Уроки «химии». Из жизни условников

Сергей Степанов-Прошельцев

«Химией» в 80-е годы прошлого века называли стройки народного хозяйства, куда из лагерей направляли работать условников. И вот однажды в шахте прогремел взрыв, обрушилась порода, образовался огромный провал. Прокуратура расценила это как диверсию…

Первое дело

1

Саня Рябинин родился в Риге. Воспитывала его одна мать. Отца, как говорила она, убили на Даманском. Но Санлеп в списках погибших Рябинина не обнаружил. Сказал матери, она рассердилась. Чуть ли не в слёзы:

— Значит, не веришь? Мы не расписаны были. У тебя моя фамилия.

Санлеп не верил. Ему было десять лет во время мочиловки с китайцами на земле, которую потом им же и отдали. За просто так, как будто и не было пролитой крови, свинцовых гробов и горя матерей и вдов. Но Санлеп не помнил, чтобы приходила похоронка, чтобы мать носила траур. Как-то не вяжется одно с другим. И потом — неужели всё это время мать с отцом жили нерасписанными? И почему он постоянно отсутствовал? Санлеп не видел его ни разу, а простые арифметические подсчеты свидетельствовали о том, что здесь что-то не так. Если батя был срочником, то тогда получалось, что он стал отцом, когда ему сравнялось… десять лет — это из разряда ненаучной фантастики, на грани бреда. Если был офицером, то о них всех хорошо известно — каждый был семьянином.

Мать, как опытная подпольщица, скрывала фамилию отца, не было ни одной его фотографии в семейном альбоме, и это не то, что настораживало, — колоколило набатом. Но Санлеп тем не менее прекратил самодеятельное расследование. Зачем, когда это кому-то не нравится?

Учился он хорошо, без троек. Довольно сносно шпрехал по-латышски. Оттачивал приемы карате вплоть до того момента, когда карате официально запретили. Но неофициально тренировки продолжались.

После школы Санлеп поступил в медицинский. Когда пришел срок специализироваться, особого выбора не было. Выучился на санитарного врача. По распределению попал в третий по величине город Латвии. Это, конечно, не Юрмала. Но город не менее красивый. Он возник еще в начале тринадцатого века. Центр сохранился с той поры в нетленности.

Санэпидстанция здесь была довольно большой. Город промышленный, много щкол, детских садов. Одни сотрудники осуществляли надзор за окружающей средой, другие следили за условиями труда, рациональным питанием, радиационной обстановкой, условиями воспитания детей и подростков, занимались проведением противоэпидемиологических мероприятий. Были также несколько лабораторий и дензинфекционный отдел. Рябинину досталось самое трудное — контролировать качество продовольствия и товаров народного потребления.

За неполных два месяца он побывал только на двух предприятиях — спичечной фабрике и сахарном заводе. Ничего крамольного не обнаружил, хотя проверка была очень дотошной.

СЭС возглавлял латыш Янис Озолс. Он не имел медицинского образования. Работал в горкоме партии, заведовал, кажется, отделом пропаганды и агитации. Прочили в секретари, но он на чём-то погорел, и его сослали на более мелкую должность, подсластив горькую пилюлю. В формулировке перевода значилось: «для укрепления идеологической составляющей работы санпидемстанции».

Однажды Озолс вызвал Рябинина в свой кабинет.

— Понимаешь, какое дело, — сказал он с характерным акцентом — русские слова латыши произносят с ударением на первый слог. — В городскую газету пришло письмо о серьёзных нарушениях на мясокомбинате. Но там много не очень правды. Надо проверить и сделать правильные выводы. Не стоит пугать население тем, что крысы перемалываются на колбасный фарш. Мясокомбинат у нас в передовиках. Я давно знаю его директора, Гунара Берзиньша. Хороший человек. Мы даже дружкуем. Кандидат наук. Его диссертация «Развитие мясо-молочного животноводства в условиях Уганды» получила высокую оценку. Но Берзиньш очень больной. Напечатают про это в газете, у него наверняка случится инфаркт. Нельзя допустить такое.

— А где это письмо? — спросил Санлеп. — И кто его писал?

— Письмо у меня. А писал его студент, который хотел подработать. Не во всё вник, набаламутил, что-то ему втемяшилось, чего на самом деле нет, вдобавок этот, как его…

— Юношеский максимализм? — подсказал Рябинин.

— Вот-вот, он самый. Когда белое кажется черным. Письмо этого сопленосного прочитай при мне, читай и разумей, копии у меня нет, его нужно вернуть.

— Но оно было бы основанием для внеплановой проверки.

— А зачем тебе какие-то основания? Проверка будет плановой.

Санлеп сразу понял, что тут что-то нечисто, какой-то мухлёж. Заржавелая логика. К чему такая конспирация с гнильцой? Не усватывают ли его на какой-то криминал? Как бы не оконфузиться.

Похоже, на мясокомбинате не всё в ажуре. Нет дыма без огня. Дым бывает даже от фейерверка. В нём присутствуют соли металлов, которые требуются для создания цветовых эффектов, окислители, продукты сгорания. Такой дым способен вызывать дерматиты, нарушать работу нервной системы, весьма токсичен. И надо детально разбираться.

Письмо Санлеп, конечно, дословно не запомнил. Это была не злобная стукотня. Приводились конкретные факты. В колбасный цех берут на работу без санитарной книжки, в цехе пол заляпан колбасным фаршем, холодно, жуткий запах, грязный фарш собирают с пола и кидают опять в котел, спецовка тоже грязная, женщины работают без перчаток. Рамы, на которые ставят батоны колбасы, измазаны сажей из коптильни. Живут в цехе и грызуны, у них даже прозвища есть. Просроченную колбасу из магазинов возвращают на мясокомбинат, здесь ее перерабатывают, добавляют непонятно какие ингредиенты и специи, и она вновь поступает на прилавки.

Санлеп делал пометки в записной книжке. Письмо — совсем не ахинея, не оговор. Надо обратить внимание на добавки. Что в колбасу впихивают конкретно. Добавляют ли красители? А что ещё? Для мытья рук посередине цеха стоит общий чан с горячей водой. Там же моют тряпку для уборки оборудования и кишки, которые служат оболочкой для некоторых сосисок. Чистота, прямо скажем, сомнительная. Так ли это?

А как делают фарш? Сваливают вместе обрезки свинины и говядины, большое количество «химии» из неподписанных пакетов, соевый порошок и кости, наливают воду прямо из-под крана.

Автор письма не сообщал о том, что крысы попадают под ножи и становятся частью фарша. Но откуда это взял Озолс? Странно, весьма странно.

Письмо было без подписи. Но если понадобится, студента легко вычислить. У анонимов есть имена, фамилии и конкретные адреса. Надо только приложить усилия, чтобы это выяснить.

2

Близость мясокомбината чувствуется издалека. Запах тошнотворный. Те, кто покрепче, с ним справляются, но некоторых от подобных ароматов выворачивает наизнанку.

Мясокомбинаты строят на отшибе именно из-за этого. Воздух здесь тяжелый. В нём обычно присутствуют оксиды углерода, диоксид азота, аммиак, фенол и сероводород. Но в журнале проверок раньше особых нарушений по этим веществам выявлено не было. Купили, что ли, проверяющих? Они писали, что с запахами мясокомбината смешиваются другие выбросы, а также загазованность. Но тут нет никакой логики — другие предприятия совсем в стороне, довольно далеко и автодороги. К тому же на мясокомбинате есть свои очистные сооружения. Работу их тоже регулярно проверяли. Но констатировали: очистка стоков не убивает запах. Интересно, почему?

Попасть на мясокомбинат не так-то просто. Удостоверение Санлепа долго вертел в руках охранник, словно это была ксива инопланетянина, прилетевшего из другой галактики, потом позвонил кому-то. Наконец, вышел сам директор Гунар Берзиньш. Ему было слегка за шестьдесят, виски припорошил снег, но выглядел он значительно моложе. И как-то не ощущалось, что он серьёзно болен. Глаза с весельцой, подтянутый, похож на какого-то импортного киноактёра.

Берзиньш приветливо улыбнулся, хотя Санлепу показалось, что улыбка была показной, дежурной::

— Значит у СЭС новое пополнение? С чем к нам?

— Обычная плановая проверка. Но было еще письмо в газету…

— Знаю, читал. Фантазёра выперли неделю назад. Но этот малолёт детясельный насмерть обиделся, как будто его посадили на чужой горшок, вот и сочинил с каким-то захлёбом всякую чепуху… Но не будем об этом. Пойдемте, я покажу наше предприятие. И сразу же похвалюсь: кроме переработки мяса недавно стали выпускать гематоген, мясо-костную муку, желатин…

Мясокомбинат был построен по типовому проекту. Все, как обычно: скотобаза, цехи первичной переработки, колбасный, полуфабрикатов, разделенный на котлетный и пельменный участки, обработки шкур, холодильник. К ним добавились новые цехи: клеевой, желатиновый, медицинских препаратов, производства изделий из рогов и костей.

Наиболее высокие санитарные требования предъявляются к устройству цеха первичной переработки, где убой животных и разделка туш. Последний приют животины. Но здесь всё соответствовало норме, Есть холодная и горячая вода, чисто. Стены и перегородки, полы из водонепроницаемого материала, без щелей и выбоин. Панели облицованы глазированным кирпичом и плиткой. Помирать скотине — одно удовольствие.

Но ладно, пойдём дальше. Удивительно та же благостная картина. Бетонные ванны и чаны для мойки жира-сырца, посолки мяса выложены изнутри красивыми метлахскими плитками. Котлы для вытопки жира, варки мяса — из нержавеющего металла. Не мясокомбинат, а сплошной образец для подражания. Вот только откуда этот тошнотворный духан?

Размышления Санлепа прервал Берзиньш. Он участливо заглянул ему в глаза:

— Устали, наверно? Может, кофе попьём?

В директорском кабинете был накрыт стол. Изобилие и богатейство, с какими Санлеп давно не сталкивался. Коньяк, деликатесы, которые выпускает мясокомбинат в ограниченных количествах. Видимо, для таких случаев.

— Прошу, — пригласил Берзиньш. — Как это у русских говорят: сухая ложка рот дерёт? Попробуйте наш карбонад. Правда, что он не хуже микояновского?

Карбонад действительно был не хуже. Нежный и сочный, он буквально таял во рту.

— Мы готовим его на пару в специальных камерах с последующим запеканием, — объяснил директор. — Сыровяленый и сырокопчёный карбонад не выпускаем. Дешёвый слишком. Не добавляем для увеличения массы и соевый белок. В планах — освоить производство карбонада по-фламански. Я пробовал, когда был в Бельгии, мне понравилось. Это свиная корейка, тушенная в пиве….

Берзиньш подливал Санлепу армянский коньяк и безостановочно тараторил. Потом достал из стола плотный конверт и положил перед ним.

— Что это? — не дотрагиваясь до конверта, спросил Санлеп.

— Знак уважения, Александр Васильевич, знак уважения.

— Вы навяливаете мне взятку? За что? Я ведь не нашел никаких недостатков.

— Мне очень хотелось, чтобы вы их не нашли вообще никогда. А знак уважения — это обязательно для всех проверяющих. Привыкайте. Ни один ещё не отказался.

— Я не возьму. Жду, когда вы скажете, что на этом проверка закончена.

— Собираюсь.

— Так вот, я не согласен. Мне надо побывать ещё в колбасном цехе и на очистных сооружениях.

Берзиньш нахмурился. Он явно не ожидал такой неплановой завёртки.

— Ну что ж, идите, раз вы на нашей территории. Но даже если вы что-то и найдёте, не обольщайтесь. Можете потом пожалеть.

— Угрожаете?.

— Ну что вы! Какие угрозы? Только редостережение.

— От чего?

Директор замолчал, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Смотрел исподлобно. Конверт с деньгами так и остался лежать на столе рядом с недопитой бутылкой коньяка и недоеденным карбонадом.

3

Сначала Санлеп заглянул на очистные. И сразу понял природу мерзкой запашины. В сточных водах содержится большое количество яиц гельминтов — всяких паразитов, находящихся в кишечниках жвачных животных.. Важно своевременно обезвреживать и удалять такие вспучивающиеся стоки. Но очистные не справляются с непомерной для них нагрузкой. Грязь застаивается, а это очень опасно. Рукой подать до какой-нибудь эпидемии типа холеры.

А всё это происходит из-за непомерных амбиций. С легкой руки директора на мясокомбинате взяли курс на полную утилизацию отходов. Дело, в принципе, хорошее, но…

— Мы сбрасываем в канализацию то, что может принести предприятию дополнительную прибыль, — сказал Берзиньш как-то на оперативке. — От этого, как от козла польза — ни шерсти, ни молока. Пора перестраиваться. Будем даже навоз продавать и огребать за него денежку.

Начали с каныги — содержимого желудка животных. Действительно, это ценное биологические сырье содержит протеин, жир, клетчатку, а также большое количество ферментов, витаминов и микроэлементов. Их можно использовать для изготовления высокобелковых кормов. Потом решили перерабатывать кишечники скота. Но для этого нужны особые сепараторы и флотаторы.

Но зарабатывать на коровьем дерьме бабки не так легко, как кажется. Директор посамонадейничал. Кроме шнековых, нужны ещё и сепараторы центрифужные. Они удаляют тяжелые частицы жира. И вот с ними-то и проблемы — их мало, они нередко забиваются, выходят из строя. Да и производительность невелика.

И нечистоты скапливаются, не успевают добраться до канализации. Не хватает и хлораторных установок для дезинфекции.

А как ведется борьба с мухами? Положа руку на сердце, никак. И этому способствует как раз несвоевременное удаление загрязненных стоков.

Но самые опасные враги — грызуны, особенно крысы, которые, как и мухи, могут стать переносчиками эпидемий и инфекций. Санлеп своими глазами видел крысиные норы, причём их больше всего именно в колбасном цехе. Крысы прячутся в пустой таре, прогрызают полы, даже металлические сетки. А часть канализационных и вентиляционных отверстий такими сетками вообще не заделана. Что касается ловушек и капканов с приманками, которые устанавливают на ночь, то грызуны их стороной обходят. Телепатия!

В цехе Санлепу поведали разные истории. Люди были предельно откровенны. Но все просили не упоминать их фамилий. Потому, что будут потом преследования со стороны начальства. Не оно само, конечно, этим занимается, а его приспешники. И даже менты, которые куплены с потрохами. Кому-то уже отбили почки, кого-то вообще посадили. Одну из девушек, которая повстречалась с крысой и была покусана, увезла «скорая». Мало того, что она пережила шок, ей ещё и делали уколы от бешенства. На мясокомбинат потом не вернулась. Мужик лет пятидесяти, Эдгар, пожаловался, что крысы съели его штаны, которые он оставил в бытовке, поскольку они были выпачканы фаршем.

Прояснилось и с переработкой крыс на колбасу. Такие случаи действительно были. Последний — две недели назад.

— Работаем мы, всё нормально, — рассказывала женщина средних лет по имени Паула. — Пробегают две крысы. Никто на них не обращает внимания. Какая в этом разнужда! Вот одна поскользнулась на осклизлой трубе и свалилась прямо в мясорубку. Визг — и крыса превращается в фарш. А все продолжают заниматься своими делами. Подумаешь — трагедия какая!

Так вот, оказывается, это и не легенда совсем. Вот почему обнаруживаются в колбасе крысиные хвосты! И Озолс об этом хорошо знает! И не только он.

Санлеп увидел сыздаля небольшое тёмное помещение. Хотел войти, но мастер, который его сопровождал, преградил дорогу.

— Там… использованная тара, — сказал он как-то не очень уверенно.

Санлеп рванул дверь на себя. Несколько огромных бочек. Кислый запах.

— Что это?

Мастер молчал.

Санлеп посветил фонариком. В бочках был замочен картон. Зачем он нужен, догадаться было несложно. Картон — это неизменная составная копченых колбас, когда хотят сэкономить на мясе. И вряд ли это была чья-то самодеятельность. Целенаправленная политика.

Из одной бочки выскочила озадаченная непредвиденной ситуацией раскормленная крыса.

— Почему вы их не травите? — спросил Санлеп.

— Пробовали. Распылили газ — рабочим это не понравилось, — сказал мастер. — Пригрозили забастовкой.

— И махнули на всё рукой? Как и на вопросы личной гигиены. Если уж к работе допускаются люди, не имеющие санитарных книжек, то кто будет проверять чистоту рук и спецодежды?

Мастер не отвечал. — он попросту не знал, что глаголить. Его соответствующим образом не проинструктировали.

Санлеп рассчитывал продолжить проверку. Что она бы ещё выявила? Но на следующий день его на мясокомбинат не пустили.

— Директор приказал? — спросил он охранника, но тот сделал вид, что ничего не слышит.

Как-то морочно стало. Рассерженный, Санлеп поймал спозаранья Озолса. Рассказал о своих злоключениях. Тот был с ним предельно холоден, как споконвечная ледяная шапка Джомолунгмы. Посмотрел сыскоса, выкуковал:

— Я же говорил, что надо делать правильные выводы, нельзя пугать население.

— Но я это дело так не оставлю, — упорствовал Санлеп. — Завтра ознакомлю вас с результатами проверки.

— Завтра будет завтра, — странно как-то прореагировал его шеф.

4

Санлеп писал акт проверки всю ночь. Лайма, жена, несколько раз вставала, нервно курила на кухне одкомнатной квартиры в малосемейке, которую получила именно она — Лайма устроилась в отдел кадров большого галантерейного комбината, который был почти её тёзкой. Он назывался «Лаума».

— Брось ты пикироваться с начальством, — говорила она. — Всё равно свою правоту не докажешь. Только себе навредишь. Знаешь, с чем это сходственно?

— С чем? — поинтересовался Санлеп.

— С полоумием.

Но Санлеп был из когорты правдолюбцев, которые не останавливаются ни перед чем, наивно полагая, что их честность в конце концов победит. Действовал по принципу: хоть рыло в крови, да наша взяла. И утром он намеревался показать свой 22-страничый документ Озолсу.

Худая и бледная, как одинокий клабищенский призрак, белобрысая секретарша его остановила:

— Янис Карлович занят. Он велел никого к нему не пускать. Кстати, а вы знаете, что у нас больше не работаете? Вот приказ, ознакомьтесь…

Приказ был короткий. «Уволить Рябинина А. В. как не выдержавшего испытательный стаж и допустившего нарушение трудовой дисциплины, выразившее в самовольной проверке мясокомбината».

— Но это же бред сивой кобылы! — воскликнул Санлеп. — Проверка была плановой. Меня сам Озолс туда послал.

— Любая проверка проводится по распоряжению главврача СЭС, — объяснила секретарша. А такого распоряжения не было…

Кровь ударила Санлепу в голову. Он вломился в кабинет Озолса.

— Как прикажете понимать все это?

Озолс оторвал глаза от какой-то бумаги.

— Успокойтесь, — сказал он. — Ваше раздражение мне непонятно. Вы сами во всём виноваты. Теперь расхлёбывайте.

— А кто говорил о плановой проверке? Кто показывал мне письмо студента?

— Какое письмо?

И тут Санлеп понял, что Лайма была права. Он играет в оглохшую дудку. У этой развезени — все признаки мышеловки. Он никому ничего не докажет. В этом городе — круговая порука, полный соглас, все до единого повязаны блатом, взятками, здесь не потерпят, что какой-то никудыка вмешивается в их устоявшийся и ненаедный распорядок жизни. Это — сборище клевретов, упыри, выкормыши прогнившего до основания режима. Берзиньньш тоже откреститься от всего: мол, никакой плановой проверки и не было, знать ничего не знаю.

Санлеп резко повернулся и вышел. Может, его поймут в прокуратуре? Но у него нет никаких доказательств. Как бы не оследиться. Письмо в газету анонимное, оно у Озолса, не заверенный печатью санэпидстпнции акт проверки мясокомбината — это не официальный документ…

И всё же Санлеп решил туда наведаться. «Хуже не будет», — подумал он.

И, как всегда, ошибся. Мышеловка захлопнулась.

Заместитель прокурора города, Николай Иванович Шушенков расчленил его острым, как лезвие бритвы, взглядом сквозь очки с сильным увеличением. Наконец, спросил неприятно скрипучим голосом:

— Что привело вас к нам, молодой человек?

Санлеп рассказал все, как есть. Даже о взятке, которую предлагал ему Берзиньш.

— Вы открывали конверт? — последовал вопрос. — Сколько там было денег?

— Я не знаю. Конверт не открывал.

— Значит, на нем нет отпечатков ваших пальцев?

— А что — нужно, чтобы они были?

— Не ёрничайте. Дело, сразу скажу, сложное. Берзиньш и Озолс — уважаемые в городе люди. И им больше веры, чем вам, не так ли? А вы подозреваете в крамоле и мошенстве едва ли не всё население земного шара. Негоже это для молодого специалиста.

Санлеп понял, что и тут всё шито да крыто. Город обомшавел в пороке. Напрасно он пыжился что-то изменить. Этот город его одюжил. И он просто пустолает, реагируя на эти шашни. Чисто инстинктивно.

— Хорошо, — сказал он. — Считайте, что я и не приходил.

— Я чувствую, что вы передумали писать заявление?

Санлепу захотелось, чтобы эта квадратная спина вообще перестала что-то чувствовать. Но все-таки сдержался. Прокуратура — не то место, где можно вспылить и назвать всё своими именами. Выдавил из себя:

— Конечно же, передумал.

— Позвольте поинтересоваться, почему?

— Потому что это заявление можно истолковать как клевету, поскольку в городе рука руку моет. Прошу только вернуть мне акт о проверке мясокомбината. Есть ведь и другие инстанции, кроме прокуратуры…

И тут в голосе Шушенкова звякнул металл.

— Невысокого же вы о нас мнении. Но акт я оставлю у себя. Зайдите через денек, обсудим.

Это означало, что его писанина, все вскрытые им недостатки будут сокрыты. В глубокой-глубокой яме

И тут Санлеп горько пожалел о своём визите. Он наделал столько ошибок, что можно съехать с катушек. Его акт о проверке — бомба замедленного действия, которая может рвануть, но они этого не допустят. Как бы эта неразорвавшаяся бомбочка не сгубила его самого. Одним словом, попался, который кусался.

Загребли его, кстати, в тот же день. Пылающий гневом, Санлеп понял, что если не выпьет, не отмякнет душой, может натворить что-то такое, о чем потом будет жалеть. Но недоброжелатели ожидали от него именно этого. Они жалели только о том, что он не додумался до такого раньше.

Его пасли с самого начала. И Санлепа угораздило пойти мимо ресторана «Юра», название которого переводится с латышского как «Море».

Был обеденный час, и в кабаке почти все столики не пустовали. Это объяснялось тем, что днём ресторан предоставлял скидки. А латыши — народ прижимистый, они будут рады, если сэкономят даже двадцать копеек.

Санлеп с трудом нашёл свободный столик. Заказал бутылку водки и салат. Есть не хотелось — слишком много всего накатилось. Выпил рюмку, потом вторую, третью…

Со стола упала вилка. В ресторанной тиши это произвело примерно такое же впечатление, как взрыв противотанковой гранаты. Со всех сторон заоборачивались всем гуртом, глядели с осуждением, словно говорили: «Экий дикарь неотёсанный, даже цивилизованно вести себя в общественном месте не умеет».

Санлепу стало невыносимо противно видеть эти жующие лица устричных живоглотов. Он вышел в вестибюль — покурить и посмотреть на дюны в приморском парке в окно — это всегда успокаивало. Тем паче, что в ресторане курить запрещалось. Да и в окна ничего не разглядеть. Окнами были стилизованные иллюминаторы — ресторан изображал из себя лайнер с потугами на «Титаник», только эти потуги выглядели, как пародия.

Тут-то всё и началось.

Эти трое, казалось, ждали именно его. Один из них, длинный, худой и патлатый, стрельнул у Санлепа сигарету и прикуривал от зажигалки. Двое других заходили сзади.

Санлеп чутьем каратиста почувствовал опасность. Его только смущало время и место. Обычно для драки выбирают не фешенебельные кабаки. Но он внутренне подготовился ко всякой неожиданности.

Патлатый занес руку для удара. Санлеп слелал нырок и ногой зацепил того, что поменьше ростом, который находился в полутора метрах от него. Тот вскрикнул и упал, зарывшись носом в ковровый палас. В руках у третьего сверкнул нож.

И все смешалось: хруст, мельканье рук и ног. Санлеп отпрянул, схватил неведомо как оказавшийся в вестибюле стул и стал орудовать им, как щитом, а когда финка воткнулась и застряла в мягком сиденье, обрушил его на голову нападавшего. Под ногами сразу же сделалось скользко.

Оставался патлатый. Жилистый, ддиннорукий, закалённый в уличных потасовках, он был наиболее опасен. В его руке тоже что-то блеснуло. Санлеп отступил к подоконнику, на котором стояли горшки с цветами. Горшок с каким-то экзотичным растением типа пятилепестковой баухинии попал прямо патлатому в лоб…

Всё это продолжалось лишь несколько секунд. И тут же появились менты. Они поднялись по лестнице гуськом и надели на Санлепа браслеты. Участие его в молотиловке было явным — из разбитой губы сочилась кровь.

Потом, вспоминая всё это, Санлеп отметит свои просчёты. Во-первых, он недооценил коварство ментов. Они высторожили его. Во-вторых, не учел недокомплекцию того, кого положил первым своим ударом. Таких можно убить, даже не желая этого. Вероятно, даже простым щелчком. Или этого хлюпика выбрали вполне осознанно? Именно для того, чтобы он изобразил жертву нападения? В-третьих, Санлеп продемонстрировал, что владеет приемами карате, которое было тогда запрещено. Это вполне может повлиять на решение судьи. И самый главный вывод: он совсем забыл, что настоящая победа в драке — это сделать так, чтобы драки не было, не потеряв при этом чувства собственного достоинства. Это действительно сложно.

Но одно засело в мозгу, как заноза: у любого конфликта, кончающегося рукоприкладством, должен быть какой-то повод. Тут же его не было. Значит, всё это было заказано кем-то? Но кем? Берзиньшем? Озолсом? Шушенковым? Или всеми вместе? Интересно, сколько заплатили они этим патентованным дегенератам, которые участвовали в побоище? Или же купили их чем-то другим?

А ещё он, кажется, понял самое главное. Хоть Санлеп и родился в Латвии, — это не его настоящая родина. Да, здесь царят тишина и покой, в воздухе не витает микроб явной вражды, не слышно русского мата, никто не дерётся на улицах, прохожие выглядят беззаботно и непривычно молчаливо. Но если пожить здесь достаточно долго, прибалтийское солнце начинает тускнеть. Красота на деле оказывается искусственной, лесопарковой, отношения между людьми — непрочными, поверхностными. Здесь неуместна ирония, здесь не понимают шуток и обижаются, здесь ко всему подходят одинаково серьезно. Не принято повышать голос, жаловаться, критиковать начальство, просить о помощи, занимать деньги, рассчитывать на поддержку, проявлять какие-то глубокие чувства.

И Санлеп вдруг ощутил, чего ему здесь не хватало. Красоты дремучего леса, русского разгула, открытости, наконец, а не захлопнутости. Потому что Россия — это его прародина. Потому что русский человек может жить только там. Потому что русская жизнь — самая полная, самая пронзительная, хотя здесь страдают и мучают других, но и любят тоже. Причем не картинно-показательно, а по-настоящему.

Санлеп так и не додумал эту мысль. На этом обрывалось и воспоминания о времени, которого, по сути дела, не было.