Франкенштейн 2033

Сергей Владимирович Осмоловский, 2021

Короткого любовного романа и немного городской фантастики вам, друзья! Сценарий к короткометражному игровому фильму, расширенный и адаптированный для художественного прочтения. Лаконичная, но ёмкая зарисовка о ближайшем будущем, полная лёгкой иронии, ситуативного юмора и смешанных чувств. Отлично подходит к чаю, рабочему перерыву и последнему "полчасику" до сна.

Действие 1

Эта история, повлекшая за собой долгую цепочку событий, началась сухим осенним вечером ровно в тот год, когда росчерком одного фантазёра цивилизация, зацикленная на собственном величии, вся втиснулась в пределы Центрального кольца и сгинула во тьме подземных бомбоубежищ. На соседней части суши при этом жизнь продолжала ковылять своим чередом, и вот однажды вывеска с сострадательным названием «Бар одиноких сердец» в последний раз осветила ищущее лицо постоянного гостя. Это был моложавый человек в усах, по возрасту чуть старше Артюра Рембó. Он имел модный чуб, взбитый неуверенной рукою, большие сухие глаза и нездоровую белизну кожи, подёрнутую тенью то ли от бессонницы, то ли от бескровной тоски по сердечным радостям жизни. Сюда, под эту вывеску, будто открывшую финальную главу его некролога, он пришёл в пиджаке и лакированных туфлях. Пиджак-то, правда, ещё в магазине секонд-хенда лицо потерял, а глянцевое покрытие ботинок и вовсе было безвозвратно счищено многолетней заботой, зато у подбородка порхала бабочка. Ну, как порхала — на резиночке болталась. Не было носков. Да и в остальном мужчина имел вид хоть и точно обрисованный, но всё же недостаточно чёткий для того, чтоб его навыки держать себя на людях были очевидны.

Приближаясь к заведению, он замедлил шаг, а у двери совсем остановился. Похоже, он не был уверен, стоит ли ему опять туда заходить, но — пригладил смятый воротничок, ещё раз оглянулся на вывеску и, убедившись в том, что не перепутал, опустил ладонь на ручку двери. Перед тем, как толкнуть её, зачем-то постучался — ответил ему, впрочем, лишь дверной колокольчик…

Место ему не предложили, он его сам себе выбрал. Надел очки и сел у барной стойки — с таким расчётом, чтобы видеть всех, кто заходит, но при этом не бросаться в глаза самому. Для пущей верности сразу заказал и поставил перед собой две «Маргариты».

Одинокие, битые, как яйца на Пасху, сердца посетителей бар проклеивал густым замесом из праздного питья и танцевальных ритмов из колонок. Некоторым гостям это помогало. Они залезали на столы, чтоб оттуда показать, насколько им стало лучше, насколько стало веселей, тогда как завсегдатай без носков весь вечер просидел в тени своих коктейлей, не сходя с места, точно прикованный. Первый час ожидания проскочил, как намыленный палец проктолога. Второй приволок с собой скуку. С третьим пришли позывы к естественным нуждам, но четвёртый, пятый и шестой заткнули их чувством обречённости и несчастливости, и он провёл остаток вечера здесь, даже позабыв о туалете, и, похоже, всё, чего уже дожидался, было просто сигналом о последнем клиенте.

Но когда этот сигнал прозвучал, мужчина, которого мы в наше время охарактеризовали бы как увядающий ХИПСТЕР*, казалось, увял окончательно. Поникли кончики усов, опал и замялся чуб, поблек клетчатый узор на рубашке, да и галстук-бабочка пожухла на шее. Две «Маргариты» так и остались нетронуты, а на столешнице подал знак о критическом уровне зарядки планшетный компьютер. Всё это время он показывал только одно: фотографию девушки. И не просто девушки, а летящей по жизни голубки в ярко розовым каре, которая к тому же так приветливо улыбалась ему (конечно, ему) из своего аккаунта на сайте знакомств. Это на неё он смотрел всю дорогу, точно влюблённый; это по ней он всякий раз вздрагивал, когда на входе бряцал колокольчик.

––

* Хи́пстеры (инди-киды) — представители субкультуры, возникшей ещё в 40-х годах в США, но внезапно вернувшей себе популярность в течение последних 2010-х по всему миру. Термин образован от жаргонного «to be hip», что переводится приблизительно как «быть в теме». Он подразумевает интеллектуалов, умственно развитых людей, увлекающихся литературой, фотографией и современным искусством.

––

И волнение его, и бездействие были хорошо заметны. Пусть он и оказался последним, но это не означает, что он остался один — рядом, как всегда, заканчивая смену, хлопотала работница барной стойки НАЛИВАЙКА. Это была красивая девушка с рабочим хвостиком волос, обретшая к возрасту Дженис Джоплин академическое знание людей и взгляд, полный резкой и подчас беспардонной, но добродушной иронии. Этим взглядом она и пыталась его поторапливать. В самом деле: последний стакан до блеска натёрт, убрана последняя полка, ящик последний задвинут под стол, а последний посетитель ещё не рассчитан — куда это годится?

— Молодой человек, мы закрываемся — вы как? — прозрачно намекнула она и повезла по столешнице тряпку.

А никак. Хипстер и не слышал её, и не видел. Близкий к полному разочарованию, как некогда Штирлиц к провалу, он смотрел теперь только на дверь. Он ожидал, что вот-вот, быть может, эта проходящая мимо фигура зайдёт-таки внутрь, но никто не заходил, и он перебрасывал последнюю надежду на следующую…

— Молодой челове-ек, — дотянулся до него тонкий распев.

Хипстер поднял голову, как непосильный предмет. Перед собой он обнаружил задорное лицо с поднятыми в недоумении бровями и немую просьбу о внимании к словам. Он подумал, что, должно быть, пропустил что-то. Пятна, блёстки, перья, следы каблуков — Наливайка оторвалась от столешницы и чуть отклонилась к пульту управления, чтоб убавить громкость.

Музыка стала значительно тише. И свет общий погас. Уютно так сделалось, хоть плачь. Вечер, наконец, показал себя близким другом с чистым носовым платком и предложил последнему гостю утешение. Тот поджал было с сомнением губы да взял от безысходности и согласился — ножка бокала с состарившейся уже «Маргаритой» сама припала ему в руку.

Близорукие очи нырнули в мутные, белёсые глубины напитка, словно за истиной. Губы выдвинулись, чтобы принять её как лекарство и передать по сосудам к сердцу и голове, но голова у хипстеров сама себе на уме — в лекарстве она заподозрила предательство ЗОЖ, и порция осталась на месте. Эту дважды отверженную, трижды никому ненужную ёмкость ловко подцепила хозяйка барных угодий и с высоты приподнятого локтя произнесла, будто тост прочитала:

— Да не придёт она уже, приятель, всё. Успокойся и давай как-то поживее.

Демонстрируя наглядно, что вкладывают девушки в призыв «Поживее», она отправила сто пятьдесят миллилитров коктейля в рот себе одним махом и только поморщилась, выдохнув тёплые спиртовые пары.

— За счёт заведения, — пояснила она на случай, если обольститель окажется жмотом.

А тому и в самом деле стало жалко. Не для неё, Наливайки, наливалось! Спутанные брови полезли на лоб, воспалённые веки хлопнули с подмоченным звуком, и губы, дрожащие от возмущенья, заходили ходуном, как у выловленной рыбы. Он явно силился что-то сказать, но сказать ему ничего не позволила то ли робость, то ли растерянность, то ли конфузия в чувствах. Одиночество, в узлах которого он, судя по всему, завяз настолько, что утратил даже навык разговора, не отпускало его. А впереди ещё целая ночь такого одиночества и, судя по растоптанному бессонницей лицу, очень длинная.

Наливайке сделалось неловко. Единственный среди бутылок человек, а на другого такого же смотрит, точно на пустое дно стеклотары! Но едва ей стоило одёрнуть себя, как на Хипстера она уже посмотрела иначе, участливо, и спросила, кивнув на фотографию в мониторе планшета:

— А вчера ты тоже её ждал?

Покинутый удачей отрицательно помотал головой. Он повторно двинул пальцы к ножке бокала, покрутил его рассеянно и с тяжёлым вздохом ещё раз посмотрел на розовую чёлку. На розовую чёлку и на улыбку, полную такого сияния, какое к 2033 году в людях практически исчезло.

— А позавчера, — заинтересовалась девушка, — тоже не её?

Хипстер кивнул положительно.

— И неделю назад?.. Эгей, — подмигнула Наливайка, — да ты ловелас!

Гость на «ловеласа» не отозвался, и хозяйка снова пришла в замешательство. Ей вовсе не хотелось над ним издеваться. Она и в уме не держала насмешничать над ним или зубоскалить. Сама не понимала — чем, но незнакомец ей понравился. Вернее, не то чтобы понравился… хотя ладно, понравился! То ли трезвостью своей, то ли угрюмостью, то ли упрямством. А может, тем, что никогда не лез к ней с предложениями и не пытался всунуть визитку в ложбинку её декольте, как бесконечные болтуны, от сладких языков которых давно уже стало горько во рту. «Хороший вроде парень», — решила она. Ей захотелось помочь ему — поддержать как-то по-человечески, но вот с попыткой ободрить его шуткой она не угадала. Тот оставался безучастным, не особо вовлекался в беседу и в конце концов предпочёл снова уйти от живого общения в мир виртуальных улыбочек, приветиков, сердечек и подаренных цветов.

Розовая чёлка уже смылась с его монитора. С глаз долой, как говорится… Теперь он как будто искал новую «чёлку» — ту, на которой не то чтобы сердце замкнуло, но взгляд хотя б остановился. Он пролистывал фотографии девушек целыми блоками; он листал их с таким болезненным ажиотажем, словно боялся вовсе не успеть найти ту, которая нужна.

Наливайка тоже туда заглянула.

— А вон та тебе могла бы понравиться, — игриво подсказала она.

— Где? — забеспокоился Хипстер.

— Верни-ка назад… Ещё… Ещё… Нет, перелистнул. Обратно. Вот! Красотка, по-моему, нет?

— Нет, — ответили ей сухо.

— Почему?

— Нет.

— Ну, почему — можешь сказать? Такая себе паночка — всё, вроде, при ней.

— Нет.

— Суровый ты…

— Нет. Не я. Она.

Наливайка не поверила и присмотрелась: покатый лобик, аккуратные бровки, изящная шейка, волосы опускаются на плечи замедленным каскадом, выразительные скулы, носик тоже такой «ничего». Глаза, разумеется, миндалевидной формы и губы, на которые не взглянешь без желания их немедля лобызнуть. Чего надо ещё? При этом кожа чистая, фильтров вроде бы положено не много. Уж ресницы-то явно натуральные! Но, в целом, да, с серьёзным выражением лица красотка явно перестаралась.

— Ну, допустим, — согласилась Наливайка. — А эта?

Хозяйским движением она сама перелистнула несколько анкет и выбрала лучшую, давая понять, кого имела в виду. Оценщику хватило секунды:

— Нет.

— С ней-то что не так?

— Хмурая слишком.

Он говорил на языке славян, но с эдаким, грассирующим «р» и лёгким приглушением звонких согласных. Такое произношение свойственно немцам, на слух воспринимается очень приятно: мелодично, но без лишней итальянской протяжности, энергично, но без чрезмерной округлости англичан. Это и привлекло работницу бара и насторожило её. Она покинула зону его личного пространства и, совершая по столешнице круговые движения мочалкой, с дистанции ухмыльнулась:

— То есть, на завтра ты избранницу ещё не наметил?

Хипстер, наконец, пригубил «Маргариты». Он сделал это безразлично к внешнему миру, не выныривая из того, где изъясняться принято молча. И был краток:

— Я ищу.

«Ах, ты ищешь!..» Девушке надоело, видимо, раскачивать его. Она окинула искателя притворным уважением и отдалась уборке уже полностью, попутно задев его за выступающий возраст:

— Мне сорок лет, нет бухты кораблю…

— Это не про меня, — поднял Хипстер глаза, — это строчка из одной русской поэмы. — Внезапно он обнаружил не только умение складывать отдельные слова в целые фразы, но и горячее желание объясниться, спрятанное, впрочем, за стену усталости от множества подобных объяснений. Готовясь сказать, он как будто делал над собой усилие, как воспитанный без мужчины в семье школьник, который вынужден взять на себя проступок разгильдяя с задней парты. — Я… Понимаешь, я ищу… идеальную.

Конец ознакомительного фрагмента.