Коридор

Сергей Марков, 2021

Коридор – первая книга обычного юриста Сергея Маркова. Роман написан в жанре фэнтези и за основу в нем взята идея о том, что где-то за пределами понимания человеческого разума находится Коридор, объединяющий между собой все существующие и пока еще не существующие миры. Горстка избранных исследует их, ведет учет и следит за порядком, изучает развитие миров, создает новые. Их основная задача – не допустить вмешательства в естественное развитие миров. Временами оберегаемое ими равновесие подвергается угрозе со стороны анархистов, желающих использовать проход между мирами в своих целях. О такой ситуации и пойдет речь в книге.

Книга 1

Часть 1

Глава 1

Мальчик получил имя Тору — Странник. Оно было дано авансом, поскольку мать мечтала о дальних путешествиях, о теплых морях с тропическими рыбками и дельфинами, непроходимых джунглях, где по лианам скакали ловкие и крикливые обезьяны. Её воображение рисовало города, куда цивилизация приходила вальяжно и нехотя. Города, где каждый камень хранил память о былых временах, а каждый дом носил отпечатки душ проектировщиков, строителей, владельцев и просто жильцов.

Сидя на диване в крошечной съемной каморке со стареньким ноутбуком и маленьким сыном на коленях, она глотала все передачи про путешествия, которые только могла найти в сети, и без остатка растворялась в грезах о далеких экзотических странах. Ее робкие надежды посетить все эти места, такие прекрасные, романтичные и чистые, словно парусники, едва сошедшие с верфи, с рождением мальчика разбились о беспощадные рифы быта.

Окончив школу, она устроилась официанткой в забегаловку неподалеку от дома и о поездках дальше городского парка могла лишь мечтать, да и в парк выбираться удавалось редко. У нее был всего один выходной в неделю, и его она целиком посвящала сыну, в остальное время предоставленному воспитателям в детском саду, учителям в школе и компьютеру.

Друзей как таковых у Тору не было. Школу, где он учился, посещали в основном дети бедняков, но и среди них он выделялся неказистой одеждой, а дети нередко бывают жестоки. Не раз он приходил домой в разодранных штанах, волоча по земле омытый в унитазе рюкзак, но выдавить из него жалобы и признания было невозможно — с младых лет мальчик был немногословен и крепок характером, а мать, напротив, не могла проявить твердость.

Побои и замкнутость не могли не отразиться на его судьбе, но именно одиночество вынудило его совершить серьезную ошибку.

Однажды дождливым осенним днем он возвращался из школы, где в очередной раз получил несколько крепких затрещин. Тело привычно ныло, и все мысли крутились вокруг того, что скоро выходной и они с матерью отправятся за город любоваться восхитительным багряно-золотым убранством. Осень была его любимым временем года.

По дороге Тору повстречался парень на несколько лет старше, может быть, ученик выпускного класса или студент. Его одежда отражала собирательный образ рэпера: замызганная красная бейсболка, свисающая до колен майка с номером двадцать три на груди и штаны, в которых можно было уместить целую небольшую семью. Увидев тоску и фингал на лице Тору, парень, панибратски подмигнув, обратился к нему с предложением поднять настроение. Глаза незнакомца, покрытые паутиной кровеносных сосудов, бегали по сторонам, как маятники, но этот человек был первым за долгое время, если не брать в расчет мать и учителей, кто обращался к нему без оскорблений и кулаков, так что даже он, выходец из бедного квартала, доверился этому невзрачному типу.

Началось всё с травки. На какое-то время ему и в самом деле стало легче переносить действительность: помимо наркотика этому способствовало появление друзей, если тех безнадежных деградантов можно было так назвать. Все они верили в расширение сознания, самоконтроль и то, что могут в любой момент завязать, но никто из них этого почему-то не хотел.

Постепенно в ход пошли вещи потяжелее. Тоже исключительно для расширения сознания. Затягивая жгут на руке Тору, его друг-торчок пообещал, что тот увидит много новых миров. Едва ли он мог предположить, насколько близки к истине окажутся его слова.

Всего за пару лет Тору изменился настолько, что скрывать свои увлечения от матери стало нереально. Поздние возвращения домой переросли в ночевки по злачным местам и вылились в историю, которая придала судьбе Странника новый неожиданный виток.

В одну из похожих друг на друга ночей он лежал в беспамятстве где-то в узком проходе между домов. Поодаль бесформенной грудой мяса валялись его так называемые друзья.

Мимо этой малоприятной композиции проходил пожилой мужчина — учитель музыки в начальных классах школы, где числился Тору. Он возвращался домой после одного из частных уроков, настроение было умиротворенным: та девочка была талантлива, и любой человек, посвятивший себя учению других, понял бы радостные чувства мастера, спешащего передать знания не оглядываясь на время и не требуя денег сверх положенного за час. Вот и в этот раз целых три с половиной часа за любимым инструментом пролетели как миг, а игра в четыре руки вытянула из прихожей хозяйского шнауцера: пёс свернулся калачиком возле ног старика и навострил купированные уши.

Неизвестно, рок или случайность заставили погруженного в приятные мысли Атсуши обратить взор в переулок, где пребывал в мире наркотических грез Тору, но сердце не позволило ему пройти мимо.

Глава 2

Утро встретило Тору ледяной водой и парой оплеух. Придя в себя, он обнаружил вокруг незнакомую спартанскую обстановку. В комнате не было ни единого электрического прибора, если не считать лампочки, что было удивительно в двадцать первом веке. Перед жесткой циновкой, где он провел остаток ночи, сидел на коленях старик, чьи черты лица показались смутно знакомыми. Что-то из его раннего детства…

Старик глядел на Тору сурово, почти не мигая, и сжимал в жилистой руке бамбуковую палку. Рядом на полу стоял поднос с едой и чаем.

Побоев Тору не боялся. Не обращая внимание на палку, он слабым голосом поинтересовался, как он тут очутился и не могли ли они видеться раньше. Учитель же музыки, хоть и был стар, не страдал расстройствами памяти и помнил каждого своего ученика.

Сторонний человек счел бы беседу пожилого учителя и молодого наркомана сухой и малоинтересной, она состояла преимущественно из нравоучений, в жёсткой, но уважительной форме. Скорее, это был монолог многое повидавшего человека, содержавший отсылку к бедственному положению матери Тору, будущему, которое ожидает их обоих, а также глубине нравственного падения парня.

Оправдываться и перечить Тору не стал. Он обреченно ждал окончания нотаций и готовился при необходимости стоически перенести удары бамбуковой палки. Его беспокоило только то, что уходит время на поиски ключа от двери из этой серой скучной реальности в мир блаженной неопределенности и смутных, но приятных ощущений.

А слова учителя музыки, возможно, дошли бы до его сердца пару лет назад. Сейчас ему было уже, наверное, все равно. Он отсутствующим взглядом пялился на стену с простыми светлыми обоями и терпел.

Тем временем Атсуши перешел от слов к делу.

Первый удар на несколько секунд вывел Тору из нирваны и вызвал тихий всплеск агрессии, который мгновенно угас. Последующие удары он принимал смиренно и кротко, словно крестьянин удары плети сюзерена.

Закончив со словесной и физической поркой, старик поставил перед парнем поднос с плошкой риса. Вид еды вызвал у Тору зачатки рвотных позывов, но, справившись с собой, он взялся за палочки и по телу разлилось чувство тепла и уюта. Закончив трапезу, он сдержанно поблагодарил сэнсэя за еду и науку. Тот резко и безапелляционно заявил:

— Будешь приходить ко мне на уроки в 5 утра. Каждый день.

Тору замялся. Он давно перестал посещать и обязательные предметы, а уж к музыке и вовсе был равнодушен. Он стал искать предлог отказаться от того, что посчитал предложением. Повод, казалось, лежал на поверхности.

— Но, Атсуши-сан, мне нечем заплатить за вашу доброту и науку…

Ответом на эту вялую попытку увильнуть от музицирования стал удивительно хлесткий удар бамбуковой палки. Возражения были неуместны.

Глава 3

На следующий день он, конечно, проспал. Накануне долго скроллил ленты в соцсетях — там, в отличие от реальной жизни, у него было полно друзей. То, что он никогда их не видел воочию, нисколько его не огорчало, ведь они не шарахались от его трясущихся пальцев и бледного лица (на аватаре был лаконичный белый иероглиф на черном фоне, обозначающий его имя «путешественник»), не судили его за употребление наркотиков (просто не знали) и не считали неудачником, которого бьют в школе: информации в его профайлах было не много. Вместо фотографий — изображения мест, где он никогда не бывал, в анкетах — пустота.

В общем, Тору залип, как муха в выгребной яме. И тошно, и оторваться сил нет: так можно было описать испытываемые им ощущения. Лишь в четыре часа измученный синим светом и дешевым энергетиком организм все-таки нажал стоп-кран и Тору отключился лицом в клавиатуру.

Ему приснился странный сон. Точнее, страшный, наверное, хотя по непонятной причине этот страх его не коснулся. Он очутился в лесу у подножия Фудзи, том самом, где многие несчастные завершали свой земной путь. В реальной жизни он ни разу не посещал Дзюкай, но сомнений в том, что это то самое море деревьев, у него не было. Во сне он вовсе не ощущал присутствия разгневанных душ, не было ни нарколепсии, ни ломки, ни гнетущего чувства вины, только осенняя свежесть и сладостное предвкушение прогулки. В какой-то момент среди деревьев мелькнул силуэт женщины, одетой в простое белое кимоно. Она стояла к нему в пол-оборота. Тору побежал к ней — померещилось, что это мать.

Вот он приблизился. Женщина протянула ему руку и он так же, как в детстве, обхватил ее средний и указательный пальцы. Как только он это сделал, женщина вцепилась в него мертвой хваткой. В гуще черных волос наконец проявилось лицо старухи с огромным ртом. Это была ямауба^[2]. Когда она раскрыла пасть, на Тору пахнуло гнилью, он закричал, и картина мгновенно изменилась. Перед ним возникли огромные врата, целиком состоящие из огня. Решив, что это врата в преисподнюю, Тору усилием воли проснулся.

Было около полудня. Мать, давно потерявшая надежду вернуть его в школу, ушла на работу. Жгучий стыд овладел им. Влекомый внезапно пробудившимся чувством долга, он направился к Атсуши, чтобы вымолить прощение и по дороге найти дозу. Порывшись в карманах обнаружил, что денег там совсем не осталось. Еще сильнее полыхая от стыда, он открыл старый шкаф, где мать аккуратными стопками складывала одежду, и запустил лапу в коробку из-под кроссовок, в которой она хранила свои скромные сбережения.

Эта коробка некогда была для нее символом светлого будущего, но со временем она перестала откладывать на билеты в дальние страны, собственное жилье и даже учебу Тору. Она давно не знала, на что копила, и делала это скорее по привычке. Их бюджет то и дело трещал по швам, заставляя ее раз за разом обращаться к помощи коробки.

Тору брал оттуда деньги всего дважды. В первый раз вернул их по прошествии какого-то времени. Пришлось выполнить парочку неприятных заданий от поставщика дури. Второй раз он просто забыл об этом, а мать сделала вид, что не заметила. И вот опять… Ему было тошно и мерзко, но зачатки ломки и предвкушение грядущих мучений заставили его перешагнуть через стыд.

Находиться на улице при свете дня было непривычно — чаще всего он покидал квартиру затемно. Вокруг было пусто: жители спального микрорайона по большей части трудились где-то в высотных башнях делового квартала, ближе к центру города. Исключение составляли старики и домохозяйки, но они редко покидали свои жилища и потому тоже не оживляли округу своим присутствием.

Он с трудом нашел дом, в котором жил старый мастер, но самого его не застал: должно быть, тот ушел в обход по своим воспитанникам или был в школе.

Последнюю версию Тору захотел проверить.

По дороге он встретил своего постоянного поставщика дури, Йори, и поспешил заключить с ним ежедневную сделку. Употребив зелье, он около получаса наслаждался дурманящим эффектом, а после вспомнил, что собирался найти учителя музыки, но зачем тот ему понадобился, забыл. Решил разобраться на месте и нагрянул в школу во время перемены. С трудом отыскав давно забытую дорогу в музыкальный класс, не церемонясь распахнул дверь ногой и со смехом ввалился в середину аудитории.

Настроение было боевое. Наверняка он пришел устроить старикану выволочку за вчерашний инцидент с дубиной. Иначе что ему вообще тут делать?

Детишки из младших классов испугались и прекратили играть, а старик зашелся мелкой дрожью от негодования. Это показалось Тору очень смешным, и он согнулся пополам от рвущегося наружу хохота.

— Убирайся, — резко гавкнул Атсуши.

Это было уже грубо. На волне отходящей эйфории Тору счел слова и тон старика достаточным поводом для взбучки, что развязало ему руки и убрало последнюю досадную преграду — разницу в возрасте. Все-таки уважение к старшим было настолько крепко вбито в его голову, что сопротивлялось в том числе и наркотику.

Развесёлой походкой он подкатился к дерзкому дедуле и наотмашь ударил его по лицу. Ощущения от того, что он бил кого-то, а не наоборот, мгновенно ударили в голову и смешались с имеющейся там дрянью в убийственный коктейль.

Будь у него чуть больше времени, он наверняка избил бы учителя музыки до смерти — тот был далек от возраста, когда мог дать отпор молодому наркоману, но, по счастью, завершить начатое Тору помешали проходившие мимо старшеклассники.

Один из них был подающим надежды борцом сумо соответствующей комплекции, второй — низкорослый и коренастый дзюдоист. Парни дружили с начальной школы и у них культура почтения к старшим была усилена воспитанием в спортивных секциях. Мигом оттащив Тору от сенсея, они несколькими увесистыми тычками напомнили невежде времена, когда он еще посещал уроки, а затем протащили через школьный коридор и вышвырнули на улицу.

Тору не чувствовал боли от тумаков, но они вернули его в сознание, а вместе с ним пришел стыд. Он вспомнил, зачем искал Атсуши, и раскаяние повисло на нем, словно гиря на шее. Надо было дождаться окончания уроков, чтобы вымолить прощение. К тому времени приход должен был окончательно оставить его.

Расписания занятий он не знал и потому боялся, что пропустит момент, когда учитель покинет школу. Притаившись за углом, он стал наблюдать за парадной дверью и от скуки вспоминать свои уроки музыки в первом классе. Воспоминания оказались довольно приятными. Невзирая на отсутствие ярко выраженного таланта, играл он тогда самозабвенно: в детстве не так важно, получается у тебя или нет, можно получать удовольствие от процесса и это самое важное.

«Интересно, — подумал он, — насколько Атсуши сам хорош в том, чему учит детей?»

Вместо ответа сознание подкинуло воспоминание о квартире пожилого учителя, где стены были увешаны фотографиями учеников в деревянных рамках. Тору не помнил их лиц, но мог определенно сказать, что там были снимки как маленьких детей, только взявших в руки свой первый музыкальный инструмент, так и взрослых, а порой и пожилых музыкантов в моменты получения наград или играющих в больших оркестрах. «Кто-то коллекционирует медали, а кто-то — медалистов», — пришла неожиданная мысль.

Когда по домам разбрелись даже завсегдатаи внеклассных уроков, из опустевшей школы вышел понурый Атсуши. Он едва волочил ноги, голова была опущена, а портфель заметно оттягивал уставшее плечо.

Глядя на него, Тору почувствовал невыносимую, словно ножом по живому телу, жалость. Ему мнилось, что подойти к старику было бы кощунством. Захотелось убежать, броситься под поезд или спрыгнуть с крыши высокого дома, но он не мог уйти, так и не попросив прощения.

Нетвердой походкой он направился к учителю и, подойдя вплотную, сделал то, что велел делать в такой ситуации культурный код: повалился на колени.

— Простите, мастер, я не достоин вашего времени, — выдавил он, еле сдерживая слезы.

Атсуши замер в недоумении. Он не сразу сообразил, кто перед ним, а поняв, захотел пнуть распластавшегося нахала, но от волнения ему сделалось дурно и он присел на скамейку у автобусной остановки.

Тору приподнял брови и, увидев происходящее, тут же вскочил.

— Вам нехорошо, Атсуши-сан? Только дайте знать, я отнесу Вас в больницу!

Учителю показалось, что еще немного, и смерть костлявой рукой сожмет его сердце. Но обошлось. Постепенно он пришел в себя и отрицательно покачал головой. Облегчение от того, что опасность миновала, убавило гнев, но он не стал этого показывать и строго проговорил:

— Отведи меня домой.

Тору вложил все почтение и желание служить каждую минуту в предложенную Атсуши для опоры руку и трепетно, еле дыша, сопроводил мастера до самого порога квартиры.

У него в голове вертелись вопросы, но он не решался их задать. Какой инструмент любит сам Атсуши, почему он не играет в филармонии, а ведет скромный быт отшельника, пробавляющегося зарплатой школьного учителя и частными уроками? «Мастер просто обязан быть гениальным музыкантом, — подумал Тору. — Вот бы послушать его игру! Ради этого можно и дозой пожертвовать. Ну, одной, по крайней мере…»

Они молчали всю дорогу. Прежде чем расстаться, Тору поклонился учителю в пояс и, застыв в этой позе, начал пятиться.

«Придешь завтра в пять», — были последние слова мастера в тот день, и спрятанное под волосами лицо Тору просияло от счастья.

Глава 4

Остаток ночи он заставил себя провести без голубого свечения экрана ноутбука в надежде уснуть пораньше и не проспать урок снова. Впервые за последние пару лет в его жизни замаячило что-то стоящее, не считая прогулок с матерью по лесу, и он не хотел опять упустить этот шанс.

Но очищение давалось с трудом: избавившись от непрестанного пожирания рекламы, обзоров компьютерных игр и чтения новостей, мозг принялся хаотично выстреливать смутные, нечеткие идеи одну за другой и уходить в спящий режим отказывался наотрез. Если попытаться конкретизировать все то, что носилось в его голове, то это были попытки вспомнить последние два года, когда он тонул в сладком дурмане и почти окончательно смирился с тем, что жизнь будет пустой и скоротечной. Себя он не жалел, правда, изредка, в минуты просветления между дозами, мечтал о любви и дружбе, нормальной работе, путешествиях и, главное, о том, что сможет вытащить мать из круговорота забот, раньше времени состаривших ее прекрасное лицо.

Конечно, музыка не могла помочь ему решить все проблемы, он не питал иллюзий насчет своего таланта, но она могла стать той спасительной соломинкой, ухватившись за которую он сможет выбраться из трясины. Старый мастер протянул ему эту соломинку во второй раз, больше права на ошибку не было.

В итоге он так и не уснул. Всю ночь непрестанно поглядывал на часы в перемотанном скотчем смартфоне. В четыре часа пришло время собираться на урок. Он нырнул в джинсы и майку с длинным рукавом, нацепил бейсболку и, словно синоби из легенд, пробрался мимо кровати спящей матери к выходу. Там он споткнулся о зонтик, кое-как натянул кеды и шмыгнул за дверь. Происшествие с зонтиком взбодрило его, но лишь на секунду. Надо было достать энергетик. Однако все круглосуточные магазины были далеко и не по пути. Последняя надежда была на автомат в подземном переходе. Эта мысль придала сил и он неровной походкой припустил в нужном направлении.

В переходе не было никого, кроме парочки бездомных в убежище из склеенных между собой картонных коробок. Голова гудела чугуном. «Если бы не мать, — подумал Тору, — и я бы тут поселился. Граффити, картонные стены и крысы с голубями по соседству. Отстой.»

У автомата он привычно запустил руку в глубокий, доходящий до середины бедра карман, сгреб пальцами все, что осталось со вчерашнего дня, и начал рассматривать в мерцающем свете подземных ламп.

На тощей ладони была куча скомканных оберток от шоколадных батончиков, мелочь. Кроме них в кармане завалялись ложка, шприц, резиновый жгут и сложенная в несколько раз фотография — удивительно, как она выжила в цифровую эпоху… На снимке они с матерью позировали на фоне древней пагоды. Она была совсем молода и широко улыбалась, обнимая за щуплые плечи паренька, в котором Тору с трудом узнавал себя. Помнится, тогда ему было неловко от того, что пришлось попросить нажать кнопку случайных прохожих, будто они своей просьбой доставили неудобство пожилой семейной паре.

Сейчас он понятия не имел, что из себя представляет. Несколько месяцев назад по ту сторону зеркала был бледный торчок со всклокоченной шевелюрой и мешками под полуприкрытыми глазами. От него веяло безнадегой и увяданием иссохшего листа, давно покинувшего ветку дерева и позабывшего времена, когда был молод и зелен. В шестнадцать лет это сравнение казалось особенно удручающим.

Друг и собрат по игле Йори во время одной из вечеринок подарил Тору свою баскетбольную футболку с номером двадцать три, завещав носить ее до тех пор, пока не минует соответствующий возраст, а потом передать следующему поколению. Доживет ли Тору до того времени, когда сможет продолжить эту бредовую, скорее всего только что выдуманную под кайфом традицию?

Вернувшись к содержимому карманов, Тору убедился, что даже на самый дешевый энергетик денег ему не хватит, и выместил злость на ярко раскрашенном бездушном продавце.

Боль от удара в железный бок еще на секунду вывела его из сонного состояния. На протяжении этой секунды у него родилась и растаяла надежда, что автомат со страху выдаст ему банку хотя бы колы, но тот остался непоколебим.

Расстроенный, он поплелся к Атсуши, на ходу щипая себя за кожу на руках, но скоро и этот прием работать перестал.

У двери в квартиру он вдруг подумал, что играть на музыкальном инструменте в такой час, да еще и будучи новичком, жестоко по отношению к соседям. Отогнал эту мысль и постучал. Раздался голос Атсуши:

— Войди.

Учитель музыки, скрестив ноги за традиционным низким столом, с отрешенным лицом пил чай. Когда он повернулся анфас, стали заметны следы своего вчерашнего визита Тору. Мальчик повалился на пол, но сенсей отнесся к его раскаянию прохладно. Лишь указал одним взглядом на большой круглый кожаный ящик:

— Бери и выходи.

Тору с готовностью подхватил ящик, и, сгибаясь под его весом, с трудом протиснулся обратно в узкий дверной проем.

Они наблюдали, как толпы клерков, банкиров, юристов, чиновников ползут к своим рабочим местам. Тору не мог взять в толк, для чего эти люди в одинаковых темных костюмах так упорно вешают на шеи удавки и, уткнувшись в экраны телефонов, лезут в пасти гигантских башен, где подслеповато пялятся в экраны покрупнее. Странная это штука, цивилизация, не разобрать, кто свободнее: он, невежественный раб убийственной привычки, или те, чьи часы с ботинками дороже всего их с матерью имущества. Разве может кто-то из них, людей в дорогих костюмах, во вторник утром идти в не пойми куда со старым школьным учителем, пусть и с тяжелым ящиком за плечами? Или хотя бы остановиться и задуматься о тщетности своего ежедневного бега? Впрочем, возможно, они так сильно бегут как раз для того, чтобы не быть такими, как он. Будто каждого из них кто-то тянул в бездну за ноги, а они гребли изо всех сил, чтобы хотя бы плыть на одном месте.

Пока Тору философствовал, в конце улицы показался железнодорожный вокзал, а у него появились первые признаки ломки. Мир стремительно терял краски, появился зуд по всему телу. Сперва еле ощутимый, затем более явственный. Ящик или футляр, что он тащил на своем горбу, внезапно стал невыносимо тяжелым. Было дивное солнечное утро, но его трясло, словно от ледяного зимнего ветра. Из носа текло, и он, не стесняясь, утирался рукавом толстовки. Это не укрылось от внимания Атсуши.

— Началось, — сухо констатировал он. — Как давно?

— Вчера. Как раз, когда… — Тору не закончил фразу. Ему стало стыдно. Но еще совсем чуть-чуть, и ему будет безразлично абсолютно все на свете, кроме заветного порошка.

— Держись. Мы поедем за город.

— Не смогу. Без. Дозы. — Тору прошипел, выдирая из себя каждое слово.

— Ты должен пройти очищение. Будет тяжело, но ты справишься. — На костлявом лице Атсуши проступили непримиримые скулы.

Тору захотелось послать его прогуляться в далекие дали и сопроводить пожелание ударом тяжелого ящика, который он, Тору, непонятно куда и непонятно зачем тащил. Вместо этого он стиснул зубы и перехватил поудобнее лямки. Он осознавал, что это желание посетит его еще не один раз.

Атсуши купил два билета на скоростной экспресс в один конец. Тору не поблагодарил. Просто молча взял протянутый билет и, не глядя в глаза учителю, натянул на лицо капюшон. Боялся, что гримаса на лице выдаст раздражение. Чтобы хоть как-то отвлечься, до крови закусил губу.

В поезде было мало людей, большинство ехало в обратную сторону, к центру, к своим драгоценным рабочим местам. Атсуши и Тору даже удалось найти полностью пустой вагон, где учитель уселся в кресло с достоинством императора или, по крайней мере, великого самурая, а ученик кинул на пол ящик и завалился с ногами на несколько кресел сразу, свернувшись в позу эмбриона.

Сенсей недовольно засопел, но промолчал. Парню предстоял тяжелый день и не менее тяжелая ночь. Пытаться сломать его было бы неправильно, он и без того балансировал на грани потери контроля над собой и в любой момент мог сбежать в поисках наркотика.

Тору лежал и трясся всем телом, не желающим определиться, жарко ему или холодно. Он изо всех сил укусил себя за руку. В этот раз не помогло.

Поезд рассекал пространство подобно соколу, но Страннику казалось, что он остановился в абстинентном аду. То есть он мог бы так сказать, если бы осилил собрать воедино кусочки своих переживаний.

Вышли они в какой-то глуши. Станция напоминала замшелую деревянную коробку в чистом поле с пожухлой травой. Справа от нее за железной дорогой виднелись аккуратные, но отчаянно проигрывающие схватку со временем домики с высокими крышами того же цвета, что и склоны холмов по соседству, а слева начинался лес, вглубь которого вел деревянный настил. За верхушками деревьев пряталась в тумане священная гора Фудзи. Воздух в округе был настолько чист, что ко всем симптомам Тору добавилось головокружение.

Атсуши направил почти потерявшего рассудок, ослабшего и шатающегося под тяжестью ящика ученика в лес.

Вокруг было светло и мирно. Если бы не ломка, Тору был бы счастлив тут оказаться, но в тот момент к горлу подступила тошнота, а к заднему проходу… В общем, не прошли они по дорожке и десяти минут, как Странник сбросил с себя ящик, метнулся прямо в чащу и, едва скрывшись за стволом ближайшего крупного дерева, спустил штаны.

Если бы не стоны, в которых смешались боль и облегчение, Атсуши подумал бы, что парень сбежал. Выйдет ли из него толк? Поди знай… Стоит ли тратить на него время? Что если все усилия ухнут в никуда? Старый учитель отбросил нахлынувшие сомнения: этот мальчишка нуждался в нем больше, чем все другие ученики вместе взятые, это было ясно как день, и все-таки стыд из-за предпочтения одного наркомана нескольким талантливым и скромным детям уходить не желал. Уверенности в том, что Тору сможет сыграть хоть что-то, не было. В начальной школе ему досталась скрипка и на общем фоне он выделялся разве что заторможенностью, но сейчас пришло время для главного испытания в жизни обоих, и учителя, и ученика.

Тайко — это больше, чем музыкальный инструмент. В нем средоточие народного духа, философия и образ мысли. Если он не поможет Тору победить своего внутреннего демона, этот демон неистребим. Главное — набраться терпения. Не стоит ждать немедленных успехов. Сперва достаточно отвлечь парня, насколько это возможно, от наркотика, это кармический долг, который Атсуши должен вернуть за годы счастливой жизни.

«Кармический долг», тем временем, пошатываясь вышел из леса, на ходу подтягивая широкие штаны, сваливающиеся с тощего зада.

Учитель сухо кивнул на футляр.

Тропинка вывела их в открытую местность, где они долго шли по колено в высокой траве. Атсуши широко раздувал ноздри, чтобы вобрать как можно больше воздуха, напитанного осенними ароматами. Тору просто старался не расплескать субстанцию, подступавшую к горлу.

Наконец учитель музыки поднял руку в знак остановки и ученик непочтительно швырнул свою ношу на землю. За много километров от ближайшей дозы, без денег и сил, чтобы их украсть, он повалился на колючую холодную траву и тихо заскулил от жалости к себе и омерзительных ощущений в теле. Старый лис не оставил ему путей к отступлению, и отомстить Тору может лишь обделавшись, как трехлетний младенец.

Мастер дал ему время передохнуть и сам раскрыл футляр. Неторопливо извлек тайко, бати, маленький складной стул и циновку. Сосредоточенно расстелив ее, он скрестил ноги и наслаждался окружающей гармонией, не обращая внимания на муки подопечного. Выждав какое-то время, велел Тору сесть на стул.

Тот не отреагировал. Он едва осознавал происходящее.

Атсуши повторил приказ.

Парень взбесился: вскочил и принялся угрожать расправой, но старик оставался безразличен, как укрытая облачным одеялом Фудзияма.

Прокричавшись как следует и еще раз вывернув наизнанку желудок, Тору успокоился. Осталась только мелкая дрожь по телу. Он сел на стул и долго привыкал к этому положению, словно в нем было что-то новое и противоестественное.

— Играй, — велел Атсуши, указав взглядом на инструмент.

Тору накрыла новая волна бешенства. Он схватил бати и принялся что есть сил лупить ими по тайко. Тишина, что наполняла утро, впитала его боль, обиду и страх. Он колотил без малейших намеков на ритм. Это был хаотический набор гулких звуков, симфония агонии.

Атсуши молча слушал душу Тору, отпечаток которой транслировал тайко. Эта душа металась в отчаянии. Остатки сомнений мастера в правильности своего поступка растворились в утреннем тумане. Перед ним был заблудившийся странник, ступивший на тропу, ведущую в лапы злого духа. Сердце учителя сжалось от боли, но он не позволил эмоциям взять верх.

Вскоре Тору выдохся, швырнул бати в кусты, лег на траву и заплакал.

Тогда Атсуши молча подобрал палочки, собрал стул, уложил их вместе с тайко в футляр и взвалил на свою старую спину.

— Идем, — сказал он Тору.

— Оставь меня тут, я не могу идти, просто дай мне подохнуть.

Атсуши отвесил юнцу звонкую оплеуху и повторил:

— Идем.

У Тору уже не осталось сил для ответа и он покорно поплелся вслед за учителем музыки. Они вернулись к платформе, пересекли ее и направились в сторону деревни.

По пути Тору не раз спотыкался и падал на колени. Ему ужасно хотелось припасть к земле, слиться с ней, будто она была способна забрать все страдания, но вид медленно удаляющейся спины учителя, сгорбленной под тяжестью футляра с тайко, заставлял его каждый раз скрипеть зубами, подниматься и продолжать путь.

А природе, конечно, не было дела до его страданий. По обеим сторонам от тропинки расстелились золотистые рисовые татами, плыли по небу гигантские горы белоснежной ваты, птицы гомонили о чем-то — жизнь текла своим чередом.

Внезапно перед Тору возникла фигура в узорчатой хламиде с раскинутыми в стороны руками. Всего лишь пугало. Вскоре оно осталось позади, но тревожное ощущение, что нарисованные лица провожают его взором, не покидало Тору еще долгое время. Дважды он оборачивался, смутно опасаясь, что оно сократило дистанцию, но этого, естественно, не случилось.

На границе между полями и деревней Атсуши остановился и аккуратно снял футляр со спины.

— Мы идем в дом моего учителя. Будь почтителен.

Как бы сильно ни страдал Тору, услышанное его изумило. Из передач про историю и путешествия, которые так любила мать, он знал, что среди его народа немало долгожителей, но до сих пор Атсуши был самым старым из известных ему людей и казался настоящим гостем из прошлого, почти как доисторическое ископаемое. Сколько же лет его учителю? Парень кивнул в знак согласия и они двинусь дальше. Старик еле брел под тяжестью футляра с инструментом, но обессиленный Тору и с пустыми руками едва за ним поспевал.

У входа в один из домов на лавочке сидели три фигуры. Они уставились немигающими глазами в три разные точки в пространстве. Тору на всякий случай поклонился, но они даже не шелохнулись. Ему вновь стало не по себе. Ощущение тревоги, не покидавшее его после встречи с пугалом, переросло в страх.

Он шел по единственной улице, опустив голову в перманентном поклоне жителям деревни, но все-таки ему нужно было время от времени поднимать взгляд, чтобы не потерять из виду Атсуши. Так он увидел вместо раскачивающегося слегка из стороны в сторону ящика на спине учителя другую фигуру.

Она, судя по одежде, принадлежала босоногой пожилой крестьянке в традиционной конической шляпе. Женщина стояла, опершись о пустую телегу, которую должна была куда-то катить, но почему-то не двигалась с места и была столь же недвижна, как и трое на скамейке в начале деревни. Тору захотелось спросить Атсуши, что случилось с этими людьми и почему они не двигаются, но тот был далеко. Нарушать покой деревни криками он побоялся. Держась на почтительном расстоянии, он обошел женщину, косо глянул на нее исподлобья, а там вместо живой крестьянки была тряпичная кукла в человеческий рост. Заковылял в два раза быстрее. «Вот это приход, — изумился Тору, — дозы сто лет не было, а глюки пришли, да еще какие!» Тряпичные жители были повсюду. Кто-то удил рыбу в крошечной речушке, кто-то замер возле загона с живыми пищащими цыплятами.

Тору припустил по улице, не разбирая дороги. Сквозь слезы, пот и сопли он едва мог разобрать дорогу, к тому же ему мерещилось, что фигуры за ним следят. Быть может, злой дух заколдовал их когда-то и они ищут новый сосуд для жизни? Его тело вряд ли могло стать подарком для любой души, но букет озноба, рвоты, поноса, насморка и ломоты, возможно, и не остановит лишенных плоти духов.

С Атсуши он едва не столкнулся уже в самом конце поселка. Со страху Тору почудилось, что мастер тоже превратился в тряпичное пугало, но тот, заслышав звуки его суетных шагов, жестом велел успокоиться.

— Учитель, скажите, кто эти куклы? Есть ли тут вообще живые люди?

Атсуши со вздохом опустился на маленькую деревянную скамейку возле дома, вытер пот и, немного отдышавшись, наконец произнес:

— Это нинге. Когда-то давно в этой деревне жило много людей. Они выращивали рис и честно трудились. Но их дети не захотели продолжать дело отцов. Их интересовали только машины и электронная техника и они уезжали в город в поисках другой жизни. Скоро в деревне остались одни старики, но и их век постепенно подошел к концу. Один за другим они уходили, чтобы воссоединиться с духами предков, и тогда мой учитель Морихэй сделал нинге. Сперва своей жены, затем брата. Потом, когда умер его друг, он снова сделал нинге и одел в одежду друга. Постепенно в деревне оставалось все меньше людей и все больше кукол.

— Я уж было подумал, что они живые. Со вчера ничего не употреблял, а глюки такие… Мне казалось, они наблюдают за мной.

— Тебе не казалось.

— Что это значит? Они всего лишь куклы, мастер.

— Морихэй делает их не просто так. В каждой нинге поселяется дух того, чью одежду она носит. Поэтому Морихэй живет тут. Он стережет их.

— А мы тут что забыли? — проворчал Тору, — или вы считаете, что мои дни сочтены и пора сделать еще одну куклу, одеть ее в мою одежду?

Атсуши пропустил его дерзость мимо ушей: выглядел парень неважно.

— Тут хороший воздух и нет твоей отравы, — сухо ответил он и добавил немного погодя: — Нинге не позволят тебе сбежать.

Эти слова вызвали у Тору истерический смешок. Он попытался отыскать в глазах учителя признаки розыгрыша, но лицо Атсуши осталось непроницаемым.

— Не забудь разуться, он пожилой человек и с трудом может следить за домом. Молчи, пока я не скажу. Я не успел предупредить его о нашем приезде. В его возрасте ни к чему потрясения. Для него ты будешь просто болен. Одержим духами. Ясно?

— Да, сенсей, — пробубнил Тору.

Атсуши замер на пороге, сделал несколько глубоких вдохов, дважды постучал в ветхую деревянную дверь и стал ждать.

Прошло несколько минут и он стал беспокоиться, но вот внутри дома раздался тихий шорох и на пороге появился невообразимо древний сморщенный старик, похожий на мумию древнего египтянина из передачи National Geographic. Он почти ослеп и, стоя вплотную к Атсуши, долго всматривался, мучительно силясь опознать его лицо, но наконец справился и просиял от удовольствия:

— О! Атсуши-сан пожаловал! Какая радость! Проходи, проходи! А я уж думал, что духи заберут меня раньше, чем я вновь смогу тебя увидеть, — прошамкал он беззубым ртом.

Атсуши трясло от волнения не меньше, чем Тору от ломки.

— Мастер, я пришел не один. Со мной мой ученик. Он болен и ему нужна помощь. Подойди, — велел он Тору и тот несмело приблизился к Морихэю.

Мутные зрачки старца рентгеном просканировали лицо юноши.

— Очень плохая болезнь. Очень злые духи… — проговорил он с тяжелым вздохом, сразу посерьезнев. — Эх, если б был хоть на десять лет моложе… — он взгрустнул, но тут же продолжил уже бодрее: — Заходите, чего стоите, вы, верно, долго добирались!

— Теперь до станции ходят быстрые поезда, учитель, несколько часов и мы тут, — пояснил Атсуши, снимая обувь на пороге. — Возьми тайко, — указал он Тору.

— Вот как? — удивился Морихэй. — Вот времена настали…

Оба старика замолчали. Оба они не решались произнести это вслух, но каждый был расстроен тем, что их встречи слишком редки, особенно если принять в расчет, что любая может стать последней. Что толку сотрясать воздух утверждением очевидного…

Тору с трудом протиснулся в узкий проем вместе с громоздким футляром и его содержимым, но только успел разуться, как почувствовал спазмы в желудке и неотвратимо надвигающийся понос.

— Морихэй-сама, — взмолился он жалобно, — а где у вас туалет?

Тот в ответ рассмеялся клокочущим смехом, довольный почтительным обращением юноши:

— Кругом туалет. Везде туалет, — сказал он и направился вглубь дома.

Тору вылетел из прихожей, словно только что окунулся с головой в фурако и мечтал нырнуть в снежный сугроб, чтобы облегчить жар. Он бежал на ходу расстегивая штаны и лишь секунда отделила его от позора. Оказавшись на крошечном островке блаженства, он погонял по извилинам мысль о том, что, в сущности, для кайфа не нужны наркотики, но, придя в себя, заметил нависшую над ним тень в форме человеческой фигуры. Он вскочил, не успев подтереться, и покраснел так густо, будто его в самом деле сварили в большом котле.

Перед ним стоял, опершись на молоденькое деревцо, еще один безмолвный обитатель деревни. Его лицо было вроде бы пресным: просто круглая голова с пришитым сверху в качестве имитации волос ворсом от щетки, две пуговицы символизировали глаза, прямая вышитая черной ниткой линия изображала рот. Сама фигура была одета в линялые синие брюки и красную клетчатую рубаху, на ногах лимонного цвета резиновые сапоги. Немного поодаль валялась коническая шляпа, вероятно, ее унесло ветром. Но почему тогда устояла сама фигура, набитая соломой?

Тору отошёл в сторонку и подтерся опавшими листьями. Он старался при этом не обращать внимание на нинге, но все равно ощущал взгляд на спине. Его взбесила собственная впечатлительность и он чуть не растерзал молчаливую куклу, прислоненную к дереву. Однако сдержался и, пнув подвернувшийся под ногу корень, поднял с земли шляпу. Повертел ее руках и поборол очередное искушение надеть и уйти в дом Морихэя. Затем поборол и желание швырнуть ее подальше в лес. И только потом подошел к нинге и одел шляпу поверх торчащего из тряпичной головы жёсткого ежика.

На миг ему показалось, что ломота в теле отступила. Этот миг длился не больше двух секунд, и он решил, что эта временная передышка — следствие опорожнения кишечника, и поспешил к дому Морихэя.

Дом мастера, ещё более старого, чем Атсуши, был образцом скромности: всего одна комната, деревянная лавка, стеллаж из бамбуковых стволов. Пол выскоблен и покрыт деревянными досками. В центре минки очаг — участок пола, засыпанный песком, на котором были аккуратно сложены дрова и горел огонь.

Атсуши и Морихэй сидели на футонах перед низким столиком и пили чай, повернув к огню спины. Тору осторожно приблизился к ним и поклонился.

Морихэй внимательно еще раз осмотрел его, словно забыв о том, что парня не было всего минут десять и, удовлетворенный, кивнул на свободное место рядом с Атсуши. Тору сел и принялся слушать. Речь шла как раз о нем.

— Сэнсэй, Тору захвачен злым духом. Я привел его к Вам потому, что никто кроме Вас не сможет помочь ему очиститься.

Морихэй крякнул от досады.

— Мне уже лет триста! — прошамкал он беззубым ртом. — Ты возлагаешь последнюю надежду парня на трухлявый пень? Разве этому я учил тебя?

— Нет, мастер, но…

— Не перебивай, сопляк, — приласкал Морихэй Атсуши.

Тору, не выдержав, хохотнул, хоть чувствовал себя все еще скверно.

— Ты сам взял опеку над этим юношей и сам исцелишь его, — продолжил Морихэй, — но я всё ещё твой учитель и, пока бьется мое сердце, буду помогать тебе. Ты правильно сделал, что привел его сюда. Тут хорошая земля. Много добрых духов. Они тоже помогут. Нужно время, которого совсем нет у меня, но ещё достаточно у тебя. Я стар и моих сил не хватит, чтобы удержать его тут, но ты должен занять его, не позволять думать о демоне, что поселился внутри него. Ты знаешь, что будешь делать?

— Тайко, — серьезно и с достоинством произнес Атсуши.

— Очень хорошо, — зажмурился Морихэй то ли от тепла, подаренного очагом, то ли от каких-то воспоминаний.

Остаток дня до захода солнца они провели за беседами о минувших днях. Тору в беседе участия не принимал, но его это не огорчало. Он то и дело бегал в лес, едва уловив сигнал желудка. Нинге больше не пугали его, и он решил, что принят ими. Однако, когда солнце скрылось и он в очередной раз собрался в лес, Морихэй остановил его.

— Вы желаете, чтобы я сделал это прямо тут, сама? — Тору сотрясал озноб, и он готов был смять любое препятствие на пути к облегчению.

Атсуши в ярости начал шарить выпученными глазами по сторонам в поисках подходящего инструмента для укрощения нахала, но Морихэй успокоил его.

— Не беспокойся, Атсуши-сан, в мальчике говорят злые духи, он вовсе не хотел меня оскорбить.

— За углом есть сарайчик, тебе туда. Не стоит ночью ходить в лес, — обратился он к Тору.

Тот, не поблагодарив, умчался в заданном направлении, на ходу кипя от ярости, что Морихэй не сообщил ему о туалете сразу. Раздавшийся ему в спину смех обоих стариков только подстегнул его злость.

За домом и в самом деле был крошечный сарай. Отворив дверь, Тору обнаружил пустоту. Лунный свет падал на голый пол сквозь отверстия в стенах под крышей, и в этом бледном свете он с трудом различил ещё более темное пятно. Дырка в полу. Вот и весь туалет. Немногим лучше леса.

Он вернулся в дом изможденным и желания выразить негодование хозяину по поводу туалета уже не испытывал. В конце концов, деду было около ста лет, он и забыть мог.

Когда он, пошатываясь, появился на входе, Морихэй понимающе хмыкнул и кивнул в сторону стеллажа. Там ждали аккуратно свернутые в трубку футон и легкое одеяло. Немного поразмыслив (на самом деле он несколько минут стоял с глупым видом и разглядывал эти предметы, не зная, что с ними делать), Тору постелил футон ближе к выходу на случай, если очередной спазм застанет его посреди ночи. Укладываясь, он озаботился, как бы не обделаться во сне, но спустя десять минут сообразил, что его проблема в другом. Пока он, лёжа на боку, слушал неспешную беседу Атсуши и Морихэя, ему казалось, что сон вот-вот примет его в объятья, но как только дом погрузился в тишину, дремота растаяла, вернув знакомую ломоту в суставах и озноб. Ночь предстояла долгая.

Старики тоже страдали бессонницей, но, конечно, по другой причине. Они, не сговариваясь, несли вахту над свернувшимся в комок Тору. Каждый из них за ночь поспал часа по три, но к рассвету оба были свежи и бодры, насколько это было возможно для их лет.

Тору в этой мистической атмосфере спозаранку почудилось, что они высосали из него молодость и поменялись с ним местами. За всю ночь он забылся на считанное количество минут, и теперь усталость вперемешку с бессильной злобой наполняли его. Когда Атсуши разжег очаг и поставил кипятиться воду для чая, он все ещё лежал, упрямо надеясь уснуть, но первый утренний позыв выгнал его из постели.

Он резко вскочил, простонал от боли в конечностях и замер на пороге. Быстро оценил расстояние до туалета и леса. Лес показался ближе, и он кинулся к насиженному за вчерашний день месту. Закончив свои дела, кивнул нинге в конической шляпе, как старому знакомому. На долю секунды ему почудилось, будто нить, обозначающая рот, изогнулась в улыбке, но доверять своему зрению он не рискнул.

День Тору провел во дворе перед домом в простых заботах. Толку от него было мало, но Атсуши и не ждал, что городской мальчишка с первого раза научится добротно колоть дрова или вязать снопы рисовой соломы. Он даже воду носил с трудом — частенько приходилось ставить ведро на землю и бежать в лес. Однажды не успел и его вырвало рядом с ручьем, где Морихэй брал воду и выращивал в запрудах карпов.

Около полудня они сели обедать. Вид и запах еды вызвали у парня приятные эмоции. Он давно привык к американскому фастфуду, но все блюда были ему знакомы: мисосиру^[3], томаго-яки^[4], и гохан^[5], и натто^[6]. Но ему достался только рис. Управляться с палочками было нелегко, хотелось просто перевернуть миску и высыпать еду в рот.

Глядя на его суетливые потуги, Морихэй оторвался от неспешной трапезы и назидательно проговорил:

— Ешь медленно. Пища должна осесть и пустить корни в животе.

Трясущиеся пальцы Тору не желали кормить измученный желудок, но разум победил голод и он сбавил обороты, благодаря чему дело пошло на лад и рисовые зёрнышки уже не так часто падали мимо цели.

После обеда Атсуши отправил его вздремнуть на полчаса. Тору подумал, что эта затея не увенчается успехом, но спорить не стал: снова колоть дрова и таскать воду не хотелось, и стоило уложить голову на футон, как сон свалился на него блаженной свинцовой тяжестью.

Проспал он до следующего утра.

Глава 5

На заре третьего дня у подножия Фудзи Атсуши повел Тору к ручью кормить карпов.

В этот день ощущения Тору по-настоящему изменились: думать о наркотике он еще не перестал, но впервые вспомнил о матери — должно быть, волнуется и наверняка ищет его. Когда он поделился этим наблюдением с Атсуши, тот просветлел: раз Тору в состоянии беспокоиться за других, значит, пошел на поправку.

Физически Тору все еще был очень слаб, из носа текло и тело бил озноб, но количество спринтерских рывков под прикрытие деревьев пошло на спад. Пару раз он даже навестил своего набитого соломой знакомого без повода. Тот оставался в той же позе и с неизменно нейтральной мимикой. Видения с улыбающимся лицом больше парня не беспокоили, и он быстро о них забыл, сделав скидку на состояние своего одурманенного разума.

Через пять дней он нашел покой и умиротворение в кормлении карпов, щебете птиц, журчании ручья и упражнениях с тайко, которые пока еще нельзя было назвать музыкой. Скорее, это был своеобразный метод диагностики.

Сперва он лупил по тайко хаотически. В первый день по округе разносились его боль, истерика, смены настроения. Удары наносились неравномерно, с разной силой, без какого-либо намека на ритм. Затем в беспорядочном стуке проявились признаки успокоения ума. Ему захотелось сыграть что-нибудь осмысленное и на ум пришел какой-то мотив из американского хип-хопа. Получалось плохо, но Тору это не смущало, процесс всецело поглотил его.

Атсуши не вмешивался. Он сидел рядом и ловил сигналы души мальчика, транслируемые через тайко, пока не счел, что первый этап реабилитации благополучно завершен.

Настало время учиться.

Когда Тору посещал начальную школу, Атсуши не приметил в нем задатков музыканта, но похоже, заблуждался. Быть может, удели он тогда ему больше времени и усилий, Тору, вместо того чтобы околачивать подворотни, украсил бы своим портретом стену в его комнате… Он все еще не был уверен, насколько велики его возможности, но, вслушиваясь в старательные попытки воспроизвести какой-то незнакомый ритм, понял, что способности, а, главное, характер в нем определенно есть.

На закате седьмого дня их пребывания в гостях у Морихэя Атсуши мягко перехватил бати у окончательно успокоившегося ученика и принялся отбивать медленный и размеренный ритм. Тору на первых порах он показался скучным, недоставало динамики, но скоро этот монотонный бой принес ему умиротворение и ввел в состояние, подобное трансу.

Когда Атсуши вернул ему бати и предложил повторить, он стряхнул оцепенение и нанес первый удар.

— Слишком быстро, — остановил его учитель. — Не спеши. Пусть удары будут подобны всплескам волн в спокойной реке. Они редки, но основательны. Эта композиция называется «Проводы солнца». Попробуй выразить в ней грусть по уходящему на покой светилу.

Легко сказать. Тору пыжился как мог, но его огромное желание угодить мастеру только вредило процессу, а когда на звуки тайко вышел из дома Морихэй, он окончательно смутился и положил бати.

Атсуши уже решил собираться отходить ко сну, но Морихэй попросил сыграть для него.

У Тору от волнения перехватило дыхание: наконец он услышит музыку в исполнении творца творцов! Ему еще не доводилось видеть мастера таким раньше, казалось, он сбросил лет тридцать, хотя на самом деле всего лишь оголился по пояс, обнажив сухой жилистый торс.

Звуки ударов разнеслись далеко по округе и, наверное, долетали до корней Фудзи, а, может, и на вершине.

Начал Атсуши с «Проводов солнца», но потом переключился на более живой ритм, а через полчаса его руки мелькали над тайко, как крылья мотылька.

Новый ритм настолько захватил Тору, что он даже стал украдкой приплясывать, словно был в клубе. Глядя на него, Морихэй зашелся кашляющим стариковским смехом.

Затем Атсуши стал сбавлять обороты и под конец удары раздавались не чаще, чем стук сердца кита.

Тору вовсю зевал и тер слипающиеся веки. Морихэй почтительно поклонился Атсуши, и тот зарделся, как юный школьник от похвалы молодой учительницы.

— Атсуши-сама, я хочу играть так же, как вы! Это было потрясающе! — устало восхитился Тору.

Старый мастер справился с собой и похвалу юноши принял степенно и достойно, но Тору чувствовал, что он польщен.

— Завтра продолжим, — ответил он. — У меня было много лет, чтобы познать это искусство, а тебе стоит поспешить, чтобы порадовать своего сенсея.

Глава 6

К вершине вели четыре тропы, на каждой из которых можно было переночевать, перекусить или просто отдохнуть в одном из домишек, где выкачивали наличность из страждущих воспарить над облаками. Однако они припозднились: сезон восхождений официально закрыли, туристы покинули Гору, а с ними и большинство тех, кто давал им кров и пищу по спекулятивной цене. Но это было не так плохо, как то, что поздний подъем лишал их шанса на помощь при наступлении морозов, лавин и камнепадов. Да и к подножью еще нужно было дойти: между ними и красной тропой стоял небезызвестный лес Аокигахара.

Экспедиция была спонтанной и теплую одежду пришлось одалживать у Морихэя, штаны которого не могли прикрыть щиколоток Тору, но были в самый раз для Атсуши, что наталкивало на мысль, что когда-то учитель учителя был крупнее.

Собирались молча. Учитель понимал серьезность задуманного, а ученик — ощущал, видя его сосредоточенное лицо.

На рассвете Атсуши сыграл на флейте походную песню, и к Тору вернулось радостно-щекотное предвкушение: они, словно пара мохноногих карапузов, покинувших Хобиттон ради сомнительной авантюры с драгоценным колечком. И дорожные посохи были тут весьма уместны. Он сжимал в руках один из них, чувствуя каждую вмятинку на полированной древесине, и украдкой понюхал эту палку. Пахло настоящестью. Ветер приятно трепал волосы и холодил уши, солнце манило, проплывая над верхушками деревьев, и даже капризная красавица Фудзи-сан кокетливо выглядывала из-за облаков. Никогда прежде Странник не чувствовал себя настолько живым.

Попрощавшись с Морихэем, они вышли на тропу, которая вскоре привела их в лес суицидников. Вход в него обозначала деревянная доска с призывом одуматься и позвонить по указанному на ней номеру. Но это зловещее предостережение не приспустило поднимающееся воздушным шаром воодушевление в груди Тору. Он с трудом осаживал себя, чтобы идти в ногу с Атсуши, и его прыть от учителя музыки не укрылась.

— Не нужно спешить. Эта дорога коварна и переменчива.

Убедиться в его правоте Тору смог, когда полную оврагов и коряг тропу заволокло туманом. Цель исчезла из виду, едва они вошли в лес, но ее присутствие ощущалось. Вот и посохи пригодились — пришлось выверять каждый шаг.

— Скажите, мастер, это правда, что здесь обитают неупокоенные души? — спросил Тору, впечатлившись молочно-ватной тишиной и неопределенностью.

— Что-то тут точно есть, но до заката нам не о чем беспокоиться.

— Тогда нужно поспешить?

— Шею свернешь себе, — проворчал Атсуши, — и у гидов появится на одну историю о призраках больше.

И тут он был прав. Пока они ползли сквозь туман, Тору то и дело спотыкался, а один раз и вовсе растянулся посреди тропы во весь рост. Перед его лицом оказался вонючий кроссовок. Он отпрянул и увидел, что стоящая на краю тропы обувь пуста.

— Еще один несчастный оставил послание, — констатировал Атсуши. — Значит хочет, чтобы его нашли. Идем. — Он перешагнул натянутую вдоль дороги веревку и шагнул в чащу.

— Атсуши-сан! — перепугался Тору, — мы заблудимся! — закричал он.

Но учитель проигнорировал его панику.

Не прошло и пары минут, как они вышли на поляну. Косые лучи делали ее почти приветливой в сравнении с остальной частью леса. Посреди свободного от деревьев клочка земли яркой чужеродной кляксой в хвойном море стояла яично-желтая палатка. Рядом с ней был аккуратно завязанный мусорный пакет, немного поодаль на суку болтался черный галстук.

Тору замер. Только страх заблудиться удерживал его на месте.

А мастер призраков не боялся. Он снял галстук, отцепил пришпиленную к его оборотной стороне записку и, невозмутимо щурясь, приступил к ее изучению.

— Что там, Атсуши-сан? — спросил Тору, все еще стоя на границе между поляной и лесом.

Учитель ответил не сразу. Он подошел к палатке, позвал кого-то неслышно по имени, затем распахнул ее и сразу закрыл.

— Оправдания, — обратился он к Тору. — Идем, у подножия отправим записку его близким и вызовем полицию.

Они вернулись на тропу и долго молчали. Тору все вспоминал табличку с номером телефона. Наконец, тишина снова заставила его открыть рот.

— Как думаете, Атсуши-сан, почему тот человек, кем бы он ни был, не позвонил на горячую линию? Почему выбрал смерть?

— Иным умереть проще, чем поговорить с живыми, — процедил сквозь зубы учитель, — это все ваши устройства. Телефоны, компьютеры… Люди перестали общаться и сходят с ума поодиночке.

— Но Вы сказали, у него есть кто-то?

— Что толку, если он сам от них отдалился?

— Вам совсем не жаль его?

— С чего бы? Он сделал свой выбор. Пусть и паршивый.

И они опять умолкли, присоединившись к вечно скорбящему лесу. Легкий ветерок разворошил туман, но тропинка разнообразием видов не баловала: корни, камни, листья и деревья, деревья, деревья… Единственное развлечение — гадать, какая сила их так покорежила.

Впрочем, еще в лесу были грибы и один из них был знаком Тору. Как-то приятели накормили его мухоморами, но в тот день было столько всего, что подробностей он уже не помнил. Знал лишь, что от этих красноголовиков можно словить глюки.

Он замедлил ход, разглядывая один особенно крупный экземпляр и тут же получил затрещину.

— Хочешь присоединиться к тому несчастному?

— Да от одного гриба… Я не собирался, просто смотрел… Вы правы, мастер, — сдался он и до самого начала красной тропы на посторонние предметы не отвлекался.

— Присядем, — скомандовал Атсуши, когда дорога стала брать вверх.

Он снял походный рюкзак на завязках, достал скатанное в рулон покрывало и не спеша расстелил на замшелой скамейке, едва отличимой от поваленного дерева.

Учитель не выказывал признаков усталости, но у Тору хватило такта не расспрашивать о причине остановки. «Распределяет силы, — с уважением предположил он. — Все-таки есть преимущества в старости.» Опыт и мудрость уравняли шансы молодого оболтуса и пожилого учителя на успешный подъем. Хотя, пожалуй, шансы учителя были выше.

Пополнив запас сил, они отправились дальше.

Пока они плыли в море деревьев, все было неплохо, но вскоре сосны расступились и предъявили им ржавый каменный склон и табличку с надписью «проход закрыт».

— Что это значит? — озадаченно спросил Тору.

— Туристический сезон кончился, мы припозднились. Ничего, воздух еще достаточно теплый, можно идти.

— Нас не оштрафуют?

— Если только карма. Но от нее не скрыться в любом случае.

Они безнаказанно миновали объявление и, не меняя темпа, продолжили шагать.

Через полчаса с виду бодрый Атсуши объявил привал, затем еще один спустя новые полчаса размеренной прогулки.

— Мастер, не лучше ли нам делать поменьше остановок? Так мы к ночи точно не доберемся к вершине.

— Не лучше. К ночи нам и так не успеть. Надо постепенно привыкать к высоте, иначе голова закружится.

Тору признаков головокружения не ощущал, зато вулканическая порода постоянно норовила сбежать из-под ног, а камни немилосердно массировали его ступни, обутые в простые кеды. Он то и дело оскальзывался и махал руками подобно мельнице, чтобы удержать равновесие, останавливался, чтобы вытряхнуть камешки из кедов и нелепо прыгал при этом на одной ноге.

Глядя на его ритуальные танцы, Атсуши досадливо покачал головой: их экипировка для покорения вершин не годилась.

К первой станции они основательно притомились. Тору уселся прямо на землю, прислонившись спиной к первой встреченной хижине, Атсуши оставил его с вещами и вошел внутрь. После долгой беседы с хозяином он позвал ученика с собой.

— Отдохнем тут немного. Иоичи-сан любезно предложил нам остаться у него, но идти дальше не советует. Говорит, ветра в это время года уже неспокойные.

— Но мы ведь не повернем назад?

— Ни за что, — непреклонно ответил мастер, улыбаясь одними лишь глазами.

Хибара Иоичи с единственной комнатой служила и гостиницей, и кафе, и магазином, и почтовым отделением. Последним обстоятельством Атсуши воспользовался, чтобы отправить записку самоубийцы его родне.

— Как его звали? — спросил Иоичи.

— Кичиро^[7].

— Не помогло имя…

— Оно ни при чем. У вас есть телефон?

После звонка в полицию Атсуши велел Тору собираться.

Иоичи задержал их перед самым выходом:

— Вы не поставили отметки, Атсуши-сан.

В благодарность за помощь усопшему он бесплатно заклеймил их посохи отметками с названием своей хижины и первой взятой ими высотой.

Учитель и ученик выразили почтение святыне Хонгу Сэнэн и продолжили не спеша жевать ногами каменистый склон метр за метром. В необходимости регулярных остановок Тору уже не сомневался.

Они были в пути всего несколько часов, а казалось, что прошла целая вечность. Они все шагали, а пейзаж почти не менялся. Даже пройденный путь временами тонул в тумане, а уж цель и вовсе была заоблачной.

— А что, если мы доберемся до вершины, но восхода не встретим, Атсуши-сан? — нарушил безмолвие Тору.

Прежде чем заговорить, учитель музыки остановился и глубоко вдохнул. Пот струился по его лицу.

— К чему гадать? Никто из стремящихся наверх не знает наверняка, дойдет ли он и что ждет его наверху. Быть может, задолго до вершины нас заберет оползень или наше появление разбудит Фудзи-сан и она утопит нас в лавовой реке… Зачем гадать о неизбежном? В пути и есть смысл.

Тору помолчал. Ему подумалось, что этот ответ выходил за рамки вопроса.

В летние месяцы на пятой станции было не продохнуть от туристов: автобусы привозили сюда толпы тех, кто желал вдвое срезать путь к вершине. При этом здесь располагались лишь пара лавок, крохотный ресторанчик и туалет, которому Тору обрадовался сильнее всего — Атсуши запретил осквернять ржавые камни и пепел по дороге. Но сейчас на дворе была ранняя осень и станция пустовала, если не считать пожилого владельца магазина, вытиравшего пыль с почти не занятых полок. Над входом в его заведение висела табличка с надписью «закрыто».

Атсуши поклонился лавочнику через мутное стекло и тот с нежеланием прервал свое занятие и запустил их внутрь. Должно быть, Гору-сан за лето неплохо заработал и деньги его не интересовали, ощущение превосходства над двумя глупыми туристами, нагло игнорирующими режим подъемов и все предупреждающие таблички, доставляло ему куда большее удовольствие. Однако бизнес есть бизнес. Разыграв пантомиму о чрезвычайно занятом, усталом, но великодушном человеке, он запустил невежд в свою хижину и вернулся к полкам.

Атсуши дал ему шанс повторить спектакль на бис, когда заказал две порции вермишели быстрого приготовления по цене обеда в приличном ресторане и какую-то непонятную упаковку с котиками. Лапшу они сразу употребили, примостившись за грубо отесанным столом, затем поблагодарили лавочника и покинули его жилище.

Тот, глядя им вслед, хотел предостеречь, но махнул рукой. Пусть хоть в пасть священной горы прыгают, ему-то что?

Шестая и седьмая станции оказались заперты и безлюдны. Не вполне окрепший Тору тосковал по дыре в полу на пятой. Когда он сообщил о своей печали учителю, тот молча протянул сверток с котиками. Внутри обнаружились два черных пакета. Один для дела, второй — для конспирации, и, как дополнительный эффект, для защиты оголенных мест от хлесткого ветра.

На восьмой станции красная тропа слилась с желтой, самой популярной среди туристов. В будний осенний день пустовала и она, но свет в местных гостиницах давал надежду на ночь в тепле и сытости. В одном из домов их встретил парнишка по имени Хэчиро — он собирался отойти ко сну, когда услышал их голоса за дверью.

Внутри все, как обычно: деревянная мебель, песочница с очагом посреди комнаты, в ней котелок с остатками простецкого супа с яйцом и лапшой. Холод, голод и цена — лучшие на свете приправы. Тот яичный суп был лучшим из всего, что Тору когда-либо ел. Варварски заглотив свою порцию, он развалился на футоне и мгновенно ушел в отключку. Он даже не заметил, как Атсуши попросил Хэчиро разбудить их за час до рассвета.

Им предстояли самые последние шаги. Угревшееся за ночь тело тряслось от холода, желудок несмело клянчил еды и вторила ему поизносившаяся правая кедина. За вчерашний день она приняла на себя большую часть походных тягот. Атсуши с его добротными башмаками было проще — они лишь слегка обтерлись.

На девятой станции они почувствовали приближение рассвета и ускорили шаг, но дышать было тяжело и пришлось все же сделать привал.

— Ничего, мастер, если не успеем к рассвету, вид все равно будет что надо, — утешал Тору учителя, с трудом переводя дух.

Тот улыбнулся, довольный его тактом, и сделал несколько шагов, но ноги ослушались и он заскользил вниз по крутому склону. Тору подскочил и подставил ему свое хилое плечо для опоры, изо всех сил изображая легкость в движениях, чтобы учитель не чувствовал вины.

К началу рассвета они опоздали, но Фудзияма и впрямь расщедрилась на умопомрачительную игру света и красок.

Глава 7

Скоростной поезд мчался к Токио, оставляя позади выхолощенные и оголенные рисовые поля.

Прислонившись головой к окну, Тору наблюдал осенний пейзаж и вспоминал, как одиннадцать дней назад ехал в никуда, слепо повинуясь чувству, хорошо знакомому оказавшемуся на улице шелудивому котенку. Учитель музыки стал для него редким прохожим, увидавшим за грязью и гноящимися глазами маленького мокрого комка спутанной шерсти красивую и ласковую кошку.

Атсуши не только помог ему избежать медленной (а вероятно, учитывая опыт его бывших товарищей, и весьма быстрой) смерти, но и дал возможность окинуть свою жизнь более ясным взором, подарил надежду. В этом не было магии. Ему просто заново открыли, что трава зелёная, огонь горячий, а небо голубое. Не то что бы он не знал этого, но осознавал ли? Осознавал ли, как тяжело его матери тянуть свою лямку, когда он свесил ноги с повозки, а друзья, появившиеся у него вместе с чудодейственными средствами, погружались на дно, попутно повесив морской якорь и на его ногу? Нет, он все это знал, но осознавал ли? Пожалуй, все-таки нет.

Ему многое предстояло поменять и он был полон молчаливой решимости. Они провели с Атсуши достаточно времени, чтобы тишина перестала его тяготить. Он начал находить в ней красоту и гармонию, которых часто не доставало словам… И все же кое-что оставалось для него в тени.

— Сенсей, Вы вернули меня к жизни, но я хочу спросить Вас ещё об одном. Скажите, что я могу сделать для Вас? Знаю, что никогда не смогу вернуть долг, но, если вы укажете мне путь, я буду идти по нему до конца своих дней.

Его слова выдернули Атсуши из печальных размышлений о том, что сегодня утром он в последний раз в своей жизни видел мастера Морихэя. Безусловно, он был и счастлив, что застал его живым и вполне бодрым для своих лет, но эти два чувства шли бок о бок и ни одно не могло победить. Голос Тору вернул его из прошлого к текущей жизни, и он был этому чрезвычайно рад, хотя виду и не подал.

— Не упусти то, что тебе досталось. Пусть это будет твоей благодарностью.

— Да, учитель. Скажите, я могу и дальше учиться у Вас музыке?

— Придешь завтра в пять.

Но уроками музыки это еще не ограничилось. Атсуши настоял на возвращении в школу. Тору хотел найти работу и помогать матери, но учитель резко его оборвал:

— Время в школе пролетит быстро и по его завершении от тебя будет больше толку, — заявил он, как всегда безапелляционно.

— Да, учитель, — понуро ответил Тору.

— Но пока ты учишься, ты можешь работать в школе. Я поговорю с директором, — смягчился немного Атсуши.

— Спасибо, учитель!

* * *

Атсуши сдержал каждое свое слово.

Тору вновь появился за партой, чем привел в полное замешательство одноклассников и учителей. Внезапно сонный паренёк с галерки занял место в первом ряду.

Новый Тору поразил и даже несколько напугал окружающих неистовым упорством в учебе. Не было больше ленивого дремотного взгляда из-под вечно полуприкрытых век, нервических постукиваний пальцами о парту. Только пробелы в знаниях не оставляли сомнений в том, что это был все тот же Тору. Но теперь, столкнувшись с очередным белым пятном, он сопел, напрягался, делал торопливые пометки в тетради о том, что предстоит изучить самостоятельно, и продолжал внимать.

Сперва учителям было не по себе. Они давно смирились со старой версией Тору, но постепенно прониклись к нему уважением и многие сами стали предлагать ему помощь.

Что до учеников, то тут было не все так просто. Молва связывала его с мафией, и слух этот имел под ногами почву, пусть и зыбкую: на самом же деле Тору изредка поручали мелкие дела люди, продававшие ему дурь. Ничего серьезного, но для большинства учеников он стал темной и опасной личностью. Его возвращение за школьную парту вызвало еще больше удивления и, вместе с присущей ему с детства молчаливостью, создали еще более загадочный образ с оттенками опасности и беззакония. Это позволило ему остаться тем, кем он был и до наркозависимости — изгоем и неприкасаемым, с той лишь разницей, что никто уже не смел его беспокоить. И это его вполне устраивало: он твердо решил наверстать упущенное и тратить время попусту не хотел.

Впрочем, эта легенда прожила недолго. Благодаря Атсуши он стал подрабатывать уборкой здесь же, в школе. Он имел полное право убираться до самого начала уроков, но по понятным причинам предпочитал заканчивать до прихода первых учеников.

А уроки музыки в пять утра никто не отменял. Однажды они с Атсуши потеряли счет времени и закончили всего за час до первого звонка. Тору поспешил сменить бати на швабру, но остаться незамеченным не успел.

Глава 8

Мичико была старостой класса. Тихая, скромная и дисциплинированная девушка. В тот день она наводила порядок в классе до прихода учителя. График уборки, который она же и составила, был обязателен для всех без исключения. Появление Тору смутило ее, но воспитание обязывало поздороваться, что она и сделала.

Тот от удивления не сразу смог ответить. Ученики редко разговаривали с ним, а девушки — почти никогда.

Она тем временем намочила тряпку и принялась протирать парты.

Он присоединился к ней, хотя мог этого не и делать…

Смутились оба.

Она сразу догадалась, почему Тору явился в школу в столь ранний час, и это обстоятельство вызвало в ее сердце одновременно уважение и сострадание. Но он о ее мыслях знать не мог и внезапно для себя устыдился своей работы. Ему хотелось провалиться, скрыться, бежать, но в то же время хотелось и помочь ей… С него будто бы сняли шоры, заслонявшие от него ее красоту, которая проявлялась во всем: от подоткнутой юбки и заколотых в пучок волос до маленьких рук в розовых перчатках, сжимавших тряпку.

Он чувствовал, что пялится на нее как идиот. У него, едва освободившегося из цепких когтей наркозависимости, нет и малейшего шанса на отношения со старостой класса, круглой отличницей и девушкой из порядочной семьи, и он приготовился страдать, упиваться новым для него чувством, а Мичико между неловкостью молчания и неловкостью беседы выбрала последнее.

— Ты не знаешь, кто играл на тайко? Мне показалось, я слышала, как кто-то играет, когда подходила к школе.

Тору покраснел. Желания промолчать, соврать и признаться вступили в острую конфронтацию. Победила искренность.

— Атсуши-сан любезно согласился давать мне внеклассные уроки.

— Здорово! — восхитилась Мичико. — А я играю на скрипке и немного на флейте. Надеюсь, однажды мы сможем сыграть вместе! — произнеся последнюю фразу, она испугалась, что Тору не так ее поймет, ведь у японцев предложение руки и сердца вполне могло звучать как «Не согласишься ли ты готовить мне суп?».

Но Тору, поняв ее слова буквально, все равно покраснел и неловкости избежать не удалось. Оба улыбались, и каждый немного жалел о произошедшем, но в большей степени радовался. Наконец, Тору очнулся, ведь надо было ответить девушке. Пряча глаза, он пробормотал что-то вроде «почту за честь».

Оставшееся до урока время оба молчали.

* * *

Мичико сохранила в секрете подработку Тору, а однажды рано утром принесла ему копии своих конспектов.

— Точно не уверена, как много ты пропустил, — сказала она, передавая ему тяжеленную пачку листов, — если чего-то нет, скажи, я поищу у себя. И… — она замялась, — если тебе будет что-то непонятно, не стесняйся обратиться, я тебе все объясню. — Говорила она подчеркнуто официально, просто выполняла обязанности старосты, но Тору, отождествлявший себя с Хатико, хозяином которого был, разумеется, Атсуши, обнаружил, что в его сердце найдется местечко для еще одной как минимум равнозначной преданности.

Но несмотря на все усилия успеваемость его оставалась скверной: слишком много было пропущено, а разум отказывался впитывать знания в ускоренном режиме. В итоге попытки нагнать сверстников привели к истощению ресурсов неокрепшего тела.

Утром он учился музыке и это было единственное за весь день время, посвященное себе. Когда последний отзвук тайко растворялся в лучах восходящего солнца, он наскоро ел рис из пластикового контейнера и спешил вымыть полы на первом этаже школы, и после вступал в ежедневную схватку со сном, ленью, пробелами в знаниях и усталостью. Во время обеденного перерыва он зачастую спал прямо за учебным столом, положив руки под голову, а после уроков плелся домой, где помогал матери наводить порядок в их маленьком, но захламленном жилище, ужинал и принимался за домашнее задание. Шли дни, а упорство не приносило ощутимых плодов.

Однажды по дороге в школу он повстречал старого знакомого.

Иори, парень, продавший ему первую дозу, был совсем плох. Одетый в неизменный драный пуховик с плечами до локтей и те самые трубы — то, что он носил, когда впервые повстречал Тору, он подпирал спиной стену какого-то дома и глядел куда-то перед собой. Штаны, кстати, были на нем не целиком, а валялись на земле, прикрывая одни щиколотки. Тощие кривые ноги в грязно-серых семейных трусах, испещренных многочисленными пятнами и следами от окурков, смотрелись бы весьма комично, но Тору было не до смеха — бедняга явно вышел на финишную прямую.

Первый порыв, овладевший Тору, едва не унес его подальше от призрака мрачного прошлого, но, поборов отвращение и страх, он вспомнил, как и от него шарахались все вокруг. Если бы не Атсуши, Тору весьма скоро оказался бы в таком же состоянии.

Сжав челюсть и кулаки от напряжения воли, он подошел к бывшему собрату по несчастью. Возможно, у него был повод для ненависти к тому, кто направил его по скользкой дорожке, но по неясной причине он этого чувства не ощущал.

Первым делом он вернул на законное место джинсы. Иори никак на это не отреагировал, в мутных глазах не было малейшего осознания происходящего.

Тору вновь захотел уйти. В голове пронеслась вереница вопросов. А что подумает Атсуши-сан? Учителя? Каково будет матери узнать, что он опять связался с дурной компанией, и что, в конце концов, подумает Мичико? Последняя мысль лезла в голову первой, но он усилием воли отодвинул ее на задний план, не позволяя ей расцвести в пустые надежды.

Он замер в нерешительности, готовый уйти, но тут старый «друг» заговорил. Должно быть, ему казалось, что Тору это часть его галлюцинации, но он, тем не менее, обращался к нему:

— Ты… Давно тебя не видел… Думал, ты уже сдох… — Он вяло усмехнулся. — Рад, что ты еще жив, курилка… — добавил он великодушно. — Ты нашел себе нового продавца счастья? — вдруг яростно вскрикнул он, словно прозрев: — Я звонил тебе пятьсот раз, думал, тебя закопали уже где-то, мэн, а ты просто нашел себе нового пушера! Да я тебя… — он замахнулся было на Тору кулаком, но тут у него опять изменилось настроение, и он проскулил: — Я же твой друг, чел, а ты берешь дурь у какого-то… — последнюю фразу он начал со слезами, а закончить так и не смог.

Тору хорошо представлял себе, что творилось в голове Иори, и потому не рассчитывал на дискуссию. Избавившись от наркозависимости, он выбросил старую сим-карту, но прошлое не сдавалось и упорно стучалось обратно в его жизнь. Он вырвал лист из блокнота, где делал пометки о своих пробелах в знаниях, и написал записку: «Старик, я завязал. Если хочешь избавиться от дури, позвони, попробую помочь». В конце он с тяжелым сердцем добавил новый номер телефона, сложил листок несколько раз, сунул в карман пуховика и быстро убежал в школу.

Прошла неделя, прежде чем раздался редкий звонок с неизвестного номера. Телефон Тору еще не успел попасть рекламщикам и он насторожился, но вызов принял.

— Тору, старик, это ты? — послышался знакомый нервический голос, в котором чувствовалась напускная задушевность и расслабленность.

Тору удивился, как раньше не замечал фальши.

— Да, — отозвался он и прикрыл телефон ладонью, хотя на улице почти никого не было, а редким прохожим было не до него.

— Ну ты красавчик! Завязать — это сильно конечно, уважаю. Я и сам думаю уже об этом. Пойти по твоим стопам, так сказать… — Он помолчал немного, явно соображая, как продолжить. — Но тут такое дело… Прямо вот так, резко, я не могу. Попробую постепенно, уменьшу дозу, потом еще немного, а там, глядишь, и соскочу.

Тору не реагировал. Он понял, куда клонит Иори, и пожалел об оставленной записке. Тот был в замешательстве от отсутствия реакции, но остановиться не мог:

— Мне-то нужно совсем немного. Я сегодня одного гайдзина пощупал, но у него совсем мало было налички, а мобилу не успел продать. У тебя не найдется пары сотен?

— Нет, — честно ответил Тору. Денег у него почти не было. Он не получил еще первой зарплаты в школе.

— Да че ты жмешься, — психанул Иори, — забыл уже, как бывает, когда ломает? Совсем маленькую дозу, чтобы унять это дерьмо, старик!

— У меня нет денег. К тому же, нельзя слезть, если просто уменьшать дозу. Нужно сразу обрубить концы. Будет очень хреново, но потом ты как заново родишься.

— Да пошел ты…! Типа, слез и можешь учить меня жизни? Забыл уже, кто стал твоим другом, когда ты нахер никому не сдался?

— Помню, — буркнул Тору, про себя отмечая, что речь идет о разных людях.

— Так что, тебе жалко для старого друга купить немного волшебного порошка?

— Еще раз повторяю, у меня нет денег. Не звони мне, пока не решишь окончательно слезть, — сказал Тору и повесил трубку.

Глава 9

Ему казалось, что сутки перетекают в следующие без перехода. Неистовое желание нагнать упущенное за время отсутствия в школе выродилось в монотонную навязчивую манию, но подсознательно он смирился с тем, что за оставшееся до конца года время ему не совершить чуда, в том числе с помощью со стороны учителей и Мичико, и придется остаться на второй год. Он еще сопротивлялся, но это была агония сродни брыканию антилопы, схваченной за горло крокодилом. Все чаще он проваливался в дрему, которая настигала его в любой момент, когда он не двигался.

Заметив его сонный вид, одноклассники подумали, что он вернулся к наркотикам, лишь Мичико знала настоящую причину и снова пришла ему на выручку.

* * *

С того утра, когда они вместе мыли парты в классе, прошло два месяца. Он получил две зарплаты, и мечты купить матери путевку в экзотическую страну ненадолго освежили его мотивацию. Но скоро и они перестали спасать от настойчивых попыток организма уйти в спящий режим.

Перекинуться парой слов с Мичико наедине больше не довелось, но как-то раз она пришла на уроки пораньше и принесла пару стаканчиков кофе.

Раньше кофе он не пробовал и вкус ему не понравился, но появившаяся бодрость и особенно шанс поговорить с Мичико о музыке, пусть довольно скованно и всего пятнадцать минут, сделали ему даже не день, а целую неделю. Вечером по дороге домой он вспоминал ту беседу в мельчайших деталях, совершенно забыв о том, что происходило в течение остальной части дня.

Блаженная улыбка на лице Тору не на шутку встревожила его мать, но, присмотревшись получше, она поняла, что дело не в наркотиках. Она тихо порадовалась, но тактично промолчала.

Совместный кофе по утрам стал традицией.

Первые несколько стаканчиков принесла Мичико. Она всегда брала латте с ванильным сиропом, отчасти из-за мягкого вкуса, отчасти из любви к узорам на молочно-кофейной пене. В ее любимой кофейне был специальный аппарат, который мог изобразить всё что угодно. В какой-то из дней бариста раздобыл ее фотографию из соцсети и перенес в стаканчик, но Мичико смутилась и попросила в следующий раз сделать дельфина, выпрыгивающего из воды. И скинула картинку в месседжере.

С тех пор тот каждое утро писал ей одну и ту же фразу: «Вам как обычно, Мичико-сан»? Если она торопилась или была не в духе, то отвечала простым эмодзи с котиком, а когда хотела чего-нибудь новенького, отправляла пони, персонажей из мультфильмов, цветы и прочие мимолетные девичьи радости.

Тору латте не бодрил и, к тому же, подарки от старосты класса его смущали, и однажды утром он осмелился зайти в ту самую кофейню пораньше и прислал Мичико фотографии стаканчиков. В одном из них на кофейной пенке была отпечана жемчужина в раковине.

Мичико прислала сердечко.

Как передать палитру и концентрацию эмоций, которые испытал Тору, получив простую маленькую картинку в телефон? Наверное, в старину так не радовались пышным и витиеватым признаниям. Все его эмоции, счастье, смущение, страх отразились на лице одновременно. Он улыбался, как умалишенный, краснел и озирался по сторонам, словно его кто-то застал за неприличным занятием, но к ее приходу почти совладал с собой и вел себя сдержанно и достойно.

В школе было запрещено заводить отношения: считалось, что это отвлекает от уроков и плохо сказывается на успеваемости, а Мичико была старостой класса и положение обязывало ее служить личным примером для остальных.

Тору осознавал безнадежность своей влюбленности и совсем не надеялся на взаимность. Все, чего он желал, это не запятнать своим грязным прошлым ее безупречную репутацию.

А саму Мичико эти возможные проблемы, похоже, не пугали. В тот же день, когда он угостил ее кофе, она подсела к нему во время обеда со своим ланч-боксом и мило поинтересовалась его успехами в музыке.

Он едва не подавился рисом. Одно дело общаться наедине, до прихода учеников и учителей, но совсем другое — на виду у всех. В горле образовался ком из слов, он буквально кожей почувствовал, как в радиусе ближайших трех парт повисла тишина.

Воображение вмиг нарисовало в голове непринужденную беседу, в которой он был красноречив и остроумен, а Мичико мила и смешлива, но в реальности он просто пробубнил: «Нормально. Спасибо, что спросила, Мичико-сан».

Глава 10

Близилось окончание учебного года и вместе с ним средней школы. Тору постепенно выполз из своей раковины и вскоре уже с удовольствием болтал с Мичико о занятиях с Атсуши. Он даже осмелился сыграть для нее перед уроком в присутствии улыбающегося мастера.

Мичико слушала очень внимательно, а по окончании концерта восторженно аплодировала. Пожалуй, это был самый счастливый момент в жизни Тору. Ритм, который он отбивал, был непростой, и он основательно взмок от старания, но награда, аплодисменты Мичико, определенно того стоила. Для него мягкие хлопки ее ладошек тоже были музыкой, только куда боле прекрасной и утонченной.

Играл Тору с закрытыми глазами, целиком и полностью отдаваясь во власть миру звуков. Вернувшись в привычный мир, застал одну только Мичико. Она была рядом. Совсем близко. Он вопросительно взглянул на нее, но она вместо ответа торопливо поцеловала его в щеку и выбежала из класса.

* * *

Последующие две недели он жил только воспоминанием о том поцелуе. Об учебе он не забыл, но стал более мечтательным — вместо реки знаний его уносило к небесам фантазий. Он поверил, что и бывший наркоман может стать знаменитым музыкантом и жениться на старосте класса.

Эти мечты привели к ухудшению отметок и учителя, заметив это, предположили, что он вернулся к своим зельям. Начались спасительные беседы, основным мотивом которых были похвала Тору за то, что он смог преодолеть тяжелый недуг один раз, и убеждение не сдаваться. Каждый из педагогов напомнил, что до конца года осталось совсем немного, и если он поднажмет, то обязательная часть образования будет завершена. Все они как один замечали, что мастер Атсуши высокого мнения о его способностях, и все как один сулили славу музыканта.

Все, кроме самого Атсуши.

— Ты не можешь позорить Мичико-сан своей безграмотностью, — резко произнес он перед одним из уроков без всяких предисловий.

Эти слова были ударом хлыста.

Тору похолодел, вспотевшие ладони сжали бати изо всех сил: учитель читает его как раскрытую книгу, а если о его чувствах догадался он, то рано или поздно прозрение придет и ко всем остальным. Он стал с удвоенной энергией вкладываться в учебу и довольно резко прервал попытки Мичико посещать свои музыкальные занятия, но обмануть тело оказалось не под силу и скоро он опять стал клевать носом на уроках. Во время одного из этих коротких моментов он снова очутился перед огненными вратами. Тут же взмок и проснулся, но не придал этому значени и быстро забыл о странном сне.

Но сон о нем почему-то не забыл и на следующий день повторился. На этот раз во время большой перемены.

Мичико болтала с подругами и не составила ему компанию за столом. Наверняка обиделась на его грубость… Это предположение больно укололо Тору, но он устал настолько, что и этой мысли не смог удержать в голове.

Быстро проглотив ланч, он улегся лицом на стол в надежде немного поспать перед следующим уроком, и как только сомкнул веки, вновь оказался перед пламенной аркой, от которой исходил нестерпимый жар. Пришлось заслонить лицо рукавом.

Немного погодя он убрал руку и сквозь огненное марево увидел темный коридор со множеством дверей. Тору не был суеверен, но все же счел, что это неспроста. Ему захотелось пересечь эту пламенную границу, но страх удерживал, не пускал. А в коридоре промелькнули две смутные тени. Одна с невероятной для человека скоростью растворилась во мгле, другая пробежала к соседней двери и пропала внутри.

Кто знает, что это за тени? Может быть, он стоит одной ногой в аду, а по ту сторону демоны, которые только и ждут, когда он сам явится в их владения?

Он проснулся.

Но на следующий день сон повторился. И через день. И через два. Он всерьез стал переживать. Как человеку, совсем недавно завязавшему с наркотиками, в этом сне ему мерещилось возвращение старого врага. Своей проблемой он поделился с единственным человеком, на чьи мудрость и понимание твердо мог рассчитывать.

— Атсуши-сан, мне бы хотелось рассказать Вам кое о чем.

Учитель кивком показал, что слушает. Тору продолжил.

— Мне вот уже несколько дней снится один и тот же сон. Большие огненные ворота. Не в смысле, что они горят, а такие, словно огонь образует форму ворот. — Тору перевел взгляд с пола на лицо учителя и увидел то, чего не ожидал: крайнюю степень удивления и даже некоторую взволнованность.

Учитель молча ждал.

— Я ощущал нестерпимый жар, как будто на самом деле был рядом с огнем. А еще мне показалось, что сквозь пламя проступали какие-то тени. Думаете, это галлюцинации? Я ни разу не употреблял с тех пор как…

— Ты пересекал эти врата?

— Нет, учитель. Мне было слишком горячо. А еще меня напугали тени. Я решил, что это демоны, они очень быстро двигались.

— Это не демоны, — задумчиво произнес учитель. — Но это же невероятно! Тебе никто не говорил про эти врата? Может быть, кто-то из твоих… прошлых друзей?

— Нет, учитель, — ответил Тору после небольшой паузы.

Он честно покопался в памяти в поисках чего-то подобного, но безуспешно. Иори и другие нарколыги любили напустить мистики и туману, да и во время приходов чего только не всплывало: и пришельцы с монстрами, и просто психоделические мультики, но такого, кажется, все-таки не было. По крайней мере, ничего определенно похожего вспомнить не удалось.

Атсуши нахмурился и неожиданно начал ходить по кабинету.

— Но тогда это невозможно, — бормотал он, — хотя, разве для Коридора есть что-то невозможное? А что мне делать? Я давно отошел от дел. Что будет, если я вернусь? Наверняка там все Хранители поменялись много раз. Но данные обо мне должны быть в Великой Библиотеке… Надо рассказать им, это все-таки нетривиальный случай. Надо убедиться, что парень не врет, но как? — Он забыл, что Тору находится с ним в одном классе, и рассуждал вслух, пугая этим своего ученика.

— Учитель… — попробовал Тору напомнить о своем существовании.

Атсуши вздрогнул.

— Это странно, что ты… — слова давались ему с трудом. — Если все так, как ты говоришь, то это своего рода аномалия. На такие случаи не было инструкций, когда я сам еще… А, впрочем, что я теряю? — Он еще раз внимательно посмотрел на Тору. Укрепившись в мысли, что юноша не лжет, учитель продолжил: — Знаю, ваше поколение считает подобные вещи глупостями. Вероятно, ты тоже сочтешь, что старый Атсуши выжил из ума.

Тору не выказал признаков раздражения, которые частенько появлялись на его лице в период ломки. Определенно, это был новый Странник. Быть может, имя дано ему неспроста? Может, в этом есть какая-то высшая воля? «Соберись, старик!» — резко встряхнул себя Атсуши.

— В общем, наш мир… Страна, планета… Все, что ты знаешь, далеко не единственная реальность. Внучка рассказывала мне, что в этих ваших фильмах показывают сказки про другие миры. Не знаю, насколько они похожи на правду, сам я их никогда не смотрел.

У Тору от удивления поползли брови вверх, он не предполагал, что у Атсуши есть дети и даже внуки — раньше старый мастер о них не упоминал, но он быстро справился с собой.

Атсуши воспринял удивленный взгляд Тору иначе, ему представилось, что слова про другие миры смутили Тору. Учитель стал оправдываться, и сам себя внутренне ругал за то, что решился достать с пыльной полки эту тему.

— Знаю, звучит дико, но ты можешь переносить свое сознание в некую сущность и посещать другие миры. При этом твое физическое тело как бы спит и тонкая связь между ним и душой остается. Из-за этой связи, порезав руку в таком путешествии, ты проснешься с раной здесь.

Тору все еще слушал очень серьезно.

— Так вот, — продолжил Атсуши, — Великие Огненные Врата — это проход в Великий Коридор, который объединяет все миры между собой. Так говорят, по крайней мере. Другие считают, что есть много таких коридоров. Теорий много, но ни одна из них не подтвердилась к тому моменту, как я в последний раз его посетил.

— Вы тоже видели это? — не поверил своим ушам Тору.

— Не просто видел! Я был там, по ту сторону. Ты стоял на пороге дома, где я прожил много жизней, когда был одной из тех теней и сам служил Коридору.

— Что это значит? — не понял Тору.

— Мой друг детства указал мне этот путь. Он открывает перед тобой поистине бесконечность бесконечностей. Там за каждой дверью существуют целые миры, которые можно исследовать всю жизнь и так и не приблизиться к разгадке всех их тайн. Можешь себе такое вообразить?

— Если честно, нет, Атсуши-сан.

— Неудивительно. Разум взрослого человека не способен объять такое. Чердак слишком забит хламом, чтобы заметить кошачий лаз в Мир Миров… Как правило, к твоему возрасту он начинает костенеть. А ты по какой-то причине сохранил гибкость, необходимую для путешествия. Возможно потому, что ты все еще пустоголовый, — Атсуши засмеялся и, к его облегчению, Тору улыбнулся во весь рот.

— Однако, — добавил учитель уже серьезно, — ничего и никогда не дается человеку просто так. Нельзя бездумно скакать из одного мира в другой, многие из них чрезвычайно опасны. Кроме того, проникновение чужака в конечном итоге нарушает хрупкий баланс развития этого посещаемого им мира. Этот самый Баланс бережет Совет Хранителей. Их всего шестеро. Четыре представляют основные стихии, а двое — основы мироздания. Свет и Тьму. Но шестеро самостоятельно не могут управиться с Коридором, поэтому у него есть и другие слуги. Они образуют управления, отделы и секторы, и каждый занят каким-то делом. Кто-то стережет Коридор и не позволяет другим путешествовать хаотично, кто-то изучает новые миры, кто-то хранит накопленные знания. Пока ясно?

— Вроде бы да… — неуверенно протянул Тору.

— Попасть в Коридор всегда можно было только по рекомендации кого-нибудь из слуг и с согласия одного из Хранителей. По крайней мере, так было, когда я сам служил в Великой Библиотеке. Но, по неясной для меня причине, ты нашел вход сам. Думаю, ты можешь войти, но будь предельно осторожен. Избегай двери с номером двадцать три. За ней скрывается наш мир, и, войдя в нее, ты можешь попасть в прошлое или будущее. Это строжайше запрещено, потому что даже обычное наблюдение влечет за собой плохо прогнозируемые изменения.

— А путешествия по другим мирам… не влекут таких изменений? — удивился Тору.

— Влекут, конечно. Поэтому количество слуг Коридора всегда строго ограничено. Считается, что двести пятьдесят человек — оптимально для нормальной работы и балансировки системы.

— Вы больше не посещаете Коридор?

— Нет, — вздохнул Атсуши. — это огромная нагрузка на мозг и сердце. Только представь, ты живешь одновременно много жизней. Где-то ты старик, где-то юнец, где-то время летит как синкансэн^[8], где-то ползет, словно улитка по склону Фудзи. Постоянная перестройка с каждым годом дается все труднее, разум переполняется множеством событий из множества жизней и в конце концов теряется чувство реальности, человек перестает осознавать, где его родной мир, а где все прочие, забывает, кто он на самом деле… Не говоря уже о том, что служба порой заставляет тебя идти против собственного сердца. — Атсуши как будто давно хотел поделиться этими мыслями и с облегчением освобождал захламленную кладовую.

— Значит, не стоит идти сквозь огненные врата? — подытожил Тору.

— Еще как стоит! Это самое лучшее, что может произойти в твоей жизни. Не пойми меня неправильно. Служба Коридору выматывает, но в то же время затягивает, как… — он осекся, вспомнив, что сравнение, которое он собирался употребить, имело особый характер для Тору. — Прежде чем отправиться туда, тебе нужно обзавестись часами.

— Зачем, учитель, ведь есть телефон…

— Электронные приборы работают далеко не во всех мирах. В самом Коридоре от твоего смартфона толку не больше, чем от кирпича.

— Откуда вы знаете, если сами в последний раз были там очень давно?

— Не только в нашем мире люди догадались изобрести электричество и подобные приборы, — Атсуши хитро сощурился, наслаждаясь изумлением Тору.

— В других мирах тоже есть телефоны?

— Во многих. Где-то они почти ничем не отличаются от тех, что используешь ты, где-то куда более совершенные, но всех их объединяет то, что они не работают в Коридоре. — Он немного подумал и снял со своего запястья старые часы с мутным циферблатом и потертым ремешком. — Вот, возьми их. Дочка подарила мне новые, а я по старой памяти носил эти. Она обижается.

— Огромное спасибо, сэнсэй. — Тору взялся за ремешок часов двумя руками и поклонился.

Атсуши оценил этот жест.

— Иди сразу в первую дверь, там обычно находится хотя бы один из шестерых. Если там будет пусто, то во вторую, это Великий Архив. Расскажи любому служителю свою историю, обязательно сошлись на нашу беседу и спроси, есть ли свободные места среди слуг Коридора. Но заклинаю тебя, до тех пор, пока кто-либо из Хранителей не разрешит тебе доступ, никуда больше не сворачивай. Ты все понял?

— Да, учитель.

— Тогда пусть твое имя принесет тебе удачу. Совсем забыл! Старость все-таки настигает меня. Для того, чтобы вернуться к огненным вратам и обратно в двадцать третий, в свое время и пространство, сделай три оборота часовой стрелки назад. Не спрашивай меня, как это работает, я и сам не знаю. И главное! — Атсуши постарался вложить всю свою внутреннюю энергию во взгляд и слова: — Если тебе все же будет позволено остаться в Коридоре, ни в коем случае не забывай своих корней. Помни о своей оболочке и, что еще важнее, помни о своей душе.

Тору молча переваривал слова учителя, но тот вывел его из задумчивости.

— А сейчас тебе нужно выполнить свою работу и взяться за учебу.

Глава 11

Остаток дня Тору провел в волнении. Поверить в то, о чем говорил Атсуши, было немыслимо, но речь его, пусть и сбивчивая поначалу, не походила на бред выжившего из ума старика.

Сонливость, постоянный спутник Тору, уступила место крайнему возбуждению. Ему так не терпелось посетить Коридор, что, когда Мичико подсела к нему поболтать во время обеденного перерыва, он проворчал, что хочет поспать, и уткнулся лицом в сложенные на парте руки.

Зашторив глаза веками, он погрузился в черноту. Зажмурился сильнее и перед ним поплыли разноцветные круги. Так он пролежал до конца перемены, но ничего не произошло. Должно быть, огненные врата являлись к нему только во сне, а он был слишком взбудоражен. До самого вечера он метался в сомнениях. Увидит ли он вновь проход в Мир Миров, стоит ли ему идти в Коридор и какова будет его судьба, если он наберется смелости?

Едва солнце покатилось за горизонт, он отложил ноутбук, смартфон и конспекты в дальний конец комнаты, зарыл их для надежности под слоем одежды, лег в постель и стал ждать. Еще утром ему казалось, что может уснуть при любых обстоятельствах, но, пролежав в нервном отупении несколько часов, он перестал грезить о других мирах. Все, чего ему хотелось, это просто немного самого обычного сна.

Лишь когда фосфоресцирующая часовая стрелка на подаренных Атсуши часах переползла зловещую отметку четыре, его веки начали наконец опускаться. Он стал сопротивляться, опасаясь, что проспит урок музыки, но не удержался и провалился в сладкую черноту, в которой проступили очертания огненных врат. Набрав в грудь воздуха, он шагнул прямо в пламя, и огонь мгновенно охватил его одежду, кожу и волосы. Но боли, на удивление, не было. Еще секунда — и он вот так, легко и без страданий, сгорит. Но пламя исчезло.

Он постоял немного, словно опасаясь, что ожоги проступят на теле с опозданием, но и этого не случилось. Перед ним были две мрачные шеренги разномастных дверей. Света редких факелов хватало, чтобы не споткнуться о булыжники в полу, но недоставало, чтобы различить происходящее на сотню шагов вперед. Потолок и вовсе терялся где-то во мраке.

Двери относились к разным эпохам, стилям, были плодами творчества разных мастеров и от этого производили странное впечатление. Хотелось идти по этому Коридору вечность, до самого конца, заходить наугад в его комнаты и проживать бесчисленное множество жизней.

Но Тору подавил в себе это искушение и повернулся к первому проему по правую руку.

Величественная, строгая, она выглядела порталом в дом богов или духов и единственная стояла особняком — напротив была лишь поросшая вьюном стена. В повернутом на функциональности и экономии мире Тору давно не было подобных громадин. Две массивные металлические створки с выгравированными лицами и фигурами людей поднимались так высоко, что здесь прошел бы и великан. Называть это масштабное произведение искусства просто дверью было даже непочтительно. Среди декоративных элементов ковки с тудом угадывалась ручка в форме песочных часов. Тору знал такие часы лишь в качестве значка курсора компьютерной мыши. Ручка была украшена резьбой и наполнена песком, который струился почему-то снизу вверх.

Не привыкший к роскоши Тору долго не решался войти. Он стоял и жалел о том, что происходящее не видит мечтавшая всю жизнь о путешествиях мать.

Наконец он с усилием выдохнул застоявшийся в легких воздух и толкнул дверь. Но та еле сдвинулась с места. Тогда он налег на нее всем весом. Створки со скрежетом сдвинулись на несколько сантиметров и замерли. Вместе с ними замер и Тору. Похоже, тут обитали гиганты.

Но внезапно раздался треск и Тору вздрогнул. Врата отворились сами собой. Нешироко, но достаточно для того, чтобы он мог войти. За ними был лес, сквозь который петляла тропинка без единого торчащего древесного корня, выбоины или оврага. Она вела в гору. Солнце освещало вершины деревьев, и Тору на миг подумал, что он переместился к подножию Фудзиямы, но этот лес не был похож на Аокигахару. Он был светел и полон жизни. Птичий щебет и мягкий шепот листвы, беседующей на верхних этажах с ветерком, наполняли душу радостью и покоем.

— Доброе утро, Тору Нагаи, — раздался голос за спиной.

Голос принадлежал пожилому гайдзину в белой одежде. Мужчина был невысокого роста, лыс, лицо его покрывала пепельная щетина. Голубые глаза прятались за круглыми очками в тонкой оправе.

— Вы знаете мое имя? — удивился Тору.

— И не только имя. Ты занятный молодой человек. Уже само твое появление здесь — аномалия. Ты не против немного пройтись? Позволь представиться: здесь меня называют Луч. Я Хранитель Света, так называется моя должность.

— Вы один из шести?

— О, ты знаешь о Совете Хранителей? — удивился человек в белом.

— Мне рассказал Атсуши-сан. Он когда-то служил делопроизводителем в Великой Библиотеке, задолго до того, как я впервые увидел во сне Великие Врата. Я рассказал ему про то, что считал сном, а он мне — про Великий Коридор и Совет Хранителей.

— Хм… ты не лжешь, все так и было. Я помню Атсуши. Он достойно служил Коридору. Как его здоровье?

— Хорошо, Луч-сама. Он велел передавать свой поклон Совету Хранителей. — Эти слова Тору подкрепил действием: остановился и церемонно поклонился в пояс. Выпрямившись, он с наслаждением втянул прохладный свежий воздух, наполненный ароматом хвои, грибов и опавших листьев.

— Этот воздух пьянит слегка, не так ли? — спросил Луч. — Атсуши один из немногих, кто, получив возможности Коридора, покинул его довольно молодым и по доброй воле. С тех давних пор многое изменилось. Собственно, я единственный из тех, кто служил с ним в одно время. Тогда я был помощником Хранителя Огня. Давно это было… — На изрезанном глубокими морщинами лице промелькнула светлая печаль.

Тору не нарушал хода его мыслей и от почтения забывал дышать.

— Я догадываюсь, зачем ты пришел сюда. Твое имя говорит само за себя, но я не могу принять тебя на службу. Видишь ли, вчера произошел ещё один любопытный случай. Мы долго берегли местечко для одного юноши. Он по какой-то причине не смог попасть в Коридор сразу. Такое бывает, хоть и весьма редко. Обычно мы ждём недолго, но в этот раз других кандидатов под рукой не оказалось, а потом мы, грешным делом, забыли совсем о том, что нам недостает одного человека. Мир не рухнул, мы справлялись и все шло своим чередом. И вдруг он объявился. Уже довольно взрослый для первого визита, даже тебя старше, но мы приняли его и отправили учиться. По окончании подготовки он примкнет к нам и Слуг Коридора опять будет двести пятьдесят. Как и положено. — Хранитель Света остановился и прямо посмотрел на Тору. — Мне очень жаль, Странник, но я не могу сделать для тебя исключение. Доброта уже не раз заставляла меня ошибаться — Коридор словно сопротивляется попыткам нарушать его правила.

Тору смутно представлял, чего его лишают, но от обиды к горлу подступил ком и он не смог выдавить из себя ни слова.

А Луч продолжил:

— Однако, чтобы как-то компенсировать твою потерю, я поспособствую твоим путешествиям в двадцать третьем. Самую малость. Баланс, думаю, не пострадает. В твоём мире достаточно удивительных мест и тайн для увлекательной и насыщенной жизни, а Коридор совсем не обязательно сделает тебя счастливым. Только это наш с тобой маленький секрет, — он добродушно подмигнул. — Давай условимся так. Ты никогда больше не пытаешься пересечь огненные врата, если они снова явятся тебе во сне. — Луч взглядом подчеркнул значимость слов. Только убедившись, что Тору покорно внимает ему, он продолжил: — Взамен я слегка пришпорю обстоятельства в двадцать третьем. Это не повлечет существенных последствий, а тебе поможет исполнить назначение своего имени.

Хотя ничего в словах, поведении или интонациях Луча не выдавало угрозу, Тору понял, что выбора у него все равно нет.

— Я не вернусь в Коридор, Луч-сама. Приношу свои извинения за сегодняшний визит. Прошу вас также не вмешиваться в судьбу моего мира. Я не достоин того, чтобы менять ее ради меня.

— Ох, поверь, дорогой, если ради кого-то и стоит нарушать Баланс, то ради таких людей, как ты, — облегчённо выдохнул Луч. — Но будь по-твоему. Знай, что я очень уважаю твое решение. Это поступок, достойный настоящего мужчины. Не хочу тешить тебя пустыми надеждами, но если вдруг так случится, что у нас появится свободное место…

— Почту за честь, — ответил Тору с поклоном.

Глава 12

По прошествии года Тору стало казаться, что встречи с Хранителем Света не было вовсе. Среднюю школу ценой напряжения всех ресурсов организма, бессонницы, гибели нервных клеток, полного отвращения к учебе он закончил. Его аттестат вряд ли порадовал бы любого из его одноклассников, но для бывшего наркомана это было достижение сродни марафону для любителя бургеров. Пусть последним и на пределе возможностей, но смог.

После выпускных экзаменов он пару дней не выходил из дома. Первое время просто отсыпался. Спал так крепко, что мать начала о нем беспокоиться и взяла отгул на работе. Но вскоре он пришел в себя. Заказал пиццу и оба они двумя бесформенными, но счастливыми тушками валялись на диване и глотали один фильм за другим, как в былые времена.

На третий день мать вышла на работу, а Тору вернулся к изучению музыки. Уроки с Атсуши не прекращались до первого экзамена, перед которым Тору вложил душу в каждый удар бати.

Учитель слушал его и улыбался: самый сложный ученик сделал колоссальный скачок. Когда он закончил, раздались аплодисменты двух пар рук. Тору открыл глаза.

В дверном проходе стояла Мичико.

— Я подумал, что нам понадобится хороший фотограф, — ухмыльнулся Атсуши. — Не люблю я эти ваши новомодные штуки с фотографированием самих себя с палок. — Он достал старенький фотоаппарат и протянул его Мичико.

На снимке, который Атсуши поместил в крошечное свободное пространство на стене своей квартирки, лицо Тору слегка напоминало сумасшедшего, но в хорошем смысле. Искреннее и неумелое счастье выплыло на поверхность сквозь осунувшееся лицо и нестриженые всклокоченные волосы. Атсуши казалось, что он может любоваться той фотографией часами.

* * *

В тот же день, но ближе к вечеру, завибрировал телефон в кармане Тору. Не подозревая неприятностей, он принял вызов.

— Старик, кажется, я отваливаю… — Голос Иори был тягучий и бесстрастный.

— Где ты? — резко спросил Тору.

Старый притон, где не раз бывал сам Тору. Всего двадцать минут пешком, если поторопиться. Он рванул изо всех сил и был там через десять. Задыхаясь от быстрого бега, мячиком скатился по ступеням полуподвала и прошмыгнул мимо обдолбанного вышибалы.

Иори был уже мертв. Тору это скорее даже не понял, а интуитивно почувствовал на входе в темное сырое помещение, до отказа забитое полуживыми телами на матрасах, пластиковыми бутылками, ложками и шприцами. До боли знакомая атрибутика. Он сел рядом с бывшим дилером, почившим в луже собственной блевотины, и, сам тому удивляясь, заплакал.

Плакал долго, навзрыд. В этих слезах была и жалость к человеку, некогда посадившему его на иглу, и остатки его собственной боли. Наконец он успокоился и закрыл глаза, чтобы просто не видеть окружавшую его мерзкую помойную действительность.

И взамен обшарпанных стен и трупа Иори ему снова явились Великие Врата.

Часть 2

Глава 1

Курортный городок несколькими десятками километров севернее Питера был зажат между озером и заливом. Время там текло вальяжней, чем у старшего брата, а в тот теплый августовский день вовсе казалось, что кто-то поставил его на паузу и отошел к холодильнику за мороженым.

Возле утопающего в зелени трехэтажного дома под сенью необычной липы сидело двое обычных подростков. Липа начинала расти как одно дерево, но, достигнув метра в высоту, подхватила растроение личности и, словно Змей Горыныч, тянула к небу сразу три головы, это делало ее центром притяжения для детских игр во времена, когда даже видеомагнитофон был далеко не в каждой семье.

Парнишка лет одиннадцати был полноват. Да чего уж там ходить вокруг да около… Парень был толст. Телосложение выдавало в нем любителя поесть, идея для стрижки ежиком была позаимствована у героев популярных боевиков, а гардероб, треники и майка размером с приспущенный парус, кеды-динамки и зеленая бейсболка с красным быком, надетая козырьком назад, добыт на рынке.

Его подруга, которая приехала на летние каникулы к сводной сестре, жившей в доме по соседству, напоминала пацана гораздо больше своего компаньона: загорелая и темноволосая, с короткой шевелюрой, живым пытливым взором и острыми коленками, покрытыми пышной зеленью над свежими ссадинами. Она умела мастерски сочинять истории — литературный кружок не прошел даром, и легко выдавала захватывающее повествование на любую заданную тему.

— Хм… Какие истории ты любишь больше всего? — она отвлеклась от разглядывания муравья, ползущего по ноге.

— Страшные! Люблю все мистическое и таинственное, как в «Секретных материалах» или у Стивена Кинга!

— Страшные, говоришь… — произнесла она задумчиво.

Он замолчал, чтобы не сбивать процесс рождения нового сюжета, но в этот раз все пошло иначе.

— Тогда закрой глаза и сосредоточься. — Она неожиданно посерьезнела. — Представь жутчайшее место из всех возможных и невозможных. Место, крадущее дыхание и погружающее в бездну беспросветного страха. Представил?

Парень неуверенно кивнул. Летние каникулы проветрили его голову, выкинув в том числе и школьные заботы. Какие уж там страхи? Да и не могли книжные злодеи и монстры из фильмов вызвать по-настоящему сильные чувства. Но признаться в безмятежности или полном отсутствии фантазии он постеснялся.

А девчонка продолжила:

— Представь это место в красках, в цвете и в запахах. Представь все точно и в мельчайших деталях.

Она сделала паузу, а ее друг отчаянно пытался что-нибудь придумать. Перебирал в голове последние прочитанные книги. Мордор? Бесплодные земли? Кладбище домашних животных? Все это было так далеко от окружающей пасторальной картины, что ему не хватало фантазии нарисовать и жалкую пародию. Он начал нервничать. Вот-вот его ложь выплывет наружу.

— А теперь представь себя в этом месте. Все, что ты можешь ощутить там. Беспокойство, волнение, тревогу, тошноту? Холод или жар, дрожь в руках или коленях. Ощути кожей, напитайся, как солнцем или воздухом. Это код, пароль в бесконечное множество миров.

— Представил. Вроде натурально… Что дальше? — признаться во вранье все так же не хватало сил. Он решил последовательно лгать и постепенно искать шанс плавно выйти из игры.

— Дальше уже не представляй, а УВИДЬ огненные врата, — декламировала Даша сосредоточенно. — Это не обычные горящие ворота. Они — пламя, обретшее форму и содержание. Они огромны, будто охраняют древнейший и могущественнейший из городов. Смотри, как в танце огня проступают символы. Чтобы пройти сквозь врата, ты должен прочесть их.

Сквозь зажмуренные веки проникал солнечный свет, птицы гомонили, как итальянцы за обедом, а в голове было столь блаженно и пусто, что если бы о нем снимали фильм, режиссер поставил бы картинку с гавайского пляжа и растамана, играющего на маленькой смешной гитаре. Не визуализировались ужасы, хоть вой.

Семён плотнее закрыл глаза, нахмурил брови и завопил, пытаясь изобразить страх, изумление, восторг и Бог знает какие еще эмоции.

— Я видел! Эти ворота просто фантастика! Они гигантские! И я почувствовал, как они обжигают!

— А символы? — похоже, она была озадачена его внезапным восторгом.

— Да, но я не смог их прочитать. — Отчего-то ему показалось, что подруга говорила всерьез, и это вызывало у него неловкое ощущение. Момент для выхода из игры настал.

На лице Даши отразилось недоумение, словно такое развитие событий было для нее неожиданностью. Однако она быстро справилась с собой и смастерила на ходу какую-то историю с участием Семёна в качестве главного героя. Время от времени эта история прерывалась задумчивыми паузами, которых раньше почти не случалось, но он списал их на трудности творческого процесса и не стал копаться в причинах.

Остаток лета прошел смазанно. Вскоре после того дня Даша вернулась в Питер, а Семён, погрузившись в учебу, забыл о странной беседе.

Глава 2

В те дни смартфоны еще только стояли на пороге и собирались позвонить в дверь. Не было «аськи», вконтактов и одноклассников. Друзья принимали как данность сезонный характер своего общения и не думали, что когда-нибудь их связь оборвется.

К следующему лету Сёма вспомнил о своем вранье и ждал случая покаяться. Он знал номер домашнего телефона сестры Даши, но общаться с ней и ее супругом стеснялся. Его коммуникативных навыков хватало лишь на скомканное приветствие и просьбу позвать подругу к телефону. Поэтому с наступлением очередных каникул он начал регулярно выносить мусор, чтобы иметь возможность заглянуть в окна на втором этаже соседнего дома. Он надеялся увидеть знакомый профиль и временами звал подругу протяжным голосом, как рыцарь, прозябающий под узкой башенной бойницей с торчащей наружу косой принцессы.

Принцессу он не дозвался, но однажды в окне появилась хозяйка квартиры и сообщила, что Даша пока не приехала и когда будет — неизвестно и, пообещав передать, что Сёма ее искал, скрылась за белым тюлем.

Лето ушло, а Даша не объявилась. Он принял это обстоятельство на свой счет и ужасно расстроился, но все равно ждал, пытаясь не причинять неудобств жильцам квартиры. Впрочем, преданность его улетучилась вместе с осенними листьями, но на следующий год он опять буравил взглядом заветные окна. Чтобы разнообразить бдение, он брал с собой книги и садился с ними на холме под тем окном, что выходило на боковой фасад.

Школьное задание на лето давалось тяжело. Большинство авторов, приговоренных ко включению в образовательную программу, были подвергнуты обструкции критика-Семёна. Особенно досталось Достоевскому. Он больше других был наказан презрением неокрепшего детского сознания за несусветное занудство чуждых душевных терзаний Раскольникова. «Обломов» же после ехидного намека одной из маминых подруг на отсутствие у него самого шила в известном месте и вовсе воспринимался как личное оскорбление. Немного извинить это дремучее варварство могло разве что ожидание встречи, которое заставляло каждые пять минут бросать торопливый взор на прямоугольник с цветами на подоконнике и делало чтение отрывочным и поверхностным.

* * *

Возле тридцать третьего дома стоял небольшой грузовичок. Сновали люди с коробками и мебелью. В доме появились новые жильцы.

Сёма не придавал этому значения, пока в одном из тех самых окон не показались фигуры седого поджарого мужчины и невысокой черноволосой девушки. Дашин отчим и сводная сестра о чем-то беседовали с молодым человеком, которого Сёма не знал. Седовласый и незнакомец пожали друг другу руки и покинули поле зрения, а их место в оконном проеме заняла девушка с очевидными признаками грядущего пополнения.

Дашины близкие вышли из парадной. Мужчина, прищурившись, вдумчиво курил, пока его дочь внутренне прощалась с домом, где провела, должно быть, немало прекрасных лет. Ее лицо было красиво в печали. После они завернули за угол дома и ушли по направлению к автобусной остановке.

Сёма переварил все это и с тяжелым сердцем побрел к дому. Он потерял надежду, но сила привычки заставляла его посматривать на те окна в редкие дни, когда он выносил мусор.

Глава 3

В комнате с потертыми обоями «в пастельных тонах» и пёстрым ковром, который некогда был символом достатка, а теперь доживал последние дни, мягко светила единственная лампочка в старой люстре. Восемнадцатилетний юноша лежал на узкой кровати закрыв глаза и ощущал этот свет частицей разума.

Звуки грозы и мощного ливня наполняли комнату.

Уставший после футбольного матча Семён равномерным дыханием под песни Сплинов на кассетном плеере пытался достигнуть нирваны и провалился в какой-то странный сон. До сих пор ему частенько грезились диковинные твари или запутанные сюрреалистические сюжеты без единого намека на логику и смысл, но в этот раз все было иначе.

Из уютной постели в родной квартире он переместился во двор, огороженный высоким ржавеющим забором с колючей проволокой. Лил мерзкий ледяной дождь, ветер хлестал по оголенному торсу — он почему-то был одет в одни штаны. Под ногами были лужи, целое болото из размокшей липкой грязи. В общем, помесь Питера с российской глубинкой.

Он скукожился рядом с почившим стареньким грузовичком и трясся так, будто попал в Ледовитый океан. Волосы на руках поднялись дыбом, а сами руки стали похожи на замороженных цыплят. Изо рта шел пар.

Оглядевшись по сторонам, насколько позволяла плотная стена ледяного душа, он пришел к выводу, что в этом малоприятном месте он не один. Какие-то скрюченные тени жались к ржавым останкам тракторов и комбайнов. Похожее кладбище сельскохозяйственной техники ему довелось видеть в деревне у дедушки, только там на небе были редкие облака, а на душе — легкая печаль и желание прокатиться.

Вдруг тени пришли в хаотичное движение и превратились в грязных и тощих людей, переступивших черту между обычным страхом и ужасом спасающихся от лесного пожара зверей. Все они были напрочь лишены волос и обожжены, у многих слоями слезала кожа. Большинство было обезображено наростами. Раздувшиеся до невероятных размеров отдельные части тел гротескно выделялись на общем фоне близости голодной смерти. По доносившимся стонам он нашел нескольких, кто просто неподвижно лежал в мокрой жиже, терпеливо ожидая конца. Некоторые стонать уже не могли. Но были и те, кто лихорадочно слонялся по огороженному колючей проволокой пространству, словно в бреду или горячке, напрягал последние из последних резервов, чтобы продлить свое существование хоть еще на миг. Очевидно, им был известен сценарий дальнейших событий.

На авансцене появилась группа людей в костюмах химзащиты серо-болотного цвета с красными повязками на рукавах. Вальяжно чавкая высокими сапогами по грязи, они двигались шеренгой, соблюдая дистанцию около пары метров. Руки в резиновых перчатках покоились на автоматах, но временами поднимались в воздух, чтобы жестами скоординировать действия.

Когда они приблизились к свалке, вальяжность растворилась без остатка. Ловкими и экономными движениями профессионалов они принялись выуживать из кабин, кузовов, капотов и прочих укромных мест до смерти перепуганных «тварей дрожащих». Короткий удар прикладом автомата, тычок кинжалом с металлическим орлом на деревянной рукояти — и очередной несчастный получал билет на встречу со Всевышним.

Иногда жертвы пытались убежать. Точнее, уйти. Или уже уползти… В этих случаях люди в сером развлекались как могли: чертили в грязи финишные ленты, после пересечения которых «спортсменов» ждала жуткая награда, заключали пари, подбадривали беглецов гулкими криками через противогазы и тычками высоких резиновых сапог.

Прямо на глазах у Сёмы одному из бедолаг раздавили голову, лежавшую на двери от трактора. Он едва удержал подкатившую к горлу рвотную массу.

Солдаты были совсем близко, а он оцепенел от ужаса и холода. Сердце бешено колотилось в груди, легкие отчаялись набрать хоть немного воздуха. Бежать некуда. Еще немного, и его схватят за шиворот, как нашкодившего котенка. А что потом? Глухой звук одиночного выстрела, тяжелый удар прикладом в район затылка или кинжал под ребра? Вот и весь выбор, что мог ожидать его в этом сне.

Сне ли? Да сне, конечно, но таком отвратительном, что хочется проснуться немедленно. Сёма попробовал, но ничего не вышло, его по-прежнему окружали стена дождя, ржавый металлолом и колючая проволока.

Но кое-что здесь изменилось. Сквозь низвергающиеся потоки воды отчетливо проступали ворота, целиком и полностью состоящие из огня. Дождь, похоже, нисколько не вредил им. Значит, все-таки сон. Решив, что это его шанс избежать экзекуции, Семён собрал остатки сил и полетел на огонек. Ну как полетел… Страх, как взвод чертей, гнал его прямиком к полыхающей неизвестности, но промерзшие ноги и грязь под ними заставляли моторчик работать на холостых оборотах. Он спотыкался и падал, вяз в грязи, барахтался, полз, поднимался, снова падал и снова барахтался, стараясь при этом не оглядываться назад. И не мог не слышать приглушенный хохот множества грубых мужских глоток, шутки про поросенка и казенные харчи, доносившиеся сквозь противогазы, и звуки тяжелых шагов за спиной.

Раздался выстрел и все вокруг замерло, как в песне, которая в тот вечер как раз и звучала. Даже шум дождя притих. Оцепенение на миг вдавило его в мутную жижу, но, справившись с ним, Семён принялся барахтаться с удвоенной энергией, чем вызвал новый взрыв хохота. Ему же было не очень весело. Грязь слепила его, но яркое огненное свечение все-таки вело сквозь пелену дождя.

До триумфальной арки было пятьдесят метров унижения, страха и холода.

Солдаты не спешили его ловить. Они не хотели легко расставаться с новой игрушкой и периодически придавали ему мотивации выстрелами в землю, и от них по телу волнами растекался ужас.

На финишной прямой холод, ставший неотъемлемой частью его мироощущения, начал отступать, и от лохмотьев, в которые превратились его штаны, повалил густой пар.

Настроение преследователей переменилось. В воздухе, словно хлыст, прозвучала резкая команда и пули полетели совсем близко. Несколько из них взметнули небольшие фонтаны перед лицом, а одна обожгла голень и та немедленно отозвалась острой болью. Сеня еле успел заползти за труп комбайна, попутно разодрав штаны о его ржавые челюсти.

Боль в ноге сыграла неожиданную роль. Откуда ни возьмись появилось самообладание и выдало мозгу пару сочных лещей. Тот заработал как никогда прежде и вспомнил про август семилетней давности вместе с Дашиной историей о Мире Миров.

«Диспозиция такая, — рассуждал Сёма, успевая походя корить себя за нелепый стиль мышления, — до предположительного спасения метров семь-десять. Позади группа товарищей с явными признаками националистических убеждений и буржуйскими стволами. Если доберусь туда, спасусь. Или сгорю. Или проснусь. Неважно. Альтернатива однозначно не устраивает. А если не доберусь? Доберусь! А может, сон всё-таки? Тогда пофиг, пусть стреляют, скорее бы проснуться, так больно… Нет уж! Как там в кино говорили? Русские не сдаются! Пошел!»

Холод, боль, кровь, грязь, лужи и дождь не исчезли, но отошли в сторонку. За ними сделал пару шагов назад страх. Семён сцепил зубы в нечеловеческом оскале и, припадая на простреленную ногу, побежал так, будто за ним гнались все демоны ада, только вместо того чтобы бежать от огня, он к нему стремился. На фоне нестерпимой жары он едва заметил два новых укуса свинцовых пчел. Одна облизнула руку в районе плеча, а вторая угодила в подбитую ногу. Он отмахнулся от боли и сосредоточился на своей спасительной соломинке. Да, происходящее напоминало помесь документалки с дешевым хоррором, но мысль о том, что надо всего-навсего проснуться, больше его не посещала.

Момент первого пересечения огненных врат Семён не запомнил: из него вышел покурить человек разумный и дал порулить человеку дикому. Впрочем, кое-что все-таки этот дикарь запечатлел — странные огненные буквы, проступающие сквозь пламя: «Наконец-то. Добро пожаловать.»

Глава 4

Срывая финишную ленту, Семён потерял сознание, а очнувшись, обнаружил себя лежащим на булыжной мостовой в луже крови. В глазах все плыло. Этот дурацкий сон слишком затянулся. Хотя в том, что это сон, он уже не был уверен — букет острых ощущений посеял зерно сомнения. В теле будто наделали дырок, поджарили и отбили слегка кухонным молотком. В таком наполовину готовом к употреблению состоянии, кряхтя и постанывая, он перекатился на бок, огляделся в поисках помощи и тихо взвыл: рядом никого не было.

Вместо спасительных девяти квадратов родового гнезда и старых обоев в цветочек перед ним был коридор шириной метра два с половиной, со стенами, густо покрытыми зеленой растительностью наподобие вьюна. А еще там были двери. Много дверей. Нет, не так. Очень много дверей. Это было похоже на своеобразную жутковатую выставку и дальний конец экспозиции тонул во мраке.

Он попробовал подняться, но поскользнулся на перемазанных кровью булыжниках и снова упал. Еще раз обвел мутным взором пространство. Очертания коридора утратили резкость и превратились в кашу. Одному было не выкарабкаться.

Сёма заорал. Точнее, еле выдавил из себя что-то типа просьбы о помощи. Кровь бодрыми ручейками покидала тело, а вместе с ней и силы. Когда одна из ближайших дверей открылась и перед глазами появилась пара ног в песочных мокасинах, он только вяло пожурил потенциального спасителя:

— Поздно… Пожалуй, пора просыпаться…

* * *

Комната с обоями, узкая кровать и ковер так и не вернулись к Семёну, когда он в очередной раз проснулся, однако новое место выглядело довольно прозаично, что в сложившейся ситуации было весьма неплохо.

Это была просторная и чистая больничная палата без единого намека на юдоль отчаяния и обитель скорби. Всего две кровати-трансформера, рядом тумбы на колесах, способные не только хранить вещи, но и служить обеденным столом, небольшой, метра полтора в высоту, холодильник, узкий шкаф. На подоконнике уютно разместился маленький телевизор, на экране которого басил искаженный помехами дородный господин. Судя по смеху за кадром, это был комик. Компанию телевизору составлял литровый электрический чайник.

На соседней кровати лежал крупный мужчина лет сорока с лишним и глядел на Семёна грустными добрыми глазами.

— Как Вы, дорогой друг? — оживился он, увидев, что Сёма пришел в себя.

— Я? — он прислушался к ощущениям в теле, попутно восстанавливая в памяти произошедшее с ним за последнее время. — В меня стреляли, кажется. И даже попали. Но сейчас вроде неплохо.

— Вам исключительно повезло! Вы были почти на грани. Еще минута, и Ваш путь в Коридоре был бы окончен.

— В Коридоре, простите? — рассеянно отозвался Семён.

Собеседник изумленно уставился на него и прищурился, словно силился прочесть мысли, написанные на лице восьмым кеглем.

— Мы с Вами находимся в мире номер три, если быть точным. Сестричка сказала, что Вы новичок, так ведь?

— В каком… кто? — не понял Сеня.

— Вы в самом деле ничего не знаете?

— По нулям. То есть, лет пять назад подруга упоминала про огненные врата, но без подробностей. Я подумал, это игра такая. А потом как-то всё замялось, она уехала, а телефон не оставила…

— Телефон? — переспросил в свою очередь незнакомец. — А, должно быть, одна из технологий Вашего мира. Какой он по счету?

— Не знаю, каким он считается, у всех миров есть номера?

— У всех, мой друг, — ответил этот субъект с инфантильным лицом ребенка, седыми волосам и пепельной щетиной. — У Вас очень странная история. Если Ваша подруга звала Вас в Коридор, значит, подготовила местечко и должна была ввести в курс дела, если только… — он прервался от внезапной догадки: — А Вы не из анархистов ли часом?

— Анархистов? — Сеня имел очень поверхностные знания о политических течениях и решил уточнить, какое содержание вкладывает собеседник в этот термин.

— Тех, которые пытаются взломать систему. Попасть в прошлое, например, — закинул удочку седовласый и принялся опасливо поглядывать на Сеню.

— Пожалуй, что нет. Ограничения — это плохо, наверное, но я ни за что не ратую уж точно. — Семён смутно ощущал, что идет по тонкому льду, — но перед тем как попасть сюда, я вроде очутился во временах второй мировой. Но если и так, то это случайно.

— Второй мировой?

— Ну, Великой Отечественной…

— Видимо, мы из разных миров. Это прошлое Вашего мира, не так ли?

Собеседник производил впечатление человека, застрявшего на стыке между ребенком и взрослым. Учтивое обращение и седина указывали на зрелость, но мягкие черты полноватого лица, вялая дикция и застенчивый взгляд указывали на инфантильную натуру.

— Да. Если… Вы, — Сёма немного задумался над выбором обращения, — ничего не слышали о второй мировой, значит, мы точно из разных миров.

Мужчина как будто еще больше заволновался, однако его волнение было таким же, как он сам — мягким и застенчивым.

— Если Вы были в прошлом своего мира, это очень плохо. У Вас точно будут проблемы с руководством, а мне придется доложить, я не могу бездействовать, это нарушит Баланс. — Он опустил глаза, разобрать, что он мямлил, было почти нереально.

— Какие проблемы? — встревожился Сёма.

— Не уверен, что мне следует обо всём этом говорить, на такой случай нет инструкций. — Беспокойство взрослого ребенка росло. — А что, если есть, а я не в курсе? — обратился он уже сам к себе.

Сёма, сам будучи довольно нерешительным, оценил степень волнения этого человека как критическую. Он понял, что разузнать что-либо без усилий у него не получится, и взял инициативу в свои руки.

— Подождите докладывать, пожалуйста, давайте хотя бы познакомимся. Меня Сёма зовут. — Он протянул ладонь для рукопожатия, всем своим видом выражая отсутствие злых намерений.

— Валентин Андреевич, — неожиданно представился странный знакомый и осторожно протянул маленькую для человека своих габаритов ладошку левой руки — правая была в гипсе.

Его ладонь напоминала давно остывшую котлету: такая же мягкая и влажная.

— Очень приятно, — поддержал политес Сеня после секундного замешательства — это было самое неловкое рукопожатие в его жизни.

— Видите ли, как мне кажется, я попал в Коридор случайно. Во сне. Подруга, которую я упоминал, сообщила о возможности путешествовать между мирами, спросила, какие я люблю истории. Я ответил, что ужасы и мистику. Попробовал по ее инструкции представить себе страшное место, но ничего не вышло и дело замялось. А потом связь оборвалась, и я даже не знаю, где она и что с ней. И вот, спустя семь лет, я лежал себе дома ночью, слушал музыку, уснул и тут началось такое… Война, стрельба, огненные ворота… И вот я тут, — скомкано выложил он на стол все карты. — Не могли бы Вы рассказать мне, что Вам известно о Коридоре?

Валентин Андреевич призадумался, насупив по-детски брови. Затем заговорил. Сперва неуверенно, но постепенно набирая обороты.

— Признаться, я вижу не все детали, но общая суть ясна и внушает оптимизм. Люди попадают в Великий Коридор только по приглашениям. Обычно кто-то из служителей получает право привести воспитанника. Как правило, это награда или за какие-то особые заслуги, или просто за годы безупречной службы. Но награждаемый, он же наставник, обязан ввести новичка в курс дела, обеспечить его переход, познакомить с курирующим Хранителем и тому подобное. — Судя по всему, правила и порядок были его излюбленной темой. — Затем новичок проходит обучение в одном из трех учебных заведений: Академия магии в трех семерках, Духовная семинария в сто тридцать третьем и Биотехнологический университет в восемьдесят восьмом. Это, конечно, всего лишь стартовая площадка. По сути, не так важно, каков будет Ваш фундамент. Да, чему Вы удивляетесь, мой друг?

— Академия магии?! — От радостного возбуждения лежащий на боку Сеня приподнялся на локте.

— Да! — Его собеседник смутился такой реакции. — Многие считают, что эта практика устарела, мол, магов уже слишком много, действует волшебство далеко не во всех мирах, учить его можно в прикладном порядке. Считается, что в наше время лучше выбрать биотехнологии. Но лично я считаю, что магия весьма качественно дисциплинирует ум и очень полезна тем, кто ее никогда не видел, — он слегка замялся, задержав взгляд на Сёме.

Тот понял намек, как и подобает, на свой счет и смутился.

Очередную неловкую паузу прервал звук открывающейся двери. В палату осторожно вошла коротко стриженная миниатюрная шатенка в небрежно накинутом поверх льняной косоворотки белом халате. Что-то в ее облике показалось Семёну смутно знакомым, но что точно, он сразу не вспомнил.

Она поприветствовала Валентина Андреевича, назвав его мягко Валя, и уставилась на Сеню, умело скрывая за непроницаемым лицом и легкой усмешкой рвущийся изнутри смех.

— Должна признать, твое появление вышло эпичным, — завела она разговор без предисловий. — Обычно люди стремятся вызвать сильные положительные эмоции и пересекают Врата взволнованными, но воодушевленными. Твое же появление наделало шороху. Влетел весь опаленный и израненный, да еще и сознание потерял! Что ты себе представил?

Сёма врубил ручник. Такое количество событий он не вывозил. Сбросив частоту, после небольшой паузы он принялся повторять байку о своих злоключениях, попутно вспоминая, где и когда мог видеть эту барышню раньше.

— У меня не получилось попасть к огненным вратам, когда подруга объясняла мне, как это сделать. Я соврал ей. — Уши мгновенно вспыхнули. — Было так солнечно и хорошо, что у меня не вышло представить ничего страшного. Все ерунда какая-то.

Пока он говорил, в голову закралась догадка: за очками в тонкой прямоугольной оправе, меланхоличными интонациями и женственной фигурой ему почудились знакомая ирония и хитрый прищур карих глаз пацанки, с которой он гулял во время школьных каникул. Опасаясь ошибиться, он стал искать неопровержимые доказательства.

Слова, иллюстрирующие приключение в концлагере, давались ему с трудом. Этот монолог был скуп и косноязычен, но встречен благосклонно: усмешка, появившаяся после слов о вранье, пропала. В конце своего рассказа он попытался проверить свою догадку.

— Могу я надеяться, что Вы не сообщите обо всем, что я Вам поведал, Даше?

— Это вряд ли, — ирония снова поселилась на лице девушки.

— Но почему? Понимаю, что это плохо, но лучше я сам как-нибудь… Стыдно ужасно!

— Вижу, — взгляд скользнул по багровым ушным раковинам. — Не узнаешь, серьёзно?

— Вы очень похожи на Дашу… — осторожно начал Сёма, наблюдая реакцию собеседницы.

— Неужели годы настолько меня не пощадили, что даже старый друг не может узнать?

Семён не успел решить, как реагировать, и потому просто глупо ловил ртом воздух.

— В общем, считай, что уже рассказал, извинился, извинения приняты и не будем об этом больше, — сжалилась над ним подруга детства.

Не будь он застенчив, наверняка на радостях обнял бы ее, но внутренний интроверт задушил этот минутный порыв.

Когда она попросила его встать, он осознал, что лежит, одетый в какую-то нелепую ночнушку. Смятение на его лице вызвало очередную — ответную — ухмылку на ее.

— Жив, здоров и невредим, — констатировала она отсутствие лишних дырок на теле. — Одевайся, пора познакомиться с шефом, — она кивнула в сторону стула, на котором лежала стопка одежды алого цвета, и вышла из комнаты, бросив, уходя, «пока, Валя» седовласому детине. Тот что-то смущенно промямлил ей вслед.

Костюм был похож на облачение бойца ушу: косоворотка и брюки из мягкой ткани, ни единой пуговицы, все на шнурках и петлях. Ничего не висит мешком и не обтягивает тело вплотную. На груди в районе сердца эмблема с изображением огня, справа на том же уровне имя, фамилия и номер 203. Немного повозившись с завязками, Семён перестал замечать наличие одежды, настолько оказалось удобно. Под кроватью была пара мокасин того же цвета.

Впрочем, одежда едва ли могла его взволновать, ведь ему предстояло знакомство с абстрактным начальством. В голове возник образ строгого господина в деловом костюме с волевыми чертами лица и властными манерами и сразу захотелось отсрочить эту встречу на неопределенный период, плавно перетекающий в вечность. О чем его будут спрашивать? Будут ли вообще вопросы или же его с одного взгляда вышвырнут из Коридора?

Когда Сёма влажной подрагивающей рукой отворил дверь палаты, вместо ожидаемого больничного холла увидел тот самый Коридор. Даша явно наслаждалась замешательством на лице старого друга.

— Проходи, не стесняйся, добро пожаловать, как говорится.

Он робко пересек порог.

— А где остальная часть больницы?

— Ее не существует. Это лечебный мир. Какой бы хворью ты ни страдал, какую бы травму ни получил, этот мир вылечит тебя. Там всегда будет то, что тебе необходимо для физического здоровья, и ничего больше.

— То есть, психов этот мир вылечить не может? — нервно пошутил Семён.

— Ну, мы все тут в каком-то смысле… — уклончиво ответила подруга.

Он счел эту тему скользкой и не стал ее развивать. Действительно, как тут можно считать себя психически здоровым?

— Тебе нужно в Первый, но сначала попьем чайку в библиотеке. Я так давно должна была ввести тебя в курс дела, что сама все забыла. Нам сюда, — указала она на высокую дубовую дверь с прямоугольными стеклянными сегментами, сквозь которые в Коридор проникал мягкий свет.

Дверь смотрелась величественно и жизнеутверждающе. Когда Сеня изо всех сил потянул ее на себя, поддалась на удивление легко и чуть не стукнула его по носу. Он неловко улыбнулся и пропустил Дашу вперед.

Глава 5

Для Семёна слово «библиотека» означало тихий погост макулатуры, о которой одни школьники вспоминали и то лишь во времена летних каникул и с большой неохотой. Сам он кроме книг по школьной программе брал там в основном Стивена Кинга, и о том, какие еще сокровища мировой литературы скрывают чопорные дамы с застывшими на лицах выражениями колоссального интеллектуального и культурного превосходства, даже не подозревал.

Конечно, мир, патетически именуемый Великой Библиотекой, не мог быть похож на местечковый пылесборник. Сёма ожидал чего-то масштабного вроде Хогвартса или Староместа и не сразу уловил связь между названием мира и его содержимым.

Портал привел его на улицу футуристического мегаполиса, где к ласковому солнцу гордо тянулись стройные ряды башен, кожу приятно будоражил легкий сквозняк, а обоняние — ароматы трав и цветов. В отличие от киношного человейника тут совсем не было машин, только редкие пешеходы и какие-то маленькие летающие устройства типа механических стрекоз мелькали в бесконечном лабиринте книг.

Даши рядом не было. Она вошла всего на мгновенье раньше и, похоже, успела скрыться, заставив всерьез понервничать уроженца маленького городка: он тут же начал шарахаться по сторонам, и, подойдя к одному из домов, обнаружил, что тот целиком сложен из книг. В голову заскочила шальная идея достать одну, но ее тут же выбило из головы осознание возможных последствий.

Нельзя было и представить, какие тексты прятались за разномастными переплетами на бесчисленных страницах, сколько лет поиска, фрустрации и вдохновения, сколько историй, теорий и экспериментов нашли здесь свое место. Стихи и проза, кулинарные рецепты и научные труды, записки графомана и, наверняка, какие-то бессмертные произведения человеческого гения. Одному Богу известно, что таилось в этом книжном океане!

Между башнями пролегали проспекты, вымощенные брусчаткой. Где-то камни в ней были древними, как египетские пирамиды, где-то совсем новыми. Приглядевшись, Семён различил на них стрелки, слова, картинки и какие-то непонятные знаки.

На одном из булыжников жирной маслянистой краской яично-желтого цвета было написано «Центральная площадь». Соседний камень стрелкой указывал направление. Двигаясь по ней, он вскоре вышел на обширное пространство с парком, скамейками и беседками, от которого лучами отходили ряды книжных улиц.

На скамейках сидели несколько человек с термосами, бумажными стаканчиками с какими-то горячими напитками, блокнотами и неизвестными Семёну устройствами. Кто-то разговаривал вслух, словно с самим собой, кто-то рисовал в блокноте или просвечивал страницы книг синими лучами из колец на пальцах. Атмосфера царила рабочая, но без лишней нервотрепки. На Сеню внимания никто не обратил.

Он разинув рот созерцал симбиоз природы и человека, когда внезапно из ниоткуда появилась Даша.

— Давай присядем пока тут, — указала она на свободную скамейку неподалеку. — Я, вроде как, несу ответственность за тебя, так что слушай внимательно.

— Если ты несешь за меня ответственность, то почему бросила тут бродить одного? — возмутился Семён.

— Небольшая временная погрешность, ничего страшного, — беспечно отмахнулась она. — В любом случае я бы тебя нашла.

Она помолчала немного, собираясь с мыслями, и продолжила:

— Как правило, в Коридор попадают с первого раза. Правда, эта самая первая попытка обычно происходит в детстве. С тобой все как-то не так вышло. Удивительно, например, то, что главный твой страх никак не связан с твоим собственным опытом.

— Наверное, рассказы ветеранов… Ну и фильмы. Я их никогда не любил. Вот Коридор и показал мне, чего я на самом деле боюсь больше всего. Так, получается?

Даша не ответила.

— В общем, место, в которое ты перенесся, пройдя через огненные врата, называется Мир Миров, Великий Коридор, Центральный Коридор и еще множеством эпических имен, но все говорят просто «Коридор». Он основа всех вселенных, включая нашу. Каждая вселенная тут называется «мир» или «пространство» и находится за одной из дверей. Пока понятно?

— Кажется, да, — неуверенно кивнул Сеня, пытаясь осознать масштаб бреда и уловить подвох.

— Да, звучит дико, — угадала его настрой Даша, — но за каждой дверью Коридора и правда спрессовано все пространство и время одного из миров. Вот возьмем, например, наш двадцать третий. Если, проходя туда, загадаешь девятое мая тысяча девятьсот сорок пятого, Москву и Красную площадь, то увидишь салют в честь победы. Но это только пример, — торопливо добавила она, — путешествовать во времени по родному миру нельзя, но об этом позже.

— А если не дать конкретных ориентиров?

— Ну, если совсем ничего, Коридор выберет эти показатели рандомно и тогда… В общем, я тебе не завидую. Но если ты укажешь хоть что-то, Коридор «додумает», если можно так выразиться, и подберет что-то наиболее близкое. У нас есть целый реестр миров. У тебя будет полно времени его изучить, а я расскажу про самые основные. В Первом заседает Совет, а в остальное время — Хранитель Света.

— Хранитель Света, — фыркнул Семён. Претенциозность титула его позабавила.

— Да, не перебивай, пожалуйста. Пока впитывай, со временем все поймешь. Место, где мы находимся, — Второй. Он хранит всю известную информацию обо всех известных мирах. В Третьем ты уже был, это лечебница, в Четверке — лаборатория, где исследуются данные и вещества… Дальше Пятый, там что-то вроде склада, где можно добыть почти что угодно. Про Восьмерку говорят, что в ней обитает Хранитель Тьмы, но это слухи. Ты заметил, конечно, что я пропустила Шестой и Седьмой. Так вот, там мертвая пустота. Хранитель Тьмы уничтожил их когда-то очень давно и теперь там и еще в Десятом Абсолютное Ничто, из которого нельзя создать новый мир. Но не будем о грустном. Миры с Десятого по Сотый в основном населяют люди вроде нас, правда, где-то они бороздят космос, а где-то добывают огонь трением. Столько разных сценариев, просто диву даешься!

— А пришельцы? — не удержался Семён. Сарказм был единственной твердой опорой в этом водовороте безумия.

— Если честно, не знаю, — серьезно ответила Даша, — сама не видела, да и не то чтобы сильно стремилась. Глянь, — она указала на ближайшую башню. — В одной такой штуковине может быть информация обо всех событиях, произошедших в целом мире за год, а может, за один единственный день. Это настоящая бездна сведений! Возьмешься искать зеленых человечков в Двадцать третьем и не заметишь, как жизнь пройдет. Я бы не стала разбрасываться минутами на такие погружения.

Она замерла, думая о чем-то своем, а Сеня залюбовался косым лучом солнца, рассекшим сумрак одной из улиц.

— Но мы отвлеклись, — вышла из оцепенения Даша. — За Сотым миры так называемой второй волны, за Двухсотым третьей и так далее. Считается, что все эти пространства заполнили люди из первой сотни. В Коридоре полно пустот — дверей, за которыми ничего нет, и человек, попадая туда, может создать там абсолютно всё!

Она еще долго самозабвенно живописала многообразие возможностей, но от Семёна не ускользнула изнаночная сторона этого великолепия: тотальная бюрократизация всего и вся. Решение всех сколь-нибудь значимых вопросов находилось в ведении Совета Хранителей, шестерых уроженцев миров первого порядка. По традиции четверо из них символически олицетворяли природные стихии, а двое — Свет и Тьму. Эта шестерка решала, кому, что и как делать, чем заниматься, какие миры посещать, а какие нет. Придумывала правила, карала за их нарушение и поощряла соблюдение. В общем, три в одном: суд, парламент и правительство. На службе у шестерых были другие уроженцы миров с Десятого по Сотый. Они образовывали управления, отделы и секторы. Общее число всех этих чинуш не превышало двухсот пятидесяти.

Семёна удивила не только человеческая монополия на посещение Коридора, но и то, что эта сравнительно крохотная горстка людей, вместо того чтобы нырнуть в бездну свободы, существовала в неустанном режиме пчел-тружениц. Когда он поделился этой мыслью с подругой, она пояснила, что некоторые всерьез обсуждают идею существования альтернативной организации, идущей навстречу с другого конца Коридора, и уж они могут оказаться кем угодно.

Проверкой подобных догадок занимались ребята из исследовательского отдела. К каждой новой двери направлялись маг, ученый и духовник (остальные служители часто называли их «святошами» или «амебами»). Эта троица выборочно проникала в различные временные и пространственные точки мира, исследовала их, писала отчет с трех разных ракурсов восприятия, отсылала его в научно-исследовательский и двигалась к новым белым пятнам — романтика, одним словом.

В научном отделе эти трехгранные записки анализировали, прогнозировали развитие мира, заполняли статистические карточки и сливали все бумаги и образцы учетникам. Те сортировали всю эту макулатуру, оцифровывали и сваливали в гигантские кучи — башни.

Основной задачей этой бюрократической малолитражки, как понял Семён, было сохранение Баланса между исследованием миров и невмешательством в их судьбы, а количество служителей стало результатом многих столетий проб и ошибок. Впрочем, чтобы проветривать служащим мозги, их периодически перетасовывали, словно карты в колоде: тот, кто вчера сидел в лаборатории, сегодня устранял последствия нарушения пропускного режима, а вчерашний патрульный — мирно сканировал документы в Библиотеке. По словам Даши, такая практика вносила определенную сумятицу в отлаженную в целом деятельность системы.

И все-таки за бесконечной рутиной жизни каждого коридорщика прятался крохотный островок абсолютной свободы, каждому давался чистый лист: пустота, где он мог сделать все что угодно, но большинству почва этого острова самостоятельности казалась слишком зыбкой и они выменивали ее на часы и дни в мирах, созданных кем-то другим.

Угасание энтузиазма во взоре друга заставило Дашу взяться за кисть и плеснуть немного мистики на безрадостную палитру своего повествования. Бегло описав обязанности Хранителя Света (нынешний носитель этого титула именовал себя имя Лучом), она решила задержаться на его символическом антагонисте — Хратителе Тьмы. Тут информационный голод настолько удобрил почву для слухов, что особо недалекие поговаривали, что Мрак — это сама Смерть в чистом виде, те, кто не учился в Академии Волшебства были уверены, что в тумане, окутавшем эту должность, скрывается лич^[9] из трех семерок, сумевший при помощи темной магии пробиться в Коридор. Иные думали, что Мрак совсем не имеет телесной оболочки и является фантомом, духом самого Коридора.

Но Сеня понял, что для Даши подобного рода толки интереса не представляли. Она уже много лет вела летопись мира волшебников за дверью с тремя семерками. Просто подхватила знамя, выпавшее из рук предшественника, и знала, что однажды передаст его кому-то еще, а на досуге коллекционировала необычные истории и странных друзей вроде ворчливого мага, покалеченного проклятьем, или девчонки-сироты из двадцать пятого, которой в родном мире приходилось в буквальном смысле драться за еду.

— Скажи, а людям не дается право выбрать работу? — спросил Сеня после долгого молчания.

— Строго говоря, нет, — признала Даша, — но тебя определяют туда, где ты можешь принести наибольшую пользу, учитывают все твои личные качества и, в конечном итоге, это и есть место, где бы ты хотел оказаться на самом деле. Так что Хранители экономят время на прохождение пути проб и ошибок.

— А что, если я не хочу быть там, где смогу принести больше всего пользы, а хочу быть там, где я хочу? — возразил Семён.

— Насколько мне известно, — неуверенно ответила Даша, — пока эта система не давала сбоев. Такая вот карма, — заключила она.

— Тогда огласите хотя бы в научных целях весь список, пожалуйста…

— Это охотно. Тем более, что осталось как раз только твое Управление. Тебя определили к красным, это что-то вроде полиции.

— Странно. Где я, и где полиция? — удивился Семён. — Я даже попал в Коридор с таким скрипом — засмеют.

— Не бери в голову. Пока будешь учиться, все забудут. Тут подобные новости в лучшем случае однодневки. А насчет назначения согласна. Не ожидала, что твоя стезя хранить Баланс. Видимо, я чего-то о тебе не знаю… В любом случае, у нас будет возможность встретиться и поболтать, как в старые добрые времена, — девушка улыбнулась. — Как раз расскажешь, почему тебя выбрали для столь почетной миссии.

Она на полсекунды прикрыла глаза и потом взглянула на изящные часы на запястье.

— Так. Тебе еще предстоит почтить своим присутствием Первый, а мне — взяться за работу, — выпалила она и поспешно поднялась со скамьи. — Чтобы вернуться в Коридор, попроси Великую Библиотеку выпустить тебя.

— И как это сделать — попросить?

— Как угодно. Главное, обратись к ней с такой просьбой.

— Эээ… Выпусти меня, пожалуйста, Великая Библиотека, — промямлил Сеня, озираясь по сторонам в страхе быть услышанным.

Перед скамьей материализовалась дверь.

— Что мне делать дальше? — спросил он, потянувшись к ручке.

— Вернуться в Коридор и войти в соседний мир.

— А потом? — Он изо всех сил оттягивал момент встречи с неизвестностью.

— Кто ж знает. У каждого знакомство с Хранителями происходит по-своему.

Глава 6

На створках из черного дерева были выгравированы лица неизвестных мужчин и женщин всех возрастов, от совсем юных до непредставимо древних. Многие из этих рельефных портретов были столь высоко, что заставили Семёна запрокинуть голову. От нахлынувшего благоговения вместе с вечным его спутником волнением он покрылся испариной. Ручка в форме песочных часов проскальзывала под пальцами, и чтобы догадаться, что проход открывается внутрь, ему потребовалось несколько попыток, но и тогда пришлось налечь всем весом и даже пойти на таран, чтобы бочком просунуться в образовавшуюся щель.

А внутри была совсем небольшая комната, заставленная шкафами, до отказа забитыми книгами, ватманами, макетами человеческого мозга и прочей, предположительно медицинской, атрибутикой. У зашторенного окна стоял старомодный стол с лампой, похожей на коническую шляпу. На нем был граненый стакан в подстаканнике, хорошо знакомом пассажирам поездов дальнего следования, в стакане тосковали выжатая долька лимона и чайный пакетик, над ними нависали горы картонных папок, одна из них лежала обособленно и была раскрыта.

Внезапно от стены отделилась тень и в кресло у стола погрузился пожилой мужчина в белом халате. Его голубые глаза хитро и добродушно созерцали Семёна сквозь маленькие круглые очки в тонкой оправе, трогательно смотревшиеся на солидном носу.

Сеня не выдержал игры в гляделки и уставился на свои мокасины. Но молчать долго он не смог.

— Вы, должно быть, Хранитель Огня, Маар…

— Э… дарагой! Развэ я одэт в красное, как ты? — спародировал незнакомец кавказский акцент.

Сеня не сразу сообразил, что тот шутит. Ему казалось, что этот человек в белом халате изучает его душу под микроскопом и предмет исследования для него чрезвычайно забавен.

Спустя минуту незнакомец все же сжалился и заговорил на чистом русском:

— В Коридоре меня зовут Луч и я Хранитель Света, — произнес он со сдержанным достоинством. — Твоя подруга хорошо отзывалась о тебе, а я привык верить людям, особенно таким замечательным, как Даша. И вот ты здесь. Знаю, ты должен встретиться тут с Мааром, но твое появление в Коридоре было несколько выбивающимся из общей картины, — последовала пауза и новая хитрая, но добродушная улыбочка. — Поэтому я решил немного пошалить и поменять привычный порядок вещей, чтобы познакомиться до того, как слухи успеют исказить чистоту восприятия. Твой шеф в курсе. И пожалуй, я предположу, что она не ошиблась, — снова пауза, — и для тебя стоило придержать местечко. Кстати, о ней. Я живу уже очень много лет, но таких симпатичных личностей встречал редко. Тебе повезло с подругой. У нее золотое сердце, понимаешь?

Ответ был невразумительным, но Луча это не смутило.

— Если пока нет, то обязательно поймешь позже, — без осуждения произнес он и встал, протягивая руку. — Удачи тебе, дорогой! Я дам тебе всего один совет. Береги дружбу. Ее не создашь ни воображением, ни магией, ни наукой.

Сёма молча пожал протянутую мохнатую и теплую лапу мужика в белом халате и единственный источник освещения погас.

Наставший конец света был недолгим. Через секунду комнату озарило пламя, и Сёма инстинктивно закрыл лицо рукой. Когда он убрал её, комната превратилась в роскошный зал с витиеватыми колоннами и разноцветной мозаикой. Вдоль стен, словно отмечая взлетную полосу, горели плошки с огнем и тлели благовония, на самих стенах плясали тени-великаны.

Между колонн уверенной энергичной походкой шел высокий подтянутый человек в таком же, как у Сени, красном облачении.

— Знаю, ты любишь звездное небо, — бросил он резко, — давай немного пройдемся. Сегодня дивная ночь.

Пока встревоженный Семён покорно поворачивался в заданном направлении, посреди зала возникла окованная железом полукруглая дверь, которая больше подошла бы зернохранилищу, чем этим величественным хоромам.

Они подошли туда в звенящем от эха шагов молчании, и Хранитель Огня все так же жестом предложил ему проследовать внутрь.

Там их ожидала чернильная простыня с белыми кляксами вверху и силуэты пшеничных колосьев внизу, едва заметные в свете, который давали факелы Первого мира. Когда они пересекли порог, стало совсем темно, но тут же раздался щелчок и в руке Маара появился керосиновый фонарь. В его свете можно было различить две колеи под ногами и небольшой участок поля.

Начальник пошел по правой дорожке, Сене досталась левая.

Когда-то точно так же он гулял с другом и двоюродным братом, но ту ночь он помнил смутно. Были там, вроде бы, терпкий аромат степи в парном воздухе, стрекот кузнечиков, кваканье жаб и далекие крики вылетевшей на охоту совы. Ну и запах навоза, доставленный ветерком с соседней деревни, не выветрился окончательно. С другом, вроде, болтали о чем-то, с братом в основном молчали. Вместе искали топливо для ночного костра, и каждый нес из дому что-нибудь вкусненькое: свежий хлеб, картошку, колбасу для пикника в поле.

Сейчас рядом шагал мужчина лет около сорока с короткой седеющей шевелюрой, увесистыми мешками под живыми и колючими черными глазами. В зарослях щетины непрестанно гуляла кривая разбойничья усмешка. Было в нем что-то от футбольного тренера Семёна. Казалось, вот-вот он отпустит очередную матерную прибаутку, улыбнется и сверкнет золотым зубом. Однако новый наставник улыбаться не спешил.

Семён глубоко вдыхал стерильный воздух и безуспешно пытался отыскать звезду наездника, которую когда-то показывал отец.

— Ты, наверное, заметил, что звезды тут не те, что в твоем мире, — нарушил тишину Маар. — На самом деле, это вообще не звезды. Этот мир я сляпал для тебя по дороге к Первому. Типа подготовился ко встрече.

Сёма оторвал голову от небесной карты и увидел, что хмурое и слегка помятое лицо Хранителя Огня всё-таки разгладилось от самодовольной ухмылки.

— Я кое-что разузнал о тебе, — показал он небольшой канцелярский файл с Семиной фотокарточкой. — Меня всё устраивает, так что добро пожаловать в команду.

Сёма сдержанно поблагодарил. Он еще не определился с отношением к происходящему: попал ли он в «страну возможностей» или рабство.

— Хочешь знать, что значит «сляпал мир по дороге»? — подсказал Хранитель Огня.

— Да, конечно, — согласился Сеня.

— Начну немного издалека. Ты вроде бы любишь истории, так что наверняка не против поболтать и послушать. В общем, в Коридоре есть миры, где все подчиняется жестким законам, а есть такие, где правила игры постоянно меняются. Например, сегодня день длится вечность, а завтра пролетает как миг. Или гравитация… Только что ты не мог ноги от земли оторвать, а через час тебя уносит вдаль легкий ветерок. Большинство проживает жизнь в одном мире, а чаще всего в его крохотной части, словно псы в конуре. Но есть и везунчики вроде нас с тобой, которые могут проживать тысячи жизней. Это почти бессмертие.

— Почти? — уточнил Сеня.

— Пока не умрет твоя оболочка. Что происходит дальше, мы пока не знаем. Есть красивая легенда о том, что после смерти душа служащего переселяется в какой-то из еще не открытых миров. Тут вообще много всяких басен, знаешь ли… Люди любят поразвлечься со скуки. А пищи для фантазий уйма! В твоем времени люди двадцать третьего не ответили и на сотую долю своих вопросов. А многие вопросы еще и не задали! Самое забавное, что большинство свято верит, что они про жизнь уже все поняли. Прикольно было бы запихнуть их сюда… Короче, я отвлекся.

Маар перехватил фонарь в другую руку и продолжил:

— Кроме основных миров, тех, которые за дверями в Коридоре, есть еще миры, привязанные к предметам. Они создаются с помощью магии или духовного развития высшего порядка. Думаю, и наука может создать что-то подобное. Не суть. Это место наверняка кажется тебе незавершенным. Может быть, не хватает чего-то?

— Ну… — замялся Семён, подбирая слова, — воздух тут очень чистый…

— Никогда не ври мне. Даже из добрых побуждений. Как там у вас говорят? Честность — лучшая политика? — спокойно перебил его Маар. — Я создал лишь фундамент, но достраивать этот дом будешь ты сам. Дай руку, — и он вложил в пятерню подопечного металлический предмет.

Приглядевшись в полумраке, Сеня узнал в нем египетский символ жизни.

— Такой горячий! — удивился он.

— Я считал, тебя больше удивит то, что пришелец из другого мира дарит тебе анх, — отозвался начальник.

— Я уже ничему не удивляюсь. А как он работает? — заинтересовался Сеня, неосознанно имитируя интонации бывалого служаки.

— О, уверен, у тебя еще все только начинается, — Хранителя Огня повеселила эта наивная самоуверенность. — Если тебе вдруг захочется снова тут оказаться, рисуешь ногтем крест на амулете.

— И всё?

— И всё. Появится дверь, которая приведет тебя сюда.

— А… люди тут есть?

— Ни души. Ни людей, ни зверья, ни насекомых. Это очень сырой материал, так что развлекайся. Заходишь сюда, зажимаешь амулет и фантазируешь. Иначе он так и останется картонной декорацией.

— И я правда могу создать что угодно? — Простота, с которой Маар описывал настоящие чудеса, казалась Семёну подозрительной.

— Да. Но на самом деле это не так легко. Ну, сам увидишь. И еще. Надо предостеречь тебя: не все желания стоит воплощать в жизнь. Мы не всегда точно знаем, чего хотим. И это может стать проблемой, когда разочарования обретают жизнь и разум. Представь, каково осознавать, что ты чья-то ошибка? И последнее. Ты уже знаешь о запрете на доступ к прошлому и будущему двадцать третьего. Так вот, раньше я и сам не мог с этим примириться, но со временем убедился, что так лучше для всех, а для тебя в первую очередь.

Сёма задумался. Что именно было в файле, который держал в руках Хранитель Огня? Прочел ли он его мысли или подобная речь у него заготовлена для каждого новичка?

— А почему для Вас это правило стало проблемой? — произнес он вслух.

— Все мы рано или поздно теряем близких. И тех, кого встретили в Коридоре, и тех, кто был с нами в родных мирах. Научный отдел давно пытается побороть смерть, но пока вернуть человека, чья физическая оболочка погибла, им не удалось. Все эксперименты заканчивались так стрёмно, что результаты приходилось ликвидировать.

Похоже, эта тема была ему неприятна, и Сёма не стал ее развивать.

— А что вы делаете с мирами потом? После того как создали?

— Хороший вопрос, — Маар будто обрадовался смене темы. — Тут у каждого свой подход. Чаще всего создатель не оставляет свое творение на протяжении своей жизни, а потом всё идет крахом. Более мудрые люди оставляют какой-нибудь системный регулятор, который заботится о мире и после их смерти. Но бывает, и целые миры забываются как неудачные попытки или утилитарные творения, исполнившие назначение, и это порождает разные истории… Как-то чувак пролил в Коридоре вино. Ему стало неловко, и он решил избавиться от пятна, а тряпки под рукой не нашлось. И вот он, бухой в доску, открыл ближайшую пустую дверь и создал чулан со всякими поломойными штуками. Пятно вывел, о чулане, естественно, забыл. Пока не наткнулся на него много лет спустя. Он даже не вспомнил, что сам же создал его. А вот швабры с тряпками его запомнили. За годы разлуки со своим творцом они ожили, обрели зачатки разумного мышления и научились общаться.

Сарказм, проступивший на лице Семёна, не укрылся от Маара.

— Похоже на развод, да? Ну прогуляйся тогда до тысяча семьсот шестидесятого.

— Но как эти вещи научились разговаривать без помощи… ртов?

— А я сказал, что они общаются вербально? Наверняка когда тот парень по случайности вновь оказался в том чулане, ему почудилось, наверное, что у него чердак прохудился. Через какое-то время патрульные нашли его тело. Сплошные синяки и кровоподтеки. С тех пор там несколько раз гибли одиночки, а люди, которые заходили туда по двое, утверждали, что слышали голоса. Так продолжалось до тех пор, пока в чулан не заглянула мелкая девчушка. Ее они не тронули. Покаялись. Мол, затаили злобу на создателя, позабыл он о них. А им только и нужно было, что выполнять свое прямое предназначение.

Пока Сёма соображал, стоит ли комментировать эту историю, Маар произвел какую-то манипуляцию рукой и перед ними распахнулась уже знакомая амбарная дверь.

На пороге стояла невысокая плечистая девушка со спутанными волосами, какой-то звериной костью, продетой сквозь вздернутый нос, татуировкой в виде широкой полоски через всё лицо и кучей браслетов на руках.

Она протянула Хранителю огня папку на шнуровке, но тот взглядом указал на Семёна.

— Знакомься, это Шаманка, мой главный помощник.

Девушка надменно кивнула, Сёма застенчиво поздоровался. Папка перешла к адресату, а помощница молча скрылась в проходе.

Сёма успел обратить внимание на уши остроконечной формы, которые странно сочетались с квадратным лицом и волевым подбородком. Он повернулся было к Маару полюбопытствовать о причине такой аномалии, но тот прорастил в его голове еще одно зерно подозрения в телепатии:

— Она уроженка двадцать пятого, там мы тоже набираем рекрутов. В нем кроме людей есть еще две расы, и они частенько перемешиваются. Шаманка — одна из таких полукровок.

— А как вы…

— Отправил ей невербальное послание. Кажется, у вас в двадцать третьем это называется телепатия. В Коридоре есть миры, где каждый может слышать мысли других и транслировать свои собственные. Некоторые из выпускников Духовной академии, Академии магии, ну и Хранители могут общаться таким образом в любом из миров.

Сёму пробило холодным потом. Он силился организовать в голове полный штиль.

— Не бойся, вторгаться в умы всех подчиненных, да еще и одновременно, мне пока не под силу, — голос Маара в голове Семёна заглушил образовавшийся хаос.

Сеня взглянул на него в священном ужасе, а тот усмехнулся.

— К тому же тебе пока нечего скрывать — абсолютная tabula rasa, как сказали бы в двадцать третьем задолго до твоего рождения, — Хранитель Огня снова воспользовался голосовыми связками.

— Вы бывали в Древнем Риме?

— В Риме нет. Но, полагаю, это выражение у вас многие знают. Ты вот там не бывал, но знаешь. Мне же случалось бывать в Месопотамии, Египте…

— Расскажите! — обрадовался Сёма любимой в школьные годы теме.

— Поверь, ты сильно романтизируешь ту эпоху, — уклончиво ответил босс. — И прошу, избавь меня от такого интереса, иначе даже должность не спасет меня от расплаты. — Маар улыбнулся, но Сёму его слова обеспокоили.

— Ничего, — приободрил его Хранитель Огня. — Я и сам, бывает, путаюсь во всех этих правилах. Короче, едем дальше, — перешел он на деловой тон, — в этой папке ты найдешь описание и местоположение основных миров, которые тебе могут понадобиться, инструкцию по безопасности, и, конечно, огромный список запретов и ограничений, куда же без него… Со временем он будет сокращаться. Если ты, конечно, не будешь злостным нарушителем, — он немного усмехнулся краем губ, — остальное мы определим после того, как ты пройдешь обучение.

— Мне бы хотелось научиться магии, — поспешно вставил Семён.

— Почему бы и нет, — спокойно сказал Маар. — Магия, наука или духовное развитие, что бы ты ни выбрал, это средство, а не цель, так что желаю удачи и жду возвращения, — он еще раз протянул горячую ладонь. — И да, чуть было не забыл. Что бы ни происходило в Коридоре или одном из миров, не забывай возвращаться домой. На этом всё. Дуй в Библиотеку, Фё… Даша проводит тебя к трем семеркам.

Семён удержался от того, чтобы выпустить на волю копошащиеся в голове вопросы и, приняв рукопожатие уже более убежденно, почувствовал жар такой сильный, что инстинктивно зажмурился и попытался высвободиться.

Только через пару секунд он понял, что не горит, открыл глаза и нашел себя среди стен, поросших вьюном, в лабиринте дверей. Маара рядом не было.

Он вернулся на главную площадь Великой Библиотеки и принялся искать Дашу. В голове, словно на витрине магазина, крутилась мысль «как тут самому не потеряться».

Оглядываясь на оставшуюся позади щелку, как на спасательный круг, он сделал несколько неуверенных шагов в сторону ближайшего ряда книгоскребов. Под ногами был винегрет из надписей, и он начал лихорадочно изучать его содержимое.

Над головой промелькнула размытая тень. Он поднял голову и увидел, как за углом лабиринта скрылся ковер-самолет. Прямо как в сказке — с наездником. От неожиданности сердце пустилось исполнять чечетку. А наездник реактивного половика, исчезая за башней, крикнул девичьим голосом:

— Спроси вслух!

— Что спросить? — пробубнил он вслед ковровой наезднице и выдохнул обессилено себе под ноги.

А там на булыжниках кто-то написал крупными буквами: «Спроси меня о том, что ты хочешь найти».

— Я хочу найти Дашу, она работает тут, — прошептал Сеня, озираясь по сторонам.

Краска от предыдущей надписи просочилась внутрь брусчатки, и тут же вернулась, образовав стрелку с надписью «следуй за мной».

Сёма и не подумал усомниться в том, что брусчатка приведет к его подруге. Критическое мышление? Нет, не слышали. Он скорым шагом направился через площадь.

В прошлое посещение Библиотеки в ее разреженном пространстве повсюду встречались люди, а теперь же эта странная летчица оказалась единственным живым существом в округе. Но Семён был слишком сосредоточен на поиске, чтобы придать этому значение. Следуя за стрелкой, он добрался до края площади и нырнул под сумрачные своды одной из улиц. Свет лишь местами пересекал этот громадный каньон и потому, проходя по теневой стороне, он невольно поежился от холода.

Знаки на брусчатке заставили его изрядно попетлять по лабиринту башен и о том, чтобы вернуться назад самостоятельно, нечего было и пробовать. Припомнилась сказочка о хлебной крошке или веревке.

Наконец он достиг небольшого сквера. Аллеи из стеллажей уступили место невиданным деревьям с серебристыми, фиолетовыми, малиновыми и синими листьями. Стволы многих из них смогли бы обхватить разве что с десяток людей, взявшихся за руки, а некоторые были столь малы, что едва достигали колена, но до полноценного леса в понимании Семёна здесь было далеко: деревья располагались достаточно вольготно и оставляли много места свету, травам, кустам с цветами и разбросанным в хаотичном порядке валунам.

На границе этого зачарованного сада брусчатка оставила последнее послание: «иди к воде».

Пруд отчетливо виднелся в глубине сквера и Сеня уверенной походкой шел к нему, пока между деревьев не показалась величественного вида дама в простом, но изящном черном платье в пол и шляпе с вуалью, скрывающей лицо.

Она мгновенно завладела его вниманием. Было в ней что-то завораживающее и одновременно пугающее, какая-то смертельно опасная грация сквозила в каждом движении точеной фигуры. Сёма ощутил, как мороз прошел по коже, но списал его на собственную робость.

Дама в черном приблизилась на расстояние вытянутой руки и молча сделала книксен, театрально взмахнув при этом руками в бархатных перчатках.

Семёну показалось, что сквозь сетку вуали промелькнула ухмылка. Ему захотелось бежать без оглядки, словно перед ним была сама смерть, но он, кое-как совладав с собой, поинтересовался у незнакомки, не знает ли она, где Даша.

Та отреагировала странно: рассмеялась низким грудным хохотом и манерно взмахнула изящной рукой в сторону пруда. Сёма торопливо поблагодарил ее и дернулся было к водоему, но немногословная собеседница отвесила еще один книксен и распалась на множество черных мохнатых мотыльков, которые, в свою очередь, растворились в воздухе, оставив клубы черного дыма.

Эта странная встреча и еще более обескураживающее прощание настолько впечатлили Семёна, что в себя он пришел, лишь наступив ногой в воду. Очнулся и увидел беседку в азиатском стиле на помосте посреди водной глади, а немного сощурившись, различил в ней две головы, темно-русую и каштановую.

Обитатели беседки его тоже заметили. Раздались крики, в которых он с трудом различил слова: «Просто иди сюда!», «Прямо по воде!»

Поначалу ему показалось… что ему показалось. Одно дело узреть, как другие летают на половиках, растворяются в воздухе и создают миры, и совсем другое — самому повторить библейское чудо.

Он приблизился к пруду и аккуратно ткнул тихий омут кончиком мокасина. Чуда не произошло. Мокасин вымок, а из беседки донесся девичий смех. Сеня с обидой и тоской оглянулся на деревья, и в этот момент в воздух взметнулись опавшие листья и, повинуясь невидимыми силам, устремились к воде. Достигнув нее, они образовали широкую тропинку.

«Если она думала, что я должен пройтись по этой ковровой дорожке до беседки, то явно не учла массу тела», — ворча, как разбуженный медведь-шатун, и поминая лихом весь женский род, Семён опять подступил к водоему и ткнул листья мокрым мокасином. Те прогнулись немного, но всё же не позволили ноге уйти под воду.

Ободренный Сёма сделал еще полшага, двигаясь боком на манер краба. Из беседки долетели новые брызги смеха. Он набрал в грудь воздуха с примесью уязвленного самолюбия и зашагал к середине пруда более решительно.

Там за приземистым столиком скрестив ноги сидели Даша с Шаманкой. На свободном от книг и папок пятачке приютились пузатый чайник, горелка и три пиалы. Девушки попытались взять себя в руки, но вид сопящего от возмущения Семёна не оставил им шанса. Они опять засмеялись. Он и сам усмехнулся и махнул на них рукой. Взглянул на Дашу в надежде найти понимание в ее глазах, но та только виновато улыбнулась.

— И снова привет! Вы уже знакомы с Шаманкой?

Плечистая девица сама вклинилась в разговор:

— Как прошла встреча с шефом? — спросила она по-свойски.

Ступая по воде, он намеревался произнести нудную речь о том, как низко смеяться над новичками, но сейчас призадумался. Под руку попался анх. Он снял его и протянул Даше.

— Это он подарил мне. Сказал, что к нему привязан мир, в котором мы разговаривали. А еще я видел Хранителя Света. — Он поднял голову.

Даша внимала ему с живым интересом, Шаманка недоверчиво.

Семён кратко и сбивчиво поведал о своей встрече с Лучом и Мааром. Повисла пауза. Повествовал он не слишком изящно, но впечатление явно произвел.

— Интересно, — сказала Шаманка, глядя на него, как на Ивана-дурака, получившего по стечению обстоятельств царевну и полцарства в придачу, — за что это тебе такие привилегии?

Сёма не нашелся с ответом, Даша попробовала помочь:

— Говорила тебе, он любопытный персонаж…

— Это чем же? — подал голос любопытный персонаж.

— Да, чем? — присоединилась Шаманка.

Даше пришлось признать, что о приступах великодушия Маара и любопытстве Луча она не слышала.

— Но, возможно, записи о подобных инцидентах можно отыскать в Библиотеке, — не сдавалась она.

Снова повисла неловкая пауза. Чтобы убить тишину, Сеня поведал о своей встрече с дамой в черном, но стало еще хуже. Дашу это известие сильно озадачило, а Шаманку, похоже, даже напугало.

— Вот! Сказала же, что ощутила что-то, а ты мне не верила! — выпалила она скороговоркой. — Так и знала, что это женщина! Все указывало на это! Скорее всего, ее бросил кто-то или она овдовела и надела мантию, а может, просто никто ее не любит, вот она и решила отомстить!

— Не исключено, что это была Мрак, Хранитель Тьмы, — пояснила Даша Семёну.

Напряженное выражение лица подруги заставили его желудок свернуться в каком-то предчувствии, как выжатое полотенце. Язык словно прилип к гортани.

Девушка продолжила:

— Вообще-то Мрак редко высовывается. Предыдущий Хранитель Тьмы, Инферно, периодически сеял или сеяла, я уж не знаю, кто там кроется за этим плащом, настоящий хаос. Ходят слухи о множестве людей, убитых кусачей катаной. А вообще Хранитель Тьмы — это мутная история вроде тех, что тебе всегда нравились, — она коснулась плеча Семёна. — Но вот вопрос: — заглянула она в его лицо, — сейчас эта история ожила. Ты рад?

— Не особо, — признал Сеня.

— Он, она, оно… Эта тварь что-нибудь сказала тебе? — вклинилась Шаманка.

— Это точно была она. Фигура очень женственная и платье… — Сеня покраснел. — Нет, ни слова. Она вроде бы издевалась… Или мне так показалась. Ее лицо скрывала вуаль, а изъяснялась она жестами. Мне не удалось ее как следует рассмотреть, но, думаю, версия с уродиной, которая всем мстит, довольно слабая, — последние слова он пробормотал себе под нос.

Шаманка презрительно фыркнула.

— Хранитель Тьмы может легко принять любой облик, — озвучила мысли подруги Даша, — да что там Хранитель… Любой служащий мог провернуть такую мистификацию. Приуныл на работе и, чтобы поразвлечься, обернулся такой вот загадочной красавицей.

Даша молча посмотрела на Шаманку, а та закатила глаза, предоставляя подруге возможность озвучить свой взгляд на положение вещей. Казалось, на этой почве они уже сломали немало копий.

— Я не говорю, что это точно не Мрак, — начала она осторожно, словно собралась идти по минному полю. — Как еще объяснить то, что вокруг нас никого? Но его или ее дела тут завершились, по всей видимости. А вообще мне кажется, всегда есть и Свет, и Тьма, это нормально. Тем более, Коридор уже несколько столетий не знал людей, достаточно темных по своей сути, чтобы исполнять обязанности Хранителя Тьмы. Из-за этого, по слухам, изобрели некий артефакт, усиливающий негативные качества того, кто им пользуется.

Она снова бросила вороватый взгляд на подругу. Та все еще держала себя в руках, хотя раздувающиеся ноздри и плотно сжатые губы выдавали тяжелую внутреннюю борьбу.

— А должность эта, как ни крути, нужна, — торопливо пробубнила Даша и слегка зажмурилась, будто ожидала взрыва, но его не случилось. — Примерно как аварийная перезагрузка компьютера. Иногда требуется обновить жизненный цикл, перезапустить колесо. Например, Баланс необратимо нарушен. Жители какого-то из миров массово проникли в Коридор или изменили прошлое своего мира. Есть версия, что так погиб девятый. Но в последние годы такие масштабные происшествия не случались, пока Инферно не слетел с катушек и не убил кучу людей в двадцать девятом.

— Родном мире Маара? — вставил Сеня, — вот почему он предостерегал меня от изменений прошлого.

— Точно. После той истории он как раз и попал в Коридор. Довольно поздно, кстати.

Семёну хотелось узнать подробности истории Инферно, но пока он соображал, с чего начать, Шаманка его опередила.

Когда «Инферно слетел с катушек», она была новичком и патрулировала Коридор. Всех деталей произошедшего она не знала, но поняла, что противостояние Света и Тьмы стоило жизни предшественнику Маара на посту Хранителя Огня и многим жителям двадцать девятого. После бойни, которую устроил там Инферно, ее послали стирать память тем, кто выжил в прибрежном городке, ставшем эпицентром тех событий.

— И захожу я туда, а там жмуры одни повсюду. Мелкие, старики, женщины, бугаи здоровые. Тьме все равно, кого мочить. Хороший ты, плохой, больной, здоровый, молодой, старый… Главное — живой, — экспрессивно вещала она, — и ты прикинь, и года не прошло, созывает Луч общее собрание, а там опять тварь в черном! Вот, говорит он нам, наш новый Хранитель Тьмы. Прошу любить и жаловать. Рехнулся старый! Ничему жизнь не учит!

— Но надо отдать должное Мрак: ее не видно и не слышно, в отличие от Инферно, — вставила Даша, пока подруга переводила дух.

Шаманка фыркнула. Этот спор они явно вели уже давно.

— А почему ты сама не уничтожишь Мрак? Ты почувствовала ее присутствие, она была здесь… — спросил Сеня.

Даша иронично ухмыльнулась, но Шаманка, но нашлась с ответом.

— Трудно распознать Хранителя Тьмы. Разве что он сам этого захочет. Ну или на заседании Совета. О внешности разные слухи ходят. Теперь вот еще женщина в черном. Немногие выжившие после рандеву с твоей красавицей все же выжили из ума… Вряд ли они смогут что-то внятно сообщить о своих свиданиях, но, судя по редким документам, которые смогла откопать Даша, проходят они примерно так: над человеком сгущается черный туман, иногда из него пробиваются приглушенные вопли, иногда вообще ничего. Временами остается изуродованная туша, а бывало, что пустое место или мокрое пятно. Хранитель Тьмы, как пес, чует нарушение Баланса, но в последние годы Лучу удавалось заставить его не убивать нарушителя, а доставлять на суд. А после инцидента с Инферно поддержание порядка окончательно легло на наше Управление. В основном справляются патрульные, но в особых случаях разбирается Маар.

— И ты, — дополнила Даша.

— И я иногда, — согласилась Шаманка.

— Значит, наверное, это был чей-то прикол, раз я сижу и гоняю чаи с вами.

— Наверняка, — согласилась Даша, но после добавила: — Скажи, как она покинула тебя?

Сеня коротко описал черный туман и мотыльков.

— Это точно была она! — глаза Магмы горели фанатичным блеском.

Но Даша не спешила с выводами.

— Может быть, мираж, проекция, или все-таки подражатель. Словом, не Мрак.

Шаманка промолчала, но по ее лицу было видно, что ее мнение осталось неизменным.

Неприятный разговор вскоре забылся. Они читали отрывки из книг, досье и отчетов, обсуждали их, спорили и смеялись. Шаманка травила нескончаемые байки о своей жизни в двадцать пятом, работе, путешествиях в Коридоре и обучении в трех семерках. Когда она замолкала, своими историями делилась Даша.

Время от времени к ним подходили люди. Некоторые просто поболтать, другие докладывали Шаманке о каких-то событиях. Она моментально стряхивала ленивую дремоту, давала емкие указания и снова погружалась в негу. Только когда в воздухе закружились опавшие листья, она неохотно попрощалась и ушла куда-то по служебным делам.

Тогда и Даша взглянула на часы. Сознание уже долго блуждало вдали от тела, а обучение они так и не обсудили.

— Итак, ты решил выбрать магию? Уверен? У паладинов и технократов есть свои преимущества. Ты вроде бы любишь всякие технические штучки.

— Уверен. Стану магом, — расплылся в улыбке разомлевший Семён.

— Хорошо. Но это не единственный выбор, который тебе предстоит сделать. В самой Академии есть три Ордена: Черный, Белый и…

— Красный, — не к месту ляпнул он.

Но оказалось, что третий Орден выбрал серый цвет. На первых стадиях обучения эти направления отличались разве что цветом одежды. Ближе к выпуску белые волшебники с головой уходили в исцеление и защитную магию, черные делали ставку на проклятья и жертвы, а серые, или, как их негласно называли, «Пофигисты», оставались «колдунами общего профиля».

Даша и сама оказалась дипломированной ведьмой.

Ее собственное знакомство с тремя семерками началось с небольшого приключения. Наставник подшутил над ней и выдал координаты одного из городских садов, да еще и в ночное время. Милейшую рощу Даша впотьмах приняла за лесную чащобу и порядком перепугалась. Но еще большее беспокойство вызвал возникший из ниоткуда субъект в поношенном сером костюме.

Он был скорее молод, чем стар, но выглядел удивительно запущенно: худые ноги, здоровое пузо, редкие всклокоченные и немытые волосы, одутловатое лицо с пятнами какой-то коросты и нервный тик как вишенка на торте. К тому же, хромой на правую ногу.

Даша попыталась скрыться среди деревьев, но незнакомец заметил ее и, глотая гласные в конце слов, протянул мерзко:

— Студе-е-е-ентк? Иди за мной.

Даша колебалась какие-то мгновения, но не нашла иного выхода, кроме как броситься вдогонку за удаляющейся спиной.

Они шли через укрытый тенью город до самого рассвета, а он даже не удосужился представиться. Зато постоянно ворчал себе под нос всякую околесицу. Все на свете его раздражало: и яркие цвета домов, и вычурная отделка фасадов, и чистоплюи-эльфы, любители делать грязную работу чужими руками. Доставив ошарашенную Дашу ко входу в Академию, он испарился в огненном вихре.

Облегчение, которое она ощутила, расставшись с ним, помогло успешно справиться со вступительным экзаменом — он уже не казался поводом для беспокойства.

Едва ли нормальный человек, повстречав такого персонажа, обрадовался бы повторной встрече, но Луч был прав, говоря, что у Даши золотое сердце. Когда маги из приемной комиссии предложили ей определиться с Орденом, она задумалась на мгновенье и ее блуждающий взгляд упал на дверной косяк, куда скромно прислонился недавний проводник. В ярком свете он выглядел жалко: в глазах с желтыми белками и узкими зрачками она прочитала боль и мольбу.

Даша озадачила комиссию, выбрав Орден Баланса, а сам маг впоследствии объяснил выражение своего лица постигшим его запором.

Глава 7

В полумраке Великого Коридора то тут, то там открывались двери. Один раз мимо них пронесся странный поток воздуха, задевший Семёна по касательной. Обстановка жутковатая, но Даша чувствовала себя очень спокойно и ее уверенность передавалась другу. Проходя мимо проемов, лепившихся тесно, как покупатели в день распродажи, она кратко описывала, что за ними скрывается.

Вообще-то скитания по дворцам и музеям с детства выработали у Сени условный рефлекс при первых признаках начинающейся экскурсии впадать в спячку. Но прогулочные замечания Даши совершенно не походили на выхолощенные канцелярские речитативы музейных демонов, которые умудрялись своими монотонными интонациями испортить даже истории о дуэли афро-российского поэта и смерти императора-сектанта. Да и темп не позволял заскучать.

И все же миры с двадцатого по сотый его не впечатлили. В них, как и в двадцать третьем, жили люди и развитие во многом было похожим, а он жаждал экзотики. Она начиналась на второй сотне.

— Смотри, тут динозавры обрели разум и основали цивилизацию… — вещала, слегка запыхавшись, Даша.

— Да ладно! — восхитился Сеня, — может, мы…

— Некогда. Все потом. Тут у нас альтернативная история двадцать третьего, где во Второй Мировой войне победила Германия.

— И… он сам возник?

— Нет, конечно, этот мир создал какой-то фанатик третьего рейха. Из наших, кстати, из славян.

Несколько дверей остались не отмеченными, пока Семён переваривал эту информацию и они оба шли молча.

— А тут живут гуманоиды с различными яркими цветами кожи. — Даша остановилась на несколько секунд перевести дух. — Загляни сюда как-нибудь после учебы, очень интересно и, что немаловажно, безопасно. Представь только мир, где никого не удивить цветом кожи! Какие там черные-белые-красные, там фиолетовые люди есть, зеленые… О! А этот мир, — показала она на дверь напротив, — создала какая-то девушка. Наверное, совсем юная, а может, просто глупая. В общем, получив чистый холст, она создала мир из плюша и населила его плюшевыми зверями, плюшевыми растениями, домами, машинами. И все живое.

Семёна передернуло от мысли о столь бездарном использовании уникального шанса.

Дальше был мир, где всю поверхность обитаемой планеты занимал океан. В нем процветали разумные подводные существа; мир, наполненный живым светом, мир с низкой гравитацией и мир, созданный повернутым толкиенистом…

— Хотя, кто знает, может сам профессор его и создал. Или вдохновился на свой опус после его посещения. Я слышала, он был коридорщиком в юности, как и многие известные сказочники, но проверять все байки времени нет.

Когда маленькие наручные часы на ее руке показали некие абстрактные девять часов, они остановились возле створки с тремя серебристыми семерками, висевшими чуть выше уровня глаз.

Эта дверь Семёну сразу понравилась. Она как бы всем своим видом манила в таинственное путешествие «туда и обратно»: потертые горизонтальные доски, облезлая черная краска, массивная ручка в форме кольца, которое держал зубами неизвестный зверь. Сама она была обычных размеров, но упакована в такую гигантскую раму, будто иногда через нее телеги проезжали. Но что за транспорт мог ездить по Коридору? Мопеды, разве что.

— В Питере девять ноль две, — сверилась с хронометром Даша. — Сегодня я тебя выпущу, но к следующему походу тебе нужно обзавестись часами и не снимать их, когда идешь сюда. Обязательно механика. Электроника во многих мирах не работает или работает неправильно. Чтобы вернуться в себя, нужно прокрутить колесо на три оборота назад. Завтра возвращайся сюда, не задерживайся и никуда не сворачивай.

— А что потом? — спросил Сеня.

Она протянула ему две четвертушки бумаги. На одной было короткое рекомендательное письмо за подписью Маара, а на второй — рисованная карта, дата и время.

— Проходя сюда, думай про вот эту точку на карте, — ткнула она в красный крестик, — и про эту дату и время. Полагаю, утро в порту — лучший момент для первого свидания с Ранаталоной. Как зайдешь, чеши в Академию. Это тут, — указала она на еще один крестик.

— А… фашисты? Что, если они в этот раз не позволят мне пройти к вратам?

— Они просто плод твоей фантазии.

— А все остальное? Коридор, ты, Шаманка, это тоже я сам нафантазировал?

Вместо ответа она взяла его за руку. Едва он успел повернуться в ее сторону, как они уже стояли перед огненными вратами.

— Увидимся, когда станешь магом, — коротко попрощалась подруга детства, подмигнула и скрылась в языках пламени.

Сеня как мог быстро последовал ее примеру. Он ожидал получить ожоги, но ими и не пахло. Перед широко распахнутыми глазами наконец-то оказались родные обои в цветочек и розетка. Мягкий утренний свет падал на лицо, а из открытого окна тянуло последождевой озоновой свежестью.

Часть 3

Глава 1

Когда речь заходит о волшебниках, многие представляют седобородых старцев с ветхозаветными посохами. Тех самых, что изучают древние манускрипты, загадочно шепчут какую-то тарабарщину и обрушивают на врагов гром и молнии. Кто-то видит зловещих личностей, скрывающих лица за капюшонами. Эти варят всякую мерзость целиком или по частям в огромных котлах, а полученный продукт используют для темных происков различной степени тяжести, вроде порчи физиономий или злонамеренного лишения жизней. Ну и не забудем о маленьких очкариках, способных летать на вениках и болтать с гадюками.

Дмитрий не был ни первым, ни вторым, ни третьим, хотя и прошел обучение в единственном в мире заведении, где воспитание магов поставили на поток.

В этой Академии было три факультета, гордо именуемых Орденами.

В Белый предлагалось вступить тем, кто, по мнению приемной комиссии, готов был навек избрать путь помощи ближним и дальним. Правда, причины и мотивы такого выбора не всегда были чисты. Случалось, на эту дорогу абитуриентов толкало пуританское воспитание и они становились чопорными сухарями, не имеющими представления об искренней доброте. Нередко в полные инфантильных юношей и девушек ряды просачивались оборотни, гонимые мечтой построить карьеру, пользуясь общей слабохарактерностью. Их чаяния легкой наживы зачастую разбивались о жестокую действительность: среди верхушки Ордена было достаточно тех, кто уже воспользовался этой идеей.

Для Черного Ордена самые каноничными представителями были изгнанные из кланов подземные эльфы — илитиири. Никакой морали, никаких сантиментов, лишь борьба за выживание и стремление к власти и богатству. Но идейных мерзавцев среди черных почти не было, разве что редкие психи. Зато там было полно озлобленных на судьбу бедняков из глухих провинций нагов, которых в мире было так мало, что, в отличие от тех же гоблинов или орков, они не имели серьезного веса в обществе, и обычных балбесов, позарившихся на эфемерную возможность легкой наживы.

Сын владельца пивной на пять столиков святошей не был, но, в силу какой-то врожденной брезгливости, не желал марать руки в крови, пусть и гипотетически. Он выбрал чистилище магического мира — Орден Равновесия, он же Орден Баланса или Серый Орден. Ну или Орден Безразличия, как его величали сами студенты. Из него вышло множество наемников: от сторожей торговых палаток до специалистов по тайным операциям, многие становились профессорами и уважаемыми членами общества, а главное, доисторическая традиция оставляла за серыми магами исключительное право на директорское кресло. Именно там заканчивался полет фантазии и предел мечтаний маленького Мити, наивно полагавшего, что именно в нем находится та самая задница самого могущественного и уважаемого волшебника.

Сам Дима с малолетства был любознательным и общительным, легко сходился со сверстниками, а еще лучше со старшими. Они приносили больше пользы. Знал ценителей похабных шуток, а также кого легко купить лестью или монетой. Денег, впрочем, у него до поры не водилось, но он быстро научился достигать желаемого обходными путями: серия мелких услуг («сбегай на базар и купи мне…», «передай это письмо вон той прекрасной особе…», «слышь, малой, постереги у ворот вон того терема, как зайдет в него такой пузатый мужик, свисти что есть мочи, а я тебе пятак потом…»); несколько обменов, пара нахальных комплиментов — и в результате под подушкой спрятана книга о волшебниках или другая безделушка. Тратить усилия на помощь отцу-одиночке в его обрыгаловке Дима нужным не считал.

Круговорот унижений и нужда превратили папашу из некогда оборотистого дельца в личность настолько ничтожную и трусливую, что многие из его завсегдатаев давно открыли кредит, который не планировали гасить.

Как-то Дима подглядел за ним и, наслушавшись подобострастных заискиваний, спросил, почему бы не нанять волшебника, чтобы вышвырнуть любителей халявы.

Отец вздохнул и отмолчался.

Зато когда Дмитрию стукнуло пятнадцать, папаша внезапно собрал остатки сбережений, влез в долги и отправил парня в Ранаталону навстречу мечте.

Дорога от дома до Академии занимала неделю и шансов проделать этот путь с отцовскими деньгами без приключений был примерно такой же, как у Лестер Сити выиграть чемпионат Англии. Букмекеры приравняли бы их к вероятности высадки инопланетян в центре Москвы или внезапного обнаружения лохнесского чудовища, но, подобно прагматичной команде сеньора Раньери, Дима стал «маленьким паровозиком, который смог». Он не просто сумел сохранить по пути сбор на обучение, зашитый в разных частях штанов, но даже умудрился ловко сэкономить на дороге, насмешив торговцев, плывших через Арсулью к Ранаталоне, скабрезными анекдотами про орка и эльфийку, хотя понятие о том, как те выглядят, имел очень смутное. Мужики на веслах, вытирая слезы смеха, умоляли капитана оставить хулигана на корабле, но Дима четко обозначил цель своего плавания: Академия магии. Зато в обмен на мытье палуб и новые анекдоты ему удалось втрое сбить цену за переправу. Кроме того, моряки охотно кормили его со своего стола.

На другом конце пролива его ждал мир, известный ему лишь по слухам. Сотни, если не тысячи, пришвартованных в порту Ранаталоны судов заставили Диму почувствовать, что он приплыл из глухой деревни в тазу для мытья пола.

Дома на базарной площади он несколько раз встречал небольшие компании гномов, прибывших из-за моря по торговым делам. Разок ему померещились остроконечные уши эльфа, но их обладатель оказался полукровкой — был слишком высок и широк в кости. А тут уже на берегу на него обрушился шквал запахов, языков и наречий. Лесные и ночные эльфы, кентавры и хоббиты были едва заметны в этой пестрой похлебке. Куда больше его поразили плоды любви различных рас и странные лысые существа с полупрозрачной зеленоватой и голубоватой кожей. Это могли быть только морские эльфы, любимые персонажи баек моряков.

Стоя на пристани, Дима сжимал в руке тощую сумку со всеми пожитками и долго не мог сдвинуться с места. Он с восторгом, но слегка растерянно озирался по сторонам, пока на его плечо не легла тяжелая рука. Обернувшись, он увидел обветренное, в красных прожилках лицо капитана корабля, на котором приплыл.

Старик не был склонен к сантиментам, но этот мелкий болтливый гаденыш ему полюбился — заставил вспомнить собственную юность. К тому же сыновья капитана давно сгинули в погоне за солидным кушем, а преклонные года не оставили надежд обзавестись новым наследником. В общем, смерив прищуром выцветших, но еще зорких глаз разношерстную толпу в порту, он произнес что-то вроде:

— Слушай, малой, как там тебя… Дмитрий. Ты, это самое… Может, у меня остаться захочешь? Такой славный матрос из тебя будет, а там, глядишь, походишь по морям, может, и до штурмана у меня дорастешь. Деньгами не обижу, опять же… У тебя-то штаны свалятся, не ровен час.

Пацан одной фразой разбил его надежду:

— Не, дядь Вов, я, еще когда совсем мелкий был, хотел магом стать.

Капитан понял, что уговоры не заставят мальчишку свернуть с намеченной дороги. Он крякнул по-стариковски с досады, достал из кошелька пару золотых монет, повертел в загрубевших мозолистых руках и вручил мальчишке. Затем зычно окрикнул матроса, тащившего мешок с кофе, и когда тот облегченно кинул ношу к его ногам, размотал мешок, деловито жуя трубку. Втянул широкими ноздрями ароматную волну, исходившую от зерен, достал из внутреннего кармана жилета мешочек с завязками, парой ловких движений наполнил, стянул верхушку и вручил несостоявшемуся штурману:

— Я как-то бывал в той школе. Возили кофе директору. Большой он был охотник до него… Может, и сейчас школой правит. Шут их поймешь, этих магов, сколько они свет белый топчут… Если он еще при делах, может, и сойдешься с ним на кофейных зернах. А там, глядишь, и сам до директора дорастешь.

Покончив с подарками, капитан достал из жилета свернутую в трубку карту, деловито расправил и примостил на крышке стоявшей рядом бочки. Пыхнул пару раз трубкой и стал объяснять дорогу, перемещая заскорузлый палец по шершавой поверхности.

— По вот этой улице, ты ее узнаешь по повозкам и народу всякому с тюками, иди до тех пор, пока на горизонте не покажется канал. Там налево повернешь, пройдешь три дома и направо сворачивай. Дальше через мост идешь и на третьем перекрестке сворачиваешь налево, идешь до реки, что побольше первой, пересекаешь ее по мосту и сразу налево. Едва повернешь, увидишь развилку. Там тоже налево. Затем по широкой улице, пока не увидишь сад. Его надо обойти. Жмись к домам, иначе услышишь эльфийское пение и себя забудешь. Сад этот крошечный, сам видишь, — он обвел овальное зеленое пятнышко пожелтевшим от табака ногтем, — но блуждать в нем простой парняга вроде тебя может остаток своих дней. Дальше через канал по мосту, мимо изгороди резной железной, за которой тоже сад, только побольше и с прудами. Там чинуша один знатный живет, лучше не суйся. Он вмиг познакомит тебя с этой твоей магией так, что навсегда охоту связываться с колдунами отобьет. — Он усмехнулся в ответ на живое возмущение, вспыхнувшее в глазах парнишки. — Ладно, ты это… Извини, продолжаем. Дальше прямо все, вдоль реки, пока не увидишь замок. Рыжий такой, в три этажа, с крышей зеленой. Со всех сторон ров. У главного входа, не доходя него, будет забор и две башни на проходной, тоже рыжие. Ты не тушуйся и прямо иди через дозоры, мимо всякого люда. Спроси, как к директору попасть. Лучше всего у тех, кто в белом, если не найдешь, то серых. Черных сторонись. Как пройдешь к директору, подари кофе и скажи, что он от меня. А дальше надейся, что тот трухлявый пень все еще жив и любит кофе. Тот, что я тебе дал, пьют первые богачи и знать эльфийская. В общем, береги его.

Отблагодарить капитана за столь щедрый подарок Диме было нечем. Он просто протянул капитану свою тощую покрасневшую на солнце руку и, глубоко вдохнув соленый воздух, скорым шагом двинул в указанном направлении. На том и простились.

Он без проблем нашел Академию, одолел вступительный экзамен, на вопрос почтенных старцев о цели обучения честно заявил, что намеревается занять кресло директора. Его живой и здравствующий обладатель усмехнулся в аккуратную седую бородку.

За несколько лет учебы Дима превратился из тощего доходяги в хитрющего жилистого дельца с аккуратными волосами до плеч. Серый костюм, полагавшийся студентам Ордена Равновесия за счет магии сидел на нем весьма хорошо. Ботинки, прическа, оценки — все как полагается. Красавцем он не был, но девчонкам нравился. Вел себя с ними очень деликатно, понимая серьезность последствий возможных ошибок. Учился в меру усердно, не забывая пестовать свой главный талант: выходить сухим из мелких передряг. В итоге умение ради выгоды найти общий язык с кем угодно создало ему репутацию специалиста по решению щекотливых задач.

В те времена в Академии не было общих правил поведения и наказания, и каждый из преподавателей, кураторов и старост считал своим долгом проявить фантазию. Также путаница была вызвана индивидуальным подходом: одним было запрещено покидать территорию замка, а другим — нет, одни могли заводить отношения и даже семью, а для других устройство личной жизни означало конец карьеры волшебника. В зависимости от курса или Ордена для студента мог быть установлен комендантский час с восьми вечера или с полуночи, а мог быть и не установлен вовсе. Для некоторых учеба состояла из бесконечных промежуточных проверок знаний, а кто-то был предоставлен сам себе до самой сессии.

Неудивительно, что все эти правила постоянно нарушались, а санкции были делом обычным. Самыми банальными были побои. Их Дима не боялся: в детстве в уличных стычках с мальчишками ему не всегда удавалось пустить в ход обаяние. Исправительные работы как смехотворные — типа подмести все полы в кабинете профессора и сварить ему суп, так и довольно мерзкие, вроде ручной чистки туалетов, — тем более не вызывали в нем трепета. Только отчисление действительно страшило этого прощелыгу. Никакого плана Б и, тем более, В у него не было. Все его помыслы были о директорском кресле.

Глядя, как студенты толпами покидали Академию, он стал крайне осторожным. Персонального запрета гулять за пределами замка у него не было, но он, на всякий случай, этого не делал и построил свой заработок на том, что обеспечивал стыковку страждущих получить без риска безделицу из города с любителями сыграть ва-банк ради пары звонких монет. На этом поприще его авторитет вырос настолько, что никто и не думал обходиться без посредника, ведь за свои услуги Дима брал весьма умеренную комиссию и обеспечивал полную конфиденциальность предприятия. Так он уже к выпускному курсу скопил приличный капитал и выслал небольшую его часть с надежным гномом отцу, чем привел бедного старика в состояние, близкое к экстазу.

Не забывал он и об учебе. Гением он, может, и не был, но и тупицей его назвать было никак нельзя. Зубрежкой себя не утруждал, предпочитая вникать в суть вещей и мгновенно закреплять знания на практике. Когда же предмет был скучен или не давался с наскока, Дима без проблем находил обходные пути сдачи экзаменов.

В таком состоянии он встретил свое двадцатилетие. Не по годам благоразумный, предпочитающий держаться в тени, не хватающий звезд с неба в учебе, но преисполненный уверенности в сытом будущем. Кресло старика Вальдемара он из виду не упускал, но события не форсировал. Благо директору было хорошо за сотню лет, что для человека и так было далеко за гранью.

Но именно в год совершеннолетия произошло событие, которое внесло сумятицу в его планы. Случилась банальщина: парень влюбился. Крепко влюбился, неожиданно для самого себя. Нет, конечно, в его планах и женитьбе нашлось место, но в достаточно отдаленной перспективе. Это должно было случиться в зрелом возрасте, когда он достигнет главной цели, или, на худой конец, возглавит Орден. Будущая пассия обязана быть значительно моложе, в меру умна, в меру красива и должна души не чаять в своем опытном и мудром супруге. Хорошо, если у нее будут корни среди лесных эльфов. На чистокровную эльфийку он не рассчитывал.

Но у судьбы был иной план.

Глава 2

Однажды скучнейшая лекция по теории магии была прервана появлением новой студентки. Событие не такое уж редкое, но в этот раз именно оно стало причиной краха Диминых планов. Он ощутил такую бурю эмоций, с которой его рациональный разум совладать не мог.

Грациозная обладательница роскошной копны каштановых волос и больших синих глаз из-за слегка вздернутого кончика носа выглядела немного наивной, а ямочки на щеках придавали ей убийственный шарм. Безликий серый костюм не мог скрыть ее яркую внешность, когда она, иронично осматривая рукава пиджака, словно не видела их до этого, вошла в аудиторию и села за первую парту неподалеку.

Обычно это место пустовало, так как близкое расположение преподавательской кафедры мешало сладкому сну, что неизменно вызывали нудные сентенции профессора Эспиранского, прерываемые лишь редкими вопросами законченых ботаников и подлиз вроде Димы, убедившего самого себя в том, что уважает старого сухаря за основательность и последовательность. Но и Диме было непросто добраться до уникальных знаний через монотонную бубнежку о давно забытых техниках чтения, мертвых языках и прочей скукоте. А ведь, по слухам, Эспиранский был не только теоретиком, но никому еще не удавалось заставить старого скрягу освежить лекцию парой примеров.

С появлением новенькой Димины мысли и вовсе отправились на прогулку взявшись за руки и вприпрыжку, оставив хозяина сидеть подперев руками подбородок.

А девушка, будто старому знакомому, лучезарно улыбнулась Игнатию Всеволодовичу. И тот даже ответил ей кривой ухмылкой.

Дальше-больше. В лице старого мага, впервые на Диминой памяти, появились какие-то эмоции. И это была тревога. Он оглянулся по сторонам, пытаясь понять, одного ли его настигло это открытие, но, поскольку с начала лекции прошло уже десять минут, почти все студенты сосредоточились на борьбе со сном.

Очень скоро в воздух энергично взметнулась рука с перстнем в форме совы с двумя крупными сапфирами.

— Игнатий Всеволодович!

— Да, Мина? — отозвался профессор после глубокого вдоха и долгого выдоха.

— Поясните, пожалуйста, для каких целей илитиири использовали заклинание шестиконечной плети? — невинно поинтересовалась девушка.

— Я думаю, ты и сама знаешь… — осторожно попробовал уйти от ответа профессор.

— Возможно, но мне бы хотелось убедиться в этом наверняка. Ну пожалуйста, — протяжно взмолилась девушка, распахнув синие глаза, по яркости не уступавшие камням на перстне.

Повисшая пауза выдернула нескольких студентов из объятий дрёмы. Они были соучастниками многих тщетных попыток сломать устоявшийся порядок вещей, а Мина нарушила его как минимум тем, что была услышана.

Они с возрастающим любопытством стали поглядывать то на выскочку, то на Эспиранского.

Игнатий Всеволодович с удивлением обнаружил такое пристальное внимание к своей персоне, какого не случалось со времен его молодости, когда он был полон желания передавать свои, тогда еще не столь обширные, знания будущим конкурентам по ремеслу. Каждая секунда задержки добавляла слушателей, и вот уже вся аудитория, включая безнадежных лентяев, смотрела на него. Шанс проигнорировать вопрос не потеряв лица был упущен. Тогда он снова вдохнул побольше затхлого воздуха впалой грудью человека, проведшего десятки лет в библиотеке, и начал говорить.

И его слабый сухой голос преобразился до неузнаваемости, а во взоре сверкнул азарт. Он вещал все более и более увлеченно, замирал, жестикулировал и в итоге так увлекся, что озарил аудиторию взмахом огненной шестихвостной плети, издавшей звук, подобный громовому раскату.

В аудитории вновь повисла тишина, на этот раз благоговейная, но ее тут же разорвали бурные аплодисменты. Студенты по-новому смотрели на раскрасневшегося, словно юноша, Эспиранского, и только Дима не мог оторваться от улыбающейся и аплодирующей громче всех Мины.

Вечером того же дня он пил кофе в гостиной Ордена. Кофе был одним из немногих ритуалов, которые Дима не доверял магии. Он самолично засыпал в потемневшую от времени и многих литров напитка джезву четко выверенную порцию перемолотых своими руками зерен, наливал воды из питьевого фонтана, расположенного неподалеку от спальни, добавлял щепотку специй и терпеливо медитировал, вдыхая бодрящий и пряный аромат, пока не приходила пора переселить кофе в кружку. В первый месяц учебы напиток не раз сбегал от погрузившегося в раздумья мага, но вскоре он приноровился интуитивно определять момент для выхода из состояния, близкого к трансу, навеянного видом огня и пузатой посудины с полуголыми девицами на медных боках.

Но в тот вечер ни огонь, ни кофе не могли восстановить в его голове порядок. Он долго прислушивался к внутренним ощущениям и понял, что так легко выкинуть девушку из головы не получится. Значит, стоило узнать о ней побольше, возможно, более пристальный взгляд сведет на нет его навязчивые мысли.

Он забросил всё, в том числе и самые выгодные дела и стал изучать информацию об объекте страсти.

В Академии умели и любили глумиться над жертвами «сердечной хвори» и потому, погружаясь в прошлое Мины, он не без оснований опасался пристального внимания. Пришлось воздержаться от помощи деловых партнеров и положиться исключительно на свои силы.

Для сбора нужных сплетен он решил воспользоваться оборотной магией, в которой неплохо поднаторел на факультативах нового директора Даниила Темникова.

С одеждой все было просто: пиджак «пофигиста» в Академии сам по себе был лучшей маскировкой. Хуже дела обстояли с обувью. Его башмаки, одни на все случаи жизни, были уникальными. Сколько раз они подвергались ремонту, Дима и сам не помнил. В первый год они были ужасно велики, и кто-то из студентов Белого Ордена сжалился и уменьшил их, а позднее уже сам Дима многократно увеличивал, подгоняя по ноге. После памятного урока Эспиранского штиблеты многократно изменили не только размер, но и цвет, и даже форму подошвы. Раньше ему подобные меры предосторожности показались бы параноидальными, но сейчас, когда для него лишь он сам и Мина имели резкие очертания, а все прочее было мутным пятном где-то вдали, он страшно боялся попасться именно на этой детали.

Очень скоро наблюдения привели его к неожиданному открытию: девушка была довольно знаменита. Чудо, что их пути не пересекались раньше, ведь он полагал, что в Академии знает каждую блоху, представляющую собой хоть какой-то интерес.

Об аналитическом и синтетическом мышлении Дима не знал, но способен был по обрывкам собрать вполне правдоподобную и убедительную картину. Для этого ему пришлось выучить не самое легкое заклинание «волчье ухо», позволявшее, сидя в собственной спальне на втором этаже, слышать мышиную возню в подвале. Прием оказался не из приятных: через пару минут после начала жуткая какофония начинала разрывать голову на части. Ему пришлось потратить немало пыточных сеансов, чтобы научиться выделять отдельные слова и фразы, прежде чем приступить к подслушиванию осознанному.

Долгое время ежевечерние бдения были напрасными, но однажды до него долетел обрывок разговора между прежним главой Белого Ордена Светловским и одним из студентов, который посетовал, что восстановленная после отчисления особа не спешит почтить вниманием старых друзей. «Должно быть, воздыхатель, конкурент, то есть», — поморщился Дима. И тут его осенило. В голове всплыла полузабытая и прошедшая через десяток пересказов история.

Глава 3

В середине прошлого года некая девушка из святош по пути из библиотеки в спальню столкнулась с группой студентов в черном, которые тащили что-то в большом мешке. Ситуация не располагала к конфликтам и она собралась тихонько проскользнуть мимо, но тут мешок зашевелился: похоже, очнувшийся от поверхностно наложенного заклятья пленник попытался освободиться.

Один из темных выругался и гаркнул заклинание, способное обездвижить жертву на пару минут или навсегда, в зависимости от силы и концентрации мага. Сделав это, он заметил, что в предзакатный час кроме четверых товарищей и жертвы во внутреннем дворе оказалась еще и девица из Ордена святош.

Черные попробовали уладить вопрос дипломатическим путем — они и так рисковали своими местами в Академии из-за ночной прогулки, и стычка была им не на руку. Двое из них в мгновение ока переместились к девушке и принялись вещать о пользе выборочной потери памяти. Говорили вроде бы не грубо, даже проникновенно, но дали понять, что если занятия в библиотеке не в меру укрепили ее умственные способности, то они с радостью помогут расстаться с некоторыми воспоминаниями.

Бледная, но решительная Мина, дрожа от макушки до босых пяток, предательски дрогнувшим голосом поинтересовалась у этой парочки, кого они тащат в мешке. Предложение не соваться в чужие дела ее не устроило и, стряхнув оцепенение, она схватила парламентеров за бока и обездвижила болезненным заклинанием.

Те изогнулись в судорогах и завалились на землю.

Пока они падали, Мина успела испугаться, что перестаралась, но проверять состояние времени не было: оставшиеся подельники бросили мешок и начали неуверенную подготовку к бою. Они мялись, размышляя, стоит ли закапывать себя еще глубже, но Мина сама дала им повод — сотворила из воздуха магический щит.

То, что жертва очнулась от паралича, намекало на их безалаберность и давало надежду одной из лучших студенток Белого Ордена. Сумей они толково распорядиться численным перевесом, дела ее были бы плохи, но они бездумно восприняли свою численность как безусловный залог успеха и не озаботились защитными заклинаниями, беспечно рассчитывая отбить атаки девчонки.

Она сполна воспользовалась их разгильдяйством: оценила расположение противников, рельеф местности и применила целую комбинацию заклинаний. Вызвала маленькое локальное землетрясение, затем окончательно сбила с ног шатающихся противников мощным порывом ветра, а после этого спеленала ветвями окрестных деревьев. На все это у нее ушло не больше пяти секунд, преподаватель магии природы, узнав о случившемся, посчитал, что не зря получает свое жалование.

А помог озарить славой этот подвиг помощник тогда еще будущего директора Даниила Темникова. Этот весьма неглупый, но чудовищно брюзгливый юноша с копной темных всклокоченных волос следил за лунным циклом в одной из двух замковых башен, поминутно вздыхал трагически и вполголоса костерил патрона за бессонную ночь. Вспышки заставили его изменить предмет исследований — Луна ведь никуда не денется, а во дворе явно происходит что-то интересное. Торжество исторического антагониста и освобождение из мешка представителя мелкого магического народца низшего ранга, мушмура, он решил обратить в свою пользу и поспешил к Темникову в надежде отделаться от нудной работы в награду за любопытную новость.

Ничего не подозревающая Мина помогла существу, похожему одновременно на крысу и поросенка, покинуть территорию Академии и лишь потом направилась в спальню. Заклинание «поступь ветра» позволило ей проскользнуть в крыло Белого Ордена незамеченной, а уж там она, осознав наконец, что страшно устала, ослабила концентрацию и снова осчастливила мир своей красотой.

И зрители нашлись. Час был поздний, но в гостиной горел камин, а возле него грел кости легендарный маг-долгожитель, директор Академии Вальдемар в окружении Темникова, Светловского и нескольких доверенных преподавателей.

Увидев столь представительное собрание, Мина попыталась опять податься в невидимки, чтобы проскочить в спальню, но за спиной раздалось сдержанное покашливание, а следом смутно знакомый усталый голос:

— Мы ждем вас, юная леди, подойдите, поближе, будьте любезны.

Кураж, который сопутствовал ей весь вечер, испарился, а грудь сдавило от дурного предчувствия.

За десять шагов до камина комната вдруг наполнилась треском огня и поленьев: кто-то из могущественной компании сотворил вокруг звуковой барьер. Попав внутрь него, она услышала, как ее многолетний покровитель и глава Белого Ордена Иван Иванович Светловский убеждает директора не применять к ней суровых мер. С другой стороны руководитель Черного Ордена Даниил Темников, которому слухи прочили директорское кресло в ближайшие годы, тактично намекал на вредные последствия потакания нарушителям правил и исключений для лучших студенток. Скорее всего, его не беспокоила победа исторического соперника в студенческой дуэли, да и лично к Мине он, возможно, даже симпатию чувствовал, но соблазн проверить границы собственного влияния был слишком велик, так что сорокатрехлетний сын изгнанной из клана ночной эльфийки и неизвестного человека с выражением искренней печали в голосе высказался о необходимости отчисления. И на беду Мины этот полуэльф, хоть и считался почти юношей по меркам остальных профессоров, оказался куда влиятельнее шумного, неопрятного и косноязычного Ивана Ивановича.

В те времена давно остыли пепелища после магических войн, революций орков, борьбы за независимость гоблинов и геноцида драконов, и Темников был черным магом совершенно нового вида. Он обладал невероятно притягательной наружностью: правильные черты лица, унаследованные от детей подземелий бесцветные волосы сплетены в аккуратный пучок, уши слегка острятся, а изысканный френч с брошью в виде хищного цветка сидит, как вторая кожа. Только холодные серые глаза могли вызвать беспокойство, но они имели замечательное свойство становиться зелеными и казаться окружающим веселыми и добродушными. Магистр Черного Ордена не применял телесных наказаний, был справедлив, обстоятелен, но при этом ироничен, весел и обладал каким-то врожденным даром убеждения. Этот дар был столь силен, что использование магии для расположения к себе нужного человека становилось излишним. Помогал этот талант и в обучении студентов: его лекции и практикумы затягивали с головой всех студентов без исключения. От чокнутых зубрил до самых безнадежных лентяев.

Неудивительно, что на его фоне Светловский выглядел выжившим из ума стариком. Белый маг был немногим моложе Вальдемара, так давно разменявшего полтора века, что никто, кроме него самого, точно не знал, сколько же ему лет. Толстый, одышливый и дурно пахнущий Иван Иванович мог, вспылив, выпороть студента, не разобравшись в причинах проступка, и уже пару десятилетий как стал настолько рассеян и непоследователен, что фактически Орденом руководил его помощник, обходительный молодой человек с совиным носом и большими глазами навыкате. Светловский отечески называл его Васей, не беря во внимание то, что парня звали Алексеем.

Но при всем этом Иван Иванович, как никто другой, умел заметить искру в самом заурядном существе и раздуть ее, наполняя мир светом и теплом, а на Мину он возлагал особенные надежды и помогал чем мог: пускал в обсерваторию после полуночи, находил редкие книги и компоненты для зелий… В общем, одно только предложение отчислить ее довело бедного старика до истерического припадка.

Полуэльф уклонился от полемики, сопровождаемой визгливыми криками и брызганием слюной. Преисполненный достоинства, он развел руками и посмотрел на директора.

А Вальдемар, достигнув возраста зрелого гнома, юного эльфа, пожилого хоббита и давно мертвого человека, давно похоронил даже правнуков, и все его существование в последние годы текло как-то по инерции. Снаружи он выглядел крепким мужчиной шестидесяти лет с безупречно уложенной седой шевелюрой и щегольской бородкой, но внутри прогорел и уже бы закончил свой путь, вот только достойной смены все не было. Не один десяток лет директор искал преемника. Отчаяние заставило пригласить лесных эльфов возглавить Академию на время, пока не найдется подходящий кандидат, но те от помощи вежливо уклонились. Когда он совсем потерял надежду пристроить дело своей жизни в надежные руки, на горизонте появился Даниил Темников.

К Светловскому же директор относился как к старому товарищу. Он десятки лет прощал ему все чудачества и в иной ситуации без раздумий ограничил бы наказание Мины символическими мерами, однако в этот раз выбор оказался настолько сложным, что впервые за все годы правления он решил обсудить наказание студентки со всеми педагогами.

Даниил сдержанно восхитился его мудростью, а Иван Иванович принялся поносить Вальдемара базарной бранью.

Утром преподавателей разбудили раньше обычного, но причина собрания уже была им известна. Светловский полночи воспламенял речами заспанных, но лояльных подчиненных, а Темников разослал записки своим и отправился на обход тех, кому предстояло определить исход ситуации, — серых магов. Он давно успел изучить их повадки и знал, кто в этот час спит, кто пьянствует, а кто бесцельно бродит по кабинету, проклиная старческую бессонницу. Для каждого был заготовлен ключик: сонный порошок, бутылка в меру дорогого породистого вина или душевная беседа. Но и этого не вполне хватило, чтобы убедить патологически нейтральных магов в том, что студенческая разборка вообще достойна их внимания.

Особенное раздражение ночной визит вызвал у ближайшего соратника Вальдемара, профессора боевой магии Дюбеля. Федор Николаевич с собственным братом-то не ладил из-за ненависти к подковерной возне, которой изобиловала жизнь ювелирного магната, и предложение отдать голос в пользу отчисления студентки чужого Ордена не нашло понимания у прямолинейного гнома. Если остальные маги хотя бы выслушали Темникова, то этот, спустя несколько минут после начала беседы, бестактно прервал ее и удалился в спальню.

И вот, недовольно почесываясь и ворча про кофе и завтрак, вся верхушка Академии встретилась в директорском кабинете.

Совещания у Вальдемара в последние годы стали редкостью — главы Орденов со своими помощниками прекрасно справлялись с текущими делами самостоятельно и потому с непривычки нервно ерзали на стульях. Когда последний из вошедших профессоров громогласно чихнул от скопившейся в кабинете пыли, Даниил самолично и без тени позерства очистил воздух и отодвинул для него стул, приглашая присесть.

Пока не вошел директор, Светловский даже попробовал подкупить оппонента каким-то ценным артефактом, на что тот страшно оскорбился. Притворно, разумеется, но пришедшие поверили и взялись унимать белого мага.

Двое союзников Темникова получили инструкции требовать максимальных санкций и ждали развития событий. Они были старше него, но проиграли выскочке конкуренцию за пост главы Ордена. Злобу, как полагается, затаили, но тот был так силен, что после нескольких провалившихся попыток его устранить маги сдались и согласились довольствоваться почетной старостью: читать лекции, представлять Орден там, где полуэльф не считал необходимым участвовать лично, и заниматься наукой. Последнее стремление Даниил поощрял щедро: ангажировал лучшие аудитории, добывал редкую научную литературу и удвоил жалование.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

Ямауба (яп. 山姥, «горная ведьма») — чудовищное существо, ёкай (монстр) из демонического пантеона японской мифологии (википедия).

3

Мисосиру (яп. 味噌汁, дословно «суп с мисо») — блюдо японской кухни, суп с растворённой в нём пастой мисо. В состав супа включается множество второстепенных ингредиентов, их набор зависит от региона и сезона. (википедия).

4

Тамагояки, тамаго-яки (яп. 卵焼き или 玉子焼き, «жареноe яйцо», также называется атсуяки-тамаго) — блюдо японской кухни, сладкий или пряный омлет. Готовится тонкими слоями, которые один за другим с помощью палочек сворачивают в рулет. Как правило, его готовят в прямоугольной сковороде макиякинабэ. (википедия).

5

Гохан — это не просто отварной рис по-японски. Это блюдо, без которого обходится редкая трапеза в Японии. Готовится он без специй, соли и жира, в отличие от европейской кухни. Гохан принято подавать в миске конусовидной формы, предварительно посыпав рис кунжутом. Едят это блюдо, держа посуду на уровни груди. На основе гохана готовят другое популярное в Японии блюдо — Тяхан. (https://imungu.livejournal.com/44447.html).

6

Натто (яп. 納豆 натто, «хранящиеся бобы») — традиционная японская еда, произведённая из сброженных соевых бобов. Особенно популярен на завтрак. Обладает специфичным запахом и сладко-солёным вкусом с горчинкой, а также липкой, тягучей консистенцией (википедия).

7

«Удачливый» в переводе с японского.

8

«Синкансэ́н» — (яп. 新幹線, «новая магистраль») — высокоскоростная сеть железных дорог в Японии, предназначенная для перевозки пассажиров между крупными городами страны. Принадлежит компании Japan Railways. Первая линия с 17 станциями протяжённостью 515 км, которые поезд преодолевал за два с половиной часа, была открыта между Осакой и Токио в октябре 1964 года, к летней Олимпиаде. Также поезда синкансэн называют «поезд-пуля».

9

Волшебник, с помощью темной магии превративший себя в ходячий труп и обретший таким способом вечную «жизнь».