Купола в солнечном просторе

Сергей Николаевич Прокопьев, 2020

В книге Сергея Прокопьева «Купола в солнечном просторе» собраны рассказы писателя, написанные за последние два года. Это рассказы о людях с разными судьбами, но их объединяет одно – обращение к Богу. Герой рассказа «На это у меня своя диссертация» приходит к Богу в тюрьме. Музейщика Анну Николаевну («Бабушка и владыка») к вере подтолкнули две встречи: с ветхой старухой в далёком сибирском селе и архиепископом в Тобольске. Смерть матери приводит на первую исповедь Ангелину («Под Вербное Воскресенье»). Исполняя одну из главных заповедей Божиих – «Чти отца твоего и матерь твою…», приезжает издалека на родные заброшенные могилки бабушки и дедушки Алевтина Валерьевна («Молния на зеркале»). А герой рассказа «Итак, она звалась Татьяной», исполняя заповедь, данную Иисусом Христом – «Возлюби ближнего твоего, как самого себя», пытается вернуть к жизни заблудшую душу. Сложный путь к Богу у художницы из рассказа «Яблочный Спас».

Итак, она звалась Татьяной

Рассказ Григория

Не хочется подводить себя под пословицу «старость, не радость — кости болят», ещё и пятидесяти нет, но с годами чаще и чаще приходится обращаться к врачам. Основная проблема — варикоз. По-хорошему, раз в год надо пролечиваться в стационаре, но всякий раз оттягиваю, пока жена не вытолкнет. В последний раз два года тянул, уже и врач стал ругаться. Сдался в конечном итоге.

Мест в палатах не было, для начала определили в коридор. На коридорных площадях в больницах, как правило, наличествуют бомжи, хотя бы один-два на этаже. Если разобраться, нехорошее слово «бомж», с нотками гордыни: вот-де падшие люди, тогда как я крепко держу птицу счастья за хвост. Лучше по мне — бездомные.

Медсестра подвела к кровати.

— Располагайтесь, — говорит, — а бельё вам надо другое застелить — это для них.

Кивнула головой в сторону кровати, на которой сидела женщина.

— Да ладно, — остановил медсестру, — пойдёт, какая разница.

Бельё не рваное, ну где-то пятна йода, в принципе, нормальное.

Разместился в коридоре, смотрю, женщина, на которую кивнула медсестра, достала Евангелие. Сидит, как воробышек, читает. Протестантское издание, баптисты такие распространяют. Интересно — бездомная читает Евангелие… Подошёл, познакомились. Звали на пушкинский манер — Татьяной.

Жена ворчит на меня: вечно ты с кем-нибудь возишься. А как не постараться для человека, если пропадает, почему не поискать возможность принять участие в страждущем, поддержать его. Честно скажу, плохо у меня получается.

Таня ростом маленькая, полутора метра не наберётся. Сорок четыре года, а со спины — подросток. Было дело — двоих детей родила, да родительских прав лишили, когда дочери ещё в школу не ходили, сестра Танина их воспитывает. Сама Таня из района. Не спросил, кто её в город привёз. Это потом в монастыре, рассказывая о себе матушке Варваре, Таня скажет: дров не было зимой, её привезли в город, чтобы не замёрзла. Получается, привезли и бросили.

В больнице в коридоре на нашем этаже бездомных было двое, ещё Володя без ног — на коляске. Оба поступили в больницу из центра социальной адаптации с одним диагнозом, который меня на некоторое время вверг в уныние — рожа. Не вдохновила, прямо скажем, перспектива рожей заразиться. Врач успокоил, Таня и Володя получили ударную дозу антибиотиков, их раны настолько густо обрабатываются йодом, что опасаться нечего.

Раз пять в этой больнице лежал, раньше был заведующий отделением, так он зимой весь коридор бездомными заполнял, сердобольно относился к их брату. Не гнал почём зря. Остальные доктора бездомных не приветствовали.

Володя мужчина общительный. На жизнь свою безногую и бездомную смотрел с оптимизмом. Если Таня в центре социальной защиты новичок, Володя старожил. Пользовался там авторитетом и уважением, хотя и без ног. Таню в обиду не давал.

— Крышую, — смеялся.

Таню, за себя постоять не умеющую, начали было тюкать в центре, да Володя быстро разобрался, пригрозил: если что — будете иметь дело со мной.

От него многое узнал о центре. Новичков первый месяц держат бесплатно, потом лафа заканчивается — плати. Сто пятьдесят рублей в день на то время стоило койко-место.

— А если денег нет? — спрашиваю.

— Ночуй в филиале центра, — весело ответил Володя, — на трубах!

— На каких трубах? — не сразу определил я местоположение альтернативного ночлега. — В каком филиале?

— На теплотрассе! — пояснил, широко улыбаясь, Володя. — Ну, а найдёшь деньги — снова приходи.

И добавил, великодушно приглашая меня:

— Будут жизненные затруднения, милости просим на огонёк. Только, предупреждаю, пьяных не пускают. Даже с запахом. Пусть ты заранее заплатил, не играет роли: принял на грудь — досвидос, сначала протрезвись. С этим жёстко.

«Филиал» был расположен в шаговой доступности — теплотрасса из окон центра видна. Изоляция на горячих трубах снята, тут же валяется тряпьё под себя подстелить, чтобы не обжечься (пьяные, само собой, обжигаются). Так и перемогают бездомные, у коих денег на центр не имеется. Кому-то жалко, если деньги вдруг появились, отдавать их за ночлег, лучше на бутылку употребить.

Володя человек светлый и добрый. В отличие от Тани ему проще — пенсию по инвалидности получает. Причём, неслабую. У меня тётка всю жизнь на заводе проработала — у неё меньше. Живёт Володя криво, что там говорить, выпивает, а так открытый и простой. Без мути, когда старается наврать побольше, разжалобить, чтобы что-то поиметь с тебя. И он, и Таня живут одним днём. Как птицы небесные. Володя не жадный — Таню подкармливал, меня постоянно угощал. Начну отказываться:

— Я-то, — говорю, — домашний, я должен тебя угощать.

— Ничё-ниче, — скажет, — рубай моё, не обеднею.

Я тоже с ним делился. Жена принесёт — обязательно Володю, Таню попотчеваю.

Володя оригинальный бомж — нанимает себе человека для обслуги. Женщина в больницу принесла ему продукты, рубаху чистую, майку. Спрашиваю:

— Сестра твоя?

— Горничная, — смеётся.

У Володи есть дети, жена, которая давным-давно развелась с ним. Так что живёт Володя сам по себе, а финансы позволяют нанять личного соцработника. При надобности не брезгует понищенствовать — подзаработать на паперти. Безногому хорошо подают.

По рассказам Володи, среди бездомных попадаются ухари — ради инвалидности специально отмораживают конечности.

— Я-то нет, — отмёл мои предположения, — по пьяной лавочке. Уж если бы собрался, обошёлся меньшими потерями — а так по самое не могу отчекрыжили.

Причём, за два раза. Сам над собой смеялся: и поморозило, и пожгло. Сначала одну ногу отняли — обморозил. Со второй угораздило в пожаре побывать. Не сказать, сильный ожог, хотя прилично коже досталось, ещё и в термобелье был… Всё бы обошлось, но при таком образе жизни Володя добавил к ожогу заражение… Остался без обеих ног…

Один Володин бомж-коллега для приобретения статуса инвалида надумал ступню поморозить. Сказано, сделано. Для храбрости перед началом операции по отмораживанию конечности хорошо принял на грудь и заснул… Да так хорошо спал, что обе ноги потерял.

Таня — моя боль, искренне хотел ей помочь.

Что удивило — не материлась. И мне замечание делала, матерок у меня выскочит, она:

— Гриша, ну зачем материшься?

Но без осуждения.

И в центре адаптации, Володя говорил, ни разу не слышал от неё матов.

Воля, конечно, сломлена. Тот случай, когда человека, в какую сторону ни подтолкни — пойдёт. И смиренная. Ничего не просит, не жалуется. Операцию сделали, а болезнь запущена, нагноение мощное, до кости разрезали, прочистили. Больно, она тихонечко лежит и плачет. Ни слова жалобы, ни стона — молча слёзы льёт. Вот у кого смирению учиться.

Сколько ни сталкивался с бездомными в больницах — все такие. Лечат их лишь бы лишь бы, что-то поделают и за порог, а у каждого букет болячек. Но прав не качают, безропотно относятся к тому, что их считают за второй сорт…

В больнице в тот раз впервые столкнулся с беснованием. Положили в коридор женщину. Привёл её муж. Что сразу бросилось в глаза — неестественно бледные, будто под облучение попали. Нежилые какие-то. И холодок от обоих. Не то что антипатия возникла к ним, вполне приличные люди, но что-то веяло от них. Наступает ночь. Как начала она орать мужским голосом. Орёт, рычит. Не представляю, как женщина вообще может такие звуки издавать. Больница огромная, конечно, были среди пациентов верующие, читали молитвы. Я сам молился на ночь. Это на таких действует. Нутряной голос у неё, грубый, орёт, лает, ругается матом, рычит по-звериному. Лежу, она мужским голосом: «Ты кто? Зачем ты меня мучаешь? Ты где? Найду тебя!»

Кого она, спрашивается, грозилась найти? Я-то слабый молитвенник. Наверное, монах или монахиня в больнице лежали.

На меня животный страх напал. Ещё и фильм про Вия вспомнил. Ни раньше, ни позже…

К женщине медсестра подошла.

— Что с вами? — спрашивает.

Нормальным голосом ответила, что зуд у неё под кожей.

Медсестра:

— Где, в каком месте?

— Везде чешется.

Всю ногу об кровать разбила, что-то с ногой у неё было. С кровати всё сбросила, матрац на полу валяется, подушка. На голой панцирной сетке лежит.

Это ещё не всё в ту памятную ночку. У них как цепная реакция. В отделении выше этажом, тоже крики начались. Слышу, дежурный врач оттуда пришёл, жалуется нашему: парень орёт.

В ту ночь практически не спал я, все молитвы, которые помнил, на десять рядов прочитал.

На следующую ночь беспокойной женщине с вечера лошадиную дозу успокоительного дали. Не материлась, но рычания прорывались. А потом её куда-то перевели.

На пятый день моего пребывания в больнице предложили мне в палату перейти, появилось место, но я отказался. В палате непременно попадётся хотя бы один из вечно недовольных — с утра до вечера хоть уши затыкай — всё плохо. И целый день будет зло бухтеть про болезни, операции, медицину никакушную, власти вороватые, чиновников хапуг. И так понятно, что об этом толочь. В предпоследний раз лежал с любителем анекдотов, исключительно похабных. Человек не с обочины, старше меня, начальник отдела на заводе. У него смартфон, по нему отыщет анекдот, похихикает в экран, потом начинает веселить палату, как-же не поделиться сокровищем.

Ещё один всю дорогу свою мать ругал. Костерит и костерит. Я не выдержал.

— Слушай, — говорю, — не стыдно, она тебя родила, а ты такая-сякая нехорошая. Позоришь сам себя. Есть заповедь Божья: чти отца и мать свою, и благо тебе будет, и долголетен будешь на земле. Не почитаешь — вот и загибаешься тут. Мать его в детстве недоглядела… Она, поди, пахала с утра до вечера тебя прокормить…

Задело за живое.

— Если такой хороший, — начал мне выговаривать, — почему сам здесь торчишь?

— Тоже, — говорю, — хватает грехов.

Все с гонором собрались. Который с матерными анекдотами, два дня дулся на меня, замечание ему сделал, и этот тоже ворчал.

Лежал ещё дед Борис. Семьдесят пять лет. Ногой маялся и всю дорогу умирал. Полежит-полежит, и начинает кладбищенскую песню: ой — умираю, ой — умираю! С полчасика постонет, отдохнёт и снова заводит шарманку — умираю. Замучил всех.

Был в отделении хирург, фамилия как у знаменитого хоккеиста — Дацук. Ражий мужчина, халат по спецзаказу — чехол для шкафа. Килограммов сто двадцать в хирурге помещалось. Красномордый, голос громоподобный… И с юмором… В палату зайдёт, как гаркнет, аж лампочка замигает:

— Больные есть?

К деду Борису однажды шагнул, навис над кроватью:

— Что болит?

Дед в простынь вжался, испуганно выдавил из себя тоненьким голоском:

— Нет, ничего не болит!

Сразу умирания улетучились. Испугался, начни жаловаться на боль в ноге, Дацук сгребёт, в операционную утащит и без наркоза отпилит конечность, не успеешь и ойкнуть.

Я возликовал — наконец-то дед Борис замолчит. Часа два тихо было в его углу, а потом снова начал умирать.

Совсем другое дело в коридоре лежать. Володя такой человек, что никакой спеси, гонора, обид, негатива. У меня нога заноет — настроение портится, а у него вообще ног нет… И не унывает… То и дело повторял: посмотрим, сказал слепой, как будет плясать безногий!

Отказался я перебираться в палату.

— Мне, — говорю, — и здесь нормально — свежий воздух, сквознячок… А в палате душно…

Лучше, думаю, с бездомными рядом, меньше грехов…

В конечном итоге меня записали в одну компанию с ними. Дескать: рожей не заразился, а мозги точно от общения с бомжами набекрень съехали. Вместе с Володей и Таней выписали. Два года назад в этой же больнице двадцать один день лечили. Тут через восемь дней завотделения подходит: всё — выписываем. Я повозмущался, он внял моим требованиям, оставил на четыре дня, потом опять забыл, что я не бездомный… У Володи с Татьяной вообще раны конкретные, казалось бы — лечить и лечить, а их на выход. Они слова в свою защиту не сказали.

Говорю заведующему отделением:

— Ладно, я домой. А Татьяна куда?

— Её болезнь в такой стадии, что в домашних условиях нормально лечится.

— Какие, — попытался втолковать ему, — у бездомной могут быть домашние условия? Её долечить надо. В полном здравии от вас выйдет — уже проще ей. Человек ведь!

— Её бездомность не в моей компетенции, — поставил точку.

Смотрю, Таня в уголке на лестнице тихо плачет. Отвернулась к окну, слёзы вытирает. Идти некуда. Дал ей денег, всё что у меня было с собой, на центр адаптации. Пусть хоть первое время там побудет.

Друг у меня Андрей, человек православный, рассказал ему про Таню. Как бы, говорю, помочь. Хочет женщина исправиться, понимает, нельзя так жить, а выбраться из болота не может — такой поддержка нужна. Вот бы в монастырь пристроить. Монахиня из неё получится или нет, тут как Бог даст, хотя бы в себя пришла в человеческой атмосфере, оттаяла от жизни непутёвой. Глядишь, побудет месяц-другой трудницей, втянется. В дореволюционных монастырях десятки лет в послушниках ходили, не все и монахами становились.

Андрей мою идею одобрил. Приехали за Татьяной в центр социальной адаптации.

По большому счёту, не увидел я адаптации в центре — гостиница, ночлежка — не более. Тоже хорошо, но это как при болезни, когда не причина лечится, а обезболивающее принимается, которое в конечном итоге тебя и прикончит.

Я-то наивно предполагал, какие-то цеха есть в центре. Той же Тане надо было не рыбку давать, а удочку. Рассказывала, одно время у какого-то сельского предпринимателя скотницей устроилась, не на ферме, при доме. Под её опекой были поросята, козочки, корова. Хорошо, говорит, было. С животными, говорит, лучше, чем с людьми. С ностальгией вспоминала. Мало кто из бездомных возвращается к настоящей жизни. Единицы могут подняться без посторонней помощи и начать зарабатывать на хлеб. Есть такие, кто, живя в центре социальной адаптации, неплохо зарабатывает. Но как — нищенствованием. За Таней приехали, стою у машины, ко мне подъезжает на коляске средних лет мужчина:

— Слушай, давай ты меня будешь днём отвозить, вечером привозить, я тебе тысячу-полторы в день давать. По рукам?

Если он вот так запросто может таксисту отвалить тысячу, сколько тогда на паперти зарабатывает или в переходе?

— Нет, — говорю, — не по рукам. У меня и без тебя грехов полно.

В центре была ещё одна памятная сценка. Стоим в холле, к нам подскакивают два пятидесятника. Володя рассказывал, пятидесятники центр плотно пасут. Более-менее трудоспособных бездомных к себе подтягивают, на свои работы привлекают. С администрацией они вась-вась — взаимовыгодное сотрудничество. Подскакивают к нам два пятидесятника, а с ними женщина, заведующая что ли. Крепкая крупная женщина с ярко-рыжими волосами и с наездом на нас:

— Вы за Татьяной приехали?

— Да, — говорю, — а что нельзя?

— А то, что её они уже, — показывает на пятидесятников…

Один из сектантов снисходительно-хозяйским тоном перебил заведующую:

— Ладно, пускай она будет ихняя.

Уступил, что называется… Сразу глаз на неё положили. А что — силёнка ещё осталась в женщине, руки-ноги при ней, можно поэксплуатировать…

Андрей не смог промолчать, сектанты на него действуют, как красная тряпка на быка, выпалил:

— Лучше быть пьяницей и блудником, чем еретиком.

Пятидесятники как ежи иголки выпустили:

— А вы доскам молитесь!

Я схватил Андрея за руку, потащил к машине:

— Поехали-поехали, времени нет для богословских стычек.

Ему только дай подискутировать с такими оппонентами.

Едем, Андрей говорит:

— Лучший вариант — монастырь матушки Варвары.

Я и сам так думал. Матушка вообще уникум, монастырь с нуля создала, трудяга и молитвенница. Скольким людям из мира и молитвенно, и материально помогает. Как-то на великомученицу Варвару был в монастыре, за трапезой разговорился с соседкой по столу, она рассказала, что матушка ей корову подарила, деток нечем было кормить, она коровку выделила. А сколько у матушки духовных чад по области…

Первый раз приехали с Таней в монастырь неудачно — матушка за день до этого отбыла на неделю. Без игуменьи, само собой, никто не оставит в обители.

Андрей предположил:

— Может, дорога сюда закрыта, не наш вариант, поехали-ка в другой монастырь.

Андрей и там свой человек, игуменью хорошо знает и та его. Да только знакомство не помогло.

— Таких не беру, — откровенно сказала настоятельница, — научена горьким опытом. Дня на три, может, хватит её, потом понадобится водка и мужики.

— Она, — говорю, — настолько смиренная, просто диву даюсь.

— В тихом омуте, знаешь, кто водится?

— Догадываюсь! Но, мне кажется, Таня, не тот случай!

— Поверь мне, — не согласилась настоятельница, — все они тот случай. Одна такая тихоня схватила топор и давай гонять моих бабушек. Выхожу, она летит, топор над головой, готова всех в капусту порубить, глаза бешеные, руки трясутся. Я встала перед ней: «Руби!» — говорю. Опустила топор, разревелась.

Конечно, в жизни Тани и пьянство, и всё что хочешь было. Дом в деревне превратила в притон, забор вокруг него на дрова пустила… А потом и вообще дальние родственники её фактически вытурили. И есть дом, и нет его. Человек безвольный, этим воспользовались. А защитить некому.

Через неделю второй раз повезли к матушке Варваре. Снова её не было, но сказали, возможно, приедет. Делать нечего, решили ждать, и вправду, через час приезжает. В мгновение ока паломники набежали. Никого не было, тут, будто под кустами и за деревьями прятались, как по команде выскочили — толпой окружили матушку.

Наша очередь подошла. Андрей стал просить за Таню.

— Вот привезли, человек в трудной жизненной ситуации.

— А у кого она лёгкая, — сказала матушка и обратилась к Тане. — Ну, птичка вольная, что хочешь?

— Хочу исправиться, — Таня как школьница потупила взор.

— Рассказывай, как жила, — спросила матушка, потом в глаза Тане посмотрела. — Собственно, и так вижу.

Потом, хотя ни мы, ни Таня ничего не сообщали про болезнь, говорит:

— Где заразилась?

— Не знаю, — Таня снова глаза опустила.

— Давай сделаем так, — вынесла свой вердикт матушка, — два раза исповедуешься, причастишься, и всё пройдёт. А то сёстры разбегутся из монастыря от твоей болячки. Сделаешь, как я сказала и приезжай, тогда и посмотрим на твоё поведение, а пока молиться за тебя будем.

Ещё матушка поинтересовалась, есть ли паспорт, и не беременна ли случаем «птичка вольная».

— Я однажды обожглась, — сказала, — приняла такую же скромницу, она оказалась на третьем месяце. Гляжу, Матерь Божья, у моей трудницы живот на лоб лезет. Владыка долго подшучивал: «Мать настоятельница, докладывай, как в обители с беременностью обстоят дела?» Обжегшись на молоке, дую на воду — справку требую.

На обратной дороге Андрей сказал:

— Зацени, Таня, матушка благословила на приезд к себе. Что бывает далеко не с каждой, кто обращается к ней. Так что, если всё сделаешь, как велела, возьмёт в монастырь, а дальше всё от тебя зависит.

— Ага, — кивнула Татьяна.

— Матушка будет молиться за тебя, это, поверь, дорогого стоит. Мы с Григорием своими слабенькими молитвенными силами тоже поддержим. Но матушкина молитва — не сравнить.

Ничего Таня не поняла. Но отметила:

— У матушки хорошо. Легко было на душе, покойно…

Отвезли Таню в центр адаптации.

Едем оттуда, Андрей говорит:

— Оставлять в центре нельзя. Надо что-то придумывать.

Я жене заикнулся, мол, недели на две, максимум, на три давай возьмём Таню, чтобы исповедалась, причастилась под нашим призором, потом к матушке Варваре отвезём. Жена на дыбы:

— Ты в своём уме?! Только через мой труп! Заразу всякую в дом.

Жену не переступишь. Жил бы один или с мамой, другое дело. У Андрея тоже некуда. Он позвонил епископу Николаю. Пять лет назад у нас создали митрополию, владыка Николай возглавил одну из епархий в ней. Я-то его практически не знал, Андрей давно был знаком с ним, даже в хоре пел в его храме, когда владыка был ещё иереем. Владыка сразу согласился. Привозите, говорит, устроим.

Центр епархии располагался в районном городке. На его окраине скит с небольшой церковью. В скиту владыка планировал создать женскую обитель. Проблема новых монастырей — насельники. Нет их. Здесь тоже подвизалась одна лишь инокиня Елена. Основное послушание, которое дал ей владыка на тот период, было по торговой части. В городском торговом комплексе имелась епархиальная лавка со свечами, иконами, православной литературой. В ней инокиня с утра до вечера пребывала. В храме скита послушничали днём две городские женщины, одна в свечной лавке сидела, другая полы мыла, за подсвечниками следила. Вот и весь состав обители. Тогда как скит располагал немаленькими сельскохозяйственными площадями — огород, картофельное поле с гектар величиной. Есть где поработать, да некому. Владыка надеялся на Танину помощь.

Однако инокиня Елена приняла трудницу прохладно, если не сказать больше, заявила: Таня ей не нужна. Владыка говорит, пусть поживёт месяц-другой, поможет, инокиня — нет. С гонором женщина. Не знаю, что её привело в монастырь, когда-то работала инженером в конструкторском бюро. Запросто на владыку повышала голос. Тот слушает-слушает, потом прикрикнет:

— Елена, епитимию на тебя наложу!

Она тут же голову покаянно уронит на грудь, и ну виниться:

— Владыченька, простите!

— То-то же, — скажет владыка.

Через две секунды инокиня опять за своё. Сложный случай. Кто-то сказал: лучше командовать сорока мужиками, чем одной женщиной с высшим образованием.

Я женщин, что при храме работали, попросил:

— Вы Таню не обижайте, поддержите, пожалуйста, болящую!

Только и они в дуду инокини начали дуть:

— Ага, сейчас всё бросим и посадим твою болящую на божничку.

Трудный случай.

Владыка Николай своей властью постановил Таню взять, нам сказал, чтобы не беспокоились, сам будет курировать процесс, в обиду не даст.

Беда в том, Таня весь день в скиту была сама себе предоставлена. Инокиня с утра уходила в торговый комплекс, в епархиальную лавку, лишь вечером возвращалась в скит. Время от времени я ей звонил, спрашивал про Таню. Жаловалась: ничего не хочет делать. Таня выйдет на это бескрайнее поле картошку полоть, потюкает тяпкой и затоскует, уныние начнёт одолевать. Бросит инструмент и идёт спать. Человек неустойчивый, такому наставник нужен, руководитель, чтобы строгое слово сказал, направил, а то и отругал… Что хорошо, инокиня помогала Тане готовиться к исповеди, причастию.

Второй раз она причастилась, а на следующий день (Таня по телефону мне потом скажет) лукавый подогнал ей искушение. Иду, говорит, стоит машина с парнями из её деревни. Села и уехала с ними. Дело в том, что её родная деревня была в сорока километрах. Помню, она испуганно вздрогнула, когда сказали, что едем в епархию к владыке Николаю. Видимо, не хотела в родные края.

Звоню инокини, та говорит:

— Исчезла твоя Таня.

— Как исчезла?

Мы с Андреем собирались в ближайшую субботу ехать за ней, везти к матушке Варваре.

Паспорт, страховой медицинский полис оставила в обители и пропала. Я даже забеспокоился, может руки на себя наложила. Инокиня сказала, что никаких залётов с пьянством у Тани не было, нога зажила.

Расстроила меня Танина пропажа, где она, что с ней? Вдруг дней через пять звонок на сотовый, номер неизвестного абонента высветился. Из трубки Танин голос. Сначала пошла вразнос, никак не ожидал от неё такой прыти.

— Зачем вы меня взяли с Андреем? — с истерикой закричала в трубку. — Вы знали, какая я! Вы эксперименты надо мной ставили!

Потом сбавила тон. Стал спрашивать, не обижала её инокиня. Я думал: инокиня выжила. Раза три спрашивал, всякий раз отвечала, что никаких обид на инокиню Елену, наоборот — человек она хороший, беззлобный, просто у неё характер такой. К концу разговора Таня опять в слёзы:

— Вы знали, какая я, зачем всё это надо было делать?

Потом заявляет:

— Приезжай, хочу тебя увидеть.

— Ну, встретимся, — говорю, — и что дальше? Что?

Разозлился на неё. Откровенно разозлился. Старались-старались для неё. Понимал, что она со слабой волей — куда ветер подует, туда и несёт, а не мог не злиться.

— А что мне сейчас делать? — спрашивает.

— Держись, — говорю, — церкви.

— Мне сказали, церковь не поможет.

— Кто сказал? Кто?

— Сказали.

То ли у неё видение было, то ли что. Бесы, конечно, не отстали от неё. Такой лакомый кусочек ускользает. Они строили-строили домик, а его начали разрушать, вот и вцепились посильнее.

Таня опять на истерике давай просить меня:

— Приезжай, увидимся, а потом всё!

— Что, — спрашиваю, — всё?

— Всё!

Я отказался. Хотя, может, надо было…

Опять же, приехал бы, ну и что? Зачем? Посмотреть друг на друга?

Предложил отвезти её к матушке Варваре, она:

— Нет-нет, только не сейчас…

— А когда, — говорю, — когда?

— Не сейчас, потом…

Очень я на неё обиделся в тот раз.

— Держись, — говорю, — церкви.

И прервал разговор.

Один шаг оставался до монастыря, всё сделала, что наказала матушка Варвара. Исповедалась, причастилась, рана зажила. С монастырём жизнь могла по-другому пойти…

Искренне хотел помочь Тане прийти в себя, опамятоваться. Живёт создание Божье, а никакой радости, ничего у неё нет. Ничего нет. Ни дома, ни здоровья, ни детей, по большому счёту. И впереди беспросветность. Кому нужна? Да никому. Во многом сама виновата… Но ведь не в диком лесу человек — люди вокруг. Хотел помочь… И не удалось. Всё, получается, зря.

Андрей не согласен.

— Нет, — говорит, — не напрасно возились с ней. Она столько грехов нацепляла за свою жизнь, а тут впервые покаялась в них, Господь простил. А ещё причастилась! Какое это благо для души! Матушка Варвара молилась за неё. И сейчас, не исключаю, продолжает. Представляешь, кто просит Бога за Таню! Нет, не зря…

Хотелось, чтобы не зря…

Будучи в больнице как-то с Таней пошли покурить. Курила немного, есть сигареты — покурит, никто не даст — терпит. Стоим, курим, она рассказала случай из бродяжнической жизни. Осенью обитала на трубах, холодно было, вдруг ливень как из ведра. Сплошной стеной хлынул. Всех бомжей на теплотрассе замочило до последней нитки, а она сухая. Молилась, говорит, Богородице, и ни капельки не упало.