Чернокнижник

Светлана Метелёва, 2017

Конечно же роман Метелёвой насквозь литературоцентричен – в качестве субстрата в нем сквозит не только «Имя Розы» Умберто Эко, не только вся отечественная литература о 90-х, но и плутовской роман, и психоделические опыты в духе Хантера Томпсона, и черт знает что еще… Однако вечная спутница подобной «литературности» – предсказуемость – «Чернокнижнику», в общем, не присуща. Автор ловко закладывает петли, то пугая читателя чертовщиной, то успокаивая полным ее разоблачением, то царапая реалиями «лихих 90-х», то поглаживая книжными аллюзиями. ‹…› «Чернокнижник» даст сто очков форы половине романов из шорт-листа премии «Русский Букер». Галина Юзефович

© Светлана Метелёва, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2018

* * *

Предисловие

…Лето 2004 года. Июль — разгар журналистского «бестемья»: ньюсмейкеры в отпусках, событий нет, писать не о чем. И вдруг — предложение от одного из тех, кого корреспонденты снисходительно именуют «источниками» — есть интересный человек. Когда-то совершил кражу века — вынес из библиотеки Института Маркса — Энгельса — Ленина, знаменитой «сталинки», больше шести тысяч раритетных томов. Отсидел — вышел. В тюрьме пережил серьезный душевный переворот — и теперь собирается искать у букинистов те книги, что десять лет назад им продавал, выкупать — и возвращать государству.

Так я познакомилась с Борисом Гореловым.

Несколько встреч по делу — интервью, уточнение деталей, проверка материала — я придумала Боре прозвище «Чернокнижник», потому что в середине 90-х он буквально обрушил черный рынок антикварных книг. А потом случилось чудо — как и положено: после статьи Бориса с моей помощью нашел ректор одного из московских вузов, того, что занимал здание на Вильгельма Пика, откуда когда-то Горелов выносил свою добычу. Чернокнижнику Горелову предложили должность директора Особой секции библиотеки. Это была та самая секция. Десять лет назад он выносил оттуда первые и вторые издания, раритетные сокровища, потом — когда вышел из тюрьмы — искал украденное, собирал у себя дома, и вот наконец ему дали возможность поставить на полку те книги, что он когда-то с этой полки взял. Про Бориса сняли документальный фильм; мы продолжали созваниваться, встречаться, разговаривать. В конце концов он дал мне свой дневник. Не могу сказать, что он произвел на меня какое-то особенно сильное впечатление. Но там были рисунки Бориного тюремного кореша, киллера. Вот их я до сих пор не могу забыть. Киллер рисовал прекрасно — ему особенно удавались люди. Но у всех его портретов не было глаз.

Летом 2006 Борис рассказал о своей «охоте»: он давно, уже больше года, искал первое издание «Утопии» Томаса Мора, которое исчезло из библиотеки еще до него, и он догадывался, кто, как и при каких обстоятельствах его украл.

В октябре 2006-го мне позвонили — какой-то общий знакомый; сейчас не вспомню даже его имени. Он сказал: «Боря умер».

Последний раз я видела Горелова в больничном морге. В смерти Чернокнижник стал совсем иным. Исчезло вечное беспокойство; в этом мертвом лице не было и следа тех метаний, которые, кажется, составляли самую суть этого человека.

Я пыталась выяснить, что стало с дневником — не иллюзорным, а другим, настоящим. Никто не знал. После смерти Бориса в его квартире не нашли ни одной из трех толстых тетрадей, исписанных карандашом.

И тогда я написала свой вариант Бориного дневника.

Разумеется, это значит, что ни о какой достоверности в этой книге не может быть и речи. Перед вами — художественное произведение. Авторский вымысел. Литературный произвол. Однако некоторые моменты требуют уточнений, иначе текст будет не вполне понятен. Это, конечно же, названия глав в первой части. Я обратила внимание на какие-то неоправданные заголовки еще в 2005-м, когда впервые читала Борины записи. Горелов объяснил: мировая литература знает двенадцать «бродячих сюжетов». Их достаточно, чтобы изложить любую историю; описать любую судьбу. Я оставила это без изменений. В тексте встречаются цитаты — это тоже не случайно: Борис собирал истории книг и книжных воров, что-то переписывал, какие-то вырезки из газет и журналов просто вклеивал в свой дневник. Я воспроизвела то, что помнила, ибо кто скажет точно, где в книге нашей собственной жизни заканчивается авторская речь и начинается безудержное цитирование?

Разумеется, имена собственные я изменила — все, кроме одного.

Осталось нетронутым только имя московского Чернокнижника Бориса Горелова.

Светлана МЕТЕЛЁВА