КВАЗИ

Сергей Лукьяненко (2016)

Один плохой полицейский. Один мёртвый полицейский. Одна неделя, чтобы спасти весь мир.

Глава третья

Актёр и Приют

Михаил стоял у внутреннего барьера и внимательно смотрел на тёмные башни Химок. Большинство домов давным-давно стояли с выбитыми окнами, потемневшие и облупившиеся. Но кое-где в рамах поблёскивали стекла. Я знал, что ночами там даже горит свет.

Барьер на МКАДе двойной. С внутренней стороны дороги и с внешней. Поначалу по МКАДу даже не ездили. Тогда он был ещё не именем собственным, а аббревиатурой. МКАД — Московская кольцевая автодорога.

Потом, когда всё более-менее устаканилось, движение по двум полосам всё-таки открыли. В основном для грузового транспорта, ну и по спецпропускам. Режиму безопасности это не мешало, наоборот. Я слыхал, что пару раз какие-то особо ловкие восставшие проникали за внешний барьер — и их с удовольствием размазывали по асфальту водители грузовиков.

Но последнее время на московский периметр никто не нападал. Поселения кваzи за МКАДом задерживали восставших и отводили в резервации. Впрочем, пулемётные гнезда на вышках, сооружённых на фундаментах старых надземных переходов через МКАД, остались. И пограничники с собаками — тоже.

Но сами барьеры, которые второпях сооружали из решёток и колючей проволоки, превращать в неприступные стены не стали. Не оказалось в этом нужды. Так что через двойные решетчатые заборы, между которыми лежали десять полос автодороги, прекрасно просматривалось Замкадье — обитель кваzи и восставших.

Ну и некоторых особо упёртых людей.

— Там, в Химках, большая община, — сказал я. — К примеру, в тех двух высотках, видишь? Начиная с пятого этажа — все жилые. У них и электричество от Москвы подведено. И по отдельным зданиям тоже есть общины. Живут как-то. От восставших отбиваются помаленьку, помощи не просят. Ну и там старая трасса на Питер и к аэропорту, хорошо, что рядом люди живут…

— Я знаю, — сказал Михаил. — Мы приглядываем за этой общиной. Восставшие чуют людей и идут к Химкам со всех сторон. Мы их перехватываем. Всем польза — восставшие попадают в резервации, нам меньше хлопот с поисками, Москве — меньше нападений.

— То есть вы ловите восставших на жителей Химок? Как на живца? — поразился я.

— Ну да. Мы за всеми человеческими общинами в провинции приглядываем и помогаем. По мере сил.

Я неохотно кивнул. Разумная политика, что спорить.

— Мне кажется, что сейчас эти барьеры работают в большей мере в обратную сторону, — предположил Михаил. — Не позволяют людям выходить наружу.

— Ну зачем же кому-то выходить из безопасного города? — деланно удивился я.

Михаил искоса посмотрел на меня, сказал:

— У людей разные интересы. Говорят, некоторые выходят из Москвы и устраивают сафари. Охотятся на восставших. Не слыхал?

— Доходили какие-то слухи, — кивнул я, глядя на Замкадье. — Ты же сам сказал, у людей разные интересы. Если человек хочет — он всегда найдёт способ удовлетворить своё хобби.

Михаил кивнул и продолжать не стал.

Я тоже сменил тему разговора:

— Нормально вчера устроились?

— Да, неплохо. Найд нашёл в квартире старый аквариум. Хочет завести рыбок… Денис, почему ты думаешь, что они поедут здесь?

— Он поедет через ленинградский пропускник, — сказал я, проигнорировав «они». — Вот увидишь.

— Но почему? Поездка в Питер на машине — хороший предлог, можно пристать к каравану, а потом съехать с дороги… но у Москвы десять выездов.

— Пойдём, — сказал я. — Вон машина, похожая на ориентировку…

Михаил ещё раз посмотрел на Замкадье. Пробормотал:

— Очень странно видеть всё это с другой стороны…

Мы спустились с насыпи к площадке перед пропускником, где как раз заканчивали формировать полуденный караван на Питер. По спецразрешению можно было выехать и в одиночку, но дураков в Москве мало. Все предпочитали выезжать группами — в восемь утра, в полдень, в шесть вечера. Четыре стареньких колесных БТР охраны, машина «скорой помощи» и две бронированные полицейские машины должны были сопровождать целую кавалькаду — полсотни фур и три десятка легковушек.

То, что между Москвой и Питером существовало автомобильное сообщение, объяснялось отчасти традицией, отчасти сохранившимися вдоль трассы человеческими поселениями (через большую часть, конечно, проходила железная дорога), а отчасти — человеческим упрямством. Никаким восставшим нас не запугать.

Сейчас все, готовящиеся к выезду, стояли на бетонированной площадке, когда-то бывшей парковкой огромного молла. Скучающие дежурные ходили между машинами, бегло оглядывая шины, проверяя, залит ли полный бак бензина.

— Вон тот белый седан «рено» на краю площадки, — сказал я.

— Да, номер сходится, — подтвердил Михаил.

Я с такого расстояния номера разглядеть не мог. Обидно, что у мёртвого зрение лучше, чем у меня.

Мы прошагали мимо дальнобойщиков, суровых ребят с табельными мачете на поясах, и подошли к старой «реношке». Дальнобойщики поглядывали на Михаила — неприязненно, но молча. Водитель «рено» курил, ожидая осмотра машины. Выглядел он совершенно спокойным, даже умиротворённым. Полноватый дядька лет сорока, с залысиной и рыхлым лицом.

— Альберт Ефремович! — позвал я.

Мужчина обернулся, посмотрел на меня. Кивнул. Он меня знал, и я его тоже. Спокойствие и умиротворённость покинули лицо мужчины, сменившись усталостью и безнадёжностью.

Нет, честное слово. Настолько разительная смена эмоций — только актёр мог бы и изобразить. Потом мужчина посмотрел на Михаила — и к его выражению лица добавилась ещё и тоска. Актёр!

Впрочем, Альберт Ефремович и был актёром МХАТа. Ведущим актёром.

— Далеко собрались? — спросил я.

Альберт Ефремович бросил и затоптал сигарету. Сказал досадливо:

— Эх, ну что вам не сидится, товарищ капитан? Неужто дел в городе мало?

— Альберт Ефремович… — сказал я укоризненно.

— В Питер, — безнадёжно, но упрямо сказал мужчина.

Я заглянул в машину. Нахмурился.

— А маму одну оставили? Она же хворала у вас последний год…

Альберт Ефремович вздохнул.

— Не надо, товарищ капитан.

— Симонов моя фамилия, — подсказал я. — Откройте багажник.

— Помню, что Симонов, — сказал мужчина. — Слушайте, а давайте как в старом телешоу? Я вам контрамарку на премьеру — а вы не открываете багажник?

— Альберт Ефремович… — сказал я. — Вы великий актёр. И человек хороший. Но сейчас вы поступаете неправильно.

И тут из его глаз покатились слёзы. Непритворные. Он подошёл к багажнику, открыл его.

Я заглянул внутрь. Там лежали одеяла — и под ними что-то слегка шевелилось.

— Лучше я, — внезапно сказал Михаил и потянулся к одеялам.

Но актёр его опередил. Наверное, ему было неприятно, что это сделает кто-то другой. Он резко наклонился и сдёрнул одеяло.

Старушку-мать Альберт Ефремович связал, очевидно, сразу после смерти. Связал очень крепко, по рукам и ногам.

Но восставшие, когда они чуют рядом человеческую плоть, проявляют удивительное упорство и находчивость.

У старушки и зубов-то почти не оставалось в её восемьдесят пять лет. Но она всё-таки перегрызла-пережевала крепкую верёвку. И стоило сыну сдёрнуть одеяло — одним рывком приподнялась, вцепилась ему в руку, тряся жиденькими седыми прядками волос, принялась грызть.

Актёр завопил. Он стоял, оцепенев, и кричал — а старушка с урчанием жевала его запястье.

Первым опомнился Михаил.

— Отпусти его, — сказал он. — Отпусти. Отпусти!

Я нащупал на поясе ножны, но доставать мачете не стал. Михаил склонился над старушкой и смотрел ей в глаза. Актёр кричал, не делая попыток вырваться. Со всех сторон к нам бежали люди — и дежурные с дубинками, и охрана, достающая пистолеты, и дальнобойщики с мачете…

Выбирать приходилось быстро. Я выхватил одной рукой пистолет, другой — корочки, которые поднял вверх. Выстрелил в воздух и крикнул:

— Всем стоять! Не приближаться! Полиция! Ситуация под контролем! Всем стоять!

— Отпусти! — громовым голосом сказал Михаил.

Старушка выпустила окровавленную руку Альберта Ефремовича и, издавая хнычущие звуки, улеглась обратно в багажник. Михаил достал из кармана пластиковые хомутики и быстро стянул ей руки. Потом всунул в рот пластиковый кляп и завязал шнурки-фиксаторы.

Восставшая ему не противилась. Они не всегда подчиняются кваzи, могут и взбунтоваться, но для этого их должно быть много.

Актёр рыдал, баюкая руку.

— Будьте мужчиной, — сказал я. — Ну укусила. Ничего страшного. Вы же знаете, что зараза так не передаётся. Точнее — она и без того во всех есть. Пока не помрёте — не восстанете.

— Я хотел её спасти… — прошептал актёр. — У нас дача… в Клинском районе…

— Знаю, — сказал я. — Потому вас тут и ждал. Что вы собирались делать?

— Жить, — безнадёжно сказал актёр. — Дожидаться… пока мама возвысится…

— Это может занять десятилетия, — мрачно сказал я. — А может, и не все возвышаются. Мы же не знаем до сих пор ни черта… Но дело не в этом, Альберт Ефремович. Имеется документально зафиксированная воля вашей матушки…

Нас уже окружили со всех сторон. Но Михаил захлопнул багажник, а его ледяное спокойствие остудило горячие головы… как и мой пистолет, наверное. Подошёл молодой парень, врач из «скорой». Косясь на багажник, открыл свой докторский чемоданчик и принялся обрабатывать актёру руку. Он, кажется, не узнал Альберта Ефремовича. Куда катится мир! Лучший Гамлет последнего десятилетия, ему в Лондоне рукоплескали, а королева-кваzи наградила рыцарским званием!

— Я не хочу, чтобы она уходила… насовсем… — прошептал актёр. Из него будто воздух выпустили, он весь как-то сдулся, даже ростом меньше стал. — Я так её люблю…

— Это её воля, — сказал я мягко. — Она хотела умереть по-христиански. Мы отвезём её в храм… там всё сделают. Всё, что положено.

— Вы тоже верующий, да? — с тоской спросил Альберт Ефремович. — Ну скажите мне тогда, что она права! Скажите, что так надо, что её ждёт жизнь вечная…

— Я неверующий, — ответил я. — И что кого ждёт — не мне судить. Но в моём завещании указана кремация.

— Знаете, а я вашего князя Мышкина люблю, — неожиданно сказал Михаил. — Больше всех других ролей. Критики Гамлета превозносят, Кутузова, Путина… А я восхищаюсь Мышкиным.

— Правда? — поразился актёр и посмотрел на Михаила с интересом. — Вы не врёте? Меня за эту роль только ленивый не ругал…

Доктор закончил перевязывать ему руку, рана была пустяковая, и отошёл. Видимо, на крепкой верёвке старушкины зубы окончательно затупились.

— Мы, кваzи, не врём, — мягко сказал Михаил. — Пойдёмте, Альберт Ефремович. Нам нужно будет составить вашу явку с повинной. Я думаю, что удастся отделаться штрафом за нарушение воли покойной. Нервный срыв, вы человек эмоциональный, тонкой душевной организации…

Приобняв актёра за плечи, он повёл того к нашей машине. Я остался караулить «рено» с восставшей в багажнике. Люди помаленьку расходились, только сержант-полицейский всё вертел в руках моё удостоверение и хмурился. Хотелось ему к чему-нибудь придраться…

Я присел на багажник, посмотрел на мелкие пятнышки крови на асфальте. Затёр их подошвой.

Надеюсь, Михаил догадается попросить контрамарку.

В магазине спортивных товаров не было бейсбольных бит. Зато там был ледоруб.

Восставшего я ударил по голове раз десять, хотя уже после второго удара он рухнул и разжал зубы. Ольга даже не стала дожидаться, пока восставший перестанет дёргаться на асфальте, открыла бутылку минералки и стала промывать рану. Кровь шла обильно, от газированной воды пенилась, и казалось, что её вытекло какое-то чудовищное количество.

У восставшего из расколотого черепа вылезли сероватые мозги и сочилась густая тёмная жидкость, на кровь не очень-то и похожая.

— Мне конец, — сказала Ольга. — Мне конец, Денис.

У неё даже голос не дрожал. Она отбросила бутылку, достала пузырёк перекиси и опрокинула над раной. Сказала:

— Надо было не снимать куртку. Надо было не снимать…

Восставший напал на нас совершенно неожиданно, едва мы вышли из магазина. Спрыгнул с балкона третьего этажа, судя по хрусту — сломав ноги, но до Ольги дотянулся. И сразу же впился ей в руку. Густая чёрная шевелюра, острая бородка — он изрядно походил на Троцкого, вот только курносый, совсем не еврейский нос мешал сходству. Если бы он не укусил Ольгу, я бы непременно отметил иронию судьбы, что привела этого человека к окончательной смерти от ледоруба…

— Оля, перестань, — сказал я. — Мы не знаем, как передаётся эта зараза. Помнишь того парня, на заправке? Он же явно был укушен, он врал, что это порез. И ничего, живой, только сволочь…

— Значит, не сразу, — ответила Ольга. — Значит, пройдёт какое-то время и я превращусь в монстра.

— Мы не знаем! — крикнул я ей в лицо. — Мы ничего не знаем! Мне лицо залило кровью того покойника! И на губы попало, да, попало! Если это был вирус в крови — я бы заразился!

— Может, он должен попасть в кровь? Как СПИД? Может, не сразу действует…

— Мы не знаем, Оля, — повторил я. — Мы ничего не знаем…

Тело на асфальте вздрогнуло. Чуть-чуть шевельнулось. Я отступил на шаг, посмотрел, и меня передёрнуло от омерзения — сероватые сгустки мозгов втягивались обратно в проломленный череп. Этого не могло быть, это противоречило всей человеческой физиологии, но мозги, будто черви, вползали обратно. Сломанная и неестественно выгнутая нога восставшего дёрнулась и медленно приняла вполне нормальное положение.

— Ты видишь? — спросил я.

— Он восстанавливается, — прошептала Ольга. — Эта тварь оживает!

Я вынул нож:

— Похоже, есть только один надёжный способ — отрезать голову.

— Давай я, — сказала Ольга.

— Мне тоже надо учиться, — покачал я головой. — Залей рану ещё чем-нибудь. Антисептиком посыпь. И перевяжи. А я с этим разберусь…

Ольга спорить не стала. Внимательно оглядела улицу (я заметил, что теперь она осматривает и балконы, и крыши). Сказала:

— Хорошо. А потом ты понесёшь сына. Если я… лучше, чтобы он был у тебя.

Мы обедали в пирожковой «Пир Пирата» в торговом центре на Третьем кольце. Пирожковая была заточена под семейный отдых, основными посетителями тут были родители с детьми, посмотревшие кино и решившие перекусить перед походом за продуктами. Обстановка была соответствующая — пиратская. И роспись на стенах, и лестницы-канаты под потолком, и нос старинного корабля, вылезающий из стены и вытянувший бушприт на ползала… Раскрашенный под капитана Джека Воробья аниматор развлекал несовершеннолетнюю публику. В общем — не то место, где полицейский дознаватель в форме и пожилой кваzи в старомодном костюме смотрятся завсегдатаями.

Скажу честно — мы скорее выглядели как аниматоры, готовящиеся сменить самого невезучего и самого обаятельного из пиратов.

Но тут были самые лучшие пирожки в Москве. И я, наплевав на условности, привёз сюда Михаила, когда тот предложил пообедать.

Обслуживали нас корректно. Москва, конечно, не Питер. И не толерантный Париж или Лондон, где кваzи — как грязи. Но и у нас с топорами за кваzи никто не гоняется.

Я заказал пирожки с мясом и горячий бульон. Михаил — картофельные и капустные пирожки, после чего поинтересовался:

— Там точно не будет животных белков?

— Жарим на растительном масле, — ответила жующая жвачку молоденькая «пиратка» — официантка с затейливым пирсингом на щеке: сотней, не меньше, крошечных светодиодов. Когда девушка говорила, светодиоды вспыхивали, рисуя абстрактные узоры. — Кваzи их любят.

— Бери-бери. Разве что червячок в капусте попадётся, — сказал я.

— Червячка я как-нибудь переживу, — ответил Михаил.

Официантка возмущённо посмотрела на меня:

— Нет у нас червячков в капусте.

Светодиоды на её щеке окрасились красным и запульсировали.

— Я шучу, — извинился я. — Шикарный пирсинг.

— Спасибо. — Она снова посмотрела на Михаила. Щека окрасилась зелёным и розовым. — Возьмите овощной взвар. Очень вкусно. Даже не вегетарианцы берут.

Михаил взял.

Сейчас мы съели по первому пирожку, Михаил одобрительно кивнул, я размышлял, будет ли уместно выпить пива. Решил, что всё-таки нет, но пообещал себе взять реванш вечером.

— Это хорошее место, да? — спросил Михаил, оглядывая зал. Дети галдели, родители ели. Большинство взрослых пили пиво. Оно тут очень неплохое.

— Для родителей с детьми — идеальное, если ты об этом, — сказал я.

— Спасибо. Да, я об этом. — Михаил помолчал, вращая пальцами стакан на столе. — Мне довольно трудно быть отцом живому ребёнку, Денис. Те вещи, которые вы, живые, понимаете интуитивно, мне приходится постигать логически.

— А у тебя своих не было? — спросил я.

— Был сын, была дочь, — коротко ответил Михаил, и я понял, что их уже нет. — Но очень давно. Мне и дедушкой-то быть поздно.

— Тебе в земле пора лежать, — очень невежливо сказал я.

— Ну да. Однако мир изменился… Так вот, спасибо. Мне порой трудно понять, что ребёнку хорошо, а что — нет… У тебя ведь был сын?

— Да. Погиб в самом начале…

— Соболезную.

Я кивнул. За его словами не могло быть настоящих чувств, и Михаил знал, что я это знаю, но он всё же счёл нужным это сказать…

— Ровесник Найда, — сказал я. — Был бы ровесник. Только он в Ольгу пошёл, в жену… совсем светленький. Ему и года не исполнилось… А зачем ты изображаешь из себя отца мальчику? Ты ведь его не любишь. Нет, я понимаю, ты его спас во время катастрофы. Но потом? Почему не передал в человеческую семью на усыновление?

Михаил ответил не сразу.

— Кто такой хороший полицейский, Денис?

Я пожал плечами.

— Ну я, например.

— А без шуток?

— Ну, есть основные принципы, — сказал я. — Защищать людей. Не брать взяток. Руки с мылом мыть перед едой.

Михаил кивнул:

— Тоже годится. Но основное — справедливость. Хороший полицейский не может предотвратить все преступления и исправить все ошибки. Но он должен добиваться того, чтобы справедливость восторжествовала. Хотя бы в том, что зависит от него.

— Допустим, — сказал я. — Ты хороший полицейский, надеюсь, что и я тоже. А при чём тут мальчик Найд?

— Справедливость заключается в том, — рассудительно, будто ребёнку, объяснил Михаил, — чтобы я был ему отцом. Насколько могу — хорошим отцом. И то, что я не могу по-настоящему его любить, ничего не меняет, поскольку я должен стремиться к справедливости.

Я посмотрел на него и покачал головой:

— Жаль, Михаил, что ты не человек. Мы бы могли подружиться.

— А мы и так уже подружились, — ответил кваzи.

Я засмеялся и глотнул бульона.

— Нет, извини. Ты мой напарник, так сложилось. Ты хороший полицейский, я хороший полицейский, и это накладывает свой отпечаток. Но мы не друзья и никогда ими не станем. Точно так же, как ты не можешь стать Найду настоящим отцом.

Михаил задумался.

— Это неправильно. Найд считает меня отцом. А ты можешь считать меня другом. В чём разница, если я веду себя как хороший отец и хороший друг?

Я почесал затылок, вздохнул.

— Блин, хороший вопрос, как бы тебе ответить…

Джек Воробей суетился у соседнего столика, пытаясь вовлечь толстого веснушчатого мальчишку в игру. Пацан не втягивался. Ему хотелось есть пирожки. Я взял со стола салфетку, аккуратно скомкал и запустил Джеку Воробью в затылок. Аниматор начал озираться в поисках агрессора. Толстяк, видевший моё движение, захихикал. Я заговорщицки подмигнул мальчишке, тот подмигнул мне. Джек Воробей, утратив к нему интерес, двинулся по залу, явно выслеживая напавшего на него шалопая.

— Это не было хорошим поступком, — укоризненно сказал Михаил.

Я промолчал.

— Твои действия должны были мне что-то продемонстрировать и привести к пониманию моей неполноценности, — продолжал Михаил задумчиво. — Я подумаю. Но ты всё равно не прав.

Я махнул рукой:

— Оставь, Михаил. Будем считать, что ты меня переспорил и победил. А Найда сюда приведи. На следующей неделе как раз начнутся девятые «Пираты», дети их обожают. Говорят, правда, что Джонни Депп там почти не играет, он как стал кваzи, так очень разборчив в ролях, в основном его компьютерный аватар. Но какая разница, если он ведёт себя точно так же, как настоящий?

Михаил жевал бутерброд, размышляя о чём-то. Потом спросил:

— Скажи, то, чем мы занимались всё утро, это и есть твоя основная работа?

— Это ещё самая интересная её часть, — признался я.

— Ты заслуживаешь большего, — сказал Михаил с укоризной. — Ты хороший полицейский.

— Ну, так если заслуживаю и если мы друзья — колись, — предложил я. — Зачем ты прибыл в Москву, что расследуешь на самом деле.

— Это всё очень сложно, — ответил Михаил.

— А ты как-нибудь простенько.

Михаил колебался. Кажется, он и впрямь был готов к какой-то откровенности.

И тут у меня заиграл телефон.

— Как я ненавижу сотовую связь! — воскликнул я, доставая трубку. — И начальство!

Только на вызов царицы у меня стояла старая песня «Наша служба и опасна, и трудна».

— Михаил рядом? — спросила она, не здороваясь.

— Да…

— Дуйте к храму, быстро!

— Какому храму? — не понял я.

— К большому! Где приют Лазаря Вифанийского!

Связь прервалась.

— По коням, — сказал я, вставая. — Пирожки дожуёшь по дороге.

— Что случилось? — спросил Михаил, вставая.

— Не знаю. Но какая-то гадость, нутром чую.

Всем традиционным религиям случившееся десять лет назад сильно подпортило карму. Трудно говорить про «чаю воскресения мёртвых», когда ожившие покойники ходят вокруг и пытаются тебя сожрать. Невозможно обещать гурий в раю, когда мёртвому хочется гурий сожрать. И с сансарой как-то неудобно получается, разве что признать наш мир миром голодных духов.

Но человек — существо гибкое, а вера его — ещё гибче.

Все приспособились. Так или иначе.

И с миром восставших и кваzи тоже стали взаимодействовать.

Так или иначе.

Под храмом Христа Спасителя, где когда-то были автостоянки, зал церковных соборов и трапезные залы, десять лет назад открылся огромный госпиталь. Поначалу там пытались лечить восставших. В том числе молитвами и святой водой, если уж честно. А потом… потом госпиталь превратился в приют Лазаря Вифанийского, где содержались и содержатся восставшие. Те, у кого остались родственники среди людей.

Родственники, желающие держать своих восставших поблизости, а не отдавать их кваzи.

И готовые за это платить. Или скажем деликатнее — делать пожертвования храму.

Сейчас там было, наверное, тысячи полторы восставших. Опасное заведение, но оно уже стало частью городской традиции, да и церковь крепко за него держалась, как за визитную карточку своих добрых дел. Поэтому у приюта помимо врачей и санитаров была хорошая охрана (а также, по слухам, система экстренного затопления, способная за полторы минуты превратить храм в бассейн).

На полпути мы влипли в затор. На полноценную пробку он не тянул, но мы едва ползли. Я мрачно смотрел на велосипедистов, едущих по своим велодорожкам, и вспоминал, что раньше тут было четыре полосы для автомобилей, а не две. Очень хотелось достать из бардачка сирену, прилепить на крышу и рвануть, распугивая велосипедистов.

Но Даулетдинова сказала «быстро», а не «немедленно». Так что за такую инициативу я рисковал получить изрядный нагоняй.

Что же могло случиться в приюте?

Самое вероятное — восставшие вырвались на свободу. Но как это могло произойти? Там работают опытные смотрители.

Восставшие схватили кого-то? Ерунда, уж если схватили — так сразу растерзали, и весь вопрос в том, восстанет их обед из мёртвых или не сможет возродиться. Существовал определённый уровень повреждений тела, после которого человек не восставал. В первую очередь, конечно, должен был сохраниться мозг. Ну и тело хотя бы процентов на сорок-пятьдесят. Без сердца и лёгких восставали редко, хотя случалось всякое. Существовала даже инструкция о том, как отбиваться от восставших в безнадёжной ситуации: для того, чтобы восстать, и для того, чтобы не восстать… Для желающих продлить земное существование советы сводились к тому, что надо как можно быстрее умереть от потери крови, подставляя нападающим для укусов крупные артерии. Мёртвых восставшие уже не глодали, почти мгновенно утрачивали к ним интерес.

Так что же тогда произошло?

Район вокруг храма был уже оцеплен. Чтобы не вступать в пререкания, я бросил машину на набережной, и мы, достав удостоверения, прошли сквозь оцепление.

У самого храма нас остановила вторая цепь — и тут уже пришлось пререкаться. Мы были не в тех чинах и не из этого района, моя должность дознавателя никого не впечатлила. Но здесь сработала бумажка с печатями, которую достал Михаил.

И у самого храма мы наконец-то увидели знакомые лица.

Как ни странно, это был наш вчерашний собеседник, капитан Владислав Маркин. Ничего себе! Капитан ли он на самом деле, если командует на серьёзном происшествии такой толпой народа? А рядом с ним — наш эксперт, моя несложившаяся партнёрша по чаепитию, Анастасия! Они о чём-то энергично спорили, точнее — спорила Анастасия, а Маркин качал головой и пытался её успокоить.

Судя по тому, что одета Анастасия была совершенно не по форме — блузка и шорты, явилась она не с работы. Я бы даже сказал, что она прибежала прямо из дома в домашней одежде, сменив тапочки на босоножки и даже не глянувшись в зеркало. Для женщины это несомненный подвиг.

Но какого кваzи она вообще здесь делает? Её работа — пробирки, скальпель и газоанализатор!

— Всё те же лица, — внезапно сказал кто-то, хватая меня за локоть. — Хорошо хоть ребёнка не притащили. Что вы здесь делаете?

Это был пожилой гэбэшник, которого я вчера счёл экспертом вроде Анастасии. Сегодня я уже не был в этом так уверен — на мужчине был бронежилет, а за спиной — короткоствольный дробовик.

— А вы-то? — высвобождая руку, спросил я. — А она-то?

— Она-то понятно, — туманно ответил гэбэшник. — Но вы зачем явились?

— Что происходит? — спросил Михаил.

Поколебавшись, гэбэшник кивнул:

— Идите к шефу. Пусть он объясняет.

Михаил сразу двинулся дальше, а я задержался на секунду, посмотрел гэбэшнику в глаза. Тот вздохнул и негромко сказал:

— Захват заложников.

В полном недоумении я двинулся следом за кваzи. Захват? Заложников? Бред! Восставшие не захватывают людей в заложники. Восставшие нас жрут!

При нашем приближении и Анастасия, и Владислав замолчали. Капитан возвёл глаза к небу и даже развёл руками. Анастасия понурилась и отвела взгляд.

— Доброе утро, капитан Маркин, — сказал Михаил. — Что происходит?

— Всем хотелось бы знать, — ответил капитан. — Но это закрытая информация.

— Слушайте, Маркин. — Я оттеснил Михаила. — Здесь захват заложников, понимаю, это ваша прерогатива. Но, черт возьми, как?

— Откуда вы знаете? — резко спросил капитан.

— Птичка на хвосте принесла.

— Я этой птичке клюв начищу, — выругался Маркин. — Да, это наш вопрос, покиньте зону оцепления. Не заставляйте выводить вас силой.

— Это Виктория! — выкрикнула Анастасия. — Это Виктория, Михаил! Она захватила заложников!

— Кваzи захватила людей в заложники? — судя по всему, Михаил был шокирован.

— Восставших! — резко сказал Маркин. — Ваша психованная беглая кваzи напала на приют. Она освободила восставших, а людей выпустила.

— Всех? — уточнил я.

— Да, всех, — мрачно сказал Маркин.

— Ну так всё решается очень просто, — обрадовался я. — Про систему затопления не врут? Или ядовитый газ, разъедающий мёртвую плоть?

Анастасия почему-то посмотрела на меня очень недобрым взглядом. Михаил вздохнул и ответил вместо Маркина:

— Врут, конечно. Там не затопление и не газ. Там магнетроны. Весь приют — одна огромная микроволновка.

Я обалдел. Никогда не подозревал, что церковь настолько идёт в ногу со временем. Магнетроны! Ёшкин кот!

— Да не верю! — воскликнул я невольно.

— Это из старых военных запасов, — холодно сказал Михаил. — Разрабатывали какое-то оружие на страх супостатам. В боевых условиях против живой и мёртвой силы оказалось не очень эффективно, это больше рассчитано на технику. Но кто-то додумался использовать как системы безопасности в институтах, изучающих восставших, и к… — Он неприязненно посмотрел на Маркина и не закончил фразу. С тем же осуждением в голосе добавил: — Конечно, церковь тоже для своей лечебницы выпросила.

— Церковь ничего не выпрашивает, Михаил, — мягко поправили его. — Церковь просит.

Поп подошёл неслышно, будто опытный спецназовец. Да он такое впечатление и производил — немолодой, но очень крепкий, без свойственной попам полноты.

Одет он был в рясу неожиданно белого цвета. Я как-то привык к тому, что наши попы ходят в чёрном. Хотя у них вроде есть какое-то белое духовенство и какое-то чёрное… может, в этом дело.

— Включайте свои магнетроны, отче, — как можно вежливее сказал я. — И пусть Господь упокоит несчастных. Он их уж заждался, полагаю.

Священник мягко улыбнулся, будто я был ребёнком, сморозившим чушь.

— Ваше Высокопреподобие, — сказал Маркин, — извините, их сейчас уведут…

— Не надо, Слава, — сказал поп.

Ух ты! Да они знакомы, похоже!

— Протоиерей Пётр Меленков? — спросил неожиданно Михаил. — Руководитель седьмой канцелярии?

— Бедренец Михаил Иванович? Особый инспектор Представителя? — тепло спросил поп.

Я почувствовал себя лишним.

И поэтому немедленно вклинился в разговор:

— Простите, что вмешиваюсь. Я, конечно, простой полицай, в высоких материях не силён. Но с каких пор кваzи могут шантажировать людей, взяв в заложники восставших?

Михаил, Пётр, Владислав и Анастасия молча уставились на меня.

Почему-то мне стало неудобно.

— Я имею в виду, что не станет же она их убивать, — сказал я. — Кваzи относятся к восставшим как к детям. Это всем известно!

— Есть люди, которых ничуть не смутит необходимость убить ребёнка, — сухо ответил Владислав.

— Ладно, допустим, — неохотно сказал я. — Эта Виктория — совершенно психованная… даже для кваzи. Извините, Михаил. Допустим. Но мы не ведём переговоров с террористами. Кваzи — так кваzи, восставшие — так восставшие. Почему спецназ не начинает… э…

— Не начинает что? — ласково спросил Протоиерей. — Освобождение заложников?

— Да, глупость сморозил, — честно признал я.

И впрямь. Как освобождать полторы тысячи восставших, мечтающих сожрать своих освободителей? Они и сами по себе смертельно опасны, это ведь не новенькие, неуклюжие восставшие, эти просидели в заточении десяток лет, они быстры и неутомимы, их очень трудно убить. А уж когда их направляет воля кваzи, то отправлять в подвалы храма спецназ — это только кормить восставших.

— Тогда уж простите, но вот вам мнение простого полицейского, — сказал я. — Включайте магнетроны. Пока эта сволочь не бросила восставших на штурм. Это чахлое оцепление, — я демонстративно огляделся, — полторы тысячи хорошо выдержанных восставших не удержит. Вы даже огнемёты не подтянули, даже танки! Мы рискуем получить вспышку в центре Москвы. Вспышку первой категории!

Я понимал, почему вокруг нет бронемашин и сотен солдат. Паника в центре Москвы — это не шутка. Я только ждал, когда они начнут возражать и объяснять, в чём я не прав. А они почему-то молчали. Все. И поп в белой рясе, и наглый госбезопасник, и кваzи. Только Анастасия почему-то всхлипнула.

— Он прав, — неожиданно сказал Михаил. — К моему глубокому сожалению — он прав. Включайте свои магнетроны, Ваше Высокопреподобие.

Лицо Петра исказилось как от боли. Он покачал головой.

— Полторы тысячи душ…

— Когда вы вывели танки своей бригады на МКАД, вы не колебались, полковник Меленков, — сказал Михаил. — Вы убили сотни тысяч восставших и десятки тысяч людей. Но спасли миллионы живых людей.

Вот тут я понял, кто передо мной, сглотнул и подавил желание вытянуться по стойке «смирно».

Протоиерей покачал головой:

— Полковника Меленкова давно уже нет.

— Но вам придётся его позвать, Ваше Высокопреподобие, — сказал Михаил. — Простите, но это решение принять можете только вы. Я, со стороны кваzи, готов засвидетельствовать, что это был единственный возможный выход.

— Толик, — сказала вдруг Анастасия. — Моего младшего брата зовут Толик. Ему десять лет. Он… он там. Мама там. И он там. Когда… если он превратится в кваzи, он все равно останется ребёнком. Навсегда.

Она посмотрела на меня, глаза её были сухими.

— Наверное, Денис прав. Наверное, другого выхода нет.

Вот почему она примчалась к храму. Вот что значили её вчерашние слова про мать и брата, которые «отдельно».

— Вы слышали их мнение, — с каким-то облегчением произнёс Владислав. — Ваше Высокопреподобие, я к нему присоединяюсь.

Я посмотрел на бывшего полковника, чьим именем собирались назвать площадь в центре Москвы, но потом так и не назвали — говорят, по его настоятельной просьбе, человека, которого прочили в президенты, но который внезапно исчез отовсюду. И увидел в его глазах растерянность и страх.

Он боялся. Боялся второй раз совершить то, что однажды уже сделал. Убить полторы тысячи уже мёртвых… лишив их шанса однажды обрести разум и вернуться пусть к искажённой, уродливой, но всё же жизни…

Как в нём все это сочеталось?

Военное прошлое. Уход в религию. Церковная карьера.

И чем же он так нагрешил, что ему вдруг послано такое испытание?

А ещё говорят, что Бог каждому посылает лишь тот крест, который тот может вынести…

— Михаил, ты можешь нейтрализовать влияние Виктории на восставших? — спросил я.

— Мне для этого необходимо оказаться рядом, — ответил он.

— А на расстоянии?

— На расстоянии я смогу сдержать одного-двух… Если она бросит против меня хотя бы десяток — восставшие меня растерзают.

— Она на главном посту охраны, там всё просматривается с камер, — сказал Пётр. Но в голосе его послышалась надежда. — Электропитание автономное, хватит на трое суток.

— Совсем нет возможности подобраться поближе? — очень по-деловому спросил Михаил.

— Можно что-то придумать. Инспектор Бедренец, не стоит ли позвать ещё кваzи?

— Не все кваzи одинаково эффективны в управлении восставшими. У вас ведь были кваzи в персонале?

— Трое, — кивнул Протоиерей.

— Они умели управляться с восставшими. Но они не справились. Нет, Михаил, не будем плодить сущности сверх необходимого.

— Одному тебе всё равно не справиться, — сказал я.

— А я и не сомневался, что ты пойдёшь, — ответил Михаил. — Владислав, вы поможете нам с оружием и бронежилетами?

Владислав кивнул. Сказал, сморщившись:

— Но своих людей не дам. У меня прямой запрет на вход в здание…

— Ваших людей не надо, — сказала Анастасия. — Я пойду с ними.

Она обвела нас дерзким взглядом, будто ожидая споров. Но никто не спорил. Владислав только окинул её придирчивым взглядом, будто оценивал требуемый размер бронежилета.

— Ваше… э… высокопреосвященство… — начал я.

— Высокопреподобие, — поправил Пётр. Его лицо расслабилось, стало спокойным и собранным. — Да, конечно. Я пойду с вами, вам нужен проводник. Всё, что можно сделать снаружи, сделает мой помощник.

Хорошо выдержанный восставший — это не полуобглоданный труп, обретший способность двигаться и желание жрать живую плоть. Все съеденные и повреждённые части тела со временем регенерируют. Половину тела восставшие регенерируют за два-три года, если их, конечно, кормить. Это уже не прежняя плоть, она бледно-сероватая, но в принципе и у людей бывает такой цвет кожи. В их жилах медленно течёт густая псевдокровь, в которой нет эритроцитов, но которая прекрасно переносит кислород. В капилляры эта мерзость протиснуться не может, но восставших это не смущает. Если пищи нет — они впадают в летаргическое забытьё, в котором могут находиться годами. Уморить голодом, насколько я знаю, за десять лет так никого и не удалось. Обычно восставшие двигаются медленно, даже не очень координированно, но когда чуют пищу — обретают стремительность движений.

В общем-то они не многим отличаются от кваzи. Тоже сильны и выносливы. Только разума нет и не вегетарианцы.

Я застегнул бронежилет, поднял и закрепил твёрдый кевларовый воротник. Зарядил дробовик.

Снарядились мы все одинаково. Для противостояния восставшим никто не придумал ничего лучшего, чем многозарядный дробовик с крупной дробью, пистолеты с тупоконечными пулями, имеющими высокий останавливающий эффект, и мачете — как последний довод. Автоматы, гранаты — это всё от лукавого. Огнемёт эффективнее, конечно, но восставшие боли не чувствуют и могут долго сражаться, сгорая заживо.

Команда, конечно, у нас собралась удивительная. Протоиерей, кваzи, полицейский офицер и девушка-эксперт.

— Если бы мы были в компьютерной игре, — сказал я, — то вы могли бы немножко колдовать, Ваше Высокопреподобие.

Протоиерей проверил магазин в дробовике и сухо сказал:

— В компьютерных играх колдуют маги, а священники исцеляют и призывают божественную силу. Насчёт исцеления я вам ничего не гарантирую, а молюсь с утра и так непрестанно.

Признаюсь — я не нашёлся что ответить.

Мы стояли в бойлерной, расположенной где-то на границе между помещениями собственно храма Христа Спасителя и подземными помещениями приюта. Шумела вода в трубах, щелкали какие-то реле. Десяток молчаливых полицейских, караулящих здесь, прятали глаза. Они останутся в относительной безопасности, а мы пойдём навстречу полутора тысячам голодных восставших.

— Эта дверь ведёт в нижнюю бойлерную, а оттуда — в помывочную, — сказал Протоиерей, указывая на крепкую железную дверь, запертую изнутри на замок и внушительный засов. — В помывочной нет видеокамер, нас заметят не сразу.

— Почему нет? — удивился Михаил.

— Настояло общество защиты прав восставших, — объяснил Протоиерей. — Среди пациентов ведь есть несовершеннолетние.

— О Господи, — вздохнул я.

— Если вас утешит, я тоже считаю это глупостью, — ответил Пётр. — Но в данный момент это нам на руку. После помывочного зала мы выйдем в пятое отделение, пройдём мимо палат… — говоря, он водил пальцем по разложенной на шатком пластиковом столике схеме. — Потом лаборатория микробиологии, кухня…

— Кухня? — Меня охватил нервный смех.

— Так её называют. Потом коридор, комнаты персонала и главный пост охраны.

— Скажите, а чего требует Виктория? — поинтересовался Михаил. — То, что она отпустила людей, — обнадёживающий признак. Быть может, если мы пойдём на её условия…

Конец ознакомительного фрагмента.