Закон сохранения. Книга 1 трилогии «Связь времен»

Сергей Тарадин

Прочесть такую книгу – как прожить еще одну жизнь. Что-то узнать, чему-то научиться, где-то посмеяться, а где-то и не сдержать слез. Кто постарше – вспомнит былое, кто помоложе – задумается о грядущем.В книге много интересных малоизвестных фактов, но читается она легко и нескучно. Эти истории случились в реальной жизни, даже самые невероятные. И, конечно, любовь пронизывает все повествование…Книга станет хорошим спутником на отдыхе. Может читаться как отдельная повесть, но продолжение будет.

ГЛАВА 5. НИНА

Адрес у нее он все-таки взял. Прямо скажем, черта с два бы он его взял — духу б не хватило, но она подошла сама.

— Поздравляю, ты молодец!

Подавая ему руку, она кокетливо чуть склонила голову набок, и челка распалась на пробор.

У Егора перехватило дыхание, и он только кивал и глупо улыбался, боясь взглянуть в изумрудную зелень ее глаз.

Вокруг, в вестибюле школы-интерната, бурлила шумная толпа юных поэтов, разъезжавшихся после конкурса.

— У тебя есть телефон?

Он помотал головой. У него не было телефона. Отец за пьянкой так и не собрался поставить.

— Жалко. Ну, ладно. Рада была познакомиться. Пока.

Она повернулась и уже сделала шаг, а он все не мог разлепить губы.

«Уходит! Уходит!» — кричал ему внутренний голос, но Егор оцепенело смотрел ей вслед.

И все-таки, сглотнув, не своим, хриплым и высоким голосом выкрикнул:

— Нина!

Она остановилась, обернулась. Он молчал.

— Ты меня звал?

— Напиши мне свой адрес. Пожалуйста. Вот сюда.

Он открыл свою тетрадку со стихами.

Нина улыбнулась, подошла и написала.

— Ну, все. Меня ждут. Пока.

— Егор, ну что ты тут застрял, на автобус пора! — подоспел взволнованный Антон Васильевич.

Они переписывались почти три года. Он посылал ей свои стихи, она ему — свои. Он завел большую толстую тетрадь, в которую аккуратно вклеивал все ее письма, а на листы между ними копировал свои ответы — мелким убористым почерком, экономя место. Получился целый эпистолярный роман. Егор никогда с ним не расставался. Он будет продолжать писать ей, пока не кончатся листы в тетради. Он будет рассказывать ей обо всем самом интересном, что узнает, делиться самым сокровенным. Вот только ее ответных писем во второй половине этого романа уже не будет.

После экзаменов восьмого класса, которые Егор сдал на отлично, его наградили путевкой в пионерлагерь. Было как-то неудобно — он уже покинул племя пионеров и вступил в комсомол, но поехать на море — это, конечно, была мечта! Его заверили, что ничего страшного — там в первом отряде нет ни одного пионера, все такие же дылдаки, не догулявшие детство.

В советское время так просто и говорили: «на море», — и никто не уточнял, на какое именно. Оно было одно — Черное. Если кто-то ехал на Балтийское море, то он говорил не «на море», а «в Прибалтику». А на другие моря никто и не ездил. Красное, так же как Белое или Желтое, были просто какими-то казусами из детской книжки-раскраски. Никто толком и не знал, где они находятся — наверное, где-нибудь рядом друг с другом, как красная, белая и желтая краски в наборе «Гуашь школьная».

Егор написал Нине о предстоящей поездке и через несколько дней получил ответ, от которого у него защекотало в груди: она попросила своего отца, и тот взял ей путевку в этот же лагерь на эту же смену! Егора разрывало от счастья: он ее увидит! Они будут вместе целый месяц! Какая же она все-таки умница!

Удивительно, как много находится препятствий для встречи, если парень не нравится девушке, и как испаряются все препоны, когда он ей нравится.

К месту сбора — главному парку в областном центре — Егора на своих «жигулях» доставил лично директор его школы. Конечно, такая честь была оказана «за компанию» — вместе с Егором в лагерь ехала единственная дочка директора, которая училась в параллельном 9 «А».

Нину Егор увидел через полчаса, когда уже познакомился со своим пионервожатым и несколькими ребятами из их отряда. Подойти к ней сразу мальчишка постеснялся: Нина вышла из белой «Волги» в сопровождении родителей. Отец в светло-сером костюме и темно-красном галстуке выглядел очень внушительно — Нина писала, что он руководит каким-то строительным трестом. Водитель открыл багажник, доставая дорожную сумку, а полная, дорого и ярко одетая мама давала дочке последние напутствия. Нина, совсем взрослая и еще более красивая, чем прежде, слушала вполуха, высматривая лица в толпе отъезжающих. Увидев Егора, она помахала ему:

— Егор! Мамочка, ты помнишь Егора? Он победил тогда на конкурсе поэтов!

— Так вот почему ты просилась именно в этот лагерь!

— Ну, ладно, мамочка, я побежала! Папа, пока!

Чмокнув родителей и подхватив сумку, девушка подошла к Егору.

— Как ты вырос!

Егор действительно пошел ста́тью в деда Семена и за последние пару лет сильно вытянулся, оставаясь тощим и поджарым. Он во все глаза смотрел на повзрослевшую Нину и сумел в ответ только выдавить:

— А ты — вообще!

— Что — вообще?

— Красивая. Настоящая женщина.

Нина рассмеялась, показывая крепкие здоровые зубы:

— Ты научился говорить комплименты!

— Да нет, я просто…

— Что?

— Я просто даже не ожидал, что ты такая!

— Ладно, пойдем меня регистрировать.

Егор проснулся рано утром. Плацкартный вагон покачивался под перестук колес. За окном в рассветном сумраке серело море. Еще никогда Егор не видел, чтобы горизонт был весь из воды. Мальчишка невольно посмотрел влево и вправо, насколько позволял обзор. Ровная линия горизонта не нарушалась ни одним, даже крохотным, островком. Серая масса, подернутая легкой рябью, широко и спокойно лежала под таким же серым бескрайним небом.

Но уже через секунду про море он забыл, потому что, высунувшись за край полки, увидел спящую внизу Нину. Егор замер.

Когда мужчина смотрит на женщину и не может оторвать глаз, это не просто разглядывание и даже не просто влюбленность. Это, если хотите, залог его счастья. Каждый молодой человек, прежде чем сделать девушке предложение, должен честно ответить себе на вопрос: живет ли в нем это желание — смотреть на избранницу бесконечно, любоваться каждой ее черточкой, каждой линией, каждым изгибом, каждым бликом света на ее волосах? Если да — то пускай даже она воспользуется его любовью, изведет его капризами и сделает подкаблучником и рогоносцем — все равно он будет счастлив с этой женщиной и никогда не пожалеет, что связал с ней жизнь. А если такого желания нет — какими бы соображениями он ни руководствовался, какими бы достоинствами ни обладала его избранница — счастья с этой женщиной ему не испытать.

Лагерная жизнь захватила их и понесла, как карусель. Расселение по домикам, первая линейка, первое купание в море, медленные танцы под музыку местного вокально-инструментального ансамбля: девушки клали руки ребятам на плечи, а те брали партнерш ладонями за талии, с волнением нащупывая под легкой кофточкой гибкое тело. «Свет маяка над волною, южных ночей забытье, самое синее в мире Черное море мое!»

Ребята в отряде попались интересные. Рыжеволосый, веснушчатый и голубоглазый Юрка, например, был неистощимым рассказчиком анекдотов. Они из него лезли по каждому поводу. Серьезный молчун Никита занимался йогой, полноватый медлительный Антон — резьбой по дереву.

Неформальное лидерство сразу захватил Сашка — хулиганистый белесый парень могучего телосложения с маленькими плутоватыми глазками. Вначале над ним пытались подтрунивать, но добродушия, которое обычно присуще великанам, у Сашки не было и в помине, и он быстро пресек всякие посягательства на свой авторитет. Парень он был опытный, хотя ни особым умом, ни честностью не отличался. А его главной чертой была воинствующая неопрятность.

Не мылся он принципиально, заявляя, что грязь слоем толще сантиметра сама отваливается. По поводу гигиены рта Сашка тоже имел особое мнение:

— Когда куришь «Приму», зубы можно не чистить — она любой запах перешибает, и бабе все равно непонятно, чем от тебя прет!

— Кстати, — сказал по этому поводу Юрка, — знаете анекдот про «Приму»? Работники нашей «табачки» получили выговор за неважное качество «Примы». Дескать, вот московская — это да! А наша — фуфло. Ну и напросились наши в Москву по обмену опытом. И им там показывают: вот тут, мол, у нас производится «Ява», вот тут — «Дукат». А наши говорят: производство «Примы» бы посмотреть! Их отговаривают: ну что, дескать, там смотреть? Ну ладно, если уж надо — глядите: вон две трубы. По одной поступает табак, по другой — дерьмо из канализации. Вот тут происходит смешивание… «Ах, вот оно что! — изумляются наши. — Конечно! Они туда табак добавляют!»

Сашкин аромат сразу пропитал их домик. Юрка, едва зайдя, потянул носом воздух и сказал:

— Знаете четыре стадии нестиранных носков? Первая — когда их подбрасываешь, и они обратно не падают — к потолку прилипают. Вторая — когда левый на правую ногу уже не надевается. Третья — когда на ночь их ставишь возле кровати. А четвертая — когда ногти стрижешь, не снимая.

После взрыва смеха Юрка добавил:

— Вот Сашка у нас точно по этому пути идет — он свои носки если и меняет, то только с ноги на ногу.

— Слышь, ты! Шутник хренов, — отозвался Сашка, — ты мне скажи лучше: у тебя спичка между зубами проходит?

Юрка широко улыбнулся, показав красивые ровные зубы:

— Слава богу, нет.

— Вот. А еще раз так пошутишь — так и коробок пройдет!

Сашка сопроводил шутку таким тяжелым взглядом, что Юрка сразу прикусил язык.

Вокруг лагеря выставлялись посты — чтоб чужие на территорию не заходили: сразу за домиками начинался густой лес, который на самом деле тянулся через весь Кавказский хребет до далекого Каспия. Пройдет четверть века, и в этом лесу заведутся боевики, как заводятся блохи в шерсти некогда домашнего, а потом брошенного и одичавшего пса.

Но пока что времена были безопасные, боевики и террористы водились только в неведомых странах за границей, а сама граница, надежная и спокойная, проходила где-то далеко за Грузией и Арменией. Поэтому дежурили на постах не спецназовцы и даже не милиционеры, а сами пионеры — по трое на пост. Это была почетная, ответственная и интересная миссия: ни фига не делать, бить баклуши, ждать, когда принесут обед, и давиться терпким незрелым кизилом, который краснел на ветках со всех сторон.

Когда Нину назначили на дежурство, Егор сразу попросился на тот же пост. Третьим с ними пошел полноватый неторопливый Антон, прихватив извечную дощечку и набор инструментов. Придя на место, он сразу пристроился на лавочке и стал что-то вырезать на деревяшке своими мудреными стамесочками. Но уже через четверть часа заскучавшая Нина оторвала его от этого занятия:

— Слушай, Антоша, сбегай к нам в домик! Там у нас гитара есть. Принеси, а? Скажешь: я попросила. Дадут.

Тот ответил с неохотой:

— Как же это я пост оставлю? А вдруг проверка?

— Ну, мы же здесь! Скажем, что тебе в туалет приспичило!

От таких слов Антон покраснел и растерялся.

— Нин, да давай я сбегаю! Я мигом! — с готовностью предложил Егор.

— Молчи, — коротко и твердо бросила ему девушка и снова повернулась к резчику. — Антоша, чего хочет женщина — того хочет Бог!

— Ладно.

Мальчик, вздохнув, отложил дощечку, поднялся, собрал инструменты в футляр и поковылял по тропинке к лагерю — он заметно косолапил.

— Наконец-то! — сказала Нина ему вслед и повернулась к Егору. — Ну? Что ты стоишь? Ты совсем не хочешь меня обнять?

Егор сделал шаг, осторожно обнял девушку и потянулся, неумело вытягивая губы для поцелуя. Но она, быстрая, как ящерка, вдруг изогнулась, привстав на цыпочки, и острым язычком лизнула его глубоко в ухо. У Егора зашумело в голове, и он на ослабевших ногах осел на лавочку. Нина ловко запрыгнула к нему на колени и обвила руками за шею.

Они увлеченно целовались, когда рядом прозвучал голос Антона:

— Так вам гитара-то нужна или нет?

— Облом, — сказала Нина. — Извини, Антоша. Конечно, нужна! Мы тут тебя заждались!

— Я вижу, — буркнул Антон, отдавая ей гитару.

Нина села, проверила настройку струн, слегка подкрутила колки и под несложный перебор запела:

Кто ошибется,

Кто угадает —

Разное счастье

Нам выпадает.

Часто простое

Кажется вздорным.

Черное — белым,

Белое — черным.¹

В окружении Егора никто не играл на гитаре. Правда, когда они с мальчишками бегали к танцплощадке подглядывать за танцующими, он слышал, как в парке ребята постарше бренчали по расстроенным струнам и горланили гнусавыми голосами «подзаборщину». Но тут было совсем другое, ошеломляюще другое.

Мы выбираем,

Нас выбирают,

Как это часто

Не совпадает!

Я за тобою

Следую тенью,

Я привыкаю

К несовпаденью.

Голос у Нины был негромкий, но грудной и проникновенный. Этой песни Егор никогда не слышал — фильм «Большая перемена» только-только выходил на экраны. И казалось, что Нина просто поет ему о себе, о них и вроде бы это она следует за ним тенью. Только ведь нет никакого несовпаденья! Господи, какое счастье быть любимым такой женщиной!

В тот вечер Егор долго не мог уснуть. Он лежал, закинув руки за голову, а в голове все звучал голос Нины:

Безлюдный двор

и елка на снегу

точней, чем календарь,

нам обозначат,

что минул год,

что следующий начат.

Что за нелепой разной кутерьмой,

ах, боже мой,

как время пролетело.

Что день хоть и длинней,

да холодней.

Что женщина…

Но речь тут не о ней.

Здесь речь о елке.

В ней-то все и дело.²

Надо же, какие, оказывается, бывают песни!

Через пару дней по плану был поход в горы, в который отправился только старший отряд. Когда расположились на привал, инструктор сказала:

— На той стороне речки — земляничная поляна. Только мост очень далеко.

— Ой, жалко! Вот бы пособирать! — воскликнула дочка директора Егоркиной школы. — Я так землянику люблю!

Сашка молча встал, подошел к ней, легко поднял на руки и понес к речке.

— Осторожно! — закричала инструктор. — Там хоть и мелко, но течение! И вода очень холодная!

Но Сашка уже опускал верещавшую ношу на траву противоположного берега. Сам он дальше не пошел, улегся недалеко, а директорова дочка скоро уже кричала с поляны и показывала всем ладошку, видимо, полную земляники.

Егор видел, какими глазами Нина проводила эту пару, и предложил:

— Если хочешь, давай я перенесу, мне нетрудно!

— А ты не оступишься?

— Постараюсь.

— Ну, давай!

Он поднял ее на руки, и она умело обхватила его шею. Конечно, сил у него было поменьше, чем у Сашки, но Нина так ловко держалась, что нести ее было совсем не тяжело. До речки. А вот в речке Егор пожалел о своей затее. Ноги скользили по камням, ледяная вода промочила его брюки, они прилипли и мешали шагу. Благо хоть речка была неширокая, и скоро он поставил Нину на камни другого берега, со страхом думая об обратном пути.

Нина обернулась, победно помахала оставшимся подружкам и, кивнув Егору, мол, следуй за мной, пошла по тропинке. Они скрылись за кустарником, собирая между валунами мелкие ароматные ягоды.

На тропинке им попался поваленный ствол дерева. Егор перешагнул его и подал руку Нине:

— Давай! Ты запросто перешагнешь.

— Ой, нет! Наверное, не получится.

— Получится! Не такие уж у тебя короткие ноги, — без всякой задней мысли по-простецки ляпнул Егор.

— Ах ты собака! — изобразила обиду Нина. — Если даже чуточку и коротковаты, джентльмен не должен об этом распространяться.

Егор только теперь глянул и отметил, что — ну да, может быть, действительно чуточку коротковаты. Но точеные, ровненькие и — она была во вьетнамках — с прелестными маленькими пухленькими пальчиками. Он бы в жизнь не подумал ее подкалывать, а для нее это, оказывается, была больная тема. И, как ни странно, по ее короткому взгляду Егор понял, что, вот так нечаянно заставив девушку смутиться, он набрал несколько очков в их любовной игре.

Когда они вернулись, лежавший на берегу Сашка поднялся, посмотрел на них и вдруг сказал:

— Обратно я понесу Нинку — она тяжелее.

— Кто? Я тяжелее? — возмутилась было Нина, но Сашка уже уверенно нес ее через поток.

Директорская дочка оказалась действительно полегче, но совершенно не умела держаться, вывертывалась из рук, и, почти перейдя реку, Егор все-таки поскользнулся и упал на колено, больно ударившись о камень. Свою даму он, правда, успел поставить на валун, и с помощью подоспевшего Юрки она в один прыжок добралась до берега. У Егора брюки были насквозь мокрые, на колене проступила кровь.

Как назло, погода испортилась, задул свежий ветерок с моря, стал накрапывать дождь. Когда отряд вернулся в лагерь, Егор уже шмыгал носом. К вечеру у него подскочила температура. Врач после осмотра сказала:

— Ну все, голубчик, откупался. Пару дней побудешь тут у нас в изоляторе.

На следующий день солнышко сияло как ни в чем не бывало. Егор почувствовал себя гораздо лучше, и торчать в изоляторе было скучно.

Услышав в коридоре голос Нины, он вскочил и торопливо поправил постель.

— Привет! Как ты тут? Вот решила зайти, проведать. Это тебе.

Она протянула большой стакан малины.

— Помой только хорошенько! Или давай лучше я. А то вы, мужики, вечно все неправильно делаете. У тебя кран тут есть?

— Где ты это взяла? В лесу собрала?

— Ешь, ешь, тебе витамины нужны. А ты, я смотрю, совсем один тут.

— Да. Изолятор пустой. Ночью гроза была. Я проснулся и долго не спал — такая красота! Стихия! Молнии — каждую секунду.

— И к тебе за всю ночь никто не заходил?

— Да тут нет никого, я ж тебе говорю! Врач только утром пришла, посмотрела, сказала: все нормально. Сегодня на всякий случай подержат здесь, а завтра отпустят. Так где ты собирала малину?

— Поправляйся! Я побегу, а то меня уже ищут, наверное.

После обеда заглянули Никита с Антоном и принесли книгу. Это была «Страна багровых туч» братьев Стругацких.

— Вот. Ты хотел почитать. Юрка уже закончил, а мы все равно не успеем — готовимся к прощальному костру. Тебя же на костер-то отпустят?

— Да, обязательно буду.

— Ну тогда мы пошли. Выздоравливай! Кстати, там нам с кухни для тебя малину передавали. Мы Нинке отдали — она в твою сторону шла. Заносила?

— Да, да, конечно, она была, спасибо, — Егор почему-то сник и погрустнел.

После ужина он удобно устроился на кровати поверх одеяла и погрузился в чтение при уютном свете настольной лампы. Прошло часа два, а то и больше, когда в оконное стекло стукнулся маленький камушек.

Егор поднялся, подошел к окну и всмотрелся в темноту, прильнув лицом к стеклу и приставив к вискам ладони. Потом заулыбался, повернул ручку и распахнул створку:

— Нина, ты?

Девушка приложила палец к губам.

— Тсс! Потуши свет и дай мне руку!

Он перегнулся через подоконник, протягивая ей ладонь.

— Свет сначала потуши! Увидят же! — громким шепотом сказала Нина, оглядываясь по сторонам.

— Здесь точно никого нет?

Она прошла по темной комнате и заглянула в коридор сквозь стеклянные двери. Там где-то за углом горел холодный дежурный свет.

Нина повернулась к Егору. Он подошел и обнял ее. Целуясь, они сели на кровать.

— Подожди.

Она встала, еще раз мельком взглянула в стеклянную дверь, прислушалась, а потом расстегнула блузку, сняла ее и аккуратно повесила на спинку стула, оставшись в красивом кружевном бюстгальтере. Егор смотрел во все глаза и не верил, что это происходит на самом деле.

Их взгляды встретились. Без блузки, с голыми плечами, Нина выглядела смущенной и беззащитной. Егор встал, сделал шаг и подхватил ее на руки, как тогда, у горной реки.

Повернувшись, он бережно опустил девушку на постель и помог освободиться от юбки. Трусики были тоже кружевными — он никогда таких не видел.

Ошеломленный, не в силах сдержать шумное дыхание и стук зубов, которые предательски выдавали его неопытность, Егор робко гладил ее плечи и безуспешно пытался на ощупь справиться с застежкой бюстгальтера.

— Боже, это же так просто! — Нина сунула руки за спину, и мальчишка вдруг совсем близко увидел в сумраке вырвавшийся на свободу сосок, окруженный, как ореолом, белым мерцанием груди. Егор нежно коснулся его губами, еще и еще. Сосок слегка съежился, сморщился и выдвинулся, будто потянулся навстречу ласке.

Замирая от близости проникновения в тайну, мальчишка осторожно вошел рукой под резинку кружевных трусиков, и первое ощущение было странным — как будто он накрыл ладонью горячую и влажную мышь. Он не ожидал, что это место у женщины такое выпуклое.

Егор сдвинул резинку кружевных трусиков вниз.

— А ты? — спросила Нина, открыв глаза.

Он заметил, что еще даже не снял рубашку, и, привстав на колени, дрожащими непослушными пальцами начал торопливо расстегивать пуговицы.

Но вот его ноги скользнули по ее ногам, и он, обнимая ее, почувствовал, что соприкоснулся с ней там, в запретном таинственном месте, и начал плавно погружаться в нежное тепло. Нина издала легкий, какой-то изумленный звук, как если слово «Ах!» сказать на вдохе, а потом закусила губу и, зацепившись ногами за его ноги, стала с неожиданной силой натягиваться на него до самого упора, пока он не ощутил, как тугое упругое кольцо, медленно скользя, уткнулось в его лобок.

Острое приятно-щекотное ощущение оказалось таким мощным, таким неудержимым, что Егор почувствовал: еще мгновенье — и он сдастся, опозорится. Мальчишка напряг все внутренние силы, хватая ртом воздух. «Только не сейчас, не сразу! Нельзя!»

Нина стонала, двигалась, извивалась под ним, а он, скованно отвечая на ее движения, думал только об одном: как продержаться, как отодвинуть накатывающую волну наслаждения, чтобы не сорваться в одуряюще-сладкую пропасть и показать себя стойким мужчиной.

И вышло так, что, когда пыл девушки стал понемногу стихать, Егор вдруг понял, что переполнявшие его ощущения рассеиваются, ускользают. В погоне за ними он стал двигаться взад-вперед сильнее и сильнее, но вместо щемящего наслаждения пришла какая-то одеревенелость.

Не зная, как помочь себе, он продолжал и продолжал вторгаться с размаху в самую глубину, пока не понял, что Нина отбивается от него, повторяя: «Прекрати, мне больно!» Тогда он остановился.

— Что такое? — спросила она.

— У меня не получается.

— Почему?

— Не знаю.

— Я что, не устраиваю тебя как женщина?

— Ты… Нет! Как ты можешь так говорить?!

— Да ладно, я же вижу.

Она села на кровати и стала одеваться.

— Не надо, прошу тебя, не одевайся.

Егор сгорал от стыда, но ему так хотелось обнять ее, погладить, посмотреть еще на нее обнаженную, такую фантастически прекрасную, похожую на нежного ангела.

— Не трогай меня! — Нина мотала головой и дергала плечами, уворачиваясь от его рук. — Я пошла. Помоги мне спуститься.

В ее глазах стояли слезы.

— Нина, ты что? Я не хотел тебя обидеть, прости.

Он был в полном отчаянии, не знал, что сделать, как ее остановить.

— Отстань! Боже мой, надо же быть такой дурой!

На прощальный костер Егор пришел с Юркой и Антоном. Из изолятора его отпустили только после обеда, и он помчался, чтобы успеть постирать и отгладить рубашку и вообще привести себя в порядок.

Весь лагерь уже был на берегу. Огромный конус будущего костра сложили прямо на пляже — толстые ветки, выброшенные волнами, собирали по всему побережью. Солнце недавно зашло, и крупная галька пляжа казалась особенно светлой на фоне синевато-сизых тонов неба и моря. Вожатые рассадили своих подопечных и пытались организовать пение единой общей песни, но каждый отряд непослушно запевал свою, и вместе все сливалось в вялую какофонию.

Ребята первого отряда группкой расположились поодаль. Нина сидела рядом с Сашкой. Егора, заметившего это еще издали, кольнула ревность: неужели у нее что-то может быть с этим троглодитом? Подходя, он увидел, как Сашка попытался обнять ее, но она сбросила его руку и сказала ему что-то со строгим видом. У Егора отлегло от сердца. Все в порядке. Она умница. Как он мог такое подумать?

Нина вела себя как обычно. Смеялась шуткам ребят и ничем, ни одним взглядом не выделяла Егора из общей компании. Он смотрел на нее и не понимал: как ей это удается? Ведь не приснилось же ему все? Он сопоставлял ее ту — обнаженную, близкую, плачущую. И эту — отчужденную, неприступную, веселую. И у него голова шла кругом.

Лишь потом один только раз она бросила на него особенный взгляд.

Юрка рассказал шуточный диалог:

— «Девушка, можно вас на минуточку?» — «А успеете за минуточку?» — «Да долго ли умеючи?» — «Да умеючи-то — долго!» — «Да я уж как-нибудь!» — «Да на как-нибудь и муж есть!»

Нина рассмеялась, запрокинув голову, а потом сказала:

— Да, уж умеючи-то — долго!

Вот тут она и взглянула на Егора — искоса, мельком, в профиль. Это было всего одно мгновение. Но оно рельефно и четко, во всех красках впечаталось в память мальчишки: как раз в тот момент огромный конус дров, облитый бензином, подожгли, и Егор, заворожено смотревший на Нину, увидел, как взметнувшийся к небу в вечерней синеве оранжевый язык пламени ярко отразился в ее глазах и зубах.

После лагеря он написал ей еще несколько писем, наполненных романтическими признаниями. Она пару раз ответила. А потом пришло ее последнее письмо. В нем она писала, что встретила человека, который ей очень дорог, и не видит смысла продолжать переписку.

«Кстати, не вздумай искать меня. Не надо лишних проблем. Тем более мы переезжаем, и по этому адресу меня больше не будет. Прощай».

На следующий день на перемене в школе к нему подошла директорская дочка:

— Что такой потухший? С Нинкой расстался?

— С чего ты взяла?

— Она мне сама написала. Да не переживай ты. Они, городские, все такие испорченные. Нинка в лагере с первого дня с Сашкой по кустам бегала! И потом, после лагеря, они еще встречались.

— А ты откуда знаешь?

— Ой, да об этом все девчонки знали! А потом она мне сама все написала! Хочешь, принесу тебе ее письма? Только чур меня не выдавать! Даешь честное слово?

— Глеб Родионович, я вообще ничего не понимаю. У меня просто голова пухнет, ничего не складывается.

— Видишь ли, Егор! Чтобы понять женщину, не нужно пытаться истолковать ее фразы или подвергать анализу сиюминутные поступки. Так ты быстро вконец запутаешься. Помнишь, у Сент-Экзюпери: «Никогда не надо слушать, что говорят цветы. Надо просто смотреть на них и дышать их ароматом». Природой или Господом Богом — не знаю — женщине отведена важнейшая роль — вынашивание, рождение и вскармливание детей. Это настолько серьезно, что не должно решаться разумом, как не решается вопрос: дышать или не дышать, биться сердцу или не биться. Это совершается вне коры головного мозга, неподконтрольно и неподвластно ей. Через гормоны, может, еще через что-то другое — но их влияние такое мощное, что подчиняет себе всю жизнь женщины, весь ее организм и всю ее психологию. Поэтому женщина зачастую — всего лишь наблюдатель собственных поступков. И она всегда будет благодарна тому мужчине, который прощает ей непонятные шаги, уберегает от них и видит ее отдельно от них.

— То есть они, женщины, что — совсем не понимают, что делают?

— Нет, конечно! Не надо преувеличивать разницу между психологией мужчины и женщины — она не так велика. Есть всякие теории вроде того, что мужчина и женщина друг для друга — как инопланетяне и никогда не найдут взаимопонимания. Бред, разумеется. Но разница есть, и забывать о ней — значит никогда не понять женщину. Она по своей природе слабее, поэтому вынуждена быть хитрее, скрытнее — а иначе как выжить рядом с более сильным мужчиной? Она беззащитна, особенно во время беременности.

— Ну, беременность — это же эпизод.

— Это сейчас эпизод. Но мы должны принять во внимание весь период, за который сформировалась женская психология. Это случилось не за одно поколение и даже не за одно тысячелетие. А в первобытном обществе беременность — основное и самое естественное состояние женщины. Месячные — вот это уже эксцесс, срабатывание аварийной системы. А беременной первобытная женщина была с юности и до полной потери привлекательности. Или до климакса. Как говорят юристы — «смотря что наступит раньше».

Почему женщины помешаны на любви и готовы слушать признания по сто раз на дню? Потому что оказаться «в положении», а потом с беззащитной крохой на руках — это огромный риск. И когда женщина спрашивает: «Ты меня любишь?», это означает: «Ты готов заботиться обо мне и моем ребенке?» Что может быть важнее? И однократным заверением такое беспокойство не унять.

Вот ты задаешься вопросом: что могла твоя нежная и чистоплотная поэтесса найти в этом грубом, туповатом и немытом Сашке? Если ты считаешь, что утонченное юное создание должно непременно избрать столь же утонченного и юного кавалера, то ты ошибаешься. Представь первобытное племя. Есть вожак, доказавший свое превосходство во множестве боев и заслуживший тем самым право передать свои гены будущему поколению. Он, возможно, уже не очень молод и далеко не прекрасен — совсем не сказочный принц, да и пахнет, небось, покруче твоего Сашки. Но у юной самочки из племени нет выбора. Чтобы обеспечить безопасность своему потомству, она должна произвести его именно от этого монстра. И природа облегчает ей такую задачу, заставляя испытывать сильное влечение к нему только потому, что он — вожак, и все мелочи отходят на второй план.

— Но это же дикие времена! Мы ведь живем в мире совсем других ценностей. Сегодня тупая и вонючая сила решает гораздо меньше! Все-таки миром правит разум!

— Ну, во-первых, хотелось бы, чтоб это так и было. А во-вторых, в том-то и дело, что в сегодняшний цивилизованный мир мы через все поколения протащили с тех диких времен наши первобытные инстинкты. Они уже неприменимы к современной жизни и не решают тех задач, на которые нацелены, но они есть. Порой их проявление выглядит причудливо и глупо. Но их силу недооценивать нельзя. Возьми типичную ситуацию: девочка-подросток самозабвенно влюбляется в киноартиста или эстрадного певца. Что она, глупышка, знает о нем? Она его и не видела живьем-то, а прямо жить без него не может! Зачем он ей? Что хорошего он может ей дать? Ничего. Никаким разумом здесь и не пахнет. Просто в ней проснулся инстинкт, который говорит: вот тот, на которого устремлены глаза тысяч, — это вожак. Это самый желанный партнер. Все остальное — не важно.

— Глеб Родионович, ну вы прямо свели все к каким-то низменным инстинктам. Разум что — вообще роли не играет?

— Почему «низменным»? Инстинкты не могут быть низменными. Они естественны и направлены на неплохое дело: продолжение жизни — как отдельного организма, так и рода в целом. Что же тут низменного? Самые высокие цели. Другое дело, что в условиях цивилизации действие инстинктов может иметь искаженный результат.

Вот смотри: охочая до удовольствий самка в племени — что в этом плохого? Ничего. Какие там удовольствия? Алкоголя нет, наркотиков нет, казино нет, покупательской лихорадки нет. Остаются еда и секс. Еды мало, так что проблема ожирения неактуальна, а секс — пожалуйста, сколько угодно, но беременность ждать себя не заставит. И все встанет на свои места — самочка нарожает кучу деток и заслужит почет и уважение соплеменников.

А в цивилизованном обществе? Тут к ее услугам противозачаточные средства, и она может предаваться разврату, не рожая детей. Но прочие атрибуты разгульной жизни быстро приведут ее к конфликту со своим организмом, с общественной моралью и превратят в жалкое истасканное существо.

Кстати, я вот упомянул мораль. Она ведь для того и существует, чтобы уберегать от такого финала. Каждое поколение экспериментирует с моралью. Каждое ищет свой путь, мотивируя это тем, что жизнь стала совсем другой и люди теперь не те, что прежде. Но почитай повнимательнее историю древнего мира. Если люди так сильно меняются от поколения к поколению, как же это им удалось остаться практически теми же самыми, что и в античные времена?

За свою историю человечество перепробовало все — от пуританства до разнузданности, да и в сегодняшнем мире нет единой морали. Но само наличие норм, пусть и разнящихся, — это накопленный опыт выживания поколений. И не случайно эти нормы, как правило, более жестко регулируют поведение именно женщины. Потому что у женщины коррекция своего поведения со стороны разума слабее. Мозг у нее на одну десятую меньше мужского. Вроде не так много, но вся разница приходится на ассоциативный отдел, то есть собственно на «думалку». Она у женщины втрое меньше. Поэтому ей намного труднее найти выход в сложной ситуации, принять взвешенное решение с учетом множества факторов. Но это и не ее сфера, не ее предназначение. И если ты из-за этого будешь смотреть на женщину свысока, то ты глупец. И очень быстро будешь наказан — в вопросах любви и ненависти нам с ними не тягаться.

Вообще, женщина — удивительное существо. Она работает как умножитель. Ты дашь ей каплю внимания — и можешь получить в ответ море любви. Ты дашь ей одну клеточку — и она сделает из нее тебе наследника. Но зато если ты подсунешь ей крохотную какашку — будь готов получить в ответ тонну дерьма.

— Ну хорошо, понял. Но если Нина уже выбрала Сашку, то зачем ей был нужен я?

— Давай вернемся в первобытное племя. Вдруг завтра молодой самец победит вожака и возглавит стадо? Как самочка защитит своего ребенка, прижитого от поверженного старика? Никак. А вот если она заблаговременно заведет роман с молодым претендентом, тогда при любом раскладе у нее все козыри. Надо только, чтобы старый не пронюхал, пока он еще при власти.

— Как бы это я мог, интересно, претендовать на место Сашки?

— Может, и не мог бы. Да ведь в том-то и дело! Мы с тобой тут разбираемся, анализируем — как будто имеем дело с холодным и подлым расчетом. Но это не так. Расчет — продукт разума, а женщиной в этих вопросах руководит не разум, а сложная смесь эмоций, чувств, неизвестно откуда берущихся, с которыми она, может быть, даже пытается бороться, стараясь следовать в фарватере морали. Но это так не просто — воевать с собой.

Глядя со стороны, легко ситуацию разбирать и клеймить словом «инстинкт». А изнутри-то это воспринимается совсем иначе: как нечто высокое, как томление чувств, как движение души. Это струится в тебе, словно мелодия, и влечет тебя, как неудержимый поток.

Так что, Егор, чтобы заслужить дружбу женщины, нужно быть снисходительным к ней, не судить о ней по отдельным поступкам и не возлагать на нее чрезмерного бремени ответственности за них. И запомни: если тебе удастся доказать женщине, что она — дура, значит, у тебя просто не хватило ума не делать этого.

— Вы сказали — заслужить дружбу. А любовь?

— С этим проще. В первый момент женщину надо удивить, а потом просто не давать ей опомниться. Как в известном старом анекдоте: «Горничная утратила невинность так быстро, что даже не успела этого понять. Когда она громко воскликнула: „Поручик, что вы себе позволяете?!“ — Ржевский уже шел по улице, отряхивая пыль с сапог и поглядывая на женщин». Так что тут главное — не терять темпа. Но помни, что сказал Оскар Уайльд: между капризом и «вечной любовью» разница только та, что каприз длится несколько дольше.

— Эх, Глеб Родионович, вот слушаю я вас — все вроде понятно. Но что же мне делать-то теперь?

— Как — что делать? Живи, учись, набирайся ума. А какую перспективу ты видел? Ты что, жениться хотел? Пока река жизни несет тебя и ты не достаешь до дна, об этом задумываться рано — учись плавать. И только когда нащупаешь твердую опору и сможешь стоять в потоке настолько устойчиво, чтобы удержать еще кого-то, вот тогда задумывайся о семье.

Егор удивился. Он ведь не рассказывал Глебу Родионовичу про свои переходы через речку с девчонками на руках, но тот привел именно такую аналогию.

Этим вечером мальчишка написал в своей тетради писем:

«Нина, мне кажется, я понемногу начинаю понимать тебя. И чем больше я тебя понимаю, тем больше люблю. Мне будет трудно жить, не видя тебя. Но я справлюсь. Пройдет время, и я стану достойным тебя. Вот увидишь. Ты еще будешь гордиться мной».

Не люби меня, женщина,

Если в жизни я путаюсь,

Тормоши меня, если я

Удовольствуюсь малостью,

Не прощай бесхребетности,

Не оправдывай трусости,

Не жалей меня, женщина,

Не губи меня жалостью.

Примечания

1

Стихи Михаила Танича

2

Стихи Юрия Левитанского