щель между передних зубов Отшельнику под ноги, убрал меч в ножны.

— А ну пошёл!

Отшельник решил побольше узнать о незнакомцах и покорно поплёлся к передней повозке, понукаемый едущим следом Дортом. Подойдя, он продолжая ошалело хлопать глазами, внимательно изучая сидящих перед ним людей. Он сразу вычленил главаря, хотя тот и не глядел на него. Седой как лунь, лицо как будто состояло из одних углов и резких линий. Прикрыв веки, он никак не реагировал на происходящее кругом. Рядом сидел здоровенный детина-альбинос с длинными, до плеч, волосами. Он-то и крикнул, чтобы его привели, а теперь подозрительно осматривал Отшельника с ног до головы. Отшельник отметил, что с той стороны, куда двое погнались за монахом, раздался шум, а затем крик боли, через миг — ещё один. Кричал не монах. Не глядя в ту сторону, Отшельник про себя улыбнулся. Но на вид он лишь затрясся осиновым листом. Тихий голос, который можно было даже назвать приятным, прошептал:

— Живым.

Почесав нос, больше похожий на клюв хищной птицы, седой главарь приоткрыл глаза, блеснув серой сталью, и снова погрузился в дрёму. Альбинос подхватил с повозки лук и верёвку, крикнул:

— Мартин, коня! Ты и Болтун со мной! Дарт! За деда башкой отвечаешь!

Он ещё говорил, а лысый крепыш с золотой серьгой в ухе подвёл к нему гнедой масти коня. Взлетев в сёдла, троица рванулась по тракту к монаху. Отшельник позволил себе взглянуть через левое плечо. Тут же на его спину обрушился удар меча, развёрнутого плашмя, подкреплённый руганью Дорта:

— Чё ты вертишься, упырюга?! Ещё раз дёрнешься — хребет перешибу! На колени упал. Живо!

Нельзя было сказать, что Отшельник не чувствовал боли… Чувствовал, хотя, конечно, не так остро, как обычные люди, да и вред ему было причинить непросто. Но боль он чувствовал. Давненько ему не приходилось её испытывать, тем более от руки человека. И это начинало его раздражать. Его вообще было трудно вывести из равновесия, но Дорту это удалось, что не предвещало тому ничего хорошего.

Тем временем он, стоя на коленях, видел, как трое окружили монаха. Альбинос отрезал того от леса, съехав с обочины, двое других зажимали с тракта. Монах замер с поднятым посохом. Возле его ног валялось в пыли неподвижное тело, невдалеке бродили две лошади, одна из которых таскала за собой запутавшегося в стременах седока.

Трое, наученные горьким опытом, не стали рисковать и пытаться взять монаха в рукопашной. По молчаливому знаку альбиноса крепыш с серьгой, которого назвали Мартином, поднял заряженный арбалет и, недолго целясь, выстрелил в монаха. Отшельник ещё успел пожалеть слепого, как посох с невероятной скоростью вспоров воздух, смёл росчерк стрелы в сторону. Отшельник услышал сзади оторопелое «твою мать!..» Дарта. Однако люди, с которыми они столкнулись, были профессионалами. Пока Мартин натягивал арбалет для перезарядки, две новые стрелы спели свои песни. Луки стрелков ещё только опускались вниз после выстрела, как монах, оградив себя серой стеной размазывавшегося от скорости посоха, отбив стрелы, пошёл в атаку. Наблюдавший за этим Отшельник пришёл к неутешительному выводу, что он ошибся в оценке монаха. Да, засиделся он на Пустошах, совсем перестал в людях разбираться.

Подлетев к лошади, на которой сидел арбалетчик, монах, не прекращая движения, саданул лошадь по передним ногам. Тут же каплей ртути он перетёк в сторону от замолотивших воздух копыт взвившегося на дыбы животного. Посох серой змеёй метнулся в голову Мартина. Тот, пытаясь уйти от удара, вылетел из седла, предварительно успев вытащить ноги из стремян. Две новые стрелы вонзились в бок бедного животного, там, где секунду назад был неуловимый монах. Тот уже стоял перед Мартином, загородившись от стрелков лошадью. Надо отдать должное крепышу — он уже был на ногах с вынутым мечом. Отшельнику пришла в голову мысль, что если монах справится с этими тремя, останется ещё десять, перевес явно не в его сторону.

И ещё это не проходящее чувство, словно заноза, не дающее покоя…

За спиной раздался возбуждённый голос Дорта:

— Им надо помочь! Разреши, Эрго! (Это он, как понял Отшельник, обращался к главарю.)

Видимо, получив разрешение, Дарт, объехав Отшельника, стоящего на коленях, понёсся к дерущимся. За спиной сразу вырос новый страж. Монах осыпал отступавшего Мартина градом ударов. Со спины к нему летели альбинос и другой стрелок. Уйдя вниз, монах подсёк ноги своего соперника и, переместившись в тот момент, когда Дорт попытался снести ему на ходу голову, выбил его ударом посоха из седла. Пока тот со стоном пытался подняться, монах опустил конец своего посоха ему на переносицу, превратив лицо противника в кровавое месиво. В голове Отшельника мелькнуло, что этот ублюдок легко отделался, если бы… Но его размышления прервал негромкий голос главаря:

— Хватит, все назад.

Видимо, его стала утомлять стремительная потеря людей, хотя по его голосу об этом судить было нельзя. Отшельника словно обдало волной холода… Вот она, причина беспокойства! Несмотря на разделявшее их расстояние, два всадника остановились, а Мартин, блеснув серьгой, вскочив, отбежал подальше от смертоносного посоха. Как они услышали его?

Монах застыл с поднятым посохом. Когда новой атаки не последовало, он начал понемногу пятиться в сторону леса. Отшельник с грустью смотрел на отступавшего монаха, зная, что тот обречён. Остроносый медленно поднялся на ноги, скрипнув кожей. Взгляд широко раскрытых бледно-серых глаз не отрывался от фигуры с посохом, пятившейся к стене деревьев. Над перекрёстком повисла недобрая тишина, было слышно только, как кони переступают копытами и позвякивает упряжь. На лицах мужчин, стоявших вокруг, Отшельник заметил напряжённое ожидание и страх. Пожалуй, он увидел достаточно — пора уходить. Через секунду противный озноб окутал его кожу. Он хотел оставить вместо себя фантом, приковав к нему на время внимание его надсмотрщиков, но осознал, что не может! Сила бурлила в нём, сотрясая изнутри, но не могла найти выход, грозя разорвать его. Отшельник успокоил внутренний вулкан и посмотрел исподлобья на возвышающегося над ним человека.

Широко расставив свои длинные ноги в высоких сапогах, он продолжал смотреть на пятящегося к лесу монаха. На его тонких губах появилась бледная улыбка. Вскинув обе руки, он, сжав кулаки, сделал движение, будто переломил невидимую палку. В наступившей тишине крик монаха прозвучал особенно громко. Выронив посох, он взмахнул широкими рукавами рясы, словно подбитая птица, и осел на землю. Двое конных и один пеший осторожно приближались к лежащему монаху. Но Отшельник не смотрел в ту сторону, всё своё внимание сосредоточив на главаре. Слабая улыбка всё ещё цеплялась за его губы, но Отшельник заметил капельки пота, выступившие на побледневшем лице, и как подрагивают длинные пальцы на жилистых ладонях.

Не поворачивая головы, тот обронил:

— Всё нужно делать самому, если хочешь, чтобы всё было сделано как следует. Этот недоумок ещё и колдовать пытался. Хотя признаю — силён, сукин сын.

Устало опустившись обратно на сиденье, он снова прикрыл глаза, словно полностью потеряв интерес к происходящему. Отшельник, подобравшись, решил, что теперь пора уходить в любом случае, пока его не раскрыли. Сейчас его спасло лишь то, что его попытки применить силу присвоили монаху, которого волокли к ним со связанными руками. Рядом с ним было трое конных, но внимание всех было приковано к приближающейся группе. Лучшего момента могло уже не представиться. Осторожно отползая между двух лошадей, Отшельник оказался позади своей стражи. Теперь короткий рывок до леса, а уж там его и десять колдунов не достанут. Не то чтобы он ничего не мог без применения внутренней силы, но ввязываться в драку с дюжиной вооружённых головорезов он считал неправильным. Плавно поднявшись, он ещё раз окинул взглядом стоящих рядом людей и уже хотел было послать своё тело в беге к спасительному лесу, как тихий голос обратился к нему:

— Сделаешь ещё одно движение — и я прикажу своим людям стянуть с тебя живьём кожу. Знаешь, как чулок?

На Отшельника тут же обратили пристальное внимание. Непосредственно охранявший его парень, процедив сквозь зубы ругательство, оттеснил Отшельника к повозке. В это время к ним подъехала троица со связанным монахом. Мужик, звавшийся Мартином, заполучил после схватки с монахом приличных размеров ссадину на левой скуле, вокруг которой начал наливаться синяк. Он часто, болезненно морщась, дотрагивался до него, приоткрывая и закрывая рот. В общем, очень легко отделался. Между двух лошадей висело тело монаха, которого держали за подмышки. У всех троих был крайне удручённый вид.

— Эрго, тут такое дело, — здоровяк-альбинос откашлялся, — в общем, он мёртв.

Все трое стояли, как нашкодившие коты, опустив головы. Эрго пристально посмотрел на альбиноса, отчего тот сделался ещё бледней, хотя, казалось, уж больше некуда.

— Мне кажется, я сломал ему ноги… Вы хотите сказать, что он умер от перелома обеих ног? — последние слова он немного выделил. — Если бы я захотел его убить, я оторвал бы ему голову.

Трое здоровенных мужиков чуть не затряслись. Альбинос, прочистив горло, промямлил:

— Он сломал себе шею. Сам. Когда мы подошли, он уже был таким.

Альбинос и второй бросили свою ношу под копыта своих лошадей. При падении капюшон слетел с головы монаха, и Отшельник увидел неестественно вывернутую шею.

— Грузите его в телегу, потом разберусь, что с вами делать.

Было видно, как трое перевели дух. Альбинос тут же деловитым тоном отдал распоряжения относительно тела, которое быстро унесли. Развернувшись в сторону Отшельника, Эрго, наконец, соблаговолил посмотреть на него. Бледность ещё не сошла с его лица, а чтобы унять дрожь в пальцах, он сжал их в кулаки. Однако взгляд светло-серых глаз был холоден и твёрд, как два острых стилета.

— Я Эрго Ваер, капитан ордена «Небесный молот» под патронажем святейшей инквизиции. Ты слышал обо мне?

Случилось самое худшее. Охотники на ведьм во главе с самым безжалостным человеком в лоне единой и неделимой святой матери-церкви, о котором ходило не меньше, если не больше, страшных легенд, чем о самом Отшельнике. «Небесный молот» представлял собой организацию с очень широкими полномочиями, но официально основной его задачей было изничтожение всякого рода нечисти. О неофициальной деятельности «Небесного молота» ходило множество противоречивых слухов, но все сходились в одном: мракобесия и чёрного колдовства в ней было гораздо больше, чем она сама уничтожала. Дела Отшельника стремительно ухудшались с каждым мгновением. Надо было потянуть время, сколько можно не выдавая себя.

— Да.

Тут же альбинос нанёс удар луком по его плечу, проговорив:

— Да, господин капитан, либо: да, господин Ваер. Ты понял?

Сегодняшнее количество ударов и унижений уже перевалило далеко за то, что Отшельник испытал за последние несколько лет. И кое-кому придётся за это ответить. Дело осталось за малым — выбраться из этой ситуации живым и по возможности невредимым.

Он быстро закивал. Эрго Ваер, кивнув, чуть нагнувшись, сказал:

— Отлично, это сэкономит нам время. Я задам тебе вопросы, ты на них ответишь, и ответишь правдиво. Ты понял?

— Да… Да, господин капитан.

Альбинос смотрел на него с презрением. Позади послышалось, как лошадь вместе с одним из двух всадников, торчавших сзади, перешла чуть левее, открывая брешь к отступлению. Стали слышны смешки и пошлые шуточки, у людей спало напряжение от схватки с монахом и последующей его смерти. Это хорошо.

— Как тебя зовут и где живёшь, род занятий?

Голос и весь вид Эрго Ваера выражали нестерпимую скуку. Всё, кроме глаз, которые непрестанно буравили лицо Отшельника стальными иголками. Тот буквально физически ощущал, как они проникают сквозь его кожу и царапают кости черепа, пытаясь добраться до мозга с его секретами. Но в этом он мог ему помешать. Пассивная защита не требовала больших затрат внутренней силы, вопрос был в другом. Когда этот образец чистоты, смирения и добродетелей, так превозносимых церковью, спросит себя, почему он не может разгадать этого странного старика. Но пока этого не случилось, нужно было играть роль деревенского дурачка.

— Мако Табит из Серого камня, лекарь.

В полуприкрытых глазах капитана Ваера мелькнула опасная искра, готовая в любой момент вспыхнуть пожаром безумной ярости.

— Так ты у нас знахарь… Ведун, так, что ли?

«Ах ты, сучий кот, — промелькнуло в голове у Отшельника. — Ты же повод ищешь».

— Никак нет, господин капитан. Я всего лишь смиренный лекарь, лечу травами и настоями. Ни о каком ведовстве слыхом не слыхивал. Я верный сын матери нашей церкви, я…

— Довольно. — Эрго Ваер медленно поднял руку, подавая знак к молчанию. — Говоришь, ты из Серого камня?

— Да, господин капитан.

Эрго Ваер закрыл глаза и приложил кончики пальцев к вискам. У Отшельника в голове начала выстраиваться картина. Эрго Ваер не имел огромной силы, так, слабая искра, на уровне балаганного фокусника. Но некто снабдил его крайне мощным амулетом, в котором было накоплено огромное количество силы множества искр (которые, к слову сказать, у кого-то забирали, и Отшельник сомневался, что после их изъятия старый носитель оставался невредимым). Этим объяснялось его состояние после… скажем, воздействия не самого высшего уровня. Для Отшельника оставалось загадкой одно: как он до сих пор жив? Амулет такой мощи должен высосать его, как паук попавшуюся к нему в паутину муху. Тут наверняка не обошлось без вмешательства с тёмной стороны. Но в любом случае это ему сейчас на руку.

Эрго Ваер, помассировав виски, уронил руки на колени. Следующий вопрос стал для Отшельника несколько неожиданным.

— Что ты можешь сказать о некоем, — он сделал небольшую паузу, выбирая слово, но, видимо, так ничего и не придумав, произнёс: — О человеке, называемым в простонародье Отшельником?

Отшельнику вовсе не польстило такое внимание со стороны «Небесного молота». А он ещё потешался, полудурок старый, по поводу своей знаменитости. Теперь она может стать причиной массы проблем. Пожав плечами, он рассказал то, что можно было услышать на любом постоялом дворе близ Пустошей.

— Есть такой, живёт на Пустошах. Говорят, с демонами дружбу водит, с мёртвыми разговаривает. Болтают, что сам давно уже не живой. А Пустоши место гиблое, оттуда редко кто возвращался, а если и возвращались, то не в своём уме.

Для убедительности он покрутил пальцем у виска. Эрго Ваер молча слушал его с закрытыми глазами. Когда Отшельник закончил, он обратился к альбиносу, не открывая глаз:

— Сибольд, отправляемся в Серый камень, этого связать и с собой. Не нравится мне этот лекарь.

Отшельник стоял, понурив голову, его плечи предательски подрагивали, выдавая сдерживаемые рыдания. Устало подняв дрожащие руки, он закрыл мокрое от слёз лицо. Сквозь плотно сжатые ладони невнятно прорывались обрывки фраз:

— Люди добрые… по… пощадите… у-у-у м-меня внучка малая, сирота. Господин капитан, пощадите. Я же вам всё как на… как на духу, рассказал…

Двое верховых, стоящих позади Отшельника, обменялись презрительными ухмылками, говорящими: «Ещё один скулёжник, всё как обычно». Один принялся самозабвенно обгрызать ногти, другой лениво, подавляя зевок, оглядывался вокруг. Оба опустили мечи. Остальные люди, растянувшиеся вдоль обоза, давно уже томились бездельем и неведением (схватка с монахом была им практически не видна, не говоря уже о допросе очередного задохлика, которого даже не пытали). Всем хотелось побыстрее продолжить движение, добраться до постоялого двора, где можно будет выпить холодного эля и потискать деревенских девок. Отшельник тем временем перешёл на более высокие ноты, его дрожавшие колени говорили о том, что он готов плюхнуться на них в пыль. Эрго Ваер слегка поморщился, Сибольд, привстав в стременах, подняв лук, резко нанёс им удар тисовым плечом, метя по ключице воющего старика…

…На последней телеге сидела странная парочка: седой, с усами, свисающими на грудь, кряжистый старик, смолящий свисающую из уголка рта трубку, и самый молодой член отряда, безусый юнец, которому только этим летом исполнилось восемнадцать лет. Оба они ехали в хвосте обоза по причине своего возраста. И если молодому парню не терпелось поучаствовать хоть в каком-то приключении, где у него будет шанс отличиться, то бывалого ветерана вполне устраивало держаться от этих самых приключений подальше. Молодой стоял на телеге, вытянув шею, пытаясь рассмотреть, что происходит в голове обоза. Старик, прищурив глаз от дыма, вьющегося из трубки, веско проговорил:

— Чё ты вертися, как вошь на гребешке! Вот таким, как ты, постоянно бошки-то и дырявют, в первом же деле.

Но парень его совсем не слушал, он весь был там, впереди, где что-то случилось без его участия.

— Что там происходит?

— Сядь, тебе говорю, без нас разберутся.

Парень с досадой махнул рукой и, не поворачивая головы, с чувством лёгкого пренебрежения, свойственного молодости, бросил старику:

–Тебя, Векс, если послушать, так всю жизнь кобыле в задницу смотреть будешь!

— Ага, — буркнул Векс, выбивая трубку, — зато живой.

— Да пошёл…

Молодого любителя приключений прервал крик, к которому тут же присоединился нестройный хор разгневанных голосов. Парень, раздувая ноздри, как застоявшаяся лошадь, рвущаяся в бег, спрыгнул с телеги и… Векс только и успел, что сказать:

— Ну куда тебя демоны тя…

Что-то, блеснув на солнце, с глухим звуком разрезая воздух, врезалось в горемыку. Парень, секунду постояв, рухнул, обливаясь собственной кровью. Из его лба торчала, как некое экзотическое украшение, рукоять меча, пробившего ему череп и вышедшего из затылка возле шеи. Векс с невозмутимым лицом спрыгнул на землю и, выхватив свой меч, метнулся под защиту телеги. В голове колонны продолжали звучать разгневанные вопли, но звона оружия слышно не было, да и с неба больше ничего не падало. Взглянув на свежий труп, минуту назад бывший ещё молодым парнем, жаждущим совершать подвиги, он укоризненно покачал головой, сплюнув себе под ноги:

— А я тебе говорил, балда! Вот валяйся теперь!

Сплюнув ещё разок, Векс, подумав, не стал выбираться из-под укрытия, мало ли что…

…Момент был выбран правильный. Основная опасность заключалась в Эрго Ваере, но как раз сейчас он был ослаблен, и этим надо было воспользоваться. Скрутившись, он, положив руки на проносящийся мимо лук, использовав энергию противника, немного продолжил движение и вырвал вскрикнувшего от неожиданности Сибольда из седла. Надо отдать должное его сторожам. Сибольд ещё летел навстречу земле, как один из всадников с проклятием поднял меч, намереваясь развалить наглеца напополам. При этом его лошадь сделала шаг вперёд, тем самым отсекая Отшельника от пути к отступлению. Однако конь с всадником перегородили путь второму стражу, оказавшись между ним и Отшельником. Не останавливаясь ни на мгновение, Отшельник, сделав шаг в сторону, уходя с линии атаки, с жужжанием взметнул лук навстречу опускающимся рукам с зажатым в них мечом. Удар, пришедшийся по запястьям, заставил кисти рук, сведённых болью, разжаться, выронив оружие.

Сибольд рухнул в пыль, через миг упал выбитый меч. Упавший альбинос был хорошим воином, и падение не причинило ему никакого вреда. Мягко уйдя в кувырок, он вскочил на ноги, чтобы тут же получить удар собственным луком по голове. Рефлекторно закрывшись, он перехватил древко и рванул на себя, тем самым навредив себе. Отшельник не собирался перетягивать с ним лук, играющий роль дубины, он просто отпустил его. От собственного рывка Сибольд пробежал пару шагов назад. В это время Отшельник уже сжимал выбитый им ранее меч. Краем глаза Отшельник видел, как начал медленно подниматься на ноги Эрго Ваер. Холодные глаза неотрывно следили за ним, пот градом катился по белому, как полотно, лицу. По всему было видно, что капитан «Небесного молота» решил применить силу особого рода, невзирая ни на что. Смог бы он это сделать или нет, Отшельнику было неинтересно, а рисковать он не хотел. К тому же ему крайне не нравился парень, целившийся в него из арбалета. Тренькнула тетива. Крутанувшись волчком, Отшельник ушёл от стрелы и оказался возле лошади, запряжённой в переднюю телегу, на которой стоял Эрго Ваер, протягивавший к нему свои руки со скрюченными пальцами. Развернув меч плашмя, Отшельник от души хлопнул коня по крупу. От столь бесцеремонного обхождения бедное животное, громко заржав, вскинулось на дыбы, испугав вторую лошадь. Эрго Ваер, не ожидавший подобного поворота событий, мелькнув в воздухе ногами, слетел с телеги. Отшельник от души пожелал свернуть ему его поганую шею, хотя и не очень обольщался на этот счёт. Однако задумываться ему долго не дали, Сибольд пошёл в атаку с градом ударов, на этот раз выхватив свой меч. Не имея ни времени, ни желания проявлять чудеса фехтования, Отшельник после нескольких удачно отражённых ударов, показав удар в лицо, перевёл его на нижний уровень и полоснул по бедру Сибольда. Тот почти ушёл, но, как говорится, «почти» не считается, — самый кончик меча оставил на его ноге кровавую полосу, вспоров кожу и мясо. Отскочив назад, Отшельник не стал стараться добить противника — парень с золотой серьгой упрямо целился в него из своего арбалета, а слева наезжал ближайший всадник с занесённой над головой секирой. Взвизгнул болт, Отшельник успел снова увернуться, но недостаточно быстро. Вместо того, чтобы пробить ему лёгкие, болт иглой прошил ему кожу на боку, застряв в ране. Избежав копыт вставшего на дыбы коня, он пырнул его в пах и отскочил. Всадник, позабыв про Отшельника, пытался удержаться в седле. Путь к отступлению был свободен, но вначале… Отшельник бросил взгляд на приближающуюся массу людей, рассыпавшихся по обочине от тракта до самого леса. Арбалетчик вновь взводил своё оружие. Взвесив в руке меч, Отшельник, взяв его обеими руками и хакнув, метнул гулко рассекающий воздух меч в стрелка. Тот ловко присел за борт телеги, и гудящее стальное колесо пронеслось мимо. Как только меч оторвался от ладоней, Отшельник, стремительно развернувшись спиной к преследователям, метнулся к ближайшим деревьям. Уже когда за его спиной зашелестели ветви густого подлеска, мимо правого уха, сердито вжикнув, пролетел арбалетный болт, застрявший в стоящем рядом стволе.

Погоня быстро потеряла его след, Отшельник же, сделав круг, вернулся и принялся наблюдать за обозом с кишащими вокруг него людьми. Рана была пустяковой и практически не беспокоила его. Быстро обработав её и наложив повязку, он больше не обращал на неё внимания. Ему, конечно, было далеко до оборотней с их сверхрегенерацией, но всё-таки раны на нём заживали не в пример лучше, чем у большинства людей.

Монах был мёртв, а его вознаграждение за ещё не сделанную работу попало в руки к колдуну-недоучке, да к тому же ещё и садисту. Отшельнику очень не нравилось то обстоятельство, что он не мог воспользоваться своей силой рядом с Эрго Ваером, который разыскивал его по поручению инквизиции. Значит, весь сыр-бор разгорелся из-за него. Но он никогда не вступал в конфронтацию с церковью, даже как-то помог одному странствующему монаху, сдуру забредшему в топи.

Чем он больше об этом думал, тем больше убеждался, что это как-то связано с поручением, о котором его попросил в письме Клут. Вещь, обещанная ему карликом, была слишком ценна и тот нипочём бы с ней не расстался, если бы не планировал получить нечто большее. И что ведь удумал, подлец: чтобы выполнить условия договора и стать полноценным хозяином, Отшельнику не обойтись без обещанного артефакта. Всё сплелось в невероятный клубок, распутывая который Отшельник мог потерять голову.

Солнце окончательно утонуло где-то в необъятных топях, словно раненый зверь, оставляя на небе разводы своей крови. Свет от большого костра играл с затейливыми тенями, заставляя их исполнять ритуальный танец, пряча в их кривлянии настоящих людей, сидящих и лежащих вокруг. Обойдя лагерь под покровом темноты, Отшельник выбрал объектом своего воздействия мужика с арбалетом, который причинил ему несколько крайне неприятных моментов. Ждать, пока все уснут, он не собирался, для его плана нужны были зрители. Отшельник, ухмыльнувшись, стянул с плеч котомку. Пришло время вспомнить буйную молодость.

Мартин безразлично глядел в темноту. Скоро его должны были сменить, и он уже с вожделением думал о полной миске горячей похлёбки с мясом, после которой он намеревался завалиться спать. Лучше бы, конечно, порезвиться с девкой на сеновале, но Эрго после сегодняшней заварушки злее чёрта, приказал в деревню носа не совать, а встать лагерем прямо в чистом поле. По понятным причинам никто вслух не высказал недовольства. Старина Векс, который попылил по дорогам с капитаном дольше других, рассказывал, что одного недовольного тем, что, мол, в похлёбке мало мяса, он заставил самому опустить лицо в кипящее варево. Векс говорил, что парень трясся, как будто его собаки рвали, но голову из кипятка не вынул, вернее, не смог вынуть, словно его кто-то держал. В общем, так и сварил себе голову. У Мартина не было оснований не верить Вексу, да он и сам много чего видел. Взять хотя бы то, как Эрго, никогда не повышавшего голос, слышали все и всегда, к кому он обращался, и не важно, на каком расстоянии. Глубоко втянув в себя прохладный ночной воздух, напитанный запахами леса и ароматного супа, посмотрев на ясное небо, усыпанное звёздами, он мечтательно протянул:

— Да-а-а, бабу бы сейчас.

Ещё раз тяжело вздохнув, посетовав на свою нелёгкую долю, он поправил верный арбалет и вновь уставился скучающим взглядом на стену леса. Слева раздался слабый шорох. Мгновенно пригнувшись, Мартин направил арбалет в сторону, откуда послышался звук. «Никого». Но он готов был поклясться, что слышал какой-то шум. Пока он раздумывал, поднимать тревогу или нет, звук повторился прямо напротив него. Резко повернув голову, он обомлел. Перед ним стояла девка. Да какая! То, что надо. Нос курносый, из-под косынки выбилась прядь цвета спелой пшеницы. Груди наливные, огромные, аж рубаха трещит. Облизнув пересохшие губы, он уставился на ночную гостью. В штанах стало тесно, в голове шумело, как на чердаке в непогоду. Последняя здравая мысль — «откуда она взялась здесь в это время?» — благополучно затухла под напором «железных аргументов», которые красотка самым бессовестным образом принялась тискать руками.

Воровато оглянувшись (Эрго за оставление поста по головке не погладит), Мартин спрыгнул с телеги к девушке. «Если что, скажу, что услышав подозрительный шум, пошёл посмотреть, а главное, ведь не совру».

Подойдя к предмету своего вожделения на расстояние вытянутой руки, Мартин, закинув арбалет на плечо, жадно оглядел девичью фигуру. Вблизи она оказалось ещё обворожительнее.

— А что такая красотка делает ночью одна? Может, тебе нужен кто-нибудь для охраны?

Красавица, одарив разомлевшего Мартина томным взглядом, раздвинула полные губы в поощряющей улыбке… и громко хрюкнула… Мартин застыл с нелепым выражением на лице. «Что это было? Наверное, показалось…» Лёгкий ветерок высушил пот, выступивший на бритой голове. Понимая, что совершил самую большую ошибку в своей жизни, Мартин, сделал шаг назад и начал поднимать арбалет. Но было слишком поздно. Милое лицо стало прозрачным и заколебалось, как воздух в жару. Мартин, отступив ещё на шаг, с криком выпустил болт в грудь оборотня. Болт прошёл сквозь тело, канув в темноте. Образ ночной красотки растаял в тумане, повиснув в воздухе рваными клочьями. Существо, стоявшее напротив Мартина, посмотрело на него своими маленькими светящимися в темноте глазками и снова громко хрюкнув, издало оглушительный визг. Комья земли вырвались из-под копыт огромного вепря. Мартин, сделавший попытку убежать, успел дотронуться до телеги.

Кабан с треском пришпилил завопившего от боли Мартина к колесу телеги.

Когда в лагере поднялся переполох и вооружённые мужчины подбежали к телеге, с другой её стороны секач терзал уже безжизненное тело. Выпущенные внутренности траурными лентами тащились за окровавленным трупом. В кабана выпустили сразу несколько стрел. Одни воткнулись рядом со зверем, но две попали в хребет, не причинив тому особого вреда, а только ещё больше разозлив. Оставив бездыханное тело, животное с визгом бросилось между колёс внутрь лагеря. Влетев, кабан сразу же поддел на клыки попавшегося ему навстречу ошалелого спросонья мужика. Пока он трепал свою новую жертву, остальные успели запрыгнуть на телеги и оттуда стали осыпать его градом стрел. Вепрь стал похож на подушечку для иголок, однако продолжал метаться от одной телеги к другой, сотрясая их своей тушей.

Под раскидистой елью замерла тёмная фигура, привалившаяся к шершавому стволу. Взгляд Отшельника не отрывался от телег с мечущимися и кричащими на них людьми. Перед ним был расчищен от опавшей хвои небольшой клочок земли, на котором была нарисована фигурка кабана, в которой торчал нож. Жёсткая улыбка мелькнула в седой бороде. Он не любил проливать кровь в отличие от этих борцов со вселенским злом. Природа его искры противилась нанесению прямого вреда человеку, поэтому он пользовался несколько обходными методами. Взять хотя бы этого кабана. Ему не составило труда зацепить сознание животного и привести его в нужное для себя место, затем навести фантом, и — вуаля! — миловидная селянка. Хотя Отшельника мучили угрызения совести. Перед кабаном. Бедный хрюндиль был ни в чём не виноват, а выйти живым из этой заварушки ему вряд ли удастся. Он был нужен для разогрева публики перед основным блюдом, на котором, как он надеялся, его друг Эрго Ваер обломает зубы и ему уже не составит особого труда разогнать остальных.

Тем временем дикая свинья, оглашая округу своим визгом, продолжала крушить всё вокруг. Опрокинув котёл с похлёбкой в костёр, кабан раскидал тлеющие угли по всей площадке, погрузив её во мрак. Сибольд, перекрывая кабаньи и людские крики, проорал, чтобы зверюгу привлекли к одному борту, давая тем самым другим возможность нанести ему смертельную рану. Дождавшись, когда вепрь ринется штурмовать противоположную повозку и задержится там, он, взвесив в руке тяжёлое копьё, метнул его в тёмный силуэт. На этот раз копьё попало куда надо, пробив кабану шею и оставшись в ране. Обломав древко и не переставая орать, тот ринулся к своему обидчику. Сибольд уже держал в руках боевой топор. Подпустив раненого зверя поближе, он взвился в прыжке, замахнувшись для удара. Топор с хрустом врезался в череп, могучий зверь, вырвав оружие из рук своего убийцы, сделал ещё три неуверенных шага и, завалившись на бок, испустил дух. Сибольд ощутил, как из свежей раны на ноге, полученной сегодня, снова пошла кровь, но было не до того.

— Векс!

С одной из повозок спрыгнула фигура старого ветерана.

— Я здесь.

— Немедленно разведи огонь, да поярче!

Векс, сноровисто собрав разбросанные угли и раздув головни, подложил сухих веток. Вскоре костёр весело запылал на старом месте как ни в чём не бывало. Оглядев окружавших его людей, альбинос, сузив глаза, ещё несколько мгновений изучал знакомые лица.

— Капитан! Господин Эрго!

Ответом ему послужила тишина. Капитан Эрго Ваер пропал.

— Капитан, капи…

Его прервал всеобщий крик. Сибольд, обернувшись на вопли, застыл с открытым ртом, так и не сказав что хотел. С повозки соскакивали кричащие люди. В неверном свете Сибольд увидел, как самый неповоротливый бьётся, вереща не хуже кабана, в руках его людей. «Что это за сумасшествие?!» Припадая на раненую ногу, которую начало немилосердно дёргать, он, расталкивая плечами парней, подошёл к повозке с намерением примерно наказать того, кто учинил драку.

— Вашу мать! Уроды колченогие, ноги с руками поотрываю! Вы что же…

Гневная отповедь застряла у него в горле. Много чего повидавший альбинос с таким столкнулся впервые: на повозке вцепившийся в горло хрипящему человеку мёртвый монах, злобно урча, оттягивал зубами окровавленную щёку несчастного. В его ногах и на груди плотоядными личинками копошились ещё три сегодняшних труппа.

— Построиться! Больше огня! Векс, паскуда, я с тебя шкуру живьём спущу, где огонь?!

Привычка повиноваться победила страх. Перед телегой, на которой мёртвые пожирали живого, замерла стена, ощетинившаяся сталью…

…По лицу Отшельника градом скатывался пот, черты лица заострились, загорелое лицо стало серым. Если бы не близость Пустошей, его эксперименты с некромантией вычерпали бы его до донышка. Мёртвые с жадностью погибающего от голода высасывали из него жизнь, получая взамен её подобие. Отшельник передёрнул плечами. Отвратительное ощущение. Да и вообще… вся эта возня с мёртвыми ему не нравилась. Зато мертвецов не надо было направлять. Живая кровь и плоть непреодолимо тянула их к себе, возбуждая невообразимый голод. Однако приходилось расплачиваться своей жизненной силой. Но ничего! Ещё немного — и эти горе-вояки разбегутся по округе… те, конечно, кто останется жив. Он слышал крики и проклятия, видел тени скачущие, в свете костра… Всё шло по плану. У него ещё мелькнула самодовольная мысль: «Это вам не человеку ноги сломать, а потом день сил набираться, это…»

Сначала из-за переутомления Отшельник не понял, что случилось. Было чувство, что он нёс очень долго тяжкую ношу, и вот тяжесть, давящая на плечи, исчезла, а вместе с ней исчезла и сила, с помощью которой он нёс её. Упёршись ладонями в землю, он потряс головой — слабость не проходила. Мысли тысячами песчинок завихрились у него в голове, но сквозь них выступала надгробная плита истинной причины — Эрго Ваер. Именно его близость лишала возможности использовать Отшельнику свою силу. Но он же…

Спокойный голос из-за спины обдал его холодом:

— Неплохо, очень неплохо. Подумать только — поднятие мёртвых. Мои поздравления… Отшельник.

Негнущимися пальцами Отшельник попытался вытащить из земли нож, понимая, что уже слишком поздно.

— Ты слишком слаб и беспечен, я удивляюсь, как ты выжил на Пустошах, да ещё как-то подключился к их источнику Силы. Честно говоря, я разочарован. Ожидал чего-то большего.

Отшельник с трудом выровнял дыхание и сомкнул непослушные пальцы на рукояти.

— Послушай, капитан, я…

…По-видимому, капитан не интересовался тем, что он хотел ему сказать в тот момент, решив лично расспросить его в более приватной атмосфере. Свет от костра неохотно проник в его глаза, полные темноты после удара по затылку. Голова немного кружилась, но ничего страшного. Когда Отшельник полностью пришёл в сознание, он обнаружил себя распятым между вбитыми в землю четырьмя кольями. Ночной воздух холодил нагое тело. Прямо перед ним на небольшом бочонке сидел Эрго Ваер и, задумчиво отрезая ножом куски от яблока, смотрел полуприкрытыми глазами куда-то поверх его головы. Вокруг него стояли его головорезы. Отшельник с удовлетворением отметил, что их стало меньше. Смачно плюнув, он, к своей радости, попал Эрго Ваеру на сапог.

–И что это за сборище содомитов, друг друга бы и раздевали!

Ответом ему послужило молчание. Было слышно, как потрескивают в костре дрова и как нож капитана с хрустом режет сочное яблоко. При каждом надрезе из плода фонтанчиком брызгал сок. Совсем как тело человека, когда его начинают резать, — подумал Отшельник, — как моё тело.

— Содомиты — это хорошая идея. — Эрго Ваер позволил себе лёгкую улыбку самым краешком тонких губ, словно лёд треснул. — Но вначале мне нужно, чтобы ты кое-что вспомнил, после чего мы мило побеседуем.

После его слов две фигуры выдвинулись из общей массы, стоявшей за спиной у капитана. У Отшельника был высокий болевой порог, гораздо выше, чем у обычных людей. Но он не был неуязвимым, и каждый новый удар приближал его к той черте, за которой боль полностью завладеет телом. Пары сменяли друг друга, не давая ему и секунды передышки. Сколько это продолжалось, он не мог сказать, но достаточно для того, чтобы переломать ему рёбра (и одни боги ведают, чего ещё). Голова гудела, как морской прибой, пару раз его стошнило, второй раз он чуть не захлебнулся в собственной блевотине, но при этом сознание упрямо цеплялось за реальность, отказываясь дать ему передышку.

Он уже ничего не видел, каждый новый удар был вспышкой, опалявшей его изувеченное тело. Весь мир исчез в кровавом мареве. Удары неожиданно прекратились, и сквозь шум крови до Отшельника донёсся спокойный голос Эрго Ваера:

— Ну вот, сейчас ты, я думаю, немного вспомнил, какая бывает боль, и готов к диалогу. Прошу заметить, что с тобой обращались достаточно мягко, при условии, что встреча с тобой стоила мне жизни семи моих людей.

Отшельник ощупал языком дыры с осколками от двух выбитых зубов и, разлепив опухшие губы, с трудом произнёс:

— Я ваф не фвал.

Эрго Ваер, казалось, не услышал его, он задумчиво ковырял палочкой у себя под ногами. Не оборачиваясь, он обронил несколько фраз, после которых люди вокруг, засуетившись, спешно стали покидать лагерь. Возле него остался лишь Сибольд, опирающийся на копьё. До Отшельника долетели слова:

— Ждите возле леса, до рассвета. Кто сунется раньше, окажется на земле рядом, — последовало небрежное движение кисти, — с ним.

Когда шаги альбиноса стихли, рядом с костром в тишине остались Эрго Ваер и распятый Отшельник. Последний попробовал на разрыв путы, убедившись в их прочности, и вновь замер, ощущая, как кровь и пот тонкой плёнкой застывают на его обнажённом теле.

— Ты знаешь, мне всегда хотелось иметь от рождения такую сильную искру, как у тебя. Но как оказалось, есть иные способы. Господь не оставляет верных своих слуг. Я очень надеюсь побеседовать с тобой на эту тему позже. После того, как ты честно ответишь на мои вопросы, иначе последние часы твоей бесстыдно затянувшейся жизни ты проведёшь в объятиях самой сильной боли, которую ты когда-либо испытывал.

— Фто ты хочешь?

Эрго Ваер поднялся со своего сиденья и, подойдя к своему беспомощному пленнику, присел перед ним на корточки. В руках он крутил нож, которым резал яблоко. Не произнеся ни слова, он воткнул его в правую икру Отшельника, повернув в ране. Отшельник застонал сквозь сжатые зубы. Оставив нож в ране, Эрго Ваер, надавив на рукоятку указательным пальцем, начал медленно вращать нож по часовой стрелке.

— О, прости, я немного задумался, так о чём бишь я? Ах, ну да! Вопросы. Эрго Ваер, убрав палец с рукоятки, поднялся на ноги. Мне нужно знать, каким образом ты черпаешь дополнительные силы из Пустошей? Зачем и по чьему поручению ты встречался с человеком под обличьем странствующего монаха? Что такое белый волк? Что скрыто в Руинах?

Отшельник, несмотря на поломанные рёбра, рассмеялся смехом, больше напоминающим кашель. Его спрашивали о том, что он сам хотел бы знать. Эрго Ваер, наклонившись, слегка дотронулся до рукояти ножа и пошатал, вырвав из горла Отшельника порцию проклятий вперемешку со стоном.

— Я сказал что-то забавное?

Отшельник как мог успокоил боль в ноге, после чего, сплёвывая кровь после каждого слова, прохрипел, стараясь выговаривать слова отчётливо:

— Ты крайне не забавный человек, Эрго. Между тем ты мог бы спросить и раньше, не устраивая этот балаган.

— Я привык задавать вопросы, когда уверен, что получу правдивые ответы. И ко всему прочему, это способствует поддержанию дисциплины. Советую поторопиться с ответами, моё терпение кончилось.

Отшельник, сплюнув очередную порцию крови, заговорил, не решаясь более испытывать судьбу.

— Я не думаю, что от моих ответов тебе будет большая польза, но тебе невозможно отказать. Как я черпаю силу из Пустошей? А никак. Это они дают мне её, а не я её забираю. Пустоши — они живые и древнее кого бы то ни было в этом мире. Бездну времени назад нечто преобразило обычную природу этого края. Что это было, мне неведомо. Когда я сюда пришёл, здесь всё уже было таким.

Почувствовав прикосновение металла к ноге, Отшельник, непроизвольно вздрогнув, запнулся. Слушая его, Эрго Ваер отошёл к телеге и, подобрав забытый кем-то возле колеса боевой топор, помахивая им и подойдя к Отшельнику, примерился топором к лодыжке.

— Не останавливайся.

Каждую секунду ожидая удара холодного лезвия, Отшельник продолжил. При этом он попытался разлепить заплывшие глаза, но получилось плохо. Узкие щёлочки на разбитом лице застилала кровавая муть, поэтому у него даже не получилось разглядеть силуэт стоящего перед ним человека, лишь смешение красных и чёрных теней.

— Я уже говорил, я сам ничего не могу забрать у Пустошей, они дают мне то и столько, сколько посчитают нужным.

Эрго Ваер небрежным движением вскинул топор на плечо. Почесав крючковатый нос, он принялся изучать носки своих сапог. Весь его вид говорил, что всё происходящее вызывает у него смертную скуку.

— Допустим. А что насчёт монаха?

На этот вопрос требовалось отвечать с особой осторожностью. Отшельник не собирался без крайней нужды упоминать Клута. Не то чтобы он считал себя чем-то обязанным карлику, просто особой пользы для себя в этом не видел. Соответственно про письмо с просьбой и обещанное вознаграждение он также говорить не собирался.

— Я должен был забрать у монаха некую вещь по просьбе лорда Марбранда.

Отшельник поздравил себя с удачной идеей. Лорд Марбранд являлся вторым человеком в империи, с которым считались все, даже всесильная инквизиция. Эрго Ваер, прекратив изучать свою обувь, сощурил глаза.

— Что за вещь?

— Я не знаю, мне было сказано забрать её и ждать дальнейших указаний.

Лезвие топора прикоснулось к шее Отшельника.

— Зачем Марбранду обращаться к тебе?

Отшельник, насколько позволяло его положение, пожал плечами:

— Возможно, лучше спросить у него.

Лезвие сильнее прижалось к его шее, и он поспешно добавил:

— Может быть, потому, что на Пустошах вещь была бы в безопасности.

Топор не переставал давить Отшельнику на кадык:

— Зачем тебе было выполнять требования лорда?

— У меня была бы возможность изучить вещь. Я думаю, что она непростая, далеко не простая. Что касается двух других твоих вопросов, я ничем не могу тебе помочь. Белого волка я видел много раз, это просто хорошо вырезанная из белого камня статуя зверя (он опустил тот момент, что волк двигался). Руины же закрыты для меня, Пустоши не пускают меня к ним. Это всё.

Топор мягко вошёл в землю вплотную с его головой, сняв с лысого черепа тонкую полоску кожи. Эрго Ваер молча сел на бочонок и, прикрыв глаза, неподвижно застыл, словно ястреб, высматривающий добычу. Отшельник прислушивался к окружающей их ночи. До Пустошей было рукой подать — не более двух лиг. Он слышал, чувствовал их, тянулся к ним…

…Эрго Ваер, наклонившись, достал из сумки, принадлежащей монаху, предмет, завёрнутый в мягкую ветошь. Аккуратно размотав свёрток, он положил себе на колени странную круглую шкатулку, блеснувшую в свете пламени массивной золотой цепью. Проведя пальцами по поверхности, густо украшенной затейливой резьбой, он принялся крутить её в руках, поднеся к самому лицу. Он чувствовал, что шкатулка (если она и была таковой) буквально пульсировала от заключённой в ней силы. Но какова её природа, насколько она опасна и для чего понадобилась Марбранду? Надо будет срочно доставить её магистру, он оказался прав, здесь затевалось нечто против самой матери-церкви. Завернув вещь обратно в тряпьё, он вновь убрал её в суму. Отшельник оказался менее полезным, чем он думал в самом начале. Но не совсем… Осталась самая приятная, хотя и требующая полной отдачи сил, работа…

…Отшельник ловил малейшие звуки, доносившиеся до него из-за кровавого занавеса. Где-то там была чудесная ночь, наполненная ароматами, которых он не чувствовал из-за сломанного носа, и звуками, заглушаемыми шумом крови, рвущий его вены на висках. Ему остались лишь неясные отголоски, которые он впитывал всей кожей, как последние глотки вина перед казнью. Он не сомневался, что его ждёт смерть. Он не боялся её и готов был встретить, но подозревал, что Ваер поведёт его на последнее свидание самым долгим путём. Отшельник никогда не отличался особой религиозностью, предпочитая ей глубокое изучение окружающего мира с его реальными чудесами. Однако сейчас он молился, отметив про себя, насколько всё-таки слаб и жалок человек. Несмотря на все свои убеждения и напыщенные речи, наступает момент, когда ему требуется чудо свыше и он просит о нём, почему-то решив, что именно ему боги или бог должны помочь. Люди обычно при этом запоздало каются и дают различные обеты. Отшельник не давал никаких обещаний, он лишь просил высшие силы дать ему шанс войти в последнюю свою дверь не одному. Когда-то давно он читал священную книгу церкви единой, которая постепенно вытесняла старые культы. Что-то ему понравилось, что-то казалось спорным, но в ней точно нигде не было написано, что людям нужно ломать ноги, снимать кожу — и всё во славу божию. Было бы неплохо, если бы их единый бог обратил внимание на некоторых своих служителей (хотя это ещё большой вопрос, кому они служат) и помог бы ему наказать особо ретивых.

Размышляя так, он не заметил, как постепенно затихли все звуки, словно на мир накинули толстое ватное одеяло. Из всего небольшого диапазона, доступного ему сейчас, осталось лишь биение его сердца. Он покрутил головой, пытаясь определить причину наступившей тишины. По коже словно пробежало полчище паучков, колющих кожу своими лапками. Рядом творили колдовство, причём не слабое. Ритм его сердца участился, в такт ему перед глазами вспыхивал и гаснул красный свет.

Его бросало то в жар, то в холод, пот струился по всему телу. Вспышки красного света в такт с начавшим бить барабанную дробь сердцем слились в дрожащую кровавую пелену, сквозь которую Отшельник увидел проступающие очертания тёмной фигуры. Это был Эрго Ваер, только в демоническом обличье. Всё его тело покрывал костяной панцирь, утыканный шипами, они были даже на его лице, с которого на него смотрели два чёрных омута лютой ненависти. На груди демона выступало бледное лицо человека с закрытыми глазами. По белой коже алой лентой струилась кровь, вытекающая из ноздрей Эрго Ваера. Вот и объяснение той силы, которую Отшельник приписывал амулету. Ваер оказался настолько безумным, что в погоне за могуществом превратил в амулет своё тело, впустив в него демона. В таком случае человек обретал огромную силу. Но расплата… Он, Ваер, каждую секунду боролся за своё главенство над демоном, испытывая при этом как душевные, так и телесные муки, неотвратимо скатываясь в пропасть безумия. Когда силы человека к сопротивлению заканчивались, демон пожирал его изнутри, забирая с собой его душу. Для отсрочки неизбежного одержимому требовалось постоянно подпитывать свои силы за счёт других. Теперь Отшельнику стал, по крайней мере, понятен интерес Ваера к нему и к его связи с Пустошами, которые, по сути, являлись неисчерпаемым источником Силы.

Холод разлился по внутренностям Отшельника. Выходило так, что Эрго Ваер решил восполнить силы за его счёт, но перед этим он должен будет отсечь его от источника, от Пустошей. А это требует полной концентрации и отнимает очень много сил. Ну что же, возможно, у него появился шанс. Совсем крохотный, но им нужно воспользоваться…

…Эрго Ваер, убрав золотую вещицу, вновь подошёл к пленнику. Пора было начинать. Силы, что скрывалась в Отшельнике, ему должно хватить надолго. Когда его никто не видел, он мог позволить себе болезненно поморщиться, божий огонь внутри него был голоден и пожирал его, побуждая Ваера безжалостно уничтожать в себе малейшую слабость. Двадцать лет назад он был удостоен высочайшей чести, оказанной ему великим магистром их ордена, Илирио. Он был сто двадцать шестым магистром и, без сомнения, самым великим, при котором враги церкви трепетали и низвергались во тьму. Именно он разглядел в никому не известном церковном служке одного из самых верных сынов церкви и произвёл над ним лично ритуал снисхождения святого духа, что впоследствии помогло тому стать самым беспощадным борцом с нечистью. Кривая ухмылка судорогой исказила его лицо, цена той силы была велика. Но телесные и душевные страдания лишь укрепляли его в вере. У него был богатый опыт, который говорил, что самое страшное зло скрывается за маской невинности и добродетели, которую необходимо срывать вместе с кожей. Делая это, он никогда не сомневался, зная, что творит богоугодное дело, освящённое церковью во имя царствия света. Сомнение было смертным грехом, который он убил в себе очень давно. Сомневающихся отправляли в Звёздную рощу, недалеко от этого места, туда, где магистр совершил свой великий подвиг, изгнав из этого мира злобного демона. В этом священном месте поколебавшийся либо обретал веру, либо его больше не находили.

Сейчас предстояло самое трудное — выпустить наружу божий огонь и не сгореть в нём самому. Непослушными пальцами он распахнул на груди куртку. Всё его тело покрывали старые и новые рубцы, в их переплетении образовывалось лицо. Оно не отличалось красотой, но старый боевой топор тоже вряд ли кто назовёт красивым, однако он может спасти много жизней, как и забрать. Эрго Ваер и не ждал, что после ритуала сошествия святого духа у него вырастут белоснежные крылья, он слишком грешен для этого… Но кому-то требуется выполнять грязную работу. Ваер содрогался мелкой дрожью, дыхание болезненно резало горло. Стенки реальности таяли и размывались, перед глазами начали оживать мрачные тени из других миров, они окружали его, сплетались вокруг непроницаемым коконом, отрезая Эрго Ваера и Отшельника от окружающего мира. Вернётся ли он или останется в мире демонов, теперь зависело от его хладнокровия, железной воли, и самое главное — от непоколебимой веры. После того, как он получит своё, судьба погрязшего в грехе колдуна его не беспокоила.

Чудесная сила заклокотала внутри него, тело было готово треснуть, как перезревший плод. Дальше ждать было нельзя. На осунувшемся лице человека закрылись глаза, тонкие губы прошептали тайное слово, снимающее печать, которая сдерживала поток божественного огня. Как только последний звук растворился в дрожащим воздухе, глаза его другого лица широко распахнулись, уставившись на лежащего перед ним человека.

Эрго Ваер преобразился. В этом месте были отчётливо видны нити зеленоватого света, идущие от тела Отшельника. Он наклонился и вытащил нож из ноги колдуна. Человеческая кровь шипела и пузырилась в отравленном воздухе.

Нож медленно, роняя шипящие красные капли, рассекал нити, одну за другой. Те вспыхивали и таяли в воздухе. Каждый раз тело Отшельника вздрагивало, рот рвал мучительный крик. Кажущаяся лёгкость, с которой нож отделял нити, связывавшие тело Отшельника с Пустошами, давалась Эрго Ваеру с невероятным трудом и мучением. Небесный огонь сжигал его и вот-вот готов был выйти из-под контроля. Оставались ещё три нити…

…Такой боли Отшельник не чувствовал никогда. Боль терзала его тело и душу. Каждый раз, когда нож в руке демона разрезал ещё одну нить, всё его тело словно разрывалось в клочья. Он уже не понимал, где он, кто он. Среди кровавой бури, бушующей у него в голове, осталась лишь одна мысль: шанс! Шанс, который он должен был использовать. Когда была разрезана первая нить, он попытался, но у него ничего не вышло. Он знал, что всё внимание Эрго Ваера сосредоточено на удержании под контролем своего демона. Но знать о возможности и попытаться сделать задуманное не одно и то же. Отшельник понял это сразу, как только захотел опрокинуть топор, торчащий из земли рядом с его лицом. Но лезвие слишком глубоко вошло в землю, к тому же очень неудобно пытаться что-то сдвинуть одной головой.

Нитей осталось всего две… Он в исступлении бился головой о сталь, топор чуть наклонился. Он, не чувствуя этого, продолжал. Последняя светящаяся паутинка одиноко мерцала в темноте. К ней медленно, но неотвратимо плыл акулий плавник ножа. По пальцам кисти Отшельника, примотанной к колышку, ударила деревянная рукоять, обмотанная кожей. Ладонь сжала её стальной хваткой и, перебирая пальцами, Отшельник подтянул лезвие топора и начал перепиливать верёвку. Нож подплыл к нити ещё ближе. Левая рука неожиданно быстро оказалась на свободе. Хищной птицей нож проплыл над ним, обрезая последнюю ниточку связи, роднившей его с Пустошами, с которыми он больше века был единым целым. Отшельник заорал от боли и отчаяния, с него будто одним движением сдёрнули кожу, оставляя под небом обнажённое, вопящее мясо, истекающее кровью и болью. Перехватив оружие, Отшельник вслепую рубанул секирой…

…Эрго Ваер был на последнем издыхании, но упрямо продолжал начатое. Главное — оторвать Отшельника от его источника Силы, после чего он не будет представлять серьёзную угрозу и можно будет одним глотком осушить его искру, вновь полностью подчинив себе рокочущее внутри него пламя и покинуть этот проклятый мир. Осталась последняя светящаяся нить. В какой-то момент Эрго Ваер почувствовал, что от потери контроля его разделяет грань едва ли не более тонкая, чем дрожащий волосок. Рука с ножом на несколько мгновений застыла, однако Ваер сумел сохранить контроль, и она вновь сдвинулась с места. Какое-то чувство, слишком размытое, чтобы Ваер на него отвлёкся, кольнуло его не сильнее комариного укуса. Он не мог, даже если бы захотел, расточать своё внимание, тем самым ослабляя контроль.

Последняя нить, слабо мигнув напоследок зелёным, исчезла. Даже сквозь гул крови, заполонивший его голову, он услышал крик, вырвавшийся из Отшельника. Он смог! У него полу…

Внезапно страшная боль расколола ему голову. Но в этом был виноват не раздиравший его ураган, Эрго Ваер чувствовал, как он беснуется за хрупкими стенками его тела. Скоро он не смог бы удерживать контроль. На его счастье, пламя силы, словно утомившись, не принимало больше попыток вырваться наружу. Что-то пошло не так… Нужно было срочно уходить. На крайний случай у него было запасено слово для выхода, которое должно было вернуть его из этого проклятого места.

Мир вокруг начал меняться, обретая привычные очертания. Боль разрывала голову, но она была лишь отголоском той боли, которая сжигала его грудь. Схватившись за неё слабой рукой, Эрго Ваер ощутил, что в ней что-то торчит. Опустив глаза, он увидел топор, глубоко засевший у него в грудине и разваливший на две половины его второе лицо. Остатки сил покинули его, и он рухнул на землю…

…Как только его связь с Пустошами была оборвана, Отшельник почувствовал, как много потерял. И первое, в чём это выразилось, он начал задыхаться. Воздух стал ядовитым и раздирал лёгкие словно когтями. На его счастье, продлилось это всего несколько мгновений, и он снова обрёл способность дышать. Сквозь свои судорожные вздохи и шум в голове Отшельник различал обычные звуки: шум ветра в траве, где-то в лесу ухал вышедший на ночную охоту филин.

Отшельник почувствовал, как топор рванули у него из рук, но он так вцепился в рукоять, что вырвать у него оружие можно было только с рукой. Рядом что-то упало, он очень надеялся, что это труп Эрго Ваера. Освободившись от пут, он, кое-как отерев от засохшей крови лицо, разлепил, насколько позволяла опухоль, глаза и осмотрелся.

Рядом он увидел пару ног, одетых в подкованные сапоги. Приподнявшись на корточки, Отшельник, не выпуская секиры из рук, добрался до лежащего тела Эрго Ваера. Всё его тело болело, как одна сплошная раскрытая рана, физическая боль наслаивалась на боль, терзавшую его душу. Практически ничего не соображая, Отшельник ощупал тело, но не нашёл то, что искал. Наткнувшись на нож, он вначале отдёрнул от него руку как от раскалённого, но затем осторожно, как только мог, сделал два небольших надреза у себя под глазами, выпустив накопившуюся под кожей кровь. Так было гораздо лучше. И первое, что он увидел, была старая дорожная сума мёртвого монаха, валявшаяся на земле. Какое-то время он просто тупо смотрел на неё, пытаясь вспомнить, чем этот предмет так важен для него. Добравшись до сумки на четвереньках, он дрожащими руками достал из неё свёрток. В глубине его сознания заплясала слабая искорка не оформившейся мысли. Разум, запутавшийся в паутине боли, никак не хотел нормально работать, но измученное тело помнило больше. Пальцы сами знали, что им делать: подталкиваемые подсознанием, они развернули свёрток. Оставляя кровавые разводы на золотой поверхности, пальцы Отшельника путешествовали по запутанным тропам резного узора, поглаживая в определённых местах, надавливая в других. Итогом стало мягкое золотистое свечение, исходящее от предмета, узор бесконечным змеем пришёл в движение. Вслед за этим прозвучал тихий щелчок, с которым откинулась крышка.

Была ещё глубокая ночь, но всё равно нужно было торопиться. Отшельник слышал, как Эрго Ваер приказал своим людям ждать до рассвета, нужно убираться отсюда как можно быстрее. Он перевёл взгляд мутных глаз на тело, лежащее рядом. Нужно было проверить капитана и, если нужно, то прикончить, но Отшельник изо всех сил боролся с тем, чтобы не потерять сознание. Если это случится, то все усилия будут напрасными. Но как велик соблазн! Преодолеть всего несколько шагов и вонзить нож в тело врага, которым тот лишил части его самого, сделав калекой. Но даже попытка сдвинуться с места вывернула его желудок наизнанку. Силы стремительно покидали его. Уже не думая ни о чём другом, он скорчился над золотым диском.

Клут несколько раз демонстрировал возможности этого артефакта, и одна из них была сейчас как нельзя более кстати. Мгновенно перемещаться в желаемое место. Конечно, был ряд обязательных условий. Ты должен чётко представлять то место, куда хотел попасть, побывать там хоть один раз и постоянно держать этот образ в голове, иначе тебя могло закинуть совсем не туда, куда тебе бы хотелось.

Земля начала медленно вращаться вокруг него, засасывая Отшельника в чёрный омут беспамятства. Казалось бы, ведь нет ничего проще, чем подумать о том месте, где хотел бы очутиться. Но если перед этим тебя методично избивали ногами, превращая тело в отбивную, а после твои лёгкие наполнил отравленный воздух, из тебя вынули и изорвали душу и при этом ты не позволял себе умереть… Тогда всё представляется в несколько ином свете. Отшельник, словно утопающий, камнем идущий на дно, проталкивался сквозь тёмные воды обморока, пытаясь нащупать спасительную твердь ясного образа. Слабый стон сорвался с разбитых губ, Отшельнику же казалось, что он орёт от ненависти на собственную слабость. Он и не заметил, как завалился набок, но упрямо продолжал сжимать в руках артефакт. Зрачки закатились под окровавленные веки, оставляя снаружи перечёркнутые кровавой паутиной лопнувших сосудов белки, окрашенные догорающим костром в цвет пламени. Разбитые губы еле видно дёрнулись, выпуская на воздух обрывки слов тише последнего выдоха умирающего:

— Домой, я хоч……ой, на Пустоши, Пусто… ши…

…Первые лучи пробуждающегося солнца позолотили верхушки высоких елей, стоящих безмолвными стражами. В отряде из оставшихся восьми человек никто не спал. Сибольд мрачно оглядел бледные хмурые лица. Когда капитан Эрго приказал прибавить шагу без видимой причины на пустом тракте, все, не задумываясь, выполнили приказ. И последующая встреча на проклятом перекрёстке никого не насторожила, только Сибольд почувствовал, что капитан не просто так приказал задержать двух беседовавших незнакомцев. И вот непостижимым образом осталась только половина отряда, и он боялся, что это ещё не конец. Такие потери он помнил, лишь когда они три года назад зачищали проклятое поместье с семейкой вурдалаков. Пусть их тогда было больше, но они знали, на что шли… Здесь же они потеряли людей после встречи с двумя стариками! Ещё раз взглянув на посветлевшее на востоке небо, он, тяжело вздохнув, отдал приказ выдвигаться в сторону лагеря.

Они шли с обнажённым оружием в сомкнутом строю, словно возвращались не на стоянку, где их ждал капитан Эрго, а шли на битву. В мозгу Сибольда промелькнуло: «Идём, как в последний бой». И тут же обругав себя, крепче сжал меч и обнажил зубы в волчьей ухмылке. Он хотел сказать людям что-то ободряющее, но его нога попала в кротовину, и он, споткнувшись, чуть было не упал, если бы не товарищи по обеим сторонам. Люди остановились, над строем разлилась недобрая тишина. Все знали, что означает, если предводитель перед сражением споткнулся, — дела не будет. Громко выругавшись, Сибольд грозно нахмурил брови.

— И чего все рожи поотворачивали? У меня что — вторая голова появилась?! А?! Сучьи дети! Мы просто в лагерь идём и…

Он хотел ещё что-то сказать, но не нашёл слов и, зло сплюнув, скомандовал:

— Вперёд, огрызки!

Строй, вздрогнув, пришёл в движение, и люди двинулись к поставленным квадратом телегам. Встающее солнце густо мазнуло их багровой краской, словно тёмный алтарь жертвенной кровью. Оружия никто не опустил. Сибольд шёл, упрямо выпятив подбородок, с прямой спиной. Сама уверенность в себе, но в душе, противно завывая, скребли кошки, и он впервые за долгое время подумал, что надо бы сходить на могилы к своим старикам. Вот только вернётся из этого рейда — и первым делом к ним.

За их спинами столетние ели, тихо перешёптываясь, задумчиво качали зелёными головами, и утренний ветер доносил до людей смутные пророчества. Но люди давно уже перестали понимать язык деревьев и не прислушивались к их предостережениям.

Глава 2

Около года назад…

Холодный ливень на пару с порывистым ветром сотрясали стены и крытую гнилой соломой крышу. В большую прореху заливал дождь, собравшись на раскисшем земляном полу в приличную лужу. Вода заставила серых обитателей жаться по углам полуразвалившегося сарая. Больше всего их собралось в дальнем от входа углу на куче различного хлама и прелой соломы. Среди копошащихся крысиных тел, сверкающих в темноте красными блёстками глаз, свернувшись клубком, лежала женщина. Её избитое тело сотрясала дрожь. Прежде чем попасть под защиту ветхого сарая, она провела под дождём около часа и уже в сумерках нашла хоть какое-то убежище. Развести огонь ей было нечем, да и не из чего. Вокруг всё было отсыревшим. Кроме самой большой дыры на крыше была уйма щелей, сквозь которые капала и сочилась влага. Ещё днём раньше (точнее сказать было трудно) она была совсем другим человеком, с множеством желаний и стремлений. Несколько часов назад этого человека раздавили, разорвали в клочья. Та, которая сейчас лежала на куче мусора, ещё сама не осознала, кто она. Женщина никак не могла понять, то ли её ночные кошмары перекочевали в реальность, то ли она полностью погрузилась в них. Одним глазом из-под разбитой брови (второй полностью закрылся под безобразным синяком) она не отрываясь смотрела на открытый дверной проём, за которым в ночи бесновалась непогода. Сверкнула очередная вспышка молнии, которая ударила в землю прямо перед входом в сарай. На мгновение она, вырвав из темноты убогие внутренности, осветила бледное лицо с прилипшими к нему пепельными волосами и, потухнув, негативом осталась на сетчатке глаза. Женщина даже не вздрогнула. На заострившихся скулах ходили желваки. Единственный видящий глаз неистово буравил темноту, в его сжатом тьмой зрачке плескались осколки лютой ненависти, настолько острой, что о них можно было порезаться. В голове безумной птицей в клетке билась мысль: «Больше никогда, никогда, НИКОГДА!»

…После удара зрение никак не хотело сфокусироваться. Над ней возвышалась сопящая громада Буга, продолжавшего насиловать её. Крик дочери сиреной разрывал ушные перепонки, жёг раскалённым железом, не позволяя ослабевшему телу вместе с измученным разумом укрыться за стеной беспамятства. Пальцы левой руки, слепо шарящие по сухой листве, внезапно наткнулись на какой-то предмет. Неосознанно Маша схватила его, словно утопающий, хватающийся за соломинку. Прорезиненная рукоятка удобно легла в ладонь. Отвёртка! Она совсем забыла о ней, что и не мудрено. Видимо, когда её, вытащив из могилы, швырнули на землю, она у неё выпала. По участившемуся дыханию Буга она поняла, что тот вот-вот кончит. Если бить, то сейчас. Собрав всю свою ненависть, давшую ей силу, она сжала до боли рукоять отвёртки — «Боже, только бы не промахнуться!» Маша с криком вскинула левую руку.

На мгновение она замерла, наблюдая, как гримаса удовольствия костенеет на лице Буга посмертной маской. В его правом виске торчала отвёртка, стискиваемая её рукой. Отвёртка, пройдя мозг, вышла с противоположной стороны, торча из него кровавым ростком. Раздувая ноздри, как разгорячённая лошадь, она выдернула своё оружие и нанесла ещё два удара. Один пришёлся в лицо, продырявив щёку и раскрошив зубы, другой прошил насквозь шею. Буг начал медленно заваливаться на неё. Извиваясь ужом, она руками и ногами отталкивала тяжёлое тело. Выбравшись из-под трупа, Маша, спотыкаясь, со всей возможной скоростью побежала на крик. По сути, она не бежала, а быстро шла, тратя на это последние силы.

Картинка перед глазами раскачивалась как на качелях, и, чтобы не упасть, Маша широко, как канатоходец, расставила руки. Сделав ещё пару неуверенных шагов, она, подняв голову, увидела спину, обтянутую потрёпанной кожаной курткой. Эта спина скрывала от неё кричащую дочь. Танюшкин крик иглой прошивал Маше сердце, девочка буквально захлёбывалась от крика.

— Мама! Мама! Ма-а-а-а-амочкаааа!!!

Маша полностью утратила связь с реальностью. Реальными для неё остались лишь крик её ребёнка, которому грозила беда, и нечто, загораживающее к нему дорогу. Это нечто необходимо было убрать с её пути — и неважно, каким способом. Один её глаз полностью заплыл, другой был широко раскрыт, но он ничего не видел, кроме препятствия, мешающего дотронуться до её страдающего дитя. Бешеная ярость бледностью растеклась по избитому и окровавленному лицу. Сквозь оскаленные зубы рвался полурык-полуплач. Преграда перед ней начала двигаться. Медленно, очень медленно. Сжав рукоять двумя руками, Маша подняла отвёртку над головой…

…Найти девчонку не представляло никакого труда. Крыса был неплохим следопытом, и уже через несколько минут он наблюдал сжавшееся за стволом дерева создание в странной одёжке. Не считая нужным прятаться, он, не таясь, вышел из кустов. Мелкая дрянь, услышав его, обернулась и принялась вопить. Самые желанные для него звуки. Они все были его инструментами, а он — музыкантом, извлекавшим из них чудесную музыку. Крыса бросил быстрый взгляд в спину Буга, тот продолжал прочищать мамашу, которая тоже верещала так волнующе, так… По телу прошла сладостная дрожь. Дочь трогать нельзя, но уж с мамашей он натешится вволю, он не будет торопиться, спешка портит всё удовольствие. Быстро облизнувшись, он вновь обратил своё внимание на визжащую мелочь. С неё не должен упасть ни один волос… отлично, значит, просто поговорим. Она ведь не знает, что ему нельзя её трогать.

— Ну здравствуй, дружок. Хочешь, я расскажу тебе сказку, а если будешь хорошо себя вести, я кое-что тебе покажу.

Он присел перед ней на корточки, мелкая попыталась отползти от него, но он быстро пресёк это, пригрозив ей обглодать ей ноги, если она ещё раз пошевелится. Крыса принялся в красках описывать, как поступит с её мамой, после чего пообещал то же самое сделать с ней.

— А в конце я буду отрезать от вас по кусочку и скармливать друг другу.

Ребёнок заливался слезами, уже не плача, а не переставая вереща, как свинья, которую режут. Крыса смаковал момент. Просто чудесный день! Он приблизил своё лицо вплотную к орущему лицу девочки, та спряталась от него за маленькими ладошками.

— Я й-й-й-й… я н-н-е бббо… юсь, м-м-мой па-а-апа т-т-т… а-а-а-а…

Осклабившись своей кривой ухмылкой, Крыса проговорил, растягивая слова:

— Наверное, я прямо сейчас откушу тебе уши и съем их, а потом…

Сквозь рыдания и завывания ребёнка Крысе показалось, что он услышал какой-то другой звук. Уже поворачивая голову, он подумал, что наверняка это Буг веселится с бабёнкой. Резкая боль вонзилась в его левое плечо, а на спину навалилось что-то рычащее и через секунду новая вспышка боли стегнула его по правому уху. Крыса позабыл про девчонку и про то, что собирался откусить ей уши. Теперь какая-та зверюга хотела оставить без ушей его…

…Маша чуть промахнулась, когда перегибалась через поваленный ствол и вместо шеи вонзила отвёртку в плечо. Не удержавшись, она навалилась на спину заоравшему от боли Крысе. Тот резко выпрямился, а Маша, не отпуская торчащей из плеча отвёртки, впилась зубами ему в ухо. Она почувствовала солёный вкус чужой крови. Несколько раз дёрнув головой, она откусила половину уха и выплюнула его. Ошалевший от неожиданной боли мужчина завертелся, пытаясь скинуть с себя нападавшего. Наконец ему это удалось, Маша, не удержавшись, рухнула на землю рядом с кричащей Таней. Крыса, увидев нападавшего, оторопело обернувшись, в недоумении спросил:

— Буг, какого хера?

Маша, воспользовавшись заминкой, разъярённой кошкой вскинулась с земли, подняв в воздух ворох палой листвы. Она целилась остатками своего маникюра в глаза, но мужчина, грязно выругавшись, перехватил её руки и захотел ударить Машу головой. Но та в этот миг наклонила голову и вместо того, чтобы расквасить ей лицо, Крыса попал по верху черепа, не причинив особого вреда. Но когда его голова откинулась, Маша сама провела тот же приём, но гораздо более успешно. Удар пришёлся чётко по сломанному носу, заставив тот ещё раз хрустнуть и вызвав у мужчины новый вопль боли. Слёзы фонтаном брызнули из его глаз. Выпустив Машу, Крыса сделал шаг назад.

— Ах ты, сука драная! Я тебя с твоим ублюдком зубами разорву!

Сделав вид, что собирается на неё кинуться, он выхватил из-за голенища сапога нож и рассёк воздух, желая дотянуться до живота Маши. Та откинулась назад, но блеснувшая полукругом сталь вспорола лёгкую кофту под распахнутой курткой и оставила на коже длинный глубокий порез. Крыса тут же хотел завершить дело, обратным ударом метя в шею. Однако дикая боль в паху заставила его согнуться пополам, схватившись за своё достоинство руками. Белыми от бешенства и боли глазами он поглядел на девчонку, которая стояла напротив с непонятно откуда взявшимся мечом и пятилась от него. Убрав одну руку, он увидел на ладони кровь.

— Маленькая шлюха! Ты ранила меня! Я…

Не дожидаясь очередных угроз, Маша, выхватив из рук дочери меч и не раздумывая, с диким воплем, выплеснув в нём всю свою ярость, боль и страх, высоко подняв меч, рубанула им, словно дровосек топором, наискосок по шее Крысы. Меч вошёл в плоть у самого основания шеи и, наполовину отрубив голову, застрял в позвоночнике. Машу окатило фонтаном алой крови, брызнувшей из страшной раны.

Тяжело дыша, женщина непонимающим взглядом смотрела на дело рук своих. Лихорадка боя постепенно отступала, сглаживая черты её лица, пряча в глубину того зверя, которого разбудили эти двое. Утерев лицо, она замерла, пронзённая мыслью: «Где Таня?!» Резко развернувшись, она увидела дочку, стоящую рядом и смотрящую отсутствующим взглядом в пустоту. Преодолевая головокружение и слабость, она опустилась на колени перед своим ребёнком и крепко прижала её к себе, покрыв лицо и волосы Танюшки поцелуями.

Она не помнила, что говорила. Маша помнила только щемящее чувство того, что её ребёнок рядом с ней, живой, хотя о полном здоровье она бы не заикалась. Но всё равно Танюшка была жива! Жива, и сейчас обнимала её своими ручками. Избитая и изнасилованная женщина, только что убившая двух человек, буквально утопала в счастье, прижимая к груди свою дочь. Через несколько минут к ней вернутся все её страхи и мысли о том, что делать дальше, но пока она была самым счастливым человеком во Вселенной.

Позже, раздев трупы, она прихватила обе куртки и, поборов брезгливость, сняла с мёртвого Крысы штаны и надела поверх своих. Её собственные джинсы после близкого знакомства с тесаком Буга больше походили на наряд стриптизёрши. Маша также взяла оба ножа — судя по всему, они лишними теперь не будут, оставив меч и отвёртку. Ей не хотелось лишний раз прикасаться к трупам. Поразмыслив, Маша решила свалить трупы в пустую могилу. Она бы с удовольствием оставила их валяться так, но ей показалось важным заполнить могилу, которая чуть было не стала последним прибежищем её с Таней. Она выменяла у смерти их жизни на две другие. Если Крысу она достаточно быстро доволокла до могилы, то со здоровенным Бугом пришлось повозиться — хорошо, что хоть тот лежал недалеко. Таня всё это время не сказала ни слова, скорчившись под двумя куртками. Покончив с телами, Маша, смачно плюнув в могилу, отошла к дочери.

— Ну что, мой хороший, пойдём отсюда.

Таня продолжала молча смотреть в никуда. Маша бережно взяла её лицо в свои ладони и попыталась поймать взгляд её глаз.

— Доченька… — её голос предательски дрогнул. Судорожно вздохнув, Маша проглотила ком: — Кнопочка, родненькая моя, ну очнись, пожалуйста…

Маша уже не могла больше сдерживать слёзы, те катились по разбитому лицу двумя мутными ручьями. Её руки беспрестанно гладили Таню по волосам, по спине. То ли слёзы матери возымели действие, то ли произнесённое ей вслух ласковое прозвище, которое Тане дал папа, но по детскому лицу прошла рябь, порождённая бурей эмоций. Две руки, взметнувшись, обвили материнскую шею. Уткнувшись маме в грудь, Таня зарыдала. Но то были слёзы облегчения, выплёскивающие накопившиеся боль и страх.

Выплакавшись друг другу, они побрели сквозь лес. В скором времени Маша за руку с Таней вышли на открытый простор, встретивший их унылым пейзажем убранного небольшого поля, с трёх сторон огороженного лесом. В свободное от деревьев пространство просматривалось другое поле с разбросанными по нему редкими рощицами. Обычный ничем не примечательный пейзаж для Средней полосы России, однако они были неимоверно далеко от всего, что касалось дома.

Другая планета? Другая Вселенная? Другое измерение? Маша вспомнила, при каких обстоятельствах попала в это место, и поневоле засомневалась. А может, действительно она попала в аварию и в полубреду с Танюхой заплутала в лесу? А по поводу недавней схватки с парочкой маньяков она предположила, что они могли сбежать из психушки, находящейся недалеко от кладбища. Маша хотела спросить дочку о том, что она помнила из прошедшего, но посмотрев на её опухшее от слёз лицо, передумала.

«И куда теперь?» — эта мысль, тяготившая Машу всё время, пока они пробирались по лесу, сейчас встала особенно остро. Оглядевшись вокруг, она пришла к умозаключению, которое озвучила вслух:

— Если есть убранное поле, значит, где-то неподалёку должна быть какая-нибудь деревня. — О том, что деревня может быть вовсе не близко, она промолчала.

Таня, взглянув на маму, грустно проговорила:

— Мам, а мы скоро пойдём домой, к папе?

Маша отдала бы сейчас все сокровища мира, чтобы оказаться в их «двушке» рядом с Макаром. Она отогнала воспоминания, кольнувшие душу острым ножом тоски. Сейчас были не то время и не то место. Где-то на задворках сознания промелькнула мысль: «А будет ли у неё теперь время для печали, сможет ли она когда-нибудь побыть слабой?» Она ласково потрепала Танюшку по голове, её шапка где-то потерялась, хорошо, что на куртке был тёплый капюшон. Она не хотела обманывать дочку и ответила что думала:

— Не знаю моя маленькая, честно, не знаю. Сейчас мы попробуем найти деревню. Помнишь, как у бабушки с дедушкой, тебе всегда там нравилось?

Таня, улыбнувшись, обняла Машу за ноги и подняв голову сказала:

— Мам, не переживай, папа нас обязательно найдёт. Помнишь, как мы в лесу потерялись, а он нас потом нашёл и ещё вкусной малиной накормил?

Что она могла тут сказать? Маша поневоле улыбнулась, вспомнив летнее происшествие. Они тогда втроём пошли собирать грибы и ягоды в ближайший лес. Грибники из них оказались не ахти какие, только комаров откормили. Плюс ко всему Маша тогда провалилась по колено в яму с водой, но это не помешало им получить удовольствие от прогулки. А радость Танюхи, когда она сама нашла первый съедобный гриб, с лихвой компенсировала все неудобства. Да, тогда Макар их нашёл, но сейчас они находились в гораздо более недоступном месте, куда обычными путями не пройти…

…Две одинокие фигуры брели через грязную скатерть поля цвета сумрачного неба, нависшего у них над головами. Холодный ветер, подталкивая их в спины, заставлял пригибать голову и сутулить плечи. Перепрыгнув через них, ветер, срывая с земли потерянные деревьями золото и багрянец, подбрасывал их в воздух и мчался дальше, утащив за собой шелестящий шлейф из опавшей листвы.

Дойдя почти до конца поля, они увидели небольшой обгоревший столбик посредине круга почерневшей земли, припорошенной пеплом. Маша, увидев, что лежало среди пепла и почерневших углей, поспешно отвернула Таню в другую сторону. Если у неё и оставались какие-то иллюзии по поводу того, где они находятся, то вид треснутого человеческого черепа, глядевшего на неё бездонными глазницами, их развеял. Это точно не их мир.

— Мам, а что там такое? Там костёр жгли?

— Да, доченька, костёр. — А про себя подумала: «Только вместе с дровами там сожгли человека».

Ускорив шаг, она увела ребёнка подальше от страшного места. Подойдя к границе поля, они увидели, что оно заканчивается небольшим пологим скатом, у подножия которого проходит широкая наезженная дорога, выныривающая из гущи леса справа. Сделав плавную дугу, дорога уходила в просвет между рощами, скрываясь за дальним лесным выступом. Маша немного приободрилась. Если идти по дороге, то наверняка они найдут какое-нибудь жильё. Выйдя на середину, она раздумывала, в какую сторону им лучше направиться, когда Таня, подёргав Машу за рукав, переспросила:

— Мам, а там лошадки будут?

Маша, рассматривавшая в это время дорогу, выходившую из леса, наморщила лоб, пытаясь вникнуть в неожиданный детский вопрос. Устало проведя ладонью по лбу, она, повернулась за разъяснениями к Тане.

— Какие лошад…

Вопрос она не договорила. Невдалеке послышалось лошадиное ржание. Кто-то к ним приближался по дороге со стороны поворота, скрывавшегося за деревьями. Сколько человек и чего от них ждать, Маша не знала, однако короткий, но ёмкий опыт общения с чужаками в этом месте подсказывал, что ничего хорошего. Вдоль дороги рос кустарник, куда она и поволокла Таню. Та не сообразив ещё, в чём дело и зачем им срочно нужно к кустам, на бегу отвечала на последний мамин вопрос.

— Ма-а-м, ну а в той деревне, куда мы идём, лошади есть? Ну вон такие, как те?

Маша проследила за взмахом руки Тани и увидела, как на дороге появилась группа всадников. Они были уже у самых кустов, и Маша молила бога, чтобы их не заметили. Присев рядом с дочкой, она взяла ту за плечи и быстро заговорила:

— Кнопочка, сейчас мы поиграем в прятки… будем прятаться от тех людей на дороге.

Беспокойство матери передалось Тане. Вжав голову в плечи, она спросила шёпотом:

— Они плохие?

— Маленькая моя, я не знаю… но лучше давай посидим тихо-тихо, как мышки.

Они пробрались в центр, где заросли были погуще. Маша накинула на Таню куртку Крысы, её розовый комбинезон и куртка были очень яркими и могли их выдать. Для надёжности она набросала сверху опавших листьев. Накрывшись огромной для неё курткой Буга, она взяла в свою ладонь ладошку дочки и замерла.

Ждать пришлось недолго. Вскоре рядом послышались конский топот и звяканье сбруи. Кроме них Маша услышала обрывки разговора, пока ещё плохо различимые. Был ещё какой-то звук, который Маша пока не могла определить. Когда всадники поравнялись с их укрытием, мужской голос проговорил:

— А я тебе сказал, не скули. Идём, как было договорено.

Ему ответил другой голос, владелец которого был явно недоволен поведением своего собеседника:

— Слышь, Крэг, ты чё из себя командира строишь, атаман пока Буг, так что…

–…Так что заткнись, — грубо оборвал его первый голос, — Буг в своё отсутствие назначил меня старшим, а значит, ты будешь делать то, что скажу я! Ты меня понял?! А если не нравится, можешь проваливать к демонам в рощу! Тут недалече.

Маша, стараясь не дышать, чуть приподняла голову. Листья в основном уже опали, но переплетение ветвей надёжно загораживало их от посторонних взоров. Группа состояла из семерых всадников и одной телеги. Кто на ней сидел, она не видела. Разговор между мужчинами начинал приобретать всё более острый характер. Как назло, они выбрали место для разборок прямо напротив того места, где затаились Маша с Таней.

— А ты мне рот не затыкай! Ты что сам-то стоишь?! Только и можешь Бугу в жопу дуть!

Над дорогой повисла недобрая тишина. Все слова были сказаны, пришёл черёд действий. Несмотря на то что было достаточно прохладно, у Маши на лбу выступил обильный пот, заливая глаза. Сквозь ветви она различала только силуэты, и что произошло в следующую секунду, не видела, а только слышала. Всё произошло в мгновение ока: шелест вытаскиваемого клинка, свист рассекаемого воздуха, глухой звук удара тела о землю, — всё это слилось в одно мгновение, после чего женщина увидела, как несколько человек спешились. Голос, принадлежавший бранившемуся Крэгу, сказал Маше о том, что спорщика утихомирили. Противная дрожь охватила её тело, она прекрасно понимала, что от людей убитого ею Буга добра ждать нечего, и в голове крутилась только одна мысль: «Ну пожалуйста, убирайтесь отсюда! Вы же куда-то ехали, у вас дела, уезжайте…» Однако оставшиеся мужчины не спешили продолжить свой путь.

— Крэйг, чё с телом делать? Ну, в смысле — хоронить-то будем или как?

— Тебе что, нечем заняться? Собаке собачья смерть. Гавкать не по делу меньше надо было. Или тебе тоже хочется остаться и подождать Буга в Сером камне? Давай валяй, недалеко отъехали. Только припомните вы все: Буг сказал идти на место встречи и ждать там. У кого есть желание потом объяснять ему, почему вы глушили эль на постоялом дворе, вместо того чтобы быть в назначенном месте? Только камзол с него снимите. Нам же не нужно лишних вопросов о теле одного из наших братьев? Ведь так?

— Да мы-то чё? Мне вообще всё равно. Это вон Красавчику… ему в деревню надо было. У него там девка была на примете, вот он и взбеленился.

— Ну и дурак, помер за ради дырки… — Послышалось, как говорящий смачно харкнул. — Ладно, хорош болтать, Рябой. Заткни ты это мясо на телеге. Поехали.

Маша настолько была поглощена разговором, что совсем не обратила внимания на шум, который вначале показался ей странно знакомым. Это был плач, детский плач, он раздавался с телеги. «Мясо»?! Они называют детей «мясом!» Ей тут же вспомнилось, как детина, которому она потом проткнула голову отвёрткой, назвал «мясом» её. Ледяные мурашки рассыпались по её коже. «Куда они везут детей и зачем? Куда хотели забрать Кнопку?» Раздались щелчки хлыста, перемежавшиеся криками боли и грязными ругательствами.

— Эй, Рябой, я сказал заткнуть их, а не уродовать! Ещё раз ударишь — самого выпорю. Лесные детки не любят порченое мясо.

Звук копыт и разговора, удаляясь, постепенно стихал, пока совсем не умолк. Но в ушах Маши продолжал звучать детский плач. Господи, куда они попали? Детей при ней били кнутом, а она ничего не могла сделать. И, как ей стало понятно, — это было не самое худшее, что их ожидало. Рядом завозилась Таня. Опустив взгляд, Маша встретилась с каре-зелёными, такими же, как у неё, глазами дочери. На неё смотрели совсем не детские страх и усталость. Маша захотела прижать Танюшку к себе, но та неожиданно отстранилась от неё. Маша в недоумении замерла. Таня, шмыгнув мокрым носом, тихо произнесла:

— Мам, зачем тебе нож? Убери его, пожалуйста.

Маша уставилась на свою руку, будто впервые её увидела. В ней был зажат здоровенный тесак Буга. Маша поспешно убрала его в ножны на поясе. В голове промелькнуло: «Когда я его успела достать?».

— Солнышко, пожалуйста, посиди здесь ещё немного, а я пойду проверю, всё ли спокойно. Ладно?

Таня согласно кивнула. Маша, чмокнув её в нос, накрыла курткой, и, стараясь не шуметь, выбралась из кустарника. Пригибаясь к самой земле, еле дыша, Маша вновь достала нож и крадучись приблизилась к дороге. Выбравшись на открытое место, она ощутила себя голой посреди ярко освещённого зала, полного народу. Недовольный, который спорил с главарём, валялся на обочине в засохшей грязи, которая жадно впитывала кровь, набежавшую из распоротого горла. Рассудив про себя, что с такой раной он ей не опасен, Маша приблизилась к нему. Она удивилась его молодости, лет двадцать — двадцать три, не больше. Смерть разгладила черты его лица, сделав его весьма привлекательным, если не смотреть на алую клоунскую улыбку распоротой шеи. С трупа сняли сапоги, пояс, никакого оружия Маша также не обнаружила. На нём были лишь серая рубаха и старые залатанные штаны. Уже собираясь отойти, Маша обратила внимание на шнурок, висевший у мёртвого на шее. Нагнувшись над телом, морщась от неприглядного вида, она протянула руку с ножом, не желая дотрагиваться до крови, залившей парню всю шею и грудь. Подцепив шнурок, она вытянула из-под рубахи убитого какой-то медальон. Обрезав шнурок, она двумя пальцами взяла медальон и обтёрла его от крови о рубаху мертвеца. Поднеся к глазам тёмный кругляш, она внимательно осмотрела его. Маша не очень разбиралась в металлах, но по внешнему виду предмет напоминал бронзовую либо медную монету. На одной стороне его была схематично изображена стрела или копьё, а с обратной стороны вокруг точки по центру шла надпись на незнакомом языке, буквы жались друг к другу плотно, без разрывов, так что было непонятно, где начало, а где конец. Покрутив вещицу в руках, Маша, расстегнув брюки, убрала её в карман джинсов. Может, это одна из местных монет, деньги им могут весьма пригодиться. Ещё раз оглядевшись, Маша негромко позвала Таню. Та не заставила себя долго ждать. Зашуршав ветками, пробираясь спиной вперёд, Кнопка выбралась на дорогу. В огромной для неё куртке она была похожа на беспризорника. Приобняв девочку, Маша не дала ей смотреть на убитого человека. Но гладя дочь по голове, Маша с болью думала, что это уже не первый и далеко не последний труп, который суждено увидеть её дочери. Посмотрев в сторону, противоположную той, куда уехал отряд, Маша припомнила название, прозвучавшее в разговоре. Серый камень — деревня, которая должна быть неподалёку, к тому же там есть постоялый двор. Это уже было кое-что. Там, возможно, можно будет спокойно отдохнуть под крышей и перекусить. При мысли о еде у неё заурчало в животе.

Всё в жизни относительно. И то, что недалеко для конного сытого мужчины, то для голодной измотанной физически и морально женщины с ребёнком оказывается в разы дальше. То, что их путь будет гораздо более длинным, Маша поняла, когда в сгущающихся сумерках на них упали первые тяжёлые капли дождя. Как назло лес отошёл от дороги на приличное расстояние, а идти сквозь быстро наступающую темноту в сторону далёких деревьев Маша не решалась, боясь потом не найти обратную дорогу.

Вскоре их путь превратился в сплошное жидкое месиво из грязи, освещаемое вспышками молний. Каждый раз, когда по небу прокатывались валуны грома, Таня сильнее сжимала мамину ладонь. Маша со страхом отметила, что у неё совсем холодные руки и она вся дрожит. Она не сомневалась, что после такой прогулки дочь заболеет, и молила бога, лишь бы не очень серьёзно.

У самой Маши зуб на зуб не попадал, они с Таней промокли до нитки, а на ногах висели килограммы грязи. Она уже, не видя другого выхода, хотела свернуть с дороги и поискать убежища среди дальних деревьев, которые полностью исчезли в наступившей дождливой темноте, когда очередная молния выхватила на мгновение у окружающей тьмы очертания какого-то строения.

Маша плохо помнила, как зашла в перекосившийся дверной проём, неся на руках обессилевшую дочку. Последние метры она преодолела на одном упрямстве и ярости, которая разгоралась тем больше, чем сильнее лил дождь. Её хотели сломать и забрать её ребёнка, но у них ничего не вышло, — ни у нежити, ни у отмороженных бандитов. Сейчас она лежала под двумя мокрыми куртками и пыталась согреть своим телом хрупкое тельце своей дочери. Ей оставалось только молиться о скорейшем рассвете, который помог бы найти человеческое жильё…

…Ветер будто задался целью развалить чем-то не угодивший ему сарай. Маша ощущала себя на утлом кораблике, попавшем в шторм. Водяные бичи, подгоняемые порывами ветра, нещадно полосовали хлипкие стены. Всё строение сотрясалось, готовое развалиться в любой момент. Сквозь предсмертный скрип дерева Маша услышала было что-то другое, но шум дождя и грома заглушал все остальные звуки. Желая прижаться плотнее к дочке, чтобы хоть как-то её согреть, Маша повела ладонью рядом с собой. Ладонь наткнулась на пустоту — лишь вмятина от небольшого тела, которое ещё хранило его тепло. Машу подкинуло со своего места как из катапульты. С белыми от страха глазами она, озираясь вокруг, выкрикнула имя дочки. Кругом застыла липкая темнота, пропитанная влагой, грохотом и страхом. Опираясь о стену, Маша, торопливо переставляя негнущиеся ноги, не переставала звать Таню.

Темноту прорезала ослепительная вспышка, на миг осветив всё белым светом. Чёрно-белым кадром в дверном проёме застыла Таня, она была совсем голая и смотрела на Машу чёрной бездной чужих глаз. Маша, оторвавшись от стены, рванулась к дочери, которая уже пропала в темноте. Грохот, снова вспышка. Маша выпала из дверей, растянувшись на раскисшей земле. Тело придавило к земле тоннами воды, обрушившейся на её плечи. Молнии, не переставая, прорезали воздух огненными стволами, раскидывавшими над головой свои ослепительные ветви. Ткань неба разрывалась с оглушительным треском, переходившим в грохот, от которого закладывало уши. На миг стало светло как днём, и в этом нереальном свете Маша снова увидела Таню. Та стояла, замерев, с вытянутыми вверх руками, а вокруг неё бесновался настоящий огненный смерч. Молнии били в маленькое тело, не прекращая, но почему-то не причиняя малышке вреда. Маша, пересилив себя, встав на колени, затем поднявшись на ноги, сделала несколько шагов в сторону стоящей в столбе небесного огня Тани. Однако сильнейший порыв ветра опрокинув её навзничь и, протащив по грязи, затолкал в темноту сарая. От отчаянного крика у Маши вздулись на шее вены и жилы, вот-вот готовые лопнуть от сковавшего их напряжения. Однако её голос тонул в море творящегося вокруг хаоса. Перекрывая голоса разбушевавшейся природы, сарай, издав предсмертный стон, завалился ещё больше набок. Ветер и дождь, почувствовавшие близкую победу, начали с яростью отдирать куски стен и кровли, швыряя их в темноту. Маша, ползшая в этот момент к выходу, скорчилась под рухнувшими сверху обломками сорванной, точно скальп, крыши. Стены, как бумажные, вывернулись и разлетелись карточным домиком. Маша, подняв голову, увидела лицо Тани цвета мела, разряды электричества оплетали его, точно змеи голову Медузы-Горгоны. В голове у Маши, подобно молниям вокруг, вспыхивали и гасли мысли: «Она не человек…». «Нет, это моя дочь…» «У неё чужие глаза, у человека не может быть таких глаз…». «Это моя дочь!» Сцепив зубы, она напрягла всё тело, погружая пальцы в холодную жижу, пытаясь преодолеть расстояние, разделяющее от дочери. Синие губы разомкнулись, и Маша услышала каждое слово, что Таня шептала:

— Уходи, ты мне не нужна… отдай и убирайся… — голос у Тани стал бледным, подобно её коже, без тени эмоций, обжигающий мёртвым холодом. — Отдай и умри, ты мясо, мясо для червей.

Маша хотела крикнуть, но ветер затолкал слова обратно в горло. Она плакала, смешивая слёзы с потоками воды, льющейся с неба, кусая в кровь губы. Пальцы медленно оторвало от земли. Прежде чем неистовый вихрь поднял её в воздух, она, не отрывая взгляд от стоящей напротив дочери, устремила к ней свои крик и мысли:

— Она моя дочь! ТЫ МОЯ ДОЧЬ! ТЫ МОЯ ЖИЗНЬ! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!

Ветер оторвал её от земли и швырнул, словно щепку, в бурлящий молниями котёл неба…

…Серый тусклый свет. Темнота. Дыхание с хрипом вырывается из лёгких. Свет. Глаза никак не могут сфокусироваться. «Что произошло?!» Свет и тьма сменяют друг друга. Поднеся руку к лицу, Маша ощутила влагу. Облизав губы, она почувствовала солоноватый вкус слёз. Она плакала, но… Ночь, наполненная дождём, громом и молниями, и её уносит… С хриплым криком Маша села на своём неудобном ложе. «ТАНЯ!» Она широко распахнутыми глазами обхватила тёмные внутренности деревянного сарая, дыша так, словно только что вынырнула из глубины. Вся сжавшись внутри, она протянула руку к куртке, под которой засыпала Таня… Слёзы вновь навернулись на глаза. Смахнув их и уняв дрожь в руке, Маша осторожно подняла край импровизированного одеяла…

…Тибольд Луми был пасечником в пятом поколении. Их семья держала здесь пасеку, ещё когда жили в Кряжах. В этом месте было лучшее разнотравье во всей округе, оттого его мёд получался настолько душистым, вкусным и полезным. Тибольд по праву гордился своим небольшим хозяйством, которое приносило ему неплохой доход. В общем и целом он был довольный жизнью человек, а после того, как повторно женился (первая его жена умерла от лихорадки) и переехал в Серый камень, жизнь и вовсе стала хороша. К своим сорока пяти он был покрепче многих молодых и от природы обладал недюжинной силой. Ему многие говорили, что он бы уместнее смотрелся в кузне, чем на пасеке среди пчёл. На это он отвечал, что медведь тоже больше любит мёд, а не раскалённое железо. Единственное, что его очень тяготило, так это ожидаемое в скором времени рождение ребёнка, его первенца (от первой жены родилась девочка, которая умерла в младенчестве). Этого ребёнка он очень ждал, но одновременно и очень боялся. Он помнил, как в детстве ещё его бабка рассказывала страшные истории о том, как в дни её молодости в селениях, располагавшихся невдалеке от Звёздной рощи, пропадали дети. Как она говорила, их забирали «дети леса» — злые духи, обитающие среди гигантских деревьев. Однако это было не всё — украденные дети возвращались за своей роднёй. Каждый раз дети начинали пропадать перед какой-то большой бедой. Последние исчезновения происходили перед последней войной, где Тибольд побывал лично и помнил лица родителей, потерявших разум от горя. И вот исчезновения возобновились. Многие родители отдавали своих детей под защиту церкви. Тогда их увозили, и они становились слугами и воинами единой матери-церкви. По крайней мере, им так говорили. Знакомый настоятель храма в Кряжах, с которым он вместе в юности тянул солдатскую лямку, обещался забрать его ребёнка к себе и дать ему должное образование, уверяя, что в божьем доме с его чадом ничего не случится. По секрету он поделился с ним, что было принято решение прислать в Кряжи инквизитора, а уж они-то со всякой нечистью знают как себя вести.

Прошедшей ночью прошла настоящая буря, от молний было светло как днём. Жена, бывшая на сносях, молилась Единому богу, ну и на всякий случай всем прочим старым богам, чтобы не наступил обещанный конец света. Вспомнив об этом, Тибольд добродушно ухмыльнулся: «Глупая баба». Он любил свою жену, полненькую, румяную хохотушку, но постоянно подтрунивал над ней из-за её чрезмерной, на его взгляд, суеверности. Если тень на хрен в полдень упадёт, то она и здесь какую-нибудь примету вспомнит. Его больше беспокоило, что молния могла поджечь его дом, в котором он жил летом на пасеке. После рождения ребёнка он планировал продать дом жены и отстроиться уже капитально прямо здесь. Потом, когда их ребёнку исполнится семнадцать лет и он будет вне опасности (пропадали только те, кто не перевалил семнадцатой весны), Тибольд собирался забрать его к себе.

Он с удовлетворением отметил, что его уютный дом стоит целым, кое-где сорвало дранку с крыши да изгородь завалило, он-то ожидал гораздо худшего. В конце октября — и такая буря, ничего подобного он не помнил на своём веку. Прохаживаясь вокруг, примечая, что потребует его немедленного вмешательства, он увидел старый покосившийся сарай, который ещё его дед ставил. Вот кого он не ожидал увидеть в целости… Непогода должна была разметать его по окрестным полям и лесам, как сухую солому. Однако же стоит, хоть и скособочился ещё больше. Весь в покойника-деда, такой же кривой и упрямый.

Сдвинув шляпу на затылок, он направился к нему. Одно время он хотел его отремонтировать, но всё руки не доходили.

Подойдя вплотную, Тибольд понял, что с мечтами о восстановлении строения придётся распрощаться. Прошедшие годы не добавили ему крепости, а разыгравшаяся ночью буря практически доконала старичка. Весь перекосившийся, он готов был рухнуть от малейшего дуновения. Стены зияли дырами, словно решето, половину крыши сорвало, и оставшаяся солома торчала неопрятными лохмами. «Его если только на дрова», — пришло в голову пасечнику. Да возиться с этой рухлядью неохота, глядишь, ещё до первого снега сама завалится, а по весне видно будет.

Тибольд, отвернувшись, прикидывал, успеет ли сегодня залатать крышу на доме, когда позади него раздался жуткий крик. От неожиданности тот подскочил словно ужаленный. Резко развернувшись, разом побелевший Тибольд поискал глазами источник звука, но никого не увидел. Из полумрака сарая донёсся тихий шорох. Чувствуя, как у него размягчились колени, он медленно попятился назад. Мысли испуганными мышами заметались у него в голове. «Вряд ли это грабитель, тому вопить не с руки, зверь так не орёт, призрак может кричать, но шуршать-то он точно не в состоянии… Но это легко может быть неупокоенный упырь. Им-то шуршать есть чем. Ну и где эти молодчики из «Небесного молота», когда они нужны?!».

Тибольд был не самого робкого десятка, просто не видел причин, ради чего рисковать. Надо просто вернуться попозже, глядишь — и успокоится всё. Уже разворачиваясь, он услышал звуки, похожие на плач. Прислушался… ну точно — баба плачет. Осторожный голос внутри говорил, чтобы он не дурил и убирался подобру-поздорову. Тибольд огляделся и, подойдя к повалившейся изгороди, отодрав от неё ухватистый дрын, вернулся ко входу в сарай. Плач уже прекратился, и в сарае затаилась тишина. Остановившись шагах в двадцати, он поудобнее перехватил своё оружие и, несколько раз вдохнув и выдохнув, набрав полную грудь воздуха, проорал…

…Облегчение горячей волной охватило тело, растопив ледяную глыбу страха, давившую на плечи. Танюшка была рядом и жива. Но радость Маши длилась недолго: дотронувшись до щеки дочери, она поразилась, какая та горячая. Дыхание с хрипом вырывалось из детской груди. Тут Маша уже не могла сдержаться — слёзы ручьём потекли из глаз, горячими каплями падая на милое лицо, которое она бережно обхватила своими ладонями. Губы дрожали натянутой тетивой, вот-вот готовой лопнуть от напиравшего изнутри плача. В голове потерянно блуждали слова: «Ну за что, Господи? За что?». Ресницы девочки затрепетали, и приоткрылись глаза, замутнённые болезнью. Увидев Машу, смотревшую на неё, она просипела слабым голосом:

— Мамочка, мне больно…

Тут уже Маша не смогла сдержать рыдания. Она шептала что-то утешающее, ласковое, обещала, что всё будет хорошо. Хотя она совсем не была уверена, что сможет их выполнить. Но слезами горю не поможешь — нужно было идти искать проклятую деревню. Были два варианта: нести Таню на руках, либо оставить дочь и идти искать подмогу. Второй вариант, возможно, был даже и быстрее, но от мысли оставить тяжелобольную Кнопку одну вызывал у неё тошноту. Вытерев лицо, Маша тяжело вздохнула. Прислушавшись к себе, она с лёгким удивлением отметила, что всё её тело закоченело и болит, от голода мутит и крутит живот, но при этом она не чувствовала в себе присутствие болезни. Решено: Таню она не оставит, значит, и рассиживаться нечего. В эту секунду снаружи сарая мужской голос гаркнул:

— Эй! В сарае! А ну выходи добром! Не то мы с мужиками сами вытащим!

На секунду замерев, Маша схватилась за нож. Поглядев на тяжело дышащую Танюшку, она отбросила все мысли о попытке ускользнуть. Видит бог, она так старалась… Но судя по всему, она не самая лучшая мать, если не может уберечь своего ребёнка. Перед ней раскрыла свои объятия безнадёга. Всё-таки попались. Но, может, если спрятать Таню, а самой выйти, возможно, они не станут лезть в полуразвалившийся сарай… О себе она ни капли не беспокоилась, главное — дочка. С холодной расчётливостью она прикинула, что если её просто пустят по кругу, это будет просто идеальный вариант. Поцеловав горячий лоб дочери, впавшей в беспокойную дрёму, она накрыла её курткой. Встав на ноги, она чуть не упала от накатившей слабости, сопровождаемой сильным головокружением. Облокотившись на скрипнувшую стену, Маша прикрыла глаза и несколько секунд собиралась с силами для следующего шага. Бросив последний взгляд на кучу хлама, где лежала её дочь, прикрытая грязной курткой, она, держась за стену, направилась к выходу. Голова была пустая и на удивление лёгкая — никаких мыслей, страхов…

…После своего бравого выкрика Тибольд вытер испарину со лба и покрепче ухватился за дубину. В воздухе повисла тишина, в которой пасечник пытался уловить малейшие звуки. Он уже вовсю костерил себя за глупую выходку, которая могла стоить ему жизни. Когда он услышал шаркающие шаги, он уже был готов бросить оружие и припустить к телеге, запряжённой пегой лошадёнкой. «Ишь как шаркает… Ну точно, покойник». А может, и не будет он здесь дом строить. До заброшенного погоста рукой подать (десять с половиной вёрст уже не казались ему безопасным расстоянием), а тот стоит прямо на границе с Пустошами. А уж оттуда дрянь и почище упыря наведаться может. Он ещё колебался, а ноги уже сами оттаскивали его от ставшего в одночасье жутким сарая.

Сказать по совести, упырей он видел довольно давно, лет двадцать назад, но уж насмотрелся на всю жизнь. Это было в дни его бесшабашной молодости, когда его рекрутировали на войну. Как им объявили, «чтобы помочь братской Валлии свергнуть узурпатора-некроманта». Особой благодарности от валлийцев он не приметил, но то сражение, в котором против них подняли павших воинов (и своих и чужих), он будет помнить до конца жизни. От двух тысяч их авангарда осталась от силы сотня… И если бы не подошедшие основные силы под командованием герцога Марбранда с большим отрядом инквизиторов из «Небесного молота», не видать бы ему его пчёл.

Тибольд уже отошёл шагов на десять от того места, где выкрикнул свою угрозу, как упырь таки появился. Бледный, весь в земле, рожа вся опухшая, одного глаза не видно, в общем, мертвяк как есть. По опыту Тибольд знал, что упыри не особливо шустрые, в смысле бега. Поэтому он позволил себе выкрикнуть на прощание, мол, «знай наших!».

— Эй! Ну-ка, стой где стоишь, гнида!

К величайшему удивлению Тибольда, упырь остановился. Насколько он помнил, мертвяки ни особой сообразительностью, ничем другим, кроме желания набить себе брюхо мясом, не отличались. Может, не упырь? Тогда кто? Всех местных он знал в лицо…

…Когда Маша вышла, серый утренний свет поначалу ослепил её, поэтому она какое-то время стояла, держась за косяк, хлопая ресницами на здоровом глазу. Когда её зрение немного пришло в норму, то метрах в пятидесяти от себя она увидела крепко сбитого коренастого мужика, сжимавшего приличных размеров дубину. Причём смотрел он на неё, словно на нечто крайне мерзкое. Хотя, наверное, так оно и было… Однако после встречи с парочкой Буг и Крыс с последующим марш-броском сквозь грозу это было неудивительно. Нападать он вроде не собирался (и на том спасибо), но он говорил, что их несколько… Мысли путались, она понимала, что должна что-то сказать. Маша сказала, наверное, не самое подходящее слово в этом мире, судя по её краткому опыту пребывания здесь.

— Помогите!..

После этих слов мужик уставился на неё, словно с ним заговорил сарай. Но при этом он опустил дубину и на лице его отразилась не злоба, а, скорее, растерянность. У Маша затеплилась робкая надежда…

…Тибольд долго хлопал глазами и открывал и закрывал рот. Говорить-то упыри точно не могут. Опустив дубину, он повнимательнее рассмотрел существо, вышедшее из сарая и попросившее его о помощи. Воистину у страха глаза велики… Сам на себя жути нагнал, а тут просто баба, правда, кто-то её хорошо отлупцевал, так что лица не разобрать. Но вроде не старая. Штаны на ней явно чужие, слишком уж велики. Может, у кого из темницы убежала, да ещё и порешила кого? Но перед бабой Тибольд страха не испытывал. Баба не упырь, даже если и убила кого. Для порядка сдвинув брови и приняв важный вид, он строго спросил:

— Ты кто такая? И чего по чужим сараям лазаешь? У меня там, может, добро хранится. А ну, я тебя сейчас к старосте отведу.

По поводу добра он, конечно, перегнул. Хотя он вспомнил, что как-то свёз в сарай какое-то рваньё, что выкинуть жалко было… Небось сгнило всё…

…Маша, ожидавшая гораздо худшего, прямо-таки вдохновилась, услышав строгую отповедь. Она поняла одно: её не собирались ни бить, ни насиловать. По крайней мере, прямо сейчас. Слова сорвались с её губ подобно лавине. Они мешали друг другу, словно пассажиры тонущего корабля, Маша перескакивала с одного на другое, путалась.

— Пожалуйста, помогите! Я… я не хотела ничего плохого, мы не знали, что это ваш сарай. Понимаете, была страшная гроза, мы промокли и очень устали. Я потерялась. Помогите нам. Меня… — Маша на секунду замялась, — в общем, чуть не убили. Там, на поле, — Маша махнула рукой в сторону, — человека сожгли, я видела… А потом ещё одного убили. И ещё детей били кнутами. Пожалуйста…

Тибольд, сначала честно пытавшийся следить за повествованием, теперь совсем запутался. Оперевшись на дрын словно на посох, он замотал головой и поднял руку в протестующем жесте.

— Женщина, стой! У меня голова кругом идёт. Кого убили и сожгли, кто тебя убивал? Говори толком. А то плюну на всё и разбирайся как знаешь. Я понятно выражаюсь?

Маша торопливо закивала, хотя от этого голова у неё закружилась ещё больше, вынуждая сесть прямо в грязь, чтобы не упасть. Тибольд, бормоча что-то себе под нос, подошёл к Маше и присел перед ней на корточки. Вблизи он, разглядывая её лицо, поневоле проникся жалостью к бедолаге и крайней неприязнью к тому, кто её изувечил. Сам он своих жён — что первую (мир её праху), что вторую, Мальку, пальцем не трогал.

— Тебя звать-то как, непутёвая?

Маше почему-то показалось обидным такое обращение. Она-то как раз нормальная и очень даже путёвая, это у них здесь все чокнутые. Но сказать об этом первому человеку в этом странном мире, который отнёсся к ней с участием, она не рискнула. Приняв её молчание за нежелание разговаривать, Тибольд сплюнул и, отвернувшись в сторону, обиженно пробубнил:

— Вот и помогай людям, даже «спасибо» потом не дождёшься. Я вот…

Он начал вставать, когда очнувшаяся Маша схватила его за руку, не дав договорить:

— Простите меня ради бога, я не хотела вас обидеть. Я смертельно устала и ничего не соображаю.

Тут же подобревший Тибольд сменил гнев на милость. Сильной рукой он поставил собеседницу на ноги. У Маши от резкого подъёма опять закружилась голова, и она просто повисла на Тибольде. Аккуратно поддерживая её, пасечник для порядка продолжал ворчать:

— И чего тебе дома не сиделось, а? Вот что с тобой прикажешь делать?

Сам-то он уже знал, что будет. Привезёт домой, там девка в себя придёт, а дальше видно будет. Приобняв одной рукой её за плечи, в другой он продолжал нести дубину, думая про себя: «В хозяйстве всё сгодится». Они сделали уже несколько шагов, как внезапно баба заартачилась и потянула его обратно к сараю.

— Эй, ты чего? Ты чего там забыла-то? Или крысам до свидания не сказала?

Как только Маша опёрлась на плечо мужчины, на неё разом, как горный оползень, навалилась смертельная усталость. На какое-то время она вобще перестала что-либо соображать. Они прошли несколько шагов, а она никак не могла понять, куда она идёт и почему рядом нет Тани. Имя дочери огнём вспыхнуло в её затуманенном мозгу. Ещё один шаг… Маша растерянно оглянулась на покосившийся косяк, за которым висела сырая темнота. Она резко остановилась и потянулась туда, где осталась лежать её больная дочь. Сильные руки удержали её на месте. Мужчина, который её держал, что-то говорил ей, но не обращая на него внимания, Маша продолжала тянуть его к сараю. Видимо, мужику это надоело, и он, слегка встряхнув Машу, крикнул ей в лицо:

— Эй, малахольная! Ообъясни толком, что стряслось?

— Там… — Маша пальцем ткнула в сарай, — там моя дочь. Она очень больна.

Брови Тибольда поползли сначала вверх, а затем столкнулись на переносице. Что-то ему подсказывало, что с упырём было бы попроще. А теперь… Отдав дубину, чтобы женщина могла на неё опереться, он, покачав головой, шагнул в полумрак. Подождав, когда глаза привыкнут к свету, он направился в угол, где была груда сваленного им хлама. Ребёнка он заметил не сразу. Закрытый куртками, он выдал своё присутствие только глухим кашлем. Откинув куртку, Тибольд невольно выругался. Перед ним лежала девочка в странной одежде. Худенькое тельце сотрясал озноб, так хорошо знакомый Тибольду, мокрые волосы липли на вспотевший лоб. Бережно подняв ребёнка на руки, он даже сквозь одежду почувствовал жар, исходящий от неё. Когда вышли на свежий воздух, стало видно, как на бледной коже щёк девочки разгорается костёр нездорового румянца, а под закрытыми глазами залегли тёмные тени.

Увидев Таню на руках у мужчины, Маша, подойдя к ним, положила ладонь на лоб дочери. В этот момент Таню скрутил приступ сухого кашля, выгнув её дугой. Затравленный взгляд Маши метался от лица дочери к мужчине. Он сейчас был её единственной надеждой. Тибольд, поймав взгляд единственного раскрытого глаза женщины, смутившись, поспешно отвернулся. Она на него, словно на распятье в церкви, смотрела. Откашлявшись, он деловито проговорил:

— Нечего столбами стоять, у меня телега стоит недалеко. Ты-то идти можешь?

— Да-да, я смогу. Спасибо вам огромное.

Тибольд, тяжело вздохнув, тронулся с места.

— Потом поблагодаришь. И уже на ходу, не поворачивая головы (он внимательно следил, куда ступала его нога), спросил: — Тебя звать-то как? Или это секрет какой?

Маша, стараясь не отстать от широкого шага мужчины, ответила:

— Мария. Мо… можно просто Маша. А вас?

Тибольд насмешливо фыркнул:

— Какой я тебе «вы»? Я что, похож на аристократа? Тоже мне, скажет тоже… «Вы!». Хм… Я волею богов и моих покойных родителей честный человек, а у всяких там лордов и иже с ними…

Тут он осёкся, примолк, как будто испугался, что сболтнул лишнего. Косо взглянув на ковыляющую рядом Машу, он сдвинул брови и закашлялся, после чего не стал продолжать начатую тему.

— Тибольд меня зовут. Я пасечник в пятом поколении, и мои пчёлки приносят самый лучший мёд в округе, а может, и в империи. — Эти слова он произнёс с видимой гордостью. — Мы благодаря им быстро твою дочурку на ноги поставим. Вот увидишь.

Выйдя к поваленной изгороди, где оставлял телегу, Тибольд был неприятно удивлён двумя моментами. Один незнакомец по-хозяйски осматривал его телегу, второй сидел рядом на лошади. На шум ломаемого ногами пасечника сухого бурьяна оба обернулись, звякнув кольчугами. Поверх кольчуг были надеты камзолы. Грудь каждого украшал золотой молот на фоне белого облака. Тибольду, как и всякому, была очень хорошо знакома эта эмблема — «Небесный молот», который обрушивает на силы Тьмы святая инквизиция.

Тибольд помрачнел. Возможно, во времена его молодости так оно и было, но в последние десятилетия репутация у ордена заметно ухудшилась. Целые поселения объявлялись прибежищем тёмных сил и предавались огню. Обычно это были места, где обитали знахари, гадалки или приверженцы старых богов, которые вроде бы и не были объявлены вне закона, но в действительности вынуждены были покидать насиженные места или переходить в новую веру. Однако бывало и так, что их прихода ждали. Это случалось в тех местах, где происходили случаи одержимости демонами, которые возникали всё чаще, несмотря на все усилия инквизиции. Не зная, что ждать от этой встречи, Тибольд ощутил неприятный холодок промеж лопаток. Склонившись вместе с девочкой, он бросил взгляд себе за спину и, к своему облегчению, никого не обнаружил. Выпрямившись и изобразив на лице смесь страха с подобострастной преданностью, он произнёс:

— Утречко доброе, господа небесные рыцари. Чем могу служить?

Тот, что обыскивал его телегу, позвякивая стальными звеньями кольчуги, вальяжно направился в его сторону. Длинный меч бил его по ноге в такт шагам. Подойдя вплотную, он бесцеремонно оглядел пасечника с ног до головы, после чего принялся изучать лежащего на его руках ребёнка.

— Эй, Крэг, тут мя… — он сделал вид, что у него запершило в горле. — Ребёнок, возможно, тоже одержимый.

Тибольд крепко прижал девочку к себе и замотал головой.

— Что вы, что вы, господин рыцарь. Это моя племянница, живёт у меня в Сером камне. — Он перевёл взгляд на того, что сидел на коне. Судя по поведению первого, тот, которого он назвал Крэгом, был главным. — Господа рыцари, у неё горячка, у меня от этой болячки первая жена умерла. Заразная жутко…

При его последних словах молодчик, что стоял перед ним, поспешно отступил на два шага назад. Тибольд усмехнулся про себя, подумав: «Что, страшно тебе, господин рыцарь?». Хотя какие они рыцари, он готов был поставить всё своё хозяйство против рваного башмака, что они обычные латники. Но знаки молота и мечи вносили свои коррективы.

Сидящий на коне Крэг, в отличие от своего подчинённого, хладнокровия не утратил. Многодневная щетина сухо затрещала, когда кольчужная перчатка прошлась по щеке и потёрла подбородок. Сузив глаза, он, не отрываясь, смотрел на девочку. Закованные в сталь пальцы, покоившиеся на рукояти меча, отбивали медленный ритм мелодии, звучащей в голове под кольчужным капюшоном. Без интереса скользнув по фигуре пасечника, он задал вопрос:

— Кто таков, откуда?

Тибольду очень не понравился взгляд, которым Крэг окинул ребёнка. Он знал, что врать и юлить перед этими людьми крайне опасно и неразумно. Ну кто они ему, эти баба с ребёнком? У него скоро свой должен появиться, о своих думать надо.

— Я и говорю, пасечник я, с Серого камня. Тибольд Луми меня зовут, меня все знают в округе. У меня, господа, самый лучший мёд на…

— Крэг поднял руку в перчатке в останавливающем жесте.

— Откуда, ты говоришь, эта девчонка у тебя?

Тибольд начал обильно потеть, несмотря на прохладу, будто жар от девочки перекинулся на него лесным пожаром. Он чувствовал, что ступает по тонкому льду: одно неверное движение — и ему (а возможно и его небольшой семье) конец.

— Дак племянница это моя. Сестра в Кряжах зимой умерла, так я вот её себе и забрал.

— Ты же говорил, она дочь брата? Крэг наклонился в седле, ноздри сломанного носа трепетали, словно пытаясь уловить запах лжи. Его конь, повинуясь седоку, сделал несколько шагов вперёд, нависнув над съёжившимся Тибольдом. Тот судорожно затряс головой, в которой пылала одна мысль: «Пропал!!!»

— Нет-нет-нет, — слова сыпались из него, как горох из мешка, а руки теснее прижимали девочку к груди, — я такого не говорил, господин рыцарь…

— Я не рыцарь, ты, сало дрожащее! Последний раз спрашиваю, — его рука перестала играть на крестовине меча и потянула его из ножен, клинок издал при этом змеиное шипение: — Откуда у тебя девчонка?

Тибольд инстинктивно сделал шаг назад. Меж лопаток упёрлось остриё меча в руках другого «воина света». Пока Тибольд разговаривал с Крэгом, тот обошёл пасечника со спины, отрезав путь к отступлению.

— Куда это ты собрался? За мёдом, никак?

За спиной раздался хохот, Крэг позволил себе лишь сухо ухмыльнуться.

— Да ты у нас шмель! Ну да, вылитый шмель! Такой же толстожопый, только без полосок. Хотя это легко поправить. — На сей раз меч чувствительно кольнул его в ягодицу. — Стой спокойно, мы тебе сейчас жало вытащим. — Новый взрыв хохота. — А может быть, новое вставим!

Говоривший это буквально покатывался со смеху, но Крэг продолжал смотреть на пасечника с кривой ухмылкой, в его глазах не было и намёка, что всё закончится шуткой. Тибольд покраснел до корней начинающих седеть волос. Такого унижения он не терпел никогда в жизни. Крэг лениво бросил своему напарнику:

— Он, кажется, в штаны от страха наложил и вдобавок язык прикусил. Помоги ему вновь обрести речь.

На сей раз просто уколом не обошлось. Тибольд вскрикнул от боли, когда сталь вошла в его зад, и дёрнулся вперёд, ударившись лицом о грязный сапог Крэга. Он почувствовал, как по ноге побежала струйка крови. От сдерживаемой ярости и обиды слёзы навернулись на его глаза. Он, ветеран, выживший в той треклятой битве с мертвецами, не допустивший с кучкой таких же, как он, невезучих, захвата переправы через Врану. Сам герцог Морбранд раздал самым отличившимся грамоты с пожизненным пенсионом и правом не снимать шапку перед вельможами ниже графа. Теперь же его смешивают с грязью два подонка. Он злился на себя за свой длинный нос и язык, которые втянули его в эту историю, на бабу, которая причитала по поводу здоровья своей дочери, а сама испарилась… на весь белый свет, что на нём творится такое.

— Она моя племянница. — «Вот идиот, сейчас ведь порешат», — пронеслось у него в мозгу. — Дочь сестры из Кряжей.

Крэг без предупреждения нанёс удар сапогом в лицо Тибольда. Удар кованым каблуком рассёк кожу на лбу, из которой обильно потекла кровь. Тибольд, пошатнувшись, упал на одно колено, чудом не выронив ребёнка. «Ну чего ты в неё вцепился?! Брось! На кой хер она мне?!» — ругал он сам себя. Но почему-то не мог выпустить из рук девочку. Не мог, и всё.

— Она заразная, я и решил её от греха из деревни увезти. У меня тут домик небольшой есть. — Про беременную жену он намеренно ничего не говорил, хотя понимал, что проку от этого немного. — Господа хорошие, ну что мы вам сделали, отпустите ради бога.

Крэг, спрыгнув с коня, прижал остриё меча к его дёргающемуся кадыку.

— Двое… — он на мгновение запнулся: — Вернее, трое наших людей пропали, мы нашли их лошадей вместе с амуницией. Они искали беглую преступницу с ребёнком. Может быть, теперь твоя память немного освежилась?

«Всё, говорить про племянницу равносильно самоубийству». Тибольд захотел сглотнуть, но у него ничего не получилось, горло пересохло, словно грязь на солнцепёке.

— Я нашёл её в сарае, когда проверял его после бури. Она была там одна, и без сознания…

Клинок рассёк воздух, и сталь обожгла висок. На краю сознания Тибольд постарался развернуть своё заваливающееся тело на спину, чтобы не придавить девочку, у которой он даже не узнал имени. Обмякшее тело пасечника плавно осело на землю. Руки продолжали прижимать к груди так и не пришедшего в себя ребёнка…

…Маша всё видела, хотя половины слов не слышала. Но всё было ясно и без слов. Это те люди с дороги, она отчётливо слышала, как к тому, что сидел на коне, второй обратился по имени Крэг. И они искали убитых ею Буга и Крысу, приплюсовав к ним ещё и третьего, с которым сами расправились на дороге. Что же ей так не везёт!

Когда Тибольд немного обогнал её, она, споткнувшись, упала, растянувшись во влажной траве. Пока она собиралась с силами, чтобы подняться, Тибольд ушёл вперёд, скрывшись за небольшим холмом, поросшим сухим бурьяном. Кое-как встав на ноги, Маша уже было хотела позвать своего спутника, когда услышала неясные голоса.

Крайне осторожно пробравшись на вершину холма, она увидела всех троих мужчин и разыгравшуюся затем отвратительную сцену. Маша в бессильной ярости сжимала нож. Пальцы от напряжения побелели, а на скулах играли желваки. Но если выйти к ним в открытую, думала она, то шансов на успешное разрешение ситуации не будет никаких. Маша предполагала, что Тибольд сразу выдаст её, и была крайне удивлена и растрогана его мужественным поведением. Она видела, как пасечник упал на колено после удара в лицо, на глазах у неё начали набухать непрошеные слёзы, которые она сердито смахнула. Сейчас не время, может быть позже, но не сейчас… Что она могла противопоставить двум закованным в броню здоровенным мужикам с длинными мечами со своим ножом и дубиной? Когда Крэг взмахнул мечом и Тибольд завалился на спину, она зажала себе рот, чтобы не закричать. Если бы он не встретил их, то наверняка был бы жив. Но погоревать и поплакать она успеет потом. А сейчас ей необходимо позаботиться о Тане. Та как раз в этот момент снова зашлась в кашле, прогнувшись и снова опав, словно лопнувший воздушный шарик.

Крэг и второй, о чём-то тихо переговариваясь, стояли над трупом и больной девочкой. Справедливо предположив, что те никуда не денутся, они двинулись вверх по холму, где среди бурьяна затаилась Маша. Крэг махнул рукой чётко в её сторону. Маша, испугавшись, что её заметили, уткнулась лицом в землю, боясь пошевелиться среди сухих и ломких стеблей.

Тяжёлые шаги уверенного в себе человека приблизились к ней почти вплотную и остановились. Неожиданно над головой Маши меч вспорол воздух, дрожь молнией пробежала от макушки до пяток. Ей на голову посыпались срубленный сухостой, а голос над головой проворчал ругательства по поводу баб, сорняков и плохой погоды. Маша вжалась в мокрую землю, не смея даже вздохнуть. Судя по голосу, это был не Крэг, а другой, хотя для неё это никакой роли не играло. Она хотела дождаться, когда убийцы отойдут подальше, и, забрав дочь, попытаться скрыться. Телега с запряжённой лошадью была очень заманчива, но, во-первых, у тех двоих тоже есть кони, а во-вторых, она не знала, где остальные люди из их шайки. Немного обождав, когда шаги затихнут, Маша осторожно встала на четвереньки и начала пробираться сквозь бурьян. Каждое её движение сопровождалось шорохом и треском, который казался оглушительным. Маша каждую секунду ожидала свиста стали над головой.

Танюшка так и не пришла в сознание, пылая в лихорадке, буквально тая на глазах, точно свечка. Взяв на руки ребёнка, Маша кинула прощальный взгляд на Тибольда, лежавшего на земле. Всё его лицо окрасилось красным от пролитой крови. Тихо шепнув ему на прощание «прости», Маша со всей возможной скоростью, согнувшись, посеменила мимо телеги. Она хотела спуститься в заросший овраг, который пролегал метрах в ста от телеги, и затаиться там. Когда она проходила мимо запряжённой лошадёнки, та, потянувшись к её лицу и пощекотав щёку влажными губами, громко всхрапнула. У Маши мелькнула мысль, что она начинает ненавидеть лошадей. Обернувшись, чтобы успокоить лошадь, она вскрикнула от страха и неожиданности. Тот, второй, что был с Крэгом, стоял в шаге от неё и гнусно улыбался. Маша оторопело сделала несколько шагов назад, чуть не споткнувшись при этом. Как он смог подобраться к ней так незаметно?! Она практически выронила Таню, в последний момент поймав и опустив на траву.

— Ну привет, курица. Побегала и хватит, стой тихо, я всё сделаю.

Его смех ещё звенел у Маши в ушах, когда он, сделав два широких шага, протянул к ней руку. Она знала, что шансов практически нет. Выхватив длинный нож, она ударила нападающего в бок. Скрипнув по кольчуге, тот не причинил мужчине никакого вреда. Сжав до хруста Маше запястье, он вывернул его, а второй рукой ударил её в живот. Выплюнув из лёгких весь воздух, она повисла на своей руке, удерживаемой в стальном кулаке. Не переставая ржать, её мучитель сквозь смех проговорил:

— Ну-ну, милая, мы ещё успеем… впрочем, если ты настаиваешь… — Схватив её за волосы, он поволок женщину к телеге: — Нынче земля холодная, поищем что получше.

Маша смотрела на удаляющееся тело дочки, и ей показалось, что та зашевелилась… Но в это мгновение её рывком подняли в воздух и бросили на дно телеги, где лежал толстый полушубок. Бряцая кольчугой, мужчина забрался на телегу и довольно осклабился:

— Ну, шлюха, покажи мне свои прелести.

— Корень, оставь её в покое!

Крэг, подошедший незаметно, стоял рядом с телегой.

— Иди подбери девчонку и тащи сюда.

Зло сплюнув, тот, кого назвали Корнем, нагнулся и приблизил своё лицо к лицу Маши. Обхватив её голову своими ладонями и несильно сдавив, он прошептал:

— Ничего страшного, моя дорогая, очень скоро я познакомлю тебя со своим корнем. Мы славно повеселимся. Я поимею тебя во все дыры. Ну конечно, не только я, но ведь Корень не жадный.

И он снова заржал, брызгая на Машу слюной. От него воняло какой-то кислятиной, человеческим и лошадиным потом, но хуже всего у него воняло изо рта. Машу чуть не стошнило от такого непередаваемого аромата. Но она не подала виду, дыхание, пускай и не полностью, но вернулось к ней, и она прохрипела:

— Не думаю.

Когда она произнесла эту фразу, сапожный нож вошёл точно под подбородок Корня, выпустив ей на лицо струи алой крови. Небольшой, но очень острый нож, который она забрала у Крысы пришёлся как нельзя более кстати. Мужчина, захрипев, попытался отстраниться, но Маша не дала ему такого шанса. Обхватив его за шею, словно в страстном объятии, женщина ещё глубже вогнала нож в шею Корня. Сплюнув попавшую в рот кровь, она с ненавистью оттолкнула от себя своего третьего мёртвого врага. Тот, хрипя и брызгая кровью, с железным лязгом грохнулся о землю. Последний раз дёрнувшись, любитель доступных женских прелестей замер возле облепленного грязью колеса. Теперь рядом с телегой валялось два тела. Машу весьма бы устроило, чтобы их было три, но с таким же успехом она могла бы пожелать луну с неба. Крэг не изрыгал проклятий и не угрожал страшными муками, но его взгляд и ледяное спокойствие говорили о многом. Маша смотрела на него из-за переплетения грязных волос глазами затравленного зверя. Разводы крови и грязи превратили её лицо в жутковатую демоническую маску, на которой белели зубы, оголённые в зверином оскале. Оба ножа она потеряла, физических сил с трудом хватало на то, чтобы удерживать полусидя слабеющее тело. Из всего доступного ей оружия у неё осталась лишь ненависть, в отличие от Крэга, закованного в броню, с длинным мечом, не говоря уже о превосходстве в грубой силе. Тот, судя по всему, не собирался спешить и недооценивать её. Положив меч на плечо, он сделал шаг к телеге, желая казаться расслабленным, но чувствовалось, что он готов отразить нападение, хотя перед ним была всего лишь измождённая, избитая и к тому же совершенно безоружная женщина. Она заставила считаться с собой, отправив на тот свет, пускай и с изрядной долей везения, сути это не меняло, троих мужчин. Эта мысль несколько развеселила Машу, и сквозь оскаленные зубы пробился её жёсткий, как подгоревший сухарь, и такой же горький смех.

— Женщина, у тебя не много поводов для веселья. — Теперь он стоял на расстоянии вытянутой руки от неё. — Буг и Крыса живы?

Злой смех был ему ответом. Без тени улыбки Крэг внимательно следил за ней.

— Ну что же, смерть всегда ходит с нами рядом. Несмотря ни на что, я должен быть благодарен тебе. Теперь я займу место Буга, со всеми приятными последствиями в виде жалования. И в качестве благодарности я предлагаю тебе развернуться ко мне спиной и сложить руки, чтобы я их связал. Я обещаю тебе и твоей дочери неприкосновенность…

Маша смачным плевком прервала речь Крэга, она не питала никаких иллюзий насчёт их искренности. Красная от крови слюна стекала по изображённому на груди молоту, придавая тому зловещий вид.

— Может, тебе ещё и штаны спустить, чтобы ты не утруждался?! Помню, Буг с Крысой были весьма любвеобильны, да и этот твой корнеплод тоже. Желаешь стать следующим? Ну же, храбрый рыцарь, иди ко мне!

Маша широко развела ноги и похлопала себя по промежности. Она откровенно блефовала. У неё не осталось ни одного козыря, которым она могла бы воспользоваться, против стоящего рядом с ней мужчины. Но она чувствовала его неуверенность. Он колебался, но это не могло длиться вечно.

Маша пропустила начало движения. Быстрая тень рванулась к ней слева. Она попыталась запоздало увернуться… Вспышка в голове, которую тут же сменила тьма…

…Звуки вместе с серым светом робко проникли в темноту, окутавшую её мозг. Всё-таки жива… Все звуки в голове расплавлялись и накладывались один на другой, создавая невыносимую какофонию, вызывавшую противную дрожь по всему телу. Прежде чем снова погрузиться в объятия беспамятства, она с удивлением отметила, что у неё свободные руки. В следующий раз она пришла в сознание, когда над ней раздавались голоса переговаривавшихся людей. Она не смогла уловить ни одного слова, её уши были словно забиты ватой. Всё её непослушное тело обволакивало нечто, по ощущениям напоминавшее тёплый мягкий кокон. Ей было тепло, она уже и не думала, что сможет когда-нибудь согреться. Несмотря на слабость и боль, Маша чувствовала себя почти уютно. Темнота…

…Она ещё несколько раз приходила в себя и вновь погружалась в сон — без сновидений, словно уставший пловец, исчерпавший запас своих сил, но каждый раз поднимающийся из пучины на одном упрямстве. Открывая глаза, она никак не могла сфокусировать взгляд, и перед ней на жёлтом фоне вместо людей маячили смутные тени. Приближаясь и удаляясь, они растворялись в окружающем тумане. Иногда она чувствовала во рту разные вкусы: сладкий, тёрпкий, кислый, но хуже всех была горечь, от которой у неё кишечник сворачивался узлом. Она попыталась выплюнуть эту гадость, но ей зажали нос и рот, вынудив проглотить. Тишина…

…Потолок был деревянным, как и вся комната, которую она рассматривала. Из небольшого окна напротив кровати, в которой она лежала, струился мягкий приятный свет, оседая на стены и пол, светлой пылью разгоняя полумрак, царивший в комнате. Осторожно повернув голову, она увидела табурет заставленный пузырьками, рядом — другой табурет, сейчас пустой. За рядами банок и флаконов она разглядела крепкую дверь. Это мало походило на пыточную камеру. После всего она вряд ли могла бы рассчитывать на радушный приём. «Но возможно, я ценная пленница? Хотя с другой стороны, чем я ценная? Ведь я ничего не знаю». «Или не помнишь», шепнуло ей что-то внутри. Маша попробовала пошевелить руками. Свободны, ноги тоже. Где же подвох? И тут взгляд её, подёрнутый туманом сна, остановился на одной точке, обретя кристальную ясность. «Таня! Они забрали Таню!» Маша тихо заскулила побитой собакой. «Не уберегла! Дрянь, а не мать! Какая же дрянь… Девочка моя, Танечка, доченька…». Вихрь мыслей вскружил ей голову, заставив слабые руки с непослушными пальцами откинуть одеяло. Она была абсолютно голой и лежала на свежей простыне. Но эти обстоятельства меньше всего сейчас её волновали. С третьей попытки ей удалось сесть и спустить ноги с кровати. Она долго приноравливалась, прежде чем подняться. Ухватившись за спинку кровати, она помогла своим дрожащим ногам выпрямиться. Но это последнее, что она сделала сознательно. Ноги подвернулись, и она, задев табурет, с грохотом врезавшимся в стену, рухнула на пол. От удара об пол в голове взорвался вулкан боли и всё тело прошибло ознобом. Закусив губу до крови, чтобы не заорать, Маша свернулась в позе младенца, обхватив руками раскалывающуюся голову.

Услыхав скрип открываемой двери, Маша подняла взгляд. Несмотря на мучившую её слабость, она постаралась отползти как можно дальше от порога. Лучше было бы сразу сдохнуть, не приходя в сознание. Внутренности скрутило жестоким спазмом, и её стошнило прямо себе на руки. Оскальзываясь в собственной блевотине, она ползла, пока не упёрлась в стену. В дверях неподвижно застыла чуть сутулящаяся фигура. Глаза Маши расширились от ужаса:

— Не подходи! Уходи прочь!

Существо сделало шаг и протянуло к ней свою руку.

— Я не хотела. Не надо. Пожалуйста!

Глава 3

Его тело лежало на потрескавшихся плитах чёрного мрамора, холодных как лёд. Взгляд, устремлённый вверх, безуспешно пытался пробить толщу темноты, давившую на грудь. Отшельник хоть и не видел, но чувствовал огромное пространство над собой. Повсюду в воздухе были разбросаны тусклые огоньки, создающие невесомую, мерцающую бледным светом паутину, позволяющую оценить огромность помещения. Приподняв голову, он огляделся. Вокруг были всё те же чёрные плиты и вырастающий из него лес циклопических колонн. Прямо перед ним скопление огоньков образовывало нечто вроде дороги, ожидающей, чтобы он на неё ступил.

Пройдя совсем немного, Отшельник заметил, что свет огоньков позади меркнет, а впереди него загораются новые. Пространство вокруг наполняли тени голосов, шепчущие ему свои секреты. Перед ним раскрывалась тёмная бездна страшных историй: картины насилия, изуверств, предательства кровавыми волнами захлестнули его сознание. Одни страшные полотна сменялись другими, стирая следы предыдущих. Обхватив голову руками, Отшельник рванулся вперёд по светящейся дороге. Огоньки, дающие этот бледный свет, превратились в белёсые глаза мертвецов, глядящих на него из темноты и тянущих к нему свои белые руки. Он бежал сквозь чужие кошмары и кричал, чтобы всё прекратилось, но его никто не слышал. Он сам себя не слышал. Холодные пальцы хватали его со всех сторон, царапая кожу, оставляя на ней глубокие борозды, в которых закипала кровь. Отшельник мчался, уже не разбирая дороги, пробираясь сквозь переплетение холодных рук. Каждый следующий шаг давался ему с большим трудом, чем предыдущий, дыхание с хрипом вылетало из его перекошенного рта. Мертвецы облепили его грудой стылой плоти, приминая к полу. Он что-то кричал, напрягая последние силы. На мгновение в груде тел, накрывшей его, образовался просвет, сквозь который он увидел подножие тёмной лестницы. Грани чёрных ступеней блестели, как лезвия ножей. Рядом с ней стояла закутанная в темноту высокая фигура. Просвет закрылся копошащейся мёртвой массой…

…Хриплый крик испуганной птицей взметнулся над пузырящимся, исторгающим из себя зловоние бескрайним болотом. Но не найдя путь в небо, он запутался в седых лохмотьях влажного тумана и устало опустился на колышущуюся грудь трясины, покрытую зелёно-бурой шкурой с рваными дырами, заполненными чёрной водой. Нагой человек корчился на жалком клочке суши, похожим больше на большую кочку, чем на островок. Он вертелся, прикрываясь руками, словно его избивали. Глаза были открытыми, но видели они совсем не то, что было перед ними. Через какое-то время мужчина успокоился и его взгляд приобрёл осмысленность. Лёжа на спине, он тяжело дышал, закрыв ладонями лицо. Грудь вздымалась и опускалась, как кузнечные мехи, из-под грязных ладоней просочился слабый, бесконечно усталый стон.

— О боги и демоны, что же это такое…

Отняв руки от лица, он провёл ладонью по лысой голове, слегка поморщившись, когда пальцы задели ссадину, нанесённую топором Эрго Ваера. Горькая усмешка тронула разбитые губы. Всё его тело сейчас — одна сплошная ссадина, так что о каких-то царапинах не стоит даже беспокоиться. Отшельник, кряхтя, сел, подтянув к груди колени, и невесело подумал, что, наверное, вот так себя и чувствуют столетние дряхлые старцы. А ему-то было гораздо больше. Вдруг по телу прошла судорога испуга. Взметнув лысую голову, он принялся рыскать взглядом по жухлой траве. Руки в это время шарили по голому телу, затем перешли на землю. Дрожащие пальцы ощупывали каждую травинку, но он и так видел, что золотой шкатулки нет. Вот теперь точно конец, без большой части своей прежней силы и без возможности амулета Клута переносить его в пространстве он был практически беспомощен. Он вспомнил, как пытался представить себе свой дом, и потерпел в этом неудачу. Его мозг зацепился за общий образ Пустошей: выходит, амулет забросил его… Отшельник оглядел безрадостный пейзаж гигантской трясины, раскинувшейся до горизонта во все стороны, оживляемый редкими чахлыми деревцами, похожими на рыбьи скелеты.

Великие восточные топи, наверное, единственное место во всех известных ему пределах Пустошей, где его навыки следопыта и опыт, накопленный за сто пятьдесят лет проживания на этих негостеприимных просторах, были бесполезны. Они в принципе были непроходимы, но вовсе не необитаемы. Те формы жизни, что здесь существовали, не отличались добрым нравом, и Отшельник не знал ни одного вида из тех, что он здесь наблюдал, который бы не любил свежее мясо.

Осторожно встав, он не сдержал радостный крик, хотя тут же об этом пожалел. Привлекать к себе внимание криком было совсем ни к чему. Золотая шкатулка, незамеченная им из-за пучка травы, лежала под его ногой. Опустившись перед ней на колени словно перед святыней, он протянул к ней обе руки. Когда пальцы сомкнулись на резной крышке, влажной от осевших на ней капель, в шаге от островка, на котором очнулся Отшельник, тёмное зеркало воды разбилось громким всплеском, заставившим его дёрнуться. Золотым солнцем шкатулка, вырвавшись из грязных пальцев и сделав красивую высокую дугу, устремилась навстречу бездонной пропасти, скрывающейся за отражением Отшельника, искорёженным рябью от всплеска. Вытянув руку, тот с отчаянным воплем ринулся в воду. Холодные смрадные воды, взметнувшись и на мгновение замерев, чёрными крыльями сомкнулись над его головой. Ещё не подняв над водой голову, он почувствовал, как по пальцам вытянутой руки шкатулка, скользнув гладким боком, упала в воду. Вслепую он подставил вторую руку. На сей раз вещица попала чётко на ладонь. Вынырнув на поверхность, кашляя и отплёвываясь, он свободной рукой ухватился за жалкий клочок тверди и подтянул себя к островку. Очень бережно положив артефакт на траву, он стал помогать себе второй рукой, однако трясина не желала расставаться со своей жертвой. Он прилагал массу усилий, чтобы просто не пойти ко дну, не говоря уже о том, чтобы выбраться на сушу.

Сделав очередную передышку, он в изнеможении уткнулся лбом в траву, переводя дыхание. Но как только Отшельник прекратил попытки выбраться, трясина медленно, но неотвратимо стала затягивать его в своё чрево. Его лицо исказилось от невероятного напряжения. Оскалив зубы и рыча, словно дикий зверь, Отшельник, вгоняя свои пальцы в мягкую землю, вновь потянул своё тело из смертельных объятий. От напряжения перед глазами поплыла красная пелена, во рту он почувствовал вкус свежей крови. Зная, что если он хоть на секунду расслабится, то уже не сможет снова собраться с силами и уйдёт на дно. Не чувствуя рук и спины, он продолжал тянуть, хотя у него было впечатление, что он вот-вот хлебнёт вонючей жижи.

Силы закончились сразу, словно задули свечу. Судорога скрутила его тело, и Отшельник забился на траве. Когда боль, ломавшая всего его, ослабла, Отшельник, раскрыв глаза, судорожно вздохнул воздух, вместе с ним втянув в рот стебли травы, облепившей тело. Отплёвываясь, он повёл по сторонам ошалевшим взглядом. Он сумел вырваться — в воде оставались лишь его ступни. Прижав к себе шкатулку, он с лёгким щелчком откинул крышку, вперил взгляд в череду искусных картинок, сделанных по кругу, и в три стрелки различной толщины. Пора было убираться в более безопасное место. Только в какое? Он очень долгое время привык считать таковым Пустоши, но всё изменилось. Отправляться куда-то к людям? Он не был склонен к этому, поскольку полагал, что появление из воздуха голого, избитого мужика вызовет массу вопросов и слухов, которые могут попасть не в те уши. И он не был уверен в том, что не наткнётся на ребят из «Небесного молота». Пустоши при всей их опасности он знал лучше, чем мир за их пределами. Правда после того, как Эрго Ваер обрубил его духовную связь с этими землями, они стали для него не такими открытыми, а многое перемешалось или стёрлось в сознании. Был единственный незыблемый ориентир, образ которого чётко выделялся на общем сером фоне его замутнённой памяти.

Новый всплеск оборвал его мысли. Он повернулся на звук, крепко прижав к себе шкатулку. Отшельник успел сделать вдох, выдох выплеснулся из его рта уже криком боли. Нечто вцепилось ему в ногу и утягивало обратно в трясину. Инстинктивно дёрнув ногой, Отшельник сразу же понял, что ему не вырваться. Через секунду он уже был по грудь в чёрной воде. Сжав изо всех сил шкатулку, он ушёл под воду целиком, увлекаемый в глубину невидимым существом, вцепившимся в его ногу.

С каждым мгновением тьма вокруг становилась всё холодней, а тиски, сжимавшие его ногу, давили с силой, не оставляющей надежду вырваться. Откинув все мысли, кроме одной — яркого образа, к которому он стремился всем своим существом… он ничего не увидел, но почувствовал лёгкий толчок и даже через зажмуренные веки ощутил окруживший его свет. Затем наступило мгновение падения с огромной скоростью в пустоте. Желудок подскочил к горлу, скорость увеличивалась ещё и ещё…

…Наверное, на какое-то мгновение он отключился, потому что когда открыл глаза, болото исчезло. Его место заняло поросшее высокой травой пространство с разбросанными по нему небольшими рощицами. Дальше разглядывать было недосуг — его икру до сих пор сжимала чешуйчатая лапа болотного монстра. Напавшую на него тварь он невольно прихватил с собой, и та, потеряв сознание, упрямо продолжала сжимать свою добычу. Сам болотник был мал ростом, голова, имеющая сходство как с жабой, так и с рыбой, плотно сидела на бочкообразном теле, ноги и руки заканчивались острыми когтями. Дёрнув ногой, Отшельник освободил её из плена и поспешно отполз от начавшего шевелиться монстра. Когда тот, шатаясь, встал на кривые ноги, Отшельник упёрся спиной во что-то твёрдое. В это время болотник развернул свою уродливую безглазую морду в его сторону и, раскрыв широкую пасть, полную острых, похожих на иглы зубов, издал громкое шипение. На плоской голове поднялся шипастый гребень цвета сырого мяса. Растопырив лапы, существо топталось на месте, оно явно чувствовало себя не в своей тарелке, лишившись привычной среды обитания. Слизь, которой была покрыта серо-бурая кожа, под солнцем начала сохнуть и трескаться. У Отшельника даже на мгновение мелькнула жалость к болотнику, но боль в ноге напомнила ему о том, что тот чуть было не утопил его, после чего бы сожрал. Болотник сделал было неуверенный шаг в сторону сидящего Отшельника, но, зашипев, развернулся и поковылял в сторону ближайшей рощи, которая состояла из низких перекрученных деревьев и колючего кустарника с серыми мясистыми листьями. Как только монстр доковылял до деревьев, Отшельник отвернулся, не желая смотреть на неизбежное. Шум веток и последующая за этим тишина сказали Отшельнику, что дело сделано. Серая роща не была скоплением деревьев как таковым, а являлась чем-то средним между животным и растением, которое могло двигаться, хотя и медленно. Но если добыча хоть на миг попадала в поле его досягаемости, то развязка наступала мгновенно.

Отшельник устало облокотился спиной на какую-то твердь и, прикрыв глаза, тяжело вздохнул. Боль от свежих ссадин на ноге была менее сильной на фоне полученных ран и усталости. Он был уверен, что его внутренних сил хватит, чтобы залечить раны, но для этого ему требовался отдых. Отшельник знал, где оказался. Возможно, это была судьба. Он открыл глаза и поглядел в обычное для Пустошей серое небо. Ему ещё очень повезло, что на дворе было лето и ему не грозило замёрзнуть насмерть. Отшельник с удовольствием подставил лицо лёгкому ветерку, принёсшему запах полевых цветов, голубой травы и чего-то ещё. Чего-то, чем пахло только на Пустошах. Он пил этот воздух как живительный настой, придающий сил.

Всё-таки это был его дом, пускай и не такой безопасный, как раньше. Он чувствовал, что Пустоши менялись, как человек, слишком много потерявший, переживший череду кровавых трагедий и оставшийся один. Они сходили с ума, а вместе с ними мог потерять разум и он. Отшельнику почему-то раньше не приходило это в голову. Возможно, он не хотел задумываться над этим. И ещё этот сон… Вспомнив чёрную лестницу и таинственную фигуру у её подножия, он вновь ощутил на своей коже холодные прикосновения мёртвых рук. От этих воспоминаний его всего передёрнуло. Может быть, впоследствии ему ещё придётся сказать спасибо капитану Ваеру. Открыв глаза, он резко сел, при этом болезненно поморщившись, схватившись ладонью за отбитые рёбра. После того, как волна адреналина схлынула, усталость и боль вернулись в избитое тело. Разглядывая из-под полуприкрытых век окружавший его пейзаж, он невольно поддался очарованию своеобразной красоты.

Он находился в огромной котловине, верхнюю кромку которой венчали, словно зубцы короны титана, семь высоких стрельчатых арок. Издали они казались воздушными, но Отшельник знал, что вблизи станет видно, как время жадным зверем обглодало их поверхность, но кое-где сохранились полустёршиеся надписи. Письмена были очень древними и с трудом поддавались расшифровке. Но даже то немногое, что он сумел разобрать, разожгло в Отшельнике неутолимый голод познания, ведь в них говорилось о месте, в котором было сосредоточение силы и знаний, о дорогах в другие миры.

Высокая, выше пояса, трава, украшенная сверху голубоватыми султанами, пригибалась под порывами ветра тихо шелестящими волнами. Она занимала всё свободное пространство котловины, будучи озером цвета чистого неба, которое было столь редким гостем в этих местах. Травяные волны омывали островки деревьев, разбросанных по всей котловине; ближе к подножию холма они каплями ртути соединялись в небольшой лесной массив. Среди обычных деревьев то тут, то там мелькал серый бархат рощ-хищников. Он помнил, как долго любовался, стоя там, наверху, перед впервые открывшейся ему картиной. Самым завораживающим местом оказались руины города, раскинувшиеся до горизонта. Дома и стены переплетались лабиринтом, похожим на раковину моллюска. Город вздымал к небу поломанные пальцы полуразрушенных башен, которые бросали длинные копья своих теней на тлен и пепел прошедшего величия у их подножия. Но даже их стройные силуэты блекли рядом с громадой купола храма. Отшельник сам дал такое название этому гигантскому сооружению. Храм возвышался среди других зданий, словно взрослый перед детворой. Он несколько раз пытался до него дойти, но каждый раз его что-то останавливало. Внутренний голос бубнил ему, чтобы он этого не делал. Если же он упорствовал, то просто терял сознание, а очнувшись, оказывался всякий раз далеко от Руин. Он прекратил попытки, но Руины с их тайнами продолжали его манить. Однако он не делал больше попыток, уважая правила, установленные для него Пустошами, по крайней мере до сегодняшнего дня.

Моргнув, Отшельник потянулся, видимо, его сморил сон и он ненадолго отключился. Взглянув на серую рощу, он внутренне содрогнулся — она прилично сдвинулась. Слава богам — не в его сторону. Но что же его разбудило? Покрутив головой, он не сразу сообразил, что изменилось, пока не прищурился от яркого солнечного луча, прорезавшего мечом свинцовые тучи. Он улыбнулся нежданному гостю опухшими губами. Тот, скользнув по его лицу, пробежал по примятой траве и блеснул на круглом боку лежащей шкатулки. Подобрав её, Отшельник, стеная и проклиная Эрго Ваера со всеми его молодчиками, поднялся на ноги. Обернувшись, он положил руку на загривок каменного волка и дружески похлопал по тёплому камню:

— Спасибо, дружище, спасибо.

В десяти шагах от него начиналось каменное крошево руин. Вблизи это были обычные руины зданий из белого и чёрного камня. Надо сказать, что во всех доступных ему местах, которые он обследовал раньше, преобладали эти два цвета, будь то обычный дом или развалины дворца, статуи. Везде чёрное и белое, красота и ужас. Если фонтан украшали прекрасные лицом и телом люди с большими крыльями за спиной (наверное, так должны были выглядеть ангелы, о которых рассказывали священники), то обязательно рядом находилась их противоположность — ужасные создания — демоны. Казалось, в этом городе проходила пограничная территория между этими народами, впоследствии либо уничтожившими друг друга полностью, либо добровольно покинувшими этот мир. Подумав, Отшельник решил, что вполне может передохнуть здесь, на окраине.

Вечером он сидел у огня и раскладывал перед собой добычу — найденные им лечебные травы и съедобные коренья, одним из которых он с удовольствием сейчас закусывал. Не кусок мяса, конечно, но он никогда не привередничал по поводу еды, а эти корешки вполне способны поддержать его силы, большего ему не требовалось. Недалеко от его стоянки был небольшой фонтан в виде двух переплетённых фигур, мужской и женской — то ли в борьбе, то ли в любовном экстазе. Сверху донизу чёрной молнией фигуры разорвало широкой трещиной, из которой продолжал струиться, словно кровь из разорванных тел, прозрачный ручей. Повсюду были разбросаны черепки посуды, и, найдя почти целый кувшин, Отшельник наполнил его прохладной водой. Приготовив себе лечебный отвар, он почувствовал себя почти хорошо. Сейчас, когда он сидел у весело потрескивавшего костра и отхлёбывал горячий ароматный напиток, ему казалось, что произошедшее за последние сутки просто дурной сон. Но его обнажённое избитое тело говорило ему о другом. Он опустил взгляд на шкатулку, его вознаграждение. Отшельник подумал: «Во что же ты меня втянул, Клут? И чем мне всё обернётся?»

Однако вознаграждение он получил, пускай и несколько не тем способом, на который рассчитывал, и теперь необходимо было его отработать. На секунду у него промелькнула мысль: «Быть может, стоит зашвырнуть этот проклятый артефакт подальше в Руины, прибавив в копилку их загадок ещё одну? Если только попытка завладеть им чуть не стоила ему жизни и лишила его связи с Пустошами, то, что может случиться, если он выполнит условия договора и вытащит человека в этот мир?» В письме Клут не указал точное время, когда это нужно будет сделать, он лишь уточнил, что настроил шкатулку, и когда будет нужно, ему потребуется лишь привести её в действие и позаботиться, чтобы с извлекаемым ничего не случилось при переходе. Покрутив золотой диск в руках, он размышлял, как же он поймёт, что пора приводить его в действие? «А впрочем, — подумал он, — лучше надо было объяснять, что от него требуется». Порешив на этом, что на сегодня с него хватит, он полез в небольшой шалаш, который соорудил из веток и травы. Можно было, конечно, переночевать в развалинах дома, но там было гораздо неуютней: камни быстро остывали, и остатки ночи тянули тепло из тела. Устроившись на пряно пахнущей перине из трав, Отшельник устало вытянулся. Был крайне тяжёлый и долгий день, но он его пережил. Переживёт ли он ночь? Он не загадывал так далеко. Вдохнув травяной аромат, он закрыл глаза…

…Открыв глаза, он не смог ничего рассмотреть — его окружала кромешная тьма, полная тихого шёпота. Обнажённое тело покрылось гусиной кожей, но не от холода; его не покидало ощущение, что его рассматривают тысячи невидимых глаз. Отшельник до боли всматривался в темень перед собой, поэтому, когда увидел слабый огонёк, то принял это за галлюцинацию. Убедившись, что это ему не показалось, он воспрянул духом и пошёл на свет. Чем ближе подходил он к источнику света, тем медленнее становились его шаги, пока он совсем не остановился. Страх узнавания холодным слизнем спустился по позвоночнику и вцепился в желудок. Бледный огонёк плавал над чёрными плитами, рядом зажёгся ещё один, и ещё… Отшельник рванул с места, еле разбирая дорогу. Под ногами что-то влажно зачавкало, но в неверном свете мёртвых огней он не мог различить, что это было. Он очень спешил. Нужно было добраться до лестницы, прежде чем его настигнут мертвецы. Он падал, вставал и снова падал. Весь пол был залит по щиколотку липкой жидкостью, в которой он вымазался с головы до ног. Несмотря на все свои старания, после очередного падения он увидел вокруг себя бледные тела с горящими глазами. Как и в прошлый раз, ему оставили узкий проход, в конце которого была видна лестница со стоящей рядом молчаливой фигурой. Оставалось совсем чуть-чуть, но его ноги увязали в липкой жиже, а холодные пальцы уже хватали его за плечи, за волосы… Многоголосый хор, гудевший вокруг или только в его голове, слился в единый хор.

— Отдай её нам, и ты будешь жить! Она — наша! Ты тоже наш! Приди к нам сам или умри. Иди к нам. Слушай нас. Слушай Тьму. Служи Чёрному лучу…

Он уже брёл по грудь, напрягая последние силы, когда мёртвые руки приковали его к одному месту. Мертвецы отчего-то не проваливались, как он, и сейчас ползали вокруг бледными пиявками. Его схватили за подбородок и рванули голову вверх. Он увидел закутанную в чёрный плащ фигуру и нижние ступени лестницы, с которых постоянно стекала кровь. Капюшон медленно повернулся, и на него уставилась темнота, скрывающаяся под ним. Голову будто сжали тисками. Он не слышал слов, но в мозгу разгорались огненные письмена, складывающиеся в вопросы, на которые он должен был отвечать. Должен!

— Ты хочешь жить?

— Да.

— Жить, иметь силу, несравнимую с той, которой ты обладаешь сейчас, и ту, которую ты потерял? Хочешь знать ответы на все вопросы?

Отшельник ничего не видел, кроме огненных слов вопросов, от которых пылал его мозг. Он не помнил, кто он, что хотел сделать. Надо успеть ответить на вопросы.

— Да.

— Тогда подчинись нам и обретёшь всё. Если нет, тогда всё потеряешь.

Белая как мел рука вынырнула из широкого рукава и сделала небрежный жест. Отшельника подняло из трясины и поставило на ноги. Он чувствовал под собой твёрдые плиты пола, но знал, что в любой момент может ухнуть вниз уже с головой. Бледная рука со скользящими по ней чёрными змеями меняющегося рисунка метнулась к груди Отшельника и, к его ужасу, вошла в неё. Прежде чем он успел закричать, рука вышла обратно с пульсирующим сердцем на ладони, его сердцем. Боли не было, но Отшельник всё равно закричал. Он не хотел всего этого, хотел, чтобы всё закончилось. Сердце вспыхнуло на ладони чёрным пламенем, и ладонь, его державшая, подплыла к его лицу. В голове полыхнули огненные строчки:

— Смотри — это твой бесполезный, слабый орган. Отдай его нам — и у тебя в груди разгорится чёрное пламя. Сильное, не знающее мук сомнений, вечное. Просто скажи «да» — и всё закончится.

Как же холодно… Мёртвые, холодные руки прикасаются к нему, холодные глаза пронзают его насквозь. Отшельник посмотрел на сердце в объятиях чёрного пламени и подумал, что если принять в себя огонь, то, может быть, можно будет немного согреться… Вдруг что-то тёплое прикоснулось к его ноге. Он, удивлённо моргнув, опустил голову вниз, но ничего не обнаружил. Однако живое тепло распространялось от бедра по всему телу. Мёртвые руки отдёрнулись от него, а фигура в чёрном отступила назад. На молочной коже ладони с длинными пальцами бесновался чёрный огонь, сердца не было. Схватившись за грудь, Отшельник понял, что чёрное пламя не сможет его согреть — оно обжигает, но обжигает своим холодом. В это же мгновение мертвецы ринулись на него. Он был слишком горяч для них, но они всё равно тянули к нему свои скрюченные пальцы. Они полностью погребли его под собой, ещё мгновение — и его растащат на кровавые лохмотья. Внутри его тела вспыхнуло солнце, и ближайшие трупы превратились в пепел, который падал на его лицо и тело холодными хлопьями. Вокруг заметно посветлело. Темнота выцвела до серых сумерек, сверху продолжал падать холодный пепел…

…Отшельник, моргнув, поднял ладонь, желая поймать пушистые хлопья. Те невесомыми перьями ложились на руку, охлаждая кожу талой водой. «Это не пепел», понял Отшельник. Прикрыв глаза, он пытался заставить мысли выстроиться в чёткий ряд. «Где я, что со мной приключилось?» Память услужливо подсунула ему жуткие картины — мертвецы, темнота, чёрное пламя на бледной руке, огненные письмена.

Сев, Отшельник в недоумении себя осмотрел. Он лежал на травяной подстилке, вокруг были разбросаны остатки шалаша. Всё его тело покрывал розовый снег. Недоверчиво дотронувшись до него, Отшельник помял его в ладони. «Спасибо, что не град с куриное яйцо». Под слоем снега вся его кожа была красная от крови. Так это был не кошмар, вернее, не просто кошмар? Кровь стекала сплошным потоком по чёрным ступеням, а некто в чёрном вынул из него сердце и хотел заменить на ледяное пламя?

Окоченевшими руками Отшельник стряхнул с себя снег и постанывая встал. Всё тело била крупная дрожь. Как же он замёрз! Окинув взором привычный ландшафт, он немного успокоился. Подойдя к прогоревшему костру, он поворошил угли. Они были ещё тёплые, а в некоторых ещё дремал красный жар. Не теряя времени, он развёл огонь заново. И только когда весёлые оранжевые языки высоко взметнулись навстречу падающим с неба хлопьям, он позволил себе немного передохнуть, сжавшись возле огня. «Что же меня спасло?»

Закрыв глаза и замедлив дыхание, он постарался отгородиться от посторонних мыслей, направив потоки внутренней силы в окоченевшие конечности. Через несколько минут он перестал дрожать, и по телу прошла тёплая волна, вытесняя затаившийся в нём холод. Закончив, он брезгливо осмотрел себя. Необходимо смыть всю эту мерзость. Сделав шаг от костра, он вернулся и подобрал с земли шкатулку. Артефакт был тёплым, словно нагретым на солнце, и еле заметно вибрируя, светился мягким золотистым светом. От него по всей его руке и дальше, по телу, пробежала волна мурашек. Отшельник, передёрнув плечами, повнимательнее присмотрелся к золотой вещице. Она переливалась всеми оттенками золотого — от тёмно-жёлтого до почти белого. Рисунок на ней пришёл в движение, напомнив Отшельнику подобную картину, уже виденную им. Только там рисунок был чёрным на белом и связывал волю смотрящего на него в тугой узел.

— Однако ж вовремя ты ожила.

Если бы не воздействие шкатулки… Он помотал головой. Где-то упал камушек, который вызвал лавину, грозившую погрести под собой всё, что попадётся у неё на пути. Отшельник нежданно для себя оказался как раз перед ней. Тем временем вибрация артефакта значительно увеличилась. Отшельник с тоской огляделся по сторонам. Снег (ещё один каприз Пустошей — неожиданные и нелогичные природные катаклизмы) перестал падать, примяв траву и одев деревья и камни развалин в погребальный саван. Пейзаж полностью соответствовал его настроению. События камнепадом обрушились на него, не давая времени на размышления и возможности вырваться из этого потока. Ему оставалось только отдаться силе, влекущей его в неизведанное, и стараться оставаться на плаву. Ещё раз взглянув на зажатую в руках шкатулку, он тихо произнёс:

— Ты же так хотел обладать этим, так плати и не ной о дорогой цене. Пора выполнить свою часть сделки.

Крышка легко откинулась. Что делать дальше, Отшельник не имел ни малейшего понятия; его выручало только внутреннее чутье, говорившее ему, что сейчас стоит просто скользить по глади событий. Однако это же чутьё подсказывало ему, что его проблемы только начинаются.

Воздух завибрировал от выплеснувшейся в него энергии, тело Отшельника окуналось то в жар, то в холод, шкатулка в руках начала резко нагреваться… И вскоре он, чтобы сберечь в целости свои руки, был вынужден положить её на траву. Снег вокруг неё моментально растаял и испарился, а трава под ней начала тлеть, через миг превратившись в пепел. Тут же Отшельник понял, что этот загадочный амулет начинает вытягивать из него силу. Его сопротивление попросту не было замечено. Всё верно: чем сильнее волшебство, тем больше на него требуется сил, а силы у странного амулета при его огромных возможностях всё-таки конечны, он уже успел их подрастратить во время своих скачков по Пустошам. Воздух перед ним пошёл волнами, как в сильную жару. Огонь колдовства сжирал его, словно вязанку хвороста, всё тело пульсировало, как больной зуб, все полученные раны открылись и начали кровоточить. Отшельник сам не заметил, как оказался на земле не в состоянии пошевелить даже пальцем. В неверной пелене начало что-то проступать, но Отшельник уже не мог это разглядеть. Глаза застилал кровавый туман, не дающий что-либо увидеть. Голова на удивление оставалась лёгкой и ясной. Мысли текли не спеша, не смущаемые эмоциями: «Так вот, значит, почему Клут выбрал меня! Ему был необходим мой запас силы, моя искра, если что-то пойдёт не так. Один нюанс: я сейчас начисто лишён дополнительной подпитки Пустошей и могу рассчитывать только на себя, а собственных сил у меня осталось не так уж и много… Завладев шкатулкой, я попал в ловушку без возможности отступить. Дело будет сделано, кто-то нужный Клуту окажется в этом мире. От меня остаётся лишь пустая оболочка, и проклятый карлик сможет преспокойно при помощи того, кого он, Отшельник, извлечёт, забрать свой драгоценный амулет. В письме была просьба позаботиться об извлечённом, но тут уж дудки! Пускай выкручивается как знает, мне будет уже всё равно». Перед тем как сознание покинуло его, он ещё успел подумать: «Хороший план, недомерок. Никому нельзя верить…»

…Видимо, он недолго пробыл в обмороке и почти с радостью увидел перед глазами измятую траву, а не чёрные плиты из его персонального кошмара. Тут только он понял, что пытка закончена и он каким-то чудом остался жив. Всё, на что у него хватило сил, чтобы выразить свою радость, это рассмеяться тихим смехом, перешедшим в кашель.

После бесплодных попыток подняться (тело было словно тёплый воск, не способное удержать даже собственный вес) он, отдышавшись, попробовал ползти. Это получилось немного лучше, и он через какое-то время добрался до остатков шалаша. Там он непослушными пальцами принялся рыться в рассыпанных травах. Он искал веточку с неприметными зелёными ягодами, растение называлось «подарок Марты» или «дар Марты», кому как нравилось. Говорили, что эта любвеобильная Марта этими ягодами кормила своих любовников и те были неутомимы, ублажая её всю ночь без отдыха. Правда редко кто из них доживал до следующего полудня. Тело человека проявляло чудеса выносливости и силы, но буквально пожирало само себя. Отшельник пару раз пользовался ими как крайним средством. Смерть ему хоть и не грозила, но последствия были крайне тяжёлыми. Ему приходилось потом отлёживаться недели две, лечась только травами, поскольку весь внутренний запас сил был исчерпан. И это при том, что тогда у него была мощная подпитка Пустошей, а сейчас всё могло кончиться гораздо плачевнее.

Тонкий стебель с нанизанными на него ниточками зелёных бусин имел специфический запах, который Отшельник не чуял из-за сломанного носа, но помнил очень хорошо. Покрутив стебель перед лицом, он осторожно оторвал три ягоды и отправил в рот. Если карлик так надеялся заполучить того, ради которого он, как ни крути, пошёл на большой риск, то следует как можно больше узнать об этом человеке или не человеке. В сложившихся условиях любое преимущество он должен был использовать, если хотел ещё немного оставаться на плаву.

Ягоды подействовали довольно быстро, убирая боль и усталость, вернув Отшельнику то состояние, в котором он был до разговора с Эрго Ваером, исключая, конечно, его связь с Пустошами. Пружинисто вскочив на ноги, он на несколько секунд замер в изумлении. Такого ему видеть не приходилось. Перед ним стояла дверь. Обычная деревянная дверь с облупившейся синей краской и железными петлями, прикреплёнными к косяку. Отшельник, пригнувшись, попробовал просунуть ладонь между землёй и дверью. Безрезультатно, та как бы вырастала из земли. Простая ручка с притаившейся под ней замочной скважиной, сквозь которую ничего не удалось рассмотреть. Хмыкнув, Отшельник обошёл её по кругу. Обнаружилось, что с боков её совсем не видно, а с обратной стороны она была точной своей копией. Не найдя ничего интересного, он вернулся к тому месту, откуда начал осмотр.

Внутренний голос кричал, чтобы он не прикасался к двери, забыл про проклятую шкатулку Клута и, плюнув на всё, остался бы жить на Пустошах в надежде когда-нибудь восстановить утраченную связь. Но позади всех этих мыслей мрачным призраком маячил чёрный тюльпан пламени, в котором сгорает его сердце. Дрожащими пальцами он провёл по груди, липкой от крови, неосознанно ожидая наткнуться на неровность шрама. Ничего не обнаружив, Отшельник не сдержал облегчённый выдох. Пути назад у него не было. Не давая себе больше времени на раздумья, он толкнул дверь. Его мозг в этот миг рисовал ему ужасающие картины реальности с той стороны. Но ничего не произошло. Ладонь, наткнувшись на крашеное дерево, не продвинулась дальше ни на миллиметр. Не ожидавший такого, Отшельник озадаченно уставился на свою руку. Не особо обольщаясь, он толкнул дверь плечом. Результат был предсказуем. Пальцы, сжав дверную ручку в тщетной попытке её повернуть, бессильно соскользнули, оставив на выгнутой поверхности кровавые мазки. Ту же процедуру и с тем же успехом Отшельник проделал с обратной стороны.

— И что мне прикажете делать?

Отшельник в раздражении бросил вопрос в сторону двери, но ответить ему было некому. Его взгляд заскользил по помятой траве, припорошенной уже начавшим таять снегом. Шкатулка лежала там, где он её и оставил, в ореоле выжженной травы. Вся её поверхность раскалилась, отливая красным, но при этом золото и не думало плавиться. На её поверхности мифические звери сходились в смертельной схватке, чтобы переплестись в причудливые узоры, которые, в свою очередь, становились фигурами людей. От этих картин у Отшельника закружилась голова, и он отвернулся, вновь уставившись на дверь. Сам не зная зачем, он подошёл к двери и приложил к ней ухо. Ничего не произошло в первые секунды. Он уже желал отстраниться, когда его мозг прошило острое как игла видение…

…Глыбы льда, плавно скользящие вниз, сквозь бесконечность тьмы. За прозрачными гранями заключённые в хрустальный плен застыли пленники. Некоторые падали в одиночку, другие же сотнями и тысячами замерли в недрах гигантских айсбергов. Люди, демоны, ангелы, ни на что не похожие существа… Все они, застигнутые безжалостной Тьмой, замерли в последний миг своего существования. И все они были живы, вернее, в них теплилось подобие жизни. Он почувствовал это, как если на морозе провести недалеко от лица горящей свечой. И ещё он почувствовал всю бездну их отчаяния и страха. И в самом конце он увидел тонкие пальцы, покрытые кристаллами инея, сомкнувшиеся на ключе.

…Видение померкло так же быстро, как и возникло, а он ещё несколько секунд ошеломлённо стоял, прижавшись щекой к шершавому дереву, тяжело дыша. Он вновь попытался открыть дверь, уже налегая изо всех сил. Но с таким же успехом он мог бы пытаться открыть монолитную гранитную стену. «Наверное, эта дверь открывается только оттуда, из ледяной бездны, — подумал Отшельник. — Вот уж где мне не хотелось бы побывать». Постояв ещё немного, он отошёл к костру, гадая, дождётся ли он, когда откроется дверь, прежде чем закончится эффект от действия ягод и он превратится в бесполезный овощ. Сделав шаг, он наступил на сухую ветку, громко хрустнувшую под его ногой. За этим хрустом воровато спрятался незамеченный им другой звук — робкий щелчок ключа в замке. Нагнувшись, Отшельник подобрал сломанную ветку и, присев на корточки, бросил её в огонь. Глядя на пламя, он приготовился ждать…

…Щёлк. Звук, с которым ключ повернулся в замке, прозвучал очень одиноко и потерянно в ледяном вакууме. Ключ, торчащий из двери с облупившейся синей краской, являлся соломинкой, удерживавшей Лизу от соскальзывания в бесконечное падение. Она не была мертва в полном смысле слова. Когда тьма сомкнулась над ней, Лиза на какое-то время отключилась. А затем пришло чувство лютого холода и голос, зовущий за собой. Она ощущала, как холод прозрачными кристаллами проникает в её тело, превращая его в кусок льда. Она была частью множества таких же льдинок, слушающих голос бездны (с одним исключением: она ещё не начала свой полёт). Лиза попыталась нащупать Настю, но у неё ничего не получилось. Сами мысли, хотя и медленнее, чем тело, но всё же застывали, образуя в голове театр прозрачных теней. Память сковало оцепенением, с каждой секундой откалывая от неё по небольшому кусочку. Только холод и зов, тянущий её вниз.

В первые мгновения её захлестнула волна животного страха. Тоскливый вой кочевал у неё глубоко внутри, там, куда ещё не добрались ледяные щупальца окружающей Тьмы. Но Тьма не спешила, смакуя горячую молодую жизнь. Она никогда нее спешила, в её распоряжении была вечность.

Когда ключ заскользил у неё из пальцев, она даже испытала подобие облегчения — не нужно больше противиться зову. Наконец и она скоро сможет отправиться в полёт. Щёлкнув последний раз, механизм замка замер, ожидая, когда кто-нибудь откроет дверь. Но сделать это было некому, рука, которая мгновение назад вращала ключ, сейчас была просто холодным его продолжением.

Тело Лизы, зависшее в черноте, всё покрылось толстым слоем инея, волосы застыли за спиной бессильными белыми крыльями. Мимо, покрытые льдом, проплывали осколки потухших жизней. В этом ледяном аду не было врагов, всех примирило монотонное падение в бездну, у которой не было дна. Мимо Лизы проплывала фигура, как и все, закутанная в ледяной плащ, сквозь морозную прозрачность которого проступали очертания человеческой фигуры. Одна из раскинутых крестом рук походя задела плечо Лизы, сбив с него искрящиеся кристаллы инея. Соприкоснувшись, две фигуры тут же с печальным шорохом разминулись, одна из них продолжила свой полёт. Раскинутые руки словно приглашали Лизу поскорее присоединяться к общему танцу, чтобы стать ещё одним листком в этом листопаде замёрзших жизней. Измученное тело вняло этому приглашению. Пальцы, потревоженные нечаянным прикосновением, начали своё скольжение по тёмному металлу ключа. Лиза ничего не чувствовала, лишь отстранённо наблюдала своё падение. Вот поверхность синей двери поплыла вверх, застывший взгляд отметил ускользающий вслед за дверью ключ. Она, наконец, начала свой танец. Голос бездны полностью овладел её разумом. Волчий вой резко оборвался, оставив её совсем одну, парящую во Тьме…

…Отшельник глядел на пламя не мигая, вспоминая свою жизнь. Очень долгую, по человечьим меркам, жизнь. «Как странно, — думал он, — когда я вообще последний раз предавался воспоминаниям?» Он честно напряг память, но так и не смог вспомнить. Отца у него не было, это было просто; насчёт матери получалось сложнее. Всё, что он помнил из раннего детства, было покрыто слоем грязи и пронизано чувством не проходящего голода. Образ матери давно стёрся, оставив о себе след в памяти лишь из цвета волос и глаз. Они были одинаковыми, рыжие волосы и такие же глаза. Таких глаз Отшельник больше ни у кого не встречал. Поэтому, видимо, и запомнил. Добра ли она была с ним? Видимо, да. Потом у него детство резко закончилось и началось ученичество. Матери не стало, и некий человек (его лицо и имя начисто стёрлись из памяти) подобрал его и продал в бродячий цирк, где он учился владеть своим телом и воровать. Затем, в отрочестве, он убежал и попал в услужение к какому-то захудалому рыцарю, где научился читать и писать, который в итоге спровадил его в рекруты за строптивый нрав. В солдатах он научился убивать, но проливать за кого-то свою и чужую кровь ему быстро надоело. Дальше было много чего, и он всегда старался учиться. Однако жизнь его коренным образом изменилась в тридцать лет, после того как на тесной лесной дороге его повстречали добрые люди и он остался лежать голый с пробитой головой. Его обнаружил старый отшельник, который выходил умирающего и оставил у себя. Как он потом признался, «потому что разглядел в том тридцатилетнем оболтусе своего преемника, которому он смог бы передать свои знания». Так начался его путь познания своей искры и всего того, как она будет взаимодействовать с силой вокруг.

Отшельник, усмехнувшись, сплюнул в сторону. «Да, много воды утекло». Взглянув на дверь, он подумал о том, что неплохо бы тому, кто находится за дверью, поторопиться. А с другой стороны, после того, что он видел, будет ли он рад той встрече? Кинув взгляд на лежавшую на земле шкатулку, он отметил, что та стала как будто остывать. По краям раскалённый багрянец сменился золотым ободком. Что бы это значило? Устав гадать, он, подойдя к двери без всякой надежды, а больше от желания сделать хоть что-то, сильно её толкнул.

Распахнувшаяся перед ним бездна дохнула на него неимоверным холодом, мгновенно покрыв его тело изморозью и заморозив в лёгких воздух, превратив его в жидкий огонь. Он еле успел ухватиться правой рукой за косяк, чтобы полностью не улететь в ледяную мглу. На уровне колена он заметил опускающуюся руку. Его взгляд был прикован к ладони с хрупкими пальцами. Именно их он видел в конце видения. Ещё миг — и они совсем исчезнут.

Ему пришлось перегнуться через порог, чтобы ухватиться за ускользающую руку. Отшельнику показалось, что он схватил кусок льда. Он пробыл на той стороне не больше двух секунд, нужных для того, чтобы поймать падающее тело и выпрямиться. Но этих мгновений ему хватило, чтобы почувствовать себя мёртвым. Окоченели не только его тело, но даже мысли, и он услышал зов, который звал его в бесконечный полёт. Когда он разогнулся, лёд, тонким слоем покрывший его тело, треснул и осыпался розовыми лепестками, испачкавшись в крови. Если бы он промедлил всего несколько мгновений, то вниз отправились бы уже две фигуры, закованные в инистые доспехи.

Первая мысль испуганной искоркой мелькнула у него, когда он, выпрямившись, вперил безумный взгляд в тёмный дверной проём, за которым его ждала голодная бездна. «Живой!» За первой последовали другие, но все они сводились к одному: «Прочь, прочь!» Ухватившись за ледяное запястье, он что было сил рванул свою ношу на себя, благо она была не тяжела. От рывка он завалился на спину, сильно ударившись лопаткой. Не обращая на это никакого внимания, он, отталкиваясь пятками, отполз как можно дальше от чёрного провала двери. Он не успокоился, пока не оказался от него в двадцати шагах. Только после этого он позволил себе откинуть голову и протолкнул ставший жёстким воздух по замёрзшему горлу. Рядом раздался громкий грохот захлопнувшейся двери. Приподняв голову, Отшельник посмотрел на то место, где только что стояла дверь. Сейчас об этом напоминала лишь слегка примятая трава.

Дыхание его постепенно приходило в норму, хотя всё тело ещё ломило, словно его под завязку набили колотым льдом, а в голове ещё звучали отголоски ужасного зова. Всё тело била сильная дрожь, из-за которой Отшельник едва смог встать на четвереньки и подползти к горевшему костру с одним желанием — забраться в самую середину пламени. На полпути он, чертыхнувшись, вернулся и потянул за собой замороженное тело, хотя особой нужды в этом не видел: «Кто сможет выжить после такого?»

…Интересно сколько я падаю — секунду, год, столетие? Мысли неохотно перекатывались в голове, как цветные стекляшки в калейдоскопе. Зеркало её памяти, разбитое на тысячи осколков, раскинулось перед ней странной мозаикой. Лиза с едва теплившейся надеждой, будто хотела увидеть что-то важное, заглядывала то в один осколок, то в другой. Но они были мутные, и она ничего не могла в них разобрать. Где-то вдалеке завыл волк, и она всем существом потянулась на этот тоскливый зов. Это было частью её, той частью, которую она жаждала вновь обрести. Чем ближе становился вой, тем яснее становились её мысли, она даже что-то начала вспоминать. Вой заполнил её целиком, как молоко кувшин, проникая в каждую клетку её организма, заставляя ту вибрировать, оживать. «Оживать? Но разве она не падает?..» Затем притяжение зова, так манившего её в полёт, пропало, как и чувство падения. Вой в её голове приобрёл оттенки торжества, а через миг она осознала, что волчий вой проходит через её горло. Но радость была недолгой. Боль яростно набросилась на неё разъярённым зверем. Закричав, Лиза снова погрузилась во Тьму…

…Отшельник сидел возле костра и дрожал от пронзавшего его холода из бездны. Он уже успел изучить хрупкую, покрытую изморосью девичью фигурку, лежавшую рядом. Постепенно иней сошёл с её тела холодными ручьями, обнажая синюшную кожу. Она застыла в согнутой позе с вытянутой вперёд рукой. Длинные волосы, оттаяв у огня, мягко опустились, раскинувшись вокруг девушки светлым веером. Но скрюченную позу тело так и не поменяло. Отшельник не находил ответа на свой вопрос, что, собственно, ему делать с этой ледышкой и на кой она сдалась Клуту? Зябко передёрнув плечами, он ожесточённо почесал слипшуюся от крови и грязи бороду. Прикинув, что действия ягод осталось максимум часов на восемь, он решил, что неплохо бы привести себя в порядок, пока он это ещё может сделать. Погревшись ещё немного, он, растираясь, направился к журчащему рядом фонтану.

После обжигающего холода бездны ледяная вода фонтана казалась даже тёплой. Ухая и ругаясь на нескольких языках, Отшельник соскоблил с себя кровь, грязь и пот. Согреть себя внутренней силой он не решался, организм и так находился на грани. Вместо этого он стал подбирать большие камни, валявшиеся кругом в изобилии, и метать их. Вскоре его дыхание участилось, а разогретая кровь вытеснила стылую немощь из мышц. Когда он, кряхтя, взвалил на плечо особо крупный камень, совсем рядом раздался волчий вой. Резко развернувшись, он выронил камень, чудом не попавший ему по ноге. Его настороженный взгляд рыскал по высокой траве, в которой при желании можно было свободно разместить целую стаю. Но дело было в том, что волки редко заходили на Пустоши, и никогда так далеко — в их глубь. Если только это не его сегодняшний спаситель — каменный волк, в чём Отшельник сильно сомневался. Тут его взгляд зацепился за лежащую возле костра фигуру. Брови удивлённо поползли вверх по высокому лбу… Девушка, которую он считал окончательно мёртвой, изменила положение своего тела, вытянувшись на земле. С её кожи исчез пугающий синюшный оттенок и та стала просто белой. Она была почти голой, если не считать каких-то истлевших рваных тряпок, и неимоверно худа. Он удивлялся, как кости не протыкают натянутую кожу. Длинные волосы, наверное, были когда-то гордостью хозяйки, а сейчас представляли собой жалкое зрелище. Спутанные и грязные, все в колтунах, они больше походили на высохшие водоросли. Но удивило его другое. Каменный волк сменил своё место. К этому он-то привык. Но волк теперь сидел в ногах у девушки и пристально смотрел на ту, чуть нагнув свою лобастую голову. Вроде ничего такого не случилось, но Отшельнику казалось, что каменный волк пришёл именно к ней. Возможно, он все эти века ждал её? Но для чего? Подойдя к девушке с волком, он положил ладонь на звериную голову и потрепал каменную шерсть меж каменных ушей.

— Ты ничего не хочешь мне сказать, приятель?

Волк никак не отреагировал, продолжая притворяться всего лишь статуей.

— Ну нет так нет.

Отшельник собрал побольше травы и укрыл ею измождённое тело девушки. Дотронувшись до её шеи, он ощутил еле ощутимые толчки…

…Лиза сидела на вершине холма, поросшего вереском, с жадностью ловя своим чутким носом запахи влажной земли, хвои, белки, забившейся в дупло, тумана, оплётшего подножия холмов, — всего того, чего она была так долго лишена. Это был её мир, её последнее убежище. Подняв морду к ночному небу с огромной белой луной в окружении ярких звёзд, она протянула вибрирующую струну своей тоски к этим небесным огням. Она надеялась, что её мёртвая сестра отзовётся на эту песню и придёт к ней. Лиза не могла нащупать её присутствие, был лишь очень слабый отпечаток… даже не запах, а нечто эфемерное, намёк на мысль. Может быть, это было лишь надеждой, но у неё не проходила уверенность: если бы Настя погибла, то она сразу бы почувствовала это. Казалось, она знала её всю жизнь. По сути, это так и было, они вместе прожили эту жизнь в Доме, где они могли рассчитывать только друг на друга. Вне Дома за это время могла пройти не одна человеческая жизнь или секунда — для неё это роли не играло. Если это и был всего лишь миг, миг ужаса, то она его пережила только благодаря Насте.

Эхо её зова заполнило небольшую долину, окружённую лесом, и, отражаясь от холмов, затерялось где-то среди высоких сосен. Настя не отвечала. Белый волк, с трудом поднявшись на лапы, побрёл с холма, низко опустив голову. Он часто останавливался, тяжело дыша, высунув язык, с которого капала слюна. Она почувствовала это прежде, чем услышала. Навострив уши, она замерла, превратившись в изваяние, обёрнутое белыми лентами тумана. Откуда-то издалека донёсся едва слышимый вой. Лиза вначале подумала, что это эхо играет с ней в игры, но вой повторился снова. Вскинув морду, Лиза на него ответила. Это не мог быть враг, это был кто-то, как и она, — два существа, слитых в одно. Её звал другой оборотень. Это так сильно её взволновало, что на мгновение она забыла обо всём на свете. «Кто он? Откуда? Что ей ждать от этой встречи?» Вопросы в её голове вспыхивали и гасли искрами на ветру. Снова поднявшись на холм, Лиза беспокойно оглядела утопающий в тумане ночной пейзаж, посеребренный лунным светом. Это был её мир, и она должна была почувствовать, если бы в него кто-нибудь проник. По крайней мере, она до сих пор так считала. Или зов прилетел извне?

Тут другое обстоятельство затмило всё остальное, заставив желудок сердито зарычать, а пасть наполниться слюной. Запах. Восхитительный запах жареного мяса. Белый волк, издав утробный рык, жадно втянул в себя воздух…

…Сидя у костра, Отшельник смастерил себе травяную юбку, прикрывавшую его мужское естество, и успел сноровисто сплести из той же травы верёвку. Поразмыслив, что было бы неплохо подкрепиться чем-то более существенным, чем пара кореньев, он отправился на охоту. Оставлять девушку одну он не опасался. Отшельник был уверен, что каменный волк взял её под свою защиту и той ничего не угрожает.

Со стороны его охота могла выглядеть несколько странной. Он был совершенно безоружен, не считая верёвки, не крался и не таился, поджидая добычу. Тем не менее его охота была крайне опасной. При других обстоятельствах Отшельник бы не пошёл на такую авантюру, но меньше чем через пять часов ему понадобятся все силы, которые он сможет скопить. Ему требовалось мясо.

— Ну где же вы? Не могли же вы испариться?

Искомое оказалось колючим кустарником с толстыми длинными стеблями, скрученными в кольца. Это была ещё не «роща», а только несколько кустов, но они обладали всем набором опасных повадок, что и большие «рощи». Внимательно рассмотрев тёмно-серые спирали, Отшельник, не приближаясь к ним ближе, отошёл назад. Колючие силки были крайне опасными. Зазевавшегося зверя или человека мгновенно оплетали серые путы, и через шипы в кровь жертве впрыскивался яд, который вызывал паралич.

Отшельник, безрезультатно обследовав три куста, довольно далеко отошёл от стоянки и уже подумывал о том, что печёный корень достаточно питательная вещь, когда услышал позади себя пронзительный визг. Приблизившись к первому обследованному кусту, он увидел крота, бьющегося в колючих объятиях. Зверюга называлась «кротом» лишь по причине её обитания под землёй. Размером со среднюю собаку, с мощными челюстями и передними лапами с огромными когтями, больше похожими на кинжалы, она мало чем напоминала крохотного подземного жителя. Дальше было самое опасное — отнять у силков добычу. Благо интеллектом они наделены не были. Притащив большой камень, Отшельник кинул его в середину куста. Стебли серо-зелёными молниями метнулись к камню, обвив новую добычу. Крот, брошенный на землю, слабо дёргал задней лапой, обездвиженный действием яда. С третьего раза Отшельнику удалось накинуть петлю на лапу зверю и подтащить к себе. Как результат — большие куски мяса на деревянных палочках жарились над углями, издавая дивный аромат. При жарке яд практически полностью терял свои губительные свойства, вдобавок Отшельник густо приправил мясо растёртыми луковицами змееглаза, являющегося прекрасным противоядием. Не утерпев, Отшельник снял полусырой кусок и, обжигаясь и пачкаясь соком и кровью, с наслаждением его проглотил. Вокруг костра сгрудились сумерки, быстро перешедшие в полную темноту.

После третьего куска он почувствовал себя почти счастливым. Взглянув наверх, он пожалел, что из-за вечно сумрачного неба не увидит звёзд. Сытно отрыгнув, Отшельник взял четвёртый кусок и уже не торопясь принялся его смаковать, глядя в мерцающие угли.

Когда девушка снова завыла, он прикусил себе язык и, подойдя к ней, похлопал по щеке. Кожа у неё хотя и оставалась бледной, больше не напоминала на ощупь мёртвый камень. Присев рядом на корточки, он грустно произнёс:

— Что же мне от тебя ждать и зачем ты нужна Клуту?

Ответ пришёл быстрее, чем он ожидал. Веки во впалых глазницах поднялись, и на Отшельника уставились два золотых глаза, которые не могли принадлежать человеку. Бледные губы приоткрылись, обнажая белоснежные звериные клыки, и сквозь рычание протолкнулось одно слово:

— Мясо.

Отшельник, отпрянув, чуть не сел на раскалённые угли. Оборотень! Говорили, что они вымерли много веков назад. Также во многих книгах говорилось, что они могли путешествовать меж мирами, хотя судя по её виду, путешествие далось ей недёшево. Многое наверняка мог бы пояснить молчаливый зверь, застывший рядом, но с Отшельником он делиться своими секретами не хотел.

С рычанием оборотень протянул руку в сторону жарящихся остатков крота. Поняв, что для расспросов сейчас не лучшее время, Отшельник схватил ближайший шампур и сунул его в протянутую руку. Он никогда не видел, чтобы горячее мясо исчезало с такой скоростью.

Мясо! Вкусное мясо! Лиза ощущала только голод. Всё остальное отошло на второй план. Мясо было обжигающе горячим, но восхитительным. Она, кажется, откусила кусок шампура, но не остановилась, чтобы его выплюнуть. Рядом кто-то был, она даже слышала обрывки фраз, но не обращала на них никакого внимания — голод бичом подстёгивал её, не давая думать ни о чём другом. Съеденного ею мяса оказалось слишком мало, чтобы утолить дикий голод, разрывающий её внутренности. Но Лиза видела другие куски, источающие свой непередаваемый аромат и капающие жиром на угли. Отбросив измочаленную деревяшку, она потянулась за новой порцией, но на её запястье сомкнулись чужие пальцы. Не задумываясь, Лиза вонзила в неё свои клыки, получив в награду крик боли.

Отшельник с криком отдёрнул прокушенную руку. Кровь, тяжёлыми каплями сорвавшись с пальцев, зашипела на углях. Схватив девушку-оборотня за плечи, Отшельник с силой придавил её к земле, радуясь про себя, что она так ослабла от голода. Кроме грубой силы зверя, в ней чувствовалась достаточно сильная искра. У девочки был огромный потенциал. Он не желал причинять ей вред и пытался словами успокоить рычащего и изворачивающегося оборотня, бережно, но твёрдо прижимая её к земле, не давая двигаться.

— Успокойся! Слышишь?! Успокойся, я не желаю тебе зла. С проклятьем Отшельник еле избежал очередного укуса. Тебе нельзя больше, ты очень долго голодала! Тебе же плохо будет.

Подтверждение его слов настало очень быстро. Девушка, рыча, изворачивалась, пытаясь сбросить севшего сверху Отшельника, а в следующую секунду Лизу согнуло в жестоком спазме, скрутившем внутренности, и стошнило ей же на грудь. Отшельник перевернул её на бок и вытер рвоту пучком травы.

— Я же тебя предупреждал, бестолочь.

Отрезав острым осколком камня половину большого куска, он порезал его на совсем маленькие части и положил их на траву рядом со стонущей девушкой. Взяв один кусочек, он протянул его к дрожащим губам девушки, в любой момент готовый отдёрнуть руку. Та, к его удивлению, не проявив агрессии, осторожно взяла мясо. Отшельнику показалось, что зубы у неё приняли свои нормальные размеры.

— Вот так. Ешь не спеша, потом ещё получишь. Полежи, пока я сейчас приду.

Лиза смотрела отсутствующим взглядом вслед удаляющемуся от костра человеку. Она, кажется, укусила его, а он за это её не ударил, а даже, наоборот, дал мяса. Оглядев угощение, разложенное перед ней, она, переборов себя, не запихала всё разом в рот, а взяла маленький кусок, как советовал незнакомец. Быстро управившись с мясом, чтобы больше не думать о еде, Лиза попыталась переключить своё внимание и стала осматриваться. Но многое рассмотреть ей не удалось, обзор загораживала высокая трава. У неё возникло странное чувство — «де жа вю». Она втянула носом воздух, вдыхая ночные запахи. В переплетении знакомых ароматов ей попались новые, совершенно неизвестные, пугающие, особенно один. Он витал в темноте ночным кошмаром, пугая, но не давая себя рассмотреть, ускользая и теряясь в тенях, заполнивших её память после перехода. Тут нога её коснулась чего-то твёрдого. Обернувшись, она охнула, — увидеть такое она не ожидала. Рядом с ней сидел большой волк, отсветы от мерцающих углей плясали на белой шкуре.

— Так это был ты… Ты звал меня.

Лиза дотронулась до вытянутой морды, но вместо живой плоти наткнулась на камень. Только сейчас она заметила, что перед ней не живой зверь, а лишь его изваяние. Её пальцы продолжали рассеянно гладить каменные черты, когда за спиной послышался звук шагов. Обернувшись, она увидела укушенного ею человека. «Как бы это не вошло у меня в привычку — хватать людей зубами», — подумалось ей. Человек был практически голый, кроме какой-то юбки на поясе. Он был не молод, и это единственное, что смогла предположить Лиза по поводу его возраста. Будучи невысокого роста, он имел широкие плечи и весьма развитую мускулатуру. Голова его была совершенно лысая, а нижнюю часть лица закрывала небольшая седая борода. Лицо… Лицо рассмотреть не удалось, оно представляло собой один сплошной кровоподтёк: с левой стороны головы не хватало куска кожи, нос был сломан… Вообще складывалось впечатление, что человека пропустили через камнедробильную машину. Но несмотря на это, в глазах мужчины светились озорные искорки, и Лиза не чувствовала в нём зла, скорее его одолевали грусть и усталость. Его аура была необычной — в ней читалась большая сила, этот человек мог быть очень опасным, но не злым и жестоким. Большего Лиза пожелать не могла. Возможно, он сможет ей помочь. В это время мужчина прошёл мимо неё и принялся колдовать над костром, сев к ней спиной. Вскоре огонь разгорелся сильнее и незнакомец развернулся к ней лицом. Криво усмехнувшись разбитыми губами, он проговорил:

— Вижу, тебе полегчало, волчонок.

В его голосе не чувствовалось издёвки, просто утверждение. Лиза, слегка кивнув головой, сказала, сама удивившись тому, какой у неё слабый голос:

— Да, спасибо. — Показав рукой на прокушенную кисть, так же тихо пробормотала: — Извините.

Мужчина беззаботно махнул рукой:

— Ерунда. Как видишь, — он развёл руки в стороны, — на общем фоне её даже незаметно.

Лиза, не сводившая глаз с кусков мяса, сглотнула голодную слюну. Мужчина, заметив это, с сомнением посмотрел на Лизу. Вздохнув, он протянул ей кусок:

— Учти, будет плохо.

Лиза, схватив кусок, тут же откусила от него и с набитым ртом сказала:

— Не будет, я как-то кролика сырого съела, и ничего.

— Ну-ну… Смотри сама, моё дело предупредить.

Стараясь не спешить, Лиза всё же в два счёта справилась с куском и с тоской посмотрела на оставшиеся.

— Даже не думай! О, кстати…

Он осторожно снял с костра старый горшок с каким-то варевом, от которого шёл густой пар. Помешав его прутиком, мужчина, удовлетворённо крякнув, буркнул:

— В самый раз. Это тебе, подожди, когда остынет, и выпей всё.

С этими словами он поставил посудину перед Лизой. Та принюхалась и склонилась к тому, что аромат настоя приятен, осталось попробовать его на вкус. Сев с другой стороны костра, её собеседник внимательно посмотрел на неё сквозь пламя. Огонь костра и ночная тень переливались на его лице, делая его старше и строже. Лиза слышала, что темнота вокруг них полна жизнью. Шла большая ночная охота, и не всем было суждено дотянуть до рассвета. Если бы она не была так опустошена и слаба, то непременно присоединилась бы к ней. Над ними, бесшумно рассекая темноту большими крыльями, пролетела ночная птица, невидимая с земли. Но Лиза всё равно почувствовала её. Подняв вверх лицо, она хотела её рассмотреть, но пернатая охотница уже скрылась, преследуя добычу. С тёмного неба к Лизе слетело лишь большое серое перо. Покачавшись на волнах воздуха, оно плавно опустилось над костром и, не долетев до пламени, вспыхнуло в мгновение ока, обратившись в пепел. Над костром застыла тишина, двое глядели в потрескивающее пламя и каждый думал о своём. Одна стремительно набирала силы, другой так же стремительно их терял.

— Тебя звать-то как?

Мужчина задал вопрос самым обыденным тоном, словно они случайно встретились на пикнике в городском парке. Лиза, стряхнув задумчивость, представилась:

— Лиза. А вас?

Мужчина, пожевав губами, несколько раз проговорил её имя, словно пробуя его на вкус.

— Хм… Лиза, значит. Ну что же, Лиза, рад встрече. Зови меня Отшельником, а это… — он обвёл рукой полукруг, — Пустоши. Место, если честно признаться, не самое спокойное, но, по крайней мере, люди сделавшие это, — он показал себе на лицо, — нас тут не достанут. А с остальным можно справиться, тем более если помогать друг другу.

Услышав, кто перед ней, Лиза вся переменилась. Это был тот человек, которого ей нужно было найти, и то самое место. «Найди Отшельника на Пустошах» — так сказал ей тот странный маленький человек, имени которого она не запомнила. Он, конечно, спас её, но чего от него ждать? Мгновение радости ушло, уступив место настороженности. По большому счёту, она хотела найти одного человека (не считая Насти, которая вряд ли могла считаться человеком, хотя была лучше многих живых). Может, стоит напрямую спросить у этого Отшельника про дядю Макара? Она уже собиралась это сказать вслух, как Отшельник её перебил:

— Послушай, Лиза, у меня очень мало времени. Сейчас я нахожусь под воздействием вещества, содержащегося… А… — Отшельник затряс головой и махнул рукой, — не важно. Важно другое: часа через два, максимум через три, я останусь без сил и, скорее всего, буду валяться пластом хуже тебя.

Лиза открыла рот, желая спросить, что к чему, но Отшельник поднял ладонь, призывая к молчанию:

— Не перебивай, все вопросы потом. Мы должны помочь друг другу, чтобы выжить. Запоминай: безопасно для тебя на Пустошах только рядом вон с тем каменным волком. Пока я буду валяться, не отходи от него далеко, что бы ты ни увидела или ни услышала.

Лиза с грустью подумала, что её отдых вновь откладывается на неопределённый срок.

— А сколько по времени продлится это ваше… М-м-м… бессилие?

Отшельник с тоской поглядел в темноту, в которой плавало множество огоньков голодных глаз. На Пустошах они с успехом заменяли звёзды.

— Не знаю… Неделю, может, меньше… Отшельник, хмыкнув, пожевал бороду. Да не суть… В общем, если мне повезёт, мне потребуется твоя помощь. Твоё извлечение далось мне слишком дорого. Так-то…

Отшельник ненадолго замолчал, погрузившись в свои мысли. Лиза, глядя в глубину пламени костра, терпеливо ждала, когда он снова заговорит, положив подбородок на острые коленки. Мужчина напротив моргнул, возвращаясь к реальности.

— Хм… Прости, задумался. Я приготовил для тебя пучки трав… — он махнул рукой, где валялись останки шалаша, — будешь бросать их в кипяток и настаивать. Я покажу как. Пей обязательно сама и давай мне, эти настои помогают восстанавливать силы. Это, конечно, не волшебные эликсиры, но всё таки лучше, чем ничего…

Лиза оторвалась от созерцания огненной пляски и посмотрела на Отшельника с искренним интересом, приподняв голову.

— А вы умеете готовить настоящие волшебные напитки?

Отшельник закатил глаза. Его утешало одно: если девчонка начала задавать такие вопросы, значит, ей реально становится лучше.

— Неважно, что я умею, сейчас я всё равно ничего не могу. Слушай и не перебивай. Дров я заготовил, по свету соберёшь ещё. С мясом хуже, но тут уже крутись сама. Я думаю, ты не так проста, если смогла выжить там, откуда я тебя вытащил. Но будь осторожна, здесь убивает всё, даже растения. В рощи не суйся, особенно если приметишь такие серые кольца с шипами… В развалины… — Отшельник на секунду задумался, что этой девке можно сказать о Руинах. — В общем, для тебя будет лучше не соваться туда, да ты вряд ли и сможешь. В любом случае будь всегда начеку. Ты, конечно, можешь попытаться уйти самостоятельно, но не думаю, что это будет лучшая идея.

Лиза в то время, пока говорил Отшельник, поставив на колени посудину с дымящимся отваром, принялась отхлёбывать напиток маленькими глотками. По спине прокатились горячие мурашки, а от желудка пошла тёплая волна, от которой у неё зашевелились волосы на затылке. Она зажмурилась от удовольствия, мечтая про себя о горячей ванне, сытном ужине и чистой постели, в которой ей дадут выспаться. В себя её привёл гневный окрик её собеседника и последовавший за ним бросок камушка, который клюнул её точно в лоб.

— Ты хоть что-нибудь слышала из того, что я сказал?! От этого зависит не только моя, но и твоя жизнь! Пустоши не место для разинь.

Обиженно потерев лоб, Лиза посмотрела на Отшельника, который строго хмурил брови.

— Да слышала я всё. Далеко от волка не отходить, в рощи и развалины не заходить, делать отвары. Вы мне должны показать как. Собрать, как рассветёт, дров и поддерживать огонь. Ещё мне нужно добыть мяса, которое, как я поняла, в этих местах в основном зубастое и будет стараться съесть меня первой. Не переживайте, вы правильно сказали, я не так проста.

— И постоянно быть начеку! — палец с грязным ногтем ткнулся в Лизу, словно булавка. — Заруби себе это на носу!

Лиза с шумом допила последние капли и проговорила прямо в горшок, из-за чего её голос обрёл силу, которой пока не было:

— Я всегда начеку.

Для её состояния она чудо как быстро восстанавливалась, на её месте простая девушка должна была бы сейчас лежать при смерти и готовиться стать трупом в самом ближайшем будущем. Девчонка, судя по всему, не пропадёт. Она начинала нравиться Отшельнику, и он ворчал больше для острастки. Вытянутый палец чуть заметно задрожал. Отшельник в раздражении крепко сжал кулак, будто пытаясь задушить, точно змею, растущую в теле слабость.

— Всё так, молодец. Сейчас я соберу шалаш и лягу там. Что ещё? — Он поднял дрожавшие ладони и обхватил ими голову: появился лёгкий озноб. Действие ягод заканчивалось раньше, чем он рассчитывал, и надо было быстрее всё сделать и сказать. — Да, вода совсем рядом, в фонтане, найдёшь. И… и… — Он никак не мог ухватить за хвост ускользающую от него форелью мысль. — Ладно, не важно. По поводу настоев всё просто: кидай пучки в кипяток и дай настояться. Ориентируйся по вкусу, должно быть похоже на то, что ты только что выпила. Ясно?

— Угу.

Со стоном поднявшись, он чуть не упал — так у него закружилась голова. Подняв первую большую ветку для шалаша, Отшельник понял, что не сможет сделать задуманное, но всё равно нагнулся за второй. Земля стремительно ринулась ему в лицо. Он не почувствовал сам удар, всё тело словно набили ватой. Но он знал, что вскоре должна прийти боль, а затем обморок. Его он боялся больше боли. Где-то там, за порогом сознания, таились под занавесом Тьмы глаза мертвецов, их холодные руки и некто с бледной кожей, по которой вьётся живое чёрное пламя, в котором сгорит его сердце. Над ним зависло озадаченное лицо Лизы:

— Я всё поняла, лежите спокойно. Сейчас я попробую сделать вам напиток. И шалаш сделаю, только чуть попозже.

Лицо начало расплываться, и Отшельник прикрыл глаза. Так было немного легче. Дыхание стало прерывистым, его начало вращать, затаскивая в бессознательное. Нащупав своей рукой ладонь девочки, он, сжав её, не открывая глаз, прохрипел:

— Не давай мне долго быть без сознания. Пожалуйста, любыми способами. Ты слышишь? Любыми. Кошмары, меня муча… ют кош… ры. Они могут убить.

Не сумев дождаться ответа, он провалился в темноту, где его уже ждали бледные огоньки…

«Снова одна…» Эти слова льдинами плавали на волнах её мрачных мыслей. Она находилась неизвестно где, по большому счёту, неизвестно с кем. Что ей дал тот безумный марафон по внутренностям Дома и дальнейший переход? Она попала в странное место, полное опасностей, по словам Отшельника. Лиза усмехнулась — в последнее время ей как-то крайне редко встречались нормальные люди и места. Вместо этого её преследовали потери. Макара она потеряла в своём мире, и неизвестно, найдёт ли его в этом… Затем исчезла Настя. Что дальше? По большому счёту, у неё больше никого и ничего не осталось, кроме собственной жизни. От этой мысли ей стало очень тоскливо, в пору хоть на луну завыть. Она кинула взгляд вверх, где в темноте за завесой облаков спряталось небо. Выть в чернильную темноту ей расхотелось, и она, со вздохом прикрыв глаза, прислушалась к окружающей ночи. Чуждые запахи и шорохи иного мира окружали её. Человеческий разум утверждал, что она здесь впервые, но волчье чутьё подсказывало, что это не так. И ещё какое-то свербящее чувство не давало ей покоя. Что-то из того, что она уже пережила раньше. Это было сродни тому, как пробовать одно и то же блюдо под разными соусами, очень знакомое, но вместе с тем неуловимое, как угорь выскальзывающее из её сознания. Де жа вю.

Заглянув в пустой кувшин, Лиза решила наполнить его водой, чтобы приготовить ещё отвар. На траве лежали ещё три больших куска жареного мяса и половина туши какого-то зверя. Взяв один кусок, она, помня о своём печальном опыте, откусила немного и, проглотив, прислушалась к своим ощущениям. Кроме голодного ворчания желудка она ничего тревожного не услышала и не почувствовала. Наоборот, с каждым куском она ощущала, как в неё вливаются крохи новых сил. Конечно, сказать, что Лиза чувствовала себя хорошо, было бы неправдой. Но она, по крайней мере, может сейчас передвигаться, пускай с остановками и на четвереньках. Это всё же лучше, чем болтаться куском льда в пустоте. Оглянувшись на сидящего волка, она спросила:

— Не хочешь пройтись со мной?

Не дождавшись ответа, Лиза, пожав плечами и сказав: «Ну не хочешь — как хочешь», подползла к лежавшему Отшельнику. На то, чтобы строить шалаш, у неё не хватало сил, и она просто накрыла того травой, разбросанной рядом. При этом она аккуратно выбирала связанные пучки трав, складывая их в одном месте. Проделывая это, она поразилась быстрой перемене, произошедшей с Отшельником. Кожа его покрылась плёнкой липкого пота, закрытые глаза глубоко запали в череп, дыхание с трудом прорывалось из его горла. Лиза не могла поверить, что этот человек спас её и разговаривал с ней буквально несколько минут назад, а сейчас он свечой таял прямо на глазах. Кое-как нарвав большую охапку травы с синими метёлками на конце, она получше укрыла тело мужчины. Передохнув, Лиза прислушалась: где-то совсем рядом журчала вода, на звук которой она и поползла.

Фонтан и вправду оказался недалеко, метрах в пятидесяти. Но это были не самые лёгкие метры. Камни врезались в кожу ладоней и колен, начала кружиться голова. Но всё-таки она добралась до каменного основания фонтана. Усевшись на край каменной чаши, она, зачерпнув воды ладонями, вымыла себе лицо, лезть в ледяную воду целиком ей совсем не хотелось. У неё вообще сложилась стойкая неприязнь к холоду. Но, как бывает, не всё получается как хочется. Потянувшись с кувшином, чтобы набрать в него воды, она потеряла равновесие и рухнула в воду. Было совсем неглубоко, но с лихвой хватило, чтобы, подняв тучу брызг, окунуться с головой. Истошно завизжав, она вскочила на ноги и, поскользнувшись, вновь рухнула, взметнув новую холодную волну. Вскочив во второй раз, она ухватилась руками за бортик. Кое-как найдя опору на скользком камне, Лиза, держась руками за бортик, перешла на сухое место и со злостью посмотрела на глубокую лужу, в которой она только что искупалась. Постояв меньше минуты и лязгая зубами, она решила, что хуже уже не будет, и принялась яростно тереть себя, после чего, жалобно подвывая, обмылась ещё раз. Из этого происшествия был извлечён один положительный момент: она сама не осознала, как встала на ноги. Перелезая через край чаши, Лиза что-то услышала. Встав рядом с фонтаном, она застыла на месте, но ей мешала дрожь, бившая её тело, из-за которой у неё зуб на зуб не попадал. Постояв ещё немного, всматриваясь в тёмное переплетение каменных стен, Лиза ничего не обнаружила. Но у неё, словно боль, затихшая было в зубе, вспыхнуло чувство узнавания. И это узнавание было не из приятных. Это было место без радости, наполненное мрачными тенями прошлого. Но тени эти были не просто пеплом воспоминаний — в развалинах таилась опасность. В тёмных камнях скрывалась своя тайная «не жизнь». Тут Лиза краем глаза уловила какое-то движение, но повернувшись, снова ничего не отследила. Ей всё это крайне не нравилось. Прихватив горшок с водой, она осторожно пошла к костру, маяком светившему во тьме. Шла она очень медленно, не столько из-за боязни разлить воду, сколько из-за страха не устоять на слабых ногах. Не успела она отойти от фонтана и на десять шагов, как позади раздался страшный грохот. Уняв дрожь и слабость, пронявшие её руки и ноги, она, удивившись, что не разлила всю воду, поставила горшок на землю и медленно развернулась. Фигура в центре фонтана, не выдержав тяжести лежащих на ней столетий, рухнула, разбившись на осколки. От бортика откололся приличных размеров кусок и из образовавшейся дыры, тихо журча, выливалась вода, уходя в землю. Но привлекло внимание Лизы другое. Она со смешанным чувством недоверия и радости не могла отвести взгляд от силуэта, стоявшего в центре разбитой чаши. Худая миниатюрная фигурка в летнем платье протягивала к ней свои руки.

— Настя?

Горло мгновенно пересохло, Лизе очень хотелось, чтобы это не было просто миражом, вызванным разыгравшимся воображением. Сама не заметив, как дошла до фонтана, Лиза обнаружила, что Настя находилась вовсе не в центре фонтана, а чуть дальше, возле стрельчатой арки. Она продолжала манить её. «Почему же ты молчишь? Куда ты зовёшь меня?» Эти вопросы крутились в голове у Лизы как на карусели. Дойдя до арки, Лиза вся взмокла, её маятником шатало из стороны в сторону. Тяжело опершись на камень, она испугалась, что сейчас упадёт и не сможет сделать больше ни одного шага. Впереди была круглая неширокая площадь. Настя стояла в центре, а вокруг неё…

— Настя!!!

Отчаянный крик резанул горло. Вокруг её сестры разгоралось пламя. Лиза, не рассуждая, кинулась на выручку. Точнее, она хотела это сделать. На самом деле она, заваливаясь вперёд, сделала три шага и растянулась на заросшей брусчатке. Подняв голову, Лиза с ужасом наблюдала, как рыжеволосая девчонка сгорает в пламени. К общему ужасу свершающегося на её глазах добавилось то, что языки пламени словно окунули в чернила. Это было действительно жутко — валяясь без сил, видеть пляшущие полотнища абсолютной Тьмы, заметные даже на фоне общей темноты, которые пожирают близкое тебе существо…

…На сей раз Отшельник сразу провалился в кровавую жижу по грудь. Продвигаясь вперёд, он помогал себе руками. Каждый шаг давался ему с большим трудом, чем предыдущий. Головы мертвецов всплывали бледными островками, скапливаясь вокруг, загораживая ему путь. Он перестал чувствовать под собой дно, и ему пришлось плыть, с трудом прорываясь сквозь вязкую кровь. Однако холодные руки трупов не пытались его утопить — наоборот, они подталкивали Отшельника, помогая двигаться. А вот и лестница, но уже не подножие — кровь затопила нижние ступени. В изнеможении выбравшись на лестницу, Отшельник, тяжело дыша, распластался на ступенях. Откуда-то раздался звон колокола, он шёл ниоткуда и отовсюду. Тяжёлый мрачный звук, вибрации которого заставляли содрогаться всё тело и, скручивая волю, позволяли в полной мере осознать всю свою никчёмность. Звон в голове обернулся голосом, зовущим вверх, захлестнувшим горло невидимой петлёй, тянущей за собой, не оставлявшей выбора. Отшельник был уверен, что если он будет сопротивляться, его просто задушат и отволокут наверх тело. Причём вряд ли это будет конец истории. Цепляясь за скользкие ступени, он начал своё восхождение…

…Лиза смотрела не отрываясь на стоящую в чёрном пламени Настю. Взгляд её туманился от застилавших глаза слёз. «Так нечестно, нечестно!» — твердила она себе, но от этого ничего не менялось. Языки живой Тьмы беззвучно плясали на расстоянии вытянутой руки от неё. Лиза не ощущала жара, наоборот — её обдавало жутким холодом. Она словно опять очутилась перед открытой дверью, за которой её ждала ледяная бездна. Лиза не заметила, как чёрное пламя, разбежавшись, обхватило по кругу всю площадь, заключив её в кольцо пляшущей тьмы. Холод сдавил её тело стальными тисками, дыхание клубами пара вырывалось изо рта, оседая на землю кристалликами льда. Обхватив себя за плечи, Лиза, лязгая зубами, сумела встать на колени и, обнажив удлинившиеся клыки, попыталась подняться. В этот момент фигура, заключённая в пламени, шагнула к Лизе:

— Не вставай, не надо. Скоро всё будет хорошо, успокойся.

Голос привычно прошелестел у неё в голове, но это не был голос Насти. Лиза, вскинув голову, посмотрела в лицо стоящей перед ней. Но как она ни всматривалась, так и не смогла проникнуть за занавес пляшущих теней.

— Настя! Что… что происходит? Нам надо уходить отсюда, нам надо…

Слова застряли у неё в горле, превратившись в кусочки льда. Фигура перед ней наклонилась вперёд и положила ладони ей на плечи. То, что Лиза приняла за непроницаемые тени, оказалось языками чёрного огня, бушевавшего на месте головы.

— Тише, тише… Всё закончилось, мы поможем тебе. Верь нам.

Лиза даже не увидела, а скорее почувствовала, как справа и слева от стены чёрного пламени отделились тёмные фигуры. Они приблизились к ней и также обхватили её за плечи.

— Ты наша, ты нам нужна. Будь с нами.

Плечи онемели от навалившегося на них груза. Сейчас Лиза в полной мере поняла высказывание «бессильная ярость». Это было именно то, что она чувствовала. Ярость, смешанная с досадой на себя, что позволила заманить себя в ловушку. Все те толики силы, что она сумела восстановить, сгорели в первые же секунды, а вернее сказать — замёрзли в чёрном пламени. Теперь речь шла не то чтобы о перевоплощении, и уж тем более не о волне «белой ярости», а лишь о том, чтобы устоять на дрожащих коленях и не упасть. Это всё, что осталось Лизе — не упасть. Голос в её голове разбился на целый хор шепчущих, кричащих, плачущих и заходящихся в безумном смехе. Она не слушала их обещаний и угроз — все силы уходили на то, чтобы не упасть. Ещё одна пара холодных рук легла тяжестью ледника на её дрожавшие плечи. Она стояла до тех пор, пока не стало слишком темно и холодно, и Лиза перестала ощущать под собой твёрдую опору. Истощённое тело осело на землю пустой оболочкой, над ним склонились пять теней. Через миг стены пламени сошлись тёмными волнами и, вспыхнув, растворились в ночи. На брусчатке остался лишь толстый слой инея…

…Сколько ступеней он уже прошёл, десять или сотню? Отшельник перестал задавать себе этот вопрос, сосредоточившись на том, чтобы преодолеть очередную ступень, пригибаемый несмолкаемым набатом. Поэтому когда нога не нащупала очередную ступень, он неуклюже завалился вперёд, больно ударившись коленом. Потирая ушибленное место, Отшельник выпрямился и огляделся. Он находился на вершине плоской пирамиды, границы площадки которой терялись в темноте. Прямо перед ним, чуть поодаль, появилось слабое сияние. Отмеряя шаги ударами колокола, которые молотом обрушивались на его согнутую спину, заставляя пригибаться ещё ниже, он шёл вперёд. «Как слабый мотылёк, — подумал Отшельник. — Просто мотылёк, который уже обжёгся, но всё равно летит на свет. Наверное, потому, что ему не хочется умереть во Тьме, хотя он и знает, что свет убьёт его». В очередной раз подняв голову, он увидел шагах в сорока перед собой большой каменный алтарь, на котором что-то лежало. Сделав ещё пару шагов, Отшельник остановился, словно налетев на стену. Колокол замолчал. От обрушившейся на него тишины у него заложило уши, и только собственное хриплое дыхание и звук шагов уверили его, что он не оглох.

Чем ближе подходил он к алтарю, тем лучше видел, что на нём лежало. Это было человеческое тело. Подойдя, он сокрушённо покачал головой. Отшельник знал эту девушку всего ничего, но ему было крайне больно видеть её здесь. Худое до измождённости тело, спутанные светлые волосы… Только её золотых глаз не видно, они прикрыты тонкой кожей век, на которых видны синие венки. Протянув руку, он погладил её по голове, вытаскивая из волос застрявшие палочки и листья.

— Эх ты, волчонок, я же просил… Ты ведь должна была меня разбудить.

Пальцы пробежались по лицу, руке и застыли на чёрном камне. Тело Лизы было такое же холодное, как алтарь, на котором она лежала. Уже убирая руку, Отшельник задел какой-то предмет. Взглянув на него, он увидел кинжал с длинным прямым лезвием. Тусклая сталь листовидного клинка была вся испещрена какими-то письменами, а навершие рукояти было увенчано простым чёрным шаром. Он покрутил клинок в руке и уже совсем было собрался положить его, как внезапно всё поплыло у него перед глазами…

…Когда пелена спала с глаз, он зажмурился от неяркого света, который показался ему ослепительным после пребывания в темноте. Приоткрыв глаза, он невольно попятился: прямо перед ним возвышалось циклопическое сооружение. Отшельник, многое повидавший в своей жизни, знал лишь одно здание таких масштабов, которое до этого он видел лишь издалека. Это мог быть только Храм, стоящий среди Руин. Титанические фигуры демонов и ангелов стояли вдоль его стен безмолвной стражей. Стены были покрыты барельефами и мозаикой, изображавшей сцены сражений, пиров, любовных утех, казней, участниками которых были всё те же ангелы и демоны. Но среди них были и люди, иные существа, животные. От созерцания Отшельника отвлёк звук открываемых ворот. Глядя на то, как тяжёлые створки плывут в стороны друг от друга, он поразился их размерам и подумал, что в них без труда смогли бы пройти титаны, стоящие вдоль стены. Створки, разойдясь в стороны, замерли в ожидании. За ними таился манящий полумрак, обещавший поведать множество тайн, хранящихся внутри. Он очень много лет наблюдал гигантский купол издали, пытался просто подойти поближе, но это ему не позволяли. И вот теперь он, наконец, может войти. Отшельник был уверен, что там он найдёт способ восстановить свою связь с Пустошами. Неразгаданные тайны звали его. Глубоко вздохнув, он сделал шаг по направлению к воротам, вернее, хотел сделать шаг, но не смог: что-то держало его за ногу. Удивлённо обернувшись, он увидел, что на его щиколотке защёлкнут железный браслет, от которого ржавая цепь уходила за завесу темноты, сплошной стеной стоявшей за ним. Подёргав цепь, он отказался от идеи разорвать её, но вот ржавый замок мог поддаться, нужно было лишь найти подходящий камень. Отвернувшись в поисках его, Отшельник почувствовал острую боль в скованной ноге. Обернувшись, он резко втянул в себя воздух: вместо железных оков на его ноге сомкнул свои челюсти волк. Было видно, что тот умирает. Шерсть, по-видимому, когда-то белого цвета свалялась и висела клоками, обнажая выпирающие рёбра, ходуном ходившие от тяжёлого дыхания. Волк лежал с закрытыми глазами, вывалившийся язык красной тряпкой свисал из пасти. Весь вид некогда грозного хищника теперь внушал лишь брезгливую жалость. Он мешал, не давал ему идти. Отшельник попробовал выдернуть ногу, но волк лишь плотнее сомкнул челюсти, по-видимому, не собираясь его отпускать до своего последнего вздоха. Отшельник, болезненно поморщившись, крикнул:

— Что тебе от меня надо?! Я тебе ничего не должен! Отпусти меня, мне нужно идти!

Зверь никак не отреагировал на его слова. Отшельнику было жаль подыхающего зверя, но ему надо было очень многое сделать — «Жатва не ждёт». Он удивлённо поморгал глазами: «Что это была за мысль, какая жатва?» Снова посмотрев на волка, он наклонился над ним и положил свою руку ему на бок, чувствуя, как жизнь медленно покидает это тело. Милосерднее будет прервать эти мучения… Его рука плавно скользнула вверх, сжимая клинок листовидной формы. Отшельник растерянно подумал: «Откуда у меня этот кинжал, ведь я его оставил… Где?» Он болезненно сморщил лоб, зубы волка сильнее впивались в его плоть.

Всё было как в тумане — мысли, чувства… Отшельник не мог отделаться от ощущения, что кто-то шепчет ему слова, которые он принимает за свои. Навершие на рукояти ощутимо пульсировало, требуя погрузить лезвие в живую плоть. Ведь нет в том зла, чтобы оказать последнюю милость умирающему. Ей будет только лучше, она станет свободной, обретёт покой. У неё появится новая жизнь. Так чего же он ждёт? Ведь она не отпустит его, а ему необходимо продолжить свой путь. Один точный удар в сердце — и всё будет сделано. Именно в сердце, так будет правильно. Почему? Отшельник схватился свободной рукой за голову: «Да что же это такое!» Позади него раздался какой-то звук. Обернувшись, Отшельник выругался: ворота закрывались. Из-за этой жалкой шавки он может потерять всё! Набрав в грудь побольше воздуха, он резко вскинул кинжал. Глаза волка раскрылись, и взгляд Отшельника встретился с двумя золотыми зрачками. Совсем как у мамы, некстати пришло ему в голову, только у неё в глазах было больше меди, чем золота. Дрогнувшая рука замерла на мгновение, а после с силой опустилась вниз…

…Он стоял во Тьме и дрожал, сжимая в руках кинжал, чёрная сталь которого была покрыта кровью, шипящей и пламенеющей, точно раскалённый метал. Собравшись на конце клинка тяжёлой каплей, она сорвалась вниз, точно падающая звезда, прорезав Тьму ярким росчерком, и разбилась рубиновой вспышкой о камень алтаря. Тот, вспыхнув, осветил стоящие в двух шагах от алтаря пять невысоких фигур. Те поспешно шагнули назад, под защиту привычной им Тьмы. Отшельник непонимающим взглядом глядел на окровавленный кинжал. Навершие теперь приобрело багровые оттенки, но он чувствовал, что клинок ещё не утолил своей жажды и буквально рвался резать, убивать, пить жизнь. «Они всё-таки добились своего, его руками сгубили девчонку-оборотня. Им крутили, как тряпичной куклой. Им, Отшельником! Которым пугали детей и называли чуть ли не демоном!» Он дрожащей рукой дотронулся до рассыпавшихся по алтарю спутанных волос и тут же отдёрнул её, словно обжёгся. В горле скопился комок горечи, который он не мог проглотить. Зачем была нужна такая длинная жизнь, чтобы в конце концов совершить такое? Отшельник не мог представить себе большего унижения. Все тайны, которые так манили его, приобрели вкус тлена и рассыпались, как песочные замки, смытые волной.

— Закончи начатое, отдай нам её сердце. И возьми свою награду.

Свет быстро померк, и мрак с четырёх сторон еле тлеющего бледным свечением алтаря, сгустившись, выпустил из себя четыре зловещие тени. Ещё одна встала у Лизы в изголовье. Их руки тянулись к лежащему телу:

— Быстрее, Отшельник, сделай это! Твоя награда ждёт тебя, и она велика.

— Слишком велика для меня. Про себя Отшельник произнёс: «Прости, волчонок».

Он развернулся к ближайшей тени. Все пятеро постоянно менялись. Сначала это были дети, подростки, затем они вытянулись став за секунду взрослыми, затем — фигурами демонов с молочной кожей с живым чёрным рисунком на ней… И снова дети. Отшельник направил остриё кинжала в их сторону. Смех стаей шелестящих крыльев окружил его.

— Ты жалок. Как ты собираешься причинить вред Темноте? Что ты можешь против своих страхов, своей слабости? Ты жалок. Ведь это ты убил её и никто другой. Так почему ты противишься своей природе? Сила и знание — ты ведь этого жаждешь. Ты это получишь. Склонись, встань на путь Тёмного луча — и тебе откроются все тайны. Приди к нам, мы тебя поймём как никто. Чёрный луч пройдёт сквозь тебя и примет в себя.

Слова, звучавшие многоголосицей в его голове, проникали в каждую клеточку, подтачивая его уверенность и гнев. Кинжал задрожал и немного опустился. Но он поборол дрожь, и клинок вновь устремился обвиняющим перстом на порождение Тьмы.

— Мы часть той великой Тьмы, что у тебя в руке, она не сможет причинить нам вред, глупец.

Отшельник знал это, но у него была одна догадка, что сможет. Он без затей ткнул в так самоуверенно стоящую перед ним фигуру. Последовавшая за этим ярко-красная вспышка и последовавший за этим вопль были для Отшельника наградой. Тени исчезли, но крик продолжал метаться, сорванным парусом пронзая уши раскалёнными спицами. Выронив кинжал, Отшельник с силой зажал уши. Он оказался прав: они сделали чёрную работу его руками, потому что боялись крови девочки. Боялись той силы, что была заключена в ней. С его помощью они хотели совершить над ней обряд и прибрать её к рукам. Насчёт себя он также не обольщался.

Колокольный набат рухнул на него, словно небесный свод, придавив своей тяжестью к полу. Каждый удар забивал в его тело костыль боли, заставляя корчиться на полу, как приколотому иголкой жуку. Над ним тусклыми звёздами замерцали сотни мёртвых глаз. Зажмурившись, Отшельник подумал, что всё-таки сумел причинить вред Тьме. И пришедшей снаружи, и той, что пряталась у него внутри. Холодные пальцы гвоздями впились в его кожу. Но этого Отшельник уже практически не ощутил, молот набата раздробил все его чувства, мысли, кости вот-вот готовы были рассыпаться в пыль. Звук колокола набирал мощь, как накатывающая на берег гигантская волна цунами…

…В мозг, окутанный благословенным покровом беспамятства, назойливыми мухами пробирались обрывки фраз, тревожащие душу. Он не хотел их слушать, он слишком устал, смертельно устал. Но чужие мысли и слова продолжали теребить его утомлённый разум, прозвучав всё громче и громче, пока, наконец, они не ворвались громовым раскатом:

— Вставай, поднимайся! Быстрее, быстрее!

Отшельник приоткрыл глаза и чуть не ослеп от заливавшего всё кругом белого света.

— Вставай скорее! Забирай тело и уходи!

Ошалело покрутив головой, Отшельник разобрал на безупречной белизне, окружавшей его со всех сторон, очертания двери. Поднявшись, он понял, что до сих пор сжимает кинжал. Подойдя к алтарю, он бережно поднял на руки холодное тело Лизы. Не выпуская кинжал из руки, мужчина шаркающей походкой направился к мерцающему проходу. Словно далёкие раскаты грома, до него долетело слабое эхо колокольного звона. Он был оттеснён вместе с полчищами мертвецов непонятно откуда появившимся светом. Но вряд ли надолго. В голове снова возник голос, требующий от него: «Быстрей! Пройди в дверь! Ради всего святого, быстрее!»

Отшельник кинул в топку все резервы. Шаг, ещё шаг, ещё… Раздался резкий неприятный звук, похожий на лопнувшую струну, и волны темноты, подгоняемые жутким набатом, обретшим потерянную было силу, разметали белый свет.

Глава 4

Порыв холодного ветра взъерошил чёрные перья ворона, который, нахохлившись, сидел на сухой, как рука калеки, ветке обгоревшего дерева. Под лишённым коры чёрным от копоти стволом жутким наплывом вырос привязанный цепями полусгоревший труп. Дерево находилось на самом конце небольшой деревни, от которой осталось лишь пепелище, ставшее могилой для всех её жителей. Мимо проходила оживлённая в сухое время дорога. Сейчас же, в начале марта, она превратилась полосу замёрзшей грязи, в которой была проложена колея, заполненная холодной водой, подёрнутая тонкой коркой льда, таявшей к полудню. Колонна всадников, закованных в броню, змеёй проползала по почерневшей от пепла земле мимо скелетов изгородей и останков домов. Ворон проводил лязгающую металлом вереницу хмурым взглядом. Запах смерти длинной мантией тянулся за людьми, окутывая их густой пеленой. Это была не первая война, которую наблюдал ворон. Железные всадники перед ним были обычными людьми, убивающими себе подобных, но их предводитель вызывал крайнее беспокойство. Таким, как он, было не место здесь, однако лошадиные копыта с хрустом ломали тонкий лёд, разбрызгивая ледяную воду и грязь, как бы подтверждая реальность происходящего.

Предводитель авангарда святого воинства, по благословлению архипастыря Илирио, отправленного в крестовый поход против ереси, проникающей в благословленные земли империи из проклятых Пустошей, сидел на рослом чёрной масти коне, облачённый в простой, без каких-либо украшений панцирь, весь во вмятинах от старых стычек. Пальцы в латных перчатках, покоящиеся на передней луке седла, слабо шевелились, делая руки похожими на двух стальных пауков. Голова в глухом шлеме (также без каких-либо украшений и плюмажей) повернулась в сторону сгоревшего дерева, из-под опущенного забрала кинжальным остриём блеснул взгляд тёмно-серых глаз, скрестившийся с обсидианом глаз птицы. Ворон, увидевший уже достаточно, взмыл в хмурое небо, откуда он поведал округе о своём знании, но его слушателями были только обгоревшие трупы людей и остовы домов, и они-то, в отличие от живых, уже знали всю правду. Вороний крик опадал на измятую копытами колею, ложась мутным отражением хмурого неба на стылую воду. Командир, задержавшийся возле прикованного к дереву мертвеца, задумчиво склонил голову на грудь. Со стороны могло показаться, что он прикорнул в седле, но из-под забрала глухо прогудел голос:

— Зря стараешься, птица, некого оповещать, кроме твоих прожорливых сородичей.

Всадник выпрямился и поднял забрало. Крючковатый, как у хищной птицы, нос жадно втянул в себя воздух, пропитанный запахами дыма и горелого мяса и ещё многими неуловимыми для смертного обоняния ароматами — страха, паники, безумия, боли. Командующий войсками ордена «Небесный молот», самой боеспособной частью святого воинства и правая рука магистра Эрго Ваер не был простым смертным. Восемь месяцев назад он, недооценив одного отшельника, чуть было не сгорел в божественном огне, пылавшем у него внутри. Это был его экзамен — так ему сказал магистр Илирио. Он стал ещё ближе к Господу, стал одним из избранных. Теперь небесный огонь полностью слился с ним — не только с телом, но и с душой. Он приобрёл силу, но и не утратил холодный разум, что помогло ему сделать головокружительную карьеру в ордене. Так что он мог быть даже благодарен старому затворнику, если бы не одна деталь — золотой амулет, который похитил старый проныра. Эта золотая вещица не давала ему покоя, притягивая к себе своей мощью. Пришло время вернуть долги и получить свою награду. Так что объявление священного похода против внутренней и внешней крамолы подходило как нельзя более кстати.

Войну объявили всем приверженцам старых богов, обвинив их в ереси и во всех возможных грехах от засухи до запора. На деле же причины были теми же, что и всегда: власть, золото, новые земли, но не для Эрго Ваера и для единиц истинно верующих. Их награда была в благодати божьей, и получить её смогут только самые верные. Пожалуй, это будет самая грандиозная бойня в истории империи, которая после неё перестанет существовать. Империю раздирает гражданская война, начатая лордом Марбрандом после смерти императора и восхождения на трон его слабовольного сыночка, что привело к усилению власти Единой церкви. Мелкие державы, чувствуя слабость большого зверя, начинают откусывать куски от его располневшей туши. Но, как поведал ему магистр Илирио, всё это сыграет на благо церкви и поможет построить истинную империю света. Недовольных же ждала суровая кара. И как только царство света построится на земле, придёт Господь с ангелами его судить грешников и награждать праведников. Жаль, конечно, что все его старые люди погибли. Но, как говорится, на войне как на войне — он с лихвой отомстил за них. Ему после перевоплощения требовалось много энергии, а самый простой способ её получить — кровь. Он плохо помнил момент своего пробуждения, только одуряющее чувство голода и неконтролируемая ярость, помноженная на увеличившуюся силу. Когда он увидел их, то обрушил на них праведный гнев. Это были демоны, вселившиеся в его людей, желавшие остановить его, ведь теперь он стал ещё большей угрозой для порождений лукавого. Забрав их тёмную энергию, он, вернувшись в резиденцию ордена, поведал о случившемся и намекнул на возможность участия в истории с амулетом лорда Марбранда (объявленного после смерти императора еретиком; в ответ тот разжёг костёр гражданской войны). Также Эрго Ваер рассказал про сам амулет. Остальное было легко: все, кто вставал у него на пути, пропадали необъяснимым образом. Следствие, если таковое и было, быстро заходило в тупик, тем более что пропавшие все как один были паршивыми овцами, смущавшими окружающих своими еретическими мыслями. К тому же сам магистр был к нему благосклонен и в приватной беседе поделился, что видит его своим преемником и открыл перед ним многие тайны ордена. Но с некоторых пор он стал ощущать чьё-то давление. У него часто бывали провалы памяти, после которых он чувствовал себя так, словно его били палками, а также видения, где он видел себя в чёрном пламени. Это пламя манило его, раскрывало тайны, которые он потом не мог вспомнить, но был уверен, что обретает новое знание, помогающее ему осознать дар Господа ему, благодаря которому он мог многое, даже вступить в открытое противоборство с демонами высшего порядка.

Взглянув в небо, захламленное грязными тучами, готовыми пролиться либо дождём, либо снегом, Эрго Ваер нашёл кружившуюся в вышине птицу и прошептал:

— Жатва грядёт, великая жатва, которую ещё не знало мироздание.

Эта странная мысль, скорее всего, пришла из его видений, теперь заменивших ему сны. Но она ему очень понравилась и он часто её повторял.

Пришпорив коня, всадник, раскидывая комья грязи, помчался вслед за маршировавшим войском. Это была его гвардия, основное войско стояло лагерем близ Тигольма, преграждая путь на столицу. Он всю зиму потратил на усмирение южных провинций и теперь ему надлежало самое главное — поход на восток, который был полностью под рукой Марбранда. А тот был крайне опасным соперником, несмотря даже на то, что военной силы у того было меньше и приходилось отбиваться ещё и от внешних врагов. Восток был страной лесов, болот и рек, среди которых располагались хорошо укреплённые города. Но перед большим походом в логово еретиков ему предстояло не менее (а может даже более) важное дело на севере. Пустоши. Там был источник могущества — это открылось ему в его видениях. Если он сможет выиграть эту битву, то Марбранд со всем его воинским мастерством будет ему не страшен. Он намеревался ближе к концу марта подойти с малой частью войска к деревне Серый камень, а уж от неё проникнуть в Пустоши. И кто знает, быть может, ему посчастливится встретиться со старым знакомым…

…Остатки тепла быстро улетучивались, уступая место ознобу от соприкосновения кожи с мокрым снегом. Выбираясь из канавы, Макар поскользнулся и съехал обратно вниз, оказавшись по колено в ледяной воде. Матерясь и содрогаясь от холода, он кое-как выбрался наверх, оказавшись на краю поля, застеленного рваным снежным покрывалом, в дыры которого проглядывали жёлтые стебли прошлогодней травы. Канаву, из которой выбрался Макар, отделяло поле от широкой просёлочной дороги. Ледяной ветер, налетевший со стороны далёкого леса, раздувал лохмотья, в которые превратилась его одежда, заставляя Макара обхватить себя руками в тщетной попытке удержать крупицы тепла. Что-то пошло не так, местность была самая обыкновенная, но в этом и была странность. Он должен был продолжить игру, чтобы дойти до «комнаты страха». «Что же теперь?» Клут говорил, что сам он не может покинуть игру. Или всё-таки может? Зажмурившись, он до боли в висках пытался выловить из водоворота своей памяти последние события, которые бы объяснили, почему он здесь. В голове упрямо возникал образ трёх свечей из чёрного воска с пляшущими на их вершинах обрывками холодной ночи. Решив, что стоя на месте под пронизывающим ветром, он точно не найдёт никаких ответов, Макар выбрался на дорогу. Он сумел пройти не больше ста метров, после чего у него от холода свело судорогой босые ступни, и он рухнул на землю, разбрызгивая грязь. В затухающем сознании промелькнула мысль: «Сколько можно умирать?»

Нос что-то назойливо щекотало. Не выдержав, Макар чихнул. Край шерстяного одеяла откинулся, впустив в глаза серый дневной свет. Сквозь прищуренные веки Макар глядел на склонившееся над ним светлое пятно лица. Мужчина или женщина? Ему, судя по всему, что-то говорили, но Макар ничего не слышал, словно уши его набили ватой. Его снова накрыли толстым одеялом. Теплота принесла с собой дрёму, в которую он медленно погружался под убаюкивающее раскачивание и скрип дерева. Во сне он снова увидел чёрный огонь…

…Кусок плоти истекал соком, капающим с вилки на кружевную скатерть, застывая в чёрном свете свечей чернильными пятнами. Макар, поднеся вилку ко рту, почему-то медлил, оттягивал неизбежный момент, когда кровавый комочек окажется у него во рту, и, проглотив его, он изменится, изменится навсегда. Повернув голову, он взглянул на дочь. Как странно… он помнил Таню совсем другой — смеющейся, полной жизни… А при взгляде на ребёнка, сидящего рядом, не возникало даже мысли, что эта девочка может улыбаться.

— Эй, Кнопка, как дела?

Оторвавшись от ломтя мяса, она тупо посмотрела на Макара и, буркнув что-то неразборчивое, вновь принялась терзать мясо. Лицо её стало темнее, словно на него накинули вуаль. Макар осторожно, словно ядовитую змею, положил вилку на край тарелки и перевёл взгляд на Машу, также усердно поглощавшую кровавое угощение.

— Дорогая…

По лицу Киры, сидящей напротив, прошла едва заметная рябь, разбив её лицо трещинами морщин, под впавшими глазами залегли тяжёлые мешки. Дряблый рот исказила гримаса ненависти:

— Что ты там несёшь?! Что ты задумал, мальчик?! Что ты хочешь доказать? Ты забыл, где ты?!

Макар, не обращая внимания на беснующуюся старуху, продолжил:

— Извини, дорогая, нас прервали… Ты помнишь, что ты сказала мне в первую брачную ночь?

Фигура Маши укрылась в тень, откуда до Макара донеслось:

— Я люблю тебя. Я тебя хочу.

Макар, невесело усмехнувшись, подобрал серебряный нож и покрутил его в пальцах, любуясь игрой тёмных бликов на лезвии. Отодвинувшись от стола, Макар откинулся на стуле.

— Хорошая попытка, Кира.

Существо, сидевшее напротив, вскочило из-за стола, опрокинув поднос с мясом и стул, на котором сидела. Чёрные свечи, вспыхнув, исчезли, и тут же чёрное пламя вспыхнуло вокруг них, стиснув их в тесном кольце. Макар вовремя поднялся на ноги, стул под ним рассыпался трухой. Они остались один на один.

— Что ты о себе возомнил, ничтожество? Скоро ты будешь умолять меня о смерти, но скажу заранее — ты её недостоин. Я выверну твою душу наизнанку и разорву в клочья. Я…

— Хватит! Моя душа вывернута и порвана уже давно. Извини, тебе ничего не досталось. Но давай поговорим о другом, — Макар постучал себя по подбородку ножом, который почему-то не исчез. — Мне нужно пройти дальше, уйди с дороги или я уничтожу тебя. И не тревожь меня больше своими иллюзиями.

Кира вся затряслась как в лихорадке и, сделав шаг назад, как тканью завернулась в чёрное пламя, бушующее вокруг, оставив после себя свистящий шёпот:

— Слишком громкие речи, мальчик. Я подожду, когда ты начнёшь меня умолять прекратить. Я подожду ещё, у меня в распоряжении вечность.

Макар потёр пальцами виски и, прикрыв глаза, опустился на пол и устроился там по-турецки. Главное его оружие — это его воля и спокойствие. Всё, что Кира использовала против него, это всего лишь привидения, ложные образы, которые могут причинить вред, лишь в том случае, если разрешить им это сделать. Нельзя позволять ей марать светлые образы, являющиеся теми якорями, которые не давали ему окончательно обезуметь. Приоткрыв глаза и стараясь дышать ровно и глубоко, он негромко произнёс:

— Зато у меня нет времени, решай быстрее.

Дикий хохот послужил ему ответом. Языки тёмного огня сплелись в гигантское лицо. Кира сверлила Макара ненавидящим взглядом, безумный смех разлетался с её искажённых губ ядовитыми брызгами. Её лицо сморщилось до такой степени, что Макару показалось: ещё миг — и оно треснет и разлетится сухими осколками. Смех, вырвавшись из раскрытого рта, метался между ними безумной птицей, в то время как чёрные губы шептали слова, проникающие прямо в мозг Макара:

— Холод тоже может обжигать. Ты сгоришь в чёрном пламени, твои близкие проклянут тебя. Ты будешь вдыхать пыль и есть прах. Будешь парить сквозь боль на деревянных крыльях, а в конце тебя встретит… Конец фразы утонул в треске пламени, поглотившего её лицо.

Макар какое-то время молча смотрел на стену тёмного огня. Когда она начала двигаться на него, он перевёл взгляд на серебряный нож у себя в руках. В голливудских страшилках серебро было действенным оружием против оборотней, а может, и против другой нечисти, какой именно, Макар точно не помнил. Да и не важно, что он помнил, важно, во что он верил.

Удавка чёрного пламени сжималась вокруг него, и с каждым мигом Макар чувствовал, как челюсти холода глубже вонзаются в его тело. Он как щитом укрылся памятью о самых близких, вылавливая из мутной воды сознания золотые крупицы мгновений, недооценённых ранее, теперь ставших бесценными. К своему ужасу, он осознал, что то ли под тяжестью пережитого, то ли под давлением холодной Тьмы ему никак не удавалось увидеть лица своих жены и ребёнка, только размытые светлые образы. Дыхание начало обжигать лёгкие, холод стальными зубами вгрызался в его кожу, мясо и кости. Словно вспышки фотокамер, перед ним представала его жизнь. Вот он обманывает родителей, врёт жене, не выполняет обещаний ребёнку, трусит, когда нужна была его помощь. Он, содрогнувшись, закрывает глаза, но обличающие его видения не пропадают, а становятся ещё ярче. Он говорит гадости про других, молчит, когда надо было высказаться… И голос, вернее, голоса всех тех, с кем столкнула его жизнь, — друзей, недругов, незнакомцев, любимых. Они шепчут, кричат о том, что это его жизнь, что это его поступки, его решения. Холод глубже проник в его тело, заставляя трястись осиновым листом, прогоняя все мысли. Макар почувствовал себя запертым в горящем доме и бегающим по этажам, открывающим двери, бьющимся в запертые окна в тщетной надежде найти выход.

У него ещё получалось с трудом удерживать ритм дыхания в стремлении сохранить душевное равновесие. Образы, на которые он возлагал все свои надежды, убегали песком сквозь пальцы, оставляя на губах лёгкий привкус мороженого, запах влажной хвои, звонкий детский смех в ушах… Стоп! Вот оно! Его любимые не просто мёртвые изображения на фото. Они заполнили его душу множеством всевозможных красок и оттенков, они были его жизнью. Запахи, прикосновения, слова, мысли, звуки шагов…

Он и Маша любили гулять по городскому парку, взявшись за руки. Аромат её духов перемешивался с ароматами леса после дождя. Тогда прошёл сильный ливень, и они обходили большие лужи, стараясь не расцеплять рук, и у них получалось. Макар явственно почувствовал теплоту её ладони в своей и слегка сжал её, ощутив ответное пожатие. Звонкий колокольчик смеха брызгами разлетался из-под детских сандалий, шлёпающих прямиком по лужам. Он с лёгкостью подхватывает Кнопку в розовом лёгком платье и поднимает над собой. Солнечный свет нимбом окружает вихри её белокурых волос. Её смех переплетается с птичьим гомоном, наполняющим зелёные кроны, и к этой мелодии они с Машей добавляют свои голоса. Он прижимает дочку к себе и чувствует тепло её тела и губ, которые целуют его в щёку.

Макар раскрыл глаза и с улыбкой огляделся вокруг. Тьма ушла, забрав с собой пламя. Вокруг простиралась серая, точно полинялая материя, пустыня. Вместо бетонного пола под ногами растрескавшаяся земля, убегающая до самого горизонта. Макару показалось, что вдалеке он что-то заметил, нечто выделяющееся на общем выгоревшем фоне. Он долго всматривался, пытаясь определить, что же он видит, но расстояние не позволяло это сделать. Терять же время на его преодоление Макар не хотел. В этом мире иллюзий нет привычных законов, и всё может поменяться… Вся суть заключалась в том, чтобы поверить, что ты сам можешь изменять окружающий мир. Макар сделал глубокий вдох, выдох и ступил один шаг по направлению к намеченной цели. Горизонт прыгнул ему навстречу — и вот он уже чётко видит перед собой очертания дерева… Второй шаг… Макар замер перед сухим стволом. Лишённая коры древесина напоминала выбеленный временем и ветром скелет, воздевающий к небу свои хрупкие руки-ветки. У его основания в переплетении корней, варикозными венами, выступающими из земли, лежала куча истлевшего тряпья, источавшего зловоние. Подойдя вплотную к дереву, стараясь не наступить на вонючую кучу, Макар приложил ладонь к бледной поверхности, вовсе не похожей на дерево, и тут же отдёрнул руку. Было полное впечатление, что он дотронулся до кожи человека, кожи трупа, холодной и липкой. С отвращением вытерев руку о рваные джинсы, он отступил назад и, споткнувшись, перелетел через выступавший корень, больно ударившись спиной о твёрдую землю. Со стоном перевалившись на бок, Макар постарался восстановить дыхание, поднимая при этом облачка серой пыли, оседающей ему на лицо и волосы. Сплёвывая горькую пыль, он сел на земле и посмотрел снизу на возвышающийся над ним светло-серый ствол жуткого дерева. Раздавшийся рядом хриплый старческий смех привлёк его внимание к тряпичной куче. Под ней скрывалось создание, когда-то бывшее женщиной. Серая, сморщенная, вся в тёмных пятнах кожа плащом свисала со скелета. Редкие белые волосы почти не прикрывали маленький череп. Лицо было сплошным переплетением морщин, в их лабиринте потерялись два колодца глаз, горящих ненавистью над изломанной дырой беззубого рта, из которого и доносились звуки, больше похожие на скрип несмазанных петель, чем на смех.

— И что ты теперь будешь делать, герой? А?! Куда ты направишься со своим ненаглядным светом? Гляди, гуляй где вздумается, тут так живописно.

Прокаркав это, Кира снова затрясла складками дряблой кожи в приступе смеха. Макару совсем не улыбалось вступать в бесполезную перебранку, но не удержавшись, он обронил.

— Смотрю, ты с каждым разом всё краше, Кира.

Зашипев рассерженной змеёй, Кира практически полностью скрылась в своём тряпье, злобно сверкая глазами.

— Посмейся напоследок, гадёныш, я посмеюсь последняя.

Устало поднявшись, Макар направился прямиком к Кире, желая поскорее закончить. Каждое движение доставляло ему боль, и, оказавшись перед высоко вылезшим из земли корнем, он долго примеривался, как преодолеть это препятствие. Наконец справившись с этим, он остановился, переводя дыхание. Серебряный нож, зажатый в кулаке, казался невероятно тяжёлым и оттягивал руку. В голове пульсировало: «Главное верить, что при помощи серебра я прикончу эту тварь». Кира, не отрывавшая от него взгляд, обеспокоенно засуетилась, отодвинувшись поближе к дереву. Преодолевая тошнотворную вонь, исходящую от неё, Макар схватил Киру за жидкие волосы и отвёл голову назад, обнажая тощую шею. Кира, заверещав, вцепилась своими когтями ему в руку, пытаясь безуспешно её скинуть. Не обращая на это внимания, Макар занёс руку для удара. Визг оборвался, вместо него посыпались слова:

— Стой, стой! Остановись!

Макару было очень трудно держать дрожащую руку с зажатым ножом. Выдохнув, он уже собрался опустить серебряное остриё на серую кожу шеи, когда Кира просипела:

— Я помогу тебе…

Договорить она не успела, нож упал вниз, и Макар поморщился от резанувшего уши визга. Отпустив волосы, Макар отступил на шаг назад. Кира растаявшим снеговиком осела в своих тряпках, голова, упав, замерла на впалой груди. Алая струйка ослепительно ярким, в царстве серого цвета, стежком легла на бесцветное рубище.

Покрутив окровавленный нож в руках, Макар сунул его за оторванную подкладку куртки и, взглянув на неподвижное тело, обронил:

— Чем ты можешь мне помочь?

Кира, застонав, прижала руки к кровоточащему горлу:

— Я умираю…

Макар досадливо поморщился:

— От этой царапины ты не сдохнешь и быстро восстановишься, когда я уйду и снова придёт Тьма. Так что говори что собиралась, и пусть это будет что-то стоящее, иначе во второй раз я не буду так осторожен.

Прерывисто дыша, Кира сказала:

— Я предлагаю тебе сделку. Убив меня, ты пройдёшь дальше и будешь вынужден продолжить игру… — Кира сплюнула, но вязкая слюна не пожелала оторваться от её губ и повисла на подбородке. Не отерев её, она продолжила: — Следующий перерождённый убьёт тебя, будь уверен. Посмотри на себя, ты же еле на ногах стоишь.

— Это всё я уже знаю. На минутку, ты же помнишь, как я ползал на карачках?

Чёрные губы расплылись в довольной улыбке, обнажив беззубые дёсны, по которым прошёлся сухой язык.

— Это одно из самых приятных воспоминаний.

Макар засунул руку за пазуху и без выражения проронил:

— Надеюсь, ты успела им насладиться.

Всю весёлость словно тряпкой стёрло со смятого лица. Отняв одну руку от порезанной шеи, она протянула её к нему в останавливающем жесте.

— Я знаю, ты упрям, но согласись, тебе осталось пройти ещё троих. Я допускаю, что ты сможешь одолеть следующего, но троих… И тогда всё закончится, ты отправишься туда, откуда тебя вырвал Игрок…

Макар отпустил рукоятку ножа и медленно вынул руку.

— Ты говоришь о мастере Клуте?

Кира, пожав плечами, сделала неопределённый жест ладонью.

— У него много имён… И да, он действительно мастер, мастер игры, которая у него всегда своя. Но это сейчас не важно. Короче, если ты отправляешься в ту щель между мирами (а ты обязательно отправишься чуть раньше или чуть позже), то, соответственно, твои близкие лишаются твоей защиты. Да и вообще, с тобой лично всё будет закончено. Хотя, с другой стороны, если тебе нравится созерцание, глупо отказываться от такой возможности.

Макар в задумчивости потёр подбородок. Ему не хотелось признаваться себе в этом, но в словах Киры было много разумного. Кроме одного.

— Что ты конкретно мне предлагаешь?

— Выход из игры. Возможность зализать раны и продолжить поиски.

Макар, прищурившись, внимательно посмотрел в глаза сидящей перед ним ведьмы. Но прочитать что-либо в этих двух углях застывшей злости не сумел.

— Карлик сказал, что у меня только два пути выхода из игры. Либо пройти до конца и найти ответы на все вопросы, либо, погибнув, отправиться обратно.

Кира, наклонившись вперёд, прошептала:

— А я и не говорю, что ты сам можешь выйти из игры. Это могу сделать я. Такого развития события Игрок не предположил. Я открою тебе проход в твой мир.

Макар, криво усмехнувшись, присел перед ней на корточки.

— А что мне толку от моего мира, как я буду жить там? Твоё предложение не принимается. У тебя всё?

Серебро блеснуло в его руке. Кира, зарычав, вжалась в своё тряпьё.

— Хорошо, я отправлю тебя в мир, где ты сможешь отыскать свою жену и ребёнка.

Макар не спешил убирать нож. Всё что, сказала эта ведьма, на поверку может оказаться пустой болтовнёй. Даже если она и вправду в состоянии вырвать его из игры, он не узнает всего, чего хотел. Хотя с другой стороны, если у него не получится… Но об этом он даже думать не хотел. В раздумье он набрал пыли в кулак и, подняв руку перед собой, немного разжал пальцы. Невесомые песчинки полоской прозрачной материи выскользнули из его ладони и, к изумлению Макара, застыли в воздухе клочком тумана. Он чётко видел каждую песчинку, застывшую в воздухе. Мрачно покосившись на Киру, он протянул руку и вынул несколько песчинок из общего облака, растёр их между пальцев. Кира, наблюдавшая за этим, закудахтала своим мерзким смехом:

— Время странно себя ведёт в разных местах… и закончиться оно у тебя может в любой момент.

Словно в подтверждение этих слов пыль исчезла — не осела на землю, не была унесена ветром, а просто исчезла. Это сподвигло Макара к принятию решения.

— Отлично, ты немедленно переправишь меня к Маше и Тане.

Кира затрясла головой в жесте отрицания.

— Это тебе не такси, умник, плюс-минус сто километров — превосходный результат, по времени только настоящее, то бишь куда попадёшь. Макар, предполагавший нечто подобное, сказал:

— Похоже, вариантов у меня нет…

Кира мелко закивала:

— Ну да, я тебе об этом говорю. Я же…

–…И что для этого надо? — Макар оборвал Киру, не желая затягивать беседу.

— Тебе — ничего.. — Кира, засуетившись, даже забыла о своей порезанной шее. Потирая ладони, она с кряхтением поднялась на ноги и подошла к дереву. — Я всё сделаю сама. Не переживай, всё будет в лучшем виде. Макар отошёл в сторону, продолжая внимательно наблюдать за ней, готовый в любой момент нанести смертельный удар. Прижавшись к стволу, Кира обхватила его сухими руками и ногами, словно любовника, и принялась что-то шептать. Очень скоро её шёпот перерос в рычание, а тело начало биться в припадочных корчах, при этом пальцы с кривыми обломанными ногтями глубоко впились в белесую плоть странного дерева. Макара, глядевшего на это действо, стало тошнить. Присев на одно колено, он сплюнул сделавшуюся вязкой слюну и, вытерев рот рукавом, с силой втянул в себя в воздух и выдохнул. Тряска, бившая тело Киры, лесным пожаром перекинулась на дерево. Поцеловав напоследок ствол, Кира насытившейся пиявкой отвалилась от него, осев меж корней. На месте поцелуя образовалось тёмное, похожее на плесень пятно. В несколько секунд оно разрослось, подобно мазуту на воде, пожирая поверхность дерева. В итоге образовалась рваная дыра с трепещущими краями, сочащимися белёсой жидкостью. Дерево, содрогнувшись последний раз, замерло.

— Проваливай.

Голос Киры был едва слышен. Макар, подойдя к дыре, больше похожей на рваную рану, с сомнением её осмотрел. Густая жидкость уже перестала выделяться и густела мутными наплывами, за которыми открывалась абсолютная Тьма, обдававшая холодом.

— Если ты хочешь уйти, то поторопись: рана скоро затянется и тебе придётся меня убить, потому что второй раз я проход не открою. Мне нужна моя Тьма, свет сжигает меня. Ну же!

Макар видел, как края бледной плоти дерева стремятся друг к другу, запечатывая проход. Всё внутри него кричало, что этому монстру доверять нельзя — это ловушка. Выбор был не богатый, и он, похоже, свой сделал. Терпя зловоние, он, подойдя к Кире, так и не пошевелившейся после открытия врат, взял её за шкирку и потащил с собой. Та сначала никак не отреагировала, но поняв, куда он её волочёт, завопила, как сотня привидений:

— Пусти меня, ублюдок! Нет! Что тебе от меня ещё надо! Пусти-и-и-и!

Макара шатало как пьяного, на слабость от полученных ран и смертельную усталость наложилась удушающая вонь, от которой у него на глаза наворачивались слёзы. К тому же ведьме страх придал новые силы, и та, вереща проклятия, расцарапала ему все руки. В какое-то мгновение она чуть было не вырвалась, и Макар ударил её по лицу. Кира перестала царапаться, но не прекратила вопить, чтобы он её отпустил.

— С чего ты так перепугалась, Кира? Ведь ты всё сделала как надо. Как тебе надо. Вот теперь ты сама и проверишь, всё ли там в порядке. Стоя спиной к чёрной дыре в дереве, он слышал и чувствовал, как она с жадностью засасывает в себя воздух.

— Мне нельзя, нельзя во врата. Пожалуйста…

Макар, не ожидавший услышать такое, остановился возле самого прохода и посмотрел на уродливое старушечье лицо, по которому текли слёзы, смыв из глаз пламя ненависти, оставив лишь страх и тоску. Кира глядела на него просящим взглядом, слёзы, сбегавшие из глаз, смешивались с кровью, измазавшей ей подбородок.

— Пожалуйста, Макар… — она впервые назвала его имя. — Я сказала правду, иди к своим жене с дочерью. Мне нельзя входить во врата, я не найду обратной дороги в своё тело. Посмотри на меня… а ведь я была красавицей, и я не старше тебя. Что ни говори, а это благодаря тебе я стала такой, но я тебя не виню. Ты был просто напуганный мальчишка.

Макар чувствовал, что он может сейчас узнать нечто важное. От предвкушения у него даже мурашки по спине пробежали. Кира робко дотронулась до его колена:

— Поверь, меня сделали такой. — Макар в замешательстве отпустил Киру. Шмыгнув носом, та, встав на колени, прикоснулась обеими руками к его стопам: — Спасибо.

Макар, откашлявшись, нахмурил брови.

— Я ещё ничего не…

Договорить он не успел. Кира, испуганно округлив рот буквой «о», указала пальцем за спину Макара, прохрипев:

— Врата!

Макар, обернувшись, увидел, что проход хотя и уменьшился, но оставался достаточно большим, чтобы он без проблем прошёл в него. Это и сделало его тело беспомощным помимо его воли. Костистые руки с неожиданной силой толкнули в грудь, и Макар спиной влетел в дверь между мирами, успев в последний момент зацепиться за края руками. По ту сторону ветер был гораздо сильнее, но даже сквозь него Макар услышал торжествующий хохот проклятой ведьмы. Его обдурили как младенца, сыграв на жалости… Макара переполнял гнев, в первую очередь на себя. Он же знал, что его ждёт ловушка. Он чувствовал, как под кожей ладоней толкаются тысячи муравьёв, жаля их. Это края прохода неумолимо сжимались, обжигая его своим соком. Прямо перед собой он видел умирающую от смеха Киру.

— О мой благородный рыцарь, вы так любезны, что решили сдохнуть вместо меня! В наше время это редкость — такая галантность.

Снова взрыв смеха… Она откровенно издевалась над ним и упивалась своей победой. Для безопасности она отползла на шаг, чтобы Макар не смог до неё дотянуться. Раскачиваясь взад и вперёд, она продолжала смеяться, периодически останавливаясь, чтобы перевести дух и вылить на Макара очередную порцию издёвок и оскорблений. Макар вздумал подтянуться и выбраться из ловушки, но Кира, тотчас прекратив хохотать, подняла с земли сучковатую палку и прокаркала охрипшим от смеха голосом:

— Попробуешь выбраться — я с удовольствием сломаю тебе пальцы, и ты всё равно полетишь. А можешь дождаться, когда створки врат сомкнутся и откусят тебе пальцы, мне даже больше так нравится, полюбуюсь на твои потуги. Что я тебе говорила, урод?! Я буду смеяться последней!

Макар не проронил ни слова, сказать ему было нечего. Кира, склонив голову на плечо и криво ухмыльнувшись, прошипела:

— Знаешь, мне кажется очень забавным то, что я тебя практически не обманула. Это действительно врата между мирами, и они приведут тебя в мир, где сейчас находятся твои жена и ребёнок. Только есть одна маленькая заминка. Вратам за проход требуется плата — жизнь. И, как ты понимаешь, это будет твоя жизнь. Так что прилетишь ты куда и хотел, но уже хладным трупом. Смирись, ты проиграл, или попробуй побороться. Я хочу посмотреть, сколько ты протянешь с изувеченными руками… — и она легонько ткнула Макара в палец. Этого хватило, чтобы тот понял, что если удар будет немного сильнее, он не удержится. Бросив палку, Кира захлопала в ладоши. Происходящее определённо доставляло ей огромное удовольствие. Разойдясь в своём веселье, она, подобрав полы своего одеяния, подбросила их вверх, изображая крылья: — Кар-р, кар-р, кар-р-р-р, я приветствую твою смерть! КАР-Р!!!

При очередном взмахе конец хламиды втянуло в дыру, где висел Макар, мазнув его по лицу. Не думая ни о чём, он ухватил её левой рукой и намотал на кулак. От рывка махавшая руками Кира растянулась на земле, разбив в кровь лицо. Оглушённая, она пару секунд была в замешательстве. Этого времени Макару хватило, чтобы подтянуть её к самому проходу, ставшему по размерам вполовину меньше от того, каким он был вначале. Придя в себя, Кира, зарычав и упёршись руками в ствол дерева, рванулась назад. Гнилая материя затрещала, но выдержала. Пользуясь тем, что его пальцам ничего не угрожало, Макар по грудь выбрался из закрывающегося прохода и схватил вопящую Киру за шею. Резко вскинув руки, Кира метила ногтями Макару в глаза, стараясь их выцарапать. Пытаясь уберечь глаза, Макар, не удержавшись, сорвался в затягивающую его бездну и повис на одной руке, но благодаря этому рывку он сумел втянуть сопротивлявшуюся Киру за собой. Отпустив её шею, Макар ухватился обеими руками за край прохода, сузившегося до такой степени, что в него с трудом прошла бы его голова. Кира с упорством кошки цеплялась за его пояс. Она уже не кричала, лишь натужно хрипела. Макар расслышал среди этого хрипа:

— Будь ты проклят, будь ты…

После этого Макару стало легче, его уже никто не тянул за пояс. Кира ушла в так полюбившуюся ей Тьму без единого вскрика. Макар, перед тем как его пальцы сорвались, успел подумать: «Я уже проклят». Ледяной ветер унёс его в холодную Тьму между мирами…

…Жар… Он буквально плавился в его волнах, его охватывало чёрным пламенем и всё тело сотрясалось в ознобе, от которого крошились зубы. Вокруг него рушились стены, горящий камень и дерево грозили погрести его под собой… Он парил над полем битвы, на котором погибали тысячи, сотни тысяч. Шла жатва… Кира, такая, какой она была в школе, стояла возле высоких деревянных дверей, выкрашенных в чёрный цвет, и протягивала ему ключ… Его старая квартира, он стоит на балконе и под ним явно не четыре этажа. Ветер рвёт его волосы и одежду, выбивает из глаз слезу… Или они текут не от ветра? Балкон больше, чем он помнил, и выложен в чёрную и белую клетку. Макар подходит к краю и видит, что их квартира единственная в доме, вокруг серая монолитная стена без окон и других балконов. Позади хлопает дверь, он оборачивается и видит Машу с Танюшкой на руках. Они улыбаются ему, проходят мимо, и Маша садится на перила. Макар хочет сказать, чтобы она не делала этого, ведь она может упасть. Но Маша, прочитав его мысли, прижимает палец к губам: «Не волнуйся, милый, мы не упадём, ты же можешь летать, и мы не упадём». С этими словами Маша и Таня помахали ему руками и Маша с дочкой сорвались вниз вперёд спиной. Макар с криком подлетает к перилам. Внизу величаво большими белыми птицами проплывают облака. Перила тают, и он с бешеной скоростью, от которой захватывает дух и всё сжимается внутри… Падает? Парит?

Провал в сознании, заполненный вязким туманом. Голоса, которые доходят до его слуха, преодолевая огромные расстояния, обессиленно заползают в его уши усталым шёпотом: «Он может пригодиться…» Тишина. «Он умирает…» «Выживет…» Шум водопада, прохлада омывает его тело. Тишина и пустота, сливаясь друг с другом, образуют темноту без видений…

…Слабость свинцом придавила его, чтобы пошевелить пальцем, нужно приложить титанические усилия. Сквозь закрытые веки он чувствовал ласковые солнечные лучи. Совсем как в детстве в воскресенье, когда по квартире разносился восхитительный запах жарящихся мамой блинов. И ты лежишь в своей уютной кровати уже проснувшийся, но не открываешь глаза, ловя моменты счастья. На какую-то секунду он подумал, что сейчас зайдёт мама и позовёт его есть блины. Скрипнула дверь, и он услышал осторожные шаги. Макар весь замер в предвкушении чуда, заранее зная, что чуда не будет. Ко лбу прислонилась прохладная ладонь, и неизвестный женский голос тихо произнёс:

— Смотри-ка, кажись, выкарабкался, горемыка.

Шаги удалились, скрипнула дверь и вновь наступила тишина. Полежав ещё немного, прислушиваясь к своему состоянию, Макар, к своему удовольствию чувствовал себя вполне сносно. Не считая сильной слабости и зверского голода. Полуоткрыв глаза, он оглядел комнату, в которой оказался. Небольшая, чисто прибранная. Высокое стрельчатое окно было забрано цветным витражом, изображавшим сцену, где двое святых с нимбами воздевали руки к льющемуся с небес сиянию. Свет, проникающий сквозь витраж, цветными пятнами ложился на противоположную стену и на серое шерстяное одеяло. Остальная обстановка состояла из узкой кровати, на которой он лежал, на противоположной стене — скромная полочка с несколькими книгами в тёмных переплётах. Стены из серого камня, пол и потолок радовали приятным для глаз тёмно-ореховым цветом, возле кровати стоял невысокий табурет. Поднявшись на локтях, он хотел было слезть с кровати, но голова так закружилась, что он вынужден был откинуться на подушку. Поглядев на подсвеченное солнцем окно, он гадал, куда его занесло на этот раз. Было очень похоже на Средневековье. Макар, уже закрыв глаза, подумал, что в детстве всегда хотел увидеть настоящего рыцаря, а лучше — стать им. Улыбка тронула его губы: «Глупые наивные мечты, а всё-таки было бы здорово…»

…Круговерть сна завертела его, вытащив из кровати и посадив на скачущего жеребца. Он был рыцарем в сверкающих доспехах и летел навстречу Чёрному дракону. Вот его красивое длинное копьё вонзилось в чешуйчатое брюхо и… Он пронёсся сквозь чудовище, как сквозь дым, оказавшись в кромешной темноте. Земля под ним оказалась болотом, которое в мгновение ока поглотило коня и неотвратимо затягивало его, заползая вонючей жижей в сочленения лат. Он хрипел, рвался… но трясина мёртвой хваткой держала его, проталкивая в своё ненасытное чрево. Грязь холодными слизняками пробралась к нему в смотровую щель шлема и прикоснулась к лицу…

…Вырвавшись со стоном из объятий трясины кошмара, он какое-то время непонимающе смотрел на горящую на подоконнике свечу. Судя по тишине и темноте, за окном стояла ночь. Рядом на табурете он увидел кувшин, накрытый ломтём хлеба с маслом. При виде еды желудок взревел голодным тигром. Непослушными пальцами он захватил угол одеяла и стянул его с себя. Не спуская глаз с приготовленного угощения, он, морщась от боли и натуги, перевернулся на бок. Переведя дыхание, Макар спустил ноги с кровати и ощупал босыми подошвами холодный пол. Долго собираясь с силами, он, стиснув зубы, перевернулся на живот и опустился на пол коленями. Он был абсолютно голый, не считая повязок — большой, закрывающей грудь, и множества маленьких. От холода по коже разбежались мурашки, но Макар не обратил на них никакого внимания — цель была близка. Протянув дрожащие руки к бутерброду, он подивился их слабости. Макар был очень осторожен, однако ломоть хлеба выпал из его пальцев и шмякнулся на пол маслом вниз. После этого он побоялся поднимать кувшин. Заглянув внутрь, Макар почувствовал запах молока. Ухватив кувшин за горлышко, он слегка наклонил его и прижался губами к глиняному краю. Вкус был восхитительным! Он не успокоился до тех пор, пока не опорожнил кувшин до дна. Закончив с молоком, Макар, опустившись на корточки, принялся за хлеб с маслом. Съев всё до последней крошки, он слизал масло с пола. Убедившись, что ничего не пропустил, Макар, облокотившись на кровать, встал на ноги. Голова кружилась, но благодаря съеденному пол не спешил меняться местами с потолком. Макар почувствовал себя почти хорошо, если бы не переполненный мочевой пузырь. Мочиться в угол комнаты или в окно он посчитал недопустимым. Накинув одеяло, Макар, опираясь рукой о стену, на дрожащих ногах добрался до низкой двери. Передохнув, он толкнул дверь и, нагнувшись, вышел из комнаты, оказавшись в тускло освещённом двумя масляными лампадами коридоре. Не зная куда идти, Макар наугад выбрал левую сторону. Пройдя второй светильник, он пожалел, что не взял свечу. Нашаривая руками путь, он уже подумывал вернуться, когда впереди послышались голоса и мелькнула полоска света. Он хотел было крикнуть, чтобы ему помогли, но голос оказался слабым и крик вышел не громче шёпота. Звук хлопнувшей двери отрезал от него голоса, и он снова оказался в тёмной тишине. Ноги немилосердно мёрзли, и от этого ещё больше захотелось в туалет. Понукаемый нуждой, Макар ускорил, насколько мог, шаг и почти сразу наткнулся на стену. Коридор делал поворот. Повернув голову направо, Макар заметил тонкий луч света, падающий на пол из-за неплотно прикрытой двери. Приблизившись к ней вплотную, Макар наклонился к щели, оправдывая себя тем, что ему следует знать, где он находится, и может быть, не мешает услышать то, что предпочтут от него скрыть. Держась за косяк, чтобы не упасть, он заглянул в оставленную щель, но увидел немного: фрагмент массивного стола, на котором стояли два простых, без всяческих украшений, кубков. Вне пределов видимости располагались, по меньшей мере, два человека, именно столько голосов Макар слышал. Разговор, видимо, начался не сейчас и близился к завершению. Голос, который Макар услышал первым, по его впечатлениям, принадлежал немолодому человеку, к тому же простуженному.

–…Мы не должны загонять людей в веру, как стадо в стойло.

Голос второго собеседника был более молодым и резким; чувствовалось, что говорящий непоколебимо уверен в своей правоте.

— Да они и есть стадо, отец Биль. Они — тёмное стадо, а мы пастыри, которые должны привести их к свету.

— Я вижу, многоуважаемый отец Маркат, что стадо гонят на бойню. Я слишком много видел и слышал в последнее время и не могу сказать, что мне всё по нраву.

— Вы не согласны с тем путём, который для нас проложил архипастырь? Мне кажется, я вас неверно понял, иначе ваши слова — ересь.

В комнате повисла тишина, напряжение которой, как от грозового облака, почувствовал Макар, согнувшийся у двери. Он понимал, что если его поймают, то последствия могут быть крайне неблагоприятными, но уйти уже не мог. Рядом с ним происходило нечто важное, а ему нужно собрать максимум информации об этом месте. Опустив немного одеяло, он встал на него онемевшими ногами, пожалев, что не додумался до этого раньше. Раздался кашель, и обладатель простуженного голоса проговорил:

— Мы идём по пути, указанному нам Богом, и каждый торит его сам и может совершать на нём ошибки.

— Вы хотите сказать, что архипастырь и весь святейший магистериум ошибаются? Тысячи братьев, беззаветно верных этому пути, неправы, а один настоятель далеко не самого большого прихода оказывается правым? — В голосе молодого не чувствовалось вражды, лишь лёгкое недоумение и самое искреннее огорчение. — Простите, отец Биль, даже если рассматривать вопрос со стороны простой логики…

— Я знаю одно! Сожжение Зелёного луга вместе с жителями не поддаётся никакой логике! А также десятка других деревень на границе в угоду охоте на ведьм. Люди боятся святого воинства и его командующего.

— Остановитесь! — На сей раз голос приобрёл стальные нотки. — Остановитесь, отец Биль! То, что вы говорите — ересь, и я списываю её на ваше утомление от трудов. Возможно, вам пришла пора уйти в отшельники, подавая пример святости.

— Возможно, нам всем следует сделать это. Но я там где есть. И пока я здесь, говорю вам со всей ответственностью — это место опасно! И отправлять детей в Звёздную рощу нельзя.

— Это святое место… — говоривший сделал ударение на этом, — и детям там ничего не угрожает, тем более что возглавлять поход будете вы. И, кстати, тот парень, которого вы подобрали на дороге, — Макар возле двери навострил уши, — тоже мог бы занять место в общем строю. Хотя он слегка не подходит по возрасту, но детей должно быть семьдесят семь, само провидение послало нам этого юношу.

— Парень слишком слаб, и своё мнение по поводу этого безумства я вам сказал.

— Ну что же, очень жаль, я должен буду сообщить магистру Илирио о вашем решении.

— Как вам будет угодно.

— Однако я хотел бы вас заверить, что моё личное отношение к вам осталось неизменным, и я надеюсь на скорейшее и благополучное разрешение всех наших споров. А в конце нашего разговора…

Раздался звук отодвигаемого стула и приближающиеся шаги. Макар отшатнулся от двери, понимая, что вот сейчас она откроется и его увидят, потому что сил добежать до поворота у него не осталось, а от долгого стояния в одной позе всё тело затекло, став ещё более непослушным. Ему совсем не улыбалось присоединяться к какому-то походу в какой-то там лес, пускай и Звёздный. Однако его опасения по поводу бегства по коридору оказались напрасными. Отец Маркат остановился рядом со столом, поставив на него небольшую бутылку тёмного стекла.

— Я знаю, отец Биль, что вы строго поститесь, но сегодня великий праздник покаяния и прощения. Я молю о прощении у вас, отче, и смиренно прошу пригубить по глотку этого святого вина, которое я привёз из столицы. В знак неделимости и крепости нашей матери-церкви.

В этот момент Маркат повернулся боком, и Макару, вновь прильнувшему к щели, было отлично видно, как тот разлил по кубкам тёмно-красную жидкость. Переполненный мочевой пузырь при звуках льющегося вина с новой силой напомнил о себе, и Макар уже хотел было плюнуть на всё и отправиться на поиски отхожего места, как в следующий миг он замер, приковав свой взгляд к кубкам. Отец Маркат на долю секунды задержал руку над одним, и из его перстня с неприметным тёмным камнем просыпалась струйка белого порошка. Всё произошло очень быстро, и если бы Макар не находился с нужной стороны, он нипочём бы не заметил случившегося. Вот Маркат взял в руки кубки и скрылся из глаз. У Макара не было сомнений, что вино с порошком предназначалось обладателю простуженного голоса — отцу Билю. И что-то подсказывало Макару, что вряд ли таким образом подсыпают порошок от простуды. Нужно что-то сделать, иначе отец Биль умрёт. Но ему-то какое дело, у него своих проблем полон рот! За дверью отец Биль, откашлявшись, просипел: «Бог прощал и я прощаю. Простите же и вы меня, брат мой Маркат, святая инквизиция всегда была оплотом, на который могла опереться матерь наша — церковь.

— Бог простит. Ваше вино, прошу.

— Благодарю.

Ждать дольше было нельзя. «В конце концов, — думал Макар, пока его рука двигалась к двери, — именно благодаря этому отцу Билю, подобравшему меня, я ещё жив».

Стук в дверь прозвучал громче, чем он того ожидал. За дверью повисла тишина. Видимо, никто в комнате не ждал гостей и стук явился для них полной неожиданностью. Не дожидаясь разрешения ситуации, Макар толкнул дверь и вошёл в комнату. Обстановка в ней была спартанской. Те же каменные серые стены, большой дубовый стол, накрытый красной скатертью. Слева стоял книжный шкаф, занимавший всю стену от пола до потолка и забитый пухлыми фолиантами с потрёпанными корешками. В противоположном углу стоял высокий кованый подсвечник с горящими свечами. Его брат-близнец, только в полтора раза ниже, стоял на столе. В стене напротив было небольшое окно, в мутное стекло которого заглядывала ночь, рядом с окном на стене висело небольшое деревянное распятие. При взгляде на него у Макара промелькнула горькая мысль: «Похоже, тебе не повезло и здесь. Люди везде одинаковые».

Конечно, основной интерес для него представляли двое мужчин, сидящих за столом. Отец Маркат, которого Макар уже мельком видел, был молодым человеком с чёрными как смоль волосами и такой же аккуратной бородкой, красиво обрамлявшей худощавое лицо с правильными чертами, тёмные глаза с прищуром смотрели в другую сторону от него, и этот взгляд очень не нравился Макару. Он сидел к нему вполоборота и держал руку с кубком, которая замерла на полпути ко рту. Рука, лежавшая на подлокотнике кресла с высокой прямой спинкой, при входе Макара сжалась в кулак до побелевших костяшек, но в остальном в его облике читалось само спокойствие. Сидящий во главе стола отец Биль был полной противоположностью отца Марката. Его лицо словно вышло из-под топора плотника, не особо утруждавшего себя деталями. Массивный подбородок выдавался вперёд, словно волнорез, крупный нос был сломан несчётное количество раз, тёмно-русые волосы больше походили на гриву льва с изрядной долей серебряных прядей, кустистые седые брови нависали над впавшими глазами. Довершали образ никак не вязавшиеся с обликом священнослужителя широкие плечи и грубые ладони, похожие на две лопаты. На этих плечах уместнее бы смотрелась не серая хламида, а сталь кольчуги. Но несмотря на всю грозность облика, отца Биля переполняла доброта, она, прячась за тревогой и усталостью, выглядывала из-под кустистых бровей искорками в тёмно-зелёных глазах. В данный момент одна из бровей лохматой гусеницей поползла вверх, а треклятый кубок с отравленным вином замер возле самого рта. «Успел он отпить или нет?» Отец Биль поставил кубок на скатерть и, насупившись, взглянул на Макара.

— И что сие означает, молодой человек, хотел бы я знать?

Макар представил, как он, должно быть, сейчас нелепо выглядит. Тощий голый подросток, кутающийся в одеяло. Его речи о попытке отравления могут быть восприняты как бред сумасшедшего, поэтому приходилось импровизировать.

Конец ознакомительного фрагмента.