Сталин против Зиновьева

Сергей Войтиков, 2022

История политической борьбы внутри ВКП(б) – КПСС ярко освещается в огромном массиве историографических и биографических трудов. Множество полноценных научных исследований посвящено Ленину, Сталину и Троцкому, однако в отечественной литературе практически отсутствуют работы о так называемых коллективных лидерах – внутрипартийной оппозиции. В книге С.С. Войтикова читатель сможет познакомиться с историей противостояния одного из таких незаслуженно забытых вождей со Сталиным. С опорой на подлинные документы той эпохи, архивные материалы и свидетельства очевидцев – членов партии и госслужащих автор подробно рассказывает о внутрипартийной борьбе и противостоянии двух тяжеловесов политического Олимпа СССР начала 20-х годов, И.В. Сталина и Г.Е. Зиновьева. Благодаря четкой структурированности текста и легкости изложения материала эта книга будет интересна широкому кругу читателей. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Глава 2

«Семерка [сокращена] до пятерки». За фасадом сталинско-зиновьевского единства

Итог «дискуссии» вокруг ленинского «Политического завещания» хорошо известен: Л.Д. Троцкий в очередной раз самоустранился от участия в реализации власти. Как заявил 7 августа 1923 г. И.В. Сталин в письме Г.Е. Зиновьеву, «Троцкий оставил бумагу с просьбой не посылать ему даже протоколов Пол[ит]бюро»^[185]. В высказанное генсеком предположение, что Троцкий хотел, «видимо, серьезно отдохнуть», Сталин не верил сам: просто Лев Давидович осознал, что на данном этапе сопротивление товарищам по Политбюро бесполезно.

В последний год биологического существования вождя мировой революции (В.И. Ленин умер 21 января 1924 года) было создано некое подобие «коллективного руководства». При этом из Политбюро ЦК РКП(б) как центра, официально носившего статус «центрального учреждения» партии, власть, как считается, была изъята во фракционную «тройку» И.В. Сталина, Г.Е. Зиновьева и Л.Б. Каменева^[186]. Со стороны «тройка» именно так и виделась. По выражению Федора Федоровича Раскольникова, Сталин, Зиновьев и Каменев, «как музыкальное трио… великолепно дополняли друг друга: железная воля Сталина сочеталась с тонким политическим чутьем Зиновьева, уравновешивалась умом и культурой Каменева»^[187]. И даже не со стороны. По свидетельству перебежчика Бориса Георгиевича Бажанова, в 1923–1927 гг. технического сотрудника аппарата ЦК РКП(б) — ВКП(б), Политбюро «…решает все важнейшие вопросы управления страной (да и мировой революцией). Оно заседает два-три раза в неделю. На повестке его регулярных заседаний фигурирует добрая сотня вопросов, иногда до 150 (бывают и экстраординарные заседания по отдельным срочным вопросам). Все ведомства и центральные учреждения, ставящие свои вопросы на решение Политбюро, посылают их мне, в секретариат Политбюро. Я их изучаю и составляю проект повестки очередного заседания Политбюро. Но порядок дня заседания Политбюро утверждаю не я. Его утверждает тройка. Тут я неожиданно раскрываю подлинный механизм власти тройки. Накануне заседания Политбюро Зиновьев, Каменев и Сталин собираются, сначала чаще на квартире Зиновьева, потом обычно в кабинете Сталина в ЦК. Официально — для утверждения повестки Политбюро. Никаким уставом или регламентом вопрос об утверждении повестки не предусмотрен. Ее могу утверждать я, может утверждать Сталин. Но утверждает ее тройка, и это заседание тройки и есть настоящее заседание секретного правительства, решающее, вернее, предрешающее все главные вопросы (курсив наш. — С.В.). На заседании только четыре человека — тройка и я. Я докладываю вкратце всякий вопрос, который предлагается на повестку Политбюро, докладываю суть и особенности. Формально тройка решает, ставить ли вопрос на заседании Политбюро или дать ему другое направление. На самом деле члены тройки сговариваются, как этот вопрос должен быть решен на завтрашнем заседании Политбюро, обдумывают решение, распределяют даже между собой роли при обсуждении вопроса на завтрашнем заседании. Я не записываю никаких решений, но все по существу предрешено здесь. Завтра на заседании Политбюро будет обсуждение, будут приняты решения, но все главное обсуждено здесь, в тесном кругу; обсуждено откровенно, между собой (друг друга нечего стесняться) и между подлинными держателями власти. Собственно, это и есть настоящее правительство…»^[188]

Однако при этом властная «тройка» как союз Сталина, Зиновьева и Каменева — некая квазиреальность, хотя бы потому, что Зиновьев в основном находится в Северной столице. И на самом деле вроде бы «тройка» сокращается до «двойки», той самой, что была при Ленине. Однако в условиях физической немощи Ильича «двойка» эта представляла собой уже не технический орган Политбюро, а политический центр. В действительности Каменев, который до последнего отказывался предать Ленина, был что в «тройке», что в «двойке», что называется, младшим партнером. Примерно таким, каким в 1918 г. был Троцкий при самопровозглашенном «Председателе ЦК РКП» Свердлове^[189].

Как следствие лидером «тройки» становится Сталин. Собственно, отчасти об этом написал и Борис Бажанов, характеризуя триумвиров 1923 года:

«Зиновьев считал, что позиции, которые он сам занимал в Коминтерне и в Политбюро, явно важнее, чем позиция во главе партийного аппарата. Это был просчет и непонимание происходивших в партии процессов, сосредоточивавших власть в руках аппарата. В частности, одна вещь для людей, боровшихся за власть, должна быть совершенно ясной. Чтобы быть у власти, надо было иметь свое большинство в Центральном Комитете. Но Центральный Комитет избирается съездом партии. Чтобы избрать свой Центральный Комитет, надо было иметь свое большинство на съезде. А для этого надо было иметь за собой большинство делегаций на съезд от губернских, областных и краевых партийных организаций. Между тем эти делегации не столько выбираются, сколько подбираются руководителями местного партийного аппарата — секретарем губкома и его ближайшими сотрудниками. Под[берите] и рассадит[е] своих людей в секретари и основные работники губкомов, и таким образом будет ваше большинство на съезде. […] настоящего размаха и настоящей глубины у Зиновьева нет. Трудно сказать почему, но Зиновьева в партии не любят. У него есть свои недостатки, он любит пользоваться благами жизни, при нем всегда клан своих людей; он трус (Бажанов не присутствовал на собрании военных специалистов, на котором Зиновьев выступил в 1919 году. — С.В.); он интриган; политически он небольшой человек; но остальные вокруг не лучше, а многие и много хуже. […] При всем том у него есть общая черта с Лениным и Сталиным: он остро стремится к власти; конечно, у него это не такая всепоглощающая страсть, как у Сталина, он не прочь и жизнью попользоваться, но все же это у него относится к области самого важного в жизни, совсем не так, как у малочестолюбивого Каменева. На свое несчастье, Лев Борисович Каменев находится на поводу у Зиновьева, который увлекает его и затягивает во все политические комбинации. […] Зиновьев втягивает его в тройку, и три года он во всем практическом руководстве заменяет Ленина: председательствует на Политбюро, председательствует в Совнаркоме и в Совете Труда и Обороны (данный орган был создан в 1920 г. на базе Совета рабочей и крестьянской обороны. — С.В.). Человек он умный, образованный, с талантами хорошего государственного работника (теперь сказали бы “технократа”). Если бы не коммунизм, быть бы ему хорошим социалистическим министром в “капиталистической” стране. […] В области интриг, хитрости и цепкости Каменев совсем слаб. Официально он “сидит на Москве” — столица считается такой же его вотчиной, как Ленинград у Зиновьева. Но Зиновьев в Ленинграде организовал свой клан, рассадил его и держит свою вторую столицу в руках. В то время как Каменев этой технике чужд, никакого своего клана не имеет и сидит на Москве по инерции»^[190].

Несмотря на тот факт, что Зиновьев уступал Сталину изначально, у Ленина в последний год его биологического существования и в первое время после смерти оказалось два «наследника» — два главных претендента на лидерство в РКП(б) 1920‐х гг. — Зиновьев со Сталиным. Формальным показателем их лидерства стали съезды РКП(б), на двух из которых — Двенадцатом 1923 г. и Тринадцатом 1924 г. — с политическим отчетом ЦК выступал Зиновьев, а с организационным — Сталин. Каменев, председательствуя на заседаниях, выступал с докладами, но по второстепенным вопросам.

При этом осторожный Сталин, как и писал впоследствии Троцкий, в окончательном политическом убиении самого Льва Давидовича был занят тем, что сдерживал импульсивного Зиновьева. Серьезные властные позиции Зиновьева определяли его председательство в Исполкоме Коминтерна, его членство в Политбюро, а также слава блестящего партийного оратора, недюжинные способности к интригоплетению и петроградская «свита». В распоряжении Сталина был Секретариат ЦК, расставлявший и переставлявший преданных людей на ключевые посты в местных парторганизациях, генсек обладал «исключительной памятью»^[191] (цитируем Ворошилова), способностью годами ждать подходящего момента для атаки и фантастическим умением сталкивать лбами своих товарищей по партии, а потом и соратников.

Начало демонизации «тройки», как водится, положил Л.Д. Троцкий, который заявил в эмиграции: «…Сталин был теснейшим образом с Зиновьевым и Каменевым. […] Они создали нелегальную организацию в масштабах страны, использовали зашифрованные телеграммы (у каждого из вождей, не исключая Ленина, был свой шифр и во времена Гражданской войны. — С.В.)»^[192].

Сталинский соратник А.И. Микоян оставил об узких коллегиях в рамках Политбюро ЦК РКП(б) следующее мемуарное свидетельство (1957): «В 1923 г., когда Ленин был еще жив, Троцкий был в составе Политбюро и он хотел, по существу, прибрать руководство партии к своим рукам. Тогда он выдвинул лозунг внутрипартийной демократии и обратился с ним к молодежи. Он собрал много голосов студенческой молодежи, и была опасность, что он может взять в свои руки руководство партией. Тогда Сталин, Зиновьев и Каменев объединились, выдвинули демократические лозунги от имени ЦК партии и Троцкого изолировали. […] Не надо забывать, что тогда Троцкий был не тем Троцким, каким мы (тогдашние представители второго и третьего эшелона большевистской верхушки. — С.В.) его сейчас знаем, он был тогда членом Политбюро ЦК, он ратовал за внутрипартийную демократию»^[193] и вызывал доверие у значительной части молодых коммунистов.

Одно из заседаний Политбюро описал в своих воспоминаниях Борис Бажанов: «Заседание назначено на десять часов. Без десяти десять я на месте, проверяю, все ли в порядке, снабжены ли члены Политбюро нужными материалами. Без одной минуты десять с военной точностью входит Троцкий и садится на свое место. Члены тройки входят через три-четыре минуты один за другим — они, видимо, перед входом о чем-то совещались. Первым входит Зиновьев, он не смотрит в сторону Троцкого, и Троцкий тоже делает вид, что его не видит, и рассматривает бумаги. Третьим входит Сталин. Он направляется прямо к Троцкому и размашистым широким жестом дружелюбно пожимает ему руку. Я ясно ощущаю фальшь и ложь этого жеста; Сталин — ярый враг Троцкого и его терпеть не может. Я вспоминаю Ленина: “Не верьте Сталину: пойдет на гнилой компромисс и обманет”. Но мне еще придется много вещей узнать о моем патроне. То, что члены тройки на заседании сидят в конце стола рядом друг с другом, чрезвычайно облегчает им технику согласовывания совместных решений — обмен записочками, текст которых остальные члены Политбюро практически не видят, и замечаниями вполголоса, взаимная поддержка — пока тройка работает в полном согласии, и механизм ее не имеет перебоев. Каменев не только хорошо ведет заседания, он поддерживает живой тон, часто острит; кажется, этот тон идет еще со времен Ленина. Зиновьев полулежит в своем кресле, часто запускает руку в шевелюру сомнительной чистоты, вид у него скучающий и не очень довольный. Сталин курит трубку, часто подымается и ходит вдоль стола, останавливаясь перед ораторами. Говорит мало»^[194]. Заметим по поводу рукопожатия Сталина и Троцкого, что в 1936 г. Михаил Павлович Томский сделал лирическое отступление о «наших внутрифракционных и личных отношениях за все время истории нашей партии»: «Когда мы дрались с Зиновьевым и Троцким (об этом в последующих главах. — С.В.), вы думаете, мы в самый разгар борьбы не разговаривали друг с другом? Мы и говорили, и шутили, и встречались. На Пленумах ЦК образовывались кружки, где люди смеялись, спорили. Лишь в последнее время потребовалась такая принципиальная четкость в отношении этих людей. Ведь все это нарастало постепенно. Вы думаете, что 10–15 лет тому назад требовалось то же, что и сейчас? Нет»^[195].

Достойно серьезных размышлений следующее признание (1937) Л.Д. Троцкого: «В период своего союза со Сталиным Зиновьев и Каменев были самыми ярыми моими противниками, Сталин в борьбе против меня вел себя более осторожно (это чистая правда. — С.В.). Но Зиновьев был председателем Петроградского совета, Каменев был председателем Московского совета — это очень важные обстоятельства. Они находились под давлением рабочих, лучших — петроградских и московских — рабочих, наиболее передовых и образованных рабочих. Сталина поддерживала провинция, провинциальная [партийная] бюрократия. Первоначально они — Зиновьев и Каменев, да и другие тоже — не понимали, почему произошел раскол. Но причиной его было давление со стороны рабочих обеих столиц. Давление со стороны рабочих подтолкнуло Зиновьева и Каменева к противостоянию со Сталиным. Речь шла об основах социализма. Объяснить это только личными амбициями и тому подобным невозможно (здесь и далее в цитате курсив наш. — С.В.). Я не отрицаю роли такого фактора, как личные амбиции, но эти амбиции начинают играть роль только будучи движимы социальными связями. Иначе они остаются всего лишь личными амбициями»^[196]. На первый взгляд, Троцкий словно расписался в собственной непопулярности и во втором эшелоне большевистской верхушки, и среди основной социальной базы РКП(б) — пролетариата, по крайней мере, обеих столиц. Однако речь на самом деле шла о том, что позиция вождей по вопросу о власти действительно зависела от многих факторов, в которых коллеги по цеху будут разбираться еще долгие годы, прежде всего потратив уйму времени на изучение взглядов и чаяний деятелей второго и третьего эшелона большевистской верхушки, представления о которых в настоящее время никак нельзя признать предметными.

Осенью 1923 г. Зиновьеву, Сталину и их сторонникам пришлось крепить свой временный союз против Левой оппозиции, деятели которой из бывших соратников покойного Свердлова сориентировались после скоропостижной смерти Якова Михайловича от «загадочной испанки» на Троцкого. В наступление на Льва Давидовича «первой, как это бывало и прежде во время принципиальных дебатов в партии», бросилась Петроградская организация РКП(б), к которой присоединились и другие «крупнейшие пролетарские организации»^[197].

Надо прямо заявить, что созданием неформальных, никак не зафиксированных в Уставе партии, объединений занимались не только Сталин, Зиновьев и Каменев, но и Троцкий с его сторонниками. Московский и Петроградский троцкистские Центры (правда, не раздутые впоследствии сталинскими чекистами, а до неприличия компактные) были созданы в том же самом 1923 году. Виктор Серж рассказал в своих воспоминаниях об основании ленинградского троцкистского Центра: «С 1923 г. “троцкисты” в расчете на будущее создавали группу, не участвовавшую в текущей политической деятельности. Это был Центр (руководящий) Левой оппозиции [Северо-Западного] региона, и меня пригласили войти в него. Мы собирались в номере “Астории”, обычно у Н.И. Карпова, профессора агрономии, бывшего армейского комиссара. Приходили: два или три рабфаковца, два старых большевика из рабочих, участвовавшие во всех революциях, которые произошли в Петрограде за двадцать лет; К., в прошлом организатор партийной типографии, скромный, не занявший синекуры из-за излишней совестливости, который и десять лет спустя после взятия власти по-прежнему жил в бедности, худой и бледный, в выцветшей фуражке; Федоров, рыжий детина, прекрасно сложенный, с открытым лицом воина-варвара, который работал на заводе и вскоре покинул нас, чтобы, в конце концов, погибнуть вместе с зиновьевцами. У нас было два по-настоящему крупных марксистских теоретика, Яковин и Дингельштедт. Тридцатилетний Григорий Яковлевич Яковин, вернувшийся из Германии, недавно написал превосходную работу об этой стране… Спортивный, с беспокойным умом, красивый парень, записной сердцеед, после нескольких лет изобретательной, дерзкой и рискованной нелегальной деятельности он отправится в тюрьму и исчезнет там в 1937‐м. Федор Дингельштедт в свои двадцать лет вместе с мичманом Рошалем, Ильиным-Женевским и Раскольниковым был большевистским агитатором, в 1917‐м они подняли Балтийский флот. Он руководил Лесным институтом и опубликовал книгу “Аграрный вопрос в Вест-Индии”. У нас он представлял крайне левое крыло, близкое к группе [Тимофея Владимировича] Сапронова (Сапронов в годы Гражданской войны был одним из лидеров группы демократического централизма, после Х съезда РКП(б) с ним осталась очень компактная группа единомышленников, которую не считал целесообразным додушить Ленин. Со временем бывшие децисты, оставшиеся с Тимофеем Владимровичем, начали ориентироваться главным образом на подпольную деятельность. — С.В.), которая считала перерождение режима завершившимся. Лицо Дингельштедта, поразительно и вдохновенно некрасивое, выражало непоколебимое упорство. “Этого, — думал я, — никогда не сломить”. Я не ошибся — он, не выказав слабости, прошел тем же путем, что и Яковин. На наших собраниях обычно председательствовала “Бабушка”. Отяжелевшая, седовласая, с добрым лицом, Александра Львовна Бронштейн была сама верность принципам и здравый смысл. За плечами у нее было около 35 лет революционной деятельности, ссылка в Сибирь; она была подругой первых лет борьбы Троцкого, матерью его дочерей Нины и Зины (обе вскоре погибли…). Теперь ей разрешали лишь преподавать начала социологии подросткам, не достигшим пятнадцати лет, и это продолжалось недолго. Я знал немного таких свободомыслящих марксистов, как Александра Львовна. Николай Павлович Баскаков, невысокий энергичный человек с большим шишковатым лбом и голубыми глазами, считал оздоровление режима проблематичным. Не знаю, что сталось с ним в тюрьмах. Кроме того, Чадаев и я, специализирующийся на международных вопросах. Вот и весь состав Центра»^[198].

(Обратим внимание на интересный факт: в своих воспоминаниях Серж вначале «настаивал» на том, что «в Ленинграде никогда не существовало иного Центра Левой оппозиции»^[199], однако затем признался, что в Центре были даже «списки» троцкистских «руководителей»^[200]. Данная неточность ставит под сомнение и заверения Виктора Сержа в том, что Чадаев был единственным из членов этой фракционной организации, кто, предвидя политические процессы тридцатых годов, «осмелился заговорить о второй партии — в частном порядке»^[201].)

Что же касается фракционной «тройки» Сталина, Зиновьева и Каменева, то в процессе «организационной эволюции» она была, по свидетельству Г.Е. Зиновьева, расширена до другого «неофициального фракционного центра, т. н. “семерки”, со включением в число ее председателя ЦКК т. Куйбышева [Валериана Владимировича] и исключением т. Троцкого, подотчетной только пленуму фракции»^[202]. Словосочетание «пленум фракции» в тексте партийного «литератора» не случайно, оно выдает изрядную степень формализации деятельности «семерки».

Никита Сергеевич Хрущев не случайно уделил внимание в своем эпохальном докладе 1956 г. «О культе личности и его последствиях», по его определению, «терминологии картежника»^[203]. Хрущев заявил о том, что многие вопросы принимались «без коллективного обсуждения», «серьезно принижалась роль Политбюро ЦК, дезорганизовывалась его работа созданием различных комиссий внутри Политбюро, образованием т. н. “пятерок”, “шестерок”, “семерок”, “девяток”»^[204]. Данная традиция в партии ведет свое начало со времен РСДРП, когда после Первого съезда 1898 г. двое из трех членов ЦК изменили название партии вопреки воле съезда. Упомянутые неформальные руководящие центры времен «позднего Сталина» ведут свою историю со времен «коллективного руководства» РКП(б) двадцатых годов. История «узких составов ЦК», в частности фракционной «семерки», изучена нами в специальном исследовании об эволюции высшего руководства РСДРП — РСДРП(б) — ВКП(б) — КПСС в 1898–1964 гг.^[205] Приведем лишь основные факты, имеющие отношение к теме настоящего исследования.

И в «тройке», и в «семерке» сразу же стал доминировать И.В. Сталин, что было предопределено и его деятельностью в качестве руководителя центрального партийного аппарата, и пребыванием (в отличие от председателя Петроградского совета Г.Е. Зиновьева) в первой столице, где его властные амбиции при всем желании не мог сдержать «покладистый»^[206] (в сравнении с большинством других партийных вождей) Л.Б. Каменев, и резким падением зиновьевского авторитета во время третьего, основного, этапа Профсоюзной дискуссии в конце ноября 1920 г. — начале 1921 г.^[207]

По справедливому замечанию Г.Е. Зиновьева (1926), «“Семерка” была создана не для борьбы с Троцким, а для того, чтобы приглушить нарастающие разногласия в руководящей группе и руководить партией. Фракция создается не в момент острой борьбы с т. Троцким, а как раз в момент разногласий ЦК со Сталиным. “Семерка” решала и вопросы Президиума ЦКК»^[208], которые затем проводил в высшем партийно-контрольном органе член «семерки» В.В. Куйбышев.

Дело в том, что свое «единство» два претендента на власть, а также ближайший товарищ Г.Е. Зиновьева в Политбюро Л.Б. Каменев демонстрировали, лишь в ходе борьбы с Л.Д. Троцким. Еще 22 июля 1923 г. Зиновьев писал из Кисловодска «только»^[209] Каменеву, выражая недовольство — пока очень сдержанно: «Получаемые протоколы не содействуют спокойному отдыху.

Зачем “расширительно” истолковали решение Пленума о Гуг…?

Зачем сняли [с поста члена Президиума ВСНХ РСФСР Ивара Тенисовича] Смилгу?

Зачем сняли Иоффе?

Зачем продолжают дергать больного (пишут: две недели не встает) [заместителя секретаря Северо-Западного бюро ЦК Ивана Михайловича] Москвина?

А сколько еще незаписанных постановлений такого же характера!

Эх, не будет добра из всего этого — вот увидишь!

[В Питере] появилась какая-то новая платформа в духе “Р[абочей] правды” (“Рабочая группа РКП(б)” — узкая оппозиционная группа под руководством Гавриила Ильича Мясникова. — С.В.) с “поминовением” тройки. Этих платформ становится что-то слишком много. […]

В инструкторы ЦК по нац[иональному] вопросу назначены, кажется, сплошь свирепые “анти-уклонисты” — [кавалер ордена Красного Знамени Мирзабек Таибекович] Ахундов и etc.

Хорошо ли это?

Напиши подробнее — утешь»^[210].

Постскриптум, как водится, был едва ли не важнее основного текста записки:

«Сильно сомневаемся [Зиновьев успел обсудить вопрос с Бухариным и другими набиравшимися сил на водах политиками. — С.В.], чтобы решение подписать проливные конвенции было правильно.

В доброе старое время по поводу такого решения, как отзыв Иоффе, опросили бы всех членов ЦК.

Почему теперь нельзя было опросить членов П[олит] бюро, к[ото] рых по прямому проводу можно добыть в 5 минут? Нужно бы только немножко доброй воли»^[211].

«Праведный гнев» Зиновьева по поводу отзыва Адольфа Абрамовича Иоффе свидетельствует о том, что в данный момент времени Григорий Евсеевич всерьез рассматривал возможность вступления во временный тактический союз с Троцким против Сталина: Иоффе был самым давним соратником и личным другом Льва Давидовича.

И.В. Сталин, «сделавшись генсеком», стал вести себя так же, как во второй половине 1918 — начале 1919 г. действовал «председатель ЦК РКП» Я.М. Свердлов. Только 3 января 1919 г., возмущенный произволом Я.М. Свердлова, И.В. Сталин написал записку В.И. Ленину, который мог положить конец единоличному решению вопросов руководителем Секретариата ЦК, а Г.Е. Зиновьев в 1923 г. пожаловался Л.Б. Каменеву, который на решительные действия способен не был (не то что один, но зачастую и в паре с самим Зиновьевым).

Л.Б. Каменев, судя по всему, переговорил с И.В. Сталиным по поводу недовольства их товарищей по большевистскому руководству. Во всяком случае 27 июля генсек направил Г.Е. Зиновьеву письмо, в котором рассказал о событиях в Германии и написал, что он-де «забыл […] написать в первом письме, что мы решили подписать конвенцию о проливах. Я думаю, что это единственно возможное решение. Оно принято в Политбюро единогласно»^[212].

Однако аккурат в этот день, 27 июля 1923 г., в Политбюро ЦК РКП(б) И.В. Сталин продемонстрировал, кто в большевистском «доме» (определение В.И. Ленина) новый хозяин. Вопрос, который уже не в первый раз обсуждался и решался в ЦК и его Политбюро, был связан с возобновлением продажи крепких спиртных напитков. Алкоголь в Советской России и в СССР запретили еще 6 декабря 1917 г. В 1923 г. в ЦК РКП(б) был поставлен вопрос о строительстве бюджета на продаже водки, причем в высшем большевистском органе единодушие по этому вопросу отсутствовало начисто. Пленум ЦК принял решение о создании Комиссии для изучения вопроса о сдаче винокуренных заводов в аренду. 12 июля, заслушав заявление секретаря ЦК РКП(б) Вячеслава Михайловича Молотова, Политбюро предложило редакции Центрального органа партии газете «Правда» воздержаться от напечатания статей по вопросу о продаже водки^[213]. 15 июля редактор Центрального органа, бывший член ЦК РКП(б) Евгений Алексеевич Преображенский направил в Политбюро ЦК и в копии в Президиум ЦКК заявление о несогласии с решением Политбюро. Преображенский признал постановление «…глубоко вредным для партии»^[214], поскольку вопрос о продаже водки взволновал широкие партийные круги. В редакцию Центрального органа РКП(б) поступали соответствующие запросы, в провинциальной печати уже развернулась дискуссия. Евгений Алексеевич справедливо полагал, что отсутствие разъяснений в «Правде» будет «…косвенно поддерживать частное мнение некоторых членов ЦК против законной официальной линии партии до формального ее изменения»^[215]. Преображенский считал, что было два варианта развития событий: «1) либо предложение части членов ЦК о разрешении продажи водки снимается, и тогда никто не мешает “Правде” откликнуться на все слухи, запросы и поднятую дискуссию одной-двумя статьями в духе старой, то есть формально не отмененной и единственно законной линии; 2) либо предложение части членов ЦК будет проводиться через соответствующие органы, и тогда является совершенно недопустимым проделывать все это без ведома широких кругов партии и без дискуссии»^[216]. По убеждению Евгения Алексеевича, «никакое новое решение в направлении возврата к продаже водки не может быть проведено без всестороннего и публичного обсуждения вопроса и без твердого большинства партии за эту меру»^[217]. Сам Преображенский, между прочим, был настроен против продажи водки^[218].

И.В. Сталин пришел в ярость, когда прочел последний абзац документа: «Если же решение вынесено с учетом всего сказанного и дабы беспрепятственно и конспиративно провести предложение о продаже водки, не осложняя дело партийной дискуссией, то я никакого участия в замалчивании всего этого вопроса в “Правде” и в содействии пагубному решению принимать не буду и прошу немедленно освободить меня от обязанностей по редактированию “Правды”»^[219]. Полагаем, И.В. Сталин припомнил, как Политбюро «поправило» некогда его самого. 14 ноября 1919 г., рассмотрев заявление И.В. Сталина и Л.П. Серебрякова «…относительно подкреплений для Южного фронта и о некоторых личных перемещениях и телеграмму» Сталина с угрозой выйти в отставку в случае, если в Москве не выполнят требования, изложенные в заявлении, Политбюро признало последнее «ультиматумом»^[220]. Приняв несколько решений по существу заявления Сталина и Серебрякова, ПБ постановило: «Сообщить т. Сталину, что Политбюро считает абсолютно недопустимым подкреплять свои деловые требования ультиматумами и заявлениями об оставках»^[221]. Теперь, в 1923 г., на заседание Политбюро вызвали, по распоряжению сталинского Секретариата ЦК, формировавшего повестку дня заседаний ПБ, Е.А. Преображенского.

27 июля 1923 г. на заседании Политбюро ЦК РКП(б) присутствовали помимо генсека члены Политбюро Л.Б. Каменев, А.И. Рыков и И.В. Сталин, кандидат в члены Политбюро Ян Эрнестович Рудзутак (участвовал в голосовании, поскольку на заседании были далеко не все члены ПБ), члены ЦК Георгий Леонидович Пятаков, Карл Бернгардович Радек, Христиан Георгиевич Раковский, Александр Петрович Смирнов, Григорий Яковлевич Сокольников, а также председатель ЦКК В.В. Куйбышев и члены Президиума ЦКК Арон Александрович Сольц, которого прозвали «Совестью партии», и Исаак Израилевич Шварц^[222]. Рассмотрев «Заявление т. Преображенского», Политбюро подтвердило решение о нецелесообразности какой бы то ни было дискуссии по вопросу о продаже водки. Кроме того, Политбюро признало письмо Е.А. Преображенского «недопустимым по тону и непозволительным по содержанию»^[223], удовлетворило просьбу Е.А. Преображенского об освобождении его от работы в «Правде» и назначило до возвращения из отпуска главного редактора Н.И. Бухарина временную коллегию по руководству Центральным органом партии в составе К.Б. Радека, А.С. Бубнова, С.А. Лозовского, М.Н. Лядова, Н.Н. Попова и Е.М. Ярославского^[224]. Что характерно, «Совесть партии» в данном случае (как и во многих аналогичных) промолчала. Через два дня Е.А. Преображенский написал в письме Н.И. Бухарину, что на заседании Политбюро «Ст[алин] сказал ряд грубостей мне (письмо-де граничит с мясниковщиной и т. д.)»^[225]. Преображенскому предложили (предложил, судя по всему, генсек, это очень на него похоже^[226]) взять назад и письмо, и отставку. Евгений Алексеевич отказался.

Преображенский написал Николаю Ивановичу, что если Бубнов не станет вносить никаких «новшеств», а Ярославский и Радек будут работать в Центральном органе РКП(б), прерывать отпуск обязательно. «Вы меня будете всячески ругать, я знаю, — написал Преображенский. — Но должен Вам сказать, что я, по совести, иначе не мог поступить. Когда готовится крупная политическая ошибка, я, как член партии, не могу не протестовать в интересах того, чтобы внести и свою лепту в продотвращение ошибки»^[227]. А далее вскользь Евгений Алексеевич наменул на то, как принимались решения в Политбюро ЦК РКП(б): «В связи с тем, как готовятся к проведению этого архиважного (политически, а не экономически) вопроса, а также в связи с другими аналогичными фактами (назначенные секретари и т. д.) я пробую социологически все это проанализировать, и выводы получаются неутешительные»^[228]. Следует заметить, что помимо письма Е.А. Преображенского Н.И. Бухарин получил письмо от М.И. Ульяновой — с вызовом в столицу, где «все бунтуют»^[229].

Не позднее 30 июля Н.И. Бухарин написал из Кисловодска, в котором он находился на отдыхе и лечении, в Москву Л.Б. Каменеву: «Это свинство так интенсивно проводить в жизнь свои собственные инструкции! Этим весьма пользуется [нкц] (нарком по делам национальностей, намек на Сталина. — С.В.), который даже меня вывел из терпения […]»^[230]. Бухарина, который руководил Центральным органом РКП(б) — газетой «Правда», особенно возмутил тот факт, что И.В. Сталин без согласования с ним заменил в редакции «Правды» опытного редактора Центрального органа партии Евгения Алексеевича Преображенского на Андрея Сергеевича Бубнова. «Так швыряться людьми нельзя, даже если они не правы: мы наживем кучу недовольных, а это терпимо только до поры до времени. В[ладимира] И[льича] — то нет все же. Перестанут верить

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

185

РКП(б): внутрипартийная борьба в двадцатые годы. М., 2004. С. 138.

186

Войтиков С.С. Центральный комитет. Высшее партийное руководство от Ленина и Плеханова до Хрущева. М., 2019. С. 446.

187

Цит. по: Матонин Е., Леонтьев Я. Красные. М., 2018. С. 417.

188

Бажанов Б. Указ. соч. С. 21, 22.

189

См. подр.: Войтиков С.С.«Председатель ЦК»: Я.М. Свердлов в политической борьбе 1918 — начала 1919 года // Российская история. 2014. № 1. С. 24–43.

190

Бажанов Б. Указ. соч. С. 75, 76.

191

Войтиков С.С. Ворошилов командовать армией совершенно не может»: пиррова победа Троцкого над Сталиным, или как Троцкий выжил Ворошилова из Царицына на Украину (1918–1919 гг.) // Новый исторический вестник. 2014. № 1. С. 145.

192

Он же. Центральный комитет. Высшее партийное руководство от Ленина и Плеханова до Хрущева. С. 446.

193

Там же. С. 446, 447.

194

Бажанов Б. Указ. соч. С. 28.

195

Декабрьский Пленум ЦК ВКП(б) 1936 года. С. 215.

196

Войтиков С.С. Центральный комитет. Высшее партийное руководство от Ленина и Плеханова до Хрущева. С. 447.

197

Тринадцатый съезд РКП(б). Май 1924 года. Стеногр. отчет. М., 1963. С. 774.

198

Серж В. Указ. соч. С. 251–253.

199

Там же. С. 253.

200

Там же. С. 259.

201

Там же. С. 253.

202

Войтиков С.С. Центральный комитет. Высшее партийное руководство от Ленина и Плеханова до Хрущева. С. 477.

203

Хрущев Н.С. О культе личности и его последствиях // Известия ЦК КПСС. 1989. № 3. С. 163.

204

Там же.

205

См. подр.: Там же. С. 446–462.

206

Войтиков С.С. Центральный комитет. Высшее партийное руководство от Ленина и Плеханова до Хрущева. С. 448.

207

Там же.

208

РГАСПИ. Ф. 324. Оп. 2. Д. 56. Л. 24.

209

Там же. Д. 71. Л. 15 об.

210

Там же. Л. 14–15.

211

Там же. Л. 15 об.

212

Сталин И.В. Соч. Т. 17. Тверь, 2004. С. 170.

213

Е.А. Преображенский. Архивные документы и материалы. 1920–1923 гг. / Сост. М.М. Горинов, Н.А. Тесемникова, С.В. Цакунов. М., 2019. С. 711.

214

Там же. С. 712.

215

Там же.

216

Там же.

217

Там же.

218

Там же.

219

Там же.

220

Деятельность Центрального Комитета партии в документах // Известия ЦК КПСС. 1990. № 5. С. 161.

221

Там же. С. 163.

222

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 367. Л. 1. Здесь и далее документы Политбюро (из третьей описи фонда № 17 РГАСПИ) и частично документы из личного фонда И.В. Сталина (из одиннадцатой описи фонда № 558) приводятся по матер. сайта «Документы Советской Эпохи».

223

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 367. Л. 1.

224

Е.А. Преображенский. Архивные документы и материалы. 1920–1923 гг. С. 713.

225

Там же. С. 717.

226

См.: Сталин И.В. Сочинения. Т. 17. С. 278. Коммент.

227

Е.А. Преображенский. Архивные документы и материалы. 1920–1923 гг. С. 717, 718.

228

Там же. С. 718.

229

Там же. С. 717. Коммент.

230

РКП(б): внутрипартийная борьба в двадцатые годы. М., 2004. С. 127.