Любовные элегии

Секст Проперций

Секст Проперций (ок. 50 – ок. 15 до н. э.) – наряду с Тибуллом и Овидием один из трех выдающихся римских элегиков. Родился в умбрийском городке Ассизи. Большую часть жизни провел в Риме. Автор четырех книг элегий, связанных с именем Цинтии (или Кинфии), его возлюбленной. Григорий Стариковский (р. 1971) – поэт, переводчик, эссеист. Родился и вырос в Москве. С 1992 года в США. Окончил Колумбийский университет (кафедра классической филологии). Переводил оды Пиндара («Пифийские оды» (Нью-Йорк: Стороны Света, 2009)), буколики Вергилия, а также стихи Джона Донна, Патрика Каванаха, Луиса Макниса, Луи Арагона, Дерека Уолкотта, Шеймуса Хини и др. Автор сборника стихов «На углу» (М., 2005). Живет в пригороде Нью-Йорка. Преподает латынь и мифологию.

О поэте

Поэт верит в свое бессмертие. Жизнь стихов продолжается за крайней чертой. Это — его слова. Поэт присматривается к собственной смерти, ощупывает ее, как отрез ткани. Он возводит себе надгробье, горит на погребальном костре, шепчет имя возлюбленной. Он знает, что она придет проведать его и украсит могильный камень венками из свежесорванных цветов. Он сам выбирает место для погребения — не на большаке, но подальше от людской толпы, где-нибудь под сенью дубравы или у песчаной дюны (как и полагается поэту, провозгласившему себя римским Каллимахом (4.1.64), этим александрийским ученым пересмешником, который сказал однажды: скучно дорогой / той мне идти, где снует в разные стороны люд¹). Для него нет существенной разницы между любовным ложем и погребальным одром (Commager 20)². Ему, пожалуй, хотелось бы, чтобы подруга прыгнула в последний костер, чтобы обгорающими губами прижалась к его губам… Он устраивает пристрастную инвентаризацию собственной кончины, дабы потом, на выдохе, крикнуть смерти: ты изжита! Вслед за Горацием, за его non omnis moriar (весь я не умру), наш поэт проговаривает в маршевом ритме пентаметра: ingenio stat sine morte decus (3.2.26, блеск гения обречен на бессмертие), а чуть позже, в своей последней книге, длит бессмертие в гекзаметрической строке sunt aliquid Manes: letum non omnia finit (4.7.1, духи мертвых кое-что значат, не все кончается смертью).

* * *

Нам неизвестна точная дата рождения Секста Проперция; скорее всего, поэт родился в начале 40-х годов до н. э. (Hubbard vii). Зато не вызывает сомнения место рождения поэта. Это умбрийский город Ассизи (рожден в древней Умбрии у славных пенатов — 4.121, ср. 4.125), тот самый Ассизи, в окрестностях которого святой Франциск благовествовал перед птицами. Род Проперциев, крупных землевладельцев, был одним из наиболее влиятельных в округе. В одном только Ассизи сохранилось 16 надписей с именами Проперциев (Cairns 10). Ряд родственников поэта перебрались в Рим и дослужились до степеней известных: один из Проперциев, Гай Проперций Постум (вероятный адресат элегии 3.12), высоко поднялся по служебной лестнице, исполнял должности претора и проконсула (Cairns 16). Ранняя смерть отца совпала с Перузинской войной (41 до н. э.), в ходе которой умбрийская и этрусская³ знать выступила против Октавиана (будущего императора Августа) на стороне Луция Антония, брата триумвира Марка Антония (Cambridge Ancient History 28–29). После победы Октавиана часть имения Проперциев была отторгнута в пользу ветеранов; некоторые родичи поэта (мы не знаем, каково их число) погибли под мечами легионеров (1.22.6 — 8). Вскоре после отторжения земель семья поэта поселилась в Риме. Проперций получил прекрасное образование, изучал риторику и юриспруденцию (Cairns 26). Первые три книги элегий вышли в 20-х годах I столетия до н. э. (становление принципата Октавиана Августа), последняя — в 16-м году. После выхода первой книги, Единокнижия, Проперцию начинает покровительствовать Меценат, один из ближайших сподвижников Августа. Среди поэтов, пользовавшихся поддержкой Мецената, — Публий Вергилий Марон (Буколики, Георгики, Энеида) и Квинт Гораций Флакк (Сатиры, Эподы, Оды, Послания).

Проперций — автор любовных элегий, поводом для которых послужила связь поэта с Цинтией (или Кинфией). По словам Апулея, подлинное имя Цинтии — Гостия (Апология 10), однако мы не можем с точностью сказать, кто скрывается под этим именем: ветреная матрона или куртизанка высшего пошиба. На первый взгляд, элегии Проперция легко привести к общему знаменателю, обобщить происходящее: поэт безоглядно влюблен в Цинтию, он — послушный раб своей подруги, Цинтия же — требовательная госпожа. Проперций страдает и одновременно наслаждается страданием. Его возлюбленная известна своим непостоянством, и это лишь усугубляет любовные муки. Поэт с восхищением пересказывает, как Цинтия пыталась выцарапать ему глаза, как запустила в него винным кубком (3.8.4, 6). Для него ожерелье из кровоподтеков на истерзанной шее — все равно что для других римлян роскошный банкет или колесничные бега.

Вышеприведенные обобщения, при всей своей видимой неоспоримости, лишь отчасти отражают внутреннюю жизнь элегий. Для Проперция любые жанровые императивы — в лучшем случае условны. Никаких постоянных законов, никаких долгодействующих правил наш поэт не признаёт. По Проперцию, законы жанра существуют лишь для того, чтобы их нарушать.

Проперций часто иронизирует над своей влюбленностью. По мягкости, по деликатности иронии мы легко отличим Проперция от Тибулла и Овидия, его собратьев по элегическому цеху. Наш поэт с улыбкой смотрит на себя со стороны, как будто он — персонаж из комедии Теренция. Его ирония легка и вездесуща. Именно эта способность улыбаться самому себе позволяет поэту дистанцироваться от подруги и говорить о любви несерьезно. Более того, на наших глазах Проперций потворствует этому превращению: Цинтия-подруга становится Цинтией-книгой, разговор о любви переходит в разговор о поэзии вообще. Когда в конце Третьей книги поэт, обращаясь к Цинтии, пишет пять прослужил тебе лет, остается только догадываться, о какой службе идет речь: о любовном рабстве (servitium amoris), о сочинении стихов или о том и другом? Кому же, собственно, служит Проперций: Цинтии или своей музе?

Многие элегии выстроены по законам античной риторики: стихотворение начинается с посыла (утверждения), который (которое) подкрепляется цепочкой доказательств (примеров). Поэт, действительно, риторичен, подчас даже излишне риторичен, но его риторические приемы зачастую автопародийны. Давая волю иронии, Проперций доводит мысль до абсурда, или же цепь логических построений неожиданно обрывается — и стихотворение резко меняет сюжетный вектор. Так, например, обстоит дело в элегии 3.11. Проперций начинает словами женщина помыкает мной как ей заблагорассудится. За почином следует перечень античных героев, «порабощенных» женщинами, но вдруг этот реестр прерывается: Проперций ставит читателю подножку, и тот валится на землю, успевая заметить, как поэт вводит в стихотворение новый сюжет — противостояние Александрии (Клеопатры) и Рима (Октавиана). Вот еще один пример риторических сатурналий: в элегии 3.14 Проперций убеждает римлян перенять законы спартанского воспитания девушек — ради того чтобы влюбленным соотечественникам было вольготней добиваться благосклонности подруг.

Часто говорят о нонконформизме Проперция. Да, поэт не желает поступать на государственную службу и заявляет об этом во всеуслышанье. Согласно Д. Бонаменте, он отвергает ценности, значимые для римского общества: богатство, военную славу, даже семейную жизнь как таковую (Бонаменте 9). В стихотворении, где Октавиан Август назван богом (что это — запредельная лесть или все та же вездесущая ирония?), во время предполагаемого триумфа над парфянами Проперций собирается стоять в стороне, обнимая подругу (3.4.15), а следующее стихотворение (3.5), по мнению М. Хаббард, начинается, в пику военным приготовлениям Августа, словами Амур — бог мира; мы, любовники, поклоняемся миру (Hubbard 81). Проперций иногда нахваливает Августа, но и в похвалах прячет шпильки; в 25 году до н. э. (год выхода Второй книги элегий) Август вряд ли симпатизировал поэту, напоминавшему о кровопролитных гражданских войнах, в которых принимал участие будущий император: о Мутине и Филиппах или о Перузинской войне (2.1.27–29). Чуть позже, говоря о победе при Акции и о спасении Рима Октавианом (3.11.49–50), поэт не удерживается от восклицания: город, владеющий всем миром, испугался угроз Марса в юбке (3.11.57–58). Безусловно и то, что, входя в круг Мецената, Проперций последовательно отстаивает право на собственный голос, право поэта писать не под диктовку нового режима.

Тем не менее, говоря о нонконформизме Проперция, важно помнить о связи поэта с его временем. 20-е годы I века до н. э. — первое мирное десятилетие в Риме, который в течение целого столетия раздирали гражданские войны. Октавиан Август (Августом его стали величать с 27 года до н. э.) отказывается от территориальной экспансии: он ни в коем случае не собирается расширять границы империи до парфянских Бактр (ср. 3.1.16). Несмотря на слухи о близящейся войне с парфянами и на действительно имевшие место угрозы со стороны Рима, соглашение с Парфией (21 до н. э.) было достигнуто дипломатическим, а не военным путем (Cambridge Ancient History 263). Да, это был pax Romana, римский мир (или, лучше, мир по-римски), но это был мир после целой чреды гражданских усобиц. Они — и поэт и император — предпочитают мир войне, хотя в случае Проперция война с Цинтией не затихает до конца Третьей книги и захватывает часть Четвертой.

Возвратимся к утверждению Бонаменте. Если честолюбивый римлянин все же мог добиться славы в приграничных войнах, то богатство, которое итальянский ученый приводит в числе ценностей, значимых для римского общества, ценностью не было. Под нападками Проперция на чересчур роскошный образ жизни иных римлян подписались бы не только Цинциннат и оба Катона, но и сам Август, «щеголявший» своей непритязательностью. Как известно, император носил одежду домашнего покроя и любил простую пищу: грубый хлеб, мелкую рыбешку, влажный сыр, отжатый вручную, и зеленые фиги второго сбора (Светоний 73–76, пер. М. Гаспарова).

Бонаменте пишет о неприятии Проперцием семейной жизни. Начиная с Катулла, родоначальника римской любовной элегии, элегики были вольны воспевать чьих угодно жен, кроме собственных. Но даже в рамках устоявшейся элегической традиции Проперцию удается играть не по правилам. В Третьей книге поэт говорит о семейных узах с редкой для него серьезностью: в элегии 3.22 он советует своему другу Туллу вернуться в Италию из Малой Азии и жениться на римлянке.

Фон Альбрехт называет Проперция александрийцем среди римлян и римлянином среди александрийцев (фон Альбрехт 859). Подобно своим эллинистическим предтечам, Проперций насыщает стихи образами и сюжетами из античной мифологии. Зачастую он лишь намекает на тот или иной миф, предоставляя читателю самому догадаться, о чем или о ком идет речь. В элегии 3.19 он пишет о Критянке, которая перенесла бычью гордость. Слова Критянка и бык дают ключ к ответу. Проперций имеет в виду Пасифаю, критскую царицу, влюбившуюся в быка и родившую от него Минотавра. Или, в той же элегии, Салмонеева дочь, воспылавшая страстью к речному богу Энипею, — это, конечно же, Тиро. Однако не будем преувеличивать сложность Проперция. Даже для современного читателя, лишь отчасти знакомого с героинями античных мифов, имена Медеи, Клитемнестры и Сциллы не требуют или почти не требуют дополнительных пояснений. Улисс, Геркулес, Беллерофонт и многие другие герои знакомы нам с детства. Что уж говорить о современниках Проперция, которые впитывали культуру не в последнюю очередь через мифологию?

Мифологический инвентарь Проперция соотносится с сюжетами римских фресок, античной скульптуры и мозаики. Например, описание расправы с Диркой в 3.15 «повторяет» сюжет помпейских фресок. Аполлон, опирающийся на позолоченную лиру (3.3.14), похож на статую Аполлона, хранящуюся в Неапольском музее, а пьющие воду голубицы Венеры (3.3.31–32) знакомы нам по римским мозаикам (Hubbard 164–166). Здесь мы имеем дело с феноменом двойного узнавания: читатель узнаёт словесное «изображение» и одновременно вспоминает фреску, статую или мозаику, на которой запечатлен этот образ.

Элегиям Проперция свойственны смысловая изломанность, синтаксическая вывернутость, довольно-таки резкие, зачастую рискованные переходы от одного сюжета к другому. Трудным Проперций считается отчасти из-за обилия ошибок, допущенных переписчиками элегий в Средние века (Commager 3). Несмотря на плачевное состояние манускриптов Проперция, все же можно утверждать, что частые сюжетные виражи и эксперименты с синтаксисом имели место и невоспринимались как новшество среди образованной римской публики, в большинстве своем владевшей греческим и знакомой с лирикой Пиндара, трагедиями Эсхила и поэзией старшего современника Проперция — Квинта Горация Флакка. Предоставим судить о Проперции самим римлянам. Овидий называет его нежным (Искусство любви 3.333), Марциал — плавным (Марциал 14.189), а современник Марциала Плиний Младший пишет о стихах ассизийца Пассенна Павла, который вел свой род от Проперция: Если ты возьмешь в руки его элегию, ты прочтешь произведение отделанное, нежное, приятное, действительно написанное в доме Проперция (Плиний Младший 9.22.2, пер. А. Доватура)⁴.

Григорий Стариковский

Примечания

1

См. комментарии к элегии 3.1.

2

См. Литературу.

3

В древности Перузия (нынешняя Перуджа) считалась частью Этрурии.

4

Переводчик благодарит Бориса Ривкина за поддержку и ценные замечания.