Самоволка

Сергей Лукьяненко, 2014

Идеальных планов не бывает, – в этом пришлось убедиться обычному московскому бизнесмену Степану Зайцеву. Согласившись подменить рванувшего в самоволку брата-близнеца – сотрудника оперативного бюро пограничного дивизиона в загадочном Центруме, – он оказался вдруг в самом сердце чужого, враждебного, смертельно опасного мира. Мира, где спокойному и совсем не воинственному «деловому человеку» предстоит научиться притворяться и лгать, терпеть голод и боль, сражаться и убивать…

© С.В. Лукьяненко, 2013

© М.Ю. Тырин, 2013

© ООО «Издательство АСТ», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

I submit to you that if a man hasn’t discovered something he will die for, he isn’t fit to live.

Martin Luther King Jr.Speech in Detroit, June 23, 1963

Я хочу сказать вам, если человек не обнаружил ничего, за что он готов умереть, ему незачем жить.

Мартин Лютер Кинг-мл.Выступление в Детройте, 23 июня 1963 г.

Пролог

— Степка, Борька! — крикнула баба Катя, выглядывая с веранды. — А ну хватит по сараям шлындать, похлебка стынет!

К внукам баба Катя обращалась с той же интонацией, что и к своим поросятам. Да и поросята у нее были сплошь Петьки, Васьки и Федьки. Наверняка и Борьки со Степками когда-то водились.

Степа и Борис, десятилетние братья-двойняшки, вынырнули почти одновременно с разных концов двора. Прибежали на веранду и уселись за стол, не переставая болтать ногами. Словно и не думали останавливать бег.

— Ну? — прошептал Борис, когда баба Катя ушла на двор. — Достал?

Глаза его горели яркими угольками.

— Фонарь достал, — спокойно и деловито ответил Степан. — Под сарай положил, к веревке. А крючка нету пока.

— Может, на месте найдем какой-нибудь прут, согнем?

— А если не найдем? — рассудительно ответил Степа. — Обратно возвращаться? Там только мусор один и ветки. Откуда там прутам взяться?

— Не знаю… — вздохнул Борис. — Тогда по дороге будем искать. Во! На ремдвор заедем, там точно найдем.

— Это можно, — солидно согласился Степа. — Еще аптечку для велика надо прихватить, у деда снять.

— Да зачем?! Ехать-то всего пять километров.

— Вот пробьешь баллон посередь дороги — будет тебе «зачем»…

Борис бросил ложку и уставился куда-то в неведомую даль, возбужденно выбивая дробь пальцами на темной, сплошь изрезанной поверхности стола.

Мысленно он был уже там, на месте. Велоаптечки и прочие предосторожности казались ему досадными препятствиями, не стоящими внимания.

Жаркое солнце перевалило через зенит. Все стало медленным, ленивым, словно завязло в жаре. И воздух, и пыль на дороге, и редкое кудахтанье с соседних дворов, и запах сена… Все словно повисло, остановилось между временем.

* * *

Пять километров по жаре на скрипучих «Школьниках» здорово вымотали обоих. Но Борис усталости не замечал и брата не жалел. Даже на горках старался темпа не сбавлять, выжимая из себя все свои мальчишеские силы.

Сельская дорога пылила, сухо шуршала под колесами, огибала бугры, приспускалась к мостам над узкими тенистыми речушками.

Наконец Борис перестал крутить педали, дождался, пока велосипед сам остановится, и перевел дух. Степа догнал его через полминуты.

— Вон, глянь… — сказал Борис. — Почти приехали.

В низине перед ними блестели три больших квадратных пруда. Пруды были старыми и, кажется, искусственными. Их для чего-то раньше использовали, очень давно. То ли фабрика здесь стояла, то ли рыбу разводили, то ли просто поля поливали.

Теперь здесь ничего не было. Берега обвалились, поросли темным кустарником и деревьями. Квадратными пруды казались только издалека. Вблизи же было видно, что очертания давно потеряли геометрическую точность, а углы скруглились.

Но не за этим ехали сюда братья, не углы мерить.

Оба знали — за самым дальним прудом есть ложбинка, вся заросшая ракитой. И там, за густыми зарослями, прятались развалины из старого камня. Очень странные развалины — не дом, не сарай, не погреб. Что-то среднее. Пожалуй, это и была та самая фабрика.

Осталось от нее немного — две стены, груды валунов и еще какие-то бортики, лесенки, даже колонны.

Среди развалин был вход в подвал. Братья видели его своими глазами и даже прошли по нему несколько метров. Дальше не смогли — он заканчивался ямой или колодцем, глубину которого понять было сложно. Да и не очень-то хотелось проверять, когда за спиной мама с беспокойством зовет обоих братьев, не понимая, куда они исчезли.

Решили отложить исследование на потом. И вроде почти забыли.

Но вдруг услышали от соседа, старенького, вечно выпимши пастуха деда Егора, историю.

Непростая это была шахта. Говорят, в войну в ней немцы прятались. Целый отряд ушел и так и не показался. Наверно, утонули все. Со всеми своими ремнями, погонами и автоматами.

«Я должен это проверить», — заявил в тот раз Борис. И разубедить его не мог никто в мире. Заробевший поначалу Степа позже тоже подхватил эту волнующую идею: подготовиться, вооружиться фонарями, веревками и крючьями — и ощупать дно ямы в поисках старой-старой тайны.

Ну не бездонная же она в самом деле — эта яма?

Сегодня день настал.

— Погнали! — Борис оттолкнулся ногой и устремился на велосипеде к прудам — прямо через колючий скошенный луг.

Вблизи развалин вдруг навалилась тишина. Чуть доносился плеск волн с берега, немного шелестели ракиты. Но все как-то приглушенно, неясно. Словно имелась невидимая, но осязаемая граница у этого маленького тенистого мира с мягкой землей и влажным воздухом.

Вскоре у Степки чуть екнуло сердце: он увидел вход в подземелье, черный и мрачный. И мелькнула мысль — а может, не надо? Глупости ведь это — одним, без взрослых лезть в какую-то яму, в темноту…

Но в следующую секунду он уже смотрел на Бориса — тот был весь в движении и энергии, горел, как пламенный моторчик, разматывал веревку, сгибал из железного прута крючок-щуп, больше похожий на кочергу, проверял батарейки у фонарика…

Его уже не остановишь. Только разочаруешь на всю жизнь и останешься в его глазах нытиком и трусом.

— Ну, пошли! — торжественно проговорил Борька, и глаза его так и горели неуемным азартом. — Представляешь, если автомат найдем, а?

Фонарь оказался слишком тусклым, но глаза все же привыкли к сумраку. Пещера изнутри была пустая и странно чистая. Кирпичная кладка на стенах и пружинящий слой прелой листвы под ногами, больше ничего. Ни надписей, ни кострищ, ни битых бутылок.

Борис взял покрепче фонарь, опустился на четвереньки и заглянул в яму. Смотрел долго, дна не увидел, но остался доволен.

— Нормально, — сказал он. — Там стенка кирпичная. Я по этим кирпичам — как по лестнице.

— Веревку привязать некуда, — вздохнул Степан.

— А ничего! Вот, глянь… Наматываешь на руку, пропускаешь через спину… вот так… и на вторую руку наматываешь. Теперь не выпустишь, главное, сам крепко упрись. Да не бойся, я на ней висеть не собираюсь. Так, на всякий случай…

Какое-то время Борис провозился, закрепляя на себе крюк. Он был длинный, в рост самого Бориса, и все время норовил неудобно повернуться.

Наконец кое-как прицепил на ремень. Фонарик же пристегнул к пуговице — на нем имелась для этого петелька. Завязал под мышками веревку.

— Держи крепче! — задорно воскликнул он и, сопя, полез во тьму, оставив брата в темноте.

Степка старался держать веревку чуть натянутой. Так он чувствовал, что Борька внизу шевелится, движется — в порядке он, короче.

— Отпускай! — кричал снизу Борька. — Еще отпускай!

И все равно было не по себе. И с каждой минутой все больше.

По лицу покатился пот, веревка стала больно резать кожу.

Вдруг показалось, что он уже целую вечность стоит во тьме с этой веревкой, слыша далекий голос Бориса: «Отпускай…»

«Да сколько можно лезть! — в отчаянии подумал Степа. — Веревки же не хватит».

— Отпускай еще, — донеслось до него.

— Давай обратно! — не выдержал Степан.

— Отпускай… — ответил приглушенный голос.

Веревка вдруг резко натянулась. Степан машинально напряг левую, страховочную руку… но вдруг понял, что пальцы не ощущают конец веревки! Нет ее, кончилась!

Новый рывок веревки сбил его с ног. Правой руке не хватило сил удержать, веревка вылетела и проворной змеей умчалась в темноту колодца.

Степка упал на колени, с ужасом глядя во мрак.

— Борька! — крикнул он дрожащим голосом. — Вылезай, я веревку уронил!

Он ждал, что брат сейчас засмеется в ответ, скажет какую-нибудь необидную колкость про трусливого Степку…

Но прошла целая вечность, а от Бориса не донеслось ни звука.

— Борька! — отчаянно закричал Степа.

Он кричал и кричал, но ему не отвечало даже эхо. Голос тонул в душном сумраке колодца.

Он уже сам хотел лезть за братом, но внезапно пришел в ужас от того, что они оба окажутся там, на дне. И никто не будет знать, куда они исчезли, где искать.

— Борька, скажи что-нибудь! — в последний раз крикнул он, размазывая слезы.

Выскочил наружу из-под сводчатого входа. И сразу ослеп от нестерпимо яркого солнца.

Оно смотрело на него без всякого интереса. Оно ничем не могло помочь, да и не собиралось.

Солнце видело много несчастий, трагедий — ему было все равно.

Степка вскочил на велосипед — скорее нужно искать людей. Рванул через луг на дорогу… вернее, хотел рвануть. Колеса вязли в сухой почве, ехать приходилось в горку.

Кое-как вскарабкался на пустынную дорогу. Сразу понял, что торчать на месте и ждать — мало проку. Надо двигаться, тогда больше шанс кого-нибудь встретить.

Стояла тишина. Только треск тракторного дизеля дробил воздух где-то в полях, очень далеко. Жара колыхалась медузой, прижигая кожу своими щупальцами.

Поехал, набирая скорость. Тут же вспомнил — поселок! Или ферма. В общем, какие-то домики были по правую руку от дороги, далеко в стороне. Огибали эти домики долго, значит — быстрее будет напрямик.

И недолго думая соскочил с большака в поле, на крепко утоптанную тракторную колею. По всем расчетам выходило, что вон за тем недалеким пролеском и должны оказаться домики.

Но вот пролесок за спиной, а никаких домиков нет. Только еще одно поле. И за ним — еще один пролесок.

Степка разогнался изо всех сил — уж за тем-то пролеском точно должны быть домики!

На какой-то яме велосипед здорово грохнул — и вдруг педали перестали крутиться, застряли. Степка поднажал, что-то хрустнуло. После этого педали начали проворачиваться свободно, потеряв всякое сцепление с цепью и колесом.

Степан едва не зарыдал в голос. К тому же он понял, что впопыхах схватил Борькин велосипед. А свой — с висящей на раме кобурой с инструментами и аптечкой — так и остался там, под ракитами.

Он побежал. Горло пересохло, пот хлюпал в кедах.

Солнце уже было над кронами деревьев. Ему надоело смотреть на взмокшего испуганного мальчишку, оно уходило.

Степка продолжал бежать, хотя и за вторым перелеском не обнаружилось никаких домиков. И как возвращаться к дороге, он уже не помнил.

Он мечтал только об одном — встретить кого-нибудь, хоть кого-нибудь!

Где-то по-прежнему трещал трактор. Солнце уже скрылось. По траве полз туман, гомонили лягушки в низинах.

Дома с тревогой переглядывались родители. В колодце сидел брат Борька — может, раненый, со сломанной ногой, может, без сознания. Он ждал помощи, он, наверно, кричал, звал кого-нибудь.

Все, что сейчас мог Степка, — это только бежать.

И уже наступили сумерки, а перелески и поля все так же однообразно сменяли друг друга. Ни единого огонька не светилось сквозь листву. Степка давно знал, что бесповоротно заблудился, но не мог остановиться. Просто не мог.

И он даже не особенно обрадовался, когда в полной темноте вдруг выскочил на дорогу и увидел знакомый указатель. И побежал по этой дороге, и достиг развилки, от которой до деревни было всего ничего.

Пересек, шатаясь, безлюдную улицу, каким-то чудом не валясь с ног. Поднялся на крыльцо, споткнувшись о велосипед, толкнул всем телом дверь, ввалился в комнату.

Упал на колени, разразился плачем, от которого тело разрывалось пополам. Сквозь слезы он смутно видел лицо матери.

— Ну, тише, тише, — сказала мама. — Пришел — хорошо. Пойду отца позову, он тебя ищет.

— Мама… мама… — захлебывался Степан. — Борька в яме… в колодце… нужно ехать… я звал, он молчит…

— Успокойся, куда ехать? Зачем ехать?

— Борька в колодец упал… он там лежит…

— Что ты несешь, какой колодец? Борька дома давно, в комнате сидит.

Слезы просохли.

— Дома?!

И тут же понял — он же едва ноги не поломал о второй велосипед на крыльце. Откуда он взялся?

Степка поднялся, хотя ноги едва держали. Прошел в другую комнату, боясь, что его просто утешают для вида.

Борька сидел на кровати, ел булку, запивал молоком. Увидев брата, отставил кружку, посмотрел на него круглыми темными глазами, в которых было нечто такое, что Степан сам испугался.

Эти глаза были страшнее, чем тот колодец.

Надо было что-то сказать, но Степан не мог. Сердце стучало, как паровой молот, пульс колотил в виски, а горло драла наждачка.

Он просто стоял и смотрел.

И Борька тоже смотрел. Тоже молча. И почему-то было ясно — бесполезно спрашивать. Он ничего не скажет.

И действительно, не сказал ни слова.

* * *

Степан вздрогнул всем телом — и проснулся.

Сердце его колотилось — не во сне, а наяву. Почти так же, как и тогда, без малого четверть века назад.

К чему, интересно, его навестило это далекое детское воспоминание? Да еще так ярко, в подробностях, в чувствах…

За окном колыхался серый рассвет, часы показывали шестой час. Закрыть бы глаза и еще поспать, но Степану было как-то не по себе.

Он поднялся, стараясь не разбудить Люду, вышел на кухню и сделал то, что позволял себе не очень часто, — закурил, приоткрыв форточку и впустив облачко морозного воздуха.

Окна выходили на небольшой городской пруд, ныне покрытый льдом. Днем здесь частенько катались на коньках, летом даже ловили какую-то мелкую рыбешку. На покатом берегу умещалась крошечная березовая роща.

Степану эта картина всегда напоминала другую — ту, что почти полтысячелетия назад написал художник Питер Брейгель. Называлась она «Охотники на снегу». Там тоже был склон берега, деревья, игры на льду…

Степан впервые увидел ее, когда еще учился в школе. Она сразу показалась ему зловещей. Он смотрел на темные фигуры охотников, пробирающихся через сугробы, и думал: что-то здесь не так. Какой-то особый замысел у этих людей. Неспроста они идут в деревню с оружием, но без добычи, пока прочие беззаботно играют и веселятся. А может, они что-то замышляют. Или же произошло нечто плохое — например, на охоте погиб их товарищ…

Позже он даже побывал в Венском музее и увидел картину вживую. И выслушал гида, говорящего о гармонии и умиротворении, якобы царящих на холсте. Но и тогда не поверил.

Степан потушил сигарету под краном и закрыл форточку, зябко поежившись. Пора было вернуться под теплое одеяло и доспать остаток ночи.

Заглянул в комнату к Дениске и Маринке — те безмятежно сопели по своим кроватям.

У себя в спальне вдруг случайно глянул в зеркало — и кисло усмехнулся, машинально пригладив всклокоченные черные волосы. Говорят, что незнакомые люди видят тебя таким, каким ты сам видишь себя в зеркале после сна. Не хотелось бы, чтоб это оказалось правдой.

Тридцать пять лет скоро стукнет. Много это или мало? Черт его знает. Но красивее и свежее уже вряд ли станешь.

Степан натянул одеяло, постарался расслабиться.

Сердце по-прежнему царапала необъяснимая тревога.

Все-таки к чему был этот сон?