Всемогущий

Сергей Кулаков, 2010

Знаменитый писатель Егор Горин обладает уникальным талантом – он способен предсказывать будущее. Ему открыты как отдельные человеческие судьбы, так и грядущее всей нашей планеты. Но этот дар приносит Горину не только нравственные мучения, но и бесконечные беды. Слишком много весьма влиятельных персон осведомлено о том, на что способен Егор. И на Горина открывается дикая охота – все «охотники» пытаются заставить провидца работать на себя, используя его дар в корыстных целях. И даже самые близкие люди, которым Егор безоглядно верил, предают его. Провидцу не остается ничего другого, как бежать и скрываться. Но у него есть одно абсолютное преимущество: будущее его врагов и их тайные планы для него – раскрытая книга…

Презентация

Молодой мужчина в сером, с полоской костюме неброского, но изысканного кроя, который так выгодно отличает стиль Armani от всяких других стилей, шел по улице, держась ее внутренней стороны и глядя строго перед собой. Казалось, он прижимается к домам, словно пытаясь затеряться на их фоне, хотя по внешнему виду никак нельзя было заподозрить его в такой несовременной черте характера, как стыдливость.

Порой, будто пересиливая себя, он бросал из-под бровей быстрый, но необычайно пристальный взгляд, отчего проходящие мимо особы женского пола чувствовали замирание в груди, и шаг их замедлялся сам собой — что, впрочем, никак не отражалось на поведении мужчины в сером костюме. Другие мысли снедали его, и они же, по всей видимости, заставляли его торопливо отводить взгляд от прохожих и впериваться в пространство бледного сентябрьского неба — туда, где сходились крыши домов и где его взору было не в пример спокойнее, чем на оживленных городских тротуарах.

Перейдя улицу на переходе, мужчина свернул направо и двинулся по улице Малая Бронная в направлении Патриарших прудов. На ходу он покосился на часы, следствием чего явилось некоторое прибавление шага. Но взгляд его все так же блуждал где-то в отдалении, и юные красавицы по-прежнему оставались вне сферы его внимания, равно как и все прочие встречающиеся на пути граждане.

По дороге ему попалась молодая мамаша, катившая перед собой коляску с упитанным, кудрявым чадом, самозабвенно сосущим через трубочку ананасовый сок из яркой тетрапаковской упаковки. Мужчина, бросив взгляд на препятствие, обогнул было его и двинулся дальше. Но тут шаги его вдруг замедлись, и через несколько метров он остановился. Потерев себе лоб и что-то неразборчиво пробормотав, он повернулся и, с усилием переставляя ноги, как будто за ними тянулась пара чугунных люков, догнал мамашу и тронул ее за руку.

— Простите…

— В чем дело? — резко обернулась та.

Взгляд ее зеленоватых, слегка навыкате глаз был тревожен и выражал готовность к отпору. И сама ее невысокая, круглая фигура, обтянутая белой кофточкой и нелепыми голубыми джинсами, подчеркивающими широту деревенских бедер, говорила о том, что всякий желающий зла ей и ее ребенку получит как минимум удар по барабанным перепонкам, а как максимум — разодранные щеки и отшибленные тестикулы. Внешний вид незнакомца, весьма респектабельный (как на картинке в глянцевом журнале), несколько ее успокоил, но то, как она инстинктивно закрыла собой коляску, яснее ясного давало понять, что бдительности она не потеряет ни при каких обстоятельствах.

— Я вообще-то… — замялся мужчина, отступая назад и отводя глаза.

Его поведение показалось женщине странным, и она тоже попятилась, вслепую отталкивая коляску крепким бедром.

— Что вы хотите? — спросила она.

Ее голос напрягся, и она бросила вокруг себя ищущий взгляд, выбирая, на кого из окружающих можно будет опереться в случае возможного столкновения.

— Я хочу только сказать вам… — начал мужчина еще более нерешительно.

Вдруг выражение лица молодой женщины сменилось с настороженного на заинтересованное. Она окинула незнакомца более внимательным взглядом, поправила волосы и улыбнулась, в одно мгновение постройнев и похорошев.

— Да? — особым грудным голосом спросила она.

Ребенок сзади подал голос, но она не обратила на него внимания, лаская незнакомца прищуренным взглядом, выражающим скорее игривость, нежели враждебность.

— Я только хотел сказать вам… — снова начал мужчина.

Он осекся и потер себе лоб, явно не решаясь сказать то, что побудило его остановиться и догнать эту женщину, до которой, в сущности, ему не было никакого дела.

— Ну, говорите уже, — с фамильярностью, дающей ему право на развитие ситуации, потребовала все более стройнеющая мамаша.

Для большей убедительности она выпятила грудь, и без того прекрасно обрисованную тесной кофточкой.

— Дело в том, что ваш ребенок скоро умрет, — быстро и как бы в сторону проговорил мужчина.

Образ незнакомца настолько не вязался с его словами, что женщина вначале не услышала сказанного. Затем ее глаза наткнулись на пристальный, виноватый и одновременно соболезнующий взгляд, который мужчина в сером костюме отважился на минуту задержать на ее лице, и до нее наконец дошло то, что он произнес.

— Как? — тихо выдохнула она. — Я не…

— Вы только не волнуйтесь, — тихо заговорил незнакомец, выдавливая бровями мученическую складку на переносице. — Это от ананасового сока. У него сложная аллергия на ананасовый сок, которая приведет к опухоли… Но это можно предотвратить. Перестаньте поить его ананасовым соком и сводите к врачу, и я уверен, что он сумеет помочь вам…

— Откуда вы знаете? — прошептала женщина.

Мужчина осекся и замолчал, глядя на ее побледневшее лицо.

— Прошу вас, не волнуйтесь…

Его внешность все еще продолжала действовать на нее, поэтому она, сдерживая дрожь подбородка, робеющим тоном спросила:

— Вы врач?

Ее вопрос поставил незнакомца в тупик.

— Н-нет, — покачал он головой. — Я не врач. Но я знаю, что говорю. Поймите, это от ананасового сока…

— Так вы не врач?

Голос женщины отвердел, но мужчина не уловил разницы в ее тоне и пустился в объяснения:

— Нет, но это совершенно неважно. Дело в том, что я точно знаю, в чем причина смерти вашего ребенка. То есть, я хотел сказать, возможной смерти…

— Кто вы такой? — вдруг громко спросила женщина.

Весь воздух из нее вышел, она разом погрузнела и набычилась. Ее лицо заострилось, подбородок опустился, а одно плечо выдвинулось вперед, как у боксера в стойке. От игривости не осталось и следа. Теперь это была готовая к драке самка, тем более злобная, что за ее спиной находился младенец, только что по непонятному произволу приговоренный этим странным человеком к смерти.

— Не поднимайте шум, пожалуйста, — умоляющим тоном проговорил незнакомец. — Я не хочу причинить вам боль. Я только хочу помочь вашему ребенку.

Очарование от его внешности окончательно растворилось в гневе, охватившем женщину. Ее глаза сверкнули.

— Иди отсюда, ненормальный! — сказала она и даже сделала наступательное движение, топнув ногой.

— Я пойду, — не стал спорить незнакомец. — Но вы должны мне поверить. Это от ананасового сока. Вашему ребенку нельзя давать ананасовый сок. Пожалуйста, проконсультируйтесь с врачом…

— Я милицию позову! — взвизгнула молодая мать.

На ее крик отозвался испуганным плачем младенец, кое-откуда уже начали коситься любопытные.

Мужчина в сером костюме явно переживал не лучшие мгновения в своей жизни. Он видел, что еще немного — и дело примет скверный оборот, ибо угроза молодой матери призвать на помощь милицию отнюдь не казалась пустословной. Напротив, она была преисполнена решимости, и вид остановившихся в отдалении фигур, привлеченных возможностью развлечься, мог только подтолкнуть ее к осуществлению своего намерения.

Мужчина понял, что надо уходить. Но, понуждаемый некоей силой, превышающей инстинкт самосохранения, он рискнул сделать еще одну попытку.

— Пожалуйста, — сказал он, сложив в умоляющем жесте руки, — не оставьте мои слова без внимания. Я сейчас уйду, и больше вы меня никогда не увидите. Но ради вашего ребенка…

— Отстань от меня, маньяк! — выхватив плачущего ребенка из коляски, грубым голосом заорала женщина. — Люди, прошу вас, вызовите милицию! Это какой-то ненормальный!

Плач малыша удвоил ее ярость, и теперь она готова была обрушить на голову незнакомца все имеющиеся в ее распоряжении карательные санкции.

Бросив взгляд на юнца-переростка, подносившего зачарованным жестом мобильный телефон к глазам, и уловив, что круг любопытствующих густеет и сужается, мужчина повернулся и быстро пошел прочь.

Его не задерживали, поскольку в ситуации мало кто разобрался, а внешность незнакомца не позволяла причислить его к субъектам, терроризирующим среди бела дня беззащитных женщин. Все благоразумно сочли, что стали свидетелями семейной сцены, и через пару минут пространство вокруг молодой мамаши рассеялось.

Лишь один человек задержался возле коляски дольше других. Это был мужчина лет пятидесяти, невысокий, плотный, с линялым лицом администратора средней руки и обширной загорелой лысиной. Одет он был в кремовый костюм и светлую сорочку, и вид у него был до того добродушный, что, когда он заговорил, молодая мать не почувствовала и тени беспокойства.

— У, какой бутуз, — сказал обладатель загорелой лысины, делая ребенку «рожки» короткими толстыми пальцами. — Богатырь будет!

Женщина, чья вера в светлое будущее своего младенца было только что так жестоко попрана, благодарно ему улыбнулась.

— Как зовут?

— Тимофей.

— Тимоша, значит. Что хотел от вас этот человек? — поинтересовался мужчина, играя с малышом.

— Да ненормальный какой-то, — сказала мать, перекидывая сына с руки на руку. — Я шла, а он привязался…

— Он вам угрожал? Я слышал, вы звали милицию.

— Не мне…

— А кому? Неужели вашему ребенку? Ай-ай-ай…

— Да… Нет, он не угрожал. Только говорил всякое.

— А что? — понизил голос мужчина. — Не купить, случайно, предлагал?

— Нет, что вы, — ужаснулась мать. — Он говорил только, что Тимке не надо пить ананасовый сок. Что у него сложная аллергия и это может вызвать опухоль…

— Ах, вот что, — выпрямился мужчина. — Ну, это точно какой-то псих. Поди, насмотрелся телевизора — и туда же. А выглядит прилично, и не подумаешь так-то…

— Да… — вздохнула молодая женщина, оглядываясь.

— Ну, ладно, — заторопился мужчина, — всего вам хорошего. Забудьте это, как дурной сон, и живите спокойно.

— Спасибо вам…

Мужчина в кремовом костюме кивнул и быстро направился в ту же сторону, куда ушел незнакомец. Но тот уже давно исчез.

Ребенок успокоился, и женщина, усадив его в коляску, продолжила путь. На ходу она достала из кармана коляски новый пакетик с ананасовым соком, воткнула в него трубочку и вручила малышу, с улыбкой любуясь на то, как он выпячивает губы и втягивает щеки, становясь похожим на рыбку.

Между тем мужчина в сером костюме подходил к зданию в Малом Козихинском переулке, у которого наблюдалась некоторая, похожая на праздничную, суета. Судя по всему, его ждали. Едва он вошел в ограду, к нему ринулась группа фотографов, восторженно требуя, чтобы он посмотрел в тот или иной объектив.

— Егор, пожалуйста, сюда! — раздавался призывный крик. — Улыбнитесь!

Мужчина, вымученно улыбаясь и, похоже, сам чувствуя эту свою вымученность, на секунду поворачивался к объективу, чтобы затем попытаться пробиться к дверям парадного. Но его не отпускали, окружив плотным кольцом, и жадно щелкали кнопками.

— Господин Горин, сюда! Егор, пожалуйста… Шире улыбку, господин Горин! Отлично! Еще…

К нему решительно пробился рослый мужчина в белом костюме; его голову украшали остатки смоляных кудрей, вьющихся вокруг его широкого затылка — очень живописно и тем более смело из-за их небольшого количества. Он вырвал Егора из кольца журналистов и потащил к дверям.

— Ты что, пешком шел?! — прошипел он возмущенным голосом, когда они оказались в холле.

— Да, решил немного пройтись…

— Егор, ну как так можно! Все уже собрались, народ нервничает, а ты где-то ходишь! Я чуть с ума не сошел!

— Но я же вовремя, Альберт, — слабо возражал Егор, ища кого-то глазами.

— Слава богу, что вовремя! Ты почему не отвечал на мои звонки? Я раз сто тебе звонил.

— Мобильный дома оставил.

— Безобразник. Давай быстрее!

— Жанна здесь?

— Здесь, изволновалась вся. Быстрее же ты, ну!

Альберт Эдуардович Плоткин, издатель и, волею необходимости, друг знаменитого писателя Егора Горина, только что явившегося на презентацию собственной книги, стремительно взбежал с ним на второй этаж и втолкнул его в распахнутые двери зала, где уже вертела головами избранная публика.

— А вот и виновник торжества! — провозгласил он несколько дрогнувшим голосом.

Появление «виновника торжества» было встречено благодушным гулом. Его последняя книга, ради которой и собрались нынешние гости — все люди известные, с вкраплениями великих, — получила самые лестные отзывы и грозила стать гвоздем сезона. И литературные критики, и собратья по цеху, и почитатели, и ненавистники — все сошлись во мнении, что на сей раз Егор написал нечто выдающееся. Удача одинаково манит всех, а большая удача, как гигантский алмаз, еще и ослепляет, поэтому сегодня нашли нужным явиться даже те, кому по рангу вроде бы не полагалось дарить своим вниманием автора, относящегося — в силу возраста, не таланта — к разряду молодых. Поэтому-то Альберт Эдуардович был так возбужден, и поэтому голос его вздрагивал вполне натурально, хотя кто-кто, а уж он-то был искушен в подобного рода мероприятиях, как никто другой.

— Давай на сцену! — прошипел Плоткин, толкнув Егора в спину.

Тот неуверенно направился к сцене, чувствуя на себе взгляды собравшихся и более всего опасаясь встречи с этими взглядами. Он смотрел строго перед собой, а встав за трибуну, устремил взор куда-то поверх голов, щурясь и мигая, точно в глаз ему попала соринка.

— Добрый вечер, дорогие друзья, — начал он негромко.

Перешептывания, сопровождавшие его перемещения, затихли. Все хотели услышать, что скажет очередной кандидат в бессмертные. Как знать, не станет ли его речь манифестом новой русской литературы?

Однако же ничего «такого» сказано не было. Егор поблагодарил собравшихся за внимание к своей персоне, произнес несколько благопристойных острот, улыбнулся и сошел со сцены.

Впрочем, провала не было. Его поведение легко было объяснить переутомлением, а бледность, заливавшая его щеки, только подтверждала слухи о небезопасности литературного труда. Ему скорее посочувствовали, нежели осудили, а это было лучшее из того, чего он мог дождаться в ответ на свою более чем скромную речь.

Но Егора мало занимало происходящее. Кинув во время своего выступления взгляд со сцены в зал, он с облегчением увидел ту, которую искал. Изящная брюнетка с гордо посаженной головой, гладко причесанной на прямой лад, сидела в первом ряду, расположившись для удобства несколько боком, и внимательно смотрела на него. На ней было изумрудное платье, нитка белого жемчуга и белые туфли на высоком каблуке. Подчеркнутая безыскусность наряда словно оттеняла ее оригинальную, во французском стиле, красоту, а матовое сияние плеч с равной силой притягивало взгляды и мужчин и женщин, сидевших за ее спиной. Но она, казалось, ни на кого не обращала внимания и держала себя так, будто в зале никого, кроме нее, не было, что невольно внушало мысль о некоем особого рода опыте, берущем начало не столько в преимуществах воспитания, сколько в качествах, заложенных самой природой.

Поймав взгляд Егора, она ответила ему ободряющей улыбкой, а когда он сел рядом, прошептала с искренней тревогой в голосе:

— Что с тобой?

— Нам надо поговорить, — сказал Егор.

На сцене в эту минуту выступал с хвалебным словом маститый писатель — в патентованных сединах и бородавчатых брылах, столь хорошо известных стране, — и Егор рисковал оказаться неучтивым. Но ему, казалось, было безразлично, что о нем подумают.

— Жанна, я так больше не могу, — сказал он, не скрывая своего отчаяния.

— Егор, прошу тебя, потерпи, — прошептала Жанна. — На нас смотрят. После поговорим.

Егор посмотрел в ее голубые глаза и, как всегда, поддался их спокойной, как речной поток, власти. Он перевел дух и в течение следующего получаса, опустив веки, молча выслушивал все, что говорили выступавшие, аплодируя или же сохраняя почтительное внимание, — в зависимости от того, что делала в ту или иную минуту Жанна. Мыслями же он был далеко, и, возможно, об этом ему следовало пожалеть, ибо выступавшие не скупились на краски и излили на него дождь из славословий и изъявлений дружбы и желания сотрудничать — естественно, едино лишь во благо российской культуры.

Все это Егор перенес с полнейшим спокойствием, тем более удивительным, что предложения исходили из уст людей, имеющих немалый вес в тех сферах, которые они представляли. Реакция виновника торжества была замечена окружающими, но, как это иногда бывает с явлениями, которым придается исключительное и, увы, зачастую неверное значение, ее интерпретировали как наличие колоссального творческого потенциала и безграничной веры в собственные силы. Это только добавило уважения к молодому писателю, и ему тут же напророчили великую славу, где Нобелевская премия была не милостью судьбы, а лишь одной из данностей.

— Еще немного терпения, — шепнула Жанна Егору.

Вышедший с заключительным словом Альберт Эдуардович тонко польстил окружающим, намекнув, что только истинные таланты способны различать себе подобных, рассмешил всех старой одесской шуткой и пригласил закусить, чем бог послал.

Гости начали подниматься и без околичностей потянулись к столам, расставленным вдоль стен.

К одному из столов подошел и Егор с Жанной. Их по пятам сопровождал Плоткин, следивший за тем, чтобы Егор не отколол какой-нибудь номер. Ибо, по тайному замечанию Альберта Эдуардовича, его подопечный в последнее время стал каким-то странным и внушал своим поведением серьезные опасения. В глубине души Альберт Эдуардович надеялся, что Егор вложил в свой последний роман, действительно великолепный, слишком много сил, что некоторым образом сказалось на психике, и, должно быть, со временем это пройдет. Но пока следовало быть начеку — особенно в присутствии таких персон.

За столом, вперемежку с питьем и жеванием, шел легкий, полусветский, полуинтеллектуальный разговор. Тон задавал Андрей Врангель, выходец из династической актерской семьи, молодая питерская звезда от телевидения и юмора, прочно обосновавшаяся в столице и чувствовавшая себя здесь как рыба в воде. Андрей был высок, статен, смугловат и действительно талантлив, и его шуткам с удовольствием внимали как ровесники, так и люди более консервативного поколения. Находясь за этим столом, он отнюдь не тушевался от близости светил культуры и не умолкал ни на минуту.

— А позвольте вас спросить, уважаемый Егор Егорович, — хорошо поставленным баритоном спросил он, — трудно ли написать роман?

Его лицо было абсолютно серьезным, тон — отменно предупредительным, и эта-то способность синтезировать безукоризненные манеры с умением разражаться обоймой первоклассных шуток выделила его из сонма записных остряков, рвущихся к славе, и поставила на ту ступеньку, которую он теперь занимал столь уверенно и столь блистательно.

— Смотря какой, — ответил Егор, поневоле втягиваясь в разговор.

— Да, я слышал, что каждый человек может написать книгу, — под одобрительные улыбки окружающих продолжал Андрей. — Это правда, Егор? Скажите мне, как писатель писателю. Будущему, само собой.

Известная писательница, немолодая тучная дама с тяжелыми кренделями волос, зачесанными на уши, прыснула в ладошку, как школьница. Она была внучкой знаменитого писателя, олицетворяла собой целое направление в литературе и, конечно, не могла остаться равнодушной к теме, походя затронутой молодым юмористом. Тем не менее ответа Егора она ждала с интересом, обратив на него красивые черные глаза и тая усмешку в чувственных губах, доставшихся ей от деда, известного ловеласа и сибарита.

— Почему нет? Как мне представляется, одну плохую книгу действительно может написать каждый, — сказал Егор, не стремясь пошутить, а лишь высказывая то, о чем думал раньше.

Но известная писательница неожиданно рассмеялась.

— Браво, — сказала она.

— Ага! — воскликнул Андрей. — Даже так?

Было видно, что он нащупывает подходящую шутку, как скрипач нащупывает мелодию, и все с готовой улыбкой ждали результатов его поисков.

— Вроде того, — подтвердил Егор, тоже улыбаясь.

На этом крепком парне его измучившийся взгляд как бы получил передышку, и он не спешил отвести глаза от его круглощекого, поросшего густой щетиной лица.

— Тогда мне никогда не стать настоящим писателем, — понурившись, сказал Андрей. — Не исполнится мечта моего детства.

— Почему же, Андрюша? — с улыбкой обратилась к нему писательница.

— Потому что все, на что я способен, по словам господина Горина, это написать одну-единственную плохую книгу, — печально и серьезно ответил тот. — А с этим даже Оксаной Робски не станешь.

Все радостно рассмеялись; молодой юморист, блестя глазами, но сохраняя серьезную мину, молча переждал очередной триумф и перенес свое внимание на стоящую рядом с ним телеведущую, приземистую девицу с пышными формами и бантом в распущенных волосах, на пару с которой они принялись так веселить окружающих, что те забыли про шампанское и омаров.

Никто не заметил, что лицо Егора в эту минуту при взгляде на пышнотелую телеведущую исказилось, и он быстро отвел глаза, вновь устремив их куда-то вверх. Одна лишь Жанна уловила изменение в нем и незаметно взяла его за руку.

Егор благодарно ответил на ее пожатие, но взгляд его блуждал где-то далеко.

— Должна вам сказать, Егор, как профессионал, — шагнув ближе к нему и понизив голос, сказала известная писательница, — что ваша последняя работа просто великолепна. Мне удалось достать сигнальный экземпляр, и я была в восторге.

— Благодарю вас, — пробормотал Егор, с трудом заставив себя взглянуть в ее чуть выпуклые, блестящие глаза.

Но то, что он там увидел, заставило его немедленно потупиться.

— Не знаю, отчего у меня сложилось такое впечатление, — продолжала между тем его собеседница, — но вторая часть книги разительно отличается от первой. Если бы не ваш стиль, который ни с чьим другим не спутаешь, я подумала бы, что это писали два разных человека.

— Да, — сказал Егор с трудом, — вы правы. В процессе работы над книгой произошли некоторые события, которые заставили меня взглянуть на многие вещи по-иному. И, наверное, это отразилось на содержании.

— Если и отразилось, то только в лучшую сторону, — улыбнулась писательница. — Вы знаете, я была поражена некоторыми откровениями. В особенности, вы написали о том, что произошло буквально на днях. Этот конфликт с Евросоюзом, и дальнейшее подписание договора… И война на Ближнем Востоке… Причем все изложено с исключительной точностью, как будто вы смогли заглянуть в будущее. Мне даже страшно стало. У вас что, есть свои информаторы на небесах?

— И не только там, — побледнев, вымучил улыбку Егор.

— В таком случае поздравляю вас. Вы умеете работать.

— У меня были прекрасные учителя, — поклонился ей Егор.

Писательница поблагодарила его ласкающим взором, в котором промелькнула не одна только благосклонность автора, получившего свою долю признания. Но Егор был мыслями уже не с ней, и писательница, по-своему истолковав его рассеянный взгляд, лишь тихо вздохнула, оглядев не без зависти стоящую рядом с ним Жанну.

А Егора уже тащил из-за стола Плоткин.

— Дорогие дамы, прошу меня простить, но наш дорогой писатель нужен всем гостям! — объявил он шутливым, но непререкаемым тоном и тут же шепнул на ухо Егору: — Хватит прожигать жизнь, пора заняться делом.

Он усадил его за стол, на котором высились штабеля выделенных на презентацию книг, и Егор, машинально улыбаясь, начал подписывать подходившим гостям дарственные экземпляры.

Плоткин потирал руки. Все шло как по маслу. Явились телевизионщики от светской программы на НТВ, и мероприятие, таким образом, получило официальный статус. Под глазком телекамеры гости принимали скульптурные позы и, подойдя к столу, старались встать так, чтобы выглядеть как можно более выигрышно.

Вот, похлопывая себя по бедру, зал неторопливо пересек Владислав Карлович Широковский, именитый политик, лидер одной из оппозиционных партий, известный в первую очередь своим скандальным поведением именно в близости объектива. Он был, как всегда, элегантен в своем отлично сшитом сиреневом костюме и небрежно повязанном галстуке, прекрасно сознавал значительность своей фигуры и держался как человек, бесспорно, первый в присутствующем обществе.

— Говорят, ты там и по мне немного прошелся? — спросил он небрежным тоном, указывая на книги.

Впрочем, смотрел он зорко, ибо был прирожденным бойцом и мелочей для него не существовало.

— Совсем чуть-чуть, Владислав Карлович, — сказал Егор. — Я думаю, вам понравится.

— Ну, смотри, смотри, — косясь в глазок видеокамеры, сказал Широковский, — я проверю. Если что не так, поедешь на Колыму.

Те, что стояли поблизости, подобострастно засмеялись. Егор подписал книгу, вручил Широковскому. Тот прочитал написанное: «Выдающему деятелю имярек от скромного автора», одобрительно кивнул, протянул руку.

— Молодец, Егор, молодец! Так держать. Пока у страны есть такие люди, она не пропадет.

Егор не понял, кого он имел в виду, но, в сущности, это было и неважно. Главное, что все получили, что хотели, а это значило, что в ближайшее время его оставят наконец в покое и у него появится возможность разобраться с изводившей его ролью Кассандры, неожиданно свалившейся на него три месяца назад и начисто изменившей его жизнь, до того вполне ровную и далекую от каких-либо потрясений.

Продолжая подписывать книги, он издали поймал взгляд Жанны. Она ободряюще ему кивнула, давая понять, что все отлично понимает, что она с ним и что скоро все будет кончено, — разумея, конечно же, этот помпезный прием. В том же, что Егор сумеет покончить с той ситуацией, в которую попал, она не могла быть уверена, да и вряд ли того желала, как он подозревал в глубине души. Истинная подоплека ее появления в его жизни как с самого начала была, так и оставалась для него абсолютной тайной, несмотря на ряд объяснений, полученных с ее стороны и со стороны того, кто называл себя ее воспитателем. Он и хотел бы ей верить, но не мог, поскольку всякий раз, как начинал анализировать и сопоставлять ее слова с ходом тех событий, что-то, почти незаметное, неуловимое, не сходилось — как если бы в пазле, в котором сложилась вся картинка, цветовой тон в некоторых фигурках чуть заметно отличался от других. Вроде бы все так, а вот что-то да не то.

— Ну что ты сидишь с такой кислой физиономией, — прошипел ему в затылок Плоткин, делая вид, что говорит о наиприятнейших вещах. — Улыба-айся…

— Да не могу я, Альберт, — простонал Егор, повернувшись к нему так, что взвизгнули ножки стула. — Не могу, понимаешь?

— Понимаю, Егор, очень хорошо понимаю, — закивал Альберт Эдуардович. — Но надо потерпеть. Ты смотри, какие люди собрались ради тебя!

— Они собрались ради твоих бутербродов, — огрызнулся Егор, досадуя, что должен, вопреки своему состоянию, участвовать в этой комедии.

— Не говори глупостей, — спокойно возразил Плоткин. — Бутербродов у них своих хватает. А вот ты, кажется, просто неблагодарный тип, если не ценишь очевидного.

— Да, я неблагодарный тип, — согласился Егор. — А теперь можно я пойду?

— Куда это?

— Домой.

— Что? — ужаснулся Плоткин. — Какое домой? Ты видишь, еще все гости здесь? Сиди и не рыпайся.

— Да надоело мне…

— Тихо, умоляю тебя, тихо, Егор, — зашипел Плоткин, растягивая губы в умилительную улыбку. — Степанков идет. Егор, прошу тебя, не подведи, будь паинькой. Потом делай что хочешь, слова не скажу. А сейчас…

Он сделал большие глаза и поднял голову, больно сдавив Егору плечо.

— Ну, — послышался сипловатый тенорок, — господа литераторы, а для меня найдется экземплярчик?

Егор повернулся и увидел перед собой знаменитого кинорежиссера Сергея Степанкова, рослого, седоусого, мощного, настоящего барина — и по родословной, и по образу жизни. Повеяло настоящим: мехами и дуэлями. Егор с удовольствием обозрел погрузневшую, но все еще атлетическую фигуру Степанкова и без трепета взглянул ему в глаза. Отец режиссера, один из главных поэтов страны, переживший смену всех советских вождей, скончался лишь недавно, самую малость не дотянув до векового юбилея, и Степанкову, точной копии отца, в ближайшие двадцать лет ничего не грозило.

— Конечно найдется, Сергей Михайлович, — еще шире улыбнулся Плоткин.

Степанков оперся одной рукой — красивой, с перстнем на мизинце — о стол, а другую сунул в карман. Одет он был подчеркнуто просто, в какую-то полуспортивную черную куртку на «молнии» и ношеную голубую тенниску, но в этом и заключался своеобразный шик, дающий возможность подчеркнуть, во-первых, свое отличие от простых смертных, вынужденных подчиняться общепринятым нормам и ходить на официальные мероприятия в строгих костюмах, а во-вторых, лишний раз напомнить о своей принадлежности к творческому миру, имеющему свои особые привилегии.

— Егор, а что же ты ни разу ко мне в гости не зайдешь? — промурлыкал Степанков в усы.

— Э-э… — замялся Егор. — Вы как-то не…

— А ты по-простому, — подмигнул Степанков. — Взял да и зашел. Адрес, думаю, знаешь.

Предложение было таким неожиданным и заманчивым, что Егор на время забыл свои переживания. Степанков был маршалом российской режиссуры и, как ни странно, большим и самобытным художником. Просьба зайти означала, ни много ни мало, предложение о совместной работе, о чем мечтает каждый автор, от начинающего до прославленного, и пренебречь ею было бы немыслимо.

— Знаю, конечно, Сергей Михайлович, — выпалил Егор.

— Ну и славно, — кивнул Степанков. — Буду рад угостить тебя нашей семейной настойкой. Посидим, побалакаем о том о сем. Ты как, принимаешь?

— Конечно…

— Значит, договорились.

Егор подписал книгу, вручил Степанкову. Тот, не читая, сунул книгу под мышку, сощурил карие, с бесовскими огоньками глаза. Сбоку надвинулась камера, и он на минуту о чем-то задумался.

— А что это ты бледноват? — спросил он вдруг Егора. — Не болеешь, часом?

— Нет, — отозвался Егор. — Заработался немного, оттого, наверное…

— Дорогой мой, — задушевно и нараспев сказал Степанков, — помни: здоровье прежде всего! Оно, конечно, древние правильно говорили: через тернии к звездам. Но ведь можно до них и не долететь, сорваться на полпути. Так что береги себя, ты нам всем еще понадобишься.

— Спасибо, Сергей Михайлович, — сказал Егор. — Я обязательно учту ваш совет.

— Учти, учти. А с визитом не тяни. Я на той неделе в Италию собираюсь, так что имей в виду.

— Да, я все понял.

— Ну и прекрасно, раз понял. Надеюсь, так будет и впредь. Альберт Эдуардович, как там моя книга?

— На выходе, Сергей Михайлович.

— Угу, — внушительно уронил Степанков, кивнул и отошел от стола.

— Ты видишь, как поперло? — прошептал Плоткин, надавив Егору на плечо. — А ты — домой? Говорю тебе, это твой звездный час. Пользуйся, пока есть такая возможность.

— Пользуюсь, — отозвался Егор, все еще находившийся под обаянием личности Степанкова, будто облившей его солнечным светом в непогожий ноябрьский день.

— Завтра же чтобы был у него!

— Буду.

К столу подошел молодой мужчина, и Егор перенес свое внимание на него. Это был Валерий Храмов, знаменитый хоккеист, звезда НХЛ. Его обожали и в России, и в Америке за скромную мужественность в жизни и феноменальную игру на площадке. Называть себя его другом почитали за честь звезды Голливуда и президенты, но ему всего дороже была его семья и возможность хоть пару дней провести на загородной даче с мамой, женой и двумя маленькими дочерьми.

— Вообще, читать у меня нет времени, — простодушно сказал он, — но ваши книжки я люблю.

— А я — вашу игру, — улыбнулся Егор. — Хотя я не большой любитель хоккея.

Он взглянул Храмову в глаза — и внезапно побледнел до синевы.

— Что с вами? — воскликнул хоккеист.

Он наклонился над столом и протянул руку, готовясь поддержать Егора, если тот начнет падать.

— Егор, что с тобой? — перепугался Плоткин. — Тебе нехорошо? Дайте воды!

Их поведение начало привлекать внимание, и со всех сторон на них устремились любопытные взгляды. Блеснул зрачок видеокамеры, ловя выражение лиц. Кто-то побежал за водой. Момент был щекотливый. Егор пересилил себя и выдавил улыбку.

— Все хорошо, — сказал он.

Храмов недоверчиво посмотрел на него.

— Точно?

— Абсолютно. Вот, держите ваш экземпляр.

Он размашисто расписался на форзаце, поднялся и вручил книгу хоккеисту. Легкая краска, благодаря тому, что он опустил голову, вернулась на его щеки, и, хотя он и оставался бледным, все-таки выглядел уже чуть лучше, чем покойник.

— Можно вас на минуту? Хочу кое о чем спросить.

— Да, конечно, — кивнул Храмов.

— Егор, ты в порядке? — спросил Плоткин, приняв у кого-то стакан с водой и не зная, что с ним делать.

— Все хорошо, — твердо повторил Егор. — Я сейчас.

Он взял Храмова под руку и повел за собой, в дальний угол, свободный от гостей. Хоккеист, несколько удивленный, шел за ним, явно не понимая, какого рода разговор ему предстоит.

Егор остановился за колонной и, оглянувшись, с мольбой посмотрел на Валерия.

— Прошу вас, только отнеситесь серьезно к тому, что я вам сейчас скажу, — тихо и быстро проговорил он.

Хоккеист, парень с упрощенной и потому весьма надежно устроенной психикой, кивнул, хотя и был несколько сбит с толку.

— Ладно.

— Вы завтра утром собираетесь ехать на дачу? — спросил Егор.

Он так волновался, что вынужден был опереться на колонну. Храмов, начиная о чем-то догадываться, едва заметным, инстинктивным движением отстранился от него, как от человека, от которого всякого можно ожидать.

— Да, собираемся, — сказал он.

— Вы хотите ехать на машине вместе с женой? — допытывался Егор.

— Ну да.

— И она сядет за руль, правильно?

— Ну, ясно, — улыбнулся Валерий. — Я сегодня маленько у вас тут клюкнул, еще ребята вечером в сауну позвали… Так что кому же завтра за руль, как не жене? А что вы спрашиваете? Хотите с нами? Так милости просим, мы будем только рады…

— Прошу вас, не делайте этого, — перебил его Егор.

— Чего? — удивился Храмов.

— Не пускайте жену за руль. И вообще, лучше поезжайте на поезде… на автобусе, на такси, хоть пешком идите, только не на своей машине.

Храмов покраснел.

— Да почему, вообще? — грубовато спросил он.

В разгар беседы оба не заметили, как за соседнюю колонну зашел невысокий плотный мужчина в кремовом костюме. Каким-то волшебным образом слившись с колонной и став практически невидимым, он весь обратился в слух.

— Потому что ваш автомобиль завтра утром попадет в аварию и вы с женой погибнете, — сказал Егор.

Храмов вытаращился на него:

— Что?

— Я понимаю, это звучит странно и, наверное, страшно. Но прошу вас поверить мне. Я точно знаю, что завтра утром вы с женой попадете в аварию…

— Это что, розыгрыш такой? — спросил Храмов.

Его прочные нервы справились с волной паники, последовавшей за услышанным сообщением, и теперь он пытался понять, где кроется подвох. Он даже оглянулся в поисках телеоператора, но ничего не обнаружил и с недоверчивой улыбкой уставился на Егора.

Мужчина в кремовом костюме незаметно отлепился от колонны и отошел к гостям. Все, что нужно было, он узнал. Частности его не интересовали.

— Нет, Валерий, это никакой не розыгрыш, — между тем пытался убедить хоккеиста Егор. — Как бы вам сказать… Вы про экстрасенсов слышали?

— Это те, что пропавших ищут? — ухмыльнулся Храмов.

— И не только. Так вот, у меня есть такие способности. И я увидел вашу гибель, понимаете? То есть увидел аварию, которая завтра произойдет, если ваша жена сядет за руль. И поэтому прошу вас отказаться от поездки на автомобиле.

Храмов с сомнением посмотрел на Егора:

— Как это — увидел?

— Ну, при взгляде на вас это возникло в моем сознании. Понимаете?

Хоккеист наморщил гладкий лоб.

— Так это не прикол?

— Да нет же, я говорю совершенно серьезно. Завтра утром ваш автомобиль попадет в аварию. Поэтому будет лучше, если вы поедете другим транспортом.

— Может, мне вообще дома сидеть? — нахмурился Храмов.

Его начало тяготить происходящее. Отвлеченные материи были не его стихией, и не привычный к сложной работе мозг принялся решительно отторгать влагаемые в него чуждые и оттого враждебные понятия.

— Нет, подождите, — умоляющим тоном сказал Егор. — Вы напрасно сердитесь. Я вовсе не хочу вас обидеть. Я прошу лишь поверить мне.

— Считай, что поверил, — бросил Храмов.

Он повернулся с намерением уйти.

— Подожди, — остановил его Егор. — У тебя моя книга. Прочти ее, и ты поймешь, что я говорю правду!

— Вот эту?

Хоккеист взвесил книгу на руке и скептически оценил ее толщину.

— Эту, — кивнул Егор.

— Это мне что, сейчас весь день сидеть и читать? — спросил с возмущением Храмов. — А пацаны будут в сауне балдеть?

— Но это же ради тебя! — разозлился Егор, видя, что ничем не пробьет этот заслон косности и недоверия. — Ради твоей семьи. Как ты не поймешь?

— Что ты ко мне прицепился? — взорвался Храмов. — Я думал, писатели люди как люди. А тут — чистый псих…

Он решительно вышел из-за колонны и направился к гостям, неся книгу Егора кончиками пальцев и на отлете, как нес бы пакет с мусором или дохлую змею.

Егор выскочил за ним и вцепился ему в рукав.

— Да подожди ты, идиот! — заорал он. — Ведь на кону стоит твоя жизнь.

Он забыл, что имеет дело с лучшим нападающим НХЛ. Храмов каким-то скользящим движением сдвинул свой литой корпус вбок, вырвал рукав из руки Егора и толкнул его ладонью в грудь. Тот отлетел, как пушинка, и не упал лишь потому, что успел ухватиться за колонну.

— Отвали от меня, придурок, — мрачно выговорил Храмов, нависнув над ним грозовой тучей.

Постояв, он презрительно бросил книгу на пол, возле Егора, и тяжелой поступью двинулся к выходу.

Егор выпрямился, забыв о книге, посмотрел в спину Храмову, понимая, что любой его последующий шаг встретит самое грубое сопротивление, и только тут почувствовал, как тихо стало в зале.

Он медленно обернулся — и перед ним предстала немая сцена. Некоторые из гостей застыли живописными группками у столов, другие в одиночестве стояли там, где их застал крик Егора, — и все молча смотрели на него.

«Что я натворил?» — ужаснулся он.

Увидев выпученные глаза Плоткина, Егор понял, что прощения ему не будет.

Махнув рукой на приличия, он поворотился к двери, чтобы попытаться догнать и вразумить Храмова. Но того уже и след простыл.

«Опять у меня ничего не вышло, — подумал Егор. — Не надо было и пробовать».

Тошнотворная тяжесть навалилась на него, и ему захотелось сесть прямо на пол. Гости постепенно оживали, Плоткин кошачьей походкой плыл к нему.

— Что это было? — спросил он, приблизившись и подняв брошенную Храмовым книгу.

— Так, — вяло сказал Егор.

Он заметил, что его слушает не один только Плоткин, и, желая выручить издателя, попытался найти объяснение своему поступку. Хотя не было сомнений, что увиденный всеми конфликт, частично запечатленный на пленку, уже завтра будет раздут в громкую и нелепую историю.

— Не сошлись во взгляде на российский хоккей, — во весь голос сказал он, едва не морщась от усталости и отвращения к самому себе.

— А что так? — подыграл ему Плоткин, догадываясь, что Егор на ходу пытается сочинить удобоваримую версию для наставивших уши зевак.

— Ну, я говорил, что канадцы сильнее нас, а Валерий доказывал обратное. В общем, обычный мужской спор.

— Только очень горячий, — заметил Плоткин.

— Да, очень, — кисло согласился Егор. — Но ведь и тема подходящая.

Он увидел, что к нему идет Жанна, и ему сразу стало легче. И сложнее одновременно.

— Альберт, — сказал Горин, поманив издателя в сторонку, — мне что-то сегодня нехорошо.

— Да, я заметил, — сказал тот с нотками осуждения в голосе.

— Я пойду, если ты не против. А то вдруг еще что-нибудь не так сделаю.

Плоткин шагнул ближе к Егору и перешел на шепот:

— Что не поделил с хоккеистом? Бабу небось?

«Так даже лучше», — подумал Егор.

— Ты, как всегда, смотришь в корень, — сказал он.

— Будто я тебя не знаю, — самодовольно ухмыльнулся Плоткин. — Ладно, главные гости разошлись, а с остальными я сам разберусь. Иди отдыхай. Но только завтра будь у Степанкова, я тебя прошу.

— Обязательно буду, — кивнул Егор, подавая Жанне руку. — Ну, пока.

— Пока, донжуан…

Жанна улыбнулась на прощание Плоткину, но Егор уже тащил ее к выходу. Разговор с издателем заставил его напрячь все силы, и он разве что криком не кричал, бросая ему эти идиотские реплики.

Подумав, что, возможно, он еще сумеет застать Храмова на парковке, Егор оставил Жанну в холле и бегом выбежал улицу. Он промчался вдоль ряда стоящих автомобилей, заглядывая в окна, но вскоре понял, что напрасно теряет время. Хоккеист уже уехал, и вряд ли имело смысл разыскивать его по городским саунам. Все возможное Егор сделал, и теперь оставалось только надеяться, что его предупреждение не постигнет та же участь, что и многие другие.

«А может, — подумал он, — попытаться предупредить жену? Женщины по природе более осторожны, и они склонны проявлять здравый смысл там, где мужчины кидаются в амбиции и начинают размахивать кулаками».

Но тут он вспомнил молодую мамашу — и сник. Скорее всего, его и там сочтут сумасшедшим, и Храмов точно сделает из него отбивную. А потом они сядут в машину — и будет то, что будет.

Егор закрыл глаза и тихонько застонал.

— Что с тобой, Егор? — спросила Жанна, подойдя к нему.

Он посмотрел на нее, словно не узнавая.

— Тебе плохо? — спросила она.

— Очень.

Легкая тень пробежала по ее нежному лицу — как будто зыбь от порыва ветра прошлась по поверхности воды.

— Поедем домой.

— Не хочу, — покачал Егор головой.

— Что же ты будешь делать?

— Мне надо… побыть одному.

— Ты хотел поговорить, — напомнила Жанна.

Егор заколебался. Стоило ли сейчас пускаться в откровения? Он и в самом деле чувствовал себя неважно и не был уверен в том, что, начни он говорить, это принесет ему хоть какую-нибудь пользу.

Но Жанна ждала. Она смотрела так заботливо и с таким ожиданием в глазах, что Егору стало совестно пренебрегать ее участием. К тому же их столько связывало, что она имела право быть посвященной в то, что его мучило особенно сильно.

— Да, хотел, — сказал он. — Пойдем куда-нибудь.

— В сквер? Или в кафе?

— Лучше в сквер.

Они вошли в сквер и сели на лавочку.

— Жанна, то, что со мной происходит, — начал Егор, — не дает мне жить.

— Я понимаю, Егор, — мягко сказала Жанна.

— Нет, — резко сказал он. — Не понимаешь.

Она не обиделась, но и попытки заговорить больше не делала.

Егор вздохнул. Он не знал, как ей сказать. Как не сделать так, чтобы она заподозрила его в желании нарушить данное им профессору Никитину слово? Ведь тогда она наверняка поставит того в известность, а это может плачевно отразиться на дальнейшей участи Егора, и без того незавидной. Какие действия предпримет профессор, Егор не знал, но догадывался, что это будет нечто малоприятное, если не сказать хуже.

Все же он решил рискнуть. Жанна многое знает, она может дать хороший совет; а в чем, как не в добром совете, он сейчас нуждался? Ему казалось, что он запутался до последней степени и рад будет любому слову, способному вернуть ему веру в себя и, главное, объяснить, как жить дальше.

— Самое страшное в том, что я никому не могу помочь, — глухо сказал он, глядя на снующих под ногами воробьев.

— Этому парню ты тоже пытался помочь? — спросила Жанна, немного помолчав.

— Да. И ты видела, что из этого вышло. А до этого я пробовал убедить мамашу, что ее малышу нельзя пить ананасовый сок. И дождался того, что она пригрозила вызвать милицию и назвала меня сумасшедшим. Они все считают меня сумасшедшим. И знаешь, я не могу ходить по улицам и вообще находиться среди людей. Я вижу, кто и от чего умрет или погибнет; я пытаюсь им помочь, но, похоже, делаю только хуже. И себе и им.

— Но как ты можешь им помочь? — спросила Жанна. — И потом, это не входит в твою задачу…

Жанна осеклась, увидев, как изменилось лицо Егора.

— Что? — выкрикнул он. Воробьи с треском разлетелись из-под его ног. — Что входит в мою задачу?!

— Егор, успокойся.

— Нет, ты ответь. Что входит в мою задачу? Я очень хочу знать.

Жанна положила руку ему на предплечье, тихонько погладила.

— Хватит уже на сегодня. Поедем домой.

— Домой, — сказал Егор, немного успокоившись, как всегда, когда она держала его за руку и смотрела ему в глаза. — И что там? Сидеть и бояться?

— Чего бояться?

— Всего! — снова выкрикнул он, отнимая руку и отворачиваясь. — Бояться своих мыслей, бояться телевизора, бояться завтрашнего дня… Я не могу так больше, понимаешь. Не могу!

— На нас смотрят, — сказала Жанна.

Егор не ответил. Некоторое время он сидел неподвижно, глядя перед собой. Затем неловко поднялся:

— Пойдем, я провожу тебя до стоянки.

— Ты не поедешь со мной?

— Нет.

— Но… тебя ждать сегодня к ужину?

Жанна остановилась и с мольбой посмотрела на Егора.

Он через силу улыбнулся ей:

— Конечно. Конечно, ждать.

— Хорошо.

Жанна пошла дальше. Через минуту она села в машину и уехала. Егор остался один.

Постояв на месте и проводив взглядом машину Жанны, скоро затерявшуюся на шоссе, он огляделся и быстрым шагом направился в ближайший переулок. Казалось, у него появилась цель, благодаря которой на смену нерешительности пришла уверенность, столь необходимая ему сейчас, которая на время встряхнула его и придала сил. Однако же, идя, он по-прежнему старался глядеть мимо прохожих и поднимал взгляд повыше, скользя им по кронам деревьев, стенам домов и наливающемуся предвечерней синевой небу.

Но даже если бы он внимательно смотрел по сторонам, вряд ли он обратил бы внимание на идущего в полусотне шагов за ним коренастого лысого мужчину в кремовом костюме. Тот был так безличен, что даже голуби — и те не спешили уступить ему дорогу. И не отражайся он в витринах магазинов, можно было бы принять его за призрак, плывущий над теплым асфальтом.