Фаэтоны

Сергей Михайлович Христофоров

Немного иронический взгляд главного героя на извечное стремление людей к совершенству, которому подвержен и он сам. Легенда о Фаэтоне – это, возможно, не просто мифологическое отражение якобы случившегося когда-то природного катаклизма. Герои повести каждый по-своему стараются сделать это – залезть в божественную колесницу. И достичь чего-то запредельного. Цена разная – отказ от привычного комфорта, от пресловутых перспектив и стабильности… Ценой может быть и сама любовь, и сама жизнь.

1

Я вдоволь насмотрелся на гималеевских артистов, захотелось спать. День был трудным, и вот уже под вечер пришлось идти знакомиться со спектаклем. Репетировал Гималеев, естественно, по ночам. Мне казалось, особой необходимости в этом не было, просто к вечеру он успевал проспаться. Как выяснилось, впрочем, причина была немного другой.

Как назло (а глаза слипались), теперь они отрабатывали какой-то лирический кусок — медленный танец под тихую органную музыку. Красивые девочки в туниках плавно кружили по сцене. Я с трудом удерживал глаза открытыми, прогоняя дремоту. Еще бы — такие девчонки!

С другой стороны, задремать было бы полезно: это считается одним из способов вызвать ассоциации. Музыка была приятной. «Интересно, Юра сам сочинил, или что-нибудь из Генделя?» — думал я.

В мозгу начали плавать даже некие образы. «Не гони лошадей», — говорил мне Гималеев, — «Работать будем долго. («И бесплатно», — мысленно поддакивал я). Поэтому первое время посиди на репетициях, помедитируй. Возможно, возникнет Идея… Что-нибудь эдакое… Не старайся сразу начинать, потом не вытравишь свое первое впечатление… Подумаем, обсудим…»… «Выпьем, пока есть» — продолжал я, тоже мысленно.

…Ото сна меня разбудило легкое прикосновение. На сцене шло уже какое-то другое действо, а рядом сидела — вот наваждение! — девушка в греческой тунике. Это она тронула меня за руку. Я не сразу вернулся в реальность и глупо уставился на нее:

— Откуда такое чудное созданье? — я украдкой взглянул на часы. Шел одиннадцатый час. Пожалуй, дремал я минут пятнадцать!

— С Олимпа, откуда же еще! — мило улыбнулась девушка. — А ты уже забыл, где находишься?

Мрачно улыбнувшись, я вульгарно протер глаза и протянул:

— Мда… Жаль, что ты оказалась не богиней.

— Ну, почему же, как знать? Извини, я не сообразила, что ты спал. Думала, просто слушаешь с закрытыми глазами. Неинтересно?

— Да, нет, ничего… — вырвалось у меня, но я сразу поправился, — Ваш танец был чудесен! Это ты там… тоже?

— Я? Тоже… — хихикнула Гелиада. — Где?

— Ну, в смысле… — смешался я. — Нет, мне, честное слово, понравилось!

— А я бы не смогла заснуть сидя. Даже голову не наклонил! Где ты так научился?

— В армии, — коротко ответил я.

— Понятно, — сказала она и замолчала. Тут и, правда, сказать было больше нечего. В армии, где же еще?

Я хотел развить благодатную тему — о ночных грузовиках, в которых приходилось трястись с автоматом в руках (об этом я знал по газете «Красная Звезда). О душной караулке, где сиживал часами, бодрствуя свою смену… (хотя я там спал, как сурок). О ночной чистке картофеля в наряде (ну, нафиг, никакого героизма…) Даже хотел еще упомянуть о ночных бдениях у детской кроватки своей дочери, но осекся. Есть у меня дурная привычка — каждой девчонке сразу докладывать о своем семейном положении.

Вот нахрена ей все это?

Нет, я не развил тему и тупо молчал.

Мы делали вид, что внимательно следим за действием, разворачивающимся на подмостках. А точнее за действиями Гималеева, что-то втолковывающего артистам. Хотелось продолжить разговор, но в голову ничего не лезло. Как обычно…

Ошалевший Гималеев бегал по сцене, выплескивая свою бурную энергию. Он был весьма похож на режиссера, какими я их себе представлял. Я хотел сказать об этом ей, но тоже передумал. Кто знает, как она себе их представляет? Может, она артистка со стажем и видывала этих режиссеров пачками? Черт, вот так окажешься рядом с девушкой своей мечты, и двух слов связать не можешь…

— Ну, вот чего ты стоишь с лицом истукана? — внушал Гималеев задумчивому юноше, исполняющему роль «опахальщика», то есть слуге, обмахивающего веером какого-то царя, сидящего на троне (либретто я пока не читал, а миф о Фаэтоне знал из нетрезвого просмотра отечественного мультфильма).

— А че надо делать? — удивлялся юноша. — Стою и махаю.

— «Махаю»! «Машу», блин! Или как? — Гималеев посмотрел по сторонам. Артисты согласно закивали, — Что значит, просто машу и все? Ты представь себя на месте этого слуги. Раба! Он ненавидит своего хозяина, ему жарко, тошно. Но он вынужден скрывать свои чувства, свои невзгоды. Хрен его знает: дашь повод, и выгонят тебя из слуг, пойдешь двор мести или, там, на плантацию. А на плантациях, сам знаешь…

— Откуда я знаю?

— На картошку ездил?

— А че? Там нормально. Я грузил, делов-то, а вечером танцы, портвешок, нормально!

— Ладно, я потом тебе расскажу, как я ездил. В Ташкент на уборку хлопка.

— Так че делать-то?

— А… Ну ты должен скрывать все свои чувства — ненависти, злобы, отчаяния…

— Да?

— Да! Может, им сразу голову отрубали! Поэтому стой и не показывай, как тебе хреново.

— Так я и не показываю.

— А ты, как столб стоишь бессловесный. Да чего тебе объяснять! Смотри! Вживаться надо в роль!

Он выхватил из рук актера журнал, по-видимому, изображавший опахало, принялся им размахивать, словно отгоняя мух, и скорчил при этом такую странную и дурацкую физиономию, что вся труппа непроизвольно заржала.

— Ну, вот, совсем другое дело! — обрадовано проговорил Гималеев, радуясь эффекту и тупо улыбаясь.

Мы с девушкой-богиней тоже прыснули от смеха и переглянулись.

Она вытянула свои изящные руки и положила на спинку стоящего впереди кресла. Я повернулся к ней, найдя Тему.

— Устала?

— От чего? Мы сегодня только «смотрелись», не танцевали толком. А ты — правда, наш художник?

— Типа этого, — застеснялся я.

— Ну и как тебе?

— Проспал.

Она хихикнула.

— Слушай, объясни мне, — обратился я к ней, — Почему вас отсюда не гонят? Кто разрешил?

— А зачем? Мы же хорошие…

— Я серьезно… Ночь, сомнительные репетиции. Самодеятельностью люди обычно днем занимаются. Это подполье какое-то! Есть же тут вахтеры?

— Так он и есть вахтер.

— Кто?! — я искренне удивился.

— Гималеев. Сторожем работает.

— Ничего себе… А узнают?

— Нет, ну, он сторожем на полставки. Так-то в ДК числится руководителем драмкружка. С детишками чего-то… я не в курсе. Ну, и официально ему разрешили сцену занимать в свободное время, после восьми уже зал свободен. Даже, вроде, спектакль ставить разрешили, а об остальном никто и не догадывается.

— И во сколько же все здесь заканчивается? Я имею в виду репетиции. То-то он мне шептал: не беспокойся, мол, делам твоим не помешает. Если они, дескать, у тебя есть. Ну, понятно, какие у меня дела? Тем более, ночью?!

— Ага… И многих этим заманил… Приходи, говорит, учебе точно не помешает. И другим делам. Особенно ночью!

Мы рассмеялись тем нервическим смехом, что образуется при волнующем первом знакомстве между мужчиной и женщиной, смехе из-за всякой ерунды.

— А ты… — хотел я спросить.

— Меня, кстати, Лена зовут, — улыбнулась она.

— Сергей, — кивнул я. — Ты, если не секрет, я так понял, в роли… девушки какой-то?… (Что я несу?)

— Верно ты подметил, девушки… — снова засмеялась она.

— Польщен, — поперхнулся я. — Ну… Роль-то главная?

— Главнее не бывает!

— Вопросов больше не имею! — поднял я руки, сдаваясь. — Репетиция до утра?

— Это кому как нравится. Некоторые уже уехали, а некоторые в инструменталке продолжают. Нашем ночном «буфете».

— Как это?

— А мы всегда окончание репетиции празднуем. Но бутылки он аккуратно сдает.

— Дома вас не теряют?

— Привы-ыкли. Мы уже взрослые. Да и время-то детское!

— А как Гималеев? Сильно напрягает? Знаю за ним такую склонность. Помнится, участвовал с ним в создании его первого театра.

— А, это в школе?

— Нет, у нас в институте.

— А ты где учишься?

— Вы мне льстите. Закончил. МГИМО, — не задумываясь, с серьезным видом ответил я и добился своего: в глазах ее мелькнула искорка особенного интереса, но тут же она поняла мой «тонкий» юмор:

— Ну, не знаю кого как, а Гималеева в МГИМО на порог бы не пустили. Тем более театр организовывать…

«А меня?» — хотел спросить я, но не спросил.

— Так, когда вы начинаете свои походы в «инструменталку»? — поинтересовался я.

— Да, прямо сейчас и начинаем. Собственно, для чего я и пришла — чтобы вас, как почетного гостя пригласить к нам. Туда… Приведите нам, говорят, этого Художника! Я и вызвалась.

— «Приведите, приведите меня к нему!» — ответил я вольной цитатой из Есенина.

— «Я хочу видеть этого человека!» — подхватила эрудированная Лена.

Она вдруг так посмотрела на меня, что в груди моей что-то зацарапалось.

Мы встали и направились к выходу из зрительного зала. Она грациозно шла впереди; складки туники колыхались на расстоянии моей вытянутой руки, а я сглатывал комок в горле. Захотелось просто уйти с ней куда-нибудь, не заходя к ним в «буфет». Почему-то казалось, что это так доступно.

Гималеев еще стоял на сцене с тремя или четырьмя актерами. Он заметил, как мы движемся к выходу, и помахал мне:

— Сейчас, я тоже зайду. Обсудим. Леночка, ты, пожалуйста, не дай потеряться человеку.

Значит, «Леночка»… Лена, Елена, Элен…

Мы вышли из зала, и она повела меня какими-то темными коридорами, где горели лишь тусклые лампочки аварийного освещения. Как бы ноги не поломать… Ладно еще, туда доберемся, а как обратно — после «буфета»?

Наконец, мы подошли к комнате, из-за двери которой слышался многоголосый шум и звуки музыки. Я уже внутренне съёжился, представляя, как тонкая полоска света под дверью превратится в яркий сноп, голоса и музыка резко усилятся (или прекратятся вовсе), и оборвется тонкая нить нашей уединенности с Гелиадой-Леной…