Севастопольский журнал

Сергей Викторович Мальцев (2025)

Научная фантастика и гений русской литературы — Лермонтов. Бой на реке Валерик на Кавказе и бой в Севастополе.

Севастопольский журнал

… Я понял, что параллельно с нашим существуют другие, неведомые нам миры, и ни один учебник не может объяснить, какие они и откуда взялись. Думаю, что лучше всего забыть, что они есть. Если, конечно, удастся.

Стивен Кинг

«Если бы этот мальчик остался жив, не нужны были б ни я, ни Достоевский»

Л.Н.Толстой

Глава 1

11 июля 1840г. Северный Кавказ, 41-я верста к юго-западу от крепости Грозная.

… Перед глазами словно блеснула молния. Уклонившись от удара горской шашки, я встретил следующий клинком своей, зазвенела сталь. «Наверняка тоже гурда, по звуку похоже» не к месту промелькнуло в голове, но рука уже крутила мой любимый финт, который показал мне однажды старина Монго, а тому в свою очередь наш дядя Афанасий. До совершенства я довёл его в кавалерийской школе. Там мы с моим приятелем Мартыновым любили попрактиковаться с саблями, и вот пригодилось…

Вылетевший из руки чеченца клинок сверкнул на солнце. Куда он улетел смотреть было некогда — горец не растерялся и, мгновенно вырвав из ножен кинжал, словно дикий барс, с криком «Алла!» прыгнул на меня, целясь своим оружием в грудь. Старый приём — быстро разорвать дистанцию и поразить противника коротким клинком, сабля и шашка при этом бесполезны — враг слишком близко, а для этих видов оружия нужно пространство. Ну, это если считать оружием только острые лезвия, а рукоять на что? И, увернувшись от кинжала, который всё-таки слегка, как мне показалось, задел мундир, я ударил своего врага в висок пяткой эфеса шашки. Удар оказался довольно силён, и чеченец рухнул на камни. «Скоро очнётся», — пронеслось в голове, — «Надо бы добить — в войне с горцами не до сантиментов. Этот джигит дорезал бы меня, не задумываясь».

Я огляделся — сражение подходило к концу. Горцы, подхватив своих раненых товарищей, отходили к лесу. Сил преследовать их у нашего отряда не было. Вокруг лежали окровавленные тела, раздавались стоны и мольбы о помощи на двух языках. Даже не на двух — неподалёку лежал в позе ребёнка в материнской утробе молодой прапорщик в окровавленном мундире и звал эту самую маму, по-французски. Я прислушался — у мальчика был хороший гувернёр, скорее всего француз из бывших пленных двенадцатого года.

В глазах помутилось и всё вокруг заволокло пеленой будто туманом и закачалось, словно я опять плыву на той лодке из Тамани…

— Вашбродь! Что с вами? Вы ранены?

Казак из моего отряда, соскочив с коня, подхватил меня под локоть.

— Эко вас!

Пелена спала с глаз, и я осмотрел себя — мундир на груди был вспорот, на сукне проступили кровавые пятна. Сняв его с помощью казака, я увидел, что всё не так уж и плохо — кинжал лишь слегка поцарапал грудь и, хотя из раны сочилась кровь, но всё могло статься гораздо хуже, если бы не… мой фамильный талисман, тот самый портрет, что в нашей семье называли образком. Это изделие неизвестного мастера передал мне отец в один из своих редких визитов в наши Тарханы. Бабушка не любила эти отцовские наезды, и всегда они заканчивались ссорами. Повзрослев, я понял причину этой вражды — в смерти своей дочери и моей матери бабушка почему-то винила отца. Ну да бог ей судья.

Так вот, однажды отец мне и передал реликвию, сказав, что это фамильный талисман клана ЛермОнтов, древнего шотландского клана, обедневший представитель которого поступил на службу к Русскому царю ещё в семнадцатом веке.

Реликвия сия представляла собой портрет весьма привлекательной дамы в изящной оправе из светлого серебристого металла. Металл тот не был серебром — гораздо легче и очень прочный. Острие вражьего кинжала из отличной стали кубачинских мастеров (я рассмотрел оружие, доставшееся мне трофеем — это был тот самый легендарный «старый базалай») не смогло полностью пробить образок и оставило только небольшое отверстие в самом углу портрета. Возможно этот чудесный металл смог бы когда-нибудь остановить и пулю из кухенрейтера, ведь площадь острия кинжала гораздо меньше диаметра пули, и законы физики дали бы шанс выжить одному благородному, но глупому дуэлянту … Однако, к чему это я?

— А образок то, — Семён, тот самый казак, что помогал мне, протянул уважительно, — видать то-о-очно заколдованный.

А потом встрепенулся и весело добавил, — вашбродь, а ловко вы чеченца то, того… угомонили! Ухватку такую впервой вижу, надоть запомнить, сгодится!

— Коли сгодится, то хорошо, — я начал приходить в себя и надо было начать командовать своим отрядом, который мне достался от поручика Дорохова, моего приятеля, даже, возможно, друга.

— Семён! Что там с нашими? Потери есть?

— Неа! Господь миловал! Тока Федюха пулю словил, гы-гы, — вашбродь, не могу сказать, звиняйте, в то самое место, на коем в седле сидят.

— В ж…у, что ли?

— Точно так вашбродь! В енту самую — ж…у!

— Ну так и говори, я не барышня какая. Кто ещё?

— Дак это, Галуб, кунак ваш, чуток без башки не остался. Чечена того я успел подстрелить, но он тако-ой живучий. Сам при смерти, а всё-равно шашкой Галуба достал — только папаха и спасла. Хо-орошая у него папаха. Обещал мне такую же новую подарить. Говорит «коли не твоя пуля, аман моя башка была бы». А больше никого, вашбродь. Все живы здоровы. Бог миловал, а Галубу — аллах евоный. А ентого разбойника куда девать? Шуволится уж. Можа добить?

— Нет, Семён. Чеченец наверняка не из простых будет. Видишь, какой кинжал?

— Да уж. Базалайка. Дорогая вещь

— А шашка, что вон там валяется…

— Вашбродь, ужель гурда?

— Она самая. Забирай себе. Ты моего кунака спас, которому я сам жизнью обязан.

— Благодарствую, вашбродь! А вона и сам он идёт!

К нам подошёл Галуб — мой кунак. Сам он чеченец, но служит в моём отряде. Кое-что случилось в его судьбе, и ему теперь все абреки кровники лютые. Однако никто не знает той причины, кроме Дорохова и теперь вот меня. А секрет тот романа достоин, может и напишу я его когда-нибудь. Случилось так, что влюбился горец наш в казачку. По-настоящему влюбился — до смерти. Почему-то все считают, что пылкая страсть есть удел только высших слоёв общества, а любовь дикого горца и простой казачки — это так… не достойно внимания. По моему мнению — достойно.

Так вот, против такой любви, естественно, воспротивились и семья казачки, и родня горца. Но горец если любит, то готов сам Эльборус свернуть, да и наши казАчки не хуже — без характера в горах не выжить. Так что решили они сбежать и от тех, и от других. Через Тамань в Крым и затеряться. Не получилось. Чеченская родня банду абреков наняла. Те выследили и в погоню. У Галуба и его невесты кони хорошие были, и они почти ушли, но шальная пуля не пощадила казачку. Скрывшись в лесу, Галуб увидел, что его любимая еле держится в седле, и кровь сочится из раны. Она умерла у него на руках…

Семья Натальи — так звали казачку — поначалу хотела повесить Галуба, когда он привёз тело девушки в станицу, но, увидев, как он сам горюет, простили его — наш русский человек по натуре отходчив.

И с тех пор он состоит в нашем отряде и… мстит. Узнав, что его родня абреков наняла в погоню за ними, отрёкся и от семьи, и от своего народа. Такую историю мне поведал Дорохов.

Дорохов. Он, пожалуй, единственный, кто по-настоящему понимал меня, хотя сам и прослыл бретёром, да и вообще по мнению многих, был человеком несерьёзным. А по мне, так вполне себе серьёзный, коли из стольких дуэлей живым вышел — я в том немного понимаю. Это он мне шашку подарил. Гурда-а… Отличный клинок. Только по моей просьбе кузнец в Пятигорске на ней гарду соорудил — так мне, гусару, привычнее, поскольку все мои фехтовальные навыки под саблю заточены, как говорил один мой знакомец. Когда та глупость с Барантом приключилась, он, каналья французская, для поединка шпаги выбрал, а моя рука то к сабле более привычна. Ну и сломал я шпажонку ту хрупкую — ведь не сабля же, так — игрушка. Ну, а когда пистолеты взяли, понял, что не за что мне француза убивать — самому нужно за языком следить. Ну и пальнул на воздух.

Мои мысли прервал голос казака:

— Так, стало быть, вашбродь, чечена вяжем и языком в штаб везём?

Понятливый у меня в отряде народ.

— Точно так. Вяжем и везём

И вскоре надёжно связанного пленного перебросили через седло и увезли в штаб отряда.

Я огляделся. Равнина в долине реки была буквально завалена телами, местами лежащими друг на друге в два и даже в три слоя. Солдаты уносили раненых, но мертвых было гораздо больше. Везде кровь.

Моя рана была пустяковая, мне её перевязали, и кровь уже засохла, но от усталости шатало и хотелось пить. Я подошёл к реке и зачерпнул воды. Она была красной и пахла кровью…

— Кисмет, — раздался голос Галуба, — Брат мой, я думал, что аллах на меня прогневался и мне не жить. Помнишь, ты спас меня, когда мы сражались, стоя спина к спине, как братья, и остались живы.

— Помню, брат, не было бы тебя за моей спиной и мне бы тоже не жить.

— Всё верно, но то, что было сегодня… Я знаю, ты умный человек — скажи, зачем люди убивают друг друга?

— Не знаю, да, наверное, никто не знает… а как называется эта река?

— Валерик. По-вашему — река смерти…

Я стоял, словно окаменев — прапорщика, уже мёртвого, унесли. На камнях в луже крови лежала его белая холщовая фуражка…

В моей голове, как и раньше, в минуты сильного волненья, раздался голос, мой голос:

… и два часа в струях потока

Бой длился. Резались жестоко

Как звери, молча, с грудью грудь,

Ручей телами запрудили

Хотел воды я зачерпнуть…

(И зной и битва утомили

Меня), но мутная волна

Была тепла, была красна…

В ту ночь я не спал — писал, почти не правя, и закончил под утро. Названия этой поэме иного быть не могло — «Валерик».

Глава 2

Наше время. Западная Сибирь. Город N-ск. Государственный университет. Кафедра теории вероятностей и математической статистики

— Весьма любопытно, молодой человек. Но я всё-таки не пойму до конца ход вашей мысли… хотя она весьма оригинальна и я, пожалуй, не прочь её вместе с вами подумать. Но, как я полагаю, вы уже её думали, и посему давайте сэкономим наше время. Излагайте ваши умозаключения, — пожилой профессор с интересом смотрел на своего аспиранта.

Конец ознакомительного фрагмента.