МАИ. Пена юности

Сергей Павлович Проскурин, 2021

Автор новой книги воспоминаний, вошедшей в серию «Хочу в СССР?» – Сергей Проскурин, москвич, выпускник МАИ 1973 года. Это уже его вторая книга в серии, где он рассказывает о своей студенческой жизни, наполненной яркими событиями, любовными приключениями и забавными, и не очень, ситуациями, а также о любимых друзьях и подругах. Герои книги – реальные люди с реальными именами и фамилиями. Время действия – 60-70-е годы прошлого века. В книгу вошли личные фото автора и его друзей. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Посвящаю

моим родителям

и сыновьям

Шуршат шелковистой

листвой шелестя

В саду моей памяти

дни промелькнувшие.

И шорох щемящий

шуршащей листвы

Во мне пробуждает

картины минувшего.

А поутру…

— И-иде-е я? — замычал мой сосед, накрывшийся с головой одеялом.

Я молчу. Может, ему что снится, зачем зря отвечать.

— И-иде-е я? — повторно замычал сосед.

«Где-где, — в вытрезвителе», — подумал я, но произносить вслух не стал. Все равно он, наверное, ничего не соображает.

— И-иде-е я?!

Однако сосед становится назойливым, но голову из-под одеяла по-прежнему высовывать не хочет.

— В вытрезвителе ты! — наконец резко отвечаю ему я, подчеркивая исключительность сложившейся ситуации.

— Э-эт-то я знаю, — спокойно отвечает сосед из-под одеяла, — в како-ом?

— В пятом, — к этому моменту я уже знаю номер медицинского заведения, в котором я волею судеб оказался.

— Эт-то родной! — довольно отреагировал сосед и повернувшись на другой бок умиротворенно засопел.

Это было мое первое, но, слава богу, и последнее посещение заведения подобного рода.

Неисповедимы пути, которые приводят нас в такие места. Но свой путь я знал.

В компании моих студенческих друзей Сашки и Андрюхи мы весело провели зимние студенческие каникулы на турбазе “Верхневолжская” под Калинином (Тверь). Прием нам обеспечил Сашкин дядя, который заведовал этой базой, а также соседним “Домом рыбака”.

Как мы проводили эти каникулы, в подробностях рассказывать не буду, но уж на лыжах точно не ходили. В основном, играли в карты, по вечерам ходили в местный клуб на танцы и другие увеселительные мероприятия. Иногда гуляли по окрестностям в поисках магазина.

Прогулки по лесу тоже были — до магазина в соседнем поселке, куда надо было идти километра два.

Мы с удовольствием проводили время на отдыхе и в результате пропили все деньги, которые у нас были. А ведь думали, что взяли достаточно… Андрюха неожиданно вспомнил, что родители дали ему какую-то сумму на покупку обуви, которую он тому времени купить не успел, но деньги нам пригодились. Однако сразу договорились, что в Москве мы с Сашкой вернем ему по одной трети — долг чести того требовал.

После возвращения в Москву перед нами неизбежно встал вопрос, где взять деньги. На «долг чести» не будешь просить у родителей, а стипендию никто из нас не получает — не заслужили.

— А давай кровь сдадим! — выпалил Сашка.

Это выход. На том и договорились.

На следующий день хмурым морозным утром мы встретились у дома Андрюхи на набережной Новикова-Прибоя. Там неподалеку был пункт приема крови.

Мы шли и обсуждали наши планы.

— Сейчас сдадим кровь, плотно пообедаем на полученные талоны, и у нас останутся деньги отметить это мероприятие.

Заманчивые перспективы бодрили и утро уже не казалось таким хмурым. Однако все вышло не совсем так, как мы ожидали.

Прежде чем у донора возьмут кровь, он должен пройти предварительный медосмотр. В результате ни Андрюху, ни Сашку к сдаче крови не допустили.

У Андрюхи кровь не стали брать из-за обильного насморка и температуры. Простудился он, когда мы уезжали из турбазы на попутной грузовой машине. Ждать автобуса, который довез бы нас до вокзала в Калинине, не хотелось, и мы решили поймать попутную машину. Месяц был февраль, машин на трассе не так много, как сейчас, да и останавливаться никто не спешил. Наконец, одна все же притормозила — это была бортовая машина ГАЗ-51 без тента, и в кабине — только одно место.

— Ничего, — бодро сказал я, — поедем в кузове. Мне и в голову не пришло, во что я одет и обут, ведь Андрюшка скептически посмотрел на мои легкие осенние туфли, в которых я приехал зимой на турбазу и предложил мне сесть в кабину.

— Иначе в кузове у тебя ноги отвалятся, — серьезно заметил он.

Я не в первый раз удивился, насколько Андрюха взрослее меня и больше приспособлен к жизни. Мне и в голову не пришло подумать о самом себе: пока стояли у дороги, вроде, было не холодно. А он вот увидел и подумал…

Мороз на улице около 15 градусов, а в открытом кузове — еще и с ветерком. Но об этом же никто из нас не думал, а иначе бы дождались следующей машины.

Я послушно полез в теплую кабину, а ребята — в открытый кузов. Так и ехали — я в комфорте и с музыкой, а Андрюха с Сашкой — на промозглом ветру. В результате Андрюшка начал кашлять уже в электричке по дороге в Москву, не помогло даже выпитое перед поездкой согревающее, которым мы запаслись в Калинине у вокзала.

У Сашки кровь тоже не взяли, но не из-за простуды — ее он каким-то чудесным образом избежал, — а по причине переломов обеих бедренных костей, так как с тех пор как он встал на ноги, прошло еще очень мало времени — меньше года.

Находясь в сильно нетрезвом виде, он был сбит самосвалом. Восстанавливали ему ноги полгода в клинике Илизарова в Кургане. Тогда Илизаров еще был жив и сам наблюдал его. Лечащий врач сказал Сашке, что если бы он не был так пьян, то умер бы от болевого шока. Но я думаю, что если бы он не был пьян, то и не попал бы под самосвал.

Итак, годным для сдачи крови оказался один я.

До этого мне кровь сдавать не приходилось: почему-то на безвозмездную сдачу крови в институте меня не приглашали. Позже я узнал, почему.

При осмотре меня спросили: не болел ли я рядом заболеваний, в том числе гепатитом, или болезнью Боткина. Я ответил «нет», так как тогда еще не знал, что гепатит и желтуха — одно и то же, а желтухой я болел.

Сдав положенный стакан и еще 20 грамм на анализ, я получил заработанные 13 рублей 20 копеек и талон на обед в ближайшей диетической столовой. (Десятку долга я тут же отдал Андрюхе.)

Время подошло к обеду, и мы решили поесть.

Кто же не знает, что при бесплатной сдаче крови, кроме обеда, для восстановления красных кровяных телец дают еще и стакан кагора! Поэтому следуя медицинским рекомендациям мы приобрели в соседнем магазине две бутылки восстановительной жидкости: одну — кагора, для меня, а другую — портвейна “777”. Все это взяли в столовую, где отлично пообедали.

Вышли на улицу, посмотрели на часы: в институт уже поздно. Зачем идти на последнюю пару? Настроение прекрасное, погода замечательная, морозец! Запас красных кровяных телец явно восстановился — слабости никакой. Зачем же переводить деньги на бормотуху? Взяли водки, колбаски, хлеба, и пошли на берег Москвы-реки.

* * *

Впоследствии, неоднократно вспоминая студенческие выпивки, я пытался вспомнить, о чем мы все время говорили. Ведь не молчали же — говорили… Но о чем? Конечно, темы находились, но среди них явно не было тем о погоде и проблемах познания наук, ради чего, казалось бы, мы и поступали в институт…

После первой, наверное, пошла вторая, которую я уже не помню, где пили.

Память дает случайную вспышку, и я вижу себя с Андрюхой, но уже без Сашки, среди рабочих в ремонтируемом магазине. Вокруг козлы, стремянки, краска, кисти. Мы наливаем рабочим. Они предлагают луковицу для закуски.

Еще вспышка. Мы с Андрюхой на улице. Темно. Андрюха зовет к знакомым женщинам. Я упираюсь, но куда-то мы приходим. Сквозь пелену расфокусированного зрения вижу перед собой что-то непотребное и возмущаюсь.

— Не пойду! Они старые и грязные!

— Да, ладно, — говорит Андрюха, — какая тебе сейчас разница?

— Не-е. Я лучше пойду…

Куда я хотел пойти, не помню, но пошел очень быстро, потому что Андрюха, выйдя следом за мной из подъезда, где проходил наш разговор, меня уже не увидел.

Как я узнал утром из протокола, нашли меня в сугробе на одной из Песчаных улиц в невменяемом состоянии, в каковом и доставили в вытрезвитель № 5.

* * *

Начал я возвращаться в сознание издали и постепенно. То, что мы пили с Андрюхой и Сашкой, я вспомнил. Дальше включился логический аппарат.

«Если мы пили вместе, а сейчас я лежу и, наверное, сплю, то рядом справа спит Сашка, а слева Андрюха. Так? Кажется так! Ну, вот и хорошо!»

Снова проваливаюсь в сон. Неутолимая жажда и сухость во рту побуждают наполовину проснуться, встать и подойти к двери. Почему-то дорогу к ней я уже знаю. Стучу. Дверь открывается. Человек в форме указывает на дверь напротив. Там стоит большой оцинкованный бак с краном и кружкой на цепочке. Выпиваю полную кружку. Немного отпускает. Вхожу в свою дверь. Человек в форме зажигает свет, чтобы я мог найти свою кровать, и снова, погасив свет, закрывает дверь. Через небольшое круглое отверстие в двери пробивается свет тусклой коридорной лампочки.

Ложусь в кровать, а мозг постепенно начинает раскручивать мыслительный процесс.

«Если мы спим рядом, то значит в чьей-то квартире. Наверное, в Андрюхиной, потому что Сашка живет в Немчиновке. Так? Кажется так.

Но когда я шел к кровати, под ногами была кафельная плитка. Почему? Что ж непонятного? Места в квартире мало, и Андрюха положил меня в ванной. Так? Кажется так. Можно еще поспать.»

Постепенно начинают просыпаться и другие обитатели просторной комнаты. Так же, как и я, они идут и стучатся в дверь, а утолив жажду, возвращаются в комнату. И также служивый человек зажигает им свет.

Я уже проснулся и могу осмотреться. Постепенно понимаю, что я не у Андрюхи дома и просторная комната — не его ванна. Даже, кажется, я начинаю догадываться, как называется то заведение, где я в данный момент нахожусь. Но то, что мои друзья рядом, не вызывает у меня сомнения: и слева и справа от меня лежат мужики, укрывшиеся с головой одеялами.

Однако жажда не отпускает, и я снова иду к двери, к которой тянется уже вереница постояльцев, и навстречу такая же. У бачка очередь. Дверь не закрывается и свет в комнате горит постоянно. Напившись воды, возвращаюсь в комнату и вижу идущего навстречу постояльца в совершенно мокрых трусах, прилипших к телу. Прохожу мимо кровати, с которой он встал, — на ней целое озеро. Панцирная сетка продавлена и матрас провис. Поверх матраса на всех кроватях постелена клеенка горчичного цвета, а на ней простыня. Эта-то клеенка и не давала озеру растечься.

— Однако — подумал я и лег, с интересом повернув голову в сторону этой кровати.

Вернувшись в комнату, мужик в мокрых трусах с недоумением уставился на свою кровать.

— Это кто мне нассал? — безадресно обратился он с риторическим вопросом.

Ответа не было. Потом кто-то буркнул:

— Ты же и нассал…

— Но я бы столько не смог… — Его недоумение было вызвано количеством вытекшей из него жидкости. Действительно, было трудно представить, как это все могло в нем поместиться.

Постепенно все обитатели проснулись, кроме моего соседа, о котором я говорил в начале. Я уже видел, что справа от меня был не Сашка, но оставалась надежда, что слева, укрывшись с головой, спит Андрюха. После вопроса о номере вытрезвителя и эта надежда отпала.

В комнате появился капитан милиции. Присев на ближнюю от двери кровать начал задавать вопросы ее обитателю: фамилия, имя, отчество, год рождения, адрес, место работы и т. д.

А вот об этом я и не подумал.

«Сейчас ведь он подойдет ко мне и начнет задавать те же вопросы… А потом сообщит в институт и меня тут же выгонят!» — пмгновенно пронеслось в голове.

Перспектива не радовала. Решил притвориться, что сплю — не будет же он меня будить. А значит, ничего и не узнает и не пошлет в институт. Как видно, хмеля во мне оставалось еще много и сознание не вполне вернулось.

Я прикрыл голову одеялом и старательно сделал вид, что сплю. И кто бы мог подумать?! Капитан опросил моего соседа справа, обошел меня и начал опрашивать моего соседа слева.

Во мне разлилась волна благодарности. «Надо же, какой хороший человек! Видит, что молодой человек попал сюда случайно. Зачем ему портить жизнь!»

В шесть часов утра, получая свои вещи, я понял, почему капитан меня “пожалел”. Среди них был паспорт (ведь я же кровь сдавал!), студенческий билет и пропуск в институт. О чем еще у меня надо было спрашивать?

Здесь надо сказать, что перед тем как получить назад свои вещи и остаток денег на дорогу (у кого он был), клиент вытрезвителя должен был написать в протоколе объяснение и причину произошедшего.

* * *

Почти любая советская семья в то время выписывала журнал “Крокодил”, где на предпоследней странице была рубрика “Нарочно не придумаешь”. Несмотря на название я, как и многие, был уверен, что ее сочиняют юмористы. Так было до тех пор, пока я уже в милиции через неделю не прочитал, что сам написал в том протоколе. Конечно, помню не дословно, а от своей копии по понятным причинам я избавился тут же, как только получил ее на руки. А написано там было приблизительно следующее.

“Повинуясь высокому долгу отдать свою кровь, я это сделал! Но тут же ощутил острый дефицит красных кровяных телец. Я знал, что их можно восполнить только крепким красным вином типа “Кагор”. Красные кровяные тельца восстанавливались плохо, и приходилось их постоянно компенсировать. Для их закрепления в организме я использовал чистый напиток типа водки. Организм не справился с потерей.”

Прочитав в милиции этот шедевр, я искренне удивился.

— Это что, я написал?!

— А кто же?

— Но ведь почерк не мой.

— У вас у всех почерк чужой, когда вы наутро пишете.

* * *

Прежде чем направиться в милицию я “вымыл шею”, то есть оделся как можно приличнее, чтобы произвести благоприятное впечатление. Темное пальто, костюм, белая рубашка с аккуратно повязанным галстуком. Посмотрев очень внимательно, девушка выписала мне минимальный штраф три рубля и подсказала, где находится ближайшая сберкасса.

— Идите прямо сейчас, — порекомендовала она, — до обеда успеете. И не забудьте квитанцию!

В одно мгновение я сбегал в сберкассу, заплатил штраф и принес квитанцию. Голосом, полным смирения и раскаянья в содеянном, я стал просить не посылать извещение в институт. Девушка — как мне показалось, от возмущения, — даже встала и со всем административным пафосом объявила мне, что обязана это сделать. Я понял, что просить дальше бессмысленно, и вышел из отделения.

Закурив, я стал думать о своей будущей свободной жизни. У меня не было сомнений, что когда в институт придет извещение из милиции, меня тут же отчислят. А Герман Николаевич будет этому только рад. Его предсказание сбудется — он же меня предупреждал.

В это время в отделении начался обед, сотрудники стали выходить на улицу. Вышла и строгая девушка, увидела меня, курящего у входа.

— Ну что же ты меня просишь?! Разве не видишь, что напротив майор сидит? Как еще я могла тебе ответить! Не пошлю я ничего в институт, не переживай.

Окрыленный, я полетел домой.

Да, есть на свете хорошие люди!

Получив в вытрезвителе свои вещи, металлический рубль на дорогу, а также вместо двух рублей, которые у меня были, два билетика, где было написано: “За медицинское обслуживание. 1 рубль”, я всерьез призадумался о своем будущем. У меня были крайне не простые отношения с заместителем декана, о чем я позже расскажу, поэтому я не без оснований полагал, что как только к нему придет бумага из вытрезвителя, он тут же поставит вопрос о моем исключении из института.

В вытрезвителе на «ресепшене», как сказали бы сейчас, сидели двое офицеров милиции, которые и давали мне подписать протокол. Упавшим голосом я поинтересовался:

— Вы теперь пошлете протокол в институт?

— Если вовремя не оплатишь, пошлем.

— А когда надо заплатить?

— В течение двух недель.

— Значит, если я заплачу, то не пошлете?

— Да мы вообще не посылаем. Это милиция… Мы отсылаем протокол им, они тебе выпишут штраф.

— А большой?

— Разный. От 3 до 25 рублей, в зависимости от того, что ты натворил. И они же посылают извещение на работу. Так что ТАМ проси, чтобы не послали. Лови свой протокол — он будет у них через неделю.

Несколько ободренный я поехал домой.

Меру своего свинства перед родными я понял, когда приехал домой.

Оказывается, на следующий после моего загула день отец уезжал в командировку, о чем я не мог знать, так как она была внезапной. А у нас в семье накануне его отъездов обычно устраивался праздничный ужин.

Я позвонил домой только утром, от метро.

Когда я пришел, ужин с шампанским и тортом стоял на столе нетронутый, и спать никто не ложился…

Пришлось сказать, что после сдачи крови почувствовал себя плохо и заночевал в общежитии.

Маме об этом эпизоде я рассказал правду только через сорок лет, а папа о нем так и не узнал.