Христианства нет без Церкви

Священномученик Иларион (Троицкий)

Признак истинного философа – жизнь согласно убеждениям. Священномученик Иларион не только оставил нам в наследие глубокие и вдохновенные литературные труды, но и своей жизнью засвидетельствовал их высокое значение. Учение о Церкви он доказал своим самоотверженным церковным служением, апологию монашества – иноческими добродетелями, проповедь радостного христианства – благодушием в страданиях. Богословие владыки Илариона никогда не было отвлеченным и схоластическим, но всегда самым непосредственным образом относилось к жизни и ее насущным вопросам, а на его публицистических работах лежит тот отблеск вечности, который позволяет видеть вещи в их подлинном образе.

© Сретенский монастырь, 2017

Носитель торжествующего христианства

1

В ряду святых Руccкой Православной Церкви, доказавших свою верность Христу в годы страшных гонений ХХ века, выделяется священномученик Иларион (Троицкий), архиепископ Верейский, церковный деятель, сподвижник Святейшего Патриарха Тихона, знаменитый проповедник начала 20-х годов, богослов святоотеческого направления. Могучая, светлая личность владыки Илариона необычайно привлекала и до сих пор привлекает к себе непрестанной радостью о Боге, чистотой и величием души. Вся жизнь святителя — торжествующее, мужественное стояние за идеалы Церкви, завершившееся мученическим подвигом.

Архиепископ Иларион, в миру Владимир Троицкий, родился 13 сентября 1886 года в семье сельского священника Алексия Троицкого. Отец будущего архиепископа служил в Благовещенском храме села Липицы Каширского уезда Тульской губернии. Позже, когда владыка Иларион приезжал домой, в родное село, он всегда служил в этом храме.

Липицы расположены в живописном месте на берегу Оки. «Широка, просторна страна родная! — писал позднее владыка Иларион, — бедна она внешними эффектами, но богата красотами духа!.. И есть всего одно украшение… смиренных селений… — Божии храмы с колокольнями смотрятся в зеркало русских рек. С детства привык… видеть такую именно картину на своей родине, на берегах родной Оки. Взойдешь у нас в Липицах на горку, посмотришь на долину Оки — верст на сорок видно вдаль».

Детство будущего архипастыря прошло в благочестивой атмосфере. Жизнь семейства Троицких отличалась патриархальной строгостью и неукоснительным следованием православным обычаям. Троицкие были родом потомственных священников. О деде Владимира, отце Петре, сохранились сведения как о человеке редкой образованности; среди народа он пользовался большим авторитетом и любовью. Когда он умирал, все жители села пришли к нему проститься и получить от него последнее благословение. Дед и отец священномученика Илариона были похоронены возле храма в Липицах.

Кроме Владимира в семье было еще два младших сына, Дмитрий и Алексей, и две дочери, Ольга и София. Дмитрий, средний из братьев, впоследствии принял монашеский постриг с именем Даниил и со временем стал архиепископом Брянским. Скончался он в 1934 году в тюрьме от тифа. Самый младший, Алексей, также избравший для себя стезю священника, сделался преемником своего отца по служению в Благовещенском храме села Липицы. При большевиках он разделил судьбу новомучеников российских — был расстрелян на Бутовском полигоне под Москвой.

Мать владыки Илариона, Варвара Васильевна, умерла рано; воспитанием детей после ее смерти занималась ее незамужняя сестра — учительница церковно-приходской школы, Надежда Васильевна. Нередко ей приходилось брать с собой на уроки маленького Владимира. Необыкновенно способный ребенок быстро научился читать. А поскольку с раннего детства он все церковные службы проводил на клиросе, то легко овладел и церковнославянским языком. Будучи пяти лет он уже читал в храме часы и шестопсалмие.

Однажды, когда самому Володе было пять лет, он взял за руку своего младшего трехлетнего брата и отправился в город «учиться». По дороге маленький братик от усталости заплакал и стал проситься домой, на что Володя сказал: «Ну и оставайся неученым». На упреки отца будущий архиепископ серьезно ответил: «Папа, не расстраивайся! А как же Ломоносов? Ведь он пешком пошел в Москву — и я тоже решил идти учиться!»

Позже мальчика отдали в Тульское духовное училище. Блестяще окончив его в 1900 году, Владимир поступил в Тульскую духовную семинарию, а после ее окончания, также с отличием, в 1906 году был послан на казенный счет в Московскую духовную академию.

Один из современников владыки Илариона, священник Г.Добронравов, писал: «Владимир Алексеевич поступил в академию в 1906 году, когда чад и угар революционный, проникавший и за стены академии, только начал рассеиваться, но не исчез еще окончательно. И Владимиру Алексеевичу пришлось много пережить, видя, как он говорил, «позор академии, променявшей светлые ризы чистой и трезвой науки на яркие, но грязные разноцветные лохмотья уличной политики», позор той академии, которую он любил, как «свою возлюбленную невесту»… Но гроза не прошла бесследно для Владимира Алексеевича: его всеанализирующий ум не мог успокоиться, пока не отыскал причины, почему пронесшийся шквал захватил столь широкие круги: «…одним из главнейших условий, определивших такой масштаб движения, была бесцерковность нашего общества в его массе, утратившего связь с Церковью, порвавшего с ее исконными традициями… Как только это определилось с достаточной ясностью… он посвятил свои обязательные сочинения и свои досуги разработке вопроса о Церкви и церковности».

Еще учась в академии Владимир Алексеевич сосредоточил свое внимание на историко-догматической апологии девятого члена Символа веры. В историю русской богословской мысли владыка Иларион вошел преимущественно как ученый, посвятивший свою деятельность раскрытию православного учения о Церкви. В академии, сначала будучи студентом, а потом преподавателем, он написал работы «Христианство или Церковь», «Гностицизм и Церковь в отношении к Новому Завету», «О церковности духовной школы и богословской науки», «О необходимости историко-догматической апологии девятого члена Символа веры», «Покаяние в Церкви и покаяние в католичестве» и другие.

Меньше десяти лет владыка Иларион занимался научной деятельностью, но и за этот кратчайший отрезок времени успел сделать немало. «Верую во едину Святую Соборную и Апостольскую Церковь» — так можно определить направление его трудов. Для владыки Илариона было ясно, что христианство неотделимо от Церкви, что под христианством нельзя «понимать сумму каких-то теоретических положений, ни к чему никого не обязывающих… Христианами тогда следует признать и бесов, которые тоже веруют и от этого только трепещут» («Христианства нет без Церкви»). Христианство — это жизнь в Церкви; именно в Церкви человеку даются силы для того, чтобы не только принять учение Христа о любви, но и исполнить его. У святителя Илариона даже встречается такая, на первый взгляд, дерзновенная мысль, хотя и основанная на словах святых отцов:

«Очевидно, книги Священного Писания не составляют сущности христианства, потому что само христианство не есть учение, а есть именно новая жизнь, создаваемая в человечестве Духом Святым на основе воплощения Сына Божия». «Священное Писание — одна из сторон общей благодатной церковной жизни, и вне Церкви Священного Писания, в истинном смысле этого слова, нет». «Нет христианства, — восклицает священномученик Иларион, — нет Христа, нет благодати, нет истины, нет жизни, нет спасения — ничего нет без Церкви, и все это есть только в единой Церкви!» («Священное Писание и Церковь»).

За время учения в академии Владимир Троицкий был награжден премиями Митрополита Московского Макария и Митрополита Московского Иосифа, был признан лучшим по успеваемости студентом за последние 50 лет существования академии. Владимир Троицкий заведовал издательским отделом Пастырско-просветительного братства при академии, занимаясь изданием и распространением листков духовно-нравственного содержания для простого народа, участвовал в опеке школы-приюта для восьми-девятилетних детей.

В 1908 году Владимира Троицкого за выдающиеся успехи послали за границу. Вместе с группой студентов и преподавателей он побывал в Сербии, Болгарии, Турции, Греции, на Афоне. Об этом путешествии он написал в своей работе «От академии до Афона». С особой болью он переживал отсутствие единства славянского мира. А посещение Константинополя и храма Святой Софии вызвало у него размышления о том, что «самая главная черта византизма — проникновение всей жизни религиозными началами и интересами, это дивное сочетание небесного и земного, это — настоящее богочеловечество, а не наше современное человекобожество» («От академии до Афона»).

Окончив в 1910 году академию со степенью кандидата богословия, Владимир Алексеевич был оставлен при ней в качестве профессорского стипендиата, а через год был назначен исправляющим должность доцента кафедры Священного Писания Нового Завета.

Владимир Алексеевич тщательно готовился к лекциям. Он взял себе за правило: написав лекцию в тетрадке, всегда оставлять ее дома и рассказывать, не пользуясь никакими записями.

Молодой преподаватель обращался к студентам с такими словами:

«…Всякая деятельность в основе своей имеет дарование Духа, а по своему обнаружению и по целям она должна быть церковным служением… Не ради нас даны нам силы душевные и способности различные, а ради Церкви, и не себе должны мы угождать своей деятельностью, а Церкви… Церковное послушание беру на себя и я, восходя на эту кафедру. Ведь только Церковь дает смысл и цену земному бытию; только служение Церкви, по моему верованию и убеждению, дает смысл и цену нашей земной деятельности… Если не служить Церкви — нет никакого смысла во всякой деятельности и незачем тогда жить на Божием свете» («О церковности духовной школы и богословской науки»).

И эти слова владыка Иларион оправдал всей своей жизнью.

С 1910 по 1912 год в свободное от преподавания время Владимир Алексеевич работал над магистерской диссертацией. 1 марта 1912 года он обратился в Совет Московской духовной академии с прошением принять его магистерский труд для защиты. Совет назначил двух рецензентов — профессора М.Д.Муретова и профессора С.С.Глаголева.

11 декабря состоялась защита магистерской диссертации В.А.Троицкого «Очерки из истории догмата о Церкви». Один из рецензентов, профессор С.С.Глаголев, сказал: «Такие книги, как книга господина Троицкого, не часто являются на Руси. Появление их есть праздник богословской науки». А профессор М.Д.Муретов свой отзыв закончил такими словами: «Если бы от меня зависело, я без всяких колебаний признал бы диссертацию Троицкого вполне достойной не только магистерской, но и докторской степени». 16 января 1913 года Святейший Синод утвердил Владимира Троицкого в звании магистра богословия и в должности доцента.

Во время работы над диссертацией, летом 1912 года, Владимир Троицкий второй раз ездил за границу. В этот раз он посетил несколько западных стран и посвятил своему путешествию, которое длилось месяц, очерк «Письма о Западе». Восхищаясь великими произведениями западного искусства, красотой природы, достижениями материальной культуры, Владимир резко писал о «религиозной бедности, религиозном убожестве» Западной Европы и несравнимом превосходстве святого Православия, «превосходстве православного богослужения пред западноевропейским еретическим».

«Наружный вид Кельнского собора может очаровать. Посмотри, какая сложность рисунка, какая сложность художественного замысла, какая масса архитектурных мелочей! И при всем том, какое изящество, какая тонкость работы, какое единство художественного целого!.. Проходит некоторое время, и начинаешь чувствовать, что в этом прекрасном, художественно построенном храме чего-то недостает, и недостает чего-то существенного. Начинает работать мысль, стараясь ответить на вопрос о том, чего недостает Кельнскому собору и всякому готическому храму. Сам собою скоро выплывает ответ: здесь недостает Бога, недостает святости, недостает жизни… О чем говорит Кельнский собор, если к нему присмотреться внимательнее? Он говорит о рационализации христианства на Западе; он говорит о мечтательности болезненной мистики Запада. Рационализм совершенно не терпит церковного благолепия; он желает, чтобы и храмы были так же сухи и безжизненны, как логические схемы, а загнанное и задавленное чувство обращается в чахлый сентиментализм. В рационализме равны и католицизм, и протестантизм… О, как почувствовал я… несравненное превосходство святого Православия» («Письма о Западе»).

2

Подошел Великий пост 1913 года. Молодой богослов не сомневался в своем монашеском призвании, которое для окружающих очевидным не было: душевная одаренность и внешняя красота, веселость и общительность могли вводить в заблуждение относительно его внутреннего устроения и жизненных установок. Но за этими веселостью и общительностью стояла радость о Боге. Один из его студентов, С.Волков, впоследствии писал в своих воспоминаниях: «Иларион любил говорить, что насколько христианин должен сознавать свои грехи и скорбеть о них, настолько же он должен радоваться бесконечной милости и благости Божией и никогда не сомневаться и не отчаиваться в своем жизненном подвиге». А сам священномученик Иларион писал:

«Есть и на земле носители торжествующего христианства, всегда радостные, всегда с пасхальными песнопениями на устах, и лица их — как лицо Ангела» («Вифлеем и Голгофа»).

Выбор монашеского пути для Владимира Троицкого был вполне естествен, грех воспринимался им как страдание: «Как с грехом неразрывно связано его и следствие — страдание, так с добродетелью соединено блаженство» («Вифлеем и Голгофа»), «Сама добродетель есть блаженство, а грех есть страдание» («Письма о Западе»).

Единственным препятствием, которое стояло на пути Владимира Троицкого к монашескому пути, было то, что монах не свободен в выборе послушания. Его могли определить на церковно-административную должность, чего он не желал и к чему не чувствовал призвания. Наконец Владимир Алексеевич все-таки решился и в день празднования Торжества Православия подал прошение о постриге.

Перед принятием монашества Владимир Алексеевич писал своим родственникам:

«Простите меня, дорогие мои, за все мои преступления против вас, ведомые и неведомые. Земно кланяюсь вам и прошу забыть все злое мое. Помолитесь за меня… Иду в путь свой светло и с радостью. Теперь уже томлюсь — скорее бы загородиться от преследующего меня по пятам мира черными одеждами».

Постриг был назначен на 28 марта в пустыни Святого Параклита, находившейся неподалеку от Троице-Сергиевой лавры. Владимир Алексеевич сам выбрал эту уединенную пустынь для своего пострига. На постриг приехали многие преподаватели академии и студенты: настолько была велика популярность молодого доцента.

После того как постриг был совершен, преосвященный Феодор (Поздеевский) дал монаху Илариону мудрое наставление: «Я знаю и не хочу скрывать сейчас, в чем твоя жертва Христу. Ты искушался и, быть может, теперь еще искушаешься любовью к той школе, которой ты служишь, и чувством опасения, как бы иночество не лишило тебя этой школы. Но что такое академия без Христа?! Это пустое место и мертвый дом». Отец Иларион и сам это понимал. Еще за четыре года до этого он писал:

«Что такое богословие? Оно для многих есть только знание богословских истин, но не знание Бога. Знание же Бога есть наука опытная. Только чистые сердцем Бога узрят, и потому истинное богословие должно быть благочестием, и только тогда принесет оно плод по роду своему» («Да не будут тебе бози инии!»).

Вот как пишет о своем постриге сам отец Иларион:

«…Думаю, что не придется еще в жизни пережить такой радости, какую я пережил 28 марта 1913 года. Эта радость у меня не прошла с окончанием обряда… Так все ликовало в душе, так радостно было… По опыту могу сказать, что не напрасно при постриге монашеском постригающий, взем рясу, глаголет: “Брат наш… облачится во одежду веселия и радости духовныя, во отложение и попрание всех печалей и смущений от бесов, от плоти и мира находящих; во всегдашнее же его о Христе веселие и радование, во имя Отца и Сына и Святаго Духа”» («Единство идеала Христова»).

Именно эту чистую радость святитель пронес через всю свою жизнь.

В письме своим родным через месяц после пострига он писал:

«Я мир понял и примирился с ним, и очень жаль, что мир вовсе не хочет примириться с монашеством. А стоит только сознаться: ведь не одна же форма жизни должна быть для всех. Я избрал ту, которая мне казалась, а теперь и оказалась наиболее подходящей. Не жалейте, а сорадуйтесь, потому что я теперь радуюсь. А что значит Иларион? Веселый».

11 апреля 1913 года, в Великий Четверг, отец Иларион был рукоположен в иеродиакона, 2 июня, на Троицу, — в сан иеромонаха, а 5 июля — возведен в сан архимандрита. Началось почти ежедневное служение, приносившее ему новую, особенную радость. Пасху 1913 года отец Иларион пережил особенно глубоко; позже он вспоминал, что читал в ту пасхальную ночь Евангелие по-арабски. Совершение литургии было центром его жизни, красоту богослужения владыка Иларион ставил выше всякой земной красоты, он глубоко переживал каждое слово богослужебных текстов. С.Волков вспоминал: «Величественно и красиво Иларион совершал богослужение. Было нечто возвышенное, легкое и прекрасное в его чтении Евангелия, произнесении возгласов и молитв звучным и раскатистым голосом, властно заполнявшим все пространство обширного академического храма. Столь же звучно раздавался он и в Успенском соборе нашей лавры, и в храме Христа Спасителя в Москве… Он отдавался богослужению всей душой, всем существом своим, как главному делу жизни».

Но прошло всего два месяца, как он был пострижен в монашество, и случилось то, чего он опасался: 30 мая архимандрит Иларион был назначен инспектором Московской духовной академии. Вместо богословских занятий и преподавания ему предстояла полная суеты и отнимающая возможность заниматься наукой административная должность.

С того времени, как отец Иларион был назначен на административную должность, жизнь его совершенно переменилась. Родным он писал:

«Сейчас чувствую больше всего одно: совершенно выбит из колеи, разрушены до основания мои планы и намерения касательно ближайшего будущего, а оно у меня намечено было на целые годы. Настроение подавленное. Дел целая куча, в квартире базар, человек пятьдесят в день перебывает. Письма, телеграммы… Отвечать нужно, а иногда едва одно письмо в день написать ухитришься… Роптать не ропщу, потому что монах — церковная вещь. Личной жизни у него нет — одИн Куда поставят — берись и работай. Три года уж каникул у меня не было, на нынешние было рассчитывал, но вышло не по-моему. Слава Богу за все!»

Через год после пострига он писал:

«Хорошая вещь монашество, но оно прошло мимо меня почти мельком. Беда моя вся в том, что у меня нет одиночества, а без одиночества мне жить трудно; теряется покой».

В 1914 году академия отмечала свой столетний юбилей, но все юбилейные торжества были отменены, началась Первая мировая война. Во время всенародного молебствия на площади в Сергиевом Посаде архимандрит Иларион обращался к собравшимся:

«Пробил грозный час суда над русской землей. За последние десять лет мы все немало грешили. Мы, русские люди, допустили в нашей родной земле распространиться неверию. У нас небывалое прежде развращение нравов. Мы, русские люди, грешны пред нашей славной историей. Мы грешны пред памятью и заветами наших предков. Мы грешны пред нашими родными святынями. Стали мы терять страх Божий. Разучились любить царя и Родину. Мы привыкли поносить и хулить все свое и родное, хвалить и превозносить все чужое. Пришел час искупить пред Богом наши народные вины, наши народные грехи».

А своим студентам отец Иларион говорил о необходимости «освободительной войны» в богословии, освободительной от католического и протестантского влияния, от схоластического духа, проникшего в школьное богословие:

«В эти военные дни я и обращаюсь к вам с призывом. Вы освобождены от воинской повинности, вы сидите не в окопах, а за партами — так не уклоняйтесь от необходимого набора в воинство Христово, в действующую уже небольшую армию богословов! Схоластическая крепость — это наш, академический участок общего фронта».

В мае 1915 года за свои труды архимандрит Иларион был награжден орденом Cвятой Анны II степени.

После событий февраля 1917 года в академии произошли перемены. Новым обер-прокурором от Временного правительства В.Н.Львовым с должности ректора был смещен епископ Феодор, а временное управление академией возложено на инспектора архимандрита Илариона. Но уже в следующем учебном году (1917–1918) ректором был избран профессор А.П.Орлов, а архимандрита Илариона назначили помощником ректора.

Как инспектор, а потом проректор отец Иларион заботился в первую очередь о воспитании в студентах церковности. Он привлекал их к активной церковной, просветительской и проповеднической деятельности. С.Волков в своих воспоминаниях дал такой портрет владыки Илариона: «Высокий и стройный, c очень умеренной и пропорциональной полнотой, с ясным и прекрасным взглядом голубых глаз (он был немного близорук, но никогда не пользовался очками), всегда смотревший уверенно и прямо, с высоким лбом… с небольшой окладистой русой бородой, звучным голосом и отчетливым произношением, он производил обаятельное впечатление. Им нельзя было не любоваться… Пожалуй, целостность и была главной чертой его личности. Это смелый, исключительно талантливый человек все воспринимал творчески… Иларион благодатно влиял на меня своей личностью — прямотой, властностью в отстаивании своих убеждений, восторженностью совершаемого им богослужения, энергией и жизнерадостностью… У него самого была поразительная восторженность и любовь ко всему, что было ему дорого и близко, — к Церкви, к России, к академии, и этой бодростью он заражал, ободрял и укреплял окружающих». В воспоминаниях Волкова есть даже такая характеристика архимандрита Илариона: «Для меня Иларион стоит в одном ряду с такими лицами, как патриарх Никон… Илариону нужен был простор исторической арены, чтобы размахнуться чисто по-русски…»

15 августа 1917 года, в день Успения Божией Матери, в Успенском соборе Московского Кремля начал свою работу Поместный Собор Русской Православной Церкви, Собор будущих мучеников и исповедников. Главной задачей Собора было восстановление патриаршества, но мнения по этому вопросу разделились. Среди защитников патриаршества особенно выделялась личность архимандрита Илариона (Троицкого), выступившего с яркой речью, которая произвела на слушателей огромное впечатление:

«Есть в Иерусалиме “стена плача”… В Москве, в Успенском соборе, также есть русская “стена плача” — пустое патриаршее место. Двести лет приходят сюда православные русские люди и плачут горькими слезами о погубленной Петром церковной свободе и былой церковной славе. Какое будет горе, если и впредь навеки останется эта наша русская “стена плача”! Да не будет!» («Почему необходимо восстановить патриаршество?»)

Архимандрит Иларион аргументированно доказал, что там, где разрушается принцип иерархии, разрушается церковная жизнь. Но уже тогда он провидел, каким будет служение нового русского патриарха:

«Теперь наступает такое время, что венец патриарший будет венцом не “царским”, а, скорее, венцом мученика и исповедника…»

Личность молодого архимандрита, конечно, не была широко известна большинству членов Собора. Но когда 28 октября члены Собора приступили к избранию патриарха, одним из кандидатов в патриархи был выдвинут архимандрит Иларион.

5 ноября 1917 года старец Зосимовой пустыни Алексий в храме Христа Спасителя вынул из ковчега, стоявшего перед Владимирской иконой Божией Матери, жребий с именем новоизбранного Патриарха Всероссийского Тихона.

Восстановление патриаршества явилось исполнением заветного желания архимандрита Илариона. По свидетельству одного из современников, после избрания святителя Тихона отец Иларион не смог сдержать радостных слез во время торжественного крестного хода, в котором участвовал новоизбранный патриарх.

Зиму 1918–1919 годов архимандрит Иларион посвятил лекциям в Духовной академии и службам в московских храмах с обязательной проповедью, а также занятиям в комиссии по устройству мировой конференции христианства. После перевода из лавры в Москву отец Иларион поселился на Сретенке у своего друга, профессора Московской духовной академии протоиерея Владимира Страхова, служившего в храме Троицы в Листах.

С приходом к власти большевиков сразу же начались гонения на Церковь. И отец Иларион сделался посредником между патриархом и государством, верной опорой Святейшему Тихону в отстаивании интересов Церкви. Архимандрит Иларион занял при патриархе должность секретаря и главного консультанта по богословским вопросам, за которой на деле стояла роль человека, во всех контактах с советской властью заслонявшего собой патриарха…

10 марта 1919 года архимандрит Иларион был арестован и заключен в Бутырскую тюрьму. Своим близким он писал из тюрьмы со свойственным ему оптимизмом:

«Завтра исполнится два месяца, как я арестант, и продолжаю состоять таковым, а сколько мне остается быть таковым — не знаю. Вызывали меня к следователю. “Дело” мое и следователю показалось смешным, и вины он никакой не нашел. “Завтра, — говорит, — об этом доложу в коллегии”. Увы! После допроса прошло 16 дней, а я ничего о себе не знаю. Вопрос “почему?” в нашей славной республике вообще ведь неуместен.

Живу я по-прежнему хорошо: совсем здесь обжился, будто так и нужно. Здесь я даже поправился, потолстел, физически чувствую себя совсем хорошо. Чтобы усилить циркуляцию крови — начал ходить на работу, например выкачивать воду из тюремных подвалов. Хорошо, что несколько часов проведешь на воздухе и немного мускулы разовьешь. За работу еще фунт хлеба прибавляют. Питаюсь по настоящему времени прекрасно. Время идет незаметно; даже досадно, что, например, книги медленно читаются. Жизнь идет размеренная, правильная. Будь все это где-нибудь в хорошей местности, прямо санаторий. Весна что-то плохо о себе заявляет в природе, а потому как-то не обидно быть за стенами и решетками… Сейчас в камере собралось у нас три профессора. Читаем время от времени лекции: прошли курс стенографии. Прямо считаю нужным сказать, что эти два месяца прожил я и не без пользы, и даже интереснее, чем жил бы вне тюрьмы».

Первое его тюремное заключение продолжалось около трех месяцев.

3

В день памяти святителя Ермогена, 12 (25) мая 1920 года, в храме Троицкого патриаршего подворья архимандрит Иларион был хиротонисан патриархом Тихоном во епископа Верейского, викария Московской епархии. Святителю было 33 года.

В своем слове в день наречения владыка Иларион сказал: «…Боялся архиерейства и всегда немало говорил против своего епископства. А ныне стою перед вами, архипастыри, приняв звание ваше, и нимало вопреки глаголю, ибо тверда моя надежда на Господа. Вижу ныне ясно, что велика нужда в делателях на ниве Божией… Господь Милосердый да примет душу мою, сию малую лепту, вметаемую в сокровищницу Церкви, для употребления на общую пользу. Воля Господня да будет. Но исповедую и то, что ныне смущает бедную душу мою. Был я грешным мирянином, стал грешным монахом, сделался грешным иереем, но быть грешным архиереем — трепещу. “Чем столько согрешила Церковь Божия, чем так прогневала Владыку своего, чтобы быть ей предоставленною мне, презреннейшему из всех, и подвергнуться такому посрамлению?” Так восклицает Иоанн Златоуст. Какими же словами скажу я, грешный и окаянный паче всех человек?»

С этого дня жизнь его совершенно изменилась. Теперь он окончательно потерял возможность заниматься любимой наукой. Владыка Иларион работал на Троицком подворье у Святейшего Патриарха Тихона, служил практически каждый день и утром, и вечером, иногда в день приходилось говорить по две проповеди. Если и выпадали у него свободные часы, то их он использовал на подготовку к проповедям. В редкие свободные от богослужений дни владыка с утра до позднего вечера принимал приходивших к нему за разрешением насущных проблем. За год своего архиерейства он отслужил сто сорок две литургии, более ста сорока всенощных, произнес триста тридцать проповедей. И все это при том, что два месяца он был болен тифом. Болезнь вызвала осложнение на сердце, и впоследствии больное сердце давало о себе знать при малейшем переутомлении.

Об этом времени сам владыка с присущим ему юмором писал: «Совсем потерял свободу. Будто арестант, прикованный к своей тачке, — так и живу. Не только дней нет свободных, нет и часа свободного, когда мог бы я заняться тем, чем хочется, а не тем, что нужно к спеху. Уж хоть бы в Бутырку на отдых взяли. Это единственная доступная нам дача или санаторий. Не знаю, как-то сил еще хватает, хотя нередко и силы падают, и дух оскудевает». «Некогда читать, некогда писать, некогда… даже грешить. Ради третьего, может быть, Господь и устраивает мне такую жизнь».

После принятия епископского сана жизнь владыки оказалась связанной со Сретенским монастырем, настоятелем которого он был назначен. Поскольку власти захватили большинство монастырских помещений и обосноваться владыке в монастыре было уже негде, он по-прежнему жил у отца Владимира при церкви Троицы в Листах. На службах в Сретенском монастыре владыка часто пел и читал на левом клиросе, говорил проповеди. Люди ходили специально в этот монастырь, чтобы послушать владыку Илариона. Известность его и любовь к нему народа возрастала: за ним закрепились имена «Иларион Великий» и «Новый Златоуст».

Активная церковная деятельность владыки Илариона, его проповеди, блестящие выступления на диспутах и помощь патриарху Тихону явились причиной второго ареста, 22 марта 1922 года. Поводом к аресту послужил беспорядок во время престольного праздника в Сретенском монастыре. Из Третьяковской галереи в монастырь была принесена Владимирская икона Божией Матери, и кликуши подняли вокруг нее шум. На этот раз Коллегия ГПУ постановила выслать святителя на один год в Архангельскую губернию.

4 июля 1922 года епископ Иларион вместе с этапом заключенных прибыл в Архангельск и 10 июля был освобожден из тюрьмы. После ежедневной загруженности, после следствия и этапа ссылка действительно показалась неожиданным отпуском. Крупный город, почти в центре — дом, в котором владыке Илариону выделили отдельную комнату с выходящими на солнечную сторону окнами. Первое время он почти целыми днями гулял по набережной Двины, наслаждаясь свежим воздухом и покоем. Тревожили только известия о церковных событиях. И, кроме того, угнетало то, что ему, как ссыльному, нельзя было часто служить в храме.

«Служу я очень мало. 15 июля тихонько в церкви рядом с домом послужил, а сегодня в соборе кафедральном. И только. А это верно: в праздники мне скучно без службы, хотя ведь и в будни тоже никакого дела. Одним словом, в моей жизни много и хорошего, главное — свободное время и можно учиться. Пригодится ли это учение когда — не знаю. Ну, для себя!»

«И сам не знаю причины, почему я переселился сюда. “Дела” у меня никакого не было. Все обошлось “без суда и следствия”. Видно, так нужно. Промысл Божий может действовать и через злодеев. Они думают, что свою злую волю творят, а на деле не то — волю Божию благую исполняют. Как и со мною. Мне, несомненно, благо уже в том, что скрылся я от мятежа человеческого…»

В 1923 году над Церковью нависла смертельная опасность. Власти действовали как извне, так и изнутри — используя обновленческие силы. В мае состоялся обновленческий собор, на котором патриарх Тихон был объявлен лишенным патриаршего сана и монашества. Кроме того, были приняты решения, подрывающие устои церковной жизни. Обновленческое движение поддерживалось властями, и патриаршая Церковь фактически оказалась вне закона.

В своих письмах святитель Иларион часто затрагивал обновленческое движение, о котором он отзывался очень резко: «Что же касается смуты церковной, кроме глупости и безобразия, в ней ничего не вижу… Знаю и некоторых новых “деятелей”. Ждать от них добра, как если бы идти в кучу крапивы и искать малины. Зла от этих деятелей будет очень много. И многим от них придется пострадать…». «А уж “оживляют” Церковь пусть другие; нам с ними не по пути.…Мы лучше по ссылкам поездим, а преклоняться перед наглостью, бессовестностью и глупостью не преклонимся. Дело-то не Божие, а потому разорится рано или поздно».

21 июня 1923 года владыку Илариона вызвали в Архангельское ГПУ и здесь объявили, что ему разрешено уехать. 5 июля он уже был в Москве.

В этот период почти все московские храмы были заняты «живоцерковниками», и сразу же после своего освобождения владыка Иларион приступил к решительным действиям против обновленческого раскола.

Вечером 5 июля он уже служил всенощное бдение в соборе Сретенского монастыря, где до этого были обновленцы. Перед началом службы владыка совершил чин освящения храма. Обращаясь к духовенству монастыря, святитель Иларион призвал покаяться в участии в обновленческом движении, в противлении патриарху. Призывая принести открытое покаяние, владыка говорил, что те, кто не покается, будут не только не допущены к участию в службе, но и не смогут войти в алтарь.

На следующий день в соборе служил патриарх Тихон. Народу собралось столько, что храм не смог вместить всех, и люди молились у его стен. Владыка Иларион говорил проповедь. Служба, начавшаяся утром, закончилась только к шести часам вечера.

Вот свидетельство современника (Левитина-Краснова): владыка Иларион «сразу же становится в полном смысле слова правой рукой патриарха… Трудно было придумать для патриарха Тихона лучшего помощника, чем епископ Иларион. Великолепный, пламенный проповедник, умевший говорить просто и эмоционально, ревностный служитель алтаря, владыка Иларион пользовался огромной популярностью среди московского духовенства и буквально обожанием народа… Быстро поняв… позицию патриарха, епископ сразу стал ее активным проводником. Он в эти дни переговорил с сотнями священников, мирян, монахов и монахинь. Он договорился в приходах о чине их присоединения к патриарху, разработал чин покаяния, принял тут же десятки обновленцев, пришедших к патриарху с покаянием. Благодаря неукротимой энергии этого человека церковная организация в Москве была восстановлена в два дня». Эта характеристика тем более ценна, что ее автор сам участвовал в обновленческом движении.

Будучи прекрасным оратором, владыка Иларион произносил проповеди, направленные против обновленческого раскола, выступал на диспутах с лидерами обновленческого движения. По воспоминаниям Варлама Шаламова, отличительным признаком его речей была уверенность в истине, и это действовало на людей безотказно и глубоко.

Владыка настоял на том, чтобы клириков принимать через покаяние, но если они свой сан получили в обновленчестве, этот сан не признавать. Обновленческие храмы все заново освящали, что по канонам делается с храмом еретическим.

В начале июля 1923 года владыка Иларион был возведен в сан архиепископа. Святитель Тихон включил владыку в состав Временного патриаршего Синода. Святейший Патриарх называл его своим «ближайшим помощником».

4

В ноябре 1923 года патриарх Тихон был внезапно вызван в ГПУ на Лубянку, от него потребовали, чтобы он немедленно выработал декларацию о примирении с обновленческим архиепископом Евдокимом (Мещерским). Однако патриарх отказался самым решительным образом. Беседовавший с патриархом Тучков, сменив тон, вежливо простился, но уже через несколько дней был арестован архиепископ Иларион, в котором Тучков видел главного виновника провала своей политики.

На этот раз святитель был осужден на три года концлагерей. Его обвинили в «распространении ложных слухов и агитации против советской власти под религиозным флагом». 1 января 1924 года его привезли в пересыльный пункт на Поповом острове, а в июне отправили на Соловки. Увидев весь ужас обстановки, даже он, жизнерадостный и бодрый, сказал: «Живыми мы отсюда не выйдем».

На Соловках владыка был лесником, живя в Варваринской часовне; как сторож жил в Филипповской пустыни, был сетевязальщиком и рыбаком. Об этой работе он говорил с присущим ему юмором переложением слов стихиры на Троицын день: «Вся подает Дух Святый: прежде рыбари богословцы показа, а теперь наоборот — богословцы рыбари показа».

Владыка Иларион смотрел на все духовными очами, и все служило ему на пользу. Он подчеркивал, что заключение — бесценная школа добродетелей. Обкрадывают — есть повод воспитать в себе нестяжательность, оскорбляют, бьют — смирись и возлюби обидчика. Во всем владыка Иларион видел волю Божию и все принимал с благодушием.

«Как-то привезли на Соловки молодого иеромонаха из Казани, которому дали три года ссылки за то, что снял с диакона-обновленца орарь и не позволил ему служить с собой. Архиепископ одобрял иеромонаха и шутил по поводу разных сроков заключения, данных тем или иным лицам независимо от тяжести их “преступлений”.

“Любочестив бо сый Владыка, — говорил архиепископ Иларион пасхальными словами Иоанна Златоуста, — приемлет последняго якоже и перваго; упокоевает в единонадесятый час пришедшаго, якоже делавшаго от перваго часа. И дела приемлет, и намерение целует, и деяние почитает, и предложение хвалит”.

Слова эти звучали иронически, но давали чувство мира и заставляли принимать испытание как от руки Божией… Любовь его [владыки Илариона] ко всякому человеку, внимание и интерес к каждому, общительность были просто поразительными. Он был самой популярной личностью в лагере, среди всех его слоев. Мы не говорим, что генерал, офицер, студент и профессор знали его, разговаривали с ним, находили его или он их, при всем том, что епископов было много и были старейшие и не менее образованные. Его знала “шпана”, уголовщина, преступный мир воров и бандитов именно как хорошего, уважаемого человека, которого нельзя не любить. На работе ли урывками или в свободный час его можно было увидеть разгуливающим под руку с каким-нибудь таким “экземпляром” из этой среды. Это не было снисхождением к младшему брату и погибшему, нет, владыка разговаривал с каждым как с равным, интересуясь, например, “профессией”, любимым делом каждого. “Шпана” очень горда и чутко самолюбива. Ей нельзя показать пренебрежения безнаказанно. И потому манера владыки была всепобеждающей. Он, как друг, облагораживал их своим присутствием и вниманием. Наблюдения же его в этой среде, когда он делился ими, были исключительного интереса.

Он доступен всем, он такой же, как все, с ним легко всем быть, встречаться и разговаривать. Самая обыкновенная, простая, несвятая внешность — вот что был сам владыка. Но за этой заурядной формой веселости и светскости можно было постепенно усмотреть детскую чистоту, великую духовную опытность, доброту и милосердие, это сладостное безразличие к материальным благам, истинную веру, подлинное благочестие, высокое нравственное совершенство, не говоря уже об умственном, сопряженном с силой и ясностью убеждения. Этот вид [обыкновенности], юродство, личина светскости скрывали от людей внутреннее делание и спасали его самого от лицемерия и тщеславия. Он был заклятым врагом лицемерия и всякого “вида благочестия”, совершенно сознательным и прямым.

В “артели Троицкого” (так называлась рабочая группа архиепископа Илариона) духовенство прошло в Соловках хорошее воспитание. Все поняли, что называть себя грешным или только вести долгие благочестивые разговоры, показывать строгость своего быта не стоит. А тем более думать о себе больше, чем ты есть на самом деле… Привезли однажды в Соловки одного игумена. Архиепископ спрашивает его:

— За что же вас арестовали?

— Да служил молебны у себя дома, когда монастырь закрыли, — отвечает отец игумен, — ну, собирался народ, и даже бывали исцеления…

— Ах, вот как, даже исцеления бывали… Сколько же вам дали Соловков?

— Три года.

— Ну, это мало, за исцеления надо было дать больше, советская власть недосмотрела…

Само собой понятно, что говорить об исцелениях по своим молитвам было более чем нескромно» (митрополит Иоанн (Снычев) Санкт-Петербургский и Ладожский).

Святителя Илариона уважало духовенство, уважали уголовники, уважали даже охранники. Нередко охранники как бы невзначай называли его владыкой, что на Соловках было практически исключено.

Борис Ширяев в своей книге «Неугасимая лампада» вспоминал:

«Силе, исходящей от всегда спокойного, молчаливого владыки Илариона, не могли противиться и сами тюремщики: в разговоре с ним они никогда не позволяли себе непристойных шуток, столь распространенных на Соловках…

Владыка Иларион всегда избирался в делегации к начальнику острова Эйхмансу, когда было нужно добиться чего-нибудь трудного, и всегда достигал цели. Именно ему удалось сконцентрировать духовенство в 6-й роте, получить для него некоторое ослабление режима, перевести большинство духовных чинов на хозяйственные работы, где они показали свою высокую честность. Он же отстоял волосы и бороды духовных лиц при поголовной стрижке во время сыпно-тифозной эпидемии. В этой стрижке не было нужды: духовенство жило чисто. Остричь же стариков-священников значило бы подвергнуть их новым издевательствам и оскорблениям.

Устраивая других — и духовенство, и мирян — на более легкие работы, владыка Иларион не только не искал должности для себя, но не раз отказывался от предложений со стороны Эйхманса, видевшего и ценившего его большие организаторские способности. Он предпочитал быть простым рыбаком».

Именно владыка Иларион сумел добиться разрешения службы на Пасху в 1925 году не только для духовенства, но и для всех заключенных. Он даже уговорил начальника лагеря дать для службы из музея на эту ночь древние хоругви, кресты и чаши. Про облачение он забыл, а идти второй раз было уже невозможно. Тогда в музей был вызван знаменитый взломщик, который добыл из сундуков древние драгоценные облачения, в том числе епитрахиль святителя Филиппа, митрополита Московского. Утром все было возвращено обратно тем же порядком.

После смерти Святейшего Патриарха Тихона советскими властями была сделана еще одна попытка расколоть Русскую Церковь. Этот раскол должен был возглавить архиепископ Екатеринбургский Григорий (Яцковский), который после переговоров с Тучковым выразил свое согласие возглавить церковную группу иерархов. Но необходимо было привлечь к расколу архиерея, обладавшего бесспорным авторитетом, за которым пошли бы другие иерархи. И, конечно, желательно было, чтобы этот архиерей в данный момент находился в заключении и не имел полноценных сведений о происходящих в Церкви событиях.

В конце лета 1925 года архиепископа Илариона перевели в Ярославскую тюрьму, в политический изолятор «Коровники». Ему были даны всевозможные послабления — он находился в отдельной камере, и ему было разрешено читать любые книги, писать и даже после цензуры отправлять на волю написанное.

В его письмах этого периода он неизменно благодарит Господа за все, дарованное ему:

«Я уже привык не сидеть в тюрьме, а жить в тюрьме, как ты живешь в своей квартире… Зато есть у меня преимущества в моей жизни, из-за которых я согласен терпеть и разные нелепости… В самом деле. Имею здесь отдельную келью, с достаточным освещением, с почти достаточным отоплением — и все это бесплатно… Но главное… самое милое то, что я могу без помехи отдаться своей первой и постоянной любви — науке, с которой жизнь было меня совсем разлучила… Здесь… меня ничто и никто не отвлекает. Кроме двух часовых прогулок в день да нескольких минут на обед или чай — остальное время и провожу за книгами… Словом, у меня настроение и духовное содержание жизни такое же, как было пятнадцать лет назад. Не хватает одного — академической библиотеки. Будь академическая библиотека, я бы попросил здесь приюта не до конца этого года, а по крайней мере до конца этого десятилетия. Что же поделаешь, если место для науки, интересной и важной для меня, только в тюрьме?.. Ведь вот как устраивает Господь (через ОГПУ) жизнь мою: живу без нужды и без забот вот уже четыре года. Только и думаешь, какие и как книги достать. И это по моим указаниям добрые люди успешно исполняют… Вот и все мои заботы!»

В Ярославле с владыкой Иларионом дважды беседовал Тучков, который пытался склонить его к расколу, обещая свободу и сан митрополита. Тучков пытался льстить святителю: «Вас Москва любит, вас Москва ждет», пытался угрожать: «А сколько вы имеете срока на Соловках? Три года?! Для Илариона три года?! Так мало?» Но владыка ответил категорическим отказом. Там же, в Ярославле, в разговоре с обновленческим епископом Гервасием владыка Иларион сказал: «Я скорее сгнию в тюрьме, но своему направлению не изменю».

Весной 1926 года святитель Иларион был отправлен обратно на Соловки. В пересыльный лагерь на Поповом острове владыка прибыл незадолго до Пасхи. Пасхальную заутреню владыка Иларион служил вместе с епископом Нектарием (Трезвинским) и священником Павлом Чехрановым в недостроенной пекарне, несмотря на строгое запрещение лагерного начальства.

С началом навигации владыка Иларион был перевезен с Попова острова на Соловки, где 7 июня участвовал в тайном совещании, посвященном положению Церкви. В результате совещания появилась знаменитая «Памятная записка Соловецких епископов», обращенная к правительству СССР. Этим документом Русская Церковь устами своих святителей и исповедников выразила свой взгляд на крайне трудную и болезненную тему взаимоотношений Православной Церкви и советского государства.

В ноябре 1926 года заканчивался срок заключения владыки Илариона, и он вновь был перевезен на материк. 19 ноября 1926 года особое совещание при Коллегии ОГПУ приговорило святителя Илариона еще к трем годам заключения на Соловках: «…Гражданин Троицкий, находясь в ссылке, не прекратил контрреволюционной работы и является социально опасным элементом». Его обвинили в «разглашении государственных тайн», то есть разглашении его разговора с Тучковым в Ярославской тюрьме. Прибыв на Соловки, владыка шутил: «На повторительный курс оставлен».

Осенью 1927 года возникло новое разделение, отчасти вызванное появлением «Декларации митрополита Сергия», в которой заявлялось о лояльности властям. Владыка Иларион предостерегал всех от раскола, прекрасно понимая вынужденность некоторых мер. «Никакого раскола! — говорил он. — Что бы нам ни стали говорить, будем смотреть на это как на провокацию!»

«Что реку о сем? — писал владыка Иларион в своих письмах. — А то, что всем отделяющимся я до крайней степени не сочувствую. Считаю их дело совершенно не основательным, вздорным и крайне вредным. Не напрасно каноны 13–15 Двукратного Собора определяют черту, после которой отделение даже похвально, а до этой черты отделение есть церковное преступление. А по условиям текущего момента преступление весьма тяжкое… Я ровно ничего не вижу в действиях митрополита Сергия и Синода его, что бы превосходило меру снисхождения и терпения».

В это время архиепископ писал своей родственнице: «Выкинут я стихией на далекий остров. Но сожаления я стараюсь не растравливать в душе моей, на окружающее стараюсь не обращать внимания, а жизнь наполнять тем, чем можно. И так за долгие годы привык и живу не тужу. На лучшее не надеюсь, от худшего не отрекаюсь. Какова о мне воля Божия — так пусть и будет».

В конце 1929 года власти приговорили владыку Илариона к трем годам ссылки в Казахстане. Самое мучительное было то, что к месту ссылки, через всю страну, владыка должен был ехать этапным порядком, останавливаясь на неопределенный срок в пересыльных тюрьмах. Почти сразу же после отправки на материк его обокрали, и в Ленинград он прибыл на праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы уже больным, в кишащем паразитами рубище.

19 декабря владыка был помещен в тюремную больницу им. Гааза, путь к которой ему пришлось пройти пешком, страшно изнемогая от болезни. Из больницы он писал: «Я тяжело болен сыпным тифом, лежу в тюремной больнице, заразился, должно быть, в дороге, 28 декабря решается моя участь (кризис болезни), вряд ли переживу…»

В больнице ему сказали, что его надо обрить, владыка ответил: «Делайте со мной теперь, что хотите…» В бреду он говорил: «Вот теперь-то я совсем свободен». По рассказу М.Ф.Анфимовой, дочери последнего протодиакона Воскресенского Новодевичьего монастыря, перед смертью владыку Илариона причастил Святых Христовых Таин келейник митрополита Серафима (Чичагова) иеромонах Никандр.

За несколько минут до кончины к нему подошел врач и сказал, что кризис миновал и теперь он может поправиться. Святитель в ответ едва слышно сказал: «Как хорошо. Теперь мы далеки от…» И с этими словами тихо скончался. Преставился владыка 28 декабря 1929 года, в 4 часа 20 минут утра.

Митрополит Серафим (Чичагов), занимавший тогда Санкт-Петербургскую кафедру, попросил для погребения тело почившего святителя. Власти поставили условие, чтобы не было никаких надгробных речей. Ночью грубо сколоченный гроб выдали родственникам. Святителя было невозможно узнать. В гробу лежал изможденный старец с обритой головой. Владыке Илариону было всего 43 года.

Тело почившего владыки в белом архиерейском облачении самого митрополита Серафима было положено в другой, лучший гроб. Отпевание было совершено в Воскресенском соборе Новодевичьего монастыря. В отпевании и погребении принимали участие митрополит Серафим (Чичагов), архиепископ Хутынский, будущий патриарх Московский Алексий (Симанский), епископ Николай (Ярушевич), епископ Лужский Амвросий (Либин), епископ Лодейнопольский Сергий (Зенкевич) и множество духовенства.

На отпевание пришло несколько тысяч верующих, народом был заполнен весь монастырский двор и прилегающее кладбище. Надгробные речи были запрещены, но владыка Николай так прочитал заповеди блаженства, что все присутствующие рыдали. Каждая из этих заповедей была исполнена святителем: «Блажени нищии духом… Блажени миротворцы… Блажени, егда поносят вас… Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех»…

5

В Москве 8–9 апреля 1998 года Священный Синод Русской Православной Церкви под председательством Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II рассматривал вопрос о канонизации архиепископа Илариона (Троицкого). 24 июля того же года по благословению митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Владимира были обретены мощи новомученика и положены в Казанском храме Воскресенского Новодевичьего монастыря Санкт-Петербурга.

10 мая 1999 года состоялась канонизация священномученика Илариона в лике местночтимых святых, и его мощи были перенесены из Санкт-Петербурга в Москву, в Сретенский монастырь, в котором он был одним из последних настоятелей. Божественную литургию и торжества канонизации в этот день возглавил в Сретенском монастыре Святейший Патриарх Алексий.

13–16 августа 2000 года в Москве состоялся Юбилейный Архиерейский Собор Русской Православной Церкви. На исходе второго христианского тысячелетия Русская Православная Церковь принесла Христу плод своих голгофских страданий — великий сонм святых мучеников и исповедников Российских XX века. «Боголюбивая полнота Русской Православной Церкви благоговейно хранит святую память о жизни, подвигах исповедничества святой веры и мученической кончине иерархов, священнослужителей, монашествующих и мирян, вместе с царской семьей засвидетельствовавших во время гонений свою веру, надежду и любовь ко Христу и Его Святой Церкви даже до смерти… Рассмотрев церковное Предание и мученические акты о подвигах новомучеников и исповедников Российских XX века, которым было дано ради Христа не только веровать в Него, но и страдать за Него (см.: Флп 1, 29), освященный Архиерейский Собор единомысленно определил прославить для общецерковного почитания в лике святых новомучеников и исповедников Российских XX века, поименно известных и доныне не явленных, но ведомых Богу» (См.: Сборник документов и материалов Юбилейного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви. Москва, 13–16 августа 2000. — Нижний Новгород, 2000).

Среди пострадавших за веру — имя архиепископа Верейского Илариона (Троицкого). Память его празднуется 15 (28) декабря, в день его смерти, и 28 апреля (10 мая), в день перенесения его мощей в Сретенский монастырь.