Конспекты поздних времен

Сергей К. Данилов

Книгу Судеб пишут сами люди, однако частенько в дело вмешиваются посторонние силы: то ли из недавнего прошлого, то ли из нескорого будущего.

© Сергей К. Данилов, 2023

ISBN 978-5-4485-2682-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА 1

За день до экзамена второкурсник Макс Криницын ощутил во всём теле глубочайший упадок сил, и потому не отправился с утра пораньше в читальный зал университетской библиотеки, а остался лежать в комнате общежития, на своей кровати с книгой в руках. Конспект имелся, но ужасно плохой: из-за частых пропусков занятий и неустранимой корявости почерка. Ещё помнится в школе, после проверки контрольных работ учителя-юмористы нарочито путали его фамилию, называя Курицыным. В общем и целом на конспект надежд не было никаких, оставалось зубрить материал по первоисточнику — книжке профессора Щура, сухой как сено, до зевоты скучной и неимоверно, по мнению самого Криницына, мудрёной.

Поначалу Максу нравилось валяться и одновременно как бы заниматься делом. Пребывание в лежачем положении вообще намного более приятно, чем унылое сидение в читалке на скрипучем стуле, однако и на казённом покрывале дело почти не двигалось с места. Ежеминутно с ним происходили те самые непредсказуемые элементарные события, которые будто специально созданы в целях отвлечения человека от подготовки к экзамену. Вот потоки воздуха донесли с первого этажа запах пельменей, вызвав в голове глобальное инакомыслие: Макс отчетливо представил буфетчицу тётю Катю, что с ленивой грацией победительницы конкурса толстух достаёт из двухведёрного бачка черпак пельменей, шлепаёт с размаха полторы, нет, пусть уж сразу две порции, поливает сверху маслом, а чёрт с ним, гулять так гулять, ещё и сметаны, пожалуйста! Криницын небрежным жестом обеспеченного человека выложил на прилавок деньги, забрал ароматно парящую тарелку, вилку, стакан чая, сел на свободное место…

В коридоре перед самой дверью в комнату двое затеяли громкий, продолжительный разговор. К ним присоединился незнакомый обладатель хриплого пожилого баса, который искал невесть какого Максимку и в процессе поиска так навалился плечом на дверной косяк, что внутри комнаты хрупнула и осыпалась на пол слабая штукатурка. Неизвестный методично опрашивал проходящих мимо, никого не пропуская, но никто, естественно, Максимки не знал.

На мгновение сердце Макса преисполнилось благодарностью: наши люди не сдадут за тридцать сребреников, чего не скажешь об этих мерзких прохвостах вахтёрах. Среди бела дня им кого попало пустить в общагу ничего не стоит! Запросто! А вот когда приличному человеку надо гостя в комнату провести, тут уж берегись: начинают корчить из себя бесконечно большие величины, с важным видом документы требуют, будто первый раз видят. «Кто вы, собственно, такой, да по какому праву, зачем к вам девушка в пол одиннадцатого ночи?» А сейчас бомж — не бомж, проходите, пожалуйста. Убийца — милости просим! И чего хрипатому от того Максимки надо?

На пятнадцатом билете, ни с того — ни с сего, Макс заснул и проспал полтора часа драгоценного времени. Как всегда приснился самый идиотский сон, какой только можно себе вообразить. Нет, чтобы тема какая-нибудь наитруднейшая во сне целиком понялась сама собой. И сразу три билета выучились бы в автоматическом режиме. Или, на худой конец, обед славный какой померещился, пусть, к примеру, даже самый простой, комплексный, из трёх блюд, с двойным вторым в столовке соседнего общежития, у экономистов, там здорово и дёшево кормят, а лучше бы сразу что-нибудь из меню ресторана «Радуга».

Чтобы салаты подали обязательно, к примеру, оливье, и просто с помидорами и огурцами, с зелёным лучком, укропчиком, да побольше! Потом как полагается в приличных местах рыбы заливной поднесли, не забыли отварной телятинки нарезать, неплохо колбасы копчёной на хрустальной тарелочке, сервелат тоже — милости просим, сыра деликатесного, тоненькими пластиками разных сортов, а к закуске не грех и бутылочку винца, но не портвейна конечно, лучше полусухое красное, хотя, учитывая ситуацию, пожалуй, воздержимся на сегодня.

Макс даже во сне не такой обалдуй, как сосед по комнате бывший подводник Фёдор Иванович, который, собираясь на экзамен и рассовав шпоры за подтяжки, делает хороший глоток из своей бутылочки, «чтоб разговорчивей стать». Благодарим покорно, ежели Макс примет чуток, до такой степени может разойтись да растрепаться, что и пара в зачётке вовремя не остановит. Обойдёмся скромной чашечкой кофе настоящего из молотых зёрен, а пирожных пусть на выбор самых разных принесут, а главное груши на десерт, официант, кило три — четыре, много не надо. Сладкие, сочные, жёлтые груши, чтобы почти прозрачные лежали горой на блюде, и просились в натюрморт художника Рембрандта.

— Официант, не забудьте Рембрандта пригласить к грушам! Пусть рисует, нам не жалко.

Приятно будет кисточку виноградную пощипать, дыньки откушать, только настоящей туркменской, сладкой как мёд, тающей во рту. А под занавес взять и обожраться на полную катушку пятью порциями мороженого в серебряных фужерах с вишнёвым сиропом! Вот это я понимаю, сон! А что на самом деле приснилась? Ерундистика наиглупейшая. Рассказать кому неудобно.

Приснился маленький сгорбленный старикашка с пронзительными глазами, седой кудлатой бородёнкой, которую он закручивал грязным пальцем, сидя на жухлой октябрьской траве, посередь неоглядного чистого поля поздним вечером. Оказавшись в незнакомом месте, Макс оглянулся по сторонам: над землей сгущалась ночная мгла, вдали полыхал большой костер, около которого верхом на табурете сидел цыган и наяривал на баяне, а цыганки, распродав за день наркоту, пели и плясали. В поле медленно двигались, цепляя сухую низкорослую траву стреноженные цыганские кони. Одна кобыла стояла почти рядом.

«Ты меня не бойся, — сказал Максу старичок, доверительно скаля щербатые зубёнки, подмигнул, заправил длиннющую седую бровь за ухо, — я же маленький ишшо, всего шестая сотня лет идёт, а это очень, очень мало, юноша пока. Женат, правда, на Тайве, но то случайно вышло, не со злого умысла. Видишь, учуся здесь? Ты, небось, на кровати своей лежишь, развалился как барин, а я в чистом поле привык заниматься с детства. У нас тут тихо, спокойно, ты не бойся, всё будет замечательно как хорошо».

Старичок не имел к цыганам никакого отношения. Те существовали сами по себе, хоть и располагались в отдалении, от того не были менее реальными. Вот точно такие цыганки в чёрно-красных платках весь день толкутся возле ювелирного магазина «Рубин» на проспекте Ленина, точь в точь, просто как две капли воды. Блестя чёрными гипнотическими глазами заговаривают с прохожими, предлагая купить золото у обнищавших граждан, и так их там всегда много, буквально не пройти, приходиться силой протискиваться. «Чего ты тут, а? Чего толкаешься? Растолкался! — кричат цыганки громко на всю улицу, — товарищ милиционер, а этот толкается здесь. Заберите его!».

А старикашка почти прозрачный, хоть и силится, чтобы Макс его заметил и поговорил с ним, вроде нищего, что норовит усесться прямо под ноги на узкой лестнице у Почтамта. Макс с завистью наблюдал, что тот не врёт насчёт учебы, бойко поглощая параллельно тысячи информативных потоков, мысленно рассказывая кому-то выученные уроки по десяткам дисциплин, дискутируя по сотням других, успевая накручивать на остренький грязный палец клочки седой бородёнки, бесстрашно отбрасывает вырванные волоски, и, с научным интересом юнната из биологического кружка разглядывает ворону, прыгающую по полю. «Меня зовут Або, — подмигнул старикашка Максу, — Або Цифал».

Кобыла подошла к пожилому ученику, фыркнула прямо в ухо тёплым, влажным, животным теплом. Макса передёрнуло, точно в него дунули. Або Цифал хихикнул в другое ухо. «Не отвлекаться!» — подняли крик педагоги, — «Чёрт бы вас побрал», — подумал странный школьник Або, восстанавливая утраченные контакты, но на него и не думали обижаться. Какие там обиды! Абсолютно никаких: профессоров развелось с избытком, школяров же, наоборот, сильно недоставало, и с каждым столетием диспропорция только увеличивалась. С другой стороны педагогический зуд, всем известно, куда прилипчивей лишая.

Самым любопытным во всей этой истории, с точки зрения Макса, было первородное чувство, что Або не пред ним пребывает, а в нём сидит где-то внутри мозга, говорит в правое ухо, в левом же гробовое молчание, будто в испорченной акустической колонке. «У вас режим моно?» — спросил Макс, в ответ Цифал опять хмыкнул, без удержу болтая с тысячью других людей и, как ни странно, студент всех понимал и знал, как сам Або.

В том числе, не представляло никакого секрета обстоятельство, что гений низкой категории Або Цифалус покинул свой родовой пузырь, и стало быть родился уже двухсотдвадцатилетним старцем. Как полагается младенцу мужского пола, с красной плешью, мокренькой седой бородкой и обилием недоброкачественных папиллом на шелудивом фиолетовом тельце. Сросшийся копчик, дефект гениталий, заячья губа, волчья пасть и куриная грудь довершали привычную до обыкновения картину. Зато сигнатура была на должном уровне. Только такие спартанцы и выживали в поздние времена кострового периода. Левое полушарие головного мозга носило черты устранимой дебильности, но по совокупности данных и общей клинической картине приёмная инкубационная комиссия всё же зачислила Або в сонм гениев, выдав при аттестации невысокую начальную категорию.

Это всё Макс наблюдал собственными глазами, и картинка одна смешнее другой мелькали калейдоскопически: и сам юноша-старичок в сгущающейся темноте, и кобыла, и цыгане, с их неистовыми плясками, были теми же картинками, что двигались одна за другой в голове…

Более трёхсот лет Або валандался по лицеям, колледжам да университетам, путешествуя из города в город. Круг учителей неумолимо сужался: если когда-то его мог обучать практически каждый встречный, теперь имелось не более двадцати тысяч посвященных во всем мире, могущих объяснить нечто существенное в той модной дисциплине, которую он избрал в качестве специализации: космобиологии. Нынче писком сезона стала космопсихология, но и в ней Або обещал Тайве стать супердокой, ежели та перестанет баловать с Заком, и шибко докучать с ремонтом. Как все клоны, он любил путешествовать сигнатурно. Особенно влекли к себе старые заброшенные города, откуда поспешил убраться род людской, с огромными, во много раз превосходящими их кладбищами. Не ища приюта на ночь, укладывался прямо на обочине дороги в мягкую невесомую пыль привычным ко всему вахтовиком, смотрел в ночную черноту космоса, пытаясь уловить закономерность пришедшего хаоса. Космос нарушил придуманные прежде системы, сломал классическую гармонию, то и дело пугал непредсказуемыми выходками.

Вдруг Або хихикнул, нацелился в дальнюю туманность, пошевелил её слегка своей мыслью, провоцируя очередной катаклизм. Что там началось! Но ежели Всевышний создал Або и наделил его соответствующими возможностями, и теперь в голове Або родилось горячее желание дать психического пинка куче звёзд, то в этом присутствует великий божий промысел, а он, Або, лишь его осуществил, не удержался, нарушая мирские законы, которые синклит мудрецов стряпает ежедневно, как горячие оладьи. Все балуются, он что ли один?

Макс слушал, понимал, и в то же время не покидало странное ощущение нереальности. То есть, конечно, какая к чёрту во сне может быть реальность, а он уже отчетливо понимал, что спит, и пора бы проснуться, да выучить проклятый пятнадцатый билет, на котором сидит, нет, лежит с самого утра, только вот сил пошевелиться нет. Рассказывали-то ему много чего со всех сторон, но имелось в дополнение ощущение и, надо сказать, не особо приятное, что кто-то у него в мозгах втихаря копается, шелестит прочитанными листами, кажется, этот самый Абушка, пусть не нарисованный, а всё же картинка, что сидит, и босой грязной до черноты пяткой елозит по стерне, а на самом деле прячется внутри его головы. И тут учителя разом перешли на непонятные наречия и промеж собой тра-та-та, — обсуждают, спорят на его, Максимкин счёт.

Хоть кобыла настоящая приснилась, натуральная, а Цифал — тень человеческая, сигнатура одна. Стоп. Что такое сигнатура? Что-то слишком знакомое. Очередной термин, изобретённый профессором Щуром? Наверное, дальше по конспекту встретится, или пролистал уже. На экзамене спросит обязательно, старый хрыч, и если сможешь определение дать, дополнительными вопросами засыплет. Проскрипит: «Опишите мне сигнатуру второго порядка». Что ему скажу? Обалдеть можно от ваших терминов, товарищ профессор. А он мне: гусь свинье не товарищ! А я: тогда извините, полетел. И полечу с парой в зубах. Пора просыпаться, время уходит, завтра экзамен у Щура. Но проснуться не мог, не пускали.

— Неужели перед нами ученик того самого пра-Щура? — взвился Або Цифал изнутри мозгов. — Да святится имя мудреца нашего! — Сомнительно, ведь ты, голубчик, ничегошеньки толком не знаешь. В мозгах сплошь пустоты и глупости, вроде шоколадной Снежаны.

Макс потряс головой.

— Вы кто, НЛО? Меня что, забрали? — спросил, натужно краснея от воспоминаний людей, которых захватывали инопланетяне. (Когда НЛО хватали этих несчастных, то у них, по рассказам последних в популярных телепередачах, как правило, сканировали различные органы, особенно интересовались половыми. От этой мысли протяжно заломило в сорванном животе. Те, кого НЛО впоследствии возвращали, в один голос жаловались на неприятные ощущения, возникающие при этом). — Меня тоже сканировать будете?

— На фиг надо, дурака такого.

Клон Або показал язык, хмыкнул, исчез, оставив Макса и кобылу удивленно смотреть друг на друга, что впрочем, продолжалось лишь одно краткое мгновение.