Рассказы студенческих лет

Сергей Сергеевич Коняшин, 2004

В сборник включены рассказы, написанные в период 2000-2004 гг. – «Судьба», «Витя», «В потоке людей», «Последний бой под Смоленском», «Навсегда», «Поход к вечности», «Дочь».

Посвящаю эту книгу грустным минутам ностальгии по тем темным московским вечерам, когда, сидя на широком подоконнике в первой общаге МГИМО в Черемушках с большим, громко гудящим ноутбуком на коленях, я (вместо выполнения домашнего задания по арабскому языку, естественно) писал эти рассказы…

Теперь и они тоже (хотя далеко не все, к сожалению, — многие так и погибли вместе с тем ноутбуком) собраны в эту небольшую книжку. Не судите их слишком строго, пожалуйста. Многое из того, что писалось мною в те годы, не предназначалось для публикации.

Дочь

Захар как будто не слышал вопроса. Он не любил вспоминать о войне. Угли затухающего костра переливались светлыми оттенками фиолетового, и он отрешенно наблюдал за искрами…

Те же краски плясали в его глазах в сорок четвертом году в Прибалтике, когда они лежали на полу горящего дома, окруженного немцами.

К тому времени, когда фашисты подожгли крышу из огнеметов, в живых остались трое — Увайс, Иван и Захар. Они разлили по полу несколько бочек воды и залегли в комнате, взяв на прицел окна и двери. Гитлеровцы не штурмовали. Ждали, пока обрушится кровля. Наверху затрещала прогоревшая балка и начала со скрипом проседать вниз. Иван заорал:

— Вон из дома! Сейчас все свалится!

Увайс швырнул за дверь гранату и выскочил сразу же вслед за взрывом в высокий столп светящейся земли. За ним бросился Иван, потом Захар. Секунду спустя крыша с грохотом провалилась вниз, выдавив через окна и двери черные клубы сажи и дыма, быстро набухшие в проколотом свинцом воздухе. Увайс длинным прыжком метнулся в брешь, пробитую минами в стене приземистого сарая. Иван напоролся на длинную струю пуль и рухнул замертво. Захар отпрянул назад и, выронив из рук автомат, бросился за угол. Несколько пуль хлестко подбросили камни под его ногами. Он ринулся за поворот и, увидев глубокую свежую воронку, скатился в нее. Над головой тут же полыхнул шквал пулеметного и минометного огня.

Из оружия у Захара осталась только граната на поясе и финка в сапоге. Он вкрутил в гранату запал и стал ждать. Сверху прогремел взрыв. В воронку посыпалась земля. Потом еще раз. Он понял, что его засекли и пытаются накрыть в воронку из миномета. Захар выбросил гранату из укрытия, и, не дожидаясь пока уляжется земля, выскочил наружу. Перед ним с земли поднимался фашист, который только что разжал уши после взрыва. Захар вырвал финку из сапога, с ходу впорол ему под ребра, стащил с убитого шмайсер и скатился в ближайшую траншею. По брустверу взад и вперед прогулялась короткая очередь.

Захар прицелился в пробегавшего невдалеке фрица и стиснул гашетку. Затвор пусто клацнул — в магазине не было патронов. Фашист обернулся и выстрелил. Захар упал на дно окопа и тут же почувствовал, как сверху на него набросились. Он стряхнул нападавшего, но сразу получил сильный удар ногой в живот и свалился на спину. Немец навалился сверху и замахнулся штык-ножом. Длинная очередь наискосок пропорола грудь гитлеровца, его тело обмякло и осело вбок. Захар оглянулся. Увайс стоял в проеме дзота с остывающими шмайсерами в каждой руке.

— Лежи, — крикнул Увайс и короткой очередью припугнул немца, высунувшегося из-за бруствера. Тот пригнулся. Захар вскочил и пулей влетел в дзот.

Внутри стояли ящики с патронами и гранатами. За ними — с фаустпатронами. Вдоль стен лежали три трупа — офицер и два рядовых.

— Продержимся, — сказал Увайс, — вали их в проходе. Я прикрою.

Захар уложил трупы один поверх другого у входа, зарядил трофейный автомат и тоже начал отстреливаться. Через десять минут в траншеи ворвались советские солдаты.

Захар сидел на стволе дерева, расколотого взрывом, и жадно курил одну самокрутку за другой. Так близко, как сегодня, смерть к нему еще не подкрадывалась. Сзади подошел Увайс.

— Не знаю, как тебя благодарить, брат, — проговорил Захар, выбрасывая очередной окурок на землю, изрытую свинцом. — Неужели я и вправду братишке немецкие часы привезу?

Несколько минут оба молчали. Захар закурил следующую папиросу. Увайс смотрел в небо.

— Бога благодари, не меня, — сказал Увайс. — А жизнь не завтра кончается. Я еще на свадьбе твоей лезгинку станцую. Так что даже не вздумай погибать.

— С удовольствием посмотрю на это, — обрадовался Захар. — У нас в Сибири лезгинку на свадьбах не часто танцуют.

— А я приеду — все затанцуют. Напомни, как невесту зовут?

— Да не невесту, — рассмеялся Захар, — просто знакомую. Настей зовут.

— Ста-а-ановись! — тяжело расползлось по вязкому воздуху. Захар хлебнул вина из трофейной фляги, Увайс — воды из своей, и побежали строиться.

29 июня 1944 г. началось наступление на Полоцк. В воздухе стояла невыносимая духота. Захар точил саперную лопату. Увайс ровнял патроны в пулеметной ленте.

— Даурбеков, — позвал комбат.

— Я, — отозвался Увайс, откладывая ленту и поднимаясь с плащ-палатки.

— Приказываю совершить марш в расположение противника в составе четырех человек и взять «языка». Ты главный.

— Есть.

— Выполняйте.

Через пятнадцать минут Увайс доложил, что для выполнения приказа ему потребуются Захар Соколов и два других солдата — Михаил Корницкий и Николай Савичев.

Вышли под вечер. В сторону ближайшей деревни пробирались долго, короткими перебежками, тщательно маскируясь. По деревне шли гуськом, стараясь держаться ближе к заборам. По пути заглядывали в каждый двор. Прошли две улицы — ни души. Во дворе покосившегося от бомбежек дома паслась непривязанная коза. Увайс перепрыгнул через ограду. В доме их встретили дед со старухой, эстонцы.

— Кто вы? — спросил старик.

— Советские солдаты, — ответил Захар.

— Почему коза не на привязи? — поинтересовался Увайс. — Убежит.

— А это я, дурочка, — на финский манер растягивая русские слова, заговорила эстонка, — вас перепугалась. Сама в дом, а козу бросила. Пасла я ее, пока немцы не идут. А то от них прятать надо. Заберут.

— Савичев, — приказал Увайс, — загони скотину в сарай, — и поинтересовался. — А когда немцы пойдут?

— Скоро уже пойдут, — ответил старик, — они по группам меняются. Шесть — туда с командиром, шесть — обратно тоже с командиром.

Залегли по два человека с разных сторон дороги. Увайс раздавал последние указания:

— Автоматы к бою. Первые два фашиста — Савичева. Третий и четвертый — Корницкого. Последние два — мои. Захар, ты ранишь командира лопатой.

Через сорок минут послышался лязг кованных сапог. Гитлеровцы шли не в ногу медленно и устало. Автоматы висели на шеях, руки лежали поверх стволов. Некоторые сняли каски и несли в руках. Захар выждал, пока командир поравняется с ним, и метнул лопату. Раздались короткие очереди. Немцы рухнули, как подкошенные. Увайс вышел из укрытия, вырвал лопату из головы командира, стряхнул от растекшихся по ней мозгов и недовольно бросил Захару:

— Ну вот и взяли мы «языка»! — и, обращаясь ко всем, добавил. — Давайте в обход. Здесь нас скоро выследят и перебьют, как котят.

Группа выползла на передовую к проволочным заграждениям. Пробили проход гранатами. На взрывы сразу же отозвался гулкими раскатами немецкий крупнокалиберный пулемет. Воздух над головами исполосовали трассеры.

— Сними его, — приказал Увайс Михаилу. Корницкий застрелил пулеметчика, выдав огнем положение группы.

Со стороны фашистов раздался громкий ишачий визг — тяжелые шестиствольные минометы с утробным грохотом выкосили и выжгли землю в десяти метрах правее отряда. Едва бойцы переметнулись на развороченное минами место, как новый залп накрыл то, где они только что лежали.

— Точная поправка! — с издевкой похвалил Савичев и тут же уткнулся лицом в землю. Трассер пробил ему голову, выплеснув из виска высокий фонтан крови. Пулемет опять заработал.

— Убрать пулеметчика, занять дот, — заорал Увайс, заряжая сигнальный пистолет красной ракетой, с помощью которой он должен был оповестить штаб о провале операции.

Корницкий дал из ППШ очередь и рванул вперед. Увайс и Захар бросились за ним. Пулемет опять огрызнулся, отплевываясь горячими гильзами. Расстрелянный Корницкий упал. То ли от злости, то ли уже просто ничего не соображая Увайс выстрелил в дот из ракетницы. Огненный снаряд, шипя и разбрызгивая красные искры, влетел прямо в амбразуру. Ополоумевшие немецкие пулеметчики, вообразившие невесть что, побросав оружие, начали выскакивать из дота. Увайс и Захар расстреляли их всех и спрыгнули в траншею, ведущую внутрь.

Увайс пригнулся и вкатился в дот по земле. Захар отпрянул назад. В край траншеи уперлась длинная струя пуль. Он бросился внутрь и начал палить. Расстрелял в упор одного из двух немцев, не выскочивших наружу со всеми, и направил автомат на второго. Фашист приставил блестящий в полумраке люгер к виску Увайса, раненого в ногу. Увайс лежал на полу и обеими руками зажимал рану. Немец что-то потребовал. Увайс сказал Захару:

— Брось в него автоматом. Пусть словит.

Фашист решил, что заложник знает немецкий и переводит. Захар кинул ППШ. Автомат полетел, медленно перекручиваясь в воздухе. Глаза фашиста забегали. Он вытянул вперед обе руки, пытаясь поймать брошенное ему оружие. В ту же секунду Увайс впорол ему в шею финку.

Выскочили наверх. Захар тащил на себе раненного друга. Взрыв мины вырвал жирный шмат земли в десяти метрах позади бегущих и вогнал два горячих осколка в спину Захара. Теперь уже Увайс пытался, как мог, тащить друга. Снаряды рвались вокруг. Из темноты вынырнули три советских солдата и утащили Увайса и Захара к своим.

Друзья лежали в высокой траве и ждали повозку, которая должна была отвезти их в медсанбат. Утреннее небо было чистым и голубым. В нем летали и пели птицы. Ярко светило солнце. Лениво тянул освежающий ветерок. Ничего не напоминало о том, что происходило в мире. Как будто не было войны. Были лишь изумрудный цвет лета и упоительная жажда свободной и мирной жизни.

Подкатывая к раненым, заскрипела дряхлая телега. Возничий несколько раз стегнул старую больную клячу металлической цепью, служившей кнутом. Не доехав сотни метров до привала, кобыла упала и издохла. Раненых пересадили в поцарапанный пулями студебекер, идущий за снарядами.

Медсанбат, больше напоминающий чумной барак, был забит искалеченными людьми. Увайса разместили на полу, сыром и грязном. Захар благодаря своему тяжелому ранению удосужился лучшей доли — его положили на досках, но тоже на пол. Лекарств не было. Лечить не спешили. Только Увайсу вытащили пулю из ноги.

Мимо прошла медсестра. Захар приподнялся на локте, подождал, пока притерпится боль, и крикнул:

— Землячка, постой.

Девушка обернулась, взглянула на бойца и побледнела. Большие голубые глаза яростно сверкнули, губы взволнованно дрогнули:

— Захарка!

— Настюша, — прохрипел Захар и попробовал встать.

Девушка подбежала к солдату.

— Лежи, лежи, ну, куда ты? Я здесь.

Он сгреб ее в охапку и крепко прижал к груди. Она уткнулась в его плечо и громко заплакала. Захар почувствовал, как из его глаз тоже вытекли слезы и упали в пепельные Настины волосы.

— Сильно тебя ранили? — успокаиваясь, спросила она.

— До свадьбы заживет, — стараясь побороть боль и ободрить подругу, ответил Захар.

Настя несмело одернулась и с опустошенной улыбкой посмотрела ему в глаза. Захар подумал: «Ничем не изменилась». Детское Настино лицо осталось таким же открытым и добрым, только немного повзрослело и почернело от горя.

— Как твои родные? — спросил Захар.

Настя уткнулась глазами в пол и ничего не ответила.

— А мои? Почему так давно не пишут?

Настя уперлась лбом в его плечо и сказала:

— Не знаю.

И снова заплакала. Захар обнял ее и прижал к груди, поглаживая загрубевшей ладонью по пепельным волосам.

В следующие дни девушка часто подходила к Захару. Они перебрасывались короткими репликами и только им понятными жестами. Настя по-настоящему расцвела, улыбка не сходила с его красивых губ, а румяные щеки и решительный блеск в глазах предательски выдавали тайну ее недавно обретенной надежды.

— Хорошая девчонка, — любовался Увайс, — если женишься на ней, я десять раз лезгинку станцую.

— Эх, мне бы только на ноги встать, — отвечал Захар.

Через неделю Увайса выписали.

— Куда тебя, не знаешь еще? — спросил Захар, не определившись, радоваться ему выздоровлению и отъезду товарища или наоборот.

— Думаю, к своим же. А куда направят — посмотрим. Сам как?

— Тоже, наверное, поправлюсь, раз до сих пор не помер.

Несколько секунд молча смотрели друг на друга. Сколько им пришлось пройти вместе, таким разным, а теперь и таким одинаковым.

— Не навсегда прощаюсь, братишка. Обязательно увидимся — крепко обняв друга, проговорил Увайс и сунул ему в руку письмо из дома с обратным адресом на тыльной стороне грязного помятого треугольника.

Не вытащенные вовремя осколки так и заросли в спине. Чтобы разработать ноги, Захар вставал и, перебарывая боль, ходил вокруг своих досок. Настя поддерживала его. С ее помощью он хоть и медленно шел на поправку.

На улице стоял теплый душистый вечер. Барак организованно отходил ко сну. Настя подсела к Захару:

— Врач разрешил мне вечером вывести тебя на прогулку. Я сказала, что ты мой земляк, и он разрешил. Выходи, как все улягутся. Очень хочу с тобой поговорить.

Через час Захар встал со своего места и двинулся к выходу.

— Служивый, — окликнули его сбоку, — розклад порушуешь?

Любопытными глазами на него пристально смотрел курносый конопатый малец с забинтованной рукой.

— Тебе-то что? — ответил Захар.

— А мени обидно. По несправедливости, — вполголоса продолжал украинец, вызывающе вонзая в Захара свои острые зрачки, — у звязку с чим тоби можна, а мени не можна? Я поцикавлюсь.

Захар достал из карманы новые немецкие часы, которые вез в подарок младшему брату, последний раз взглянул на них, вспомнил, как тяжело они ему достались, и небрежно швырнул борцу за справедливость. Тот с наглой усмешкой поймал их и, самодовольно вздохнув, отвернулся к стенке.

— Что-то случилось? — спросила Настя, замечая раздражение на лице Захара, когда тот вышел из барака.

— Один хохол настучать хотел, конопатый такой. Пришлось ему часы отдать, которые Славке вез.

— Не переживай, — попросила Настя и добавила, видимо, поняв, о ком идет речь. — Не стоит того этот самострел несчастный.

— Самострел? — удивился Захар.

— Ну, не совсем, — поправилась Настя. — Когда взяли Паневежис, немцы несколько вагонов с фаустпатронами бросили. А этот с товарищами решили по дурости ими какой-то сарай расстрелять. Стабилизатор оторвался — и ему в руку. Из-за них еще командира разжаловали.

— За то, что не уберег?

— Нет. За то, что его солдат с пятнадцати метров в сарай не попал.

Захар засмеялся. Настя мечтательно улыбалась, наблюдая, как он смеется. Они шли в сторону леса. Там было темно и свежо, в погасшем летнем небе блестели миллионы звезд. Когда Настя улыбалась, две самые яркие из них отражались в ее глазах. Она достала маленький сверток.

— Это Увайс оставил, а я тебе с тех пор не отдала. Подумала, что в бараке будет неудобно.

В свертке были два крупных куска сахара. Захар отдал больший кусок Насте, а сам быстро разгрыз и съел меньший. Настя всегда ела долго, но на этот раз, видно, торопилась. Захар снова рассмеялся:

— Настька, ты знаешь, что на бурундука похожа?

— Перестань, — сказала Настя и ударила его по плечу. Она хотела, чтобы Захар воспринимал ее всерьез, но всегда оставалась для него маленькой и смешной подружкой.

Настя доела сахар и отряхнула руки. Захар почувствовал, как похолодало, и подтянул ее к себе:

— Не мерзнешь?

Несколько минут лежали в высокой душистой траве, рассматривая неровные столпотворения звезд в черном небе. Было слышно, как бьется сердце каждого. Одна звезда упала.

— Мы увидимся после войны? — спросила Настя. — Нам с тобой нельзя расставаться, у нас кроме друг друга больше никого нет, — и тут же умолкла.

Захар понял, что она проговорилась, но даже не вздрогнул. Ему стало все ясно еще при первой их встрече. Настя плакала на его груди. Он ни о чем не спрашивал. На войне быстро привыкаешь обходиться без подробностей.

— Конечно, увидимся. Давай в полдень пятнадцатого числа первого месяца после окончания войны возле школы напротив нашего дома.

— А если у нас с тобой потом будет сын, — прошептала Настя, — давай назовем его Захар.

— Хорошо, — согласился солдат, удобнее поправляя ее голову на своем плече, — а если дочь — Настя.

— Правда? — она подняла голову, и большие голубые глаза ярко заблестели в ночном сумраке.

— Правда, — заверил Захар, целуя ее в сухие теплые губы, — я обещаю.

На следующий день Настя сгорела в студебекере, расстрелянном из минометов эстонскими националистами…

— Ну, так что, боец, расскажешь? — переспросила Таня, пододвигая к себе кастрюлю с бараниной, замаринованной на шашлыки.

— Да что тут рассказывать, — вздохнул Захар, передавая ей шампура — до войны я в Сибири жил. А после войны сюда приехал. Думал сначала, просто так, в гости к Увайсу, а потом и совсем остался. Вот и все, — просто закончил он, подбрасывая полено в угасающий костер.

— Не кидай больше, — посоветовал Увайс вполголоса, чтобы не разбудить жену, уснувшую у него на коленях, — их ведь на углях жарят.

Таня стала насаживать мясо на шампуры. Захар выкатил из огня полено и отложил в сторону.

— Что теперь будете делать? Думал уже? — спросила Таня Увайса.

— Не знаю, — безразлично ответил тот, поднимая глаза в посеревшее небо, где уже повисли несколько первых звездочек. — Богу доверимся, и видно будет.

Неделю назад по ложному доносу его уволили с завода, которому он отдал пять лет непростой послевоенной жизни. Эта работа была единственным средством к существованию для него и жены Лейлы, носящей под сердцем их будущего ребенка. Кроме того, Увайс умудрялся изыскивать из своего скудного жалования кое-какие средства и для родителей, живущих в другом ауле.

Все началось два года назад, когда его старший брат Мавлад убил школьного завуча, убежденного атеиста и алкоголика, за то, что тот заставил его восьмилетнего сына в рамадан есть бутерброды с салом. На семью наложили тавро неблагонадежных. Мавлада при невыясненных обстоятельствах застрелили в тюрьме. А на прошлой неделе под замес попал и Увайс. Теперь они с женой в прямом и переносном смысле остались без гроша в кармане. Хорошая Лейлина подруга молодая медсестра из местной больницы Таня пригласила их в горы на шашлыки. Это единственное, чем она могла помочь, поскольку знала, что денег из ее рук они не возьмут. Ей и самой не всегда хватало.

Увайс заметил, что Лейла проснулась, и помог подняться. Она была на шестом месяце, и ей уже требовалось повышенное внимание.

— Давайте, я помогу, — предложила Лейла, заметив, как Захар с Таней нанизывают мясо на шампуры.

— Да сиди уже, — ответил Захар, — отдыхай. Мы сами.

— Ну, пожалуйста, — попросила Лейла, — мне нравится накалывать.

В кастрюле остались последние четыре куска. Захар дал доделать Лейле. Увайс остро заточенным штык-ножом начал строгать рогатины для мангала. Таня спустилась к реке вымыть кастрюлю. Лес приятно шумел. Луна осторожно выглядывала из-за сизых облаков бледным полумесяцем.

Установив над костром мангал, Увайс и Захар ушли бросать штык-нож в деревья. Лейла заботливо гладила Танины волосы, разбросанные по ее коленям. Таня лежала с закрытыми глазами, положив голову на ноги подруге. Мясо приятно шипело, роняя горячий сок и распуская душистый запах вокруг мангала. Она встала и брызнула водой на поднявшиеся языки пламени. Угли яростно фыркнули, выбросив снопы пепла и искр. Таня положила флягу и заметила слезы на Лейлиных щеках. Она обеими руками обняла подругу.

— Я не знаю, как мы будем жить дальше, — говорила Лейла, — и не знаю, как мы будем кормить себя и ребенка.

— Не плачь, успокойся, — взмолилась Таня, она была намного младше своей лучшей подруги и не знала, как себя вести, — мы что-нибудь придумаем. Увайс и Захар придумают. Они всегда что-нибудь придумывают, — хотя прекрасно понимала, что их обложили, и они уже ничего не придумают.

— Давай я с Арамом Вартановичем поговорю, — предложила Таня. — Это наш главный врач. У него брат на автобазе начальником работает. Может, чего получится.

— Спасибо тебе, сестричка, — утираясь, ответила Лейла, — за все, что ты делаешь. Благословит тебя Бог.

Таня проверила шашлыки и позвала:

— Увайс, Захар, идите сюда. Уже готово.

Когда они подошли, вручила каждому по шампуру. Увайс поблагодарил, быстро разрубил штык-ножом хлеб и роздал остальным. Ели с большим удовольствием, смакуя вкусное, ровно пропеченное мясо, пахнущее дымом. Таня подсела к будущей матери и негромко спросила:

— Как там твой ребеночек?

Лейла сразу же оживилась и, обхватив подружку за шею, начала, быстро шептать ей на ухо. Та внимательно слушала, то настораживаясь, то улыбалась, иногда перебивала тихим шепотом, опять что-то спрашивала и снова слушала. Захар и Увайс молча ели.

— А дашь мне его понянчить, — вскрикнула Танька, — ну, пожа-а-алуста!

— Да ни кричи ты так, — вздрогнул от неожиданности Захар, — своего еще натаскаешься.

Улыбка застыла на Таниных губах, как сфотографированная. Она медленно отодвинулась от подруги и растерянно уткнулась глазами в костер.

— Танюш, — аккуратно позвал Захар, — с тобой все в порядке?

— Да-да, конечно, — натянуто улыбнулась Таня, — а что со мной? Все в порядке. Я на минутку.

Она вскочила на ноги и быстро потерялась в ночном сумраке между деревьями. Захар непонимающими глазами проводил Таню и посмотрел на Лейлу. Она ответила:

— За живое задел. Она еще девочкой застудилась. Одна у больной матери была. Сама со всем хозяйством в войну управлялась. А как мать померла, сюда приехала. Страдает, говорит, что всегда детей хотела. Боится, что замуж никто не возьмет. Но ты не волнуйся. Она ведь понимает, что ты не со зла.

— Не могла раньше предупредить?

— А этого всем подряд знать не обязательно.

Таня стояла на берегу реки.

— Правда, красиво в воде отражается? — сказала она, почувствовав, что кто-то приближается сзади.

— Что отражается? — спросил Захар.

— Все, — ответила Таня, — небо, луна, звезды…

— Деревья тоже. Красиво. Правда. А на звезды я на войне насмотрелся.

— А каково на войне? — прошептала девушка. — До звезд ли?

— Не до звезд, конечно, — согласился Захар. — Нас однажды с Увайсом еле живых из такой мясорубки вынесли, что до сих пор сердце останавливается, как вспоминаю. Слава Богу, среди однополчан ребята крепкие попались. Вытащили нас. Так мы пока ночью в траве лежали, подводу ждали до медсанбата, звезды на небе рассматривали. Все думали, где наши с ним две души зажгутся, когда помрем. Он себе рядом с Малой Медведицей место подыскал, а я сказал, что моя, наверное, вон там будет. Вот видишь, где две самые яркие, между нижними и чуть левее…

Увайс открыл дверь. На пороге стоял рослый широкоплечий армянин лет пятидесяти. Хороший костюм, дорогой одеколон, оригинальная прическа и уверенная манера держаться выдавали в нем обеспеченного человека.

— Арам Вартанович, — представился гость.

— Увайс, — ответил хозяин, и, сориентировавшись по обстановке, добавил — Хусаинович. Проходите. Чем могу быть полезен?

— Скорее я вам, — нравоучительно ответил вошедший.

— Боюсь, что могу предложить вам только чай, правда, и тот без сахара, — произнес Увайс, — небогато живем последнее время, но пусть вас это не смущает.

— Меня это нисколько не смущает, — ответил Арам, удобнее усаживаясь за стол. — Что касается чая, то не буду утруждать вас хлопотами, а что касается небогатости, то по этому поводу я и пришел.

— Я слушаю, — ответил Увайс, тоже усаживаясь.

— Мой брат Карэн — начальник автобазы, у него широкие связи. Я думаю, нам не составит большого труда подыскать для хорошего человека что-нибудь подходящее. Ну, я не знаю, где-нибудь в Казахстане или в Армении. Разумеется, Вы будете обеспечены жильем и всем необходимым.

— А почему не здесь? — холодно спросил Увайс, чуя неладное. — Почему ни на Чукотке вообще?

— А в этом собственно вторая часть моего к вам визита, Увайс Хусаинович, — медленно заговорил гость, неестественно двигая руками и не очень уверенно смотря в глаза насторожившегося собеседника. — Насколько я знаю, ваша жена беременна, тогда как семья в силу объективных причин явно не готова к пополнению. Моя же семья — как Вы, наверное, знаете, я не последний человек в районе — вполне обеспечена, но бездетна. Гаянэ — моя супруга — уже не может иметь детей. И я подумал, что было бы легче и вам с Лейлой и вашему ребенку, если бы мы после рождения взяли его…

Конец ознакомительного фрагмента.