Герой на героине

Светлана Термер

История зависимости юного сироты с большим сердцем и наивным рассудком.Он от первого лица поведает любопытному читателю свою биографию, и никого не оставит равнодушным.

Данная книга является художественным произведением, не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет и не пропагандирует их. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью.

© Светлана Термер, 2023

ISBN 978-5-0060-3250-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1. Глава 1.

Доброй ночи, ибо пишу перед рассветом.

Представлюсь. Родион, к счастью не Раскольников. Но мое преступление понесет не меньшее наказание, чем мой тезка с роковой судьбой.

Теперь мне почти 40, но начну эту повесть с моих семнадцати.

У меня не было отца. Меня воспитывала милосердная мать с печальными глазами и добрым сердцем. Она отдавала мне свою Любовь и жизнь, взамен получая грозный взгляд исподлобья. В школе я вечно сидел за последней партой и рисовал карикатуры на одноклассников и преподавателей. Учился отвратно. Едва сдал экзамены и выпустился в неизвестность. Не поступал более никуда, и решил отгулять свою молодость.

Одним из теплых, летних вечеров я забрел в казино и просадил там все карманные деньги, но обрел хорошего друга. Он был из обеспеченной семьи, и мог позволить себе делать высокие ставки. Получал ли что-либо? Едва. Ему было по духу лишь пафосно курить сигару и просаживать кровные его семьи. Однако он был хорошим человеком, и мы скоро сошлись взглядами.

Его звали Анатолием, и он обладал ораторским искусством, от чего имел много друзей и женщин.

Анатолий стал водить меня по различным заведениям и без жадности тратил на меня крупные суммы. И он знакомил меня с людьми, которые отнеслись бы ко мне с меньшей толерантностью, не будь я в тесной дружбе с Анатолием.

И в один из вечеров, сидя в просторном, мраморном зале с компанией молодых людей, приятелей Анатолия и самим Анатолием я заметил что двое выходили в уборную и возвращались с другим взглядом. Глаза их были красными, дыхание прерывистым. Сперва их возбужденность вызвала развратную мысль, не мужеложники ли они, но тут же я понял что это не так и постыдился своей духовной нескромности. Я обратился к другу и спросил напрямую. В ответ он посмотрел мне в глаза и предложил выйти, обозначив что в присутствии других не положено.

Мы вышли в уборную, Анатолий запер дверь изнутри и достал покерную карту, кажется джокера, и зеркало. Из внутреннего кармана своего пиджака он вынул прозрачный, измятый пакет с белым порошком и сделал две дороги на зеркале. Я знал о кокаине, и знал о рисках, но с жадностью вдохнул ве предложенное, будто нашел панацею от любой боли и грусти. И что же я ощутил?

Сперва холод в носу и горле, а затем сердце мое забилось быстрее, и стук его уже был похож на барабанную дробь ритмичной мелодии. Я ощутил как возбуждается тело и мысль. Я ощущал способность сигануть с карниза и взлететь над землей. Я ощутил бесстрашие перед смертью и Адом.

Войдя в мраморный зал я обратил взор на четверых молодых людей, молча сидящих по углам комнаты в просторных креслах и глядящих в пустоту, словно в ней и заключается смысл их пребывания здесь. И я тоже в этой пустоте видел больше, чем заметил бы будь я трезв.

Я заметил в себе, что я силен. Чертовски силен. Я ощутил силу духовную и физическую. Я набил бы морду любому, и пережил бы смерть не проронив слезы по усопшему. Я не боялся крови, трупных червей и смертной казни. Я не боялся ни Дьявола ни Бога. Я был бесстрашен и зол, но нечто химическое, давшее мне силу в тот же миг меня успокаивало.

И я никогда не забуду свою первую женщину, первую трагедию и первую дорогу кокаина. Ведь именно с этого началась моя история и жизнь. И наверное с этого началась моя духовная и физическая смерть. Смерть, которую я, умирая, не заметил. Но понял я это гораздо позже. Быть может с долгим опозданием.

Часть 1. Глава 2.

Все те же семнадцать, но несколькими месяцами ранее.

Моя мать, женщина, подарившая мне жизнь стала тяжело болеть. Ее сердце было очень хрупким, и его могла ранить самая ничтожная царапина грубости или неполноценной Любви.

Моя мать была Ангелом. У нее были крылья, которыми она обнимала меня, укрывая от суровых ветров. У нее был самый светлый и добрый взгляд. Она боялась крови и безразличия. Она не выносила одиночества, потому что привыкла Любить и отдавать свою жизнь тем, кто окружает ее. У нее были две ласковые кошки, которых Любили гораздо больше, чем Любят своих кошек иные хозяева. Она Любила меня. Меня она Любила чуть меньше чем Бога, и в тысячу раз сильнее чем саму себя.

Она видела во мне то дитя, что минуту назад вышло из ее чрева, хоть и был я уже почти полноценным мужчиной.

И настал тот день, когда доброе её сердце стало болеть с раннего утра, а к вечеру она схватила одной рукой левую грудь, а второй горло. Приехавшие через 20 минут врачи скорой лишь зафиксировали ее смерть, и направили в морг. Ей было почти шестьдесят. Она была еще довольно молодой и хотела жить, но не успела.

Это было в 19 часов 17 минут, осенью, 22 октября 1993 года.

***

Я опустил голову на ее холодеющую ладонь. Я прощался с теплом, что уже покидало ее тело. Наверное ее дух уже покинул не только бренный сосуд, но и нашу уютную комнату, наш промерзший осенний город, нашу смертную землю. Наверное она уже говорит с Богом о своей посмертной судьбе и отмаливает у его ног мои грехи. Грехи, которые я еще не успел совершить, но совершенно точно совершу.

Пятая минута. Она не дышит, и я знаю это.

Десятая минута. Ее тело остывает и твердеет.

Пятнадцатая минута. Она совершенно точно мертва. Она труп.

Двадцатая минута. Заберите же наконец это пристанище смерти! Оставьте меня одного! Погасите свет и остановите время! Я в страшном страдании, в невыносимой тоске и неутолимой боли!

***

Похоронная процессия из меня, брата и тетушки. Гроб из черного дерева с выбитым с внешней и внутренней стороны крышки православным крестом. Венки, земля, крест с табличкой и фотографией. На фото она молодая, еще только родившая меня, свое долгожданное дитя. Еще не вдова. Еще не старуха. Но она никогда и не была старухой. Ее лицо лишь только покрылось сеткой морщин, а волосы не успели поседеть. Она ушла слишком рано.

Комья земли падали на крышку гроба. Она погружена в землю на два метра глубины. Через неделю в ее бренном теле зародится новая жизнь, — личинки. Они примут ее как пищу, обратят в прах и удобрят землю. Совсем скоро она станет частью природы и сквозь ее сухие кости прорастут цветы и травы. Это единственное, что останется после нее. Кроме нас, двух ее сыновей.

***

Я был несовершеннолетним, и мой старший брат оформил формальную опеку, но позволил мне жить самому и уехал к семье. Я остался один.

Я знал, что-то непременно погубит меня. Я еще не знал что. Теперь понял. Это был кокаин. Кокаин, которым я вместо водки и хлеба поминал свою мать. Кокаин, который подарил мне сон. Сон, в котором я забыл о смерти. О смерти, что была почти моей. О сердце, разорвавшемся в груди моей матери, что разрывалось и во мне всякий раз, когда я вспоминал ее объятия и улыбку.

Эта женщина подарила мне жизнь и душу, но я погубил жизнь и себя потерял.

Такова участь тех, кто Любит и теряет. Такова участь тех, кто при жизни, а может еще ребенком познал жестокость и безвозвратность смерти.

Часть 1. Глава 3.

И раз уж я начал свою исповедь, то расскажу о своей первой Любви. В моей трагедии был луч света. Луч большого, горячего солнца, которое согревало меня издалека, боясь приблизиться, чтобы не обжечь моей кожи.

Ее звали Милена. Она старше меня на десять лет. Мне было 17, а ей 27. Она не была старой, скорее слишком молодой, но взгляд у нее был мудрый и грустный.

Я встретил ее в одном из заведений, куда приглашал меня Анатолий. Она сидела за столиком одна, рядом с ней дымилась чашка горячего кофе, в одной руке она держала книгу Набокова “Лолита”, а в другой сигарету. Увлекшись чтением она не заметила как сигарета догорела, и слегка обожгла пальцы. Она резко бросила догоревший фильтр с отпечатком помады в пепельницу и взяла в рот обожженные пальцы, и стала остужать их языком. Я испытал эрекцию.

Вышел в уборную, и умылся холодной водой. Решился подойти. Анатолий одобрительно кивнул головой.

— Позволите составить Вам компанию? Родион.

— Милена. А вы слишком молоды. Вам нет и двадцати. Еще слишком девственное у Вас лицо, Родион.

— Полагаю моя невинность Вас испугала?

— Нисколько. Но я предпочитаю мужчин старше.

— Сейчас Ваше сердце свободно? Могу ли я иметь шанс завоевать его?

— Мое сердце разбито трижды, и завоевать его, наученного жизнью будет слишком сложно. Оно стало слегка циничным, слегка скептичным.

— Я бы все же попытался. Ваш взгляд исполнен грусти. Не желаете скрасить рутинные будни прогулкой с молодым, невинным мужчиной, который очарован Вами? Думаю, я мог бы вызвать улыбку Ваших строгих губ.

— Мое разбитое сердце пока свободно. Я никогда не даю обещаний и ложных надежд, поэтому мое согласие ничего Вам не гарантирует. И да, я свободна этим вечером.

***

Тем же вечером я узнал что она была замужем, но брак оказался коротким и неудачным. Она была арт-директором в Манеже, но вернулась в провинцию и стала портнихой. Сама шила и кроила одежду из лучших материалов. Она была востребованной и успешной. Она Любила классическую литературу, выращивала фиалки, писала стихи. В тот вечер я очень хотел стать ее гостем, чтобы увидеть ее дом, пристанище этой чудной и исключительной женщины. Но она не пригласила меня, и мы прощались у подъезда. Я не поцеловал ее, ибо знал что не имею права и боялся оттолкнуть ее. И я поступил верно. Спустя пару месяцев она сказала что сделай я это, она дала бы мне пощечину и навеки вычеркнула меня из записной книжки.

Спустя месяц я все-таки стал ее гостем. Принес цветы и вино. Она пригласила войти, как всегда глядя на меня мудро и грустно. На ней было черное облегающее платье и совершенно точно на голое тело. Часто ли она не надевает белье? Для меня ли это?

Ее дом был наполнен запахом фиалок. На окнах стояли горшки с цветами, на стенах висели копии картин из Манежа. Идеальный порядок нарушали только брошенные в углу дивана нитки и ткань. У стены стояли манекены, одетые в роскошные костюмы и платья. Лица их были закрыты платками. Она явно не желала в своем доме чужих глаз.

Я присел на край дивана и разлил вино по бокалам. Она лишь коснулась вина губами, не сделав глотка, и закурила. В тонких ее пальцах сигарета была оружием против моей воли. Я вспомнил как впервые увидел ее и мой организм среагировал так же, ощутив дежавю.

Я захотел поцеловать ее и не смог сдержаться. Ее губы были холодным и с нежностью отвечали моим. Она прижалась ко мне и почувствовала мое возбуждение. Задышала громче, и я чувствовал как ее тело проявляет свое женственное беспокойство. Я овладел ею, или она мной, не знаю. Мы стали одним целым. Когда я был в ней физически, я ощутил Любовь. Я полюбил ее раньше, но лишь этой ночью признался в этом себе. А утром я видел ее спящей, и решил что хочу стать ее мужем.

Но увы, спустя два месяца и две недели она вернулась в Манеж. Искусство манило ее больше Любви. Она гладила мои плечи, улыбалась и просила простить ее, и я простил.

Я не искал спасения. Я искал забытья. И нашел его.

Быть может иногда, переживая великую трагедию нужно не стоять рядом с ней лицом к лицу, а бежать прочь. Бежать и не оглядываться. Обернуться спустя годы, прощаясь с простывшим следом ушедшего счастья и сохранить его в сердце и памяти, не пытаясь перенести потерянное в жестокую реальность.

Кладбище воспоминаний должно быть ветренным и пустынным. Оно мертво, и оживляя погибшее рискуешь воскресить не то, что Любил, а гниющий труп без души.

Часть 1. Глава 4.

У меня было детство, и была любящая мать. Я был одарен Любовью и нежностью, но всегда чувствовал глубокую тоску от того, что у меня не было отца. Нет, он был, он сделал все, чтобы его сын явился на свет. Но он слишком рано умер.

Когда я вышел из чрева матери мой отец грустно улыбался и гладил мою мать по щеке, а в глазах его были слезы, что так и не решились покинуть поникшие веки. Он был страшно болен. Сгорел за два года, как восковая свеча. Потух и обратил в тьму всех, кто Любил его. Мою мать и моего брата. Но у них был я, носящий в крови гены своего отца. И они Любили меня как могли, а я Любил их.

Я видел черно-белые фото в древесных рамках и старых альбомах. Молодым он был очень красив и имел много женщин, но выбрал ту, что поразила его своей добродетелью, — мою мать. И был верен ей до самой смерти. Старея он терял свой полный жизни взгляд и на последних фото его глаза выражали глубокую тоску и словно всякий раз он видел перед собой преследующую его смерть.

Мне было два года, когда он закрыл глаза навсегда. По словам матери последнее, что выражало его лицо — страшная боль. И была ли она физической или духовной знает лишь тот, кто уже об этом не расскажет. Я верю что мой отец в лучшем мире.

Моя мать стала вдовой, и хранила верность своей первой Любви. Она не приводила мужчин домой, а вне дома не поднимала на них глаз. Как она говорила они были чужими. Она считала что лучше помнить идеал и Любить его, чем пытаться заменить его ненадежным суррогатом. И она была права. Главные мужчины в ее жизни, — мой погибший отец, мой брат и я.

Что касается брата… Он старше меня на пятнадцать лет. Когда мне было пять или шесть он женился и стал строить свою семью. Еще младенцем я часто бывал на его руках, но взрослея все больше терял его, пока однажды не осознал что не видел его больше года. Тогда я понял, что у меня есть только мать. Был ли мой брат плохим? Ни в коем случае. Он был хорошим, но далеко от меня.

Внешне мы поразительно схожи. Глядя на него я словно видел свое отражение в зеркале, только на пятнадцать лет старше. Но духом и целями мы противоположны друг другу.

Ему нужна семья, жена, дети и стабильность. Я желал свободы, рядом с собой видел не жену а музу и стремился творить. Я был влюблен в искусство, писал картины маслом, играл на гитаре, заполнял ящики рабочего стола стопками исписанных мемуарами измятых листов. Я Любил свободу, не желал знать что ждет меня завтра и жил одним днем. Семья? Дети? Я предпочту Любовницу с пышной грудью и нотные листы с каплями кофе или вина. Стал ли я великим творцом? Смешно и грустно, но нет. Я стал свободолюбивым парнем с кучей невоплощенных идей, и увлекался лишь минутным удовольствием.

После Милены у меня было много женщин, которых я не Любил. Они были недостаточно глубоки и понимали не всякую мою мысль. Милене было достаточно видеть мои глаза, чтобы понять то, чего я еще не говорил.

Эти истории навевают грусть. Я расскажу кое что иное, что ранит меня чуточку меньше.

Я был тогда уже знаком с Анатолием и мы бродили по городу после заката, заливались смехом и пили вино из бутылки, спрятав ее в бумажный пакет. Мы говорили о старости и рассуждали как будем умирать. Я изъявил желание отдать Богу душу в кожаном кресле, с сигарой во рту и бокалом вина в руке. Анатолий после продолжительной паузы отметил что хотел бы уехать на Афон и постричься в монахи, а умирать в келье с молитвой. Улыбка с моих губ слетела тут же и я заглянул в глаза друга и понял, что он говорит это всерьез и вот-вот заплачет. Тут же бросив бутылку в мусорный контейнер я завел его во двор жилого дома и посадил на лавку у подъезда.

— Я аристократ, — вымирающий вид знати. — говорил Анатолий, впервые откровенно. — Мой род уходит далеко и глубоко. Мои предки дворяне, что имели тесную связь с царской семьей. Намного раньше Николая второго. Мне за двадцать теперь. Я имею все, о чем ты мечтаешь. Я образован, богат и красив. Только вечерами, когда я один в своей спальне я обращаюсь к Богу и знаю что он слышит меня. Мне стыдно перед ним за мою жизнь, но я привык к ней и ничего не меняю. Я хочу чтобы Бог слышал меня не только при луне, но всякую минуту моей жизни. Я должен отречься от мира. Я должен посвятить свою жизнь молитве и труду. Но имея такую родословную и такой счет в банке слишком сложно осуществить эту мечту.

— Не боишься что решишь сбежать оттуда, поняв что это не твое и все что теперь имеешь тебе окажется дороже черной рясы и восковой свечи? — спросил я, опустив голову. Я знал, что сморозил глупость и пожалел о сказанном, но ждал ответа, чтобы убедиться в своей неправоте.

— Именно этого я и боюсь. Именно поэтому пью вино, именно поэтому играю в русскую рулетку с кокаином, именно поэтому учу плохому тебя, мой юный друг. Именно поэтому я все еще здесь а постриг в монахи всего лишь мечта.

Я закурил, обернулся на друга и увидел как теперь он опустил голову и глядел в землю.

После, той же ночью мы снова играли в покер, бранились и пили вина вдвое больше, чем то что выбросили в контейнер.

К чему я это рассказал? Да к тому, что теперь мне почти сорок, я стар и болен, а мой друг так и не поехал на афон. Он даже не заходил в церковь, боясь строгого взора с икон. Он молился темному небу вечерами, а днем делал то, чего стыдился.

Наши мечты не сбылись.

И так бывает слишком часто, почти всегда. Жизнь на своем исходе оборачивается так, как ты уж точно не ожидал, и губя минутным импульсом свое будущее рискуешь умереть с позором, не дотронувшись того света, который манил тебя всегда.

Я начал о семье и отце, закончил о себе и смерти.

Со мной такое случается часто. Но мне легче говорить о собственной смерти, чем о детстве и родителях, дыхание которых прервалось на мою беду.

Часть 1. Глава 5.

Спустя год свободы и кутежа, после моего восемнадцатого дня рождения я получил повестку от военкомата. Я не то что не бегал от этой участи, но ждал ее. Я был погружен в бесконечную вереницу развлечений и греха, и получив белый, слегка помятый лист от мужчины в форме воспринял это как спасение и тут же, следующим днем явился на медкомиссию.

Уже вовсю разыгралась чеченская война. Я пришел в военкомат и ждал своей очереди, слушая беседы юных парней об этом событии. Кто-то боялся смерти и крови, кто-то желал геройства и отваги и мечтал попасть в горячие точки. Я испытывал и первое и второе, молчал и ждал. Когда же подошла моя очередь и я прошел по кабинетам, в последнем был кардиолог, и он проверял сердце. Увы, я оказался слаб и болен. Не годен. Сердце мое, которое никогда меня в жизни не беспокоило оказалось слишком слабым для службы.

Вышел на улицу, закурил. Наверное не суждено мне родину защищать, или хотя бы служить ей пару лет. Я создан для другого. Бог наградил меня болезнью, чтобы я не умер на войне, и ею же предсказал мою смерть. Потому что в тот день я снова позвонил Анатолию с таксофона, и предложил встречу. Друг пригласил меня отдать визит своему приятелю, и от скуки я согласился.

Вечером того же дня я был в квартире молодого человека по имени Ферхат, явно кавказской крови. Он был черноволосым, носил коротко стриженную черную бороду и обладал длинными, словно у женщины ресницами. Ферхат жил на втором этаже серого и старого дома, и занимал четыре квартиры. То есть, он или его семья выкупили весь второй этаж и соединили четыре квартиры в одну, снеся разделительные стены.

Его пристанище было полно старинных предметов, в хорошем состоянии но явно проживших больше своего обладателя раза в три. Он хранил на стенах холодное оружие ручной работы с острыми лезвиями и гордо хвалился любым из предметов, что собирал кажется всю сознательную жизнь.

Окончив осмотр жилища Ферхат пригласил нас к столу. Стол был низким и мы сидели на полу. Ферхат кормил нас очень вкусной едой и поил крепким, старым вином. Жена Ферхата или его служанка убрала за нами и мы прошли с хозяином в большую комнату. В самом углу большой комнаты стоял железный, надежный сейф. Именно к нему и прошел Ферхат, ввел пароль и вытащил два больших, около 500 грамм пакета с белым порошком. Я знал что это кокаин, поэтому удивился такому количеству.

— Если в рублях, то 100 тысяч. Если в долларах, то это ни к чему, мои русские друзья. — сказал Ферхат, засмеялся белозубым ртом и положил пакеты на стол.

Анатолий положил толстую стопку денег на стол рядом с товаром, забрал и положил пакеты в свой портфель.

Сразу после “сделки” мы продолжили дружески общаться, пить вино и смеяться. Вдруг Анатолий изменился в лице и предложил попробовать товар прямо сейчас.

Ночь уже укрыла темнотой город и дом, стало темно и зажглись лампы. Ферхат достал большое зеркало и уложил на стол. Рассыпал по две дороги каждому, и распечатал пачку денег, вытащив три тысячных купюры, скрутил их и протянул каждому по одной.

Не было страха. Был азарт и интерес. И я жадно вдохнул свою дозу.

Тот вечер, после двух дорог чистого я помню плохо. Я помню только как свет переливался в хрустальных люстрах, как слышал смех словно через заложенные уши, глухо и не четко. Я помню трех женщин в ярких платьях, чьи ноги были тонкими как солома а груди маленькими и позже, кажется обнаженными. Я помню как голая женщина с черными глазами садилась мне на колени и гладила по груди, расстегивая рубашку но не получив долгожданного интереса села на колени к Ферхату и получила желаемое внимание. Помню Анатолия с красными глазами, но тоже смутно. А потом лишь темнота. Кажется я заснул и голоса утихли. Я обратился в глубокий сон.

Сперва темнота и тишина, затем звезды на темной материи, затем яркие лучи света. Появились светлые ангелы с уродливыми, демоническими лицами, появились животные без лап, что катались по темному небу или по темной земле как колбаски и стонали от боли. И вдруг голос, словно голос Бога и Дьявола одновременно проговорил четко “смерть твоя в тебе самом”. И я проснулся. Снова ночь. Как оказалось ночь вторых суток. Я проспал целый день и почти две ночи. Перед самым рассветом я открыл глаза и удивился тому, что Ферхат трезв и адекватен, вокруг чисто убрано а Анатолий куда-то пропал.

— Ферхат, а где Анатолий? — спросил я хриплым голосом, словно не своим.

— Аа, друг! Анатолий вчера утром ушел, денег оставил и тебя. Ты спал друг, а я тебя охранял. Анатолию надо было домой пойти, к отцу, к матери. А тебя что же, на спине тащить? Я тоже друг, Родион, я Люблю гостей. Друг моего друга мой друг! Кушать, пить будешь? Пойдем я тебя буду угощать! — гордо и с восточным акцентом проговорил Ферхат и повел меня к низкому столу. Снова кормил и поил старым вином. Я с жадностью брал все предложенное и боялся что окажется еще кокаин и я вернусь в тот страшный сон опять на сутки. Но Ферхат одел меня в красную рубашку, сменное белье и подарил взамен моих потрепанных новые, белые туфли. Провожал с размахом, звал в гости снова.

Уходя я боялся вернуться, но в то же время был приятно удивлен восточной добротой и гостеприимством. Если бы не наша тайна, что была спрятана в сейфе, я бы думал что Ферхат человек достойный. Теперь я думал также, но с некоторым сомнением.

***

Я не попал в армию, я не стал уважаемым человеком. И я горевал. Я боялся кокаинового сна, хоть баловался отравой и редко, но ощущал уже не столько физическую, сколько моральную тягу к химическому забытью. Я часто говорю об этом, потому что эта история не о добре и зле, не о Любви и справедливости а о животном желании нажраться всего, что говорит и плавится, испытать чего-нибудь необычного и после умереть. Эта книга о том, как губит нас удовольствие. Эта книга о том, как избегая минутной боли продлеваешь муки на долгую, или короткую жизнь.

Тем солнечным утром я сидел в парке, смотрел на мамочек с колясками и стариков, греющих кости под яркими и теплыми лучами и думал о том, чего лишился уже и чего лишусь после. Но я знал, что более выбранному пути не изменю. Я знал, что менее всего теперь меня влечет трезвость.

Вот бы только снов таких больше не видеть. Хуже Ада так засыпать.

Часть 1. Глава 6.

Милена покинула меня ровно через два месяца и две недели от нашего знакомства. Я горячо Любил ее всю жизнь. Я восхищался своей первой женщиной, чья душа оказалась более глубокой, чем атлантический океан. Я тосковал по ней и в любой из женщин искал ее черты и ее запах. Не нашел. Однако после того, как я оказался не годен для службы я встретил юную девушку семнадцати лет, в одном из домов, которые посещал с Анатолием.

Ее отец был уважаемым человеком, но был так занят что не заметил как его единственная дочь Леночка стала кокаинеткой и была близка с каждым мужчиной, которого встречала. Она была слишком молода, слишком наивна и плохо образована. Ее аттестат был оплачен, как и любая ее деятельность, в которой она была совершенно бездарна. Она Любила азарт, удовольствие и мужчин.

Одним из вечером она подошла ко мне и предложила спуститься из гостинной второго этажа в кухню первого и поговорить. “Чего ей нужно от меня?!” — пронеслось в голове, но я покорно проследовал за ней.

Она налила нам вина и стала говорить.

— Мне всего семнадцать, а я за последний год сделала два аборта, пережила четыре передозировки и имела более десятка мужчин. Кто я? Распутная ли женщина? Я глубоко несчастна. Моя мать умерла пять лет назад, а отцу не до меня. Я осталась совсем одна и искала тепла где угодно, а находила только грех. Я хочу плакать, но мои слезы высохли, а в глазницах теперь пусто, как и в моем сердце. Я не Любила никогда. Моя душа — кладбище всех, кто прошел через мое лоно, но никто не остался в сердце. Я хороню каждого, кто потерял ко мне интерес. И для мертвы все в этом доме. Кроме тебя. Ты еще не познал моего тела, и первым познаешь мою душу. — Елена выпила залпом весь бокал и налила второй. — Попытайся понять меня, найди во мне что-то светлое. Тебе возможно это совершенно не нужно, но в твоих глазах я вижу ту же тоску, с которой встречаюсь всякий раз, проходя мимо зеркала.

— Елена, ты слишком юна, и уже губишь свою жизнь. — отвечал я не раздумывая, все, что приходило в голову. — Тебе нужна Любовь, но ее не добиваются физической близостью. Никто не увидит в тебе человека, если первым делом ты отдаешься любому. Елена, кокаин, — это яд медленного действия. Он дарит удовольствие не из пустоты, а забирая его у тебя же самой. Я знаю, что ты не откажешься от белой смерти, как и я. Но я знаю, что ты можешь послать к черту каждого, кто захочет овладеть тобой, и это будет победа. Я стану твоим другом, ибо иного ты уже не найдешь. Будем вдыхать порошок вместе, и я научу тебя плакать. И не всегда от боли и тоски. Дай мне руку. — Елена подала мне свою ладонь, и она задрожала. Я не думал что делаю, и поцеловал тонкие пальцы.

Я не спал с Еленой в одной постели. Я защищал ее тело от грязи. И вместе с нею, держа ее за руку вдыхал очередную дорогу. Всегда первым, беря на себя риск раньше нее отравиться или получить передоз. И почти сразу я стал ее Любить Любовью друга и брата.

Она прошла со мной рука об руку, как сестра почти три года. Мы были в разных местах и я бил морду всем, кто осмелился оскорбить мою Елену упрекнув ее прошлым.

Забегу вперед, и вернусь в прежнюю точку. Елена умерла. Ей не было и двадцати, когда она поцеловала меня в щеку, обняла и вдохнула две дороги. Я вдохнул с нею, но как оказалось она за пятнадцать минут до этого сделала тоже самое, и доза оказалась слишком большой.

Она откинулась в кресле, закрыла глаза и побледнела. Сперва дыхание стало тяжелым, затем изо рта потекла кровавая пена. Я засунул ей в рот чайную ложку, отодвинув язык и положил на бок. Вызвал скорую и требовал ехать быстрее, но спасение прибыло слишком поздно. Когда в дверь вошли двое врачей с аптечкой я держал на руках мертвое тело женщины, которую считал своей сестрой. И они констатировали смерть. Полиция, допросы, морг и удар в лицо от отца Елены. А потом похороны, на которые меня не пустили двое мужчин в черном, что охраняли похоронную процессию. Обещали что если попадусь на глаза еще раз — меня тоже похоронят, но в лесу и разделенным.

Моя молодость часто видела смерть. Я привык касаться холодных рук погибших близких. Я так часто видел конец, что своего боялся с каждым разом все меньше.

Слишком много фото в моем портмоне, где я черным маркером рисовал траурную ленту, чтобы глядя на них помнить, что они уже не вернутся. Своего рода оковы, которые я надел на собственные руки, чтобы было еще тоскливее. Я упивался тоской и топил боль в вине и опиуме. Такой была моя Любовь. Я считал что чем тяжелее мне помнить, и чем больнее мне это в себе носить, тем сильнее я этого человека Любил.

Часть 1. Глава 7.

Розы на снегу, помятые письма без ответа, незавершенные истории где последняя глава жестоко вырвана из книги жизни. Решающий момент, выстрел в лицо, ножевое ранение. Взгляд мертвеца, застывшие, сухие глазницы. Поверженный герой на поле боя. Истасканная, залюбленная женщина с развратным телом и духом. Черная смерть, белая смерть. Вкус крови на губах и горькое вино в израненном криком горле.

Метафоры. Но что же кокаин на деле?

Слишком дорогое удовольствие. Элитный наркотик, за который платишь загубленной жизнью. Смерть, что измеряется в валюте и понтах. Убийственная Любовь, развратившая детское сердце.

Деньги решают все. Деньги решают чем ты будешь травиться, во что играть, каких женщин иметь. Деньги решают даже стоимость твоего памятника на кладбище, с зацелованной матерью фотографией на могильной плите. Деньги дают тебе все, и сулят опасность.

Ты знаешь что у тебя в кармане пачка долларов, и уверен что купишь на них все необходимое, но знаешь что за любым углом тебе могут пригрозить ножом и отобрать твой комфорт, твое будущее и твое удовольствие. Отберут пачку, две, три, и ты наймешь охрану. Но разве пропадет от этого страх? Теперь тебе станет мало двух мужчин в черных костюмах. Ты уже боишься пули меткого снайпера.

Тебя Любят, не зная тебя и твоего нутра. И тебя разлюбят, как только кончатся зеленые бумажки.

Почему об этом говорю я? Ведь у меня никогда не было денег!

На самом деле пару раз мы с Анатолием сбывали товар, переданный Ферхатом и неплохо наварились. Я положил деньги в банк, под процент. Потом Анатолий подарил мне автомобиль, и я просидел за рулем от силы пару лет, и распрощавшись с Анатолием автомобиль продал а деньги снова положил в банк, и жил на проценты. И у меня было чертовски много женщин с сожженной слизистой носа, из за вечного вдыхания кокса. Я не влюблялся. Разве можно Любить распутниц? Из распутниц я Любил лишь Елену, но она не отдавала мне свое тело, а отдала душу. И я ни разу не видел ее обнаженной. Поэтому всякая голая женщина убивала во мне способность Любить.

И все таки розы на снегу поразительно красивы. Замершая красота. Они мертвы за великое. Они мертвы за эстетику, что является началом искусства. Творить бы, творить.

Я растерял талант, скитаясь по городу ночами. Мои руки забыли как держать кисть, а чернила на моем рабочем столе засохли.

Умер Родион, герой Любви и искусства. Умер, и воскреснет едва ли. Слишком поздно возвращаться к истокам. Корни древа жизни прогнили, а листья опали.

Часть 2. Глава 1.

Пять лет спустя.

Выбирая из двух зол меньшее, ты по-прежнему выбираешь зло. И откуда знать тебе, смертному, что из этих зол безопаснее тебе и миру?

Я распрощался с Анатолием. Отец отправил его за границу. Он писал мне письма, называл братом и советовал поберечься, ибо мы слишком молоды, чтобы играть с судьбой. Но я не слушал его. Я по-прежнему вдыхал две дороги два раза в день. До тех пор, пока не закончились мои сбережения.

Была поздняя, зимняя ночь. Я чувствовал упадок сил, тоску и холод. Я знал, что кокаин помог бы мне и я стал бы прежним, но у меня на него попросту не было денег. Даже Ферхат перестал давать в долг, зная, что я точно не верну.

И я лежал на своей кровати с засаленным постельным бельем, глядел в потолок и желал себе эвтаназии. Я был завернут в два одеяла, но продолжал испытывать страшный холод. Я ощущал себя словно полностью раздетым, посреди северного полюса, и за тысячи километров не было ни души, что отогрела бы меня, и не было огня или солнца. Только снег и черное, звездное небо. Единственное, что было во всем этом прекрасного и возвышенного. Но и небо стало безразличным, ведь я, черт возьми, голый, а вокруг жуткий мороз. И в спальне своей я ощущал себя голым.

Доза кокаина стоила 1500 рублей, а по карманам я нашел всего 500. Это две крохи спасения, которые мне не помогут. И я решил что кокаин в прошлом. У меня больше нет на него денег.

Я надел второй свитер, обмотал горло шарфом, надел шапку и затолкал замотанные в две пары шерстяных носков ноги в ботинки. Не закрывал квартиру на ключ, ибо брать там нечего. Спустился по скрипучей лестнице и вышел во двор.

Холод стал сильнее пробирать меня. Я вдыхал морозный воздух и дрожал. Кажется у меня поднялась температура. Но я шел за спасением и не боялся ОРВИ или гриппа. Я боялся только усиления ломки.

Миновав два перекрестка я забрался в одну из подворотен. Нашел барак, и приближаясь к нему видел на земле обнаженные иглы на хранящих в себе зараженную кровь шприцах. Их было все больше и больше, по мере моего приближения к конечной точке.

Я вошел в открытую дверь ветхого “сарая”, поднялся на второй этаж, стараясь не наступать на ноги сидящих на лестнице мужчин и женщин. Отворил дверь, в которую отродясь никто не стучал, ибо данная квартира в прямом смысле была проходным двором.

Запах пота, табака и аммиака ударил мне в нос. Я прошел в кухню, где двое сидели за столом, почти трезвыми. Проходя к кухне я видел две комнаты, в одной из которых насиловали обдолбанную героином женщину двое худых мужчин. Мне было так плохо, что я предпочел пройти мимо. Ибо все мы свою такую судьбу выбрали сами, и ответственность за последствия несем каждый в отдельности. Если ей вздумалось на притоне обдолбаться, то и черт с ней.

Я раскаивался в этой мысли спустя много лет, но не в тот вечер. На кухне меня ждали двое, а я спешил к ним.

— Мне бы чек. — переминаясь с ноги на ногу заявил я и робко глянул на них обоих.

— Первый раз? — с улыбкой спросил меня облысевший мужичок в затасканной майке.

— Героин, — да. Я с кокаина только соскочил. Деньги есть только на черный.

— Болеешь? — ухмыльнулся второй.

— Третий день. Ломка.

— Первый раз у нас своего рода акция. Два по цене одного.

Я кажется видел искры из моих загоревшихся глаз.

Забрав спичечный коробок с двумя чеками внутри, я, счастливый, но по-прежнему больной бежал домой.

Я не был огорчен тем, что с элитного наркотика опустился до рядовой отравы. Мне на это было плевать так же, как на ту женщину в притоне. Мне нужно было снять ломку, и это единственное о чем я думал.

Часть 2. Глава 2.

Зашел в свою конуру, разделся, оставил на себе только белье и футболку, пропитанную потом. Я не кололся. Еще не пришло для этого время. Я делал то же, что и всегда. Рассыпал на грязном зеркале две дороги и вдохнул их заложенным носом, прежде высморкавшись в салфетку. Оставшиеся крошки жадно втирал в десну.

Нет, кокаин все-таки действительно стоит своих денег. Кокаин дарит вдохновение, силы и уверенность. Героин ударил мне в мозг резким кайфом, и я эякулировал прямо в белье. Постыдился, но вспомнил что совершенно один и наплевал на инцидент.

Резкий, химический кайф возбудил кровь, достиг своего пика и бросил меня с небес на землю. Я резко потерял возбужденность, ослабел и отбросился на подушку.

Была поздняя ночь, а я не мог заснуть.

Зажег свет, сменил белье, выкурил две сигареты. Все это время у меня из головы не уходил второй чек, что лежал в кармане моей куртки.

Повременил. Выпил две чашки крепкого чая, согрел простуженное горло, выкурил еще четыре. И наконец решился.

На этот раз набрал ванну, разделся и на стиральной машине, лежа в теплой воде снова рассыпал порошок, снова вдохнул, снова жадно втирал в десну остатки.

Пришел в себя уже утром, в остывшей воде, где плавала моя сперма.

Прошло слишком мало времени, и я почти схватил передоз, но на этот раз повезло. Я остался жив. И случись это, я уверен, никто не нашел бы меня.

***

Когда мне было пятнадцать, я получил в подарок от матери кассетный магнитофон, и тут же побежал пополнять свою аудио коллекцию первыми экземплярами.

Глянув на витрину я первым делом заметил кассету с изображением светловолосого парня с гитарой и логотипом группы “Nirvana”.

Я влюбился в голос Курта Кобейна. Он был чертовски мелодичен, а музыка и текст чертовски душевными. И с тех пор я стал фанатом рока. В том числе и отечественного. И я безмерно счастлив, что обладал хорошим вкусом в музыке и не слушал попсу. Я был горд собой и с радостью демонстрировал свои кассеты и коллекции альбомов редким гостям. И наверное это было единственной ценностью, которую я не продал, страдая от нищеты. Я продал телевизор, бытовую технику и часть мебели, но оставил себе свой магнитофон.

Потому что музыку я Любил больше, чем кайф.

Я начал с Курта Кобейна. И для чего же? Теперь всякому известна судьба этого талантливого человека. В 1994 году он застрелился. И всякому наверное известно, что Курт был зависим от героина. И как бы это не было глупо, но слушая его голос я понял, что героин не только не губит таланта, но возможно и раскрывает его. Эта идея была роковой ошибкой для меня. Я решил писать музыку. Зачем-то делал это исключительно после очередной дозы. И прослушивал, увы, тоже не трезвым. Я возомнил себя гением.

Пока однажды не решил убедиться в своей гениальности с чистым рассудком. И Бог мой, как я был разочарован! Я писал жалкую пародию на Нирвану и Цоя! Я попросту копировал чужие аккорды! Я попросту месил все в кучу! Ах, если слышали это соседи… Черт бы меня побрал! Я возненавидел себя. Я разбил гитару. Я плакал и тосковал. Я не гений. Я всего лишь жалкий наркоман с кучей нереализованных амбиций.

Курт уже не был примером, ибо я подражал не ему. А все от того, что Курт писал, пел и играл еще до того как познал химический кайф. Курт стал легендой потому что он гений, а благодаря героину он только умер. Умер на пике своей славы. В самом начале своего пути.

Губительная, губительная идея! Оставь, оставь меня, безумие! Оставь меня тот мир, что я выдумал себе в наркотическом сне! Подари мне, Великий Бог, хоть чуточку разума, чтобы осознать сколь глупо и ничтожно мое нынешнее положение!

Ибо первый шаг на пути к совершенству, — признать свою ничтожность. И теперь я впервые на это решился.

Часть 2. Глава 3.

Начало двухтысячных, а я застрял в девяностых. Я был аутсайдером. Я не заметил как прошла эпоха, в которую я едва успел войти. Однако “героиновый шик” по-прежнему был актуален.

Неестественно худые женщины с размазанной по щекам тушью для ресниц, длинноволосые мужчины, походившие на подростков, едва узнавших о возможности самовыражения посредством всего, что презираемо “здоровым”, или попросту ханжеским обществом. Панки, хиппи, скинхеды. Новому поколению хотелось выделиться, но в слишком пестрой толпе ярких маек и спутанных волос едва ли найдешь индивида, что отличался бы от тех, кто окружает его.

Героин завозили в Россию тоннами. Милиция работала лениво и пропускала мимо глаз и ушей все, что происходило в этом сумасшедшем доме, возродившемся на руинах сгинувшего советского союза.

Рядом с разрушенными домами возвышались особняки из красного кирпича. В них жили в основном цыгане. Молодые парни перевозили героин и его аналоги, молодые женщины работали “у кассы”, собирая деньги и отдавая товар через окно. За спинами молодых мам, промышлявших торговлей кричали сытые, но лишенные всякого внимания младенцы. Она отдавала героин спидозному торчку, и этими же руками качала сына или дочь.

Рынки и базары были полны отвратного качества товаром. Торговали все. Кроссовками, жвачками, бижутерией, лапшой быстрого приготовления, игрушками, б/у техникой. Торговали, потому что не было работы. И те, кто покупали были в том же положении, и от того брали лишь дешевки. Дешевки, что быстро приходили в негодность. Искать качества было бессмысленно. Проще брать четыре пары кроссовок на сезон за условные двадцать рублей, чем найти сотню на качественные.

Я по-прежнему хранил свой магнитофон. Музыка утешала меня в эти нелегкие времена. Я узнал о великих голосах России, таких как Наутилус Помпилиус, Земфира, Крематорий и Агата Кристи.

Одним осенним днем, посетив цыганский поселок я встретил компанию из трех парней, один из которых просил у меня закурить. Я тоже вынул сигарету и стал курить рядом с ними. Завязался разговор, в ходе которого выяснилось что молодым людям негде “поставиться”. Я предложил свою квартиру. Думал скрасить очередное употребление и вновь стать “душой компании”.

Мы отправились пешком в город и стали знакомиться. Костя, Леня и Дима были восемнадцати лет и год назад окончили школу. На героине они с конца учебного года. Им было слишком скучно на каникулах, а отраву продавали на каждом углу. Порой даже вынося мусор можно оказаться на притоне. И ребята подсели крепко. А я, пятилетнего стажа своим образом пророчил им духовную погибель. Но они этого не заметили.

Войдя в квартиру мы сразу стали варить в ложке раствор и ставиться. Я, напомню, — пятилетнего стажа, все еще нюхал. Но увидев как ловко ребята прокалывают вену я задумался об этом способе, но пока временил. Страшно было. Страшно и тоскливо. Я думал и полагал что именно игла принесет мне смерть.

Трое по очереди закинули головы на спинку дивана и ушли в забытье. Последний не успел развязать жгут и остался с перевязанной рукой и иглой в вене. Я вынул ее и ослабил узел.

Держка в руках шприц, с каплями крови я задумался о том, что я творю. Я чувствовал себя находящимся на грани жизни и смерти. Я знал, что держу в руках яд, губящий своей сладостью. Меня наполняло полное противоречие. Чего я на самом деле хотел?

Я закрыл иглу колпачком, бросил шприц на журнальный столик и привычными движениями рассыпал и вдохнул сухой порошок. Я более не испытывал оргазма. Только словно всякий раз резко уходил в глубокий, возбужденный сон, оставаясь при этом частично в сознании.

Трое приходили в себя, а я только ушел. Обнесут дом? Заберут деньги и порошок? Что они сделают, если я так беспомощен? К моему удивлению все было совсем не так. Они заварили чай и ждали когда я приду в себя.

Так я обрел трех своих приятелей по несчастью, которые еще долго будут играть в моей жизни значительную роль.

Часть 2. Глава 4.

Минуло летнее тепло, побледнело солнце и настала холодная, ветренная и дождливая осень. В моей квартире отключили отопление из-за долгов, но за счет того что подъезд отапливался, в моем пристанище было чуть теплее чем на улице.

Та ночь была чертовски холодной. Я не платил за электричество и его тоже отрезали, поэтому более я не имел возможности пить горячий чай так же часто, как привык. Я грел воду на газовой плитке от баллона. Свечей не жег, — луна светила ярко.

Я хотел согреться, и у меня была доза. Я решил повременить, ибо пока не ломало и вышел в магазин за водкой.

Продавщица в синем фартуке брезгливо приняла деньги и стукнула бутылкой по прилавку. Я стыдливо опустил глаза, забрал бутылку и вернулся домой. Пил из горла, жадно пытаясь согреться, но было очень горько. Потом я попытался заснуть, но сон был неглубоким и через три часа я вновь поднялся, в разы трезвее но все еще пьяным и ощутил боль в костях. Пришло время.

Мой нос был заложен и обожжен. Я знал, что однажды сделаю это, и в пыльном серванте хранил запечатанный шприц.

Это было ранним утром. Я перетянул руку ремнем и воткнул иглу, пустил “контроль” и когда героин окрасился кровью я отпустил жгут. Медленно вводя героин в вену я чувствовал себя самоубийцей. Ведь этой ночью я похоронил свою свободу. А может я сделал это гораздо раньше?

Героин по вене давал эффект в сотни раз превосходящий вдыхание! Я снова эякулировал. Но я слишком долго травился, и тех ощущений что были впервые я более не испытаю. Я знал что прежнее не повторится, ибо сам сжег все мосты.

***

Утро я провел паршиво. Холод отпустил, но стал душить голод. Из еды были только банка варенья, пара кусков хлеба, уже высохшие и растительное масло. Как из всего этого сделать себе завтрак? Я заварил чай, и вспомнил о двух сосисках, что хранил в пакете за форточкой. Разогрел в кипятке и не дождавшись полного приготовления полусырыми и внутри еще мерзлыми жадно их съел. Сухой хлеб намазал вареньем. Хлеб кажется отдавал плесенью, но голод был сильнее страха отравления.

После полудня я услышал стук в дверь и испугался. Никто не навещал меня много лет. Даже соседи, ведь я вел себя тихо. И я со страхом отворил старую,

скрипучую дверь. То были трое моих новых приятелей.

— Привет, Родион! Произнес Костя и протянул мне руку. Я пожал ее и следом Дима и Леня так же здоровались со мной. — К тебе можно? У нас три грамма.

— Конечно! — ответил я и пригласил гостей в комнату.

Костя достал сверток из фольги, ложку и зажигалку. И кажется все тот же, старый, верный шприц, — один на троих. Глаза моих друзей от удивления увеличились вдвое, когда я достал свой с каплями контроля.

Конец ознакомительного фрагмента.