Зимний поход

Сергей Горбатых

Роман «Зимний поход» является первой книгой дилогии «Азиатский хищник». В нём рассказывается о зимнем 1839–1840 года походе русского отряда под командованием генерал-адъютанта Перовского В. А. на Хиву. Хивинское ханство в 18–19 веках не только мешало российской экспансии в Центральной Азии, но и вело агрессивную политику в отношении России. Хивинские ханы поощряли банды кочевников киргизов и туркменов, которые грабили русские караваны, направлявшиеся в Бухару. Российских подданных, из населённых пунктов Оренбургской пограничной линии, угоняли в плен и продавали на невольничьих рынках Хивы. Десятую часть прибыли от продажи рабов получали хивинские ханы. Все попытки со стороны российских властей наладить добрососедские отношения с Хивой всегда заканчивались печально: русских посланников кидали в тюрьмы, грабили, а иногда убивали. Поход генерала Перовского В. А. был второй попыткой усмирить «государство-хищник», так называли Хивинское ханство современники. В романе «Зимний поход» несколько главных героев: генерал Перовский В. А., доброволец Валуев Фёдор, погонщик верблюдов Пашка Логвин, поручик Кольчевский, штабс-капитан Никифоров. Поход на Хиву проходил в суровых условиях невероятно холодной зимы. От болезней умирали солдаты и офицеры, от голода погибали верблюды. Отряду удалось пройти только половину пути до Хивы, а затем пришлось возвращаться, продолжая терять людей и тягловых животных. Поход отряда под командованием генерала Перовского В. А. является трагической страницей истории Российской империи. Книга рассчитана на самый широкий круг читателей.

АЗИАТСКИЙ ХИЩНИК

Книга первая

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ХИВИНСКИЙ ПЛЕННИК

Месяц июнь 1835 года от Рождества Христова. Пятеро рыбаков на старой фелюге с обвисшим косым парусом выбирают сеть. Полный штиль. Нещадно палит солнце. Вдалеке, в жарком мареве, едва просматривается песчаный восточный берег Каспия.

— Робята, щось севодня нету рыбки! — с удивлением вздохнул Николай, лысый, рябой с торчащим ушами мужичок лет тридцати.

— Да, давно такого не бывало, — согласился с ним здоровенный детина по прозвищу Оглобля, — я уж и не припомню…

— Сон мне плохой вчерась привиделся, — перебил его невысокий крепкий мужик лет тридцати пяти с красным большим носом и странным прозвищем Морок. — иду вот я, а навстречу…

— Рот закрой! Твои сны пущай при тебе и остаются! — резко оборвал того тридцатилетний Иван, старший их рыбацкой артели, — сеть надо выбирать, а не лясы точить.

— Дак я это как… — попытался оправдываться Морок, но увидев, как начала дёргаться правая щека с безобразным шрамом у Ивана, замолчал.

«Очень непонятно, рыбы совсем мало: почти нет. Как будто бы вся передохла,» — подумал Фёдор Валуев, двадцатидвухлетний голубоглазый крепыш с широкими плечами.

Он зачерпнул ладонью горсть каспийской водицы и вылил её на свою стриженную наголо голову. «И солнце печёт, мочи уже нет!» — Фёдор продолжил выбирать сеть.

Валуев уже второй год работал на рыбном промысле на Каспии. Здесь, на широких водных просторах, наконец-то, перестала ныть его душа, страдавшая по любимой жене, умершей во время родов. Долго мучился тогда он, не находя себе места. После тяжких раздумий решил Фёдор покинуть мирскую жизнь и посвятить себя служению Богу. Бросил он свою бедное крестьянское хозяйство в Новгородской губернии и подался в Свято-Юрьев монастырь, что находится на берегу реки Волхов, неподалёку от её истока из озера Ильмень.

— Ты для чего в обитель явился? Небось хочешь спокойную и сытную жизнь здесь обрести? — спросил у него настоятель, архимандрит Фотий.

— Нет, владыко! Я душу свою пришёл сюда спасать! — кротко объяснил Валуев.

— Ну раз так, то оставайся! Посмотрим на тебя! — объявил Фотий.

За целый год своего послушничества чего-то только не пришлось делать Фёдору: он пас скот, доил коров, работал на огороде, колол дрова и топил печи. А ещё читал Евангелие и Жития Святых. Был Валуев не просто грамотным, а обладал ещё цепкой памятью. После одного прочтения запоминал навсегда целые страницы текста.

До его пострига оставались несколько недель, когда ворвалась весна и выгнала остатки холодной и долгой зимы.

Запахи просыпавшейся после спячки природы, свежесть её красок настолько взволновали душу Валуева, что он уже не мог находиться в мрачной тишине монастырских стен. Фёдора стали манить цветущие луга, зелень леса и просторы Ильмень озера.

«Не смогу я вести монашескую жизнь! Никогда не смогу!» — понял он и ушел из монастыря.

Через два месяца попал Валуев на Каспий в рыбацкую артель и сразу же влюбился в море. Тяжёлый, конечно, труд. Но зато какой простор! Запах водорослей и смоляных канатов… Шум волны и наполненный свежим ветром парус фелюги. Многие из его товарищей проклинали свою судьбу, а Фёдор, наоборот, благодарил Господа за то, что он привёл его в эти места.

Все кто знал Валуева уважали за его постоянную готовность помочь, за честность, доброту и силу. За знание Священного писания и монашеский свой опыт получил Фёдор прозвище Инок.

Иван оторвался от работы, бросил сеть и, приложив ладонь правой руки к своему лбу, начал смотреть север.

— Чамра идёт! Не успеем вернуться! На берег надо! Сноровистее! Сноровистее! Давай, выбирай! Да быстрее! Чё замерли? — было видно, что Иван занервничал, что случалось с ним очень редко. (Чамра — шквальный северо-западный ветер на Каспийском море. Примечание автора).

Валуев тоже приложил ладонь ко лбу, чтобы не слепили лучи солнца, и посмотрел на север.

Оттуда, прямо на них, надвигалась чёрная туча. «Иван прав: чамра идёт. Сильный шторм, который сразу же утопит их старую хлипкую фелюгу. Поэтому и рыбы нет. Вся ушла в глубину,» — подумал он и быстрее заработал руками, выбирая тяжёлую набухшую от воды сеть.

— Да шевелитесь вы! — у Ивана задёргалась щека со шрамом, — к берегу не успеем!

Треугольный парус сильно хлопнул и сразу же надулся от сильного ветра. На руле сидел опытный Иван. Его морщинистое лицо окаменело от напряжения.

— По бортам распределитесь! Воду! Воду черпайте! — кричал он.

Высокие волны захлёстывали фелюгу. Старая лодка со скрипом переваливалась с борта на борт и казалось, что она стоит на месте.

Морок правой рукой мелко и часто крестился, а левой, плицей — деревянным черпаком, ловко загребал воду на дне фелюги и выплёскивал её за борт.

Скрылось солнце. Небо затянуло свинцовыми тучами. Иногда возникала очень высокая волна, ударявшая в борт фелюги с такой силой, что доски начинали сильно и страшно скрипеть.

Лицо Ивана стало белым как молоко. Оглобля потерял свою плицу и теперь черпал воду своими огромными ладонями. Губы у него тряслись: то ли от страха, то ли от напряжения.

— Не успеем! Потопнем! Потопнем! — вдруг завизжал тоненьким голоском Николай.

По его рябым щекам скатывались то ли слёзы, то ли капли воды. Иван промолчал.

В левый борт ударила волна, захлестнула фелюгу, мачта затрещала…

— Потопнем! — заорал Морок. — Потопнем!

— О Пресвятая Владычеце Богородице, взыскание погибших! Призри милостивым Твоим оком на молящихся пред честной Иконой Твоею. Воздвигни нас из глубины греховные… — Фёдор очень громко стал произносить слова молитвы, которая читается моряками во время шторма.

Его спокойный голос был настолько сильным, что заглушал скрип досок и рёв ветра:

–… Подай нам руку помощи, облегчи страдания.

Слушая молитву, перестали паниковать и товарищи Валуева. Все работали споро и сосредоточенно.

А вот и плоский песчаный берег.

— Морок, Николай! Парус опускайте! — закричал Иван, — Инок, в воду! Тащи фелюгу!

Валуев бросил читать молитву. Схватив носовой канат, он прыгнул в воду. Стал ногами на дно. «Неглубоко уже! Слава тебе, Господи!» — и начал тянуть фелюгу.

— Морок, Оглобля — на берег с катками! — закричал Иван.

— Николай, помогай Иноку!

Фелюгу, наполненную водой, вытаскивали на берег долго. Трое тянули за канат, а двое подкладывали толстые брёвна (катки) под днище.

— Подальше от моря! Подальше! Волной унесёт! — командовал Иван.

Наконец фелюгу вытащили. Закопали якорь в песок. Вычерпали из неё воду.

В песчаном овраге, где почти не было ветра, вкопали весла. Повесили на них парус.

— Вот и дом! Есть крыша над головой! — вымученно улыбнулся Оглобля.

— Вечер надвигается, дрова искать надо. Может деревья какие-нибудь найдём? Но на берегу плавник должен быть. Пойдём собирать! — приказал Иван.

«Откуда же здесь деревья? Пустыня ведь вокруг. Только то, что море принесло,» — Валуев поднял тонкую ветку, потом ещё одну.

Плавника нашли очень мало.

— Для ухи хватит! — сказал Иван. — Бочонок с водой не смыло, рыбы тоже осталась. Хлеба вот только нет, пучина поглотила. Чё стоите? За дело!

Развели костёр. Налили пресной воды из бочонка в большой медный котёл, подвесили его над огнём и занялись чисткой рыбы.

Уха из стерлядок получилась вкуснейшая. А ещё взрезали севрюгу длиной в один аршин, выбрали из неё икру. Посолили да и съели с луком репчатым, который нашли в фелюге.

— Чайку бы теперь выпить… Да с сахаром! — сытно рыгнул Оглобля.

— Скажи ещё, что и с пряниками! — ехидно улыбнулся свои беззубым ртом Морок.

— А чё? Можно и с пряником! — согласился Оглобля, — я бы тогда сам целый самовар выдул.

Спали в шалаше из паруса, тесно прижавшись к другу. Над оврагом гудел ветер. Мощные волны выкатывались на песчаный берег:

— Шум-бух! Шум-бух! Шум-бух! Шум-бух!

Утром ветер немного утих. Иван долго ходил по берегу, прикладывал ладонь ко лбу, смотрел вдаль.

— К обеду уходить отседова будем! — объявил он.

— А чаво нам уходить? Волна ещё высокая, может нашу фелюгу перевернуть. Потопнем тогда. Надо бы подождать. Рыбка у нас ещё есть, ушицу сварганим, — Морок поскрёб длинными ногтями свои давно небритые щёки.

— Чаво, чаво… Расчавокался… А если туркменцы наскачут? — ехидно осведомился Оглобля.

— Туркменцы? А чаво им делать у моря? Они в пустыне кочуют, — отмахнулся Морок, опасливо озираясь вокруг.

— После обеда — уходим! — вновь повторил Иван.

«Прав артельный, нечего нам здесь делать», — подумал Фёдор.

Пообедали сваренной ухой. Вкус у неё был, конечно, не как у вчерашней. Рыба стала протухать.

Выкопали из песка якорь, погрузили на фелюгу всё имущество и принялись толкать её в воду. Сегодня, почему-то, она пошла по каткам быстрее и легче, чем вчера. Вскоре фелюга качалась на волнах.

— Оглобля, Николай поднять парус! — крикнул Иван, — Инок и Морок — на вёсла!

Фелюга, сильно раскачиваясь на волнах, начала медленно отходить от берега. Парус надулся ветром.

— Морок, паскудник, ты почему каток в фелюгу не погрузил! Смотри на песке вон лежит! Раззява! Оглобля, Николай опускайте парус! — вдруг крикнул Иван, и щека у него задёргалась.

— Как это не… — Морок всмотрелся в берег, — а и вправду. Вот чёрт! И чё делать — то? А?

— Прыгай и тащи его на борт! — рявкнул Иван.

Морок почему-то замешкался. Он смотрел то на воду, то на берег, где лежало бревно.

— Щас портки с рубахой сниму, — глубоко вздохнул он.

— Уйди! — Фёдор легонько оттолкнул Морока и прыгнул в воду.

Проплыл саженей пять, стал на ноги и пошёл. На берегу поднял каток и легко, словно, лопату или косу взвалил себе на плечо. Повернувшись, пошёл к воде. Когда ему было уже по пояс, Валуев увидел, что на фелюге стали быстро поднимать парус.

— Вы что делаете? — закричал он и в это же время услышал за своей спиной странные звуки.

Обернулся и… По песку гарцевали всадники в высоких бараньих шапках и халатах. Некоторые из низ натягивали тетиву своих луков и пускали стрелы в сторону фелюги.

— Вьють! Вьють! Вьють! — с тонким свистом пролетали они мимо Валуева.

Фелюга быстро уходила в море. Всадники носились по берегу. «Туркменцы! Что делать? Плыть! В море!» — Фёдор откинул бревно в сторону и бросился вплавь. «Подальше от берега! Подальше!» — стучало у него в голове.

Вдруг что-то больно укололо Валуева в левое плечо, и рука тот час потеряла силу. Стала какой-то безжизненной. «Подранили меня, басурманы проклятые!»

— Урус! Урус! Ходить! Ходить! — кричал всадник в белой высокой бараньей шапке на гнедом коне и манил Фёдора к себе.

Зажимая пальцами правой руки рану на левом плече, Валуев вышел на берег.

Вокруг него, визжа как голодные собаки, крутились туркменцы.

— Ха-ха-ха! Урус, ты есть мой пленник! — всадник в белой шапке спрыгнул с коня.

За барханами, в одной версте от берега, стоял караван. Валуеву намазали рану какой-то вонючей мазью, а затем перевязали чистой тряпкой. Затем его привязали к хвосту верблюда, и караван медленно двинулся. «Куда меня туркменцы ведут? В плен, конечно! Вот только куда?» — отрешённо размышлял Фёдор, прислушиваясь к гортанной речи туркменцев.

Солнце стояло ещё высоко, но караван остановился уже на ночлег у колодца. Разложили костёр. К Валуеву подошёл невысокий со злыми глазами парень, наверное лет шестнадцати. Увидел шнур с нательный медным крестом на груди Фёдора.

— Шайтан! Шайтан! — туркменец с ненавистью сорвал его и бросил на землю. — Шайтан! Кяфир (неверный.) — ещё раз выругался он и ушёл.

Верёвка, которой его руки были привязаны к хвосту верблюда, была длинной, поэтому Валуеву удалось стать на колени. После этого он нагнулся и губами, вместе с песком, поднял крестик. Фёдор положил его под язык. «Отче святый благодарствую!» — с облегчением вздохнул Валуев.

Потом дни были похожи один на другой: палящее солнце, горячий песок, обжигающий босые ноги, и верблюжий зад впереди. Кормили Фёдора один раз в день, когда караван останавливался на ночлег. Давали половину твёрдой, как камень, лепёшки и вдоволь воды. Затем связывали ноги и разрешали ложиться. Так и спал Валуев рядом с верблюжьим задом. Ночами было прохладно, а днём он, иногда, терял сознание от невыносимой жары и падал. Тогда туркменцы поднимали Фёдора и усаживали на верблюда.

Он потерял счёт дням и ночам. Валуеву казалось, что так будет продолжаться вечно. Пустыня, горячий песок, верблюды, всадники в бараньих шапках. «Господи Иисусе Христе, помоги грешному рабу Феодору справиться с жизнью тяжёлой, душа моя грешная помощи просит. Помоги мне, Отец мой небесный, дай силы мне…» — шептали потрескавшиеся от сильной жары губы Фёдора.

К вечеру одного из дней вошли в город. Узкие улочки, дома из кирпича и глины. Вокруг каналы и очень много зелени. Это произошло так неожиданно, что Валуев даже закрыл глаза: «Видение! Видение!». Когда он вновь их открыл, то начал смотреть по сторонам. На улицах много народа: женщины с открытыми лицами, мужчины в стёганных халатах и высоких бараньих шапках. Полуголые дети бежали за караваном и, что-то крича, тыкали пальцем в Фёдора. Остановились у базара. К Валуеву подошли двое: хозяин каравана и невысокий толстый мужчина лет пятидесяти в новом атласном халате лилового цвета и высоченной чёрной бараньей шапке. Он долго смотрел на Фёдора. Похлопал его широкой спине. Указал пальцем на перевязанное тряпкой плечо и что-то спросил у хозяина каравана. Тот засмеялся, показывая свои белые крепкие зубы, а потом долго что-то объяснял. Мужчина слушал внимательно, поглаживая свою седую маленькую бородку, а затем достал из кармана кожаный мешочек и вручил его хозяину каравана. Тот поклонился. «Важный значит человек этот мужик с бородкой и животиком, раз перед ним так «стелется» этот туркменец,» — понял Валуев.

— Урус, пойдём со мной! Теперь я твой хозяин! — вдруг по — русски произнёс мужчина в халате. — Иди за мной! Только не вздумай бежать или потеряться! Будешь наказан!

Так они и шли: впереди мужчина в атласном халате, а за ним Валуев. Долго петляли по узким кривым улицам между глинобитными стенами и наконец — пришли. За высокими деревянными воротами находился просторный глинобитный дом с верандами, крытый камышом. Впереди него был разбит сад. Такого красивого Фёдор ещё не видел. За домом — другой сад, с высокими красными розами и фруктовыми деревьями. Здесь тоже были веранды и небольшой круглый бассейн. Подошли к невысокому забору, сооружённому из камыша. За ним — крошечный дворик с двумя глинобитными конурами для собак.

— Вот это твоё жильё, урус! — пальцем ткнул пузатый в одну из них и ушёл.

«Так какое же это жильё! Это же конура для собаки!» — Валуев откинул старую кошму, закрывающую вход, и на четвереньках забрался внутрь. На земле лежала ещё одна кошма. На ней — чайник медный, старая одежда, тарелка и несколько мешков. Фёдор открыл один из них. Там было зерно. «Живёт здесь кто-то? Не пойму я что-то» — подумал он и услышал, снаружи сиплый голос, который по-русски возмущённо сказал:

— Кого чёрт сюда припёр! Персы, сволочи, залезли?! — в конуру, закрывая солнечный свет, кто-то заглянул. — Ох, ничего себе! Землячок! Землячок! Ты откуда это взялся тута?

Валуев на четвереньках, задом, вылез из конуры. Перед ним стоял худой, ниже его ростом, мужичонка лет тридцати пяти. На нём болтался старый рваный стёганый халат и засаленная тюбетейка. На груди на шнурке у него висел крестик. Лицом мужичонка был чем-то похож на цыплёнка: птичий маленький нос, глубоко посаженные маленькие глазёнки, острый подбородок и едва угадываемые губы.

— Здравствуй! — Валуев протянул ему руку, — Фёдором меня величают. Привёл меня сюда толстый мужик с бородкой. Всю дорогу говорил, что он мой хозяин. А кому он хозяин? Ведь я не пёс!

— Земляк, — прошептал мужичонка, — не говори ты так громко! Усман ага русский язык понимает! Как бы чаво не случилось! Так он и есть твой хозяин! Ты же в Хиве, землячок! В Хиве! Он и мой хозяин!

— Тебя как величают? — не понижая голоса, спросил Фёдор.

— Воробей я. Серёга Воробей. На родине фамилиё моё было Воробьёв, но все называли Воробьём. А здеся говорят Урус, русский значит. А наш ага меня кличет Хоха. Это по ихнему значит птенец.

— Ясно, — ответил Фёдор, хотя ему ещё ничего не было понятно. — Крест нательный носишь… Басурмане разве разрешают?

— Хан Хивинский разрешает нам, православным, и крест носить, и молиться. Препятствий не чинит. Только всё время советует перейти в их магометанство.

— А с меня басурман поганый крест сорвал да на землю его кинул! — со злостью в голосе произнёс Фёдор.

— Так это киргизцы или туркменцы! Чаво ты от них хочешь, Фёдор? Дикий народ! Я вижу — ты рынетый?

— Стрелой туркменец попал. Уже зажило почти. А ты, Серёга, живёшь в этой конуре собачьей?

— Тише! Тише! Ага услышит! Ты, Фёдор, ещё не видел, как другие пленники живут! — приложил палец к губам прошептал Воробей.

— А рядом конура. Она чья? — поинтересовался Валуев.

— Трое персов живут. Рабы… Так себе людишки. Иногда у меня то дрова пропадают, то мука. Они, сволочи, крадут! Ворьё! — махнул рукой Сергей, — ну чаво стоим? Заходи!

Они заползли в конуру и улеглись на кошме.

— Щас я отдохну маленько и пожрать чего — нибудь придумаю, — пообещал Воробей.

— А хозяин разве не кормит? — удивился Валуев.

— А зачем ему нас кормить? Ага выдаёт иногда зерно. Его надо смолоть, а потом из муки лепёшки печь. Но для этого нужно ещё дровишек раздобыть. Это здесь очень нелегко.

— А ты, Серёга, сколько времени в плену томишься? — поинтересовался Фёдор.

— Я уже и счёт потерял… Может восемь лет, а может уже и десять прошло. На наш торговый караван киргизцы напали. Многих поубивали, а меня Господь сберёг: живым остался, только вот в Хиве у басурманов в плену.

— Серёга, я тоже счёт дням потерял. Скажи хоть какой сейчас месяц да день! — попросил Валуев.

Воробей замолчал, долго думал. Чесал свой птичий нос пальцами, шевелил губами. Очевидно высчитывал.

— Ас-СулясА, третий день. Это по нашему будет значит вторник. А месяц… — Сергей вновь замолчал. Долго думал, а затем произнёс:

— Раби аль-авваль.

— Это что такое? — Валуев приподнялся на локте, — я у тебя спрашиваю месяц по-русски какой будет?

— Фёдор, а откуда я знаю? Я уже привык к ихнему счёту, мне тепереча без надобности знать…

— Слушай, а год ты хоть знаешь какой сейчас на дворе? — возмутился Валуем безразличием Воробья.

— Год… Год…1251 по ихнему календарю. Магометане его ведут от Хиджры. А что такое Хиджра я не знаю, — равнодушно ответил Сергей.

— Ты грамоте обучен? — пытаясь оставаться спокойным поинтересовался Фёдор.

— Не, я не… — Воробей заснул.

Снаружи послышались голоса. Валуев с трудом выбрался из конуры. Рядом с ней стояли трое человек. Невысокого роста, грязные, измождённые, с волосами до плеч. «Персы, — сразу же понял Фёдор, — о них Воробей сказывал. Только вот один из них на азиата не похож: рыжий, борода почти красного цвета, глаза светлые. А скулы, прям как у меня, широкие».

— Здравствуйте люди добрые! — произнёс он улыбнулся.

Персы с удивлением посмотрели на незнакомца и что-то ответили, а рыжий даже улыбнулся. «Хорошие люди! Почему Серёга злится на них?».

Проснувшийся Воробей достал из-под кошмы припрятанные там сухие ветки и быстро развёл костерок. Из бассейна набрал воды в медный чайник и подвесил его над огнём. Потом быстро замесил тесто и на решётке, которая служила ему подушкой, испёк четыре лепёшки. Всё у него получалось ловко и споро.

— Приноровился уже! Дров мало, горят они быстро, надо успеть еду приготовить, — уловив восхищённый взгляд Валуева, объяснил Воробей.

Они ели вкусные лепёшки и запивали их ароматным чаем без сахара. В пяти шагах от них персы жевали зерно и пили воду из глиняного кувшина без ручки.

— Бедные люди! Если каждый день зерно жевать, так и ноги с голоду можно протянуть, — вздохнул Фёдор.

— Не уворовали они сегодня нигде дровишек, вот и давятся… Трое их, а ни одной ветки нигде добыть не смогли. У них так часто бывает… Никчемный народ! — презрительно махнул на соседей Воробей.

— Нельзя так! Не по-христиански! Они же живые души! — Валуев встал и, подойдя к рыжему, протянул ему свою лепёшку. — Бери, добрый человек! От зерна сыт не будешь, да и брюхо болеть будет.

Персы от удивления перестали жевать и молча смотрели на Фёдора. Только рыжий подскочил, поклонился ему и что-то залепетал по своему: по — персидски.

— Ты, землячок, чаво делаешь? На всех так не настачишься! — аж подпрыгнул от возмущения Воробей.

— Не по-христиански это! — ещё раз повторил Валуев, — я им свою лепёшку отдал.

— Как хочешь, благодетель! — ехидно усмехнулся Воробей.

Теперь, каждое утро, ещё до рассвета, Фёдора будили громкие крики муэдзина, которые доносились с ближайшего минарета:

— Б-исми-лляхи-ар-рахман! Б-исми-лляхи — ар — рахман!

Персы вылезали из своей конуры и, расстелив на земле тряпки вместо ковриков, начинали совершать свой первый намаз.

Фёдор тоже молился, только, как верующий православный христианин. Негромко произносил слова молитв, неторопливо осеняя себя крестными знамениями.

Позже всех со стоном вылезал из конуры Воробей. Долго зевал, кашлял, а затем перекрестившись, шёл к бассейну набрать воды в чайник.

— Сергей, ты хоть бы иногда слова молитвы произнёс, — укорял его Валуев.

— Перекрестился и хватя! Чай кипятить надо, пожрать да и работать опосля цельный день, — отмахивался Воробей. — Эх жисть моя! — всегда добавлял он и тяжко вздыхал.

Русские пленные прозвали Хиву маятной землёй. Ведь работать здесь приходилось круглый год, без зимнего отдыха в полевых делах. Осенью сеяли пшеницу и заготовляли позем: смесь навоза, земли и песка. Ранней весной чистили каналы. На их очистку сгоняли не только рабов, но и всё население Хивинского ханства, за исключением богатеев, конечно. Это считалось настолько важным делом, что ленивых, отлынивающих от работы, надсмотрщики забивали насмерть палками.

Главные каналы здесь назывались ханскими, а остальные — общественными.

Во время частых разливов в реке Аму вода поднималась и заполняла эти каналы, которые покрывали всю территорию Хивинского ханства. Благодаря этому здесь в изобилии росли абрикосы, инжир, гранаты, виноград, арбузы, дыни, овощи. Выращивали также пшеницу, сарацинское пшено (рис), кунжут для производства масла, хлопок, кукурузу.

Фёдор всегда работал на совесть. Вот и сегодня он один поднимал за верёвку большую корзину, которую до краёв заполняли илом двое сартов (Узбеки называли сартами тюркоязычное население Хивы и других мест Средней Азии, которое обитало в этих местах до их прихода. Примечание автора). Рядом с ним двое персов пытались вытащить на высокий берег канала кожаное ведро с грязью.

— Сейчас я вам подсоблю, басурманы! — Валуев одним рывком перевернул корзину и высыпал липкий ил, а затем подошёл к персам и одной рукой вытянул ведро на берег.

— Кучли Одам! (Силач. Узбекский язык. Примечание автора.) — в восторге зацокали языками надсмотрщики и начали обсуждать силу русского пленника.

Валуев уже давно понимал узбекский язык, ведь уже прошло почти восемь месяцев, как он попал в эти чужие края. Но виду не давал: старался делать глупое лицо, улыбался и ждал, когда ему объяснят всё на пальцах. «Не должны басурмане знать, что я их понимаю и говорить могу», — решил он для себя. Фёдор сразу же запоминал не только слова, но и целые фразы. Даже исламские молитвы, услышанные им однажды, мог повторить. Жил он по-прежнему в конуре с Воробьём, который знал как и где добыть дров, еды, а также мог приготовить простую и сытную пищу. Валуев изменился. Если и раньше он был немногословным, то сейчас всё время молчал и говорил только с Серёгой. Никогда в прошлой жизни Фёдор не обращал внимания на ветки и щепки лежавшие на его пути, а сейчас его глаза всё время выискивали дрова. Здесь они были редкостью и стоили больших денег. Подобрав какую-нибудь щепку, он прятал её под халат, чтобы потом принести домой.

Вечерами Валуев вёл разговоры не только с Воробьём, но и с персами, которые его очень уважали. Фёдор всегда делился с ними едой, дровами. Он уже понимал и их язык. Персы тоже звали его Кучли Одам.

Больше всего страдал Фёдор в плену от того, что не мог помолиться в православном храме да попариться в русской хорошей бане. А ещё Валуев мучился от того, что никак не мог понять какой месяц на дворе. «Господи прости меня, что не соблюдаю пост! Прости меня раба твоего за то, что не соблюдаю праздников наших православных! Не знаю, когда они! Не могу высчитать никак! Грешник я! Грешник». Очень часто ему снилось, как он молится в храме. Вокруг люди… поёт хор, запах ладана. Лампадки освещают лики Святых на иконах. В окна храма струится солнечный свет и делает пламя свечей ярче и красивее.

После очистки каналов начали вывозить подготовленную позем на поля. От 300 до 1000 возов на участок, размером, как одна русская десятина (Одна десятина равна 10 925.4 квадратных метра. Примечание автора).

Усман ага имел большое количество земли, поэтому всем его рабам и наёмным дехканам (крестьянам) приходилось работать каждый день до глубокой ночи. Когда не хватало лошадей, Валуев сам впрягался в телегу и тащил её до поля, а затем сбрасывал всю привезённую позем вилами.

— Какой работник! Ты должен быть правоверным, а не христианином! Принимай нашу веру, Кучли Одам! — уговаривал его всё время Усман ага, — будешь хорошо жить! Подумай!

— Ага, я — православный и хочу умереть православным! — отвечал Валуев и крестился.

Участок, предназначенный под сарацинское пшено, надо было перепахивать десять раз, а потом заливать его водой. Усман ага стал даже выделять для своих рабов даже кишмиш и рыбу. Было видно, что он не хотел, чтобы кто-то из них умер от истощения.

После сева что-то, вдруг, загрустил Воробей. Всегда бойкий разговорчивый он ходил теперь задумчивый и хмурый.

— Серёга, ты случайно не захворал? — забеспокоился Валуев.

Воробей молчал, но недели через две во время разговора, перед сном, признался:

— Два года увещевает меня ага, чтобы принял я магометанство. Сопротивлялся я, Фёдор! Вот крест! — он перекрестился, — но уже моченьки терпеть такую жисть нету. Ага обещает меня смотрителем работ сделать, домик и, самое главное, жену подарить. Решил я перейти в магометанство.

Валуева от услышанных слов, как бревном по голове ударили. Лежал он молча, не зная что и сказать.

— А ещё ага поклялся, что через два года сделает он меня вольным человеком.

У Фёдора сердце закипело.

— Как ты, Серёга, веру нашу отцовскую, православную предать можешь? Как? — возмущённо спросил он.

— Хватит мне бобылём столько лет жить! Каждому человеку свои радости полагаются! Тебе Фёдор легко говорить! А ты поживи с моё в Хиве! Опосля и поговорим!

— Отступник ты, Сергей! Отступник! В первое воскресенье Великого Поста в храмах наших совершается особый молебен, именуемый Чин Православия. Главная суть его — это прошение о сохранении церковного мира и об обращении заблудших на путь истины… — с горечью в голосе начал говорить Фёдор.

— Да, отступник! Ну и чаво? Меня жисть так изломала, что…, — перебил его Воробьёв.

— Обрати всех отступивших от Святой Твоей Церкви, сотвори да и противящиеся Твоему Слову обратятся вкупе со всеми верным… начал громко читать молитву Валуев.

— Мы не в церкви! А ты не поп! Не хочу тебя слушать! — Воробей закрыл ладонями уши.

На следующий день Серёга взял все свои пожитки и, не прощаясь, исчез.

— А что я на него серчаю? Слабый духом человек! Слабый! Господи, вразуми его! Поставь его на путь истинный! — негромко произнёс Фёдор.

Его жизнь в плену продолжалась. Дни, наполненные тяжёлой работой, были похожи один на другой. Ночами Валуеву снилась служба в церкви: пение хора, лики Святых на старых, потемневших от времени иконах… Часто он просыпался с лицом мокрым от слёз…

Теперь Валуев ужинал с персами. Особенно ему нравился рыжий, которого звали Рузи. Был он грамотным, даже учился в медресе. Они степенно беседовали о религии, природе и нравах людей в Персии и России. Двое других: Хабир и Нариман были неграмотными забитыми крестьянами. Они с восхищением слушали их речи. Фёдор уже довольно легко мог выражать свои мысли на персидском языке, который как он потом узнал, назывался фарси.

Месяца через два неожиданно появился Воробей. Он сел перед конурой и молчал.

— Серёга, я на тебя не обижаюсь, хотя ты и отступник. Жизнь тебя просто измытарила. Не каждому дано выдержать испытания, которые посылает нам Господь. Я сейчас костерок разведу, чаю попьём. Вот смотри, что мне ага подарил, — Валуев показал старый бронзовый чайник, — хивинцы сказывают, что в нём самый вкусный чай получается.

— Да, вкусный! — согласился Воробей, — и халат у тебя другой. Ага подарил?

— Да! — подтвердил Фёдор.

Потом они долго и обстоятельно пили чай и разговаривали о погоде, урожаях. Воробей ничего не сказал о себе, а Валуев его и не спрашивал, чтобы ненароком не обидеть.

Прошёл ещё год, а может и больше. Фёдор уже и счёт месяцам потерял. В его жизни ничего не менялось. Работа с утра до ночи, а потом сон в конуре, где его кусали блохи. Дружба с персами продолжалась. Валуев очень много узнал об их стране и говорил уже на фарси почти без акцента, чему Рузи очень удивлялся.

— Я таких способных к иностранным языкам людей ещё никогда не встречал. Бог наградил тебя Фёдор не только силой, но и необыкновенным талантом. Пророк Мухамад сказал «Не осуждай и не укоряй Аллаха в том, что он предопределил тебе».

— А я моего Господа ни в чём не укоряю. Хивинский плен — это его для меня испытание, — согласился с ним Валуев.

Иногда заходил Воробей. Всегда с гостинцами: рыбу принесёт или мешочек кишмиша, иногда урюка, или сладчайшую дыню.

И снова наступила весна…Чистка каналов, затем вывоз поземи на поля. Как-то уже поздней ночью, поужинав лепёшкой с чаем, Фёдор помолился перед сном, воздав Господу благодарность за прожитый день.

А затем, прежде чем залезть в свою конуру, посмотрел Валуев на небо и вздрогнул. Над полем зависла звезда двухвостая. И, не двигаясь, застыла на одном месте. «Знак это? Знак! Ну какой только?» — перекрестился Фёдор.

А через неделю, возле базара, нашёл он тиллу — большую золотую монету. Это было целое сокровище! «Вот это Господь мне точно знак подаёт!» — понял Валуев.

Когда в гости к нему пришёл Воробей, то Фёдор нагнулся к его уху и прошептал:

— Серёга, я решил сбечь из плена! Господь меня на это благословляет!

— Ты чаво, землячок?! — в ужасе отшатнулся от него Воробей, — поймают тебя и за ухо гвоздём к стене прибьют! Будешь так стоять долго! Или взрежут тебе пятки на ногах и набьют раны рубленым конским волосом! Останешься на всю жизнь калекой! Ты, Фёдор, об этом даже не помышляй!

— Дурак ты, Серёга! Мне Господь знак дал! Понял? Мне бы только сапоги добыть. Поможешь? — спросил Валуев.

— Помогу, Фёдор! Ты уж только, когда тебя спымают и снова сюда приведут, меня не предай!

— Не предам! Вот тебе крест! — Валуев осенил себя крестным знамением.

Через несколько дней Воробей притащил Фёдору старые, но ещё крепкие остроносые сапоги на высоком каблуке и большую баклажку для воды.

— Ты хоть предупреди меня, когда уходить будешь! Попрощаемся! — попросил Сергей.

Валуев промолчал.

Он смолол всё зерно, которое у него было и напёк две дюжины лепёшек. Стащил несколько сладких луковиц из хозяйского мешка. «Прости меня, Господи, за воровство невольное!» — сгорая от стыда, перекрестился он. Зашил в подол халата крест свой нательный и золотую тиллу. Заполнил баклажку и чайник водой, соорудил из мешка котомку и одной тёмной ночью ушёл из дома Усман аги. Переплыл на левый берег реки Аму и зашагал на юг. Ведь он знал, что все русские беглецы идут на север или запад. На юг убегают только персы. Фёдор решил добраться до Персии, но для этого ему надо было преодолеть пустыню, где кочуют туркменцы, которые признают себя вассалами хивинского хана. Ни жара, ни скорпионы и ни ядовитые змеи не пугали его. Валуев опасался именно туркменцев. Шёл он только ночами, а утром зарывался в горячий песок и спал. Несколько раз, совсем рядом, он слышал топот конских копыт и ржание лошадей. Питался лепёшками с луком, которые запивал несколькими глотками воды. Ночами было холодно, а днём, особенно под слоем песка, Валуев задыхался от жары. Сначала закончился лук, потом лепёшки и вода. Два дня Фёдор не пил и не ел.

В горле у него было сухо, голова кружилась, колени не сгибались.»

Богородица Царица Небес, смиренно прошу тебя прикоснуться животворящей рукой Твоей к моей жизни… Дай сил пройти все испытания и мучения, не сломившись…», читал он про себя молитву. Говорить Фёдор уже не мог: его язык распух и камнем застрял во рту.

При свете яркой луны Валуев увидел горы. Он шёл прямо к ним. «Если есть горы, то должна быть и речка. Рузи мне так рассказывал о Персии». Из трещин в его губах стала сочиться кровь, а глаза закрывались сами от смертельной усталости. Валуеву хотелось лечь на песок и не двигаться. Силы у него иссякли… Вдруг лёгкий ветерок донёс до Фёдора запах свежести. «Там вода! Вода!» — Валуев стиснул зубы, ладони сжал в кулак и ускорил шаг.

Вскоре он явно слышал журчание воды. Оно усиливалось с каждым шагом. А вот и река… Валуев спустился к ней и упал в воду. Пил… пил… пил. Умывался, затем разделся и выкупался в очень холодной воде. Сначала полегчало, но затем его стало тошнить, и Фёдор вырвал всё выпитую воду. «Брюхо не приняло. Надо было помаленьку, а я дорвался».

Светало. Валуев спрятался в расщелине и попытался заснуть, но не смог. Его трясло от холода. «Огонь надо развести, но нельзя! Буду ждать, покуда солнышко взойдёт да и согреет меня».

Неожиданно послышались громкие голоса. Фёдор замер. Оказалось, что он находился над тропой. По ней проезжали несколько человек на ослах. Одеты они были не как хивинцы или туркменцы. На головах — белые тюрбаны, широкие свободные штаны и длинные толстые рубахи. Валуев прислушался. «На фарси говорят! Персы! Дошёл я! Дошёл! Господь наш Бог, преклоняемся перед тобой в словах благодарности! Ты — Отец наш, Создатель всего живого, а мы рабы твои! Говорим спасибо Тебе за…», — принялся он неистово молиться.

Потом Фёдор выкинул свою тюбетейку в реку, снял с себя халат и спрятал его в котомку. Из утиральника (полотенца) соорудил тюрбан на голове. Осмотрел себя и остался доволен: «Ничем от персов, которых я видел на тропе не отличаюсь: длинная рубаха, широкие штаны. Тюрбан. А что лицо русское да глаза голубые, так у персов таких мужиков очень много. Мне же об этом Рузи много раз сказывал. В персидской земли люди разных обличий живут».

Конец ознакомительного фрагмента.