Когда ты не сам по себе. Стихи, написанные за решёткой

Сергей Павлович Степанов-Прошельцев

От тюрьмы и от сумы не зарекайся… Так случилось, что автор этой книги оказался за решёткой. Именно там родились его самые пронзительные строчки.

© Сергей Павлович Степанов-Прошельцев, 2020

ISBN 978-5-4498-0105-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сергей СТЕПАНОВ-ПРОШЕЛЬЦЕВ,

КОГДА ТЫ НЕ САМ ПО СЕБЕ

Нет высшей свободы, чем эта свобода…

* * *

Предзонник. Зона. Шмон. Встречает лагерь

колючкою и на ларьке замком.

Иду в промокшей, порванной телаге

в свою локалку — так велит Закон.

Одна мечта — упасть скорей на шконку,

чтоб позабыть, чтоб утопить во сне

сырой барак, похабную наколку

на сколиозной старческой спине,

овчарок лай и окрик конвоира…

Осточертела эта кутерьма!

Меня мутит, как будто от чифира,

от этой жизни, серой, как зима.

Но даже здесь, среди людского сора,

нельзя простить себе малейший сбой,

чтоб даже в крайней степени позора

быть человеком, быть самим собой.

И зубы сжав, пусть все вокруг немило,

шагать в пургу, в пустую трату дней,

чтоб свято верить в справедливость мира

и полюбить его еще сильней.

Чтоб, словно Феникс сказочный, из пепла

сумел я встать, ещё совсем не стар.

Чтоб эта вера ширилась и крепла,

как искра, превращённая в пожар.

* * *

За бетонной стеной, за решёткой стальной

снова слышится трель милицейской свирели.

Хулиганов становится больше весной,

и штакетник трещит от напора сирени.

Жизнь моя, словно эта хмельная весна,

отшумела, мелькнув только призраком рая.

И удача — обманчива, точно блесна, —

где-то рядом была, не меняя ободряя.

Бьет в намордник окна шалых листьев пурга,

бесконвойные ветры шумят без призора.

И щербинка луны — как улыбка врага,

и звезда в небесах — как свидетель позора.

.

* * *

Город гудел, как улей,

и жизнь у меня была

стремительнее, чем пуля,

летящая из ствола.

Затрещин, обид и премий

отмерив, как и другим,

меня захлестнуло время

арканом своим тугим.

Не думал над каждым шагом,

что будет — я не гадал…

Теперь вот коплю,

как скряга, потерянные года.

Бездельем бездумных буден

томясь, я встаю чуть свет.

И будущего не будет,

и прошлого тоже нет.

Ни цели, ни перспективы,

лишь мухи у потолка.

И время течет лениво,

как медленная река.

* * *

Тюрьма прозрачна. Там повсюду свет.

Глаза повсюду. И повсюду уши.

Там нету мрака. Совершенно нет.

Мрак там сокрыт в людских порочных душах.

Куда ни глянь — везде огни, огни.

И — страх. Он всё упорней и упорней.

И эта светофобия сродни

боязни оказаться в Преисподней.

Но я теперь благодарю тюрьму

за то, что на свободе свет не вечен.

Как я мечтал увидеть полутьму,

которая утешит и излечит!

* * *

Нет высшей свободы, чем эта свобода,

когда ты свободен от власти и денег,

когда не пугает любая погода,

когда ты, как ветер, такой же бездельник.

И сердце парит беспризорною птицей —

ни отчего крова, ни признака боли,

и нет ничего, что могло бы присниться,

и нет тебе дела, что будет с тобою

И лишь за окном облаков белоснежность,

и грустно от их торопливого бега,

как будто последнюю чувствуешь нежность —

прощальную нежность апрельского снега.

* * *

Этот мир не хорош и не плох —

просто жизни прошла половина.

Просто беды застали врасплох,

как сошедшая снега лавина.

Выбит я, как жокей, из седла,

неизвестны совсем перспективы.

Только снег. Только белая мгла.

Только белая молния взрыва.

* * *

Я не станцию —

что-то я больше проспал,

и теперь ничего не вернёшь.

На стиральной доске

креозотовых шпал

мылит путь надоедливый дождь.

Мчит «столыпин».

Он ржавой селёдкой пропах —

нам паёк выдавали сухой.

И песок (но песок ли?)

хрустит на зубах —

это кости, что стали мукой.

Эти кости

на мельнице смерти смолол

предводитель земных палачей.

И уже не селёдкою —

пахнет смолой,

горькой серой из адских печей.

Здесь сосновая глушь.

Мне теперь предстоит

слушать то,

что наш мир позабыл:

не изысканный шёпот

холёных столиц,

а сирену и рёв бензопил.

И студёный январь

в рог бараний согнёт,

сунет мордою в лагерный быт…

Это всё происходит

не только со мной —

вся страна на коленях стоит.

Раньше вольницы были

в тайге острова,

а теперь —

лишь метель и конвой…

Ты прости, что мне снится,

прости мне, страна,

тот безумный,

тот тридцать седьмой.

* * *

Этот счёт не приложишь к оплате —

задолжал я за это и то,

и, коль я никого не оплакал,

то меня не оплачет никто.

Я не знал, где быстрины и мели,

нарезая по жизни круги,

но в душе доброты не имея,

трудно жалости ждать от других.

Не до смеха теперь, не до смеха

я попал в непростой переплёт.

Спохватился, да поздно: уехал

поезд мой на столетье вперёд.

И никто не посмотрит с укором,

всё сокрыто в тревожном дыму,

и машу я, прощаясь, рукою,

вероятно, уже никому.

* * *

Снова кисточка рассвета

в краску алую макает,

вновь от тараканьей этой

я тоски изнемогаю.

Выйти б вновь туда, где брагой

пахнет вольный ветер южный!

Надоело быть оврагом

никому совсем не нужным.

Но другого я не стою,

это, видимо, расплата —

неразлучным быть с бедою

от заката до заката.