От мистерии до стрит-арта. Очерки об архетипах культуры в политической коммуникации

Светлана Шомова, 2016

Мир современной политики и властных отношений не только серьезен и тяжеловесно-ответственен, но и наполнен подчас загадочными и противоречивыми смыслами, многозначными художественными ассоциациями, сюжетной и игровой символикой. Это тем более справедливо, когда речь заходит о мире коммуникационных технологий, предвыборных баталий и медийных стратегий воздействия на аудиторию. Книга «От мистерии до стрит-арта» предлагает читателю взглянуть на политические коммуникации сквозь призму вечных категорий культуры – такой взгляд до сих пор является достаточно редким в отечественной теории – и предпринимает вместе с ним путешествие в пространство архетипов и образов, пронизывающих различные формы современного политико-коммуникативного взаимодействия и приводящих в действие скрытые «пружины» человеческого сознания и поведения. Архетипический сюжет, архетипическая метафора, архетипический запрет, архетипическая тайна, архетипический дар – вот лишь некоторые из тех непростых феноменов, которые рассматриваются на этих страницах. Книга предназначена не только профессионалам в области политологии, культурологии, теории и практики коммуникации, но и всем тем, кто интересуется современной политикой, технологиями конструирования политического имиджа и секретами коммуникационного мастерства.

© Шомова С. А., 2016

© Оформление. Издательский дом Высшей школы экономики, 2016

Введение

Современное понимание мира политического давно отошло от преимущественного направления аналитических интенций исключительно в сферу институциональных вопросов государства и власти. Сегодня в пространстве этого мира рассматривается весьма широкий комплекс процессов и явлений, и один из наиболее существенных векторов политологического знания все активнее смещается в сторону историко-философского и социокультурного понимания политики: «в центре внимания сегодня оказываются политическое сознание, ментальные феномены, символотворчество, представления, ценности, образная сфера и даже миры фантазий человека политического»^[1]. При этом, делая ставку на интерпретирующий подход, получая новые знания путем выявления смыслов, современная наука исходит из того, что власть и политика в целом в обязательном порядке связаны с разнообразными коммуникационными процессами, происходящими в обществе, — скажем, французский исследователь Р. Тиксье-Гишар считает, что вообще все, что имеет отношение к коммуникации, одновременно подразумевает ту или иную форму власти: «Политика — фундаментальная сфера приложения коммуникации»^[2]. Можно сказать, что коммуникация в наши дни стала фактором, определяющим новый формат политических отношений, «системообразующим элементом политики и приобрела в ней новый онтологический статус, утратив былой вспомогательно-технический характер»^[3].

Подобную значимость в современном политическом дискурсе коммуникационные процессы приобрели по нескольким причинам. Во-первых, аккумулируя в себе разнообразные семиотические методы репрезентации значимых для общества феноменов, они стали тем самым полем, где осуществляется сегодня социальное и символическое конструирование реальности^[4] — едва ли не единственно возможная в век симулякров и виртуальных образов форма предъявления политико-информационных смыслов. Во-вторых, в эпоху, когда формирование политических имиджей играет даже большую роль, нежели непосредственная передача политических сообщений, когда единственной подчас ипостасью лидера, участвующей во взаимодействии с публикой, оказывается его медийный образ, именно коммуникационное пространство политики превратилось в ту объемную структуру, где происходит символическое продвижение политического товара на «рынок»^[5]. Наконец, выражая самую сущность политики (которая в целом «не существует вне… различных способов взаимодействия ее носителей, вне коммуникативных процессов»^[6]) и постоянно развивая свои технологии, коммуникация обрела инвариантный характер и позволила обнаружить множественные методы воздействия на человека политического, определить возможности формирования или изменения его поведения на основе получаемой им информации^[7].

Естественной траекторией при последовательном движении по пути изучения политических коммуникаций стал повышенный интерес исследователей к «человеческому измерению» политики, к антропологическим, культурологическим, психологическим, семиотическим основаниям политических процессов не только как коммуникативного, но и как социокультурного феномена. Выстраивание логической смысловой оси «политика — коммуникация — социум — культура», диктующей особого рода исследовательские подходы к изучению мира политического и создающей характерную парадигму научных взглядов на суть происходящего в политике^[8], также оказалось вполне закономерным результатом развития актуального политического знания. Однако уже не закономерным, а крайне любопытным и даже парадоксальным видится нам тот факт, что, активно изучая самые разные аспекты обширной проблематики, заданной упомянутой осью (например, мифологическое мышление и политический миф^[9], символизацию политики^[10], ритуальные-обрядовые корни политического взаимодействия^[11] и другие), гуманитарное знание с некоторой осторожностью ставит вопросы об общей и глобальной роли в политической коммуникации самих архетипов культуры — феноменов, понимание которых служит базой для всех перечисленных выше направлений политико-культурных исследований. Безусловно, терминологически понятие архетипа присутствует во многих из упомянутых в ссылках трудов; нередко поднимается проблема архетипического мышления в работах, посвященных отдельным сферам политического — например, политической рекламе, политической культуре и т. д.; однако отдельного и комплексного исследования, посвященного самым общим закономерностям внедрения архетипических структур (образов, сюжетов, мотивов и т. д.) в политико-коммуникативные стратегии, нам обнаружить не удалось. Между тем именно культурный феномен архетипа, связанный с базисными иррациональными основами общественно-политического поведения человека, представляется нам отправной точкой для понимания многих важнейших процессов современной политики.

Возможно, дело объясняется тем, что само понятие архетипа представляет собой все еще довольно спорную, многозначную, обладающую большим количеством трактовок и теоретических подходов конструкцию. В современной науке существует не так много констант, которые оказали бы такое же всеобъемлющее влияние на развитие самых разных областей знания, как архетип (от психоанализа, представленного самим родоначальником концепции К. Г. Юнгом и его последователями, до философии, культурологии, психологии, религиоведения, литературоведения и даже маркетинга^[12]), и, тем не менее, единого понимания данного феномена исследователями все еще не выработано. Уже в первых главах книги мы будем говорить об этом обстоятельно и подробно; пока же скажем лишь, что не только понимание сущности архетипа, но даже набор его главенствующих разновидностей сильно различается у разных авторов. Так, сам Юнг в своих трудах считал архетипы ярко выраженным проявлением бессознательного и понимал как сложные конструкции из образов и мотивов, которые (несмотря на отдельные нюансы восприятия) почти у всех людей вызывают одинаковую реакцию, ибо переживались человечеством неоднократно; при этом количество главенствующих архетипов у этого мыслителя невелико и включает в себя лишь самые базовые образы (Анимус, Анима, Персона, Мать, Дитя, Тень и т. д.). Многие последующие исследователи, уже почти вне всякой связи с юнгианством, говорят об архетипах небесного Света, Дороги, Тайны, Земли и иных; для них архетип — это чаще всего не просто «молекула бессознательного», но некая базовая «матрица», первичный образец, особый фундаментальный механизм, который, благодаря заключенной в нем колоссальной психической энергии, оказывает свое действие во все времена и эпохи, хотя и способен по-разному проявляться в индивидуальных картинах мира отдельных людей.

Характерный пример «отхода» от жесткой концепции Юнга мы обнаруживаем, например, в работе М. Элиаде «Миф о вечном возвращении»; в комментариях к этому известному труду Ю. Н. Стефанов замечает:

Само прилагательное «небесный» в сочетании с понятием «архетип» говорит о том, что под «архетипом» Элиаде понимал нечто совсем другое, нежели Карл Юнг. Это не «содержимое коллективного бессознательного», а внеземные и вневременные прообразы-символы, являющиеся единственной подлинной реальностью. «Что значит “жить” для человека, принадлежащего к традиционным культурам? — спрашивает Элиаде. И отвечает на этот вопрос: — Прежде всего, это жить по внечеловеческим моделям, жить согласно архетипам»… Архетипы в представлении Элиаде — это и символическая основа мироздания, его неразрушимый сакральный костяк, крестец… и животворящее начало Космоса^[13].

Разумеется, Элиаде не одинок в своем «бунте» против юнгианской концепции; скажем, в комментариях к собственной статье, посвященной архетипическим метафорам, американский исследователь М. Осборн дает крайне важное для нас понимание интересующего нас термина.

Применимость термина «архетип», возможно, поставит под сомнение неоднозначность его толкования, ввиду использования и адаптации термина различными учеными в собственных целях. Само слово может означать миф, или символ, либо определенную «глубину» отклика на произведения великой литературы или древние темы, воспроизводимые в литературе, или даже отражать структурные явления мозга, развившиеся в виде «расового сознания» до определенных форм повторяющегося опыта… Несмотря на высокую вариативность интерпретаций, термин сохраняет в себе идею базовых и неизменных видов опыта. В настоящей работе термин согласуется именно с этой идеей^[14].

Такое понимание весьма близко и нашей собственной парадигме исследования.

Заметим, что сходным образом мыслят и многие другие ученые, именуя архетип универсальным концептом (этот взгляд отражен в энциклопедии «Britannica»), первичным ментальным образованием, «первообразом» и т. д.^[15] При этом, по мнению современных специалистов, «теоретически возможно любое число архетипов»^[16]. Однако нам всего важнее здесь кажется не столько перечислить возможные подходы к точной интерпретации сущности архетипа, сколько отметить, что, будучи универсальными механизмами культуры, существуя в глубинах подсознания аудитории, мотивы и образы подобного рода позволяют инициаторам того или иного коммуникативного процесса — в том числе политического — говорить с публикой на языке потаенных ассоциаций и глубинных смыслов, не нуждающихся в расшифровке. Путь к сердцу человека чаще всего лежит через его генетическую память, исторический опыт, культурные традиции, и это значит, что исследование архетипических «первообразов» культуры, «проявляющихся» в ходе политико-коммуникативного взаимодействия, является весьма актуальным даже — или тем более — в век современных медиатехнологий и новейших социальных практик. Добавим, что, по мнению ряда авторов, «реалии политических коммуникаций, особенно в рамках избирательных кампаний, как показывает опыт, представляют собой манифестацию бессознательных… процессов, действующих в недрах индивидуальной и коллективной психики»^[17] — а следовательно, такой феномен бессознательного, как архетип, буквально обречен приковывать к себе внимание и теоретиков, и практиков политического взаимодействия, стремящихся не просто к многовариантному, но и к эффективному общению с электоральной аудиторией.

Таким образом, можно определить, что целью данного исследования стало обнаружение «точек пульсации» архетипов культуры в различных формах и видах политико-коммуникативного взаимодействия, а также осмысление возможностей данного феномена с точки зрения эффективности коммуникативного акта. В качестве объекта исследования мы рассматриваем политическую коммуникацию как сложный, полифункциональный и многосоставный процесс, в ходе которого происходит не просто установление осмысленных контактов и целенаправленный обмен информацией, но совершается передача смыслов и интерпретация значений между инициаторами и реципиентами коммуникативного акта. Что же касается предмета исследования, то его можно обозначить как совокупность разнообразных архетипических проявлений (сюжетов, образов, мотивов), актуализирующихся в современной политической коммуникации и принимающих различные семиотические формы — от вербальной метафоры или локального поведенческого жеста до многосоставного театрализованного действа.

Хотелось бы отметить, что сложность поставленной научной задачи предопределила как неизбежную полидисциплинарность теоретико-методологической базы исследования, так и необходимость привлечения к работе широкого массива эмпирического материала. Поскольку каждая глава книги базируется на трудах, представляющих различные области гуманитарного знания (филологию, антропологию, лингвистику и т. д.), было принято решение подробно охарактеризовать эти работы в каждом соответствующем разделе, дабы не перегружать введение объемными ссылками. По поводу же привлеченной для анализа эмпирики скажем, что она аккумулирует в себе самые разные типы политико-коммуникативных месседжей; речь идет о корпусе текстов (разумеется, в широком, семиотическом понимании термина «текст»), включающем произведения современной политической риторики, продукты невербальной и визуальной коммуникации, сообщения СМИ, мемы сети Интернет, слоганы политических плакатов, тексты политической рекламы, поведенческие кейсы лидеров и т. д. и т. п. Мы вполне солидарны с исследователями, утверждающими, что сфера политических коммуникаций не замыкается в рамках словесных сообщений, и описывающими ее «широкими мазками»:

В политических церемониях и ритуалах наряду с речами могут использоваться действия, особого рода костюмы, атрибутика (например, знамена), музыка, песни; может иметь значение и место проведения мероприятия. Идеологическими инструментами становятся картины, рисунки, иллюстрации, плакаты, рекламные объявления, даже выставки или музейные экспозиции. Понятно, что тем же целям могут служить кино и телевидение, то есть динамические зрительные образы. В современном мире человек становится потребителем (а можно сказать, и объектом) политической пропаганды, исходящей из самых разных и неиссякающих источников^[18].

Можно смело утверждать, что практически все перечисленные типы и жанры политико-коммуникативных сообщений стали эмпирической базой для проведенного исследования.

В ходе этого исследования, занявшего не один год, были последовательно выдвинуты и рассмотрены несколько взаимосвязанных между собой гипотез. Главная из них связана с предположением об экзистенциальных противоречиях, существующих между различными типами архетипических сюжетов и образов, которые предъявляются аудитории в процессе политико-коммуникативного взаимодействия того или иного конкретного лидера с электоратом. Эти противоречия обнаруживаются, например, между искусственно конструируемыми («навязываемыми» публике в целях достижения яркости образа) архетипами, с одной стороны, и подлинными интенциями, «прорывающимися» в общении политика с аудиторией, — с другой. Речь может идти и о зримых противоречиях между различными архетипическими «посылами», возникающими в отдельных стратегиях лидера (поведенческих, вербальных, визуальных и т. д.), в результате дезавуирующими друг друга и не позволяющими создать целостный, привлекательный и правдоподобный имидж, и об иных вариантах рассогласованности политико-коммуникативных действий. Подобная рассогласованность, на наш взгляд, является одной из неочевидных, но весьма значимых причин многих дефектов политико-коммуникативной системы: низкой эффективности политической коммуникации в целом, недоверия к политическим лидерам со стороны электората, общего ощущения фальши различных форм и методов взаимодействия с аудиторией, а также высоких репутационных рисков, связанных со всем, что квалифицируется обыденным сознанием как «политический пиар».

Методология и методика исследования базируются на принципах междисциплинарного подхода. В качестве основных используются методы историко-культурного и историко-генетического анализа, риторического анализа, классификации и типологизации, а также элементы методов нарративного анализа, семиотического анализа и контент-анализа. Важное место в изучении поведенческих стратегий политических лидеров занимает метод case study, позволяющий зафиксировать существенные закономерности построения целостной коммуникативной модели отдельных политиков и предложить интерпретацию этих закономерностей, исходя из заявленной парадигмы исследования.

Научная новизна и концептуальная значимость исследования видятся нам в принципиальном использовании культурологического подхода к изучению мира политического, различные проявления которого подчас не укладываются в жесткие рамки общепризнанных политологических теорий, концепций и школ. В свое время один из российских исследователей политико-коммуникативных процессов написал: «Возможный путь поиска ответов на нерешенные вопросы видится в своеобразном “смещении акцентов”, когда использование известных политологических концепций для анализа феномена коммуникации в сфере политики будет сочетаться с применением стремительно развивающейся теории коммуникации, с “коммуникационным прочтением” самой политики»^[19]. Однако и «коммуникационного прочтения» сегодня уже кажется нам недостаточно: в силу наличия «человеческого фактора», определяющего коммуникационные процессы в обществе, на наш взгляд, методологически необходимо также «социокультурное прочтение» политики…

Попытку такого прочтения нам и хотелось бы предложить на этих страницах читателю.

Примечания

1

Щербинина Н. Г. Героический миф в конструировании политической реальности России. Автореферат дисс.… докт. полит. наук. М., 2008. С. 3.

2

Цит. по: Лебедева Т. Ю. Паблик Рилейшнз. Корпоративная и политическая режиссура. М.: Изд-во МГУ, 1999. С. 72.

3

Соловьёв А. И. Политическая коммуникация: к проблеме теоретической идентификации // Полис. 2002. № 3. С. 10.

4

См. об этом, например: Бенуас Л. Знаки, символы и мифы. М.: OOO «Издательство Астрель»; ООО «Издательство ACT», 2004; Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М.: Медиум, 1995; Бурдьё П. Социальное пространство и символическая власть // THESIS. 1993. Вып. 2. <http://www.politizdat.ru/article/22> (Дата обращения 10.11.2013); Кассирер Э. Избранное. Опыт о человеке. М.: Гардарика, 1998; Поцелуев С. П. Символическая политика: констелляция понятий для подхода к проблеме // Полис. 1999. № 5; Шюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом. М.: Российская политическая энциклопедия, 2004; и др.

5

См., например: Гринберг Т. Э. Политические технологии: ПР и реклама. М.: Аспект Пресс, 2005; Ильясов Ф. Н. Политический маркетинг. М.: ИМА-пресс, 2000; Кошелюк М. Выборы. Магия игры. Технология победы. М.: Макцентр, 2000; Соловьёв А. И. Политология. Политическая теория. Политические технологии. М.: Аспект Пресс, 2001; Цуладзе А. Формирование имиджа политика в России. М.: Книжный дом «Университет», 1999; и др.

6

Ирхин Ю. В. Политическая коммуникация // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия «Литературоведение. Журналистика». 1996. № 1. С. 53.

7

См., например: Denton R. E., Jr., Woodward G. C. Political Communication in America. N.Y., 1985; Pue L. Political Communication // The Blackwell Encyclopaedia of Political Institutions. Oxford; N.Y., 1987; Schadson M. Sending a Political Message: Lessons from the American 1970s // Media Culture and Society. L., 1997. Vol. 19. No. 3; Sinne K. Communication. Mass Political Behavior // Political Communication Issues and Strategies for Research. L., 1975. Vol. IV; Wolton D. Political Communication: The Construction of a Model // European Journal of Communication. 1990. No. 1; Вершинин М. С. Политическая коммуникация в информационном обществе. СПб.: Изд-во Михайлова В. А., 2001; Грачёв М. Н. Политика, политическая система, политическая коммуникация. М.: НОУ МЭЛИ, 1999; Дойч К. Нервы управления. Модель политической коммуникации. М.: Мысль, 1993; Политическая коммуникация в постсоветской России: проблемы формирования и парадигмы развития / под общ. ред. Л. Н. Тимофеевой, Е. В. Лобзы. М.; Улан-Удэ: Республиканская типография, 2003; и многие другие.

8

См. об этом: Шомова С. А. Политическая коммуникация: социокультурные тенденции и механизмы. М.: Изд-во ИНИОН, 2004. С. 6 и далее.

9

См.: Барт Р. Мифологии. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1996; Васич В. Н., Ширинянц А. А. Политика. Культура. Время. Мифы. М.: Диалог-МГУ, 1999; Гадамер Х.-Г. Истина и метод. М.: Прогресс, 1988; Кассирер Э. Техника современных политических мифов // Вестник Московского университета. Серия 7. Философия. М., 1990. № 2; Лосев А. Ф. Диалектика мифа // Лосев А. Ф. Из ранних произведений. М.: Правда, 1990; Нечаев В. Д. Региональный миф в политической культуре современной России. М.: Изд-во Института Африки РАН, 1999; Полосин В. С. Миф. Религия. Государство. М.: Ладомир, 1999; Флад К. Политический миф. Теоретическое исследование. М.: Прогресс-Традиция, 2004; Хюбнер К. Истина мифа. М.: Республика, 1996; Шестов Н. И. Политический миф теперь и прежде. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2005; Щербинина Н. Г. Героический миф тоталитарной России. Томск: Позитив, 1998; Элиаде М. Аспекты мифа. М.: Инвест-ППП, 1996; и многие другие.

10

Бочаров В. В. Символы власти или власть символов? // Антропология власти: хрестоматия по политической антропологии: в 2 т. Т. 1. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2006; Ковачев А. Н. Символы власти и их интерпретация в различных культурах // Антропология власти. Хрестоматия по политической антропологии: в 2 т. Т. 1. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2006; Лосев А. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М.: Искусство, 1995; Мамардашвили М. К., Пятигорский А. М. Символ и сознание. М.: Языки русской культуры, 1997; Мисюров Д. А. Символы о символах: Начала культурно-символической политики. М.: Изд-во ЛКИ, 2008; и др.

11

См.: Геннеп А. ван. Обряды перехода: Систематическое изучение обрядов. М.: Восточная литература, 2002; Глебкин В. В. Ритуал в советской культуре. М.: Янус-К, 1998; Священное тело короля: Ритуалы и мифология власти. М.: Наука, 2006; Тэрнер В. Символ и ритуал. М.: Наука, 1983; Шомова С. А. Политические шахматы. Паблик Рилейшнз как интеллектуальная игра. М.: РИП Холдинг, 2003; Черных А. И. Медиа и ритуалы. М.; СПб.: Университетская книга, 2013; Элиаде М. Тайные общества. Обряды инициации и посвящения. М.; СПб.: Университетская книга, 1999; и др.

12

См., например: Юнг К. Г. Архетип и символ. М.: Ренессанс, 1991; Мелетинский Е. М. О литературных архетипах. М.: РГГУ, 1994; Кэмпбелл Дж. Тысячеликий герой. М.: АСТ; Рефл-Бук; Ваклер, 1997; Марк М., Пирсон К. Герой и бунтарь. Создание бренда с помощью архетипов. СПб.: Питер, 2005; Франц М.-Л. фон. Архетипические паттерны в волшебных сказках. М.: Независимая фирма «Класс», 2007; Элиаде М. Миф о вечном возвращении. М.: Ладомир, 2000; и многие другие.

13

Стефанов Ю. Н. Комментарии // Элиаде М. Миф о вечном возвращении. С. 360.

14

Осборн М. Архетипичные метафоры в риторике: сфера образов «свет-тьма» // Политическая лингвистика. 2008. № 26. <http://journals.uspu.ru/i/inst/ling/ling26/ling_ 6(26)2008_osborn.pdf > (Дата обращения 1.03.2014).

15

См. об этом подробнее: Большакова А. Ю. Теория архетипа и концептология // Культурологический журнал. 2012. № 1 (7). <http://www.cr-journal.ru/rus/journals/109.html&j_id=9> (Дата обращения 26.03.2014).

16

Зеленский В. Толковый словарь по аналитической психологии. М.: Когито-Центр, 2008. С. 47.

17

Шелекасова Н. П. Проблемы исследования неосознаваемых аспектов политических коммуникаций (Опыт избирательных кампаний регионального уровня) // Психология восприятия власти / под ред. Е. Б. Шестопал. М., 2002. <http://www.vixri. com/d/Shestopal%20E.B.%20_Psixologija%20vosprijatija%20vlasti.pdf> (Дата обращения 7.02.2014).

18

Флад К. Политический миф. С. 18.

19

Грачёв М. Н. Политические коммуникации и коммуникационное измерение политики // «Новая» Россия: политическое знание и политологическое образование. Материалы межвузовской научной конференции 1–2 декабря 2000 года. М.: РГГУ, 2000. С. 40.