Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Сергей Николаевич Огольцов (2018)

…обличение, исповедь, поэма, основной персонаж которых минует множество форм — от несмышлёного младенца до мужика в расцвете сил — чтобы годы спустя поведать своей незнакомой дочери пронзительно горькую, порою до слёз смешную правду, одну только правду и ничего, кроме правды, о самой прекрасной эпохе с момента сотворения мира… В оформлении обложки использованы фрагменты работ мексиканской художницы М. Рыжковой.

~ ~ ~ Истоки

Что-то упорно мне подсказывает, что у тебя негусто сведений о личных корнях, генеалогических, по линии отца.

За материнскую сторону мне как-то спокойней, уверен, что той половине твоего фамильного дерева достаётся надлежащий уход, подкормка и поливка. Могу поспорить — бабушка твоя, Гаина Михайловна, детально изложила тебе: кто есть кто в 2-х предыдущих поколениях. Если не глубже.

Да, оно давно со мной, это подозрение, что в доме, где ты вырастала, родословную мою держали в чёрном теле. А если поминалась ненароком, то лишь в твоё отсутствие, а при тебе её ухватывали в ежовые рукавицы и затыкали кляпом жёсткого табу.

Подозрение переросло в уверенность благодаря письму твоей матери, где меня ставилось в известность о моей скоропостижно непредвиденной кончине.

Ну не то чтобы — бух! по мозгам: ты чё? не понял, что уже покойник? И, пока растерянно вшмыгиваешь носом воздух, чтоб хоть как-то прийти в себя, а слева и справа уже пара чертей — руки за спину заламывают волки́ позорные, и в ад — шлямблысь! — со всего размаху…

Нет! Деликатная подача в мягком ключе смягчала неожиданность факта, что мне пора уяснить раз и навсегда: ребёнку сказано, что папа умер, и нечего испытывать хрупкость детской психики видениям бродячего мертвяка, который нет-нет да и вынырнет с того света… Правильная презентация, она тебе хоть что самортизирует.

С тех пор, как призрак благовоспитанных манер, я избегал надолго покидать свою могилу, и в результате почти ни разу не схватил насморк, даже в самую мокву и слякоть.

А и к тому же у меня появился козырь для общественной жизни, и когда сосед в пивной начинал гнать пургу своей печальной повести, что хоть теперь он и никто, но в своё время ходил Старпомом на атомной подлодке, то в ответ, без всяких угрызений и зазрений (и на вполне законном основании), я поливал о своей карьере заслуженного лётчика-испытателя, покуда не разбился, да, трагически, на сверхсекретной модели нового поколения… Причём, за это не имеющее аналогов достижение, был удостоен Золотой Звезды Героя Советского Союза. Посмертно, куда ж денешься… Печаль факта в том, что награда не нашла героя, потому что суки ленивые даже и не поискали толком, как всегда…

Сказать по чести, эта потетень не служит показателем моих способностей врубать форсаж фантазии не отходя от кассы. Увы, но нет.

Я просто катил плод коллективного творчества масс, потому что в ту романтическую эпоху, когда ребёнок матери-одиночки задавал вопросы о причинах неполного состава семьи, недоукомплектованная мамаша озвучивала традиционную отмазку: «Твой папа был лётчик, и — погиб».

Голые факты жизни приберегались для подруг из непосредственного окружения.

— Он младший счетовод был, девоньки, и разложил в конторе на столе. По гроб жизни не забуду как у меня под сракой те счёты ёбаные ёлзали. Туда! Сюда! Круть! Круть!..

Впрочем, на подробный корневедческий отчёт особо не рассчитывай, моё знакомство с деталями личного происхождения весьма шапочно, можно даже сказать — поверхностно до обидного: науку евгенику в те поры держали в том же загоне, что и нынче…

— — —

Мать матери твоего отца носила фамилию Пойонк, а по имени звалась Катериной.

Твой прадед, Иосиф Вакимов, Комиссар Первой Кавалерийской Армии Будённого, привез её из Польши как трофей, а может, как сувенир о легендарном эпизоде Гражданской войны, когда конники Будённого чуть было не разграбили Варшаву. Распутица, пся крев, карты спутала.

Факт их взаимоотношений был узаконен ЗАГСом тех времён, и спустя восемь лет родилась моя мать, Галина, за которой последовал её брат, Вадим, и их сестра, Людмила (каждый из последующих с интервалом в два года).

В разрозненных воспоминаниях всех троих, Иосиф был очень умный. Он знал Еврейский и Немецкий языки, и исполнял должность Торгового Ревизора в одной из южных областей Украины. В период нэпа (он же"новая экономическая политика") у Катерины имелась отдельная пара туфель под каждое из её платьев.

В конце тридцатых, Иосифа арестовали (как большинство из бывших комиссаров), однако к стенке не поставили, не вычистили к чертям собачьим, в отличие от миллионов прочих «врагов Советского народа». Можно предположить, что у него нашёлся умный способ выкупить свою жизнь.

Его ждала ссылка в очень северную, но всё же Европейскую часть России.

Семья переехала туда же, а в начале сороковых, уже в полном составе вернулась на Украину — осесть в городе Конотоп, который вскоре был захвачен Германским Вермахтом.

После двух лет Нацистской оккупации, когда Немецкие войска откатывались под ударами Красной Армии на запад, мой дед исчез из дому буквально за день до освобождения. Вместе с ним пропал его велосипед — большая ценность по тем временам.

Наутро массированный артобстрел вынудил Катерину бежать с тремя детьми в пригородное село Подлипное, где осколок артиллерийского снаряда срезал ветвь Яблони над головой моей матери, стоявшей под нею (важная деталь, без тех десяти сантиметров, мне не пришлось бы сейчас писать это письмо тебе)…

К полудню, наступающие части Красной Армии освободили город и село. Катерина вернулась в Конотоп, где и взрастила, как мать-одиночка, своих детей — Галину, Вадима и Людмилу…

Миновали ещё десять лет и Галина, старшая дочь в семье, познакомилась по переписке с Николаем Огольцовым, Старшиной второй статьи Черноморского ордена Красного Знамени Военноморского флота.

«Знакомство по переписке», — это когда почтальон приносит письмо, где в первой строке стоит: «Здравствуйте, незнакомая Галина…», а заканчивается оно словами: «пришлите, пожалуйста, свою фотокарточку!»

Вот почему, шесть месяцев спустя, Николай Огольцов, в свой отпуск, не отправился привычно посещать родную деревню в Рязанской области России, а купил билет до станции Конотоп, на Украине.

Широкий клёш его парадных Флотских штанов, а также ширина грудной клетки под тельняшкой, в глубоком вырезе форменной рубахи, золотобуквенная надпись «ЧЕРНОМОРСКИЙ ФЛОТ» по чёрной ленте бескозырки над его лбом, которая раздваивалась сзади в пару хвостиков, свисавших до лопаток, с тиснёно-золотистым отпечатком якорька на конце каждой, и ещё один сияющий якорь (на этот раз медный) — в надраенной бляхе его поясного ремня, — глубоко впечатлили тихие улочки окраины, где он бродил, отыскивая дом, куда полгода слал письма в конвертах с добавочной строкой на обороте: «Лети с приветом, вернись с ответом!», собственноручного дизайна.

И три дня спустя, мои родители зарегистрировали свой брак в Конотопском ЗАГСе, впопыхах позабыв предупредить мою бабушку Катерину.

(…подставлял ли Областной Торговый Ревизор Вакимов невинных людей после своего ареста?

Безусловно, да. Шоу шло должным образом, с конвейерной неотвратимостью, и всё, что тебе подкладывали, ты подписывал по доброй воле, либо подписывал ту же бумагу уже калекой, изувеченным битьём и пытками, которые именовались"следствием".

Сотрудничал ли он с Нацистскими оккупантами?

Знание языка предоставляло ему такую возможность, но в таком случае приходится предположить, что этим он занимался втайне от соседей и бесплатно, без улучшения жилищных условий и даже без новой пары туфель для своей жены.

Велосипед — тоже весьма красноречивая деталь: Немцам предстояло вести войну ещё больше года, у них нашлось бы место для здорового коллаборациониста мощностью в одну человечью силу, в кузове грузовика, движущегося в западном направлении…

Вероятнее всего, его до смерти пугала перспектива повторного «следствия» в НКВД, потому-то и крутил педали своей веломашины вдоль дорожной обочины, отчаянно пытаясь выжить… утлая скорлупка о двух колёсах на перепутьях бушующего океана мировой бойни. Где тебя захлестнуло?

Был ли мой пропавший дед Иосиф Евреем?

Участие в Гражданской войне на должности Комиссара, знание соответствующего языка, да и — чего уж там! — само уже имя, могут сочлениться в цепочку косвенного доказательства.

Однако высокий процент детей избранного народа среди революционных активистов той эпохи, не снимает вероятность исключений. Языковые навыки могли приобрестись в ходе работы посыльным и/или приказчиком в торговом заведении какого-нибудь Еврея-негоцианта.

Относительно имени, не следует забывать, что даже такой несомненный антисемит, как Товарищ Сталин, являлся его тёзкой…

Тем не менее мать моя, представляясь новым знакомым, предпочитала подменять отчество своё (уходящее корнями к миловидному персонажу из Ветхого Завета) его русифицировано омужиченной формой — «Осиповна»…)

Свои лучащиеся тёмной влагою глаза Галина унаследовала от своей матери Катерины Ивановны (Катаржины Яновны?), чья породнённость с коленами от семени Израилевой выглядит достаточно сомнительной.

Во-1-х, в красном углу её кухни висела тёмная лакированная доска с каким-то угрюмо-бородым святым (не берусь судить какой конкретно конфессии, мог оказаться и католиком). Плюс к тому, в сарайной загородке она откармливала свинью Машку на убой.

Но и опять-таки: икона могла прижиться, как маскирующая деталь интерьера, в период Фашистской оккупации, а кошерные ограничения диеты легко опрокидываются Украинской поговоркой — «біда навчить коржи iз салом їсти».

Разумеется, все эти безответные вопросы встанут в свой полный рост не сразу, а после возвращения твоих далёких предков с церемонии регистрации их брака в Конотопском ЗАГСе, куда мы не последуем за ними, поскольку делаем крутой разворот и движемся вспять, чтобы отследить линию происхождения отца твоего деда.

— — —

Линия, предложенная к рассмотрению, бесхитростно проста и незатейлива. С какого боку ни глянь, сразу бросится в глаза приземлённость этой линии. Ну ладно, чего уж дальше рассусоливать — происходил Михаил Огольцов из наидревнейшей людской породы: из крестьян, беспримесно…

Во глубине земли Рязанской находится районный центр Сапожок, в девяти или одиннадцати километрах от которого (это смотря у кого спросишь) расположена деревня Канино. Мой отец любил похвастать, что деревня повидала и лучшие времена, когда в ней насчитывалось до четырёхсот домов.

Ложбина с беззвучным из-за своей неторопливости ручьём делила деревню на «ихних» и «нашенских». Исстари сходился народ на пологие берега его для забавушки молодецкой, кулачного боя «Стенка на Стенку».

В аттракционе коллективного мордобоя, мужики из двух концов деревни упоённо крушили ряхи друг другу, по случаю какого-нито церковного праздника или же просто отметить светлое воскресенье. Да, умел народ распотешиться безоглядно, во всю ширь души неуёмную…

Отшумело. Быльём поросло. Неясным преданием обернулся Алёха-Шорник, легендарный боец и послушливый сын. Но уж тятька-та — ух! — держал его в строгости.

–Эт, куды? — Шумнёт бывалоча, — шибко богатый, сукин сын? Ну-кыть, работай, давай!

И могучий сукин сын тридцати трёх годов от роду, клонит широкие плечи над недоконченным конским хомутом, тычет шилом, дратву тянет, а сам весь там, на ристалище у ручья, откуда бегут запыханные мальцы со сводкой о боевой обстановке: «Ой, Алёша! Ох, и жмут ихние! Ломят нашенских!»

Но отец только — зырк! — и Алёха помалкивает, сопит над своей работой. И лишь когда в избе услышатся: «н-на!», «хрясь!», «плюсь!» — упорного отступления вдоль улицы, отец уже не выдержит боле.

Подхватится на ноги, подскочит к Алёхе и — хлобысть кулаком его в ухо: «Блять! Нашенских тама ломять, а этот расселси тут, распрое…»

Конца упрёка Алёха не слышит, — он уж за дверью, задворками и огородами оббега́ет битву «Стенок», потому что правила запрещают атаку противника с тыла, это потеха честная…

«Алёха вышел!» И — у наших открылось второе дыхание, а из «ихних» кой-кто уже загодя валится наземь, потому как по правилам лежачих не бьют. А Алёха, глубоко сосредоточенный, вышибает стоячих одного за другим, а и без единого «распрое…» совсем даже…

Да, гремела деревня…

Коллективизация сельского хозяйства в СССР положила край невинным игрищам этим, а мудро спланированный Великий Голод, призванный закрепить революционные преобразования в жизни деревни, одолел Алёху, ну и тятьку его тоже прибрал, куда ж денется…

— — —

Мать моего отца, Марфа, застала жизнь при Царе, потому что к моменту Великой Октябрьской Социалистической Революции ей уже исполнилось десять лет. Десять лет спустя, она была уж мужней женой Михаила Огольцова, чтобы родить ему троих детей: Колю, Сергея и Александру (именно в таком порядке).

Проведение всеобщей коллективизации Михаил как-то пережил, но Голодомор не смог он осилить, и осталась Марфа матерью-одиночкой.

Она готовила суп из лебеды и менее съедобных трав, тело её и её детей опухало от голода, а куда пальцем надавишь — то так потом ямка и держится… Однако выжили.

Затем пошла эра каторжных работ в обобществлённом хозяйстве, оно же колхоз, где за труд платили грошовыми «трудоднями». Жизнь вертелась вокруг этих «трудодней» (¾ «трудодня» выдавались натурой — продуктами, произведёнными рабским трудом самих же деревенских на колхозном поле) и сходками в колхозный клуб, куда дважды в месяц привозили Советские кинофильмы: «Ленин в Октябре», «Свинарка и пастух» и тому подобное…

Чтобы смотреть кино бесплатно, деревенские пареньки крутили, в очередь, коленчатый рычаг динамо-машины, которая вырабатывала электричество, а привозилась на грузовичке, совместно с проектором и катушками кинофильмов в ведёрных банках из жести.

Летом 1941, Товарищ Иосиф Сталин ошелоумил народ своими словами по радио: «Дорогие братья и сёстры», — это ж как если Господь Всемогущий тебя за родственника вдруг признал. Дальше он объявил про вероломное нападение Фашистской Германии на Советский Союз, и мужиков угнали на войну, поголовно…

Немцы так и не достигли Канина, хотя фронтовая канонада ворочалась на горизонте. Потом в деревню пришли подразделения резерва Красной Армии, мужики из Сибири, с их удивительным обычаем — сесть после парной бани во дворе и задумчиво затягиваться самокруткой, в одних штанах и нательной рубахе, под звёздами в тёмном небе морозной ночи.

Сибиряки ушли в сторону канонады, и вскоре та затихла. В деревне, канувшей в глубокую тишь, остались лишь бабы, девки да пареньки слишком молодые для призыва.

Ах, да! Ещё председатель колхоза, однорукий инвалид в общевойсковой гимнастёрке.

Так оно и шло, не днями и неделями, а месяцами, из году в год. И, от жизни такой, у баб случился коллективный сексуальный вывих — соберутся в какой-то избе или бане, и ну влагалища друг у дружки рассматривать, комментируют, суждения выносят, чья краше…

Взяв след этого Возрождения Сапфоизма, председатель колхоза сделал попытку пресечь досадно массовый лесбийский уклон, прежде чем о нём пронюхает районное руководство. И созвал он общее собрание для одних только баб и девок в колхозном клубе.

Деревенские парни тоже приняли участие. Без его ведома. Они втихаря проникли в кинопрожекторную комнату клуба и, разиня рты, подглядывали через окошечки для демонстрации кино, как председатель материл собрание во всю ивановскую. Учащённо трахая своим единственным кулаком по трибуне, он клятвенно заверял собравшихся и их мать-перемать заодно, что повыведет это грёбаное пиздоглядство калёным железом.

(Я отчасти смягчаю невзыскательное очарование, проникавшее буколическую прямоту выражений в речи оратора…)

Мой отец так и не узнал, исполнил ли инвалид своё обещание, потому что его загребли (моего отца) в Красную Армию. Вернее, в его случае это был Флот, но всё равно Красный…

~ ~ ~

Вторая Мировая догорала, однако мясо пушечное жрала́ всё так же жадно.

Коле, пареньку из рязанской деревни, и многим другим паренькам из разных других мест, выдали полосатые Флотские тельняшки, чёрные штаны, чёрные рубахи под чёрные бушлаты и около месяца муштровали, обучая основам боевой подготовки, чтобы чётко исполняли команды: «стой! раз-два!», «смирно!», «разойдись!», да умели бы отличить приклад винтовки от её штыка.

Потом их посадили — прям как были, в чёрном — на быстроходные десантные катера для захвата плацдарма где-то в верховьях Дуная, в Австрии.

Но как ни спешили проворные судёнышки, десант не поспел захватить плацдарм — Фашистская Германия коварно капитулировала, и не осталось на кого бежать чёрной массой со штыками наперевес.

(…когда-то, очень давно, я втайне огорчался на этом месте: эх! не успел Папа стать героем! Теперь же наоборот, меня радует, что мой отец ни разу не выстрелил и никого не убил, даже нечаянно.

И всё-таки он считался ветераном Великой Отечественной войн, и по особым годовщинам типа 20-летнего или 25-летнего, или (так далее) Юбилея Великой Победы, его награждали памятными медалями участника, которые он держал в ящике серванта, но ни разу не нацепил, в отличие от тех ветеранов, что побрякивают своими коллекциями на гражданских пиджаках, по случаю очередного Дня Победы…)

Потом его взвод пару месяцев охранял (непонятно зачем и от кого) необитаемый Остров Змеиный у побережья Болгарии, а может Румынии, откуда его перевели в мотористы на военный тральщик, крохотное судно с малочисленным экипажем.

Морская жизнь моего отца началась переходом из Севастополя в порт Новороссийск, по неспокойному Чёрному морю. Не то, чтобы оно штормило, но болтанка случилась изрядная…

Качаться на качелях в парке — весело, но после пары часов этой потехи, желудок выбросит всё, что случайно залежалось в нём от позавчерашнего завтрака. Тот морской переход тянулся дольше…

Когда Краснофлотец Огольцов сошёл на берег в порту назначения, даже суша продолжала раскачиваться у него под ногами. Он попытался вырвать между высоких штабелей из длинных брёвен, складированных вдоль причала, но не оказалось чем.

Молодой моряк сел там же, где стоял на уплывающем из-под ног портовом сооружении и, глядя на стену штабеля деловой древесины, которая продолжала вздыматься и опадать, решил, что помрёт непременно — не выжить ему на морской службе…

(…нетрудно придти к выводу о ложности подобного предположения, поскольку он не встретил ещё твою бабушку и не зазвал пойти с ним в ЗАГС. И твоя бабушка — по отцовской линии — не родила ещё троих детей, так и не став матерью-одиночкой: беспрецедентный случай за весь этот экскурс в генеалогию…)

Итак, морская болезнь не уморила моего отца. Он научился переносить или как-то терпеть качку. Татуировка синего якоря пришвартовалась на тыльную сторону кисти его левой руки, а вдоль правой — от запястья до локтя — запечатлелся контур стремительно летящей ласточки (такой же синей, как и якорь) с крохотным конвертом в клюве («лети с приветом!..»), и на своём утлом корабле-тральщике он бороздил широкие просторы Чёрного моря, очищая его от морских мин.

Для того, собственно, и предназначены минные тральщики на Флоте.

Основное отличие морских мин от их сухопутных разновидностей в том, что морские мины нужно привязывать, не то расплывутся кто куда, и будут рвать кого попадя, не разбирая «ихних» от «нашенских». Потому-то морскую мину фиксируют к якорю, который, в свою очередь, хватается за морское дно.

Мина (железный шар наполненный воздухом и взрывчаткой) всплывает над своим якорем, не достигая, однако, поверхности, — её удерживает на привязи тонкий прочный трос, чья длина устанавливается из расчёта на глубину фарватера в месте размещения минного поля. И там эти морские мины висят, на пару метров ниже поверхности, в ожидании, когда проходящий корабль заденет один из рожков-детонаторов, что торчат из корпуса мины в разных направлениях, наподобие солнышка в детском рисунке…

Благодаря своей мелкой осадке, военный тральщик проходит над минным полем, не задевая торчащих детонаторов. У себя за кормой, судно волочит по дну моря широкую петлю из толстого стального троса, который обрывает связь мины с её якорем и, освобождённая от привязи, она всплывает на поверхность для предстоящей ликвидации.

На завершающем этапе чистки, от тральщика отваливает весельная шлюпка, направляясь к бесхозно дрейфующей мине. Задача экипажа шлюпки: прификсировать динамитную шашку с Бикфордовым шнуром на плавучий железный шар. (Причём задание исполняется не на тихом пруду в парке, а среди бегущих волн открытого моря, где сферический череп мины возносится над шлюпкой, затем проваливается под неё, норовя боднуть в бок рогом детонатора).

Финальную точку в приключениях мины ставит боцман, что расселся на лодочной корме с раскуренной папиросой в ощеренных зубах. Папироса не для форсу — вот, мол, какой я стрёмный пофигист, она — инструмент, приготовленный для поджога шнура. Вот он занялся и — И-раз! И-раз!

Гребцы выкладываются не жалея сил, сачкующих нет на вёслах. Подальше, как можно дальше, покуда шнур дошипит к оглушительному «БУ-БУХ!».

Заряд тола в морской мине рассчитан рвать корпуса броненосных линкоров…

При разложении на составные элементы, романтический героизм куда-то улетучивается, и разминирование морских путей начинает смахивать на работу трактора, что фырчит и лязгает в колхозном поле.

Точно так же, с утра пораньше, военный тральщик выходит в заданный квадрат акватории, и день-деньской бороздит его покрытую толщей воды площадь — вперёд-назад, — со спущенным за корму тросом, а назавтра судёнышко ждёт следующий квадрат.

В общем, героизм экипажа военного тральщика — бригадный и то, что мой отец остался в живых — заслуга общая: каждый хорошо выполнил свою часть работы.

Простой пример:

В конце обычного рабочего дня, Николай Огольцов присматривал за лебёдкой на корме, куда наматывался толстый трос, таскавшийся за тральщиком всю смену. Вдруг он заметил мину, целеустремлённо преследующую их корабль, потому что её оборванная привязь спуталась взахлёст с тросом, ползущим по морскому дну, и мина, неизвестно сколько времени, таскалась за ними под водой, в недовсплывшем состоянии.

И вот теперь донный трос сматывается на барабан вместе с приставучей миной. Выключать лебёдку уже слишком поздно — она продолжит вращаться по инерции: недолго, но достаточно, чтобы подтащить мину для удара в корму рогом детонатором.

Рубаха на Папе отлипла от тела, раздулась, как вставшая дыбом шерсть на животных, в момент смертельной для них опасности, и он взревел «полный вперёд!» до того истошным, нелюдским криком, что находившийся на мостике Капитан мгновенно подчинился и продублировал команду судовым телеграфом в машинное отделение.

Моторист, папин сменщик, немедленно отреагировал. Ускоренно взвертевшись, лопасти винта, взбили воду, взбуруненный напор которой послабил и отцепил захлестнувшийся обрывок привязи. Мина отстала, покачиваясь на воде…

Так слаженная команда спасли жизнь друг другу…

Пять лет спустя, на морских путях не осталось неизборождённых тральщиками квадратов, и моего отца перевели служить на сторожевой корабль, опять-таки мотористом корабельного дизеля. Ещё через год, истёк повторный срок его Флотской службы —

(…из-за тяжёлых потерь во Второй Мировой войне, срок службы в Советской Армии был удвоен, пока подрастут следующие поколения призывников: армейская служба до шести лет, служба на Флоте до восьми… Да, тянуть лямку на два года больше, чем пехоте, но утешайся тем, что только Флотские носят такую крутую форму: тельняшка, золотые якорьки, клёш… когда сойдут на берег…)

— и моему отцу была предложена работа в «почтовом ящике».

— — —

В те времена в СССР развелось множество секретных институтов, секретных заводов и даже секретных городов. Для поддержания секретности, пришлось частично отменить привычные почтовые адреса, чтобы шпионы вражеской разведки не догадались, где какой секрет находится.

В результате адресат переставал жить на какой-то улице, в каком-либо городе, какой угодно области, к нему адресовались намного проще: «Н. Огольцов, Почтовый Ящик № ****».

Поскольку за полгода до своей демобилизации Краснофлотец Огольцов Н. М. зарегистрировал брак с гражданкой Вакимовой Г. И., то и её ждал один с ним «почтовый ящик» в Карпатских горах.

Роддома в «ящике» не оказалось, и моей матери, для моего рождения, пришлось посетить город Надвiрна, в 30 километрах от областного центра, он же город Станиславль, позднее переименованный в Ивано-Франковск (по-видимому, ещё кого-то понадобилось заморочить и сбить со следа).

Поездка пугала её больше, чем предстоящие роды, поскольку Бандеровцы обстреливали машины на дорогах.

(…долгое время я считал Бандеровцев жестокими бандитами и пособниками Нацистов. А что ещё остаётся думать, если целая дивизия Западных Украинцев, «Галичина», воевала против Красной Армии?

Затем, довольно постепенно, мне дошло, что за два года до Немецкого вторжения, Красная Армия оккупировала Западную Украину и помогала там Советской тайной полиции, она же НКВД, в депортации и убийствах потенциальных противников Советского режима.

Казнили без суда, на всякий, массовыми расстрелами.

Кроме того, что такое дивизия по сравнению с армией? Среди товарищей по оружию Германского Вермахта имелась и Русская Освободительная Армия, РОА, в рядах которой насчитывалось до миллиона военнослужащих, сражавшихся за Россию, против СССР.

И наконец, рядовые Красноармейцы, участники событий той поры, рассказывали мне, что Бандеровцы воевали одинаково круто против Советских и Немецких войск. Так, легендарный Советский разведчик Н. Кузнецов погиб в случайной стычке с Бандеровцами, подвернувшись им в мундире Фашистского майора…

Это были Карпатские партизаны, которые защищали свою родину от сменявших друг друга освободителей, они же поработители. Однако для моих родителей, во всю их прожитую жизнь, Бандеровцы неизменно оставались бандитами…)

И даже два года спустя, когда моей матери пришёл срок снова отправиться в роддом, на склонах Карпатских гор продолжали греметь ожесточённые автоматные и пулемётные очереди, но она их уже не слышала, потому что мужа её перевели из одного «почтового ящика» в другой, из Закарпатья на Валдайскую возвышенность.

Причиной перемены обстоятельств жизни моих родителей послужил письменный донос в Особый Отдел предыдущего «почтового ящика». Донос поступил в письме из Конотопа, от жителей дома, в котором Галина Вакимова проживала до своего замужества.

Дом (на Конотопском разговорном «хата») представлял собой одноэтажное строение размером 12 х 12 метров и являлся разделённой собственностью. Половина хаты принадлежала гражданину Игнату Пилюте.

Остальная половина распределялась поровну между гражданкой Катериной Вакимовой, с тремя её детьми, и гражданами Дузенко, с их дочерью, таким образом, что каждая из двух вышеозначенных семей располагала 1 (одной) дощатой прихожей, 1 (одной) кухней и 1 (одной) комнатой.

Дочь граждан Дузенко вышла замуж за гражданина Старикова, который переехал в принадлежавшую её родителям четверть хаты. Одной кухни и одной комнаты оказалось недостаточно для приемлемого сосуществования родителей и молодой четы.

В целях расширения своего жизненного пространства, Дузенко и Стариков выведали номер «почтового ящика» и составили письмо в его Особый Отдел.

Донос информировал, что отец Галины Вакимовой (на данный момент Огольцовой) арестовывался органами НКВД как враг народа, однако накануне войны сумел каким-то непонятным образом вновь объявиться на Украине.

Во время Нацистской оккупации, по его месту жительства располагался Немецкий штаб (что верно, отчасти, так как на Пилютиной половине хаты квартировали штабные офицеры роты Германского Вермахта). При наступлении Красной Армии, Иосиф Вакимов бежал совместно с отступающими Фашистами.

Особые Отделы секретных объектов отличала особо неукротимая бдительность и цепкость, так что родственникам Иосифа, исчезнувшего столь вопиюще предательским образом, светил, как минимум, арест и ссылка, что решало жилищную проблему доносителей.

Однако в своих вполне логичных расчётах, вернее в применении, без раздумий, шаблонного в те годы приёма обеспечиться жилплощадью, они не учли фактор времени. На тот момент Великий Кормчий, Вождь и Учитель Народов, Товарищ Сталин, успел почить в бозе. Гайки, затянутые в бытность его до предела, мало-помалу начинали послабляться.

Конечно, Николая Огольцова неоднократно вызывали в Особый Отдел для дачи показаний. Состоялся обмен официальной перепиской между Особым Отделом «ящика» и Отделом Внутренних Дел города Конотоп. И всё же репрессировать моего отца не стали, учтя его абсолютно крестьянское происхождение, а также факт, что его так охотно слушались моторы-дизели, производившие электроэнергию на засекреченных объектах.

Вместе с тем, многолетняя натасканность особистов не позволяла оставить «сигнал» информаторов без внимания, и моего отца, на всякий, перевели в другой «почтовый ящик», подальше от границ с зарубежными странами.

....

Вторые роды Галины Огольцовой состоялись за пределами нового «ящика» — в соседнем, незасекреченном, райцентре.

(…похоже роддом, вернее его отсутствие, являлся Ахиллесовой пятой тогдашних антишпионских предосторожностей…)

Поначалу, запредельный роддом наотрез отказывался её принимать. Из-за слишком чёрных волос и ярко-красных цветов на ситце халата, Галину сочли Цыганкой.

Однако сопровождавший её муж («Коля, ну, скажи ты им!») до того веско опроверг скоропалительное заблуждение, что сегрегационно настроенные медсёстры изменили своё отношение и отперли-таки дверь перед роженицей.

Полтора часа спустя медперсонал оповестил отца, что жена подарила ему дочку, а ещё через пять минут его снова поздравили, но уже с рождением сына.

И тогда: «Гасите!» — ликующе вскричал отец наш (мой и новорожденных), — «Скорей гасите лампочку в родильной! Они на свет идут!»

— — —

(…есть две разновидности истории, и совсем неважно идёт ли речь об отдельно взятой личности или о многомиллионном обществе:

1) история незапамятная, представленная в двусмысленных легендах, сомнительных мифах и неясных преданиях; и

2) история фиксированная,чьи факты (порой фальсифицированные) чётко очерчены, увязаны с определённым летоисчислением, и отражены в общественных хрониках, того или иного вида, или же в личной памяти, если рассматриваем индивидуальную особь…)

Все дети моих родителей с восторгом внимали семейным преданиям, когда у Мамы с Папой появлялось настроение поведать о деяниях самих же слушателей в былые времена, оставшиеся за пределами их детской памяти…

О том, как старший, например, впервые начал ходить на вокзале, за несколько минут до отправления поезда из Карпат на Валдай. На последующих крупных станциях, Папа выносил меня на очередной перрон для закрепления слабых, пока что, навыков хождения, ведь шаткий пол мчащего вагона не слишком-то годится начинающим…

На новом месте семье предоставили деревянный дом, откуда меня выпускали для самостоятельных прогулок во дворе, окружённом брусками штакетника среднего роста.

И всякий раз Мама диву давалась — где, в настолько аккуратном дворике, я умудряюсь находить такую грязищу и вот опять пришёл с прогулки завозюканный как поросёнок.

Переодевая меня в очередной раз, она предложила Папе разгадать эту загадку.

И что же он видит, подглядывая в щель не до конца прикрытой двери?

Едва за порог, — ребёнок не колеблясь топает в угол двора, а там какой-то из брусков ограды болтается на только одном — верхнем — гвозде.

Толкнул штакетину в сторону, протиснулся и — нет его!

На улице малыш, пыхтя, кряхтя, штурмует кучу песка, сваленную для строительства соседнего дома.

Вершина взята, и альпинист — плюх на пузо! Па-а-ехал донизу по мокрому после дождя песку! Да ещё хохочет, довольный такой. Ну разве настираешься на этого негодяя?

Пока Мама снова меняла одежду на мне, Папа вышел во двор с молотком, и прибил недозакреплённый брусок. Потом он вернулся и, вместе с Мамой, стал наблюдать исподтишка: ну-ну, а теперь-то — что?

Мальчуган подошёл к привычному месту и толкнул штакетину. Та не шелохнулась. И соседки её тоже не подались. Ребёнок прошёл вдоль ограды, дважды, безрезультатно дёргая бруски, каждый, затем остановился и заревел отчаянно и горько…

В моей памяти не сохранился деревянный дом, нет там и дворика, но от рассказа родителей в глазах начинало пощипывать сочувствие детской обиде. За что?!.

От следующей легенды, неслышная лапа касалась волос на моём загривке, мягко ерошила их, прежде чем вонзить свои тонкие, как иглы, когти жути в шейные позвонки пониже затылка, потому что Мама вдруг встревожилась, что меня давно и нигде не видно, и послала Папу пойти посмотреть, где я.

Он оглядел двор, вышел за ворота. И там всё пусто, и соседи ничего не знают, а уже вечереет.

Папа прошёл вдоль улицы ещё раз, из конца в конец, а потом обратил вдруг внимание на громкий шум воды, и поспешил на крутой, почти отвесный обрыв, под которым катила река, сердито вздувшись от дождей. А там, далеко внизу, он увидал сынулю.

Бегом, Папа! Бегом!

Поток мутной, прибывающей воды покрыл узкую полоску берега под высоким обрывом. Пришлось бежать по колено в воде.

Мальчик лежал, прижимаясь к мокрой глине откоса, в кулаке — стебель случайной былинки, бурлящий поток бежит по ногам. Он даже и не плакал, а только хныкал потихоньку: «ыхы, ыхы…»

Папа закутал его в свой пиджак и насилу отыскал место, где можно подняться наверх без рук…

Но с какой гордость трепетали крылья моего носа при пересказах, что не кто-то, а именно я дал имена сестре и брату!

Из-за того, что у меня имя брата моего отца, на двойняшек заготовили имена маминых сестры и брата. В роддоме, к ним уже так и обращались — Вадик и Людочка.

Однако когда младенцев привезли домой, и родители меня спросили: как же мы их назовём? — я не задумываясь, ответил: «Сяся-Тятяся!»

И никакие ласковые уговоры не смогли меня переубедить.

Вот почему моего брата зовут Александр, а имя моей сестры Наталья.

~ ~ ~ ~ ~ ~ ~